Сочинения Платона : в 6 т. / пер. В. Н. Карпова -- М.: синодальная типография, 1879. -- Т. 5. -- С. 320--437.
ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:
ЭВКЛИД, ТЕРПСИОН, СОКРАТ, ФЕОДОР, ТЕЭТЕТ.
142.Эвкл.[1] Сейчас ты из деревни, Терпсион, или давно?
Терп. Довольно давно, -- и всё искал тебя на площади, да, к удивлению, не мог найти.
Эвкл. Потому, что меня не было в городе.
Терп. Где же ты был?
Эвкл. Ходил на пристань встретить Теэтета, которого везли в Афины из коринфского лагеря.
Терп. Живого или мертвого?
Эвкл. Едва живого: он сильно страдал и от B. некоторых ран, а особенно от свирепствовавшей в войске болезни.
Терп. Вероятно, поносом?
Эвкл. Да.
Терп. Каков этот человек, по твоим словам, находящийся в опасности?
Эвкл. Человек прекрасный и добрый, Терпсион: вот я и теперь слышал, как некоторые превозносили его подвиги в сражении.
Терп. Да и не странно; было бы гораздо удивительнее, если бы он оказался не таким. Однакож почему не остановился он здесь, в Мегаре?C.
Эвкл. Спешил домой. Я просил его и советовал; но он не хотел. Проводив его, я на возвратном пути вспомнил и удивлялся, как пророчески Сократ высказывал и другое таки, и относящееся к Теэтету. Помнится, незадолго до смерти, встретившись с Теэтетом, еще мальчиком, он беседовал с ним и, разговорившись, восхищался естественными его способностями, а потом, когда я пришел в Афины, пересказал мне свой с ним разговор, который стоило выслушать, и прибавил, что, D. пришедши в возраст, этот мальчик непременно сделается человеком знатным.
Терп. Да и правду, как видно, сказал он. Однакож какой именно был его разговор? Не можешь ли пересказать?
Эвкл. Нет, так-то устно, клянусь Зевсом, не могу: но в то время, только что пришел я домой, тотчас набросал памятную записку, а потом на досуге[2] раскрывал, сколько припоминал, чего же не помнил, всякий раз, приходя в Афины, спрашивал у Сократа и, возвратившись сюда, исправлял; так что у меня написан почти весь разговор.
Терп. Правда, я слышал это от тебя и прежде, и всегда с намерением медлил[3] здесь, чтобы попросить тебя показать мне рукопись. Но что мешает нам заняться этим теперь, -- тем более, что я, возвратившись из деревни, имею нужду в отдыхе?
B.Эвкл. Да и сам я, проводив Теэтета до Эрина[4], не без удовольствия отдохнул бы. Пойдем же, и мальчик, в минуты нашего отдыха, прочитает нам рукопись.
Терп. Правильно говоришь.
Эвкл. Вот эта рукопись, Терпсион: я написал разговор так, что будто бы Сократ не пересказывает его мне, как пересказывал, а разговаривает, с кем, по его словам, разговаривал. Беседа его была с геометром Феодором[5] C. и с Теэтетом. И чтобы в рукописи не затрудняли речи слова вставочные, как о том, когда говорит Сократ, -- например: "я сказал", или -- "я говорил", так и об отвечающем: "он подтвердил", или "не согласился"; то я писал так, как бы Сократ сам разговаривал с ними, и потому вставочные слова выпустил.
Терп. И тут нет ничего необыкновенного, Эвклид.
Эвкл. Возьми же, мальчик, эту рукопись, и читай.
Сокр. Если бы я более заботился о Киринее, Феодор, D. то спросил бы тебя о тамошнем и о тамошних, -- ревностно ли занимаются там некоторые из юношей геометриею, или какою иною философиею. А теперь, -- так как тех люблю меньше, чем этих, -- я больше желаю знать, которые из юношей у нас подают надежду сделаться людьми порядочными: это и сам я наблюдаю, сколько могу, об этом спрашиваю и других, с которыми юноши, вижу, охотно обращаются. Немалое число их сближается, конечно, и с тобою, -- да и справедливо: ты достоин того, E. как с других сторон, так и со стороны геометрии. Поэтому, если пришлось тебе встретиться с кем-нибудь, стоющим замечания, то с удовольствием получил бы о том сведение.
Феод. Да и стоит-таки, Сократ, мне сказать, а тебе послушать, с каким встретился я мальчиком из ваших граждан. И если бы он был прекрасен, я побоялся бы с жаром говорить о нём, чтобы не показаться к нему пристрастным: а то, не завидуй мне, он некрасив, -- походит на тебя, как сплюснутостью носа, так и выкатившимися глазами; только то и другое в 144. меньшей мере, чем у тебя. Смело говорю: хорошо знай, что с кем когда я ни встречался, -- а сближался я весьма со многими, -- никого не знал, кто был бы одарен такими удивительными способностями. В ученьи он послушен, тогда как в иных отношениях упорен, отлично также кроток, и сверх того мужествен больше, чем кто-нибудь: я и не предполагал, и не вижу такого. Есть, конечно, острые, как этот, сметливые, по большой части памятливые и порывистые к гневу, -- несутся стремительно, будто не B. нагруженные корабли, и по природе больше неистовы, чем мужественны; тяжелые же опять лениво приступают к наукам и бывают крайне забывчивы. А этот направляется к ученью и исследованию так легко, непреткновенно, с успехом и с великою кротостью, подобно потоку масла[6], текущему без шума, что удивляешься, как у него делается это в таком возрасте.
Сокр. Хорошая весть. Чей же он из граждан?
C.Феод. Я слышал имя, да не помню. Но он в массе этих подходящих: некоторые друзья его и сам он сейчас мазались во внешнем портике[7], и вот, намазавшись, кажется, идут теперь сюда; так смотри, узнаешь ли его.
Сокр. Знаю: это сын сунийца Евфрония, человека именно такого, друг мой, каким описан тобою юноша, знатного и в других отношениях, и в том, что он оставил большое состояние. Но имени этого мальчика я не знаю.
Феод. Имя-то его -- Теэтет, а состояние, Сократ, кажется, D. расстроено некоторыми опекунами. Впрочем, что касается денег, то и он удивительно щедр.
Сокр. Ты описываешь бравого человека. Прикажи-ка ему сесть здесь.
Феод. Это будет. Теэтет! Сюда, подле Сократа.
Сокр. Конечно, Теэтет, чтобы мне рассмотреть и самого себя, каков я лицом; так как Феодор находит, что я похож на тебя. Однакож, если бы каждый из нас E. держал лиру, и нам сказал бы кто-нибудь, что они подстроены одна под другую, -- тотчас ли бы поверили мы, или наперед испытали, музыкант ли тот, кто говорит это?
Теэт. Испытали бы.
Сокр. И нашедши, что так, поверили бы, а когда музыки он не знает, не поверили бы?
Теэт. Правда.
Сокр. Теперь же вот думаю я: если занимает нас сходство лиц, надобно нам рассмотреть, живописец ли 145. тот, кто говорит это, или нет.
Теэт. Мне кажется.
Сокр. Так живописец ли Феодор?
Теэт. Сколько мне-то известно, нет.
Сокр. Неужели и не геометр?
Теэт. Без сомнения, геометр, Сократ.
Сокр. Тоже и астроном, и счетчик, и музыкант, и всё, что относится к воспитанию?
Теэт. Мне кажется.
Сокр. Если, стало быть, в похвалу или порицание, находит он нас в чём-нибудь похожими по телу, то не стоит обращать на него внимания.
Теэт. Может быть.
B.Сокр. Что же, когда похвалил бы он душу которого-либо, за её добродетель и мудрость? Не следовало ли бы слушающему его старательно испытать это, а хвалимому им усердно показать себя?
Теэт. Конечно, Сократ.
Сокр. Так теперь время, любезный Теэтет, тебе показать себя, а мне испытать. Хорошо знай, что Феодор сколь ни многих ныне же хвалил мне иностранцев и здешних горожан, никого не хвалил, как тебя.
Теэт. Хорошо бы так, Сократ; но смотри, не шутя ли C. говорил он.
Сокр. У Феодора это не в обычае. Нет, не отказывайся от того, на что дал согласие, -- под тем предлогом, будто он говорит шутя; чтобы ему не прийти к необходимости свидетельствовать. Ведь никто не заподозрит его свидетельства. Нет, смело устой в согласии.
Теэт. Да, надобно сделать это, если тебе угодно.
Сокр. Говори же мне: вероятно, учишься ты у Феодора чему-нибудь из геометрии?
Теэт. Да.
D.Сокр. И чему-нибудь также относительно астрономии, гармонии, счисления?
Теэт. По крайней мере стараюсь.
Сокр. Да ведь и я, дитя мое, учусь, и у него таки, и у других, которые, по моему мнению, знают нечто такое. Но, тогда как иное в этом отношении я порядочно держу, есть немногое, в чём недоумеваю и что надобно рассмотреть с тобою и с другими. И вот говори мне: учиться не значит ли делаться мудрее в том, чему учишься?
Теэт. Как не значит.
Сокр. А мудрецы мудры, конечно, мудростию.
Теэт. Да.
E.Сокр. Но это отличается ли чем-нибудь от знания?
Теэт. Что такое -- это?
Сокр. Мудрость. Или в чём знатоки, в том самом и мудрецы?
Теэт. Как же.
Сокр. Стало быть, знание и мудрость -- то же самое.
Теэт. Да.
Сокр. Так вот это-то и есть, в чём я недоумеваю, и не могу достаточно понять сам собою: -- что такое знание. Можем ли мы объяснить это? Как вы думаете? Кто из 146. нас скажет первый? Допустивший ошибку и всегда ошибающийся пусть сидит ослом, как говорят дети, играющие в мяч[8]: а кто взял верх, не сделав ошибки, тот будет у нас царем и станет приказывать, чтобы отвечали ему по его желанию. Что вы молчите? Может быть, от желания беседовать, Феодор, я выхожу несколько груб[9], когда стараюсь, чтобы мы вошли в разговор и были друзьями взаимно приветливыми.
Феод. В твоих словах, Сократ, нет ничего B. грубого; но приказывай отвечать кому-нибудь из мальчиков. Ведь я-то не привычен к такому собеседованию, да не такой уже и возраст мой, чтобы привыкать: мальчикам же это прилично и они от того успевали бы гораздо более; ибо юношество действительно во всём получает приращение. Так вот, как начал, не отпускай Теэтета, но спрашивай его.
Сокр. Слышишь теперь, Теэтет, что говорит Феодор: C. не слушаться его, как я думаю, и ты не захотел бы, да и не следует молодому человеку показывать неповиновение, когда приказывает ему что-нибудь такое человек мудрый. Скажи же прямо и благородно: чем кажется тебе знание?
Теэт. Да, надобно, Сократ, когда вы приказываете. За то, если бы я и несколько ошибся, вы, без сомнения, поправите.
Сокр. Конечно, лишь бы только были в состоянии.
Теэт. Итак, мне кажется, что познания суть и то, чему можно научиться у Феодора, то есть, геометрия и прочее, о чём сейчас упоминал ты, и опять -- сапожничество и D. искусство других мастеров: все они и каждое порознь суть не иное что, как знание[10].
Сокр. Благородно-то благородно, друг мой, и щедролюбиво: просили одного, а ты дал многое и, вместо простого, различное.
Теэт. Как это говоришь ты, Сократ?
Сокр. Может быть, говорю пустяки; однакож я скажу, что думаю. Когда приводишь ты сапожничество, тогда разумеешь ли что иное, кроме знания делать обувь?
Теэт. Ничего.
E.Сокр. А что, когда плотничество? -- иное ли что тут, кроме знания делать деревянные сосуды?
Теэт. И тут ничего.
Сокр. Так в обоих не то ли ты определяешь, чего знание есть каждое из них?
Теэт. Да.
Сокр. Но спрашивалось-то не о том, Теэтет, чего знание есть знание, и сколько их; потому что, спрашивая нас, не имели желания сосчитать знания, а хотели узнать, что такое само знание. Или я ничего не говорю?
Теэт. Совершенно правильно.
Сокр. Рассмотри-ка и это. Пусть бы кто спросил нас 147. о чём-нибудь из вещей простых и подручных, -- например, о глиняной массе, что такое она, и мы отвечали бы: глиняная масса бывает у горшечников, глиняная масса у печников, глиняная масса у кирпичников: -- не смешно ли было бы?
Теэт. Может быть.
Сокр. Во-первых, нам кажется, что вопрошающий из нашего ответа поймет дело, если, сказав: глиняная масса, мы прибавим к этому: масса кукольников, либо -- масса каких других мастеров. Или ты думаешь, что можно B. понять имя чего-нибудь, когда не знаешь, что такое оно?
Теэт. Никак нельзя.
Сокр. Стало быть, не поймешь и знания обуви, не зная знания.
Теэт. Нет.
Сокр. Следовательно тот не составит понятия ни о сапожничестве, ни о каком ином искусстве, кто не понимает знания.
Теэт. Так.
Сокр. Стало быть, для вопрошающего: что такое знание, смешным покажется ответ, когда приведут имя какого-нибудь искусства; потому что отвечающий будет указывать на знание чего-нибудь, а об этом его не спрашивали.C.
Теэт. Походит.
Сокр. Тогда как можно было, вероятно, отвечать просто и коротко: оно идет путем бесконечным; например, и при вопросе о глиняной массе, вероятно, можно было сказать просто и коротко, что это есть глина, разведенная водою, а чья она, оставить.
Теэт. Теперь-то так кажется легко, Сократ. Но ты спрашиваешь, должно быть, о том же, о чём недавно спрашивалось и у нас самих, когда мы, я и соименник D. твой Сократ[11], разговаривали друг с другом.
Сокр. О чём, то есть, Теэтет?
Теэт. Этот Феодор объяснял нам чертежами нечто о потенциях[12], о трехфутовой и пятифутовой величине, доказывая, что по долготе они не соразмерны футу: так брал он каждую порознь потенцию до семнадцатифутовой; и на этой как-то остановился. Тогда пришло нам в голову нечто подобное твоему вопросу: так как потенций представлялось бесчисленное множество, то нам вздумалось попытаться заключить их в одной, чтобы этою одною обозначить все потенции.E.
Сокр. И вы нашли нечто такое?
Теэт. Кажется, нашли. Смотри и ты.
Сокр. Говори.
Теэт. Всякое число мы разделили надвое, и ту его часть, которая могла быть равножды равною, уподобив четвероугольнику, назвали равносторонним четвероугольником.
Сокр. Да и хорошо.
Теэт. А число промежуточное, как например: три, пять, 148. и всякое, которому нельзя быть равножды равным, но которое бывает корнем произведения, или большего на меньшее, или меньшего на большее, и за свои стороны всегда принимает большее и меньшее, -- такое число, уподобив опять фигуре продолговатой, мы назвали числом продолговатым.
Сокр. Прекрасно; но что потом?
Теэт. Все линии, изображающие число равностороннего четвероугольника и четвероугольной плоскости, мы определили понятием долготы, а все, дающие число из различных B. протяжений, -- понятием потенций, так как по долготе эти числа соразмерны не тем, а плоскостям, на которые указывают. То же самое и о твердых телах.
Сокр. Превосходно, дети; Феодор, кажется, не будет виноват в ложности своих свидетельств.
Теэт. Впрочем, Сократ, что спрашиваешь ты о знании, на то не мог бы я отвечать, как о долготе и потенции, хотя вопрос-то твой мне кажется таким же; так что Феодор снова оказывается солгавшим.
C.Сокр. Что ты! Но если бы кто, хваля тебя за беганье, говорил, что он не встречал никого из юношей, столь быстрого на бегу, а потом, состязаясь, ты был бы побежден сильнейшим и быстрейшим: то думаешь ли, что меньше был бы прав хваливший тебя?
Теэт. Не думаю.
Сокр. Найти же знание, как теперь-таки говорил я о нём, маловажным чем-то почитаешь ты, а не крайне высоким?
Теэт. О, клянусь Зевсом, по мне-то, оно относится к предметам наивысочайшим.
Сокр. Будь же смелее в отношении к себе и думай, что Феодор говорит не пустяки: постарайся всячески D. взяться за слово и о других предметах, и о знании, что такое оно.
Теэт. Пред старанием, Сократ, оно, конечно, откроется.
Сокр. Ну же; ведь ты сейчас хорошо начал: подражая ответу о потенциях, которые, как многочисленные, соединены тобою в одном виде, постарайся таким же образом и многие знания высказать одним словом.
Теэт. Но знай хорошо, Сократ, что я, выслушивая E. произносимые тобою вопросы, часто принимался рассматривать это; только и сам себя не могу убедить, что говорю что-то удовлетворительное, и от других не слышу такого ответа, какого ты требуешь, хотя и не думаю отстать от попытки.
Сокр. Потому что испытываешь боли, любезный Теэтет, как беременный, а не праздный.
Теэт. Не знаю, Сократ; говорю именно то, что чувствую.
Сокр. Эх, чудак! ты не слышал, что я сын 149. благородной и строгой[13] повивальной бабки Фенареты?
Теэт. Это-то уже слышал.
Сокр. А слышал ли, что и я занимаюсь тем же самым искусством?
Теэт. Вовсе нет.
Сокр. Знай же хорошо, что так; только не оговори меня пред другими. От иных я таюсь, друг мой, что владею таким искусством, -- и они, по незнанию, не говорят о мне этого, -- а говорят то, что я человек самый несносный, привожу людей в недоумение[14]. Слышал ли ты по крайней мере это?
Теэт. Слышал.
B.Сокр. А сказать ли причину?
Теэт. Конечно.
Сокр. Так размысли, как всё бывает у повивальных бабок, и легко поймешь, чего я хочу. Ведь ты, конечно, знаешь, что ни одна из них, сама бременея и рождая, не помогала бы другим; но они рождать уже не могут.
Теэт. Конечно.
Сокр. Причина же этого-то, говорят, -- в Артемиде, которая, сама будучи неплодною, получила жребий попечения C. о родах. Но неплодным не дала она способности бабничать, ибо человеческая природа слабее, чем могла бы усвоить искусство в том, чего не испытала: напротив, женщинам, неплодным по возрасту, желая почтить их сходство с собою, приказала это.
Теэт. Естественно.
Сокр. А то разве не естественно и не необходимо, что беременные никем иным так не узнаются, как повивальными бабками?
Теэт. Конечно.
Сокр. Притом повивальные-то бабки, давая зелья и напевая родильницам, могут возбуждать боли, либо, когда D. захотят, ослаблять их, рождающим трудно помогают родить, либо, когда покажется нужным выкинуть, располагают к выкидышу.
Теэт. Так.
Сокр. Не известно ли тебе о них и то, что они -- страшнейшие свахи: чрезвычайно мудры узнавать, какой женщине надобно сойтись с каким мужчиною, чтобы рождались наилучшие дети?
Теэт. Об этом я не очень знаю.
Сокр. Так знай, что об этом они больше хлопочут, чем об отрезании пупка. Подумай-ка: к тому же, или E. к иному искусству относится ухаживать и выращать из земли плоды, и знать, какое растение и семя посадить в какую землю?
Теэт. Не к иному, а к тому же.
Сокр. А в отношении к женщине, иное ли, думаешь, искусство делать это, и иное -- выращать?
Теэт. Не естественно.
Сокр. Конечно нет. По причине несправедливой и 150. безыскусственной связи мужчины с женщиною, чему имя -- обольщение, повивальные бабки, как особы почтенные, конечно, избегают искусства сватать, боясь, чтобы от последнего не сделаться виновными в первом; но правильное-то сватовство идет, точно, к одним настоящим повивальным бабкам.
Теэт. Видимо.
Сокр. Так вот велико дело повивальных бабок; но оно меньше моего; потому что женщинам не свойственно рождать иногда призраки, иногда действительные существа; B. а это не легко распознать. Ведь если бы было свойственно, то важнейшим и прекраснейшим делом повивальных бабок оказалось бы различать истинное и не истинное. Или не думаешь?
Теэт. Думаю.
Сокр. Моему же искусству бабничанья свойственно иное, чем ихнему: мое отличается тем, что бабничанье прилагает не к женщинам, а к мужчинам, и наблюдает над родами не телесными, а душевными. Важнейшее же дело нашего искусства есть возможность всячески испытывать, C. призрак ли и ложь рождается в мысли юноши, или плод здоровый и истинный. Ведь и со мной бывает то же, что с повивальными бабками: я не рождаю мудрости, и многие, порицавшие меня за то, что других я спрашиваю, а сам не даю ни на что никакого ответа, потому что не мудрец, порицают справедливо. Причина же этого следующая: бабничать мне Бог повелевает, а рождать запретил. Так сам я не очень что-то мудр, и порождение моей души D. не есть какое-нибудь мое изобретение. Но обращающиеся со мною, -- хотя иные на первый раз оказываются и очень не сведущими, -- все, кому Бог помогает, с течением времени обращения[15], удивительно до какой степени успевают, как представляется это и им самим, и другим. Отсюда ясно, что у меня они ничему не научаются, но многое и прекрасное находят и держат в самих себе. Таким образом причина родовспоможения -- Бог и я; а E. это явно вот из чего. Многие уже, не уразумев того и всё приписав себе, меня же, или сами собою, или под влиянием других, презрев, разошлись со мною раньше надлежащего, -- а разошедшись, чрез дурное обращение, прочее выкинули, рожденное же при моем бабничаньи, худо выкормив, погубили, потому что призрачное и ложное поставили выше истинного, и наконец как для самих себя, так и для других стали казаться невеждами. Одним из 151. таких был Аристид[16], сын Лизимаха, и иные, очень многие. Когда потом снова приходили они просить моего обращения и делали крайние усилия, -- живущий во мне гений некоторым возбранил обращаться со мною, некоторым позволил, -- и они стали снова успевать. Обращающиеся со мною чувствуют вот и это, общее с рождающими женщинами: они терпят боли, испытывают затруднительность своего положения день и ночь -- гораздо более, чем те. Возбуждать такие боли и успокаивать может мое искусство. И эти-то так. Но иногда бывает, Теэтет, что юноши B. как-то не кажутся мне беременными[17]: тогда, узнав, что во мне они не имеют нужды, я радушно сватаю их и, слава Богу, очень достаточно угадываю, с кем обращаясь могут они получить пользу. Многих передал я Продику, многих иным мудрым и богоугодным мужам. Об этом я распространился с тобою, почтеннейший, подозревая, как и самому тебе кажется, что ты внутренно мучишься болями чревоношения. Итак, относись ко мне, как к сыну повивальной бабки, который и сам знает повивальное искусство, -- и о чём я буду спрашивать, C. постарайся на то как можешь лучше отвечать. И если, рассматривая, что ты говоришь, я найду слова твои призраком, а не правдою, и потому потихоньку выну их и выкину, -- ты не сердись, как сердятся по поводу детей матери, при первых родах. Ведь многие уже, почтеннейший, так чувствовали себя в отношении ко мне, что готовы были просто укусить, когда я вынимал у них какие-нибудь бредни: они не думают, что я делаю это из добраго расположения, и далеки от той мысли, что как ни D. один бог не мыслит людям зла, так и я не делаю ничего такого по злому намерению; но ведь никак же не позволительно мне уступать лжи и скрывать правду. Постарайся же, Теэтет, опять сначала сказать, что такое знание. Не говори, что не можешь; если Бог захочет и ты будешь мужаться, то возможешь.
Теэт. Да и в самом деле, Сократ; когда ты-то так E. приказываешь, стыдно не постараться всячески сказать, что можно. Так вот мне кажется, что нечто знающий чувствует то, что знает; а потому теперь представляется, что знание есть не иное что, как чувствование.
Сокр. Хорошо, конечно, и благородно, дитя мое; так должен говорить, кто заявляет свое мнение. Но давай рассмотрим сообща, здраво ли оно, или пусто. Знание, говоришь, есть чувствование[18]?
Теэт. Да.
Сокр. Ты сказал, должно быть, не маловажное положение 152. о знании, а такое, которое объявлял и Протагор; только он то же самое высказал другим образом, ибо говорил, что человек есть мера всех вещей[19], -- существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют. Вероятно, читал?
Теэт. Читал, и много раз.
Сокр. Не говорит ли он как-то так, что какою всякая вещь кажется мне, такова она для меня, и какою тебе, такова для тебя, а ты и я -- человек?
Теэт. Да, он говорит так.
Сокр. Мудрый человек, вероятно, уж не сумасбродничает; последуем же ему. -- Но не бывает ли иногда, что, B. при дуновении того же ветра, один из нас зябнет, другой нет, и один немного, другой сильно?
Теэт. И очень.
Сокр. Так тогда ветер, сам по себе, холодным ли назовем мы, или не холодным? Или поверим Протагору, что для зябнущего он холоден, а для не зябнущего нет?
Теэт. Походит на то.
Сокр. Не так ли и является это каждому?
Теэт. Да.
Сокр. А явление-то (τὸ φαίνεται) есть чувствование?
Теэт. Конечно.
Сокр. Стало быть, являемость (φαντασία) и чувствование -- C. то же самое и в теплом, и во всём тому подобном; ибо что всякий чувствует, то для всякого, должно быть, и есть.
Теэт. Походит.
Сокр. Следовательно, чувствование, как знание, всегда есть чувствование существующего[20], и никогда не бывает лживым.
Теэт. Видимо.
Сокр. Так, ради Харит, не всесветным ли каким-то мудрецом был Протагор, когда открыл это нам, пестрой толпе, а ученикам тайно говорил истину?
D.Теэт. Как ты говоришь это, Сократ?
Сокр. Я скажу тебе очень не малозначительное слово: что нет ничего одного самого по себе, что не назвать тебе правильно никакого качества вещи, но что назовешь ты великим, то покажется малым, что -- тяжелым, то -- легким, и всё таким же образом; так что нет ничего одного, ни по бытию, ни по качествам: всё, чему неправильно приписываем мы понятие бытия, происходит от стремления, движения и взаимного смешения вещей; ибо ничто никогда не существует, но всё бывает. И в этом, E. кроме Парменида, сходились все по порядку[21] мудрецы: Протагор, Гераклит, Эмпедокл, и главы поэтов во всяком роде: в комедии Эпихарм, в трагедии Омир, -- который, сказав:
Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису,
прибавляет, что всё есть порождение течения и движения. Или он, кажется тебе, не это говорит?
Теэт. Мне кажется, это.
Сокр. Кто же еще мог бы спорить против такого-то 153. лагеря и вождя -- Омира, не делаясь от того смешным?
Теэт. Не легко, Сократ.
Сокр. Конечно, нелегко, Теэтет, когда вот и достаточные доказательства этого положения: что кажимость бытия и явления доставляется движением, а небытия и исчезания -- покоем. Например, теплотвор и огонь, рождающий и упорядочивающий также прочее, сам рождается от усилия и трения; а это есть движение. Или не таковы условия рождения огня?
Теэт. Именно таковы.B.
Сокр. Даже и род-то животных рождается из этого самого.
Теэт. Как же не из этого!
Сокр. Что же? состояние тел разрушается не от покоя ли и бездействия, а сохраняется большею частью не от гимнастических ли упражнений и движений?
Теэт. Да.
Сокр. Состояние же души приобретает познания, сохраняется и делается лучше не от учения ли и размышления, -- что имеет свойство движений, -- а не познает и, что C. узнало, забывает -- не от покоя ли, свойственного отсутствию мысли и невежеству?
Теэт. И очень.
Сокр. Стало быть, движение, и по душе и по телу, есть добро, а противное тому будет противное?
Теэт. Походит.
Сокр. Не сказать ли тебе еще о безветренной и тихой погоде, и о прочем подобном, -- что это затишье распространяет гнилость и губит, а противное ему сохраняет? Сверх того не заставить ли тебя, в заключение, привесть золотую цепь[22], под которою Омир разумеет не иное что, как солнце, и показывает, что, пока есть круговращение D. и солнце движется, всё существует и сохраняется у богов и людей, а как скоро оно остановилось бы, будто связанное, -- все вещи разрушились бы и всё, как говорится, перевернулось бы кверху дном?
Теэт. Мне кажется, Сократ, Омир показывает то, что ты говоришь.
Сокр. Понимай же это так, почтеннейший: во-первых, относительно зрения, -- то, что называешь ты белым цветом, не есть нечто особое, вне твоих глаз, или в самых глазах, и не назначай для этого какого-нибудь места; E. потому что иначе это уже существовало бы в ряду вещей, как что-то постоянное, и потому не находилось бы в состоянии рождения.
Теэт. Как же смотреть на это?
Сокр. Будем следовать недавно сказанному, полагая, что само по себе ничто не существует. Таким образом черный, белый и всякий иной цвет окажется произведением зрения, приражающегося к присущему движению, и каждое такое приражение мы называем цветом; хотя не будет 154. тут ни приражающегося, ни приражаемого, а выйдет нечто среднее, свойственное тому и другому. Или ты станешь утверждать, что каким всякий цвет представляется тебе, таков он и для собаки, и для иного какого хочешь животного?
Теэт. Нет, клянусь Зевсом, не стану.
Сокр. Что же? думаешь ли, что нечто и другому человеку представляется таким, как тебе? Твердо ли ты стоишь в этом, или гораздо скорее согласишься, что и для тебя самого то же является не тем же, потому что ты никогда не бываешь подобен самому себе?
Теэт. Последнее мне больше кажется, чем первое.
Сокр. Поэтому если бы то, что мы измеряем, или B. чего касаемся, было либо велико, либо бело, либо тепло, то, приразившись к другому, оно не сделалось бы иным, не изменяясь само-то в себе. И опять, если бы был таков каждый измеряемый или осязаемый предмет, то, по привхождении другого предмета или другого впечатления, сам он, не впечатлеваясь, не делался бы иным. Между тем теперь-то, друг мой, мы как бы с удовольствием поставляем себя в необходимость говорить вещи странные и смешные, что сказал бы и Протагор и всякий решающийся подтверждать его положение[23].
Теэт. Как же и что скажешь ты?
Сокр. Прими небольшой пример, -- и узнаешь всё, чего я C. хочу. Возьми, положим, шесть игорных костей: приложив к ним четыре, мы скажем, что их больше четырех на целое с половиною, а когда приложим двенадцать, -- их будет меньше на половину. И не потерпим, чтобы говорили иначе. Или ты потерпишь?
Теэт. Не потерплю.
Сокр. Что же? Пусть бы Протагор, или кто другой спросил тебя: Теэтет! можно ли увеличить или усложнить что-нибудь иначе каким-нибудь образом, нежели чрез умножение? Что будешь отвечать?
Теэт. Если буду смотреть, Сократ, на смысл настоящего D. вопроса, то скажу, что нельзя; а когда посмотрю на прежний-то, -- как бы не сказать противного, что можно.
Сокр. Хорошо; право, клянусь Ирою, друг мой, божественно. Однакож видно, что если ты будешь отвечать "можно", то выйдет что-то эврипидовское[24], -- язык-то у нас будет неукоризнен, а мысль укоризненна.
Теэт. Правда.
Сокр. Поэтому если бы мы были сильны и мудры, -- я и ты, -- то, исследовав всё, относящееся к мыслям, стали бы теперь наконец, от избытка сил, пробовать друг друга E. и, входя софистически в борьбу, отражать слова одного словами другого: но так как теперь мы еще простоваты, то сперва хотим рассмотреть дело само по себе, что такое то, о чём у нас идет рассуждение, -- согласны ли между собою наши мысли, или нисколько.
Теэт. Я, конечно, хотел бы этого.
Сокр. Да и я тоже. И если так, то, имея множество досуга, что иное будем мы делать, как не исследывать 155. легонько снова, не с досадою, но действительно в духе самоиспытания, что такое в нас эти представления. Рассматривая первое из них, мы скажем, как я думаю, что никогда ничто не бывает больше или меньше, ни массою, ни числом, пока не сделается равно само себе. Не так ли?
Теэт. Да.
Сокр. А второе: к чему ничто не прилагается и от чего ничто не отнимается, то и не увеличивается никогда, и не умаляется, но всегда бывает равно.
Теэт. Совершенно так;
Сокр. Не положим ли и третьего: чего прежде не B. было, тому быть после, без бытности и происхождения, невозможно?
Теэт. По крайней мере кажется.
Сокр. Так эти, думаю, три принятые нами положения борятся в нашей душе сами с собою, когда мы говорим об игорных костях, или когда утверждаем, что я, достигши такого возраста, и не вырос, и не пришел в состояние противное, хотя, в течение года твоей молодости, сперва был больше, потом стал меньше, -- не потому, чтобы от моей величины было что-нибудь отнято, а потому, что ты вырос. Ведь я впоследствии стал то, чем, не C. сделавшись, не был; ибо, не сделавшись, бывать не возможно, -- хотя, не теряя ничего из величины, никогда не становился меньше. Если только мы примем это, то найдем бесчисленное множество и других таких же вещей. Ты, вероятно, следуешь за мною, Теэтет; потому что кажешься не неопытным в подобных вопросах.
Теэт. Нет, клянусь богами, Сократ; я чрезвычайно удивляюсь, что это такое, и когда пристально всматриваюсь в это, -- у меня от темноты кружится голова.
Сокр. Феодор, кажется, не худо гадает, друг мой, о D. твоей природе: ведь удивляться есть[25] свойство особенно философа; ибо начало философии не иное, как это, и тот, кто Ириду назвал порождением Тавманта[26] (удивляющегося), не худо знает её генеалогию. Но понимаешь ли теперь, отчего по учению Протагора, о котором мы говорим, выходит так, или еще нет?
Теэт. Кажется, еще нет.
Сокр. Так будешь ли ты мне благодарен, если я вместе с тобою внедрюсь в смысл скрытой истины того E. человека, или, лучше, тех именитых людей?
Теэт. Как же не быть? и очень.
Сокр. Соображай же осмотрительно, как бы не подслушал нас кто из непосвященных. -- Ведь есть люди, полагающие, что существует только то, что можно ощутительно взять руками, а дел бытности и всего невидимого в число сущностей не принимают[27].
156.Теэт. Ты говоришь, Сократ, о людях грубых и упрямых.
Сокр. Одни из них -- даже большие невежды, дитя мое; но другие очень образованны, и относительно их-то я хочу открыть тебе тайну. Начало, от которого всё зависит, как мы и сейчас говорили, у них таково: всё есть движение, и кроме движения нет ничего; движение же бывает двух родов, и по количеству каждое беспредельно, а по силе -- одно деятельное, другое страдательное. Из взаимоотношения и трения их происходят порождения, по B. количеству тоже беспредельные, но двойственные, -- чувственное и чувство, всегда совпадающее и рождающееся вместе с чувственным. Чувство вот какие получило у нас названия: зрение, слух, обоняние, холод и тепло, удовольствие и скорбь, желание и страх, и проч.; неопределенное множество чувствований не носит никаких названий, а весьма многие наименованы. Каждому из этих чувств, по рождению, современен и чувственный род: зрению -- цвета, по различию его, различные, слуху, таким же образом, звуки, -- а другим чувствам представились сродными другие чувственные предметы. Что же такое значит C. для нас это разглагольствие, Теэтет? Понимаешь?
Теэт. Не очень, Сократ.
Сокр. Так соображай; не достигнем ли как-нибудь цели. Оно хочет выразить то, что хотя всё это, как говорим, движется, но в движении всего есть скорость и медленность. И вот, восколько что медленно, востолько своим движением на ближайшее и действует, да так и рождает, и рождаемое таким образом бывает D. медленнейшее; напротив, восколько что быстро, востолько далее простирает свое движение, и так рождает, и рождаемое таким образом бывает быстрейшее, ибо бежит, и в этом беге состоит природа движения. И так, когда око (ὄμμα -- смотрец) и что-нибудь другое ему соответствующее сблизились и произвели с одной стороны белизну, с другой -- сродное белизне ощущение, чего, до взаимного сближения их, никогда прежде не было: тогда, в промежутке между ними, зрение пошло к глазам, а белизна -- к тому, что современно произвело цвет; таким образом E. глаз наполнился зрением, стал видеть, и сделался не зрением каким-то, а глазом зрящим; произведшее же вместе с тем цвет наполнилось белизною, и вышла опять не белизна, а белое, -- дерево ли то случилось, или камень, или какая бы ни была вещь, окрашенная таким цветом. Так надобно понимать и прочее, -- жесткое, теплое и всё другое. А самого по себе, как и прежде 157. говорили, нет ничего: всё происходит из взаимоотношения, и всё разнообразие вещей -- от движения; потому что об одном, говорят, нельзя мыслить так, что оно неизменно есть и действующее что-нибудь, и опять страдающее что-нибудь. Ведь ничто не есть действующее, прежде чем сошлось со страдающим, и ничто не есть страдающее, прежде чем встретилось с действующим: сошедшееся с чем-нибудь действующее, встретивши другое, является страдающим; так что по всему этому, как мы вначале говорили, нет ничего одного самого по себе, но всё B. всегда находится в отношении к чему-нибудь; -- бытие надобно изгнать отовсюду, хотя, по привычке и незнанию, мы многократно и теперь принуждены были употреблять это слово. По учению мудрецов, не должно быть допускаемо ни нечто, ни что-нибудь, ни мое, ни это, ни то, ни иное какое имя, показывающее остановку; напротив, природа велит произносить: бывающее и делающееся, погибающее и изменяющееся; ибо кто словом остановил бы что-нибудь, тот, делая это, был бы легко обличен. Так говорить должно и относительно частей, и относительно многого вместе собранного, как, например, собирательному C. дают имя человека, камня, известного животного и вида. Скажи же, Теэтет, нравится ли тебе это, и желал ли бы ты наслаждаться таким учением, как нравящимся?
Теэт. Не знаю, Сократ; потому что не могу понять, одобряешь ли ты то, что говоришь, или только испытываешь меня.
Сокр. Ты не помнишь, друг мой, что я и не знаю, и не усвояю себе ничего такого, потому что неплоден, а только бабничаю относительно тебя и потому напеваю тебе и D. предлагаю отведать каждое учение мудрецов, пока не выведу на свет собственного твоего убеждения. Когда же будет выведено, тогда уже посмотрю, пустым ли окажется оно, или здоровым. Будь же смел, тверд и отвечай мужественно, что покажется тебе относительно того, о чём я буду спрашивать.
Теэт. Спрашивай.
Сокр. Говори же опять: нравится ли тебе, чтобы и доброе, и прекрасное, и всё, о чём мы сейчас рассуждали, не существовало, а происходило?
Теэт. Когда слушаю, как излагаешь это ты, -- нравится: твое изложение представляется удивительно основательным и должно быть принято.
Сокр. Так не опустим же того, что остается еще E. рассмотреть. А остаются сновидения[28], болезни, -- как прочие, так и сумасшествие, -- и всё, что называется недостатком слуха, зрения и иных чувств. Ведь ты, вероятно, знаешь, что всем этим обыкновенно обличаются сейчас рассмотренные нами основания; потому что в таких случаях чувства у нас бывают всего более ложны, и являющееся тогда каждому из них далеко не то, что действительно есть, а совершенно напротив, -- что представляется им, того вовсе нет.
Теэт. Ты говоришь, Сократ, очень справедливо.
Сокр. Какое же основание остается тому, дитя мое, кто знание поставляет в чувстве и утверждает, что являющееся каждому чувству то и есть, чем является?
Теэт. Я затрудняюсь сознаться, Сократ, что не в состоянии ничего сказать, так как ты теперь только укорил меня за такой ответ; хотя по правде-то не могу сомневаться в том, что сумасшедшие и сновидцы имеют B. ложные представления, когда одни из них считают себя богами, другие -- пернатыми и во сне летающими.
Сокр. А не имеешь ли ты в виду и вот какого спора их, особенно когда говорят они о сне и бодрствовании?
Теэт. Какого?
Сокр. Тебе, думаю, случалось уже много раз слыхать вопрос: каким доказательством можно подтвердить слова того, кто исследовал бы, что теперь, в настоящую минуту, спим ли мы, и обо всём, о чём рассуждаем, рассуждаем ли во сне, или бодрствуем, и то, что между собою говорим, C. совершается наяву?
Теэт. А ведь в самом деле затруднишься, Сократ, каким тут воспользоваться доказательством; потому что всё в этом случае хоть и обратно противоположно, а идет к той же цели. О чём, например, разговаривали мы теперь, о том самом, ничто не мешает подумать нам, будто разговариваем друг с другом во сне; и если когда мы пересказываем какой-нибудь сон, то бывает удивительное сходство этого с тем.
Сокр. Так видишь, споры-то заводить не трудно, когда D. спорят и о том, во сне ли что бывает или наяву, -- тем более, что равно и время, в продолжение которого мы спим и в продолжение которого бодрствуем, и что, как в то, так и в это, душа наша усиливается мнения настоящей минуты выставить всего более истинными; так что равное время мы считаем действительным то и это, и с равною силою утверждаем одно и другое.
Теэт. Без сомнения.
Сокр. Не то же ли надобно сказать о болезнях и неистовстве, кроме только времени, так как оно не равно?
Теэт. Правильно.
Сокр. Что же? долговременностью или кратковременностью определится истинное?
E.Теэт. Это было бы во всяком случае смешно.
Сокр. Чем же иным можешь ты ясно доказать, которые из этих мнений истинны?
Теэт. Не представляю.
Сокр. Слушай же меня, что стали бы говорить об этом люди, полагающие, что что всегда кому кажется, то для того, кому кажется, истинно. Говорить начинают они, как я думаю, предложением вот какого вопроса: Теэтет! по всему другое неужели будет иметь силу ту же самую с другим? -- И не должно думать, что предмет, о котором спрашивается, отчасти тот же, отчасти другой, но всецело другой.
Теэт. Там, конечно, нельзя быть чему-нибудь тем же, ни в силе, ни в ином чём-либо, где совершенно другое.159.
Сокр. Так не необходимо ли согласиться, что это будет и не подобно?
Теэт. Мне кажется.
Сокр. Следовательно, если случится чему быть подобным либо не подобным, себе ли то, или иному, -- уподобляющееся мы назовем тем же, а не уподобляющееся -- другим?
Теэт. Необходимо.
Сокр. А не сказали ли мы прежде[29], что есть много, и неисчислимо много, такого, что действует, равно как и такого, что страдает?
Теэт. Да.
Сокр. И если при этом иное смешается с иным и иным, то родит не то же, а другое?
Теэт. Конечно.B.
Сокр. Давай же говорить обо мне, о тебе и о всяком, -- хотя бы, например, о Сократе здоровом и о Сократе больном. Этот подобен ли, скажем, или не подобен тому?
Теэт. То ли ты говоришь, что целого больного Сократа сравниваешь с тем целым здоровым Сократом?
Сокр. Прекрасно понял. Я говорю это самое.
Теэт. Так не подобен.
Сокр. Следовательно, как не подобен он, то и другой?
Теэт. Необходимо.
C.Сокр. Скажешь то же и о спящем, видно, и о всём, о чём мы сейчас рассуждали?