Островский Александр Николаевич
Две биографии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Островский А. Н. Полное собрание сочинений. В 12-ти т.
   Т. 1. Художественная проза.-- Пьесы. 1843--1854
   М., "Искусство", 1973.
   
   В "Приложениях" к тому печатаются:
   очерк "Две биографии";
   первоначальная редакция пьесы "Картина семейного счастья" --
   "Исковое прошение";
   варианты авторских переработок пьес "Свои люди -- сочтемся!",
   "Бедная невеста", "Не так живи, как хочется".
   Текст очерка "Две биографии" печатается по черновому автографу (ПД) с небольшими исправлениями по смыслу.
   "Исковое прошение" печатается по черновому автографу (ГБЛ); воспроизводится верхний слой рукописи, без учета предшествующих авторских поправок и изменений, и только в концовке первого действия под строкой приводится первоначальный (нижний) слой текста.
   
   Варианты авторских переработок текста пьес "Свои люди -- сочтемся!", "Бедная невеста", "Не так живи, как хочется" даются по следующей схеме: после косой черты приводится текст первоначальной или подцензурной редакции; если в ней не было каких-то слов, фраз или отрывков текста, имеющихся в редакции, публикуемой в настоящем издании, это отмечается словом "отсутствует"; если, наоборот, в первоначальной (подцензурной) редакции были какие-то слова и фразы, отсутствующие в редакции, публикуемой в настоящем издании, это всякий раз отмечается особо. Значительные по размерам фрагменты текста даются только по их начальным и конечным словам, соединенным знаком ~ (тильда). Страницы и строки (счет строк идет сверху) указаны по настоящему изданию.
   

ДВЕ БИОГРАФИИ

   Два раза в день по Москворецкому мосту проходит чиновник: в девятом часу утра и в третьем часу дня. Я его видал часто, и, если вы хотите его видеть, ступайте в эти часы на Москворецкий мост и непременно увидите. Но если вы его увидите, не трудитесь разгадывать жизнь его и душу по физиономии; как бы вы ни были искусны в физиономике, вы ничего не разгадаете.
   Поутру он идет в присутствие с угрюмым видом -- не хочется ли ему идти в должность, работал ли он всю ночь, или у него болит голова с похмелья,-- вы этого никак не разберете. Возвращается домой с веселой улыбочкой, и вы опять не разберете, отчего он улыбается,-- взял ли он взятку, или мысленно обедает. Нет, вы не трудитесь, а вот лучше я вам расскажу его биографию, которую слышал от него самого.
   На Зацепе, недалеко от церкви Флора и Лавра, стоял небольшой серенький домик; пять окошек смиренно смотрели на широкую немощеную улицу, которая неизвестно почему называлась Дворянской. В этом доме жил поседевший на службе чиновник Зверобоев с женой и с маленьким сыном -- Яшей. Этот-то Яша и есть герой нашего рассказа. Первое счастливое и ничем не возмутимое время детства провел он на этой Дворянской улице в играх с соседними ребятишками. То пускали змей, то играли в бабки, а если была погода мокрая, отчего обыкновенно вся Дворянская улица превращалась в одну лужу, они делали из бумаги лодочки и пускали их по воде; зимой снежки и горы.
   Но недолго он пользовался этой свободой. Однажды отец его, воротись из присутствия, подозвал его к себе и решительным голосом сказал ему: полно тебе по улице-то шляться, баклуши-то бить -- пора за дело приниматься-- и с этим словом вынул из кармана книжку, которую он купил мимоходом у Ифпмивского сада. Вот тебе, Яшка, азбука. За обедом толковали о том, когда начать ученье, выбирали легкий день и положили отслужить в воскресенье молебен и начать азы. К тому же времени Максимке велено было выточить из лучинки указку. Максимка учился в приходском училище и был художник на эти вещи. Все эти приготовления до крайности пугали Яшу, и он дожидался воскресенья, как смертной казни.
   Вот пришло воскресенье, после молебна начался торжественно первый урок. Посадили Яшу за стол, дали ему в руки указку. Отец сел подле него, подле стола стояла мать, несколько расстроенная, из-за двери выглядывали Домна и Максимка. Предварительно, в виде введения, отец сказал Яшке: "Если ты эту азбуку изорвешь, так я тебя для первого раза выпорю; за нее, дурак, деньги плочены".
   Первый урок прошел для нашего героя довольно счастливо, зато последующие обходились ему не так дешево. Причина этому была та, что учил Яшу сам отец и время уроков было после обеда (поутру Зверобоев был в должности, а вечером занимался работой дома). Иван Ивапович возвращался из присутствия обыкновенно усталый и голодный и нимало не медля выпивал водочки и потом с необыкновенным аппетитом принимался обедать. За обедом он выпивал довольно водочки, и после обеда ему необходимо было соснуть немножко, а тут Яшка подвертывался с азбукой, ну за это и платился он, вымещалось на нем все -- п усталость, и дремота, и выпитая водка.
   Упал духом наш Яша. Поутру другие мальчики играют на улице, а его мать посадит за книгу, а сама уйдет хозяйством заниматься. Учись не учись, а с места встать не смей. Твердит Яша азы да поглядывает в окошечко. Опротивела ему наука пуще бог знает чего.
   Наконец Яша выучил азбуку всю от доски до доски. А эта азбука была следующего содержания: сначала буквы и склады, потом необходимые для жизни правила, как-то: будь благочестив, уповай на бога и прочее, после этого четыре стихии, семь смертных грехов и в заключение -- помни последняя твоя: смерть, суд и геенну огненную. Эта азбука за Москвой-рекой в большом употреблении. И Яша выучил эту азбуку наизусть по порядку и в разбивку.
   Требовалось дальнейшее усовершенствование. А средств к этому не предвиделось. Отец не знал, чему учить его после азбуки, да уж ему и надоело, правду сказать. Отдохнул было наш Яша немножко. Но вдруг, на беду его, судьба загнала к ним в дом семинариста, дальнего родственника отца его. X. X. Рисположенский, окончив курс, пришел к ним погостить до приискания места. Семинариста приняли с распростертыми объятиями. Привели Яшу.
   -- Вот, батюшко, поучи у меня дурака-то,-- сказал У.У.
   -- Ну, теперь, Яшка, держи ухо востро. Я, брат, тебе заранее говорю: ты уж лучше учись охотой, а то ведь и заставлю учиться, я, брат, сам был лентяй большой; меня колотили, колотили, да так и отступились, а уж от тебя-то я не отступлюсь, ты будешь лениться, а я тебя сечь. От нас прежде ученья-то не спрашивали, так меня, брат, посекли, посекли да махнули рукой, а теперь, брат, от вас науки спрашивают, так я тебя хоть по два раза в день буду сечь, а уж выучу.
   -- Хотя корни учения горьки, но плоды оного сладки,-- сказал семинарист.
   Яша заплакал. Отец:
   -- Что ты, дурак, плачешь, будешь хорошо учиться, так коллежским асессором сделают.
   Началось новое ученье; Яша с испугу учился очень хорошо; он имел от природы большое дарование, а именно смекательность, но он был боек и проворен в ответах, а это ужасно беспокоило семинариста, ему казалось это каким-то пороком, который хуже лености; в голове его наука и трепет были понятия неразрывные. Думал, думал семинарист, отчего это ребенок отвечает весело и быстро на вопросы его, а не сложа на груди руки г с подобающим смирением; это очень беспокоило его. Наконец семинарист вспомнил, что по неопытности своей во учительском ремесле он пропустил один очень важный предмет в образовании. Он ударил себя рукой по лбу и пошел к отцу Яши. Тот лежал на диване; семинарист, ходя по комнате из угла в угол и заложивши руки назад, начал приступ к своей речи (он ничего не начинал без приступа). После приступа, в котором главною темою было то, что хотя корни учения горьки, но плоды оного сладки, семинарист высказал свою мысль, что Яшу не худо сечь по субботам, собственно для того, чтобы Яша боялся и понимал, что наука есть дело важное, а не забава. Отец сказал:
   -- Мне какое дело, как хотите, так и делайте, вы лучше знаете.
   И начали Яшу сечь по субботам. Для семинариста было очень весело разыгрывать роль учителя, когда он сам был до двадцати пяти лет подобострастным учеником, а для Максимки, которого самого секли в приходском училище каждую субботу, приятно было исправлять должность екзекутора. Каково-то было Яше. Заступилась было за него мать; но ее легко было убедить, что если и бьют ее Яшу, то это делается для его же счастия, что корни учения горьки, а плоды оного сладки, что за битого двух небитых дают, и она скрепя свое материнское сердце позволила учить Яшу грамматике той же мучительной методой, какой медведей плясать учат. Восстала было нянька Яши, Домна, но и ту скоро убедил Максимка тем, что и генеральских детей секут, когда учат. Бедный Яша только и вздохнет, бывало, когда вырвется в воскресенье погулять на улицу. Да и тут наука ревнивым оком следила за его весельем. Заиграется ли он очень, тут заворчит на него нянька: "Хоть бы тебя за книгу пригодили хорошенько".
   Можете себе представить, как опротивела ему наука, которая только что еще начиналась для него. К счастью его, семинарист нашел себе место и поступил куда-то в дьяконы, а его отдали в учебное заведение. Здесь бы следовало описать это заведение, но так как оно было не за Москвой-рекой, то и не подлежит нашему рассказу, и скажем об нем столько, сколько оно имело влияния на Яшу. Здесь предстали ему науки в той дикой педантической методе, которая пугает свежий ум, в том мертвом и холодном образе, который отталкивает молодое сердце, открытое для всего живого. Душа юношеская открыта, как благоухающая чашечка цветка, она ждет, она жаждет оплодотворения, а кругом ее сухая атмосфера капризной, бестолковой схоластики; душа, как цветок, ждет влаги небесной, чтобы жить и благоухать, а схоластик норовит оторвать ее от питающего стебля и высушить искусственно между листами фолианта.
   В юношеские годы впечатления очень сильны и часто на всю жизнь оставляют следы на душе, а как болезненно и тяжело впечатление науки. После неприятной встречи с наукою в молодости человек едва ли захочет встретиться с ней в другой раз. Обыкновенно бойкие дети более всего привязываются к математике, это говорит не столько в пользу математики, сколько в пользу ее преподавания, потому что сущность математики допускает менее схоластики и наука сама себе и форма и содержание. И Яша пристрастился к математике. Но у них в заведении был странный спор между словесностью и математикой; учитель словесности с учителем математики были враги и наперерыв старались доказывать: один вред математики, а другой вред словесности. Ученики также разделялись на две партии. Для тех, которые были потупее и поприлежнее, легче было учить наизусть риторику, чем алгебру, а для тех, которые были подаровитее и поленивее, легче было смекнуть умом, чем учить наизусть то, чего никаким умом не смекнешь и не оправдаешь. У одних девизом было Кошанский и риторика, а у других Франкер и алгебра. Одни преследовали других беспрестанно. И даже сочинены были стихи на этот случай, в которых описан спор поэта с математиком. Эти стихи оканчивались так:
   
   Схватил сын Феба за пучок
   Глупца, количеством венчана
   И, дав ему один толчок,
   Поверг на землю бездыханна,--
   
   чем и доказывалось окончательно преимущество словесности.
   Был еще в заведении спор между старыми языками и новыми. Учителя старых языков, поседевшие над грамматиками и хрестоматиями, косо смотрели на молодых иностранцев; а немцы и французики, не знавшие ничего, кроме своего языка, говорили, что и не надобно ничему учиться, стоит только выучиться по-французски или по-немецки, что для жизни нынче ничего не спрашивают, ни латинского и греческого, а знай по-французски, так будешь принят в лучшие дома в Москве. Ко всему этому начальник заведения был человек жестокий и подозрительный. Чудный был у него характер, на всякого мальчика он смотрел подозрительно. Бойкие и шалуны меньше занимали его, и он был с ними гораздо ласковее, напротив, тихие и робкие, особенно из первых учеников, очень беспокоили его, он следил за каждым их шагом, за каждым движением. И как он был рад, когда поймает, бывало, их в какой-нибудь шалости.
   Вот кончено ученье -- лучшая половина жизни прошла в приготовлении человека для службы и общества. Как же его приготовили? А вот как: врожденные инстинкты или не развиты, или убиты в зародыше. Эстетическое чувство, способность мыслить, воля... что ж осталось в Яше для службы и общества? Осталась одна русская сметка. Но этой сметки мало для жизни. С этой сметкой он иногда быстро смекнет, быстрее других, в каком-нибудь юридическом случае, кто прав, кто виноват, но он никогда не постигнет сущность этой науки, никогда не найдет той точки, с <которой> может окинуть весь горизонт науки со всеми его частностями и случайностями. С этой сметкой он выгодно купит несколько сажен дров, но никогда не устроит порядочно своего хозяйства. Одним словом, с этой сметкой человек действует и в семействе, и в обществе, и в службе как партизан.
   И вот наш Яша, кончивши ученье нравственным калекой, с умом, устроенным наподобие иррегулярной конницы, вступает в свет. Теперь он захотел воспользоваться свободой и целый год провел отдыхая, то есть ничего не делая. Ходил по Москве, по гуляньям, осматривал достопамятности, сходил к Троице, в Косино, в Новый Ерусалим, одним словом, вел жизнь совершенно рассеянную; он так был рад своей свободе, что забыл вместе с науками и все свое детство -- ему казалось, что он только теперь начал существовать, а все прошедшее казалось ему каким-то неясным. Наконец и это счастливое время прошло, надобно было поступать на службу; отец определил его куда-то, где у него был знакомый секретарь, но, исполнивши этот долг, умер скоропостижно.
   

КОММЕНТАРИЙ

   При жизни автора очерк напечатан не был. Впервые опубликован М. Беляевым в сб. "Островский. Новые матерьялы. Письма. Труды и дни. Статьи", Л., ГИЗ, 1924.
   Печатается по черновому автографу (ПД) с небольшими исправлениями по смыслу.
   Как уже говорилось, очерк, начатый автором, видимо, в 1844 г., остался незаконченным: биография Яши не доведена до логического конца, а вторая биография вообще не написана. Кроме того, из уже написанного материала автор изъял вторую половину, начиная со смерти отца Яши, и перенес ее в очерк "Иван Ерофеич", а образ Максимки, занимающий в "Двух биографиях" довольно большое место, использовал в очерке "Кузьма Самсоныч".
   По этим причинам очерк "Две биографии" печатается в настоящем издании в "Приложениях".
   Стр. 417
   На Зацепе -- см. прим. к стр. 26.
   Стр. 420
   Кошанский -- Н. Ф. Кошаискнй (1731--1831), профессор Царскосельского лицея, автор известного в свое время учебника риторики. Франкер -- Л.-Б. Франкёр (1773--1849), французский математик, академик; перевод его учебника "Полный курс чистой математики" (Спб., 1827) широко использовался в России и был принят за образец при создании русских учебников.
   Стр. 421
   ...сходил к Троице, в Косино, в Новый Ерусалим.-- Троица -- см. прим. к стр. 40; Косино -- село под Москвой с церковью, в которой находилась вывезенная из Италии икона Моденской божьей матери; Новый Ерусалим -- монастырь под Москвой с храмом, повторяющим Иерусалимский храм в Палестине. Все это места паломничества московских богомольцев.

Е. И. Прохоров

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru