Ойетти Уго
Разочарование

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1916, No 8.

Разочарование

Рассказ Уго Ойетти

Перевод с итальянского.

   В театре Феникс зеленый с золотом занавес уже спускался над последним действием Трубадура: на сцене одетая в черное пухлая Элеонора лежала на полу тюрьмы, как какой-то сморщившийся воздушный шар. В ложах венецианские красавицы уже прятали декольтированные шеи в белые, серые, красные манто, а мужчины помогали им с тихим сожалением людей, глядящих на закат солнца. В наступившей после шума оркестра тишине изредка слышались отдельные слова. Ведь в Венеции, как и в Риме и в Милане, люди лучшего общества, разговаривают только тогда, когда занавес поднят, и артисты поют.
   В ложе графини Лоана уже никого не было, кроме старого близорукого графа, который со свойственной ему осторожностью осматривался, не позабыли ли его дамы футляра от бинокля, носового платка или перчатки. В это время через толпу, стремившуюся по коридору к выходу, быстро пробирался молодой человек. Подойдя к дверям ложи Лоана, не снимая шляпы, он обратился к графине, ее дочери и бывшей с ними в этот вечер маленькой Сарти со следующими тремя многозначительными словами:
   -- Он с бородой...
   -- С бородой... С бородой, -- повторили в пол голоса радостно и с любопытством все три дамы.
   -- Он с бородой, -- сейчас же возвестили они старому графу, который нашел стальную булавку и бережно всаживал ее за отворот сюртука. Он тоже радостно откликнулся:
   -- С бородой...
   К ним подошел еще другой молодой человек, бритый, худой, очень элегантный, который в этот день открыл для всех венецианцев летний сезон, надев соломенную шляпу к вечернему костюму. Со спокойствием человека, который одевается в Лондоне, он тоже проронил эти три знаменательных слова:
   -- Он с бородой...
   Казарса, который первый сообщил эту новость и был старше Макини, посмотрел на него с состраданием:
   -- Я уже это им сказал...
   И вся компания направилась к выходу, у которого останавливаются гондолы. В коридоре, выходящем на канал, толпились самые видные представительницы города, разделенные на касты по происхождению, положению и по числу поклонников. С канала доносились слова гондольеров, перекликавшихся в темноте.
   Моросини, Гримани, Пападополи, Альбрицци...
   Вся история Венеции слышалась в этих громких выкриках. И гребцы, уютно дремавшие на мягких подушках гондол, просыпались, встряхивались, поспешно зажигали резные медные фонари, завязывали развевающиеся вязаные кушаки, вставляли весла в уключины и надрываясь старались обогнать друг друга.
   Из светлого коридора одна за другой спускались красавицы по лесенке и, опираясь на руку гондольера, исчезали во мраке. Вот прошла, улыбаясь многим, высокая, величественная брюнетка, закутанная в какой-то восточный плащ, сверкающий золотой вышивкой: и блеск ламп и взгляды публики сосредоточились на нем. Прошла и в миг погасла, скрылась в плавучем греб -- в гондоле. Другая, блондинка в белом манто и в белом шарфе, прошла по коридору, поднимая платье так, что виднелись ее крошечные ножки в ажурном чулке и в золотой туфельке. Два кавалера нагнулись, чтобы поцеловать ей руку. Прыжок, и ока тоже исчезла, словно луна зашла за тучи.
   В ожидании своей гондолы Лоана стояли в глубине коридора и с любопытством разглядывали публику, а старый граф в сторонке старательно смахивал щелчками какую-то невидимую пылинку с своего цилиндра. Кроме Казарса и Манини к ним подошли еще несколько молодых людей, и все они зорко следили за проходившими.
   Вот она. Вот он...
   И показалась борода...
   Она была восхитительна: темная, с легким красноватым отливом, разделенная на пробор, расчесанная, как драгоценная бахрома, блестящая от помады и брильянтина, более темная под рыжими усами, она придавала своему владельцу величественность жреца даже в этом обыкновенном штатском платье. Под нею крахмальный пластрон белел, как девственный снег на опушке леса... Носитель этой бороды был похож в профиль на древнего ассирийца, в анфас -- на русского, в три четверти--на монаха. И вид его изменялся при каждом движении этой великолепной бороды. Чувствовалось, что он ее раб, что он отказывается от многих движений, от многих удовольствий, чтобы не оскорбить, чтобы как-нибудь не закрыть, не растрепать ее. Волосы на голове его были острижены коротко, глаза старались быть строгими и холодными, а грудь мерно и широко вздымалась, чтоб поддержать, лучше показать, доставить торжество этой чудной бороде.
   Альберто Оррэи, ее хозяин, лейтенант флота, был красивый мужчина. Завистливые мужчины называли его вывеской парикмахера, но для всех дам, даже для самых добродетельных, он был образцом мужественности и силы.
   Итак, он показался, величественный, молчаливый, под руку с герцогиней Дарио. ее слишком белокурые волосы вспыхнули, как огонь, в ярком электрическом свете. Холодный ночной воздух с канала заставил ее вздрогнуть и плотнее запахнуть манто на красивой груди.
   Дарине Дарио было тридцать или сорок лет, в зависимости от того, кого из мужчин об этом спрашивали. Благодарные давали меньше, отвергнутые или неблагодарные -- больше. Благодарных было больше, и потому Дарина Дарио чаще бывала молодой. Обо всем же прочем ее ровесники были осведомлены с неумолимой точностью. Она, впрочем, и сама возвещала народам о каждом новом рабе. И нельзя было сказать, что она сама цинично рассказывала об этом или-же, позволяя часто себя посещать, давала бы повод считать какого-нибудь молодого человека из числа счастливцев. Нет. В числе ее предков был Пиетро Дарио, который в четвертом крестовом походе был взят в плен неверными и зарезал себя сам собственными руками. "Чтоб не быть рабом", -- ответил он с предсмертным хрипом, обливаясь кровью, когда окружающие в ужасе спрашивали его причину такой страшной смерти. Дарина привыкла властвовать и бессознательно приобрела манеру налагать на лицо каждого поклонника какой-нибудь видимый знак своей власти.
   Она поступала, например, так: Антонио Артезуи, который был лысым и бритым, велела отрастить усы. Они выросли жесткие, топорщились и не поддавались никакому брильянтину, никакой номаде. Но она была неумолима, пока усы не достигли изрядной длины. Капитану Термильо, который носил очки, приказала носить вместо них монокль. Графу Сампиери, который носил длинные волосы, разделенные по-американски пробором на середине черепа, велела их остричь и носить ежиком. Молодому немецкому профессору Мюллеру, приехавшему писать монографию о Канелетто, велела одеваться в Лондоне у того же портного, у которого одевается и Манини. И таким образом через двадцать дней все увидели его задушенным высокими воротничками и затянутым в куртку с поясом, вроде тех, что носят английские офицера. Доктора Фиера, знаменитого гинеколога, заставила сбрить густые черные усы, под которыми оказались тонкие, сладострастные губы. Маркизу Антончини, клерикалу и консерватору, предписала носить исключительно красные галстухи на шее и красные гвоздики в петлице.
   И ей доставляло удовольствие отдавать эти приказания в своем полоне в присутствии дюжины других приглашенных, -- предшественников, заместителей, претендентов, друзей, врагов и родных.
   -- Артези, без усов вы прямо чудовище. Ваша голова совсем, как череп мертвеца... Термильо, с усами вы точно гувернер из хорошего дома... Фиери, вы с усами настоящий тюлейе... Антончини, не могу вас видеть без красного галстуха, вы так похожи на аббата... '
   Когда же Оррэи, поставив на якорь свою миноноску No 119, выставил свою кандидатуру, она, на обеде у графини Лоредан, выбрав минуту, когда все замолчали, громко заметила: Оррэи, с этой бородой вы мне напоминаете Карла Хищного...
   Эта сентенция стала всеобщим достоянием и с этого дня все лучшее общество Венеции жило вопросом жизни и смерти этой бороды. Если сдастся Оррэи, сдалась значит и герцогиня. Кто падет раньше -- борода или женщина.
   На другой же день все заметили, что Дарина Дарио, прогуливаясь утром на площади Св. Марка с четырьмя друзьями, двумя штатскими и двумя военными, как с достоверностью рассказывают, -- ни разу не обратилась к Оррэи ни с одним словом. Узнали также, что испуганный этим Оррэи после завтрака сказал своим друзьям: "Если меня не переведут из Венеции -- я покончу с собой".
   И все поняли, что покончить с собой для Оррэи -- это значить сбрить бороду, которой неминуемая гибель придавала особенный блеск и величие. II так, когда Оррэи проходил под руку с герцогиней Дарио, все быстро и безмолвно сделали один и тот же вывод: если она идет с ним под руку -- значит он обещал.
   Герцогиня остановилась перед Лоана и была очаровательна: похвалила голубой туалет графини и белый ее дочери, маленькой Сарти шепнула на ухо, что она пополнела в груди и что это ей очень идет, графу заметила, что все были прямо в отчаянье, что он не выступал в последнем бурном заседании сената, похвалила новые бирюзовые запонки на белом жилете Манини и дурно отозвалась об адмирале, под начальством которого служил Казарса. Затем одна отправилась к выходу. Оррэи бросился за вей.
   -- Могу я сопровождать вас, герцогиня?
   -- Я возвращаюсь одна. Мне хочется спать.
   Она исчезла. Оррэи, безмолвно глядя за исчезающей гондолой, вспомнил про свою бороду и погладил ее обеими руками, как дорогого умирающего. В это время из другой двери спускались в гондолу Лоана. Он их не заметил, так глубоко он был погружен в свои погребальные мысли. Манини его окликнул:
   -- Графиня хочет тебе что-то сказать, Оррэи.
   -- А... Добрый вечер графиня...
   -- Вы не едете на вечер к герцогине Фоче. Немного шампанскаго -- это будет вам полезно, -- промолвила графиня, подбирая платье, чтобы сесть в гондолу. Оррэи, совсем разбитый, едва смог ответить.
   -- Благодарю вас, я чувствую себя неважно и думаю поехать домой.
   -- У кого пуст желудок, у того полно сердце, -- со смехом бросила маленькая Лоана, хваставшаяся тем, что у нее своя собственная философия. Когда она смеялась, у нее смеялось все: глаза, рот, плечи, грудь. -- Приезжайте ужинать... -- и она спустилась в гондолу. Но спускаясь она остановилась и посмотрела на Оррэи снизу-вверх. Потом скрылась в каюте с беспечным смехом.
   Оррэи остался с Казарса и Манини. Оба приятеля почувствовали, что в небесах пробил час дружеских признаний и, в восторге подхватив Оррэи под руки, вышли с ним на улицу Сан-Фантино. На площади Оррэи, наконец, не выдержал:
   -- Ты давно знаешь герцогиню? -- спросил он у Манини.
   -- Она была в колледже с моей матерью, -- ответил Манини, у которого не было ни малейшего такта в обращении с историческими фактами.
   -- Что говорили, когда Термильо был в Венеции?
   -- Что же могли говорить? -- попробовал уклониться более осторожный Казарса.
   -- Не говорили ли, что... в конце концов... ну да одним словом, что они часто виделись...
   -- Тогда ведь, знаешь, она не была блондинкой и жила не так открыто, -- ответил Манини, который, будучи моложе, чем Казарса. старался казаться более осведомленным.
   -- Тогда ее дочь не была еще замужем, и она мало выезжала, -- добавил Казарса.
   Разговор продолжался с перерывами. Оба друга старались заставить говорить Оррэи, и тот сам искал случая высказаться.
   -- В глубине души она очень добрая...
   -- Добрейшая, -- подтвердил Манини и сейчас же спохватился, что эта превосходная степень походила скорей на отрицательную.
   -- Она очень умна.
   -- И играет на рояле, -- заметил Казарса.
   -- Как пианистка, -- точно определил Манини.
   -- Как все красивые женщины, она немножко капризна, -- начал Казарса довольный, что нашел, наконец, крючок, за который можно зацепить бороду товарища.
   -- О, да, -- согласился Оррэи, -- у нее есть некоторые прихоти...
   -- Некоторые идиосинкразии, -- подчеркнул Манини, смакуя всю длинноту и трудность этого слова.
   -- Которых я не понимаю... Но она неумолима. Теперь, например, далась ей моя борода... -- Оба молодых человека почувствовали, что вступают наконец в заветный храм, закрытый для профанов. Оба сокрушенно и боязливо примолкли. -- Хочет, чтоб я ее сбрил.
   -- Так сбрей ее.
   -- Но ведь это смешно... Из-за женщины... Что потом будут говорить...
   -- Даю слово, что о тебе только хорошо... ну, а. о ней -- плохо.
   -- Это потом...
   -- Да, да... Между нами нечего скрывать... Герцогиня влюблена в тебя...
   -- Ты думаешь? -- слабо попробовал защищаться Оррэи.
   -- О, страшно, только и говорит о тебе. Меня спрашивала, какого ты курса, сколько тебе лет, не предвидится ли, что тебя переведут из Венеции, были ли у тебя серьезные увлечения...
   -- Сколько ей лет?
   -- Сорок с хвостиком, и даже большим, -- ответил Казарса, который по приезде в Венецию влюбился в нее, но без взаимности.
   -- Да нет же. Тридцать, самое большое, -- поправил Манини, который, рассчитывая на свою молодость, имел еще луч надежды.
   -- Да, должно быть ей лет тридцать пять. Она ужасна. Я чувствую, что не смогу совладать с собой, если не сбегу из Венеции. Чувствую, что способен на безумие. Я вам клянусь, что это прямо не жизнь, а каторга. На корабле я задыхаюсь. В моей комнате -- задыхаюсь. Здесь -- задыхаюсь. Я спокоен только тогда, когда вижу ее. А когда ее покидаю, мне хочется плакать, как ребенку...
   Перед искренностью этой страсти, которая так безудержно вырывалась в горячих словах, оба товарища почувствовали себя смущенными и в глубине души даже честно ощутили некоторое угрызение совести за то, что смеялись над Оррэи вместе с другими.
   -- Но сделай тогда это безумие... Когда так любишь, на все можно пойти...
   -- Э, что говорить. Сам знаю. Если б я мог...
   -- Как, если б мог. Кто тебе мешает. Хороший взмах ножницами...
   -- Да, тебе легко говорить... Но довольно об этом. Извините. Спокойной ночи. До завтра. Спокойной ночи.
   -- Завтра в четыре часа у Дарио заседание о теннис-клубе.
   -- Я знаю.
   -- Придешь?
   Наступило маленькое молчание.
   -- Приду, -- сказал, наконец, Оррэи с тяжелым вздохом и быстро направился к своей квартире.
   Казарса и Манини повернули обратно и почти бегом поспешили к палаццо Фоче в надежде застать еще там всю компанию.
   Все общество сидело за ужином. Но прежде, чем они заговорили, маленькая Лоана возвестила громогласно:
   -- О, я его разглядела, спускаясь сегодня в гондолу. Он стоял против света и, когда я подняла на него глаза, я увидела в прозрачной бороде, что у него нет подбородка...
   -- Не может быть...
   -- Нет подбородка. Если я что-нибудь, говорю, значит я знаю.
   Таким образом случалось, что на другой день к четырем часам дня в доме Дарио на заседание об основании теннис-клуба собралось не десять, а двадцать человек, жаждущих узнать поскорей новости.
   В половине пятого Оррэи еще не было. По взаимному безмолвному уговору никто не предлагал начинать прения. Графиня Лоана за чайным столиком награждала всех желающих чаем, минеральной водой и улыбками. Сарти около рояля восторженно рассказывала Манини о романе Бурже, который на самом деле был не Бурже, а Де Гревиля. Лоредан, придворная дама, в нише над каналом сообщала разные придворные сплетни, постоянно прибавляя при этом: "Мне об этом пишет Жианоти, мне это сказал Жианоти."
   Но вот раздался звонок. Все замолчали, устремив глаза на дверь. И самоубийца появился... Но это не был Оррэи, хотя лакей и доложил это имя, хотя все знали, что это должен быть он. Бледный лоб и красный нос как-то вытянулись вперед, точно стараясь обогнать друг друга. Глаза были огромные, как у китайской собаки, а от нижней губы к стоячему крахмальному воротничку шла совершенно прямая точно обрубленная линия. Самое ужасное в этой прямизне было то, что на том месте, где должен был бы быть подбородок, торчал крошечный бугорок величиной не больше вишни, а вокруг него лежала густая складка жесткой кожи, точно какое-то роковое клеймо. И несчастный поворачивал на длинной, худой шее изуродованное лицо, стараясь изобразить улыбку приговоренного к смерти, который приветствует гильотину.
   Но венцом пытки была превосходная выдержка гостей. После одного мгновенья молчания, которое пережил даже лакей, застывший у двери, все на перерыв принялись любезно приветствовать Оррэи, один перед другим, хвастаясь своим равнодушием к этой агонии.
   Оррэи... Дорогой Оррэи... Здравствуйте... Добрый день... Как поживаете?.. Почему запоздали?.. Садитесь. Пора уже начинать заседание.
   -- Оррэи, садитесь туда против света, -- сказала маленькая неумолимая Лоана, желая всем напомнить свое вчерашнее открытие.
   Но все притворились, что ничего не поняли. Взгляды, локти, ноги работали в тишине... Герцогиня Дарина была в затруднении, как завязать разговор, но вспомнив о своих предках, сейчас же победила волненье:
   -- Казарса, садитесь к моему письменному столу. Берите перо и записывайте параграфы по мере того, как мы будем их утверждать. Начинаю чтение. Параграф первый: Этим уставом основывается кружок любителей тенниса...
   -- Теннис-клуб, -- поправил Казарса, который одевался в Лондоне.
   -- Мы итальянцы, -- поправила его в свою очередь Лоредан, придворная дама.
   -- Основывается кружок любителей тенниса под названием: Кружок "Летиция". Параграф второй: Члены учредители подчиняются следующим правилам...
   -- Первое -- это сбрить бороду... -- заявила маленькая Лоана.
   Взрыв громкого безудержного смеха раздался в салоне, задрожал па струнах открытого рояля, отозвался в амбразуре над каналом. Все хохотали, хохотали до слез, не глядя даже на Оррэи.
   -- В конце концов, немножко серьезности, господа, -- призвала, наконец, собрание к порядку Дарина Дарио. -- Казарса, пишите.
   -- Но где же Оррэи? -- спросила Сартп.
   Где он? Где он? Оррэи ушел, бежал, исчез...И тогда все поняли, что из действующих лиц трагедии осталась только героиня и что она хозяйка дома. И все, как хорошо воспитанные люди, замолчали, и до самого конца никто и словом не упомянул об Оррэи, об его моральном самоубийстве. И только маленькая Лоана уходя пожелала высказать свое мнение.
   -- Мама, скажи.... У меня никогда не бывало еще флирта с бородой...
   -- Подожди -- будет, -- заметила добродушно Дарина Дарио, хотя губы ее горько кривились.
   -- Может быть... но сначала я поставлю его против света...
   И разочарованная красавица почувствовала всю осторожность и практичность нового поколения.
   Оррэи уехал в Рим, ни с кем не попрощавшись. Там в министерстве он добился назначения в Китай...

------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", 1916, No 8.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru