Пешехонов Алексей Васильевич
На свежую могилу старого народника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

На свѣжую могилу стараго народника

   Настоящая книга уже заканчивалась печатаніемъ, когда пришло извѣстіе о смерти Н. Н. Златовратскаго. У насъ нѣтъ возможности, да и не время сейчасъ говорить подробно о литературной дѣятельности покойнаго. Мнѣ хотѣлось бы лишь возложить наскоро сплетенный вѣнокъ,-- вѣнокъ нашего почтенія и благодарности,-- на свѣжую могилу стараго народника.
   Довольно долгіе уже годы,-- чуть не четверть вѣка -- H. Н. Златовратскій почти не выступалъ въ литературѣ, а если и выступалъ, то какъ писатель, живущій прошлымъ, только съ воспоминаніями. На сколько извѣстна личная жизнь покойнаго, онъ до самой смерти продолжалъ живо интересоваться литературными и общественными вопросами, поддерживалъ дѣятельное общеніе съ московскою и провинціальною интеллигенціей", являлся своего рода центромъ для людей одного съ нимъ направленія, но свою писательскую роль онъ, видимо, считалъ оконченной. Не малое значеніе имѣли, конечно, въ данномъ случаѣ тѣлесные недуги, которыми давно уже страдалъ покойный. Но, можно думать, было въ этомъ и сознательное воздержаніе {Газеты, напримѣръ, сообщаютъ теперь, что послѣ смерти H. И. Златовратскаго остался въ рукописи большой романъ, но онъ не желалъ печатать его при жизни и даже никого съ нимъ не знакомилъ.}.
   Писательская дѣятельность H. Н. Златовратскаго относится главнымъ образомъ къ 70мъ годамъ, а внутренне она всецѣло связана съ тою эпохою. Своими "личными" дѣлами, какъ извѣстно, русская интеллигенція тогда почти не интересовалась, и литература, не въ примѣръ позднѣйшимъ годамъ, удѣляла имъ очень мало вниманія. "Въ теченіе всѣхъ эттхъ лѣтъ -- писала по этому поводу Лиза, одна изъ тѣхъ, которые пошли тогда въ народъ,-- мои думы, мои чувства, все было направлено на что-то другое... Что-то я жадно и пытливо изучала, къ чему-то прислушивалась; былъ какой-то всепожирающій объектъ, въ которомъ исчезло все мое личное: мое прошлое, настоящее... и даже будущее... А гдѣ была я, сама, какъ цѣльное, живое существо? Вопросъ этотъ никогда не задавался"... {"Устои", эпилогъ.}. Этому "всепожирающему объекту" отдалъ всего себя и Златовратскій.
   Этотъ народъ, въ которомъ такъ страстно желала тогда "раствориться" интеллигенція, представлялся, однако, чуждымъ, непонятнымъ. О старой, крѣпостной деревнѣ еще имѣлись понятія. Но что такое была "новая деревня", "деревня свободнаго труда", которая представлялась носительницей идеаловъ? "Всѣ, кому были дороги интересы народа, поспѣшили уйти въ эту новую деревню, чтобы вынести оттуда рядъ честныхъ, искреннихъ и добросовѣстныхъ наблюденій... Внести посильную долю и своего участія въ общее благое дѣло -- говоритъ Златовратскій -- таковъ мотивъ, руководившій мною въ изслѣдованіяхъ надъ новой деревней" {"Деревенскіе будни", вступленіе.}.
   Послѣ того наши знанія о народной жизни значительно углубились, расширились, обогатились. Мы начинаемъ даже забывать, какую долю въ этихъ богатствахъ, которыми теперь мы обладаемъ, доставляютъ "честныя, искреннія и добросовѣстныя наблюденія" старыхъ народниковъ и, главное, какую роль эти наблюденія съиграли въ изученіи народной жизни. Когда мы обращаемся къ нимъ, они нерѣдко представляются намъ слишкомъ ужъ элементарными, а знанія, даваемыя ими, и безъ того всѣмъ извѣстными. Но не такими, вѣдь, они были въ моментъ своего появленія и едва ли безъ этихъ элементовъ были бы возможны дальнѣйшія, расширенныя и углубленныя, изслѣдованія.
   Позволю себѣ сослаться на свой личный опытъ, въ качествѣ земскаго статистика. Мы собирали свѣдѣнія, "порхая отъ села къ селу", какъ выражается въ одномъ мѣстѣ Златовратскій. Была ли бы эта работа плодотворна, была ли бы она даже возможна, если бы у насъ не было "живыхъ цифръ", данныхъ намъ Успенскимъ, если бы намъ не были уже извѣстны "деревенскіе будни", описанные Златовратскимъ? Благодаря только имъ, народникамъ-беллетристамъ, мы могли съ двухъ словъ схватывать факты и быстро заполнять цифрами вѣдомости. Благодаря имъ только и общественная мысль могла, какъ слѣдуетъ, воспринять эти мертвыя цифры и переработать ихъ въ жизнеспособныя идеи.
   По адресу старыхъ народниковъ нерѣдко раздаются упреки, что они въ своихъ произведеніяхъ рисовали народъ не въ надлежащемъ свѣтѣ, идеализировали его, окутывали его розовой дымкой. Особенно часто этотъ упрекъ направляется по адресу Златовратскаго. Словъ нѣтъ, идеализація, хотя и не въ той мѣрѣ, въ какой ее обыкновенно приписываютъ, несомнѣнно, была свойственна покойному. Можно, ли однако, упрекать за нее, въ особенности теперь? Не пора ли уже отнестись къ ней съ совсѣмъ инымъ чувствомъ? Сошлюсь опять на Лизу, которая олицетворяетъ въ "Устояхъ" интеллигенцію.
   "Мнѣ -- писала ста -- невольно принолинается теперь, когда я въ первый разъ (въ первый послѣ того, какъ меня захватили могучіе жернова) пріѣхала въ деревню. Какія это прелестныя, свѣтлыя воспоминанія! Вѣдь, ужъ знаешь теперь, что глупы они, наивны ребячески, а между тѣмъ, какъ глубоко западаютъ въ душу эти ребяческія впечатлѣнія! Отчего вѣетъ отъ нихъ такимъ тепломъ, такимъ нѣжнымъ, оздоровляющимъ дыханіемъ? Ахъ! если бъ теперь блеснулъ передо мной этотъ розово-желтый, мягкій, ласкающій свѣтъ зари, которымъ для меня было окрашено тогда все,-- всѣ эти поля, эти избы, эти "убогіе" храмы, "мирныя дѣти труда"! Все было, какъ дымкой, подернуто этимъ сплошнымъ колоритомъ, и только спустя долгое время, и то мало-по-малу, въ этомъ сплошномъ колоритѣ стало замѣчаться кое какое разнообразіе: одни лица и предметы были болѣе красивы, другіе -- менѣе... А розовый свѣтъ зари все сіялъ!.. И мнѣ казалось, что и меня онъ озарилъ, и я сіяю въ немъ, какъ единое со всѣмъ окружающимъ. Говорятъ, что это -- иллюзія, миражъ, вздоръ, дѣтство мысли и чувства... Да. Но отчего же дѣтство мысли и чувства такъ глубоко запечатлѣвается въ душѣ? Отчего воспоминанія о немъ "разглаживаютъ морщины на удрученномъ челѣ"?... Отчего?.. Оттого, что въ немъ живетъ правда и должна жить... если не вся, не сама правда, то предчувствіе ея... Не такъ ли завязь храпитъ въ себѣ все роскошное, прекрасное, что послѣ распустится, какъ цвѣтокъ, и созрѣетъ, какъ плодъ?"
   Мнѣ кажется, что съ такимъ же чувствомъ русская интеллигенція можетъ и должна вспоминать (да и вспоминаетъ уже) "увлеченія" стараго народничества, эти первыя впечатлѣнія отъ встрѣчи своей съ народомъ. "Говорятъ, что это -- иллюзія, миражъ, вздоръ, дѣтство мысли и чувства"... Пусть такъ. Но отчего же воспоминанія о нихъ "разглаживаютъ морщины на удрученномъ челѣ"? Не потому ли, что въ нихъ жила правда, если не вся, не сама правда, то предчувствіе ея? Почему мы вспоминаемъ о нихъ съ сожалѣніемъ? Ахъ если бъ и теперь блеснулъ передъ нами этотъ розовато-желтый, мягкій, ласкающій свѣтъ зари! И не должны ли мы вспоминать объ увлеченіяхъ народничества съ глубокою благодарностью?
   Да, и съ благодарностью... Идеализація народа съиграла вѣдь далеко не маленькую роль въ той тягѣ къ нему, какой была въ 70-е годы охвачена интеллигенція,-- въ той тягѣ, которая не разъ потомъ ослабѣвала и усиливалась, которая отливалась въ разныя формы, видоизмѣняла свое направленіе, но которая и по сей день жива въ ней. Не было ли это стремленіе къ народу той завязью, которая таила въ себѣ все прекрасное, что дало уже множество цвѣтовъ (къ сожалѣнію, безжалостныхъ сорванныхъ) и что, несомнѣнно, дастъ свои плоды?
   Въ свое время общественное значеніе розоватой дымки, которой окутывался народъ, было тѣмъ больше, что послѣдній представлялся не только чѣмъ-то чуждымъ и непонятнымъ для интеллигенціи, но и чѣмъ-то страшнымъ, грознымъ. Ту же Лизу пугали въ дѣтствѣ и она сама боялась, что "мужикъ сапогомъ раздавитъ". Эти страхи и до сихъ вѣдь поръ не совсѣмъ исчезли, по крайней мѣрѣ, и до сихъ поръ господа Гершензоны пытаются пугать интеллигенцію "ярость ю народной".
   Народничество принесло съ собой вѣру, что у народа есть своя правда, и убѣжденіе, что интеллигенція должна сочетать свою правду съ этой правдой народной. "Двѣ правды -- писалъ H. И, Злотовратскій -- не могутъ быть: онѣ должны слиться въ одну, или иначе погибнуть обѣ". И рядомъ съ этимъ стояла у него вѣра, которая никогда не оставляла семидесятниковъ: "любовь, мысль, самопожертвованіе (т. е. та правда, которой владѣетъ интеллигенція) не могутъ быть затоптаны, не могутъ быть смяты, раздавлены, развѣяны по вѣтру! Безъ нихъ рухнутъ самые прочные устои и самое могучее движеніе превратится въ застой" {"Устои", "Двѣ правды".}.
   Можетъ быть, народную правду мы представляемъ себѣ теперь нѣсколько иначе, чѣмъ рисовали ее старые народники, чѣмъ рисовалъ ее, въ частности, Златовратскій. Но въ томъ, что они эту правду видѣли и если не видѣли, то "предчувствовали" и по предчувствіямъ рисовали,-- состоитъ, быть можетъ, главная ихъ заслуга.
   Въ чемъ, въ самомъ дѣлѣ, сказалась идеализація народа, свойственная старымъ народникамъ, въ чемъ она сказалась, напримѣръ, въ "Устояхъ" Златовратскаго. Да въ томъ, что въ нихъ былъ нарисованъ "общій подъемъ духа", "этотъ единодушный протестъ противъ шайки грабителей, засѣвшей въ волости, наконецъ этотъ эпическій характеръ схода, выборъ ходоковъ"... "Всѣ эти перипетіи массоваго, мірского движенія -- писала Лиза -- такъ глубоко захватывали душу, такъ волновали ее новыми, неизвѣданными ощущеніями, высокими и умилительными, даже самая эта чарующая неожиданность, что въ числѣ явившихся постоять за "міръ" оказались люди, отъ которыхъ менѣе, чѣмъ отъ другихъ, можно было этого ожидать,-- все это, говорю вамъ искренно, подѣйствовало на меня сильно, даже трогательно".. Несомнѣнно, все это такъ же дѣйствовало и на тогдашнюю интеллигенцію.
   Теперь, послѣ того, какъ мы воочію видѣли общій подъемъ духа въ цѣломъ народѣ, когда мы не только въ литературномъ произведеніи, но и въ дѣйствительности пережили всѣ перипетіи массоваго, мірского движенія, можемъ-ли мы упрекнуть Златовратскаго за эту идеализацію? Не была ли это.-- повторяю -- правда, если не сама правда, то ея предчувствіе?
   Больше того. Мы имѣли возможность воочію убѣдиться, что между народной правдой -- жизненными интересами трудящихся массъ,-- и нашей интеллигентской правдой -- высокими идеалами общечеловѣческой мысли,-- нѣтъ антагонизма, что онѣ могутъ слиться и, несомнѣнно, сольются въ одну правду. Имѣлъ возможность воочію убѣдиться въ этомъ и старый народникъ.
   И мнѣ кажется, что, сходя въ могилу, онъ могъ сказать, подобно одному изъ дѣйствующихъ лицъ въ "Устояхъ", видѣвшему "общій подъемъ" въ волости:
   "Нынѣ отпущаеши... Я видѣлъ... и больше мнѣ ничего не нужно!.. Я умру, полный вѣры, которой у меня никто не отниметъ!.. Когда вамъ сгрустнется въ жизни, припомните, что мы видѣли съ вами недавно -- и вы оживете! И васъ, озаритъ свѣтъ жизни!.. Теперь я спокоенъ и за васъ, и за себя: кто разъ видѣлъ это, для того нѣтъ отчаянія, нѣтъ страха смерти!"...

А. Пѣшехоновъ.

"Русское Богатство", No 12, 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru