Петровская Нина Ивановна
Смерть Артура Линдау

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Нина Петровская

Смерть Артура Линдау

   Артур Линдау умер. Мы его вчера схоронили, и я положил на его гроб лавровый венок. Никто не узнал, откуда эти лавры и кто ими венчал маленького погибшего поэта. Думали, может быть, что какая-нибудь редакция почтила инкогнито безвременную смерть многообещающего таланта. Пусть думают так.
   Я очень любил Артура Линдау, но не оплакиваю его смерти, а радуюсь ей, как светлому празднику Красоты.
   В ту последнюю ночь, что Артур провел среди живых, я встретил его случайно в одном маленьком отдаленном кафе.
   Я шел мимо. Сквозь нечаянно распахнувшуюся занавеску увидел над столиком его прекрасный склоненный профиль, мне захотелось с ним говорить, и я вошел.
   Эта была печальная туманная октябрьская ночь. Седая мгла ложилась на лицах прохожих, и они казались мутными тенями, скользящими в желтых кругах фонарей.
   Как ядовитые испарения, ползла сквозь щели, врывалась в мгновенно открывающиеся двери эта тяжелая свинцовая мгла, и может быть от нее казалась такой бедной, потертой и унылой маленькая комнатка студенческого кафе, где остался я с Артуром.
   Скудно горели лампочки под пыльно-розовыми бумажными абажурами. Какие-то мучительные, надрывающие душу вальсы играл в эту ночь полупьяный рыжий тапер.
   В отдаленьи хохотали студенты с кельнершами, а в уголке, у зеркала, почти рядом с Артуром, сидела одинокая маленькая кокотка и, нервно теребя концы грязно-белого боа, жадно и нежно смотрела на Артура. Где бы он ни был, я всегда подмечал эти зовущие нежные взгляды. Так смотрели на него и женщины и мужчины, -- равно. Его редкостная красота магически притягивала к себе взоры даже самых равнодушных, бесчувственных людей.
   Он сидел, откинувшись на спинку дивана, и его лицо, как бледно-мраморный барельеф, выступало на красном смятом бархате.
   Я люблю ото кафе, -- сказали, он, -- и часто здесь пишу стихи. Хотите, прочту вами последние, я написал их вчера.
   Он вынул записную книжку, долго смотрел на неразборчивые строки, потом отложил ее в сторону, опустил глаза и начал читать.
   Он слегка побледнел, тени ресниц стали чернее и глубже, голос его вначале дрожал.
   Стихи были странные, новые для Артура Линдау и почти непонятные для меня. Таких он не писал никогда. Он никогда не писал о любви.
   В длинных, ломающихся строчках, в изысканно причудливом ритме, слышалась какая-то безнадежно-страстная и протяжная мелодия, похожая на заунывные песни дикарей.
   Он рассказывал об одном покинутом возлюбленном, который стоит на рассвете под окнами женщины, спящей в объятьях его друга.
   Только тонкая стена разделяет два мира. Счастье и горе разделены тонкой немой стеной. Бледные отсветы утра ложатся на счастливые спящие лица, и тот же жестокий холодный свет, колючим плащом одевает согнутые плечи покинутого любовника.
   Его глаза, острые как мечи, буравят стену, и он видит эту комнату и все милые интимные подробности любовной ночи.
   Он видит их небрежно сброшенное платье, видит, как, спутались на подушке темные кудри женщины и золотые воздушные пряди волос, его друга.
   Он слышит их спокойное дыханье, видит, как даже во сне сплетаются, ища друг друга, их теплые руки...
   Он, становится на колени, кланяется до земли им обоим и благодарит Бога, давшего ему познать великое, жгучее, пьянящее, единственное в мире счастье -- счастье отвергнутой любви.
   Он кончил и улыбаясь смотрел мне в лицо.
   И я сказал: -- Артур, это ваше первое стихотворение о любви, какое пришлось мне узнать. Оно прекрасно, но мне, стало почему-то страшно за вас.
   Он принужденно улыбнулся и ответил: -- Мы с вами никогда не говорили о любви. Но сегодня, если хотите, я скажу вам мои некоторые мысли.
   Маленькая кокотка нехотя вставала из-за столика и умоляющими, жалкими глазами искала взгляда Артура.
   Под звуки разбитого рояля кружились между столиками студенты с кельнершами. Было все печально и убого в маленькой комнатке, пропахшей дымом и пивом.
   И странным диссонансом, точно образ какого-то прекрасного старинного портрета, выделялся на красном захватанном бархате классический профиль юноши, с кудрями пажа, с длинными загнутыми ресницами, с ярким нежным ртом, похожим на какой-то редкий экзотический цветок.
   Он сказал: -- Я не хочу говорить о личных переживаниях. Я, может быть, пережил слишком мало, чтобы делать выводы из опыта, я только много думал, наблюдал и мне кажется, я понял сущность любви.
   Скажите мне только одно: думаете ли вы, что может существовать в мире так называемая "счастливая любовь"?
   Я ждал, что он хочет сказать.
   Что останется в жизни человеку, который узнал, что такое любовь?
   Он улыбнулся и продолжал: -- Вы никогда не думали, что вся наша жизнь проходит в пустоте, что все дела, цели, стремления -- это только сознательный самообман, многоцветный покров, которым люди хотят прикрыть бездну, пустоту, ничто.
   Разве есть на свете что-нибудь, действительно важное, необходимое, неотложное? Разве есть действительно какие-нибудь важные дела, если каждый спросит наедине свою душу?
   Есть только одно: -- Любовь. Люди поняли это давно, но у них есть вечный страх очутиться в пустоте только с великой, но не реальной ценностью в руках, признать ее одну и служить ей одной, как Молоху, как страшному Богу разрушенья. Они боятся потерять тот маленький, единственный, каждым придуманный для себя путь, по которому он идет, отвернувшись от бездны, в отчаянии, со сжатым сердцем.
   И тогда остается лишь стремление сделать возможным невозможное, примирить непримиримое, -- слить жизнь и любовь.
   Он очень побледнел. Глаза его потемнели и горели сухим ярким блеском, как в бреду.
   -- Вот я написал стихотворение и вы говорите, что оно не плохое. Моему редактору, может быть, понравится его лирический конец и он напечатает меня на видном месте. А представьте, что коварный друг никогда не появился бы на их светлом горизонте и любовь увенчалась бы свадьбой...
   Предстаньте, что любовь давала бы одни счастливые сюжеты, предстаньте себе счастье, растянутое на пять актов, и любовь, живущую, как ручной попугай, в обывательских домах... А разве люди не этого только и хотят?
   Я посмотрели на него, увидал, как дрожат его губы, и вдруг бесцельными показался мне наш теоретический разговор о любви. Я понял, что у маленького Артура, которого я нежно люблю, есть какое-то большое горе, и, взяв его холодную руку, сказал:
   -- Что с вами? Расскажите мне о себе. Мне кажется, кто-то причинил вам страшную боль.
   Он покачала, головой и отвечал:
   -- Нет, не жалейте меня! Я счастлив. Может быть, я счастлив действительно в первый раз, за всю мою недолгую жизнь. Я знаю теперь, зачем я прожил мои девятнадцать лет. Я люблю и знаю, что такое любовь. Боже мои! -- воскликнул он горестно. -- Как много дней я блуждал во тьме и не мог понять. С злыми жестокими чувствами я ходила, под их окнами и думал, кого мне нужно убить. Я хотел убить его и себя, чтобы она одна осталась страдать. Я писал ей длинные письма, ловил, ее на улицах, все надеялся вернуть. И вдруг в минуту какой-то удивительном душевной тишины, которая иногда приходит вслед за последним отчаянием, я прозрел.
   Я подумала, тогда: а если бы она продолжала любить меня, а не моего друга с золотыми волосами и голубыми глазами, если бы вдруг перед нами двоими открылась длинная свободная дорога...
   Куда бы мы пошли? Куда бы я ее повел? Как воплотил бы я тот огонь, что сжигает мою душу в гармонически спокойные, длительные дни счастья.
   Когда я был с ней, -- он вздрогнул и стиснул зубы, -- в ту ночь я мог, только сказать одно: зачем нам жить и как мы будем жить? Что сделала бы жизнь с нашей любовью! Умрем вместе, сольем наше последнее дыханье в этом полном единственном миге, умрем прежде, чем жизнь убьет нашу любовь. У меня был тогда кусок динамита, я звал ее в Альпы.
   Но она не захотела, она сказала, что я пугаю ее, и через несколько дней взяла другого.
   Ах, это улица, этот дом. Они живут внизу. Много вечеров я стоял там, прижавшись к забору напротив. Я видел их за круглым столом возле лампы, я видел, как они целовались, потом гасили огонь и уходили спать. А я все стоял, стоял иногда до утра. Бог смотрел тогда на меня и говорил о последней, единственной красоте, которую дано узнать человеку -- о счастье отвергнутой любви.
   Мы долго молчали. Потом он беспечно тряхнул головой и с прежней детской улыбкой сказал:
   -- О, не жалейте меня. Я действительно счастлив сегодня.
   Кафе совсем опустело. Кельнерши в измятых фартучках дремали около стойки. Разбросанные ноты белели на рояли. Толстый немец в жилетке считал выручку у конторки.
   Артур сидел, наклонившись над столиком, и думал.
   Потом мы шли по улице. В желтой мгле задыхался город. На повороте какого-то переулка он остановился и протянул мне руку. -- Прощайте, я должен идти сюда.
   Темный страх сжал мое сердце. Я оглянулся и увидел еще раз около фонаря тонкую юношескую фигуру в черном плаще. Из-под широких полей его шляпы выбивались мягкие детские кудри.
   Я хотел что-то крикнуть, что-то сказать, но он уже скрылся в тумане.
   Его нашли на рассвете возле решетки Королевского парка. Тут же валялась маленькая баночка с остатками цианистого кали.
   Я положил на его гроб лавровый венок и праздную эту смерть, как светлый праздник Красоты.
    
   Мюнхен. Лето. 1913.
  

----------------------------------------------------------

   Впервые: Альманах издательства "Гриф", М., 1914 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru