Осоргин Михаил Андреевич
Дым отечества

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. А. Осоргин

Дым отечества

   Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
   Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
  
   Описывая свою поездку через воюющие и нейтральные страны в Россию, я добрался на шестом столбце фельетона до Белоострова1. Мне хочется продолжить, и вот, на первом столбце сегодняшнем, я еду рано утром по улицам Петербурга, с Финляндского вокзала на Васильевский остров.
   Не сомневаюсь, что многие из читателей увидят Петербург после долгой жизни в Европе; возможно, что некоторые из них испытают такое же чувство, какое испытал я: вместо патриотической растроганности -- полное изумление. Мне показалось, что я попал в деревню или самый заштатный город: низкие здания, заборы, неопрятная мостовая, оборванные дворники. Извозчик врос в свои козлы, и, казалось, что ноги его начинаются от шеи или лишь несколько ниже. За полтора месяца пути я проехал шесть столиц, -- неужели и это тоже столица?
   Должен признаться -- к негодованию петербуржцев. -- что я вообще не люблю их города и не способен им восхищаться: красивые куски -- и скучнейшее общее. Пушкин согрешил, отдав столько ласки казарменному Петрову творенью. Только один раз Петербург меня умилил, -- это было в 1922 году, когда площадь перед Казанским собором поросла травой, как и большинство улиц Петербурга, когда весь он был запущенным, грустным и страдающим. А видал я его и обычным, и военным, и революционным, и пропадающим. Но не будем спорить и ссориться, -- москвич ходатайствует о снисхождении.
   Густо пахнул в лицо дым отечества. Помню, как в первый день пребывания на родине я слышал на улице разговор студента с извозчиком:
   -- Извозчик, туда-то.
   -- Рублик пожалуйте.
   -- Да ты с ума сошел!
   Я даже остановился: что же это такое? Извозчика на "ты" и так ему грубить! И это -- студент!
   Однажды в Риме, в. дурном настроении духа, я остановил извозчика, уселся и сказал: поезжайте!
   -- А куда поедем?
   -- Куда скажу, туда и поедете; а пока прямо.
   Проехав пол-улицы, извозчик повернулся ко мне и сказал:
   -- Я спросил вас, синьор, для вашего же удобства. Я должен был спросить. Почему же вы ответили мне так резко?
   Я извинился, потому что тон моего ответа был, если не груб, то во всяком случае небрежен. И я долго помнил этот урок вежливости, данный мне римским веттурино.
   Здесь, в Петербурге, кондукторша толкнула меня локтем в трамвае, а когда я хотел опуститься на свободное место, какая-то дама с такой ловкостью подсела под меня, что я оказался у нее на коленях. Я извинился, -- она не повела носом. В магазине, куда я вошел с обычным в Европе приветствием, приказчик не только не ответил на мое "здравствуйте", но и не отозвался, когда я что-то попросил, -- продолжал прибирать на прилавке коробки. И только выдержав меня минуты две, спросил, не глядя:
   -- Вам чего надо-то?
   Позже я привык к российской грубости и, вероятно, сам говорил извозчику "ты", -- да московский ванька как-то и обижался, когда с ним говорили неласково-вежливым тоном. Но в начале пребывания в России я положительно страдал и терялся, наблюдая быт сородичей, ставший мне чуждым; впрочем, вероятно, два года войны огрубили нравы, как испортили и бытовой язык: ухо поражалось вторжением словечек западного жаргона, занесенных беженцами. Страдало оно и от всяких "земгоров" и "начеваков", от множества сокращений, которые, введенные войной, лишь сохранились и развились в новом режиме. Как и новое правописание-- их напрасно приписывают большевикам.
   Зато приятно меня поразила явная расшатанность полицейского дела.
   На границе, взамен отобранных документов, я получил бумажку с обязательством в день приезда до 12 час. утра явиться в градоначальство. Я явился в 11 часов и, пройдя все инстанции, к полудню добрался до самого высокого чина: никто не знал, что со мной делать. Высокий чин попросил садиться и вызвал секретаря:
   -- Дайте дело господина...
   Секретарь вернулся смущенный: никакого дела господина... нет. Я со своей стороны прибавил, что и не может быть никакого моего "дела", так как я некогда в Петербурге не жил.
   -- Так что же вы хотите?
   -- Решительно ничего. Мне предписано явиться -- я явился.
   И прошу вас пометить на моей бумажке, что я это выполнил.
   Расписавшись, генерал прибавил:
   -- Так что, если хотите -- живите.
   -- Спасибо. Буду жить.
   Жизнь я начал с того, что навестил Аркадского, старого сотрудника и петербургского представителя "Русских ведомостей", с ним побывал в Государственной Думе, послушал там кудрявого Маркова II2, познакомился с парламентскими звездами, -- и очень заскучал по Москве. В отельчике на живой и шумной площади разыскал В. Л. Бурцева, от которого получил совет:
   -- Будут высылать -- не соглашайтесь! Меня пробовали выставить, но я им сказал, что такой закачу скандал -- на всю Европу. Больше не тревожат, только шпиков наставили, -- вон, из окна видно...
   По европейской простоте, позвонил Степанову, товарищу министра внутренних дел, по должности ведавшему департаментом полиции:
   -- Вот я, такой-то, приехал. Нельзя ли вас повидать?
   Степанов принял меня несколько смущенно:
   -- Ведь вы приговорены к пятилетней ссылке?
   -- Возможно. Мне объявлено не было.
   -- Правда, с тех пор прошло десять лет. Но, во всяком случае, вы не можете жить в столицах и в местностях на военном положении. Где же вы думаете поселиться?
   -- Думаю -- в Москве.
   -- В Москве нельзя.
   -- Ив Петербурге нельзя, -- а вот живу же, и даже не имею права выехать.
   -- Это правда. Но въезд в Москву вам не разрешит Мрозовский.
   -- Выдайте мне какую-нибудь бумажку -- я поеду.
   -- Какую же я выдам?
   Я продиктовал его переписчице: "Разрешается временно проживать в Москве, впредь до получения постоянного разрешения".
   Степанов подумал:
   -- Ну, что же, я подпишу. Только поезжайте скорее, пока Мрозовский не воспретил, а там уж дело ваше...
   С этой бумажкой я прожил до самой революции. На все попытки выслать меня из Москвы отвечал:
   -- Никуда не поеду. Мне разрешено временно жить.
   -- Но вам постоянное жительство не разрешено.
   -- Я и буду жить временно.
   -- До каких же пор?
   -- Пока не разрешат жить постоянно.
   "Русские ведомости" предложили мне прокатиться по России. Поездка заняла месяца два. Всюду за мной следовала, -- но очень медлительно, -- полицейская бумажка о выселении за пределы местностей на военном положении (а ими была чуть ли не вся Европейская Россия). Бумажка шла полгода, -- я давно уже снял квартиру в Москве и писал в газете. Она пришла обратно за неделю до революции.
   -- Можем дать вам неделю на устройство личных дел, а затем извольте выехать.
   -- И не подумаю!
   -- А вот увидите!
   Но увидеть пришлось совсем другое...
  
   Редакция "Русских ведомостей". Теперь почти никого не осталось в живых. В приемной -- Егоров, подписывавший газету и отвечавший по суду3. В "святая святых", первая комната налево, -- А. Мануйлов и В. Розенберг. Направо -- маленькая комнатка для секретнейших разговоров. Комната Игнатова -- литературный отдел. Хроникерская Н. Эфроса, -- единственная "живая" комната, куда заходили все. Иностранный отдел Н. В. Сперанского, где работал из молодых В. Волгин4, ставший при Ленине ректором университета, а теперь даже кем-то в академии наук. Бывал там молодой Якушкнн, расстрелянный в Одессе; работал и Синегуб, убитый в Сибири. Кроме Волгина, жив еще Максимов, обозреватель провинции и фельетонист. Мануйлов, Игнатов, Сперанский, Эфрос, Егоров -- умерли в Москве, Розенберг -- недавно в Праге. Погиб и Белоруссов, бывший парижский корреспондент, пытавшийся в дни революции воссоздать подобие "Русских ведомостей" в Екатеринбурге, -- попытка обидная и неудачная. Умер и Чернышевский переулок, став улицей Станкевича...
   Мой первый день в редакции. Входя в иностранный отдел, ударился плечом об угол шкапа, неуклюже заслонявшего дверь. Оказалось -- все ударяются, пока не привыкают.
   -- Почему же вы не отставите шкап немного левее?
   Шкап легонький, налег плечом -- и сдвинул. Всеобщее изумление! Смотрят на меня, как на бунтаря и человека с другой планеты.
   -- Ведь так удобнее?
   Все согласны, что так удобнее, но в "Русских ведомостях" все стоит так, как поставлено десятки лет назад, и только приезжему могла прийти сумасшедшая мысль переставить. Сперанский писал мне в Рим о том, что в газете -- серьезная реформа: решили ввести черточки, отделяющие статью от статьи. "Но это не все. Поговариваем об оглавлении статей на первой странице!" Через какой-нибудь год и это осуществилось. Не газета, а старинный английский банк из романов Диккенса!
   Но бывали реформы и грандиозные. Из письма того же Сперанского:
   "У нас уходят три пайщика: Богданов5, Анучин6 и Соболевский, Троим -- 204 года. Их место займут четверо молодых: четверым тоже 204 года. Но на ближайший год все останется по-прежнему".
   Однако до того, чтобы писать "среда" вместо "середа", -- так и не дошли.
   Еще и другим газета была похожа на старинное английское учреждение: это была газета джентльменов. Вспоминаю о ней с шуткой, -- но и с большой любовью и великим уважением. Позже, перейдя в другую, более живую газету, по духу им близкую7, я никогда не порывал отношений с "Русскими ведомостями", как не прекращал и сотрудничества, и, пережив с ними все тяжелые дни, присутствовал при их кончине. Из покойников этот -- самый дорогой и близкий.
   Еще много раз, конечно, придется о них вспомнить. Среди дыма отечества, который часто застилал глаза, "Русские ведомости" стояли передовой крепостью просвещенного европеизма, в которой было хорошо укрыться от натиска азиатщины. Но наивны были те, которые думали, что "Русские ведомости" могут воскреснуть. Умерли люди, -- люди новые нашлись бы; но умерла эпоха, -- и она возродиться не может. Да разве это нужно? Зачем мечтать вернуть к жизни то, что уже давно принадлежит истории?
  

ПРИМЕЧАНИЯ

Дым отечества
Из цикла "Встречи" (1933, 17 сентября, No 4561)

   1 В газете "Последние новости" материалы ("фельетоны") М. А. Осоргина публиковались, как правило, шестистолбцовыми "подвалами".
   2 Марков (Марков 2-й), Николай Евгеньевич (1866--?) -- один из лидеров крайне правых в 3-й и 4-й Государственных Думах.
   3 В последний раз на скамье подсудимых редактору П. В. Егорову пришлось оказаться весной 1918 г., когда по решению суда "Русские ведомости" были закрыты. См.: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ: Опыт художественного исследования. М., 1989. Т. 1. С. 306--307.
   4 Волгин, Вячеслав Петрович (1879--1962) -- советский историк и общественный деятель, академик АН СССР (1930).
   5 Богданов, Михаил Егорович (1842--1920) -- экономист, член товарищества по изданию "Русских ведомостей".
   6 Анучин, Дмитрий Николаевич (1843--1923) -- русский антрополог, географ, этнограф, археолог, член товарищества по изданию "Русских ведомостей".
   7 Имеется в виду московская кооперативная газета "Власть народа" (1917--1918).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru