Осоргин Михаил Андреевич
Без событий

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. А. Осоргин

Без событий

   Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
   Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
  
   Паспорта, визы, пути сообщения -- все это совершенный пустяк, и когда человек хочет побывать в знакомых и любимых местах, ему достаточно памяти и фантазии, потому что для мысли границ пока еще нет, и в этом огромное утешение. Не ощупав собственного кармана, не подходя к билетной кассе, не ставя на лоб консульской печати, -- мы отправляемся в путь со всеми угодными нам остановками. Я, например, очень давно не бывал в Звенигородском уезде Московской губернии. Звенигород, после Москвы, древнейший город, а уезд -- едва ли не красивейший в центральной России. Реки там Истра и Москва. Почва серо-глинистая -- иловатый суглинок. Люди жили раньше приятнейшие, спокойные, хозяйственные, не без хитрецы. Светлые, прозрачные леса на волнистой поверхности, обширные поля, отличный говор. Именно туда я сейчас отправляюсь провести месяц в деревне, в довольно глухом местечке, на берегу реки, притока Истры. Эпоха, по моему же выбору, год девятьсот двадцатый, смутный, конечно, но на лоне природы это не так заметно. Докуда-то мы из Москвы ухитрились доехать, а дальше идем пешком с котомками за плечами. На мне полувоенный костюм цвета хаки и сапоги, а Борис Александрович1, эстет и городской человек, одет для деревни довольно забавно: в котелке, низких сапожках, в которые он заправил брюки в серую полоску (от визитки, вышедшей из употребления), в галстуке при ночной рубашке, а талия подвязана веревочкой. Но не я его веду, а именно он меня -- в бывшее свое имение, вернее -- на материнский хуторок, где он сам давно не бывал. Борис Александрович -- молодой лектор, специалист по иностранной литературе, бритый (сейчас не очень чисто), серо-голубоглазый, небольшого роста, верит в прогресс, но выше всего ценит "Шагреневую кожу" Бальзака, немножко италофил, т. е. умеет навертывать на вилку макароны и знает наизусть первые строки третьей песни "Ада". В этом последнем -- наша точка соприкосновения, а в остальном мы люди совершенно несхожие; но нас столкнула судьба, временно заняла в Москве одним делом, поселив и в одной квартире. И когда ему захотелось побывать в деревне, чтобы немного откормиться (вы представляете себе, что такое Москва в 1920 году?), он пригласил в путники меня, человека хожалого (в смысле пензенском: "человек хожалый, куда хошь -- пожалуй!"). Он сказал:
   -- Не знаю, чем именно, но вы очень нравитесь моей матери, а она весьма строга в своих вкусах и расположениях и видела вас только раз. Она -- оригинальный человек, нелюдима и сейчас живет крестьянкой, огородничает, совершенно одинока. Наш дом стоит пустой, она живет в избе и пользуется уважением крестьян, считающих ее своей; впрочем, мы и раньше были захудалыми помещиками, почти безземельными, так что изменилось немногое. Да вы сами увидите.
   Мы отмахали верст пятнадцать, раз передохнув и закусив черным "хлебом" и малорусским салом, купленным у солдата, который носил его за пазухой, а нам продал в подворотне дома на Никитской. Сало приехало с юга и было вкуснее вкусного -- почти божественным. Наши котомки были полны селедок из академического пайка, я же, со своей стороны, взял запас повидла, сухих овощей, морковного чая, фунт настоящего сахару и охапку листьев привозного табаку, который крошится бритвой и, набитый в трубку, создает чарующее настроение. Конечно, -- рыболовные снасти, кроме громоздкого сачка; при нужде будем подсачивать рыбку котелком Бориса Александровича. Он в этом ничего не понимает, он -- эстет и историк литературы. Он и говорит всегда литературно: вступление, изложение, заключение, не "да", а "д-да", и не "я думаю", а "я. полагал бы".
   По мере того как мы приближаемся к деревне, человек на моих глазах меняется: теплеют глаза, видно, он любит свою мать, и, надо думать, его потихоньку пронзает звенигородская природа: городское кривлячество сползает, а под ним простой и славный человек, несколько смущенный способностью легко дышать смоляным воздухом и радоваться пробежавшему зайцу. "Д-да, -- говорит, -- конечно, лес имеет свои преимущества, и мне припоминается, что в детстве я его любил". Мы идем через болотце, и его полусапожки приветственно хлопают и чавкают. "Эта птица, которая вылетела, вероятно, утка. Любопытно, как понравится вам моя мать; она -- образованная женщина, но старается опроститься и казаться всецело погруженной в сельское хозяйство; это, кажется, в вашем духе".
   Его мать -- не старая, сухая, выдержанная женщина; выражение глаз, несколько насмешливое и осторожное, Борис Александрович наследовал у нее. Опрощением она не рисуется, -- просто иначе ей невозможно, пришлось приспособиться. Она принимает наши дары и угощает нас молоком, огурцами и отличными полусерыми лепешками, на нашу удачу -- горячими. За ужином грибной суп и тыква на настоящем масле, блюда давно невиданные. Спать мы будем в пустующем большом доме, в единственной, не совсем распавшейся, комнате. Дом разрушен не враждебными руками, а временем, попросту -- бедностью. Но в доме остатки деревянных колонн, и дряхлые кресла занятны -- стиль какой-то неведомой эпохи. Плохо с оконными стеклами; их, действительно, порастащили соседи. И нет дверных замков -- а зачем нам они?
   И мы начинаем самую настоящую жизнь, именно такую, которая больше всего подходит человеку, всеядному животному, плохо защищенному шкурой, не умеющему приспосабливаться. Нашлись старые косоворотки, вышитые в крестик, и какая-то курточка, может быть, гимназическая, в которой московский лектор помолодел на двадцать лет. Так как керосину, конечно, нет, то мы ложимся в разумное время и встаем к лучшим, самым живительным лучам солнца, к просыхающей росе и комариному сну. "Вам не кажется, -- говорю я, -- что Бальзак, по незнанию Звенигородского уезда, упустил из виду отличный выход для героя "Шагреневой кожи": он мог поселить его здесь, где никаких желаний являться не может, так как все дано?" -- "Я полагал бы, -- отвечает профессор, пришивая пуговицу к рубашке, -- я полагал бы, что это -- преувеличение; так, например, я хотел бы, чтобы пуговицы или не отрывались, или пришивались сами. Но известная доля истины в вашем рассуждении чувствуется". -- "Известная истина, -- слишком снисходительно и решительно несправедливо! Пуговицу вы пришиваете с явным удовольствием, хотя, кажется, не совсем на месте. Но вот почему вы никогда не хотите принять положительное утверждение безоговорочно? Например: "мы в раю и мы счастливы". Вам же непременно нужно вставить между раем и адом еще и чистилище. Предлагаю вам взять корзины и удочки и пойти восторгаться природой, но только действительно восторгаться!" -- "HИ думаю, чтобы восторженность могла быть преднамеренной, но готов попробовать".
   Корзины нужны для грибов. Когда грибы требуются спешно к обеду, один из нас просто идет на вырубленную полянку близ дома и набирает в несколько минут любое количество опенков, которыми поросли все пни; семейства опенков толпятся и теснятся в чистых, хотя и рваных рубашечках, благоухают и просятся на сковородку. Но так как мы стали гурманами, то стремимся к разнообразию -- к грибам белым, красным и черным, притом отборным, маленьким и крепким, без признака червоточины. Удочки берутся для рыбной ловли, которой я обучаю московского лектора. Так, например, в солнечное утро, на первом припеке, я указываю ему на продолговатый предмет в воде, на мелком месте, лишенном всякой привлекательности: что это такое? Он утверждает, что это просто палка или водоросль; в действительности это -- щука, притворяющаяся несуществующей. Мы швыряем камешки, и щука уходит только тогда, когда один из них попадает ей в нос, и Борис Александрович говорит: "Кажется, вы были правы". -- "Не кажется, черт возьми, а окончательно прав!" -- "Но почему она так глупо устроилась на видном месте?" -- "Очевидно, в расчете на то, что мелкая рыбешка так же слепа, как и вы, и менее всего ожидает встретить ее здесь". Затем я указываю ему на стадо пескарей у самого берега и рекомендую в полчаса наловить не менее тридцати штук, а сам, по колено в воде, забираюсь в заросли камыша, где хороши окуни. Поглядывая на него искоса, вижу, как лысый мальчик в косоворотке неуклюже, но с лицом радостным и возбужденным, вытаскивает рыбешку, жалостливо ее снимает с крючка и торопится приладить нового червяка; наконец-то этот человек по-настоящему волнуется! А заметь он, что я наблюдаю, -- сейчас же сделает равнодушно-ироническое лицо и пробурчит: "Д-аа, это до известной степени увлекательно".
   В часы жары мы отдыхаем дома, но не спим, потому что ночи очень длинны. Однажды забрались на чердак и обнаружили там связки старых журналов -- "Современник" и "Отечественные записки", -- за много лет. Сквозь щели чердака пробивалось солнце, и Борис Александрович немедленно провалился в страницы, посасывая трубочку, а я, с азартом старого книголюба, расшвыривал книги, ища неожиданного клада, например, календарей. Пушкину удалось найти в сорной чердачной корзине бесценное сокровище: непрерывную цепь годов от 1744 до 1799. Утверждаю, что такой календарной цепи никогда не было и не могло быть, это знает каждый библиограф; но, выдумав ее, Пушкин положил начало "Истории села Горюхина", своему лучшему, хоть и неконченному, даже едва начатому произведению; что-нибудь подобное могло случиться и с нами. "Вы поймите, -- кричу я на Бориса Александровича, -- какие перед нами перспективы! В календарях могут быть записи, которые осветят целую эпоху! Например: "Тришка за грубость бит. 6-го -- корова бурая пала. Сенька за пьянство бит"2, Бросьте журнал и примемся за поиски!". -- Мы ползаем по пыльному чердаку до обеда и находим замечательные вещи: приходо-расходную книгу, старообрядческую лестовку 3, отделанный бисером длинный чубук и вычурные шахматы, -- к сожалению, неполную игру. Затем, перемазанные, садимся на полу друг против друга и хохочем, как дети. Он говорит: "Несколько странно вспомнить, что мы переживаем эпоху военного коммунизма". Затем спускаемся по скрипучей и неверной лестнице, довольные и голодные. На обед окуни, грибы в сметане, в настоящей сметане, о какой в Москве не мечтают. Кусок шагреневой кожи может висеть спокойно: никакие несбыточные желания нас не могут волновать: удовлетворение полное! Я спрашиваю ядовито: "Ну, вы продолжаете мечтать о Флоренции? Хотелось бы вам быть сейчас во Фьезоле и слушать орган?" -- Сорис Александрович трет переносицу и вытягивает из себя слова: "В данную минуту я готов сопутствовать вам, если вы так уж хотите ловить ершей; но вообще говоря...". -- Я подмечаю, что его мать совсем не такая сухая и строгая женщина; она смеется и утверждает, что нам обоим вместе не более тридцати лет, из которых на мою долю приходится четырнадцать; я принимаю это, как знак особого ко мне расположения, и мы помогаем ей мыть тарелки.
   С рыбной ловли мы возвращаемся по вечерней росе, слушая лягушачий концерт. Если бы произошло какое-нибудь событие, концерт оборвался бы, а с ним и полнота совершенно несомненного нашего счастья. Оказывается, что в его основе именно отсутствие событий, чередованье одинаковых часов и дней. К событиям, способным нарушить ясное течение жизни, не относится, конечно, поимка пятифунтовой щуки, которую гордо несет, закинув за спину, московский эстет, потому что она поймана на его удочку, хотя и с моей помощью: я едва не ударил его, когда он, не дав щуке погулять, стал сильно дергать лесу. Когда мы вытащили щуку, у него дрожали руки и срывался голос, силившийся произнести: "Мне кажется, что это -- одна из крупнейших рыб, нами пойманных в этой маленькой реке". Щуку мы оба видели во сне, и на другой день он торопил меня пойти на то же место.
   В какой-то день нам нужно возвращаться в Москву. Те же пятнадцать верст мы проходим, почти не обменявшись словом. На нем котелок, ночная рубашка с галстуком и подвязанный веревочкой пиджак. Загар мешает его лицу сделаться прежним, городским, но мне кажется, что он уже обдумывает лекцию. Впрочем, мы оба озабочены, так как существованье поездов вообще сомнительно и ничем не доказано. Кроме того, мы вступаем в область, где не только возможны, но и неизбежны события и где есть что желать: куску шагреневой кожи грозит умаление. Нам обоим не меньше восьмидесяти лет, но в городе будет много больше. В наших карманах охранительные документы с синими печатями, может быть, еще действительные. Нам удается устроиться на площадке вагона. Небо темнеет, и в Москве нас встречает дождь. Шагая по неопрятным улицам, мы думаем о том, что вчерашний день мог быть сновиденьем, но завтра во всяком случае вполне реально.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

Без событий
(1938, 5 сентября, No 6371)

   1 Грифцов, Борис Александрович (1885--1950) -- литературовед, искусствовед, переводчик.
   2 Цитата из "Истории села Горюхино" А. С. Пушкина.
   3 Лестовка -- кожаные четки у старообрядцев.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru