Владимир Пяст Переводы Оригинал здесь - http://www.vekperevoda.com/1855/piast.htm РУБЕН ДАРИО (1867-1916) МЕТЕМПСИХОЗА Я солдатом был и спал на царском ложе Рядом с Клеопатрой. Белизна царицы, Взор ее астральный, взор ее всевластный - Были всем, что было. Этот взор! и тело! Это ложе страсти, Где блестела эта белизна нагая! Мраморная роза, властная!.. Не это ль Было всем, что было? Под моей рукою гнулся позвоночник; Ради ласк атлета был забыт Антоний... Этот взгляд - и эта белизна - и ложе Были всем, что было. Руфус Галл, недавний раб, я был солдатом, Родиной была мне Галлия... Мгновенье Смелого каприза королевской телки - Было всем, что было. В судороге страсти почему клещами Бронзовыми пальцев я не сжал для шутки Белой королевы мраморное горло? Всё, что было, было! Сослан был в Египет я, и цепь на шее Там носил, - и съеден сворой псов голодных Был однажды... Звался Руфус Галл я. Это Было всё, что было. КОЛУМБУ Адмирал несчастных, знай: твоя Америка, Дева-индианка с кровию клокочущей, Жемчуг снов и грез твоих - только лишь истерика В судороге женщины, бледной и хохочущей. Реет дух погибели над твоей страною... Где народ с дубинами прятался в пампасы, Ныне там бессменною братскою войною Вновь уничтожаются племена и расы. Идола из камня ныне замещает Идол же из плоти, как владыка адский; И рассвет, белея, утром освещает Только кровь и пепел на могиле братской. Королей презревши, мы себе законы Издали под звуки труб и гром орудий; Короли же черные заняли все троны, Побрататься с Каином, попустив Иуде. Мы полуиспанскими туземными устами Тянем все французскую влагу огневую, Масельезу целыми распеваем днями, Чтобы Карманьолой их кончать, танцуя. Нет у нас преград для зависти великой, Звонкие свободы мы давно попрали, - Так не поступали древние касики, С гор они пернатые стрелы, стрелы брали. Были они гордыми, благородно-смелыми, Вкруг голов их перья, а у бедер скальпы... Ах, когда бы люди были снежно-белыми, Вот как Моктесумы и Атауальпы! С дней, когда Америке в чрево пало семя Расы той железной из Кастильи пламенной, Мощь седой Испании сочетало время С силою индейца, с горной цепью каменной. Было б в воле Господа, чтобы воды сонные Ввек не отражали парусов тех белых; Чтоб не увидали звезды удивленные Смуглых моряков твоих, плывших в каравеллах! Как орлы, свободные, по кустам на склоны Лезли вверх туземцы, раздвигая ветки; И от них испуганно пумы и бизоны Прятались, познавшие, как их копья метки... Ибо много доблестней вождь крутой и резкий, Чем солдат, что походя честь в грязи заложит И стонать заставить под своей тележкой Инков древних мумии ледяные может. Крест, что нам припас ты, в униженьи ныне, Революций волны смыли след законов; Пишущая сволочь пачкает святыни Языка Сервантесов, речи Кальдеронов. Бледен и болезнен бредет Христос, и шибче Бьет рабов Варрава в красных аксельбантах; Видят земли Куско, Паленке и Чибчи Дикие пантеры - в кружевах и бантах. Войны, лихорадка, бедствий сонм ужасный На пути поставлены нашем злой судьбою, Христофор Колумб, - о, адмирал несчастный, Помолись за мир ты, что открыт тобою. АЛЬФРЕД ВОЛЬФЕНШТЕЙН (1888-1945) ПРОКЛЯТАЯ ЮНОСТЬ Из дома прочь, по площадям, Неведом никому, ни вам, Как небо я высок и быстр, Без слов лечу сквозь шум и гам. Всё прочь! Прекрасно - одному. И никого здесь нет, к кому В соседстве тесном и тупом Лицо с испугом подниму. Отвергнуты любовь, уют... Здесь бьются - или продают, И улицы одни к другим Гигантскою волной плывут, Галопом мчатся без коней. Людская каша всё черней, Как будто мечутся дома От крика, свиста и огней. Стук быстрых ног по мостовой Разрушит каменный покой, И ламп калильных свет так тускл Над этой тусклою толпой. Здесь лица зверские странны, Глаза как в лед погружены, Глаза - и видят лишь себя, Здесь лица пустотой страшны. Мою ты кожу размети И сердце в прах мне преврати, Безбожная, - слепи, глуши, О улица, мне нет пути! ГЕРРИТ ЭНГЕЛЬКЕ (1890-1918) БЕТХОВЕН До уха мощных труб госнулся гуд, - Воспрял я к тем звукам, что дрожали. В них ледниковые олени ржали Навстречу грозно дальнему врагу. Там он стоял! На высочайшем пике Трубил он, гневный, - мощный, он трубил, Распространяя гул и свет великий, И чудом звуков мозг мой подавил. Я в бездне был на самом дне, И рот открыл я в полусне. А звук все бух, и пух, и пух; Мутился в зыби шаткий взор, И был разрушен громом слух, И задрожали скаты гор. Впились друг в друга облака, И буря потрясла скалу, Она смывала старика С гигантской кафедры во мглу, И к свету тьма была близка. И грозно грохот грома грянул, Но тверд властитель звуков мировой, Воронку скал он проникал трубой, И звук страшней оттуда эхом прянул. А великан трубил... Но молния пронзила мглу, И в первый раз ударил гром в скалу, И сбил С вершины человека. О, трубный треск! Небесный блеск! О, звуков звук, о, плесков плеск... Где было все? Где сам я был? МИРОВОЙ ДУХ Дни текут за днями; Глубоко под землей, куда не проскользает луч живой, Где шахты пробуравили и штольни водрузили, Где с лампами блуждают, со звонками и кирками, Живет там сила, - благодаря той силе Молоты и мины, и локомобили Ритм единый складывают беспокойно свой; Эта сила - дух мировой. *** Наверху, где в гаванях шум и торг бушует, Где наживы бог швыряется богатством и толпой, Где в эллингах и доках строящиеся суда сжаты, Где пароходы гигантские грузы фрахтуют; Наверху, где тысячи труб дымовых над городом подъяты, Где чадящих поездов далеко слышатся раскаты, Там неистовствует сила, в работе вихревой: Эта сила - дух мировой. Где в ангарах самолеты, готовые подняться на воздух, Вот натянуты канаты, пропеллер ход свой круговой Все ускоряет, и внезапно с треском вверх несутся Наклонно птицы шумные, - и вот потонули в звездах; Где воздушные корабли и торпеды гремят и трясутся, Где в сплошное жужжанье все небесные шумы сольются, - Там летит, побеждающий тягу земли, беспокойно-живой, Дух, пути указующий новые самой орбите земной, Мировой. КНИГА ВОЙНЫ Мой друг, ты раздавленным глазом глядишь, Похожим на око подбитого зайца, - Таким и холодный предатель глядит, Когда он расстрелян. Двенадцать мы лет против ветра боролись вдвоем, Делили без спора и книги и хлеб, И в школе сидели за тем же столом; Стучалась к двоим одновременно в дом Нужда; и отраду в ученьи одном Мы черпали, друг, - и взор твой ослеп. Поэтому в трауре идет твоя мать, Скользит она в сутолоке, с унылым рыданьем; Поэтому младшие братья и сестры твои Так рано знакомиться стали с невзгодами чадными жизни, И с властною смерти косою. И ложе пустует в каморке твоей, Пустует и место твое за обедом; Поэтому, так как никто тебя больше не ждет, Седая, печальная мать твоя тихо бредет. Ты мог бы и корнем, и семенем быть, Упорным ростком в бороздах новой жизни, Отцом бородатым прелестных детей, Но поле, что болью распахано было, тебя погубило; Но поле, что кровью удобрено было, тебя поглотило; И сеятель мудрый и вечный тебя растоптал. Кто смеет тебе говорить о чьей-то вине? Ты семенем был бы, и мог бы родителем быть. *** Ты семенем был бы, а сделался жертвой. Один милиграмм окровавленной плоти, Ты лег на горе обескровленных трупов, Но смерть твоя - вовсе не больше, чем чья бы то ни было смерть. Ритмическим шагом их тысячи тысяч шагали в ничто, В мучительно-черную ночь, Полки, и бригады, и армия армий, В кровавое, славное царство солдат убиенных, - Ты сделался жертвой. *** Голо на вершине Бримона, и вырублен лес, Ни одной не осталось сосны, чтоб срубить из нее тебе крест, И тупо лежишь ты в разрытой снарядами почве, Задавленный сном без видений, Не вождь, не герой, а безвестный солдат. Разрушатся кости от ветра. Но блеск легионов бессчетных блаженного Мира, Когда они с медными звонами поле, где спишь ты, пройдут, Увидишь, и шаг их услышишь! Так слушай! И жди! ЭРНСТ ТОЛЛЕР (1893-1939) ХРОМЫЕ СОНЕТЫ I ТРОПА К МИРУ Мы чужды шуму городскому, Его горячки мы не знаем; Мы любим тишь и странствуем по дому, И милому и скрытому внимаем. Последние любы нам капли дождевые, Цветные пятна милы изразцов блестящих, И в добродушном взгляде сторожа - живые Приливы братских чувств мы ловим настоящих. Весь космос в стебельке, вся полнота земная, Цветок больной для нас - что хворое дитя, И пестрый птиц полет - лишь сторона иная Великого всего, что, тайно нас сплетая, Из дали манит нас улыбкой ветровою И музыкою звезд пьянит нас мировою. II ЛЕСА Леса на горизонте отдаленном, Молчите вы в вечернем ветерке, Подвержены как бы моей тоске, Моей тюрьмы минутам уязвленным. Чело к столбам железным прижимаю, Руками неподвижность их потряс, Беднее я, чем жалкий странный пес, Как в клетке зверь, я жалобно взвываю. Вы, рощи буков, храмы угнетенных; Как песнь родная, сосны, голос ваш! Мне, отроку, в долинах потаенных, Бывало, ткали дивный вы мираж... Всё жду, когда ж под шелест ваш глубокий Внемлю псалмам лесной души высокой... III СУМЕРКИ Ромэн Роллану Так рано гаснул свет в твоей вечерней келье И с серых стен ее толпа теней слетала, Ты яростно кричал, потом мечтал устало, Коричневая тишь качала колыбелью. И в блеск опаловый - покой твой погружался, Вставали образы далеких лет веселья, В плаще безмолвия плясало дня похмелье, Но долгий сложный звон во тьме образовался. То был твой тихий вздох, единственный твой зов... По коридору - подозрительные гости - Шуршали сторожа. Ты пригласил их в гости, Товарищ-вечер ужин дать готов. Но те, ворча, к глазку висок свой продвигали... Нет зовов, что в сердца б их проникали.