Lib.ru/Классика: Торлиц И.Г.А.. О методе Песталоцци

О методе Песталоцци

Отрывок из Торлицева путешествия в Швейцарию (в 1803), этому ученому человеку было поручено от Датского правительства осмотреть Песталоцциеву школу в Бургдорфе, для заведения такой же в Дании.

Метода учения, изобретенная Песталоцци, есть плод долговременного труда и многих опытов: Песталоцци употребил лучшее время жизни, и все умственные силы свои, и все свое имущество на то, чтобы сделаться учителем и усовершенствовать образ наставления в училищах народных. Имея перед глазами эту важную цель, он работал с терпением и неутомимостью, которые тем более заслуживают удивление, что он трудился для народа неблагодарного. Нельзя не ожидать великой пользы от тех перемен, которые сделаны им в методе учения: Песталоцци есть человек богатый сведениями, одаренный необыкновенною силою ума и пламенно привязанный к своей науке.

Нельзя описывать методы его подробно: учебные книги, сочиненные Песталоцци, содержат в себе все нужные сведения и наставления. Книги сии с принадлежащими к ним таблицами должны быть не в руках ученика, но в руках самого учителя, для которых служат он руководствующею нитью. Он непременно должен, не уклоняясь ни в одну сторону, идти по тому пути, который проложен для него Песталоцци; в сих книгах каждое слово свешено с такою точностью, каждое предложение так тесно соединено с предыдущим и последующим, и так естественно одно за другим следует, что при малейшем отступлении, весь порядок разрушен и гармония целого расстроена -- учитель никогда не должен исправлять или делать свои дополнения, или, для показания собственных талантов в благоприятнейшем свете, выбирать в некоторых случаях особенный путь: иначе он подвергается опасности испортить всю методу и удалиться от Песталоцциевых правил.

Из сего следует, что учить по методе Песталоцци может и такой человек, который не одарен от природы талантами необыкновенными: стоит только взять учебную книгу и таблицу в руки и следовать им с рабскою точностью -- это почитаю великою выгодою как для домашнего, так и для публичного воспитания, и Песталоцциевы ученые книги по своей ясности и точности имеют неоспоримое преимущество перед всеми другими, которые в руках незнающего учителя вместо пользы могут сделать великой вред воспитаннику.

По плану Песталоцци метода его ограничивается одним первоначальным учением: он только приготовляет воспитанника своего к образованию, а не образует его; он не имеет в предмете никакой особенной науки, а только дает способность приобретать с большею легкостью и точностью все познания. Сначала это может показаться маловажным; но это, напротив, есть самое важное в воспитании. Кто исправляет, или исправлял должность учителя, тому конечно известно, как трудно занимать ребенка приятным образом и с пользою, и как мало выигрыша бывает от тех трудов, которые мы тратим на первые уроки. Песталоцциева метода, по моему мнению, представляет гораздо менее затруднения и гораздо более выгод; Песталоцци занимает внимание учеников своих такими только предметами, которые не выходят из круга их понятий и соответствуют их потребностям или выгодам. В училище его вы никогда не слышите высокопарного предложения лекций, или вопросов затруднительных: учитель не делает ни доказательства, ни изъяснений; ученик не принужден ни рассуждать, ни угадывать. Песталоцци имеет основательную недоверчивость к тому, что только блистательно по наружности в ребенке; он представляет его вниманию такие только предметы, которые могут быть для него совершенно ощутительны, и с которыми сопряжено полное и легкое для рассудка его убеждение. Его учение и основательно, и понятно, и необманчиво, и точно: все противоречия со стороны ученика предупреждены, все недоразумения сделаны невозможными, все ошибки представлены ощутительными.

Части Песталоцциева учения по своей связи и порядку составляют одно неразделимое целое. Песталоцци не позволяет себе делать ни одного скачка; он переходит постепенно, без всякого перерыва, от легкого к трудному, и так что следующее всегда приготовляемо предыдущим, и без труда из него извлекается. Песталоцци имеет правило (которого держится без всякого исключения) не оставлять ничего недоделанным, а напротив все, что может быть или выучено, или исполнено, доводить до крайней степени совершенства. К такой цели нельзя достигать без частого повторения одного и того же действия: сие-то многократное повторение при той неразрывности частей, которые составляют систему Песталоцциевой методы, может быть заставило думать, что образ наставления, предписанный им в его учебных книгах, и скучен, и утомителен, и механический, и тяжелый. На это сделаю следующие замечания:

1) Все то, что кажется и утомительным и скучным в учебных книгах Песталоцци, исчезает на самом опыте: я не осмелился бы этого утверждать с такою решительностью, когда бы сам не занимался в Бургдорфе несколько времени преподаванием уроков, и не был убежден собственным опытом. А видел сам, что Песталоцциевым воспитанникам также весело было работать, как и играть, и многие из них сидели за ученьем в то время, когда другие пользовались часами приятного отдыха. В других школах это бывает весьма редко, но здесь сия редкость объясняется самой методою, которая приноровлена ко всякому понятию, тупое острит, а острое совершенствует, и как для того, так и для другого имеет в запасе множество задач, соответствующих и силе их и степени развития.

2) Всякое учение должно быть основано на каком-нибудь плане. План Песталоцци есть самый верный, почему и надлежит почитать его самым лучшим. Я основываю это мнение на тех выгодах, которые доставляет нам тихий, спокойный и измеренный с великою точностью ход Песталоцци: в форме учения не заключается еще и дух учения; Песталооцциево учение несмотря на мнимую безобразность формы, превосходит и действительностью и силою все то, что написано и в стихах и в прозе для детей, и чем обыкновенно без всякой пользы отягощают их внимание.

В школах находим обыкновенно многих учеников при одном учителе: до сих пор не было еще для них изобретено никакой общей методы преподавания, и каждый учитель пользовался собственною. Не стараясь пристрастно дать Песталоцциевой методе преимущество перед всеми другими, замечу здесь только то, что Песталоцци сделал возможным одному учителю учить многих учеников: в этом случае важнейший способ его есть чтение всех в одно время и в такт. Думали, что это может быть вредным для груди ученика, и приучит его в последствии к неприятному произношению -- неудобства которые, по моему мнению, могут быть предупреждены, если дети будут не кричать и не петь, а произносить просто только немного протяжным голосом. Впрочем я заметил, что дети, читая вместе, в один голос и в такт, принимают все участие в общем упражнении; ни одно из них не может остаться в бездействии, не будучи замеченным, и уйти вперед, или отстать от других, не расстроив такта. Если ж учитель заметит, что которое-нибудь или не занимается тем, что повторяет за другими, или не входит его смысл, то он, выслушивая его особенно, всегда может дать себе отчет и в знании его и внимательности.

Чтоб лучше представить вам все действие описанной мною методы, я должен перенестись воображением в Бургдорф, и окружить себя воспитанниками Песталоцци. Во всех почти без исключения, сколь они впрочем ни различны летами и дарованиями, нашел я быструю замечательность и способность выражать на словах с великою ясностью все замеченное; все имеют верную руку и тонкое зрение, с помощью которых могут, без всякого инструмента, чертить фигуры и рисовать картины, описываемые им другими или представляющиеся их воображению; прибавьте к тому редкое чувство пропорции и наконец удивительную быстроту в разрешении самых трудных задач математики. Замечу здесь, что сия последняя способность казалась мне несколько времени механическою; но скоро уверился я на собственном опыте, что все сии вычеты необходимо имеют в основании своем главные правила размышления. Далее: всех Песталоцциевых воспитанников нашел я одушевленными детской веселостью; они имели доверенность и уважение к самим себе, мужество и решимость при начинании дела и постоянство, необходимое для приведения его к концу; все были соединены взаимным доброжелательством; все имели почтительную доверенность к своим наставника; все умели чувствовать прекрасное и доброе, замечать истинное, знать цену и достоинство справедливого; и признаюсь, что я ничего подобного не находил ни в одном народном училище, мне известном.

Таковы преимущества Песталоцциевой методы; но должно ее испытать, чтоб получить совершенное и прямо выгодное о ней понятие. Скажем несколько слов о самом Песталоцци. Наружность его представляет вам совершенство безобразия. Лицо, фигура, движения, одежда, все отвечает в нем сему описанию. Обремененный 70-ю годами и множеством прежних несчастий, он ходит потупив голову; подумаешь, что он чего-то ищет; но он ходит так скоро, что очень часто в четыре часа удается ему пройти более трех миль. Смуглое, обезображенное оспою лицо его, имеет черты разительные и наполнено глубокими морщинами, означающими беспрерывное напряжение духа и тяжкие заботы о будущем. Но я уверен, что ни один человек на свете не будет введен в заблуждение лицом Песталоцци: под резкими бровями его блистают такие глаза, которые обнаруживают в нем человека сильного духом, преисполненного твердости, и готового, для достижения своей цели, сдвинуть утесы и горы, когда бы они встретились на дороге его. Нужно поговорить с ним один только раз, чтобы удостовериться, что у него сердце на языке; с доверенностью, с искренним желанием добра и с непритворною скромностью идет он ко всякому навстречу. Он весел и пылок, как юноша; привязчив и шутлив как дитя. Я уверен, что нет человека на свете, который смеялся бы более меня в своей жизни; -- сказал он мне в первый день нашего знакомства, когда я дал ему почувствовать, что ожидал найти в нем человека сурового, задумчивого и удаляющегося от общества людей. И он сказал правду: во все время нашего пребывания в Бургдорфе я не видал его ни одного разу невеселым.

Песталоцци весьма справедливо упрекают в излишней нерадивости о приличиях наружных. Он не имеет ни сапог, ни туфлей, а только одни башмаки, которые носит как туфли, будучи дома, и которые служат ему вместо сапог, когда он навещает своих друзей, или бродит по окрестностям. Я уверен, что эти башмаки ни разу не были черными с тех пор, как они вышли из рук башмачника. Я не видал на нем ни кафтана, ни сюртука, ни белья: все это накрыто длинною епанчой, которой он не скидает ни в будни, ни в праздники. Волосы его никогда не бывают расчесаны и вечно в пуху. Он ходит без шляпы. Каждую пятницу навещает его цирюльник; до он обыкновенно бреется в две недели один раз. Чулки бывают на нем вечно спущены до башмаков. В таком уборе встречает он всех, знакомых и незнакомых и никогда не приходит ему в голову, что такая странность может показаться смешною и произвести в других несправедливое о нем понятие. Но он Песталоцци; кто ж не забудет, смотря на такого человека, что он не расчесал головы и ходит в нечищеных башмаках.

Он говорит весьма скоро и цюрихским диалектом. Понимать его тем труднее, что он ни к кому не старается применяться и никогда не объясняет сказанного неясно. Разгорячившись, начинает он говорить очень громко и весь приходит в движение. Он никогда не рассуждает долго об одном предмете, особливо когда предмет неважный; не любит оставаться на одном месте, ибо множество скопившихся в голове его мыслей не дают ему покоя. Охотно слушает анекдоты; веселость его иногда обращается в колкость: например, однажды, в присутствии католического священника, он предложил пить за здоровье всех людей женатых. Он очень словоохотен; но в таком случае, когда может выразиться двумя словами, ни за что не употребит трех. Замечания его все разительны и остроумны. Однажды спросили у него, для чего не носит он национальной кокарды на шляпе. "Со времени революции ношу национальную кокарду на башмаках" -- отвечал Песталоцци. Он написал одному приятелю своему в записную книжку: "учись презирать, но презирать как мудрец: гордого презирай с силою, а слабого возвышай с величием". В одном из писем его ко мне находится между прочим следующее: "Замок Бургдорф нам наскучил; он был некогда жилищем знаменитого Владетеля и должен опять перейти к Владетелю знаменитому: дадут ли нам какой-нибудь уголок, не знаю -- однако надеюсь. Впрочем нимало не почитаю этого для себя важным: птенцы мои скоро выдут из скорлупы, а в таком случае какая нужда птице, если мальчишки: сбросят опустевшее гнездо ее с дерева".

Песталоцци писал очень много. Кроме журнала, который выдавал он два года, самые важные сочинения его суть следующие: 1) Басни или фигуры для моей азбуки; 2) о ходе натуры в развитии человечества; 3) о законодательстве и детоубийстве; 4) о законах Гельвеции; 5) Лингард и Гертруда; 6) о воспитании, которое дает своим детям Гертруда; наконец 7) учебные книги.

Несмотря на беспрестанную деятельность, Песталоцци всегда доступен для иностранцев, которые со всех сторон мира приезжают в Швейцарию, чтоб видеть его училище. Он говорит охотно с каждым и не показывал и тени высокомерия. Если придешь к нему в такое время, когда он чем-нибудь занят, то он покажется рассеянным и в глазах его заметишь некоторую дикость; но по прошествии минуты рассеянность его исчезает; чувствуя себя нерасположенным работать днем, он работает ночью; вообще в занятиях своих он так же мало спрашивается с часами, как и в одежде с обычаем и модою. В методе сочинения он также странен, как и во всем; сделавши в голове план, он ложится одетый на постель и диктует, мысли его выходят на бумагу в том точно порядке, в каком находятся они в голове; он перечитывает написанное -- потом диктует то же с поправками; это продолжается до тех пор, пока он сделается доволен своею работою.

Он никогда не читает; пишет весьма редко, также никогда не учит своих воспитанников сам; ибо не имеет того терпения, которое необходимо нужно иметь учителю; он не способен пройти с своими питомцами ни одного из тех уроков, которые предписывает в своих учебных книгах. Отдельные части методы и их внутреннее соединение совершенно ему чужды: он присутствует только при утренней и вечерней молитве воспитанников.

Песталоцци душа своего многолюдного общества, всех принадлежащих к институту любит он как детей. Каждый из них называет его отцом. И в каком уголке земли можно найти такую смесь людей, столь оживленных семейственными добродетелями, какую находил я в Бургдорфе! В Швейцарш, всегда возмущенной раздором, такое общество еще не имело примера.

Сильная любовь к отечеству, которая особенно свойственна всем обитателям гор, находится и в Песталоцци; но это чувство в нем гораздо образованнее и беспристрастнее, нежели в других, в чем уверяет меня то жаркое чувство, с которым обыкновенно говорит он о происшествиях, связанных с революциею. В страстях, обоюдно воспламененных, в безрассудности и бедности народа видел он предзнаменование упадка Швейцарии; но он с мужеством. и силою трудится над тем, чтобы посреди развалин великого народа образовалось такое поколение, которое, незнакомо будучи с безумием и бедностью настоящими, сравнилось бы высокостью духа ; прежними счастливыми обитателями Гельвеции.

Песталоцци всегда жертвовал самим собою для блага тех людей, в кругу которых он жил: по своему происхождению и по своим талантам имел он право на звание высокое; но богатство и почести никогда не бывали его предметом, и он остался между самыми низкими в народе. Здесь был он, как говорят швейцарцы, костылем безногих, оком слепых, оградою притесняемых, учителем и отцом сирот. Славнейшие люди Гедьвеции ценили его высоко. Доказательством сему служат следующие строки Лафатера:

Единственный, часто не понимаемый, но смелый испытатель того, на что еще никто не отваживался доселе, да наградит тебя Господь успехом и да увенчает Он спокойствием твою старость!"

Но все вообще не отдавали надлежаще справедливости Песталоцци; а те, которых намерениям противополагал он препятствия, старались его преследовать. Жизнь его есть непрерывная цепь опытов, действий, печалей, пожертвований, оскорблений.

Отец Песталоцци! вечно священна будет для меня твоя память! Ты поседел в служении человечеству, и самый вечер твоей жизни посвящен великому и тягостному труду. В обширном, неизмеримом кругу, объемлемом глазами моими, не нахожу никого тебе подобного.

Теперь остается мне сказать еще о том, какой успех имело заведение Песталоцциевой школы в Дании. Датское, правительство хотело удостоверено быть на опыте, что вышеописанная метода прямо полезна, и тотчас по возвращении моем из Швейцарии, вместе с Штремом, моим спутником, в начале 1804 года, открыта была пробная школа в Копенгагене.

Надзирателями сей школы избраны были достойные люди, доктора: Балле, Минстер и Плум. Они отвели приличное место для училища, доставили нам все нужные учебные материалы по тем образцам, которые мы привезли с собою из Бургдорфа, и определили по нашему расположению количество учеников и разделение учебного времени. Песталоцци, как я сказал выше, сделал возможным для одного учителя занимать в одно время и с пользою многих учеников. Чтобы это подтвердить опытом, надлежало выбрать немалое количество воспитанников и также не быть излишне строгим в их выборе. Мы заботились только о том, чтобы все наши питомцы не были уже образованы по другой методе. Число их простиралось до 30; все были дети бедных людей, различны возрастом, понятиями и способностями.

И мне, и Штрему досталось по равному числу учеников. Мы занимались с ними по 3 часа в день, то есть от 10 часов утра до й часа. Мы с крайнею точностью старались держаться тех предписаний, которые находятся в Песталоцциевых учебных книгах; ибо мы желали перенести методу его из Швейцарии в Данию, не исказив ее нимало. И исправляя свое звание, мы каждую минуту более и более уверялись, что весьма справедливо приписывали Песталоцциевой методе те преимущества, о которых сказано выше, то есть, что в ней все части учения составляют неразрывное целое; ибо Песталоцци, никогда не позволяя себе делать скачков, мало-помалу переходит от легкого к труднейшему, так что последующее самым естественным образом выходит из предыдущего, которое служит ему приготовлением. И выгоды такого преподавания очень скоро обнаружены были успехами воспитанников. Начальные основания были для них весьма понятны, а тем и дальнейшие успехи были приготовлены. В первую половину года они приобрели особенную легкость вычислять, рука сделалась верною, зрение изострилось и орган языка подучил великую гибкость. Все упражнения наши имели форму приятную, и воспитанники потеряли всю робость, им свойственную, как скоро начали замечать собственные успехи. Они посещали: школу с удовольствием и трудились с особенным прилежанием. Лекции продолжались до августа. Но в это время на Штреме по повелению короля возложили другую должность; школа осталась на моих руках, и я один должен был заниматься учением тридцати учеников, различных летами, сведениями и способностями; они конечно не могли бы иметь успехов, когда бы я не старался применяться в преподавании уроков к каждому особенно; а этого невозможно было сделать, не разделив воспитанников на классы. Но разделив их на классы, надлежало необходимо иметь и помощника; и я выбрал одного из самых способнейших учеников, которому вверил часть своей должности. Таким образом ученье продолжалось до самого мая. По истечении полутора года сделано было публичное испытание: увидали необыкновенную образованность во всем том, что было преподаваемо по метод Песталоцци, и совершенное незнание тех предметов, которые не подходили под сию методу. Труднейшие задачи извлекаемые и самой системы, были разрешаемы с удивительною легкостью; напротив самые легкие, вне системы находящаяся, казались трудными и темными. После сего испытания курс учения продолжался еще полтора года. Но я гораздо прежде достигну: мы с моими воспитанниками до цели, предназначаемой в изданной уже части Песталоцциевых учебных книг, когда бы курс продолжался с надлежащим порядком и когда бы не случались обстоятельства, которые препятствовали мне подаваться вперед. Первое: ученики мои переменялись беспрестанно. Родители -- (что неудивительно, когда и ученые люди не все еще согласились отдавать справедливость Песталоцциевой методе) -- решите ли, видя, что дети их ничему тому не учатся, что знали они сами, не могли верить, чтобы те знания, которые приобретаемы были в школе и которых выгоды нельзя было им ни глазами видеть, ни умом постигнуть, принесли со временем какую-нибудь пользу. Они брали своих детей назад: некоторые из питомцев сами, неизвестно почему, переставали посещать классы; места их заступали другие; и из всего этого вышло то, что никаким образом не могло быть сохранено равенство между моими учениками. Словом, школа существует еще и теперь, но она в упадке, мы заметим, что постоянство и твердость в исполнении предприятий полезных не могут быть причислены к добродетелям нашего века. Я уверен однако в том, что счастливое время, в которое Песталоцциева метода, благодетельная по всем отношениям, получит преимущество перед другими, не может быть отдаленным.

(С немец.)

-----

Торлиц И.Г.А. О методе Песталоцция: (С немец.) / Отрывок из Торлицева Путешествия в Швейцарию (в 1803) // Вестн. Европы. -- 1810. -- Ч. 49, Nо 4. -- С.290-309.

Оставить комментарий Торлиц И.Г.А. (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1810 Обновлено: 15/12/2020. 22k. Статистика. Статья: Переводы, Публицистика, Педагогика О творчестве автора	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Отрывок из Торлицева путешествия в Швейцарию (в 1803), этому ученому человеку было поручено от Датского правительства осмотреть Песталоцциеву школу в Бургдорфе, для заведения такой же в Дании.