-- Я никогда не мог удержать своего компаньона Энди Таккера в законно-этических пределах добропорядочного жульничества, -- сказал мне однажды Джефф Питерс.
У Энди слишком много воображения, чтоб оставаться честным. Он развивал планы приобретения денег столь обманные и высоко-финансистские, что на них не пошли бы даже железнодорожные беззаконники.
Я же никогда не позволял себе взять у человека доллары, не дав ему ничего взамен за его деньги, ну хоть что-нибудь вроде драгоценного камня из прокатного золота, садового стула, притирания от ишиаса, сертификата на пакет акций, политуры для печей, хлопушки. Полагаю, что мои предки были из Новой Англии [Новая Англия -- регион на северо-востоке США (примеч. ред.)], и я унаследовал нечто от их доблестного и сурового страха перед полицией.
У Энди же родословное древо было иного сорта. Не думаю, чтобы он мог про вести свою восходящую линию дальше, чем какой-нибудь трест.
Раз летом, когда мы были на Среднем Западе и работали в долине Огайо фамильными альбомами, порошками от насморка и истребителем тараканов, Энди изобрел один из планов высокого и акционабельного финансирования в его духе.
-- Джефф, -- говорит он, -- я размыслил, что мы должны плюнуть на этих сумасшедших репоедов и устремить внимание на что-нибудь более питательное и плодоносное. Если мы будем все только хлопать по этим ланям, охотясь за их яичными деньгами, то мы попадем в один разряд с настоящими факирами. Что думаете вы насчет того, чтобы нам нырнуть в крепости страны небоскребов и вцепиться в горло каким-нибудь матерым канадским оленям?
-- Ну, -- говорю я, -- вы знаете мои идиосинкразии. Я предпочитаю дела честные, не нелегальные, вроде тех, какими мы теперь занимаемся. Когда я беру деньги, то желаю оставить в руках моего контрагента какой-нибудь осязаемый объект, чтобы он привлекал взоры контрагента и отвлекал его внимание от моих следов, -- пусть это будет хотя бы только комически-поцелуйное и фокусное кольцо для впрыскивания духов в глаза дружка. Но если у вас, Энди, родилась свежая идея, -- говорю я, -- позвольте бросить взгляд на нее. Я не так уже связан брачными узами с мелким аферизмом, чтобы стал отказываться от чего-нибудь лучшего в смысле субсидирования.
-- Я думал, -- говорит Энди, -- о небольшой охоте, без рога, собак и фотографической камеры, об охоте среди большого стада американских Мидасов, в просторе чии именуемых питтсбургскими миллионерами.
-- В Нью-Йорке? -- спрашиваю я.
-- Нет, сэр, -- говорит Энди, -- в Питтсбурге. Там их местожительство. Нью- Йорк они не любят. Они ездят туда время от времени только потому, что все ожидают от них этого.
Питтсбургский миллионер в Нью-Йорке подобен мухе в чашке горячего кофе -- он привлекает внимание и разные комментарии, но это его не радует. Нью-Йорк вышучивает его за то, что он пускает на ветер много денег в этом городе трусов, снобов и зубоскалов. На самом же деле он там ничего не тратит. Я видел запись расходов за десять дней в этом городе, сделанную одним питтсбуржцем, стоящим пятнадцать миллионов долларов. Вот в каких терминах он ее изложил:
Железнодорожный билет туда и обратно . . . . 21.00 $
Кэб в отель и из отеля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.00 "
Счет отеля, по 5 $ в день . . . . . . . . . . . . . . . . . 50.00 "
-- Это голос Нью-Йорка, -- продолжает Энди. -- Этот город не что иное, как главный лакей. Если вы даете ему слишком много на чай, он становится в подъезде и издевается над вами с мальчиком, приставленным к шляпам. Когда питтсбуржец желает тратить деньги и имеет на это время, он остается у себя в Питтсбурге. Там-то мы и поймаем его.
Ну, чтобы сжатый рассказ сжать еще больше, мы с Энди спрятали наши порош ки из парижской зелени и антипирина, а также альбомы в погреб к одному приятелю и двинулись в Питтсбург. У Энди не было специально разработанного проспекта мошенничеств или вымогательств, но он всегда имел массу уверенности в том, что его безнравственная натура окажется на высоте всякого случая, какой бы ни представился.
В качестве уступки моим идеям насчет самоохраны и честности он пообещал, что если мне придется принять активное и предосудительное участие в каком-нибудь маленьком деловом приключении, каковое мы могли бы там обработать, то налицо будет нечто актуальное и распознаваемое чувствами осязания, зрения, вкуса или обоняния, чтобы передать это нечто жертве в обмен за деньги, и чтобы, таким образом, моя совесть могла оставаться спокойной. После этого я почувствовал себя лучше и с большей смелостью вошел в эту нечистую игру.
-- Энди, -- сказал я, когда мы блуждали в дыму по засыпанной угольной пылью дороге, которую называют Смитфилдской улицей, -- а придумали вы, как мы устроим, чтобы познакомиться с этими коксовыми королями и чугунными выжималами? Не то чтобы я хотел умалить свои достоинства или систему поведения в гостиных, или уменье обращаться с вилкой для оливок и с ножом для пирогов, -- говорю я, -- но не окажется ли антрэну [Джефф ошибочно употребляет выражение entre nous -- между нами (фр.) (примеч. ред.)] в салоны этих бурбонов-курильщиков труднее, чем вы воображаете?
-- Если тут вообще есть какой-нибудь барьер, -- говорит Энди, -- то это наша утонченность и унаследованная культура. Питтсбургские миллионеры -- публика демократическая, простая, с нетронутым сердцем, без претензий. Они грубы, но манеры у них некультурные, и хотя обращение у них буйное, нешлифованное, однако под всем этим скрывается много невежливости и неучтивости. Все они только недавно поднялись из темных низов, -- говорит Энди, -- и хотят жить по-прежнему, привычному, пока город не обзаведется аппаратами для уничтожения дыма. Если мы будем держаться просто, без аффектации, не станем слишком избегать кабачков и будем шу меть, как ввозная пошлина на рельсы, то нам не составит никакого труда сойтись по- товарищески с некоторыми из них.
Три-четыре дня мы с Энди слонялись по городу, соображая положение. Узнали в лицо нескольких миллионеров.
Один имел обыкновение останавливать свой автомобиль перед нашим отелем и требовать, чтобы ему вынесли кварту шампанского. Лакей откупоривал бутылку, миллионер приставлял горлышко ко рту и пил прямо из бутылки. Это доказывало, что он, прежде чем нажил деньги, был выдувальщиком бутылок на стеклянной фабрике.
Раз вечером Энди пропустил обед в отеле. Около одиннадцати часов он вошел ко мне в комнату.
-- Одного подцепил, Джефф, -- говорит он. -- Двенадцать миллионов. Нефть, прокатные заводы, натуральный газ, недвижимая собственность. Славный человек; никакого чванства. Скопил весь капитал за последние пять лет. Теперь набрал профессоров, чтобы они его обучали искусству, литературе и тому подобной ерунде. Когда я его увидал, он только что выиграл пари в десять тысяч долларов у господина из Стального треста, утверждая, что сегодня будет четыре самоубийства на Аллэгенских прокатных заводах. По этому случаю всякий, кто попадался на глаза, подходил к нему и выпивал за его здоровье. Он воспылал любовью ко мне и пригласил меня пообедать с ним. Мы отправились в ресторан на Брильянтовом бульваре и, усевшись за столик, пили искристый мозельвейн и ели тертые ракушки и яблочные оладьи.
Потом он захотел показать мне свою холостую квартиру на улице Свободы. Он нанимает там десять комнат над рыбным рынком, с правом пользоваться ванной этажом выше. Сказал мне, что обстановка этой квартиры обошлась ему в восемнадцать тысяч долларов, и я верю этому.
В одной комнате он собрал картин на сорок тысяч долларов, в другой -- редкостей и древностей на двадцать тысяч. Его фамилия -- Скаддер, ему сорок пять лет, берет уроки на рояле и получает из своих нефтяных фонтанов пятнадцать тысяч бочек в день.
-- Так, -- говорю я. -- Пробная пробежка удовлетворительна. Но какого черта? На кой прах нам художественный хлам? Или нефть?
-- Нет, -- говорит Энди, озабоченно усаживаясь на постель, -- этот человек скроен не по шаблонной мерке. Когда он показывал мне свое собрание художественных редкостей, лицо у него сияло, как дверца коксообжигательной печи. Он говорит, что если у него пройдут кое-какие крупные дела, то он такого наделает, что собранная Дж. П. Морганом коллекция ковров из мелочных лавочек и стекляруса [род бисера, разноцветные трубочки из стекла (примеч. ред.)] из Августы, штат Мэн, покажется чем-то вроде содержимого страусова зоба, отброшенного волшебным фонарем на экран.
-- А потом он показал мне маленькую резную вещицу, -- продолжал Энди, -- всякий понял бы, какая это удивительная штука. По его словам, ей что-то вроде двух тысяч лет. Это цветок лотоса с женским лицом внутри, вырезанный из твердого куска слоновой кости.
Скаддер заглядывает в каталог и рассказывает про нее. Пару таких штучек сработал египетский резчик по имени Хафра для фараона Рамзеса II в таком-то году. Второй никак нельзя было разыскать. Торговцы старьем и клопы-антиквары в погоне за ней исползали всю Европу, но, по-видимому, штучка погибла. За свою Скаддер заплатил две тысячи долларов.
-- Ну, ладно, -- говорю я, -- все эти россказни для меня все равно что журчание ручья. Я думал, мы приехали сюда поучить миллионеров, как делаются дела, а вовсе не учиться у них искусству?
-- Потерпите, -- кротко говорит Энди, -- мы, может быть, скоро увидим, что дым расходится.
Все следующее утро Энди не было дома. Я его не видал до самого полудня. Вернувшись в отель, он провел меня через приемную к себе в комнату, там вынул из кармана кругловатый сверточек величиной с гусиное яйцо и развернул его. Оказалось, что это резная вещица из слоновой кости, точь-в-точь как он описывал мне ту, что находится у миллионера.
-- Я только что зашел в лавочку, где перепродается всякое старье, -- говорит Энди, -- и вдруг вижу, что из кучи старых кинжалов и всякого хлама торчит эта штучка. Лавочник сказал, что она у него уже несколько лет, и ему помнится, что ее спустил какой-то араб, или турок, или вообще какой-то иностранный проходимец из тех, что живут внизу у реки.
Я предложил ему за нее два доллара, но, должно быть, не сумел скрыть, что она мне нужна, так как он сказал, что разговаривать о цене меньше тридцати пяти долларов значило бы вырывать кусок хлеба изо рта его детей. В конце концов я получил ее за двадцать пять долларов.
-- Джефф, -- продолжает Энди, -- это настоящий дубликат вещицы Скаддера. Абсолютно схожи, как две капли воды. Он заплатит за нее две тысячи долларов, потратив на разговоры не больше времени, чем на то, чтобы заткнуть себе салфетку за воротник. И почему бы этой штучке не оказаться действительно тем дубликатом, который вырезал тот древний египетский цыган?
-- В самом деле, почему бы и нет? -- говорю я. -- А как нам устроить, чтобы за ставить его добровольно купить эту штучку?
У Энди план был уже готов, и я расскажу вам, как мы его выполнили.
Я надел синие очки, облачился в черный фрак, взъерошил волосы и превратился в профессора Пикклмана. Отправился в другой отель, прописался и телеграфировал Скаддеру, чтобы он тотчас же приехал ко мне по важному художественному делу. Меньше чем через час лифт поднял его ко мне. Это был человек сумрачного вида, с голосом, как труба, от него пахло коннектикутскими одеялами и нефтью.
-- Алло, професс! -- орет он. -- Как ваши дела?
Я еще больше ерошу волосы и через синие очки выпучиваю на него глаза.
-- Сэр, -- говорю я. -- Вы -- Корнелус Т. Скаддер? Из Питтсбурга, штат Пенсильвания?
-- Это я, -- говорит он. -- Пойдем, выпьем.
-- У меня, -- говорю я, -- нет ни времени, ни желанья предаваться таким вредоносным и пагубным развлечениям. Я приехал из Нью-Йорка, -- говорю я, -- по вопросу, касающемуся афе... по вопросу, касающемуся искусства.
Я узнал, что вы являетесь собственником одной египетской вещицы, вырезан ной на слоновой кости во времена Рамзея II и изображающей голову царицы Изиды в цветке лотоса. Было вырезано только две таких вещицы. Одна долгое время считалась утраченной. Но недавно я открыл ее и приобрел в лавочке. в малоизвестном венском музее. Я хочу приобрести и вашу, назначьте цену.
-- Ну, это уж дудки, професс! -- говорит Скаддер. -- Вы нашли другую? Чтобы я продал? Нет. Полагаю, что Корнелиусу Скаддеру нет нужды продавать то, что он желает сохранить. Вы привезли эту вещицу с собой, професс?
Показываю ее Скаддеру. Он ее тщательнейшим образом рассматривает.
-- Это то самое, -- говорит он. -- Это точный дубликат моей, линия в линию, завиток в завиток. Я вам скажу, что я сделаю, -- говорит он. -- Не продам, а куплю. Даю за вашу две с половиной тысячи долларов.
-- Если вы не продадите, я продам, -- говорю я. -- Пожалуйста, крупными бумажками. Я не люблю тратить слова. Сегодня же ночью я должен вернуться в Нью- Йорк. Завтра утром у меня лекция в аквариуме.
Скаддер посылает вниз чек, и отель его оплачивает. Он уходит со своей древней штучкой, а я спешу в отель к Энди, как мы уговорились.
Энди ходит взад и вперед по комнате и посматривает на часы.
-- Ну? -- говорит он.
-- Двадцать пять сотен, -- говорю я. -- Наличными.
-- У нас всего одиннадцать минут, -- говорит он, -- до отхода поезда на Запад. Берите свой чемодан.
-- Что за спешка? -- говорю я. -- Дело чистое. Если даже это только поддел ка оригинальной вещицы, то ему потребуется некоторое время, чтобы догадаться об этом. Он был уверен, что вещь настоящая.
-- Она и была настоящая, -- говорит Энди. -- Это его собственная. Когда я вчера рассматривал его достопримечательности, он на минуту вышел из комнаты, а я ее и прикарманил. Значит, не угодно ли вам взять свой чемодан и поторапливаться?
-- В таком случае, -- говорю я, -- к чему же была вся эта история, будто вы разыскивали другую в лавочке...
-- О, -- говорит Энди, -- из уважения к вашей совестливости. Идем!