Петровская Нина Ивановна
Сны октябрьских ночей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Нина Петровская

Сны октябрьских ночей

I

   Он пришёл ко мне в сумерках в забрызганном грязью пальто, весь жёлтый, точно та шафранно-липкая мгла, что целый день томила город, впиталась в его озябшее сгорбленное тело, точно сам он стал привидением беспросветного октябрьского дня.
   Почти стемнело, но мы не зажигали огня.
   Чуть видел я лицо его. Отчётливее выделялись руки, странно белые, беспокойные. По этим судорожно сжатым костлявым пальцам я понял без слов, что сегодня его волнует что-то необычайное, но это не встревожило меня.
   Целый день обессиливающая сонность наплывала из окон, под череп проникала она и раскидывала там серую ленивую паутину, от которой бесцветными и неподвижными стали мои мысли и вялым ослабшее тело.
   Не хотелось двигаться, было странно говорить.
   -- Сегодня я попрошу тебя оказать мне большую услугу, -- сказал он, -- только не здесь и не сейчас. Он пугливо оглянулся на дверь и смешно вытянул длинную птичью шею. -- Уйдём поскорее отсюда!
   Ленивая бездумная дремота совсем отуманила мозг. Трудно было найти пальто, и пальцы мои долго шарили по тёмной стене, прежде чем смог я одеться.
   Мы вышли и шли.
   Туман всё сгущался. Утопая во мгле, мы брели по бесконечным улицам, то мелькая в дрожащих кругах фонарей, то теряясь в чёрных, как сажа, пространствах.
   И чем дальше уходили мы, забывая дорогу, тем легче, будто бестелеснее, становился я весь. И когда неожиданно выросла перед нами стена, испещрённая змеиным узором дождя, я, может быть, пошёл бы через неё так же легко и свободно, но холодные цепкие пальцы поворачивали мои руки и давали новое направление ленивому нечувствующему телу.
   -- Вот тут побудем, -- сказал он у каких-то дверей, и я увидел его умоляющий взгляд.
   Пожарно-жёлтый свет сверкнул мне в глаза, распахнулись широкие двери, мелькнули чьи-то бритые угодливые лица, и мы пошли по красным коврам.
   Сели за столик. Были огни, было много огней, повторённых ослепительной зеркальностью стен. Белые пятна лиц смотрели из зеркал и вокруг.
   Пронзительно острые звуки весёлой музыки, как скрипящие звонкие нити, заплели эту залу. Было душно и трудно дышать.
   -- Пей, -- говорит он, протягивая стакан дрожащей рукой.
   Вино, смеясь, горело пьяно-алыми дрожащими огнями, а рука его, с тонкими жёлтыми пальцами, липкая и холодная, так напоминала труп, что мне казалось мгновеньями, будто ползёт уже тяжёлый запах тления, слитый с ароматом пряно-жирной октябрьской земли.
   Я закрывал глаза, и всё исчезало, и опять возвращалась истомная сонность длинных улиц, утонувших во мгле.
   Он пробудил меня вопросом, прозвучавшим дико в этих бессмысленно весёлых стенах.
   -- Ты веришь в бессмертие?.. -- спросил он. -- В вечную жизнь?.. в вечную муку?.. -- добавил он чуть слышным свистящим шёпотом, от которого быстро задышала вдавленная грудь.
   В глазах его, за мёртвой плёнкой тумана, вспыхнул острый тревожный огонь, будто ответ мой мог быть его последним приговором.
   Я помню чувство холодного, безжалостного любопытства, когда я взглянул в это истомлённое, каждой чертой дрожащее трусливым ожиданьем лицо.
   Я долго и лениво оглядывал эту залу с безвкусно пёстрыми цветами, где мертво дробились жёлтые и красные огни, и у меня были весёлые и страшные мысли.
   Я думал: "А что будет, если подойду я к одному из них, и зрачки мои, как тонкие жала, вонзятся в него? Не увижу ли я пустые чёрные дыры, а через них всё те же зеркала, и лица, и эту эстраду, где так забавно взмахивает палочкой толстый человек в маскарадном костюме?"
   Смотрел кругом, и весь мир в те минуты замкнулся для меня в этой зеркальной комнате, и здесь искал я ответа на странный неожиданный вопрос.
   И думал: "Каждый день все люди будут приходить к этим мёртвым влекущим огням, и до рассвета здесь пройдут их чадно пляшущие ночи.
   Так будет всегда, до смерти, пока не придёт Она, о которой забыли.
   Немая и жестокая, протянет над ними бескровные, не знающие пощады руки, жадно раскроются сырые злобные ямы и поглотят истомлённые тела.
   А потом?.. А потом?.."
   -- Конечно, не будет ничего, -- говорю я лениво и уверенно. -- Ни тебя, ни меня, ни их, -- и губы мои расплываются в бессмысленно дрожащую улыбку.
   -- Значит, Она не страшна? -- спросил он с восторгом, и кирпично-горячий румянец проступил на острых скулах.
   Но краски быстро померкли, и опять лицо его стало тусклым, и туманные волны заструились из глаз.
   Он придвигался всё ближе, стараясь касаться меня, и всякий раз я вздрагивал, точно от прикосновения к трупу, и становилось душно, и тяжелели, смыкаясь, глаза.
   Стало поздно, должно быть, очень поздно.
   За всеми столиками сидели женщины. Они слетелись сюда, как те весёлые зелёные мухи, что вьются над падалью в золотые летние дни. Они казались тенями из другого мира, не того строгого, дневного, в котором равномерно проходят белые спокойные часы, а другого, -- тайного, ночного, полного соблазна и греха.
   Сквозь пелену моей сонности я видел лицо его, тоже иное, -- с блуждающей улыбкой в углах плоских губ, с глазами, опьянёнными мгновенной мечтой. И тогда уже точно не я, а кто-то другой во мне властно сказал: "Уйдём!" -- и через несколько мгновений мы вышли.
   Сон совсем окутал меня.
   Мы ехали куда-то. Отчётливо, как бывает только во сне, я помню серую быструю лошадь и широкую спину в блестящем кушаке.
   Мелькали голубые, где-то высоко горящие огни, потом мимо нас плыли тёмные стены деревьев. И наконец пустынно-длинная аллея, где мы остались вдвоём.
   Он дрожал, прижимаясь ко мне, и шептал мне над ухом странные полуслышные слова.
   Высокие деревья протянули над головами уродливо-чёрные лапы, чернильная тьма закрыла все дали. Мглистое небо упало на землю и затопило её.
   Тайна и ночь простёрли на всё безраздельную власть, и мы двое лишь творили их неизбежную волю.
   Свинцовая полоска пруда засквозила вдали, раздвинулись деревья, сухие камыши слабо шелестели на берегу.
   Он остановился, близко наклонился к моему лицу и зашептал уже совсем бессвязно: "Так нужно... иначе нельзя... но сам не могу...".
   И в груди у него со свистом дрожало и билось, когда он просунул мне в руку что-то тяжёлое и такое разом понятное, что пальцы мои сначала отдёрнулись, как обожжённые.
   Под высоким деревом стал он, прижавшись к стволу.
   Даже сквозь тьму я видел белое-белое лицо с чёрными впадинами глаз.
   Две длинные костлявые руки с мольбой протянулись ко мне.
   Потом сзади из деревьев вышел Кто-то сильный и тёмный, и двигал моими пальцами, и смеялся, шелестя по кустам, когда раздался короткий оглушительный треск, и, медленно падая, согнулось и поникло длинное неуклюжее тело.
  
   Не оглядываясь, я шёл вдоль пруда.
   Медленно дымные тени реяли вокруг и вытягивались, и вырастали над серой застывшей водой, потом уходили, отступали к деревьям и плясали там тихим плавным хороводом.
   И всё не приближалось пробужденье, и всё царил глухой чёрный сон октябрьских ночей.
  

II

"Ещё необходимо любить и убивать".
К. Бальмонт

   Я жду её, и она не приходит.
   Много месяцев уже вычеркнуто из жизни, и не знаю я, как могу я ещё жить, и не помню ни дней, ни ночей.
   Умер во мне кто-то светлый, дающий жизнь, как солнце тёмному миру.
   Осталась безжизненно-бледная тень.
   Всё потонуло в безбрежности ожиданья, хотя я знаю, что она не придёт никогда.
   Но эту муку горькой тоски, когда каждый падающий час с медленной жестокостью отнимает жизнь, когда подкрадывается безмолвное отчаяние и леденит, -- как смерть, -- я берегу и лелею последней любовью.
   Это -- безумная тонкая нить, которая навсегда связала наши далёкие жизни.
   Вчера я ждал её, как жду всегда.
   Падали тихие зелёные светы.
   В покорном молчанье печально застыла полутёмная комната.
   А там, за закрытыми окнами, плясали весёлые жёлтые огни, и беспокойно стремились куда-то искривлённые чёрные тени. Кто-то тихо барабанил по стёклам и шептал по углам: никогда, никогда...
   Никогда -- не поцелуешь золотых волос...
   Никогда -- не коснёшься рук, позабывших о ласке...
   Никогда -- не будешь жить...
   А я всё ждал и призывал её дикой мечтой.
   ...Вот стою на коленях под её весёлыми яркими окнами. На скользком огнистом асфальте далеко откинулась дрожащая тень. Льдистые иглы снежинок нежно льнут к помертвелым рукам.
   -- Приди, -- шепчу я покорно. -- Разве не довольно жестокости и горя?! Посмотри на распростёртое тело... Его убивает мечта, но каждая капля умирающей крови ещё звенит и поёт о тебе...
   И растаяла, как пар, прозрачно-белая ткань занавес.
   ...Тонкий профиль в открытом окне. Опущены траурные ресницы, суровые тени легли на щеках, нежные пальцы забыли о ласке, -- в застывшем покое скрестились на груди.
   ...Она говорит мне о чём-то, только это не слова, это вихрь льдистых игл осыпает издрогшее тело. С последней мольбой поднимаю глаза и шепчу ей: "Уйди".
   Это марево ночи. Я один. Злая тьма опустилась с небес и всё сковала тишиной.
   Там внизу уже не слышно колёс. Наплывает беззвучная грозная тишь полуночных часов, когда над миром крадётся скелет чудовищной тоски, с пустыми впадинами глаз, с улыбкой мёртвых белых губ.
   Он склоняется к изголовьям, -- и люди дико мечутся в кошмарных снах, он касается моей груди шуршащими тонкими пальцами, -- и сердце не хочет биться в груди.
   Я бегал и ложился, и снова мерил комнату от угла до угла. Так рвутся дикие звери, бессильные перед прутьями клетки.
   -- Пусть будет чудо, -- молил я кого-то, и не знаю, была ли то молитва или крик ужаса к немым недоступным небесам.
   А ночь всё шла...
   Догорели и погасли огни. Голубые кружева задрожали на потолке. В качающей сонности сомкнулись глаза.
   Стёрлись все грани между прошлым и настоящим, и за серой клубящейся мглой не было ни будущего, ни жизни.
   И казалось мне, что отторгнут я от мира и парю высоко над туманом и мглой, бестелесный и лёгкий, как тень.
  
   ...Мраморные пальцы легли мне на плечи, лазурные звёзды засияли во тьме.
   Вот рассеялась мгла. Распахнули весёлые летние окна. Закатные жаркие розы догорают за крестом колокольни. Грустно-огневые узоры угасают на стенах. Серебристые сумерки мая наплывают из окон, потом бархатно-ласковой тьмой обнимает нас ночь.
   -- Милый, милый, милый... -- шепчут розовые губы. -- Ты милый!.. -- Грохочут улицы, но мы не слышим жизни. С нами тишина нездешних успокоенных стран.
   В сладостной сонности онемели тела. Чуть касаются холодеющие губы.
   Это не поцелуй, -- это Таинство, -- обет Навсегда. Уходим, улетаем, проносимся над безгласным миром в дивные края...
   Чёрные совы с пронзительным визгом вылетают из оставленных чащ. Чьи-то бледные заломленные руки мелькнули под зелёной луной.
   Это страна смерти, страна отошедшей печали.
   Всё далеко, всё ушло, только глаза её я вижу. Они синие-синие, с их блеском драгоценных камней.
   Тоненьким лучиком вся моя жизнь утонула в безбрежных сапфировых волнах.
   И нету меня, и нас нет...
   Хрустальная нота бесконечной грусти звенящей нитью связала души.
   Целую её волосы. Бледным золотом, непорочным сияньем горят они над снежно-мраморным лбом.
   Это не поцелуй, это Таинство, -- Вечный Обет.
  
   Злая боль обожгла мои губы.
   Кто-то беззвучно засмеялся в тиши, кто-то тихо зашелестел по обоям.
   Я очнулся один, и не кричал, и не плакал, а смеялся и ломал пальцы, точно они стали деревянными и перестали чувствовать боль.
   В углах шуршали серые тени. Веселы и смелы стали они.
   Расстилались надо мной, окутывали стены, -- и стены шатались, как пьяные, когда клубящиеся призраки жадно припадали к ним, шурша по углам.
   Потом я не видел и стен.
   В пустом беспредельном пространстве на тоненькой ниточке висело моё тело и не ощущало прикосновений, только будто издалека доносились свистящие стоны, и в ответ им странно и мерно колебалась онемелая грудь.
   Я не пойду к ней больше и не буду шептать под её окнами моё покорное и жалкое "приди".
   Там, где она сейчас, так же темно и страшно, та же чёрная глубь бесконечной ночи в глазах её, в том же жутком сне онемела душа её, если не слышит она вопля моей последней тоски.
   Я уйду из этих стен, где властвует мука и боль, и, таясь вдоль спящих домов, буду долго брести, пока не кончится жестокий каменный город и не потопнет, как привидение, за мутной струящейся мглой.
   И там, на вольном просторе мёртвого поля, под визги весёлого ветра, раскину руки и буду бездумно кружиться, замирая в восторге свободы.
   Те бездомно-осенние тени, что реют хороводами около тёмных деревьев, дрожащих от страха, с тихим шёпотом протянут мне лунно-прозрачные руки.
   И я скажу им, что не хочу быть человеком.
   Холод их радостных прикосновений застудит кровь, до сердца проникнет он, и в нём её образ застынет, как безжизненно-ледяной кристалл.
   Тогда мы захохочем, кружась, и, теряясь в бескрайном просторе, забуду я жгучую боль человеческой, огненной муки.
  

-----------------------------------------------

   Впервые: Альманах "Гриф", М: 1905.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru