Не в песнях ли сокрыт волшебный дар чудес?-- Всемощный песни глас луну сводил с небес! Мерзляков. VIII эклога Вирг<илия>1
... Сколько удивительных рассказов о музыке древних! Питомец Меркурия Амфион2, получив в дар от наставника своего лиру, очаровательными звуками оной воздвигнул Фивы.-- "Как, звуками воздвигнуть город,-- Это невозможно!" -- скажете вы.-- Я и сам готов бы с вами не верить, мм. гг., если бы предание только этим ограничивалось; но оно именно говорит, что камни, тронутые сладостию его песней, сами клались один на другой, и таким образом построился весь город. Что может быть этого яснее! Да и сомневаться почти невозможно в этом событии! Известно, что природа с одинаковою щедростью всем равно уделяет свои сокровища, и если она особенною чувствительностию наделила фивские камни, то в замену этого фивянам дала каменное ухо. Все историки совершенно согласны между собою, что, за весьма малым исключением, не было глупее народа финского в целой Греции.
К сему малому исключению принадлежит Линус, иначе называемый Этолинус3,-- знаменитейший музыкант своего времени и, как говорят, сын Урании и Амфимара, сына Нептунова. Несчастный вздумал учить Геркулеса музыке4; но видя, как неловко держал учебник его в руках своих лиру, не мог удержаться от смехачи этот смех был последним в его жизни. Раздраженный Иракл, не привыкший переносить насмешки, своею лирою раздробил голову наставника. Пример поучительный для будущих поэтов, чтоб они в выборе учеников своих были вперед осторожнее и не всякому невежде передавали тайны божественного своего дара.
Кому не известна также история Ариона Матсмнийского5? Осыпанный дарами Иериапдра6, тирана Коринфа, радостный плыл он на корабле в свою отчизну Лесбос, как вдруг макросы сговорились между собою убить его, чтоб овладеть всеми его сокровищами. Тщетно обещался Арион добровольно уступить им оные; тщетно со слезами просил их, чтоб они только пощадили его жизнь. Злодеи были неумолимы. Видя неизбежную свою гибель, он заклинал их всем священным, чтоб они дозволили ему в последний раз сыграть на лире. Неохотно и с трудом на сие согласились.
Тогда поэт, исполненный высокого вдохновения, взыграл свою прощальную песнь, и перелив в струны, с невыразимой гармониею, все волнения души, бросился в волны. Но поверите ль,-- о сила чудес! -- певец не погиб. Дельфин, плывший близ корабля, прельщенный сладостию песней, принял его на хребет свой и благополучно донес его к мысу Тенара7.-- Счастливые времена, когда и камни были чувствительны, и рыбы пленялись музыкою! времена веков первобытных, мы никогда уже вас не увидим; но поэты позднейшие всегда с признательностию будут вспоминать об вас! Да, мм. гг., если в часы досуга, читая пленительные произведения наших знаменитых писателей, вас остановит вдруг или жесткое слово, или водяный стих, не спешите их осуждать в отступлении от гармонии и правил вкуса. Верьте, что в этом была потребность их признательного сердца. Они хотели вам стороною напомнить о фивских камнях и водном обитателе, спасшем Ариона! В каком чувствительном веке живем мы!
Рассказывать ли об Орфее, как он игрою на лире останавливал течение рек, как хищные звери покидали свои берлоги и выбегали из дремучих лесов, чтобы внимать его песням, как наконец самые горы, растроганные дивными звуками, колебались в своем основании. Вы надо всем этим будете смеяться, вы назовете повествования мои баснями, хотя вся древность готова быть за меня порукою, и я предугадываю, что старания мои вас в том уверить едва ли будут успешнее трудов дочерей Даная8. Как бы то ни было, но стихи Виргилия9 так красноречиво и убедительно доходят к сердцу, что я, признаюсь к стыду моему, почти в половину начинаю верить. Пусть сам поэт говорит за меня.
Описав внезапную кончину Эвридики, он, обращаясь к ней, продолжает:
Там, в слезы погружен -- один с любовью сирой --
Там нежный твой супруг с состраждущею лирой
Тебя, о свет очей! тебя у мрачных скал,
Тебя с денницею, тебя в час ночи звал...
И спящий в мгле Тенар10 -- преддверье вечной нощи,
За сим следует превосходное описание Ада; посмотрим, какое действие произвела песнь Орфея.
И Тартар встрепенул от сладостного гласа,
По челам Евменид улыбка разлилась,
В отверстых Цербера трех зевах лай уснул,
И ветр, смежив уста, впервые отдохнул
На спящем колесе страдальца-Иксиона12.
Вот истинное торжество музыки! Неумолимый Айдес уступил свою жертву. Юная, прелестная Эвридика незримо следует за певцом всемогущим.
Уже редела мгла; уже в преддверьи света
Любовью побежден, забывший глас завета,
Увы! стопой земле приник... взглянул... и весь
Мгновенно труд погиб...13
Оплакивая потерю возлюбленной супруги, он удалился от сообщества людей и степи и горы оглашал своими горестными стенаниями; и там, наконец, говорит Виргилий:
Там жрицы Вакховы14 презрителя красот
На оргиях ночных при кликах растерзали
И члены по холмам и долам разметали;
Отторгнута глава от мраморных рамен15
Скатилась в бурный Гебр16; с хладеющих устеи
Слетевший глас твердил с волнами: Эвридика!
И вторили брега уныло: Эвридика!!"*
* Весь сей отрывок взят из перевода Виргилиевых Георгик г. Раича17.
Так окончил жизнь певец, единственный в древнем мире; впрочем мнение касательно его смерти не всеми согласно принято. Некоторые утверждают, что он был убит громом,
И что древес в приветной чаще18,
Где прах певца от взоров скрыт,
И соловьи льют трели слаще,
И роза пламенней горит.
Лира его помещена была в число созвездий,-- а с ней вместе, кажется, взяты были на небо и его вдохновенные песни. То, что дошло до нас под именем Орфеевых гимнов, носит отпечаток позднейшего века, и если верить Аристотелю19, которого Цицерон20 приводит в свидетельство, то они суть произведения пифагорейца Церкопа21. Другие приписывают их Ономакриту22,-- поэту, жившему во времена Пизистрата23, тирана Афинского.
Некоторые сомневаются даже, существовал ли когда-либо сам Орфей; но таковых весьма немного, и они не заслуживают опровержений. Странная и, прибавлю, горестная участь великих гениев! Высокость их мыслей пробуждает уснувшую зависть современников; своим ядовитым шипением следит она все начинания их доблестной жизни, и если не в силах охладить небесного пламени, их согревающего; то не только на могилу, но и на самую жизнь силится набросить мрачную завесу небытия.
Так, например, если бы я вздумал упомянуть о Тамирисе24, превосходном певце своего времени, который, как сохранило предание, был соперником муз и, наконец, побежденный ими, в наказание за дерзость свою, лишился зрения, голоса, рассудка, и даже лира его была разбита. Если бы начал говорить о Марсиасе25, прославившемся игрою своею на флейте до такой степени, что многие даже почитали его изобретателем сего инструмента; если б я стал вам рассказывать о несчастном споре его с Аполлоном и, наконец, о гибельных последствиях оного, которые так живо и вместе ужасно описаны Овидием в его "Превращениях"28; вы бы мне начали смеяться в глаза, и со всех сторон "осыпались бы на меня упреки, что я не умею различать лжи от истины, что я смешиваю баснь с историей. Век наш -- век скептицизма! мало верят преданиям; на все требуют доказательств, между тем как в древние времена никто не сомневался в песнях лебедя и в несравненно опаснейшем пенни сирен!
Нет веры к вымыслам чудесным27,
Рассудок все опустошил,
И покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников -- их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливало душу,
Давало тело бестелесным!..
Счастливы древние народы!
Их мир был храмом всех богов;
И книгу матери-природы
Они читали без очков!..
Счастливы древние народы!
Наш век, о други, не таков *.
* Стихи г. Тютчева.
На все было время, скажете вы, тогда ум младенчествовал, соображение творило, а сердце верило. Тогда было прекрасное время, прибавлю я,-- время юности человеческой природы! При всех усилиях ума приводить все в систему, много ли мы выиграли? -- Самые успехи сего ума не во многих ли отношениях сомнительны? -- Может ли разум в точности узнать истинные границы, где оканчивается мифология и возникает история? На чем будет он основывать свои доводы?-- "На истине,-- возразите вы,-- которая там только существует, где свидетельство чувств не противоречит рассудку; если вы нам представите стихи Тамириса, если мы убедимся в их подлинности но одним свидетельством беспристрастного писателя, которое в таком случае недостаточно; но собственным, им приличным духом древности; если наконец найдутся памятники, подтверждающие наше мнение; тогда мы поверим, и готовы признать его лицом историческим".-- Поэтому Марсиас существовал. Он родился во Фригии,-- там льется и река, носящая его имя. Многие памятники изображают сего несчастного музыканта привязанного спиною к дереву с обращенными назад руками; пред ним стоит Аполлон, держащий в руке лиру. Этого мало: скульптура и живопись, наперерыв одна перед другою, старались его увековечить. В Риме, в самом Форуме28, находилась его статуя, и вблизи оной было судилище. Ораторы, получившие успех, венчали оную цветами, в знак благодарности, и как бы желая привлечь к себе благосклонность того, кто был славен как отличный игрок на флейте; всем известно, какое сильное влияние имел в то время сей инструмент на декламацию и до какой степени мог он возбуждать ораторов и актеров. В Риме же, во храме Союза29, находилась картина, изображающая связанного Марсиаса,-- драгоценное произведение Зевксиса30. Этого мало: Павзаний31 и Аполлодор32 свидетельствуют, что кожа сего несчастного музыканта сохранялась в его отчизне -- Целене33. Недостает только его сочинений; но и те нам не совершенно незнакомы. Так, например, слушая дурного музыканта, который фальшивыми звуками оскорбляет слух наш, мы, как бы возобновляя в уме своем очаровательные переливы марсиасовой флейты, в то же время припоминаем мщение Аполлона и говорим: он дерет уши! Итак, Марсиас существовал; в этом нет более сомнения!
Но обратимся к временам не столь древним и но сей причине уже более заслуживающим вероятии. Если музыка не творит здесь столько чудес, сколько прежде, то, кажется, действие ее не менее могущественно. Фемий34, упоминаемый Омиром и Иродотом, сладостию песней своих прогонял скуку Пенелопы35 и нередко укреплял ее ослабевающую добродетель.
Когда за тканью бесконечной36
Прискучится бывало ей,
И мысль, что муж из-за морей
К ней, может, не доедет вечно;
Что век свой горевать она
Безвинно во вдовстве должна;
За что и как, сама не зная,
Холодно женихов встречать,
И страсть их сердцем понимая,
Быть равнодушной и молчать.
Когда, полуночной порою,
Склонясь над тканью роковою,
Она, задумавшись, на нить
Глядит,-- и медлит распустить
Заветну ткань заветной скуки:
Тогда незримой лиры звуки --
Волшебные слегают к ней:
Конец скорбям, конец разлуки!
Приветный голос шепчет ей:
Смотри, от Трои разоренной
К тебе, любовью окрыленной,
Спешит возлюбленный герой.
Он близок... перед ним Итака37
Сквозь пар яснеет голубой,
Он слышит голос Телемака38,
Он мыслит видеть образ твой;
На палубе, в доспехах брани,
К тебе он простирает длани,
Тебя по имени зовет:
Жива ли милая подруга?
Грустить иль радоваться мне?
Все так же ль нежно любит друга,
Иль счастье было лишь во сне?..
Так глас певца и лиры звуки
Ей услаждали бремя скуки;
И тихо слезы льет сна,
И быстро ткань распущена.
Прошло десять лет,-- Улисс не показывался; но подивитесь могуществу гармонии, чудесной силе песней: роковая ткань еженочно распускалася, и Пенелопа осталась верна своим обетам.
Такой подвиг не мог остаться в неизвестности; болтливая Древность разнесла его повсюду, и самое имя Фемия столько сделалось славным, что в позднейшие времена Овидий придавал оное вместо эпитета всем отличным музыкантам.
Не менее искусен был и Демодок39, певец, живший при дворе царя Алкиноя40, которого песни сохранил нам Омир41 в своей бессмертной Одиссее. К сожалению, стройные звуки его арфы навсегда для нас погибли. Вот каким образом поэт, в присутствии Улисса, воспевает введение деревянного коня во внутренность Трои:
Уже корабли, благолепно устроены, в море готовы42;
И хищные чада Аргоса43, таясь на брегу искривленном,
Пред станом, при соснах горящих, сидят в ожидании томном.
Тогда знаменитый Улисс, младая дружина героев,
Покрытые в м_а_хине дивной у врат Илиона44 отверстых,
Решительны, хладны, как смерть, внимают врагов совещанья.
Еще колебался народ: -- одни предлагали, поспешно
Чудовищны ребра пронзить испытующей медью;
Иные, восхитить коня на утес и в бездну низвергнуть;
Иные желали Бессмертным принесть в благочестную жертву.--
Приятно и праведно всем показалось последнее слово.--
И се растворился в стенах Илион -- восприять свою гибель!
Громада, шатаясь со скрыпом, несет разрушенье по стогнам45! --
Потом воспевает певец: как аргивцы4в, в желанное время,
Исторгшись из хитрых затворов, из вольного плена,
Ударили с шумом на стражу, объятую жалкой дремотой;
Смущенны, безгласны, постигнуты часом внезапным,
Как тени, не видят, не внемлют, без ратных доспехов!--
Но быстро парящий Улисс к чертогам Дейфоба47 стремится,
Арею48 подобный, свирепый, с подобным себе Менелаем49;
Там ярая сеча кипела, мечи об мечи ударялись!
Но скоро, водимый Минервой, Улисс увенчался победой!--
Смотрите, какое действие произвели в Улиссе вдохновенные песни Демодока: неизвестным пришельцем сидит он на пиршестве, где воспевают его подвиги; не слава, но мысль об отдаленной отчизне взволновала грудь его; он вспомиил все бедствия, которые следили его от берегов разрушенной Трои; он вспомнил оставленную им Пенелопу, и, внимая звуку оживленных струн, продолжает Омир:
Герой воздыхал, и ланиты покрылись слезами.
Так нежна супруга скорбит о любви своей -- милом супруге,
Который погиб пред очами отеческа града и братий,
Погиб, подвизаясь отвесть злоключенья годину свирепу
От родины, прежде блаженной, от чад, украшения дома! --
Несчастная видит супруга, как страждет в борении смерти;
К нему приникает, и бьется, и ноет... но изверги люты,
Как гладные звери, стеклись; от милых остатков отторгли,--
И се повлеклася невольница к нужде и вечному горю!
Влечется во чуждую землю, к печалям и тяжкой работе!
И прелесть младая навеки угасла на томных ланитах!
Так скорбью снедаем Улисс проливал неотрадные слезы;
Но, мудрый и скромный, таил от беседы он радостной слезы *.
* Перевод г. Мерзлякова: Улисс у Алькиноя90.
Если Фемий и Демодок превосходною своею игрою только производили чудеса в частности -- один подкрепляя слабую жену; другой подвигнув к жалости твердое сердце героя, который хладнокровно внимал сетованиям Калипсы51, которого не могли тронуть ни мольбы Цирцеи52, ни привлекательное пение сирен53;-- то все это однако ж не может и не должно нас вести к тому заключению, что будто музыка вдруг утратила свою силу и то древнее могущество, которыми она славилась во времена Амфиона и Орфея. Пример Терпандра54 совершенно опровергает сие мнение. В волнении народном, грозившем гибелью Лакедемону55; в то время, когда советы, просьбы и увещания оказались безуспешными; когда наконец оставалось одно только средство -- прибегнуть к силе и междуусобною войною погасить возгорающееся пламя. Юный поэт, исполненный благородным мужеством, с одною лирою в руках, является среди толпы недовольных и, сопровождая искусною игрою свои вдохновенные песни, останавливает мятежников... Сперва удивление, потом ужас и наконец раскаяние овладевают ими. Они в слезах,-- они у ног поэта.
Тот же самый Терпандр был первый увенчан победителем в музыке на играх Карнейских56, которые, как известно, изображали военную жизнь древних посреди стана. Но что всего удивительнее: говорят, что в то самое время, когда его венчали, Эфоры57 осудили его к денежной пене за прибавление лишней струны к обыкновенно употребляемой шестиструнной лире; и его семиструнную лиру велено было прибить гвоздем к стене. Наказание, скажете вы, несправедливое и извинительное только лакедемонцам, которые не любили никаких нововведений и буквально придерживались к однажды принятым обыкновениям. Наказание столь строгое, прибавлю я, что оно и в новейшие времена невольный наводит ужас. Заметьте, как осторожны наши поэты! как искусно они избегают Эпитета: семиструнная, говоря о лире. Иной подумает, что они боятся, чтоб ее у них не отняли и не прибили гвоздем к сотенке. Так, например, один из них, начиная поэму свою, восклицает:
Мальвина, лиру мне подай! *
* Поэма "Суворов" 58, стр. 1.
Но сочинитель Херсониды, который одну картину летнего дня вместил в довольно толстую книгу59, в этом случае может послужить образцом благоразу" мия. Он дал своей сладкопоющей камене60:
Приморску арфу в робки длани *.
* Херсонида, стр. 18.
Напрасные опасения {Это мне напоминает время, когда в Вене многие ходили, держа свою голову в руках, от страха, чтобы она не попалась под грозные пальцы искусного доктора Галля61.}! При великом многоразличии предметов, которые входят в объем новейшей поэзии, начиная от шарады и оканчивая поэмою, судите, можно ли обойтись только древними шестью струнами? Да и притом какие еще крепкие струны употреблять надобно, когда у нас в восемь месяцев иногда поспевают поэмы в двадцати песнях! Наверное предполагать можно, что струны были в беспрерывном трении, и пальцы так же скоро двигались, как колесо в паровой машине.
Но какой разительный пример силы гармонии представляет нам древность в песнях Тимотея62, когда он на пиршестве Александра -- победителя, млеющего страстью к Таисе63 близсидящей, к Таисе -- дивной красоте Востока, в сонме вождей и вельмож, в присутствии бесчисленной толпы народа, искусными перстами летал по струнам звучной лиры! Кто не знает высокой песни его, которую сохранил нам Драйден64. Для каждого чувства у него есть особенное созвучие, каждая страсть имеет свой резкий звук, каждое движение души свою особенную мелодию; и сей мир звуков, постепенно развиваясь во всей полноте своей гармонии, то исполнял сердце внутренним терзанием, волнуя его всеми помышлениями дольного мира; то, низлетая, как вестник горних пределов, вдыхал в грудь слушателей благоговейное стремление ко всему бесконечному, и если можно выразиться, вмещал небо в сердце человека; то наконец, как светлый, яркий луч эфира, случайно отделившийся от своей планеты, со звуком струны невольно вторгался в душу, как бы желая найти в ней приют, в котором отказало осиротелому уже недоступное небо; или звук сей, как пришлец из веков отдаленных, мрачный и таинственный, невольно располагал к сладостному самозабвению,-- к тем драгоценным минутам задумчивости, когда фантазия своими легкими, игривыми тенями сливает минувшее и будущее в одном настоящем, незамечаемом мгновении. Сию, так сказать, природу звуков, которую необходимо должен изучить всякий музыкант, прежде нежели начнет творить по собственному идеалу, если желает с успехом достигнуть цели, им избранной,-- Тимотей обнял во всей ее обширности, и потому высокая мысль певца легко воплощалась в восторженные песни.
Воспевает ли он Завеса, сходящего на землю:
И строй внимающих восторгом распален;
Клич шумный: Бога зрим! и стар и млад воспрянул!
И звучно: Бога зрим! -- по сводам отзыв грянул.
Царь славой упоен;
Зрит звезды под стопою;
И мыслит: он Зевес!
И движет он главою,
И мнит -- подвигнул свод небес!
Восхваляет ли он пришествие вечно юного, сановитого Вакха:
И царь, волнуем струн игрою,
В мечтах сзывает рати к бою!
Трикраты враг, сраженный им, сражен;
Трикраты пленный ринут в плен!
Певец зрит гнева пробужденье
В сверкании очей, во пламени ланит;
И небу, и земле грозящу ярость зрит...
Он струны укротил; их заунывно пенье;
Едва ласкает слух задумчивый их глас,
И жалость на струнах смиренных родилась.
Поет ли он Дария, его величие и страшную кончину65 --
Сидел герой с поникшими очами;
Он мыслию прискорбной пробегал
Стези судьбы, играющей царями;
За вздохом вздох из груди вылетал,
И пролилась печаль его слезами.
И дивный песнопевец зрит,
Что жар любви уже горит
В душе, вкусившей сожаленья,--
И песнь взыграл он наслажденья.
Он напоминает о краткости жизни; превозносит Таису,-- призывает вкусить любовь, и...
Восстал от сонма клич и своды восстенали:
"Хвала и честь любви! певцу хвала и честь!"
И полон сладостной печали,
Очей не может царь задумчивых отвесть
От девы, страстью распаленной;
Блажен своей тоской; что взгляд, то нежный вздох;
Горит и гаснет взор, желаньем напоенной,
И, томный, пал на грудь Таисы полубог!
Но струны грянули под сильными перстами!
Их страшный звон, как с треском падший гром!
Звучней! звучней! воспрянул царь; кругом
Он бродит смутными очами;
Разрушен неги сладкий сон!
Исчезла прелесть вожделенья,
И слух его разит тяжелый, дикий стон.
За сим поэт превосходно и ужасно изображает евменид, им вслед несется воздушный полк воинов, сраженных в битве, не приявших погребения, с пламенеющими светочами в руках взывающих к мести,-- гибель Персеполю66!
И сонмы всколебались к брани;
На щит и меч упали длани;
И царь погибельный светильник воспалил.
О горе! Персеполь! грядет владыка сил!
Таиса вождь герою;
Елена новая, зажжет другую Трою *67.
* Перевод г. Жуковского68.
Так вдохновенная песнь Тимотея была виновницею сожжения Персеполя. Честь поэту! Слава его искусству; но нельзя не скорбеть, что оно было причиною гибели такого града, который и в самых развалинах поныне возбуждает удивление путешественника своими огромными мраморными колоннами, превосходными остатками скульптуры и чудными письменами, известными под названием клинообразных,-- заключающими великие тайны, по мнению азиатцев, и над коими ломают головы европейские антикварии69. Новейшие поэты в этом случае гораздо рассудительнее. Они беспрестанно творят, и можно надеяться, что со временем, благодаря книгопечатанию, весьма легко будет сложить из тисненных фолиантов город, не уступающий в обширности и величине древнему Персеполю; с тем только различием, что Персеполь новый будет в безопасности от огня и воды. Укажите мне поэта, который бы в глубине души своей не говорил словами Державина:
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный70,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! весь я не умру: но часть меня большая...
После этого кто будет сомневаться в прочности города, построенного из такого материала!
Я бы мог представить еще много других примеров чудес, производимых музыкою у греков; упомянуть об Архилохе71, которому Плутарх72 приписывает музыкальное устроение стихов ямбических, столь язвительных, что несчастный Ликамб73, против которого они были написаны, повесился с отчаяния; мог бы сказать несколько слов об Аристоксене74, Антигениде75, об уроженце Милета76Дамоне77, о Пифагоре78, про которого говорит предание, что увидя однажды юношей, разгоряченных вином, и от звуков флейты, наигрывающей фригийским размером, дошедших до такой степени исступления, что они были готовы посягнуть на все неистовства, он велел музыкантше, переменив размер, играть важно, соблюдая падение меры спондея, и таким образом привел их снова к рассудку. Я бы мог заметить об аркадянах79,у которых был установлен закон, понуждавший учиться музыке даже до тридцатилетнего возраста; о синефцах80, которые пренебрегали музыку и оттого сделались столь зверскими и суровыми в нравах, что ни в одном городе Греции не совершаемо было столь великих и часто ужасных преступлений, как между ними; о сибаритах 81, которые впали в противную крайность и от музыки погибли: по это бы удалило меня от моей цели и увлекло бы слишком далеко. Предоставляю подробно писать об этом людям более меня сведущим и имеющим более досуга; мы же снова обратимся к нашему предмету. Мне кажется, что я уже слышу со всех сторон упреки и обвинения: неужели между одними греками музыка производила столь великие чудеса? Ужели она ограничилась одним только греческим небом и была совершенно чуждою для остального мира?
Не спешите, мм. гг., и вспомните прелестный стих Гете: