Одоевский Владимир Федорович
Необойдённый дом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.41*48  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Древнее сказание о калике перехожей и о некоем старце.


  
  
  

    В. Ф. Одоевский. Необойдённый дом

  
  
   Древнее сказание о калике перехожей и о некоем старце
  ______________________________________________________________________
  
   Ростов-на-Дону, Издательский Дом "Проф-Пресс", 2001
   Серия "Для маленьких друзей. Сказки"
   OCR Dauphin, 2004
  ______________________________________________________________________
  
   Посв. В.А.Жуковскому
  
   Давным-давно, в те годы, которых и деды не запомнят, на заре
  ранней, утренней шла путем-дорогою калика перехожая [*]; спешила она
  в Заринский монастырь на богомолье, родителей помянуть, чудотворным
  иконам поклониться. Недолог был путь - всего-то вёрст десять, да
  старушка-то уж не та, что бывало в молодые лета; идёт-идёт да
  приостановится: то дух занимает, то колени подгибаются. Вот слышит
  она, в монастыре звонят уж к заутрене. "Ахти, - сказала она, -
  замешкалась я, окаянная; не поспеть мне к заутрене, хоть бы Бог привёл
  часов-то не пропустить". Смотрит - а к лесу идёт тропинка прямо на
  монастырь. "Постой-ка, - подумала старушка, - дай Бог память; я,
  кажись, в молоды лета по той тропинке хаживала, ведь ею вдвое ближе,
  чем обходом идти". И старушка своротила в лес на хожалую тропинку. Так
  и обдало нашу калику смолистым запахом сосен, и силы её подкрепилися.
  -------
  [*] Калика перехожая - так на Руси называли паломников, странников,
  ходивших на богомолье по монастырям.
  -------
   Красное солнышко на восходе играет по прогалинам, птицы очнулись
  и кормят детёнышей, медвяная роса каплет с ветвей; старушка идёт да
  идёт; благовест ближе да ближе, а лес всё гуще да гуще. Идёт она час,
  идёт и другой, а всё не видать конца леса; вот и благовест перестал,
  и тени от деревьев сделались короче - а всё не может старушка выйти из
  леса; оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом лишь
  темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого; а у
  старушки уже ноги едва двигаются и в горле пересохло; жажда томит, в
  глазах темнеет; но всё идёт она, едва шаг за шагом переступает; вдруг
  пахнуло на неё живым дымом, а вот невдалеке и лес проредел; старушка
  перекрестилась, закусила стебелёк щавеля, и с того у калики словно
  силы прибавилось. Прошла с десяток шагов - перед нею поляна; посреди
  поляны дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовые ворота на запоре - не
  видать ни души христианской; у ворот скамеечка; калика присела и
  пригорюнилась. Вот залаяла в подворотне цепная собака, калитка
  отворилась, и вышел малой лет пятнадцати, подстрижен в кружок, в
  красной рубахе, ремнём подпоясан; он искоса посмотрел на старуху,
  отряхнул волоса, подпёр боки руками и молвил:
   - А кого тебе здесь надобно, старушонка?
   - Ах, родимый; никого мне не надобно; шла я на богомолье в
  монастырь да заблудилась и из сил выбилась; не дай умереть без
  покаяния, дай водицы испить.
   Молодой малый поглядел в раздумье на старуху, ещё раз встряхнул
  головою, вошел в калитку и чрез минуту возвратился; в одной руке нёс
  он ковш с ячным квасом, в другой - краюху свежего хлеба с бузою [*].
  -------
  [*] Буза - здесь: соль.
  -------
   Старушка кваску прихлебнула, хлебцем закусила и стала как
  встрёпанная.
   - Спасибо тебе, добрый человек, - сказала она, - душеньку отвёл.
  Бог тебя наградит, что старуху призрел.
   - Ты, однако же, не долго здесь калякай, - промолвил малой в
  красной рубахе. - Отдохнула и ступай своею дорогою; а то неравно
  хозяева наедут - несдобровать тебе, старушонка.
   - Да кто же они такие, родимой?
   - Да у нас здесь, бабушка, - отвечал малой улыбаючись, - весёлые
  люди живут; зелено вино пьют, в зернь [*] играют, красных девок
  целуют, людей режут.
  -------
  [*] Зернь - игра в кости или в хлебные зёрна.
  -------
   - Ах, родимый, родимый! Никола тебе навстречу - как же ты с такими
  людьми живёшь?
   - Э, бабушка, не твоё дело. Ступай отсюда, пока жива; говорят
  тебе, наедут сюда хозяева, увидят, что чужие очи наш притон обозрили,
  - не спустят тебе, И я-то уж так сжалился над тобою оттого, что
  покойницу бабушку напомнила, которая, бывало, меня малого на руках
  носила да пряником кормила... Ну, ступай же... вот этой тропинкой
  прямо, уткнёшься на монастырь.
   - Иду, иду, родимый, кто бы ты ни был, спасибо тебе... награди
  тебя Бог, вразуми тебя Господь.
   И опять пошла старушка путём-дорогою, идёт час, идёт и другой. "Не
  успела к заутрене, - думает, - не поспела и к ранней обедне;
  авось-либо Бог приведёт хоть у поздней помолиться".
   Вот и солнце поднялось выше, роса обсохла, по лесу поднимается
  душистый пар донника и Божьей зари, рой мошек жужжит и кружится по
  прогалинам. А старушка идёт и идёт. Благовест всё ближе да ближе, а
  лес всё гуще да гуще.
   Идёт она час, идёт другой; уже почти нет теней от деревьев, и нет
  конца леса. Оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом
  лишь темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого. А
  старушка идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес проредел.
  "Слава Богу, - думает, - насилу дотащилась!" Собрала последние силы...
  смотрит, - а пред ней опять та же поляна, а на поляне тот же дубовый
  дом с закрытыми ставнями, тесовы ворота на запоре - и не видать ни
  души христианской.
   - Ах я, окаянная, опять заблудилась, опять к тому же месту пришла.
   Делать нечего; старушка присела в тени и пригорюнилась; цепная
  собака залаяла в подворотню; калитка отворилась, и вышел парень лет
  тридцати пяти, в красной рубахе, ремнем подпоясан.
   - А, здорово, старушонка, подобру ли, поздорову поживаешь; сколько
  лет, сколько зим с тобой не видались, а всё я тебя тотчас узнал, ты ни
  на волос не переменилась... как была, так и есть!
   - Не запомню, родимый, Никола тебе навстречу; а, кажись, я тебя
  сроду не видывала.
   - Эх, старушка, ты верно уж из памяти начала выживать; помнишь,
  лет двадцать тому назад, ты к заутрене шла да заблудилась, а я ещё
  тебя хлебом кормил да дорогу тебе показывал; я так теперь на тебя
  смотрю.
   - Что ты, родимый, Никола тебе навстречу; была я здесь, знаю,
  выходил ко мне малой лет пятнадцати и, спасибо ему, хлебом накормил.
   - Да то ведь я-то и был, старушонка.
   - И, что ты, родимой! Это было сегодня поутру, и выходил ко мне
  малый лет пятнадцати, а ты, Бог тебя помилуй, уже в возрасте.
   - И, старушка, ты уж из ума начала выживать; какое поутру, говорят
  тебе, уж лет двадцать тому ты сюда приходила, вот на этой скамеечке
  сидела; помнишь?
   - Как не помнить, родимой, только вишь ты, было это сегодня
  поутру, а дотолева здесь я никогда не бывала.
   - Ну, я вижу, с тобой до бела света не сговоришь, совсем из памяти
  выжила... Посмотрю я на тебя, измучилась ты, старушонка, пот с тебя
  так градом и катит, дай вынесу тебе рушник отереться.
   Так промолвил парень в красной рубахе, вошёл в калитку и скоро
  возвратился оттуда с полотенцем, вышитым красною белью.
   Едва старушонка взяла его в руки, как вскрикнула:
   - А откуда, родимой, у тебя это полотенце?
   - Откуда бы ни было, - отвечал парень сердито, - знай утирайся.
   - Да ведь это полотенце-то я шила сынишке на дорогу.
   - Сынишке, - повторил парень. - А какой он из себя был?
   - Ах, мой сынишка славный малой... да разве ты знаешь его?
   - Говорят тебе: каков он из себя был?
   - Малой лет пятнадцати, светло-русый, волосы в кудряшках, в синем
  зипуне, в поярковой шляпе.
   - Светло-русый, волосы в кудряшках? - повторил мрачно парень в
  красной рубахе. - Ну, жаль, старуха, что не знал.
   - Да что ж с ним сталось, родимый? - сказала старушка испугавшись.
   - Да так, ничего, - отвечал парень. - Запиши его в поминанье...
  его в живых больше нет.
   Наша калика перехожая так и ударилась об землю и зарыдала.
   - Ну, полно рюмиться-то, мёртвого не воротишь.
   Старушка очнулась.
   - Как же ты знаешь, родимой, что его в живых не стало, полно,
  правда ли это?
   - Ещё правда ли? Ещё знаешь ли? Вольно тебе было его на святость
  воспитать: заманили его сюда; видим, малой славной, думали, будет из
  него путь; говорим ему: будь нашего сукна епанча [*], а он руками и
  ногами, заартачился...
  -------
  [*] Епанча - широкий плащ без рукавов.
  -------
   - Ну, так что ж, батюшка?
   - Ну, что ж? Вестимо дело, карачун [*] ему дали, да и пустили на
  Волгу окуней ловить.
  -------
  [*] Карачун - смерть, погибель.
  -------
   Старушка снова зарыдала.
   - Скажи, родимый, хоть с покаянием ли он Богу душу отдал?
   - Ну, вестимо нам было к нему не попа приводить, а молиться-то он
  молился, сердечной. Ну и полно рюмить, убирайся отсюда, не то наши
  наедут, и тебе то же будет, что и сынишке твоему.
   - Божья воля, отец мой; покажи только дорогу, куда до пустыни
  дойти; сына помянуть, за тебя Богу помолиться.
   - За меня? Полно обманывать, я чай, проклинать меня будешь.
   - Нет, родимый! Что проклинать! Буду молиться о спасении грешной
  души твоей.
   Парень задумался.
   - Странна ты, старуха, - сказал он после некоторого молчания. -
  Сколько я душ погубил, молодых и старых, всякого пола и возраста, и
  рука не дрогла, а вот каждое твоё слово как ножом душу режет, и рука
  на тебя не поднимается... ну, убирайся отсюда, пока не осерчал, ступай
  этой тропинкой, так прямо и уткнёшься на монастырь.
   И старушка опять идёт путём-дорогою, рукавом слезинки утирает.
   - Наказал меня Бог, - говорит, - не поспела, окаянная, ни к
  заутрене, ни к обедне, авось-либо Бог приведёт за вечерней помолиться.
   Вот идёт она, идёт час, идёт и другой; а в полях стада убрались,
  посередь леса птицы прикорнули, выходила туча грозовая со частым
  дождичком; и опять всё очнулось; стада голос дали, птицы вспорхнули;
  вот послышался в пустыни и благовест к вечерне. Благовест всё ближе да
  ближе, а лес всё гуще да гуще.
   Идёт старушка час, идёт и другой; вот и благовест перестал, солнце
  ниже опустилось, и далеко, далеко потянулась тень от деревьев, а всё
  не видать конца лесу. Оглядывается калика: спереди тропинка, сзади
  тропинка, а кругом лишь темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса
  человеческого. А калика идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес
  проредел. "Слава Богу, - говорит калика перехожая, - насилу-то
  дотащилась!" Собрала последние силы, смотрит, - пред ней опять та же
  поляна, а на поляне тот же дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовы
  ворота на запоре - и не видать ни души христианской.
   - Ах, прости, Господи, - сказала старушка, - опять я на то же
  место пришла, окаянная, а уж и сил нет больше идти; не пускает Бог до
  пустыни дойти; буди твоя святая воля.
   Старушка села под дерево и пригорюнилась.
   Собака залаяла в подворотне, калитка отворилась, выходит старик
  лет шестидесяти, седой как лунь, на клюку опирается.
   - А, старушонка, - сказал он, - подобру ли, поздорову ли ты
  живёшь? Сколько лет, сколько зим с тобой не виделись. Да ты, видно,
  века не изживаешь, какая была, такая и есть, нисколько не
  переменилась; а ведь мы лет двадцать с тобой не видались.
   - Кажись, я тебя, родимый, сроду не видывала, - отвечала старуха.
  - Была я здесь, и не один раз, да только сегодня поутру, да в полдень;
  выходил ко мне парень в красной рубахе и сказал мне горькую весточку.
   - Да это я самый и был; помнишь, рушник тебе подавал; только будет
  тому лет десятка два и более; правда, я с той поры много переменился;
  кажись, и не стар я летами, а уж куда похирел; буйная молодецкая жизнь
  загубила; да как же ты-то нисколько не переменилась, вот как теперь на
  тебя смотрю?
   - Ну уж я и ума не приложу, родимой; из памяти, что ли, я в самом
  деле выжила; знаю только то, что была я здесь поутру, а тебя сроду не
  видывала.
   - Подлинно так, - сказал старик, - и я ничего не понимаю; что-то
  тут чудное деется; вот уж двадцать лет тому ты мне то же говорила;
  много с той поры воды утекло, много грехов я на душу свою положил!
  Однако нечего здесь долго толковать; наши наедут, несдобровать тебе,
  убирайся отсюда, покуда жива.
   - Нет, родимой, уже как хочешь, не пойду я отсюда, ноги не держут.
   - Что ты, неразумная; да ведь наедут товарищи - убьют тебя.
   - Да будет воля Божия.
   - Что ж ты, небось, смерти не боишься?
   - Да чего ж её бояться? Придёт час и воля Божия.
   - Так ты смерти не боишься, - повторил старик и задумался. - Ну,
  - прибавил он помолчавши, - я так смерти боюсь.
   - Молись Богу, родимой, Никола тебе навстречу, - так и не будешь
  смерти бояться.
   - Мне молиться? Да неужли Бог услышит мою молитву?
   - Вестимо, что услышит, когда помолишься с покаянием.
   - Да ты знаешь ли, старушонка, с кем ты говоришь; если б ты знала
  да ведала - сколько я душ погубил неповинных; нет беззакония, которого
  бы я не сделал; нет греха, в котором бы не окунулся, - и ты думаешь,
  что меня Бог помилует?..
   - Покайся, Бог помилует.
   - Поздно, старушка! Уж и сна у меня нет, только заведу глаза, как
  и вижу - ко мне тянутся кровавые руки; вижу, как теперь тебя вижу,
  посинелые лица, помертвелые очи; а в ушах-то и крик, и визг, и стон,
  и проклятия; мне ли молиться, старушка! У Господа столько и милости не
  достанет.
   - Молись, говорю тебе, у Бога милости много, и не перечесть,
  родимой.
   Старик задумался.
   - Знаешь ли, что тебе скажу? - проговорил он. - Скажу тебе правду
  истинную: я часто о тебе вспоминал; приходили мне на память твои речи;
  помнишь, как ты о младом обо мне молилась, чтобы Бог вразумил меня;
  помнишь, как обещала молиться, когда я сына твоего убил; я ничего не
  запамятовал, и всё мне хотелось потолковать с тобой о душе моей; ах,
  черна она, родимая, как смоль чёрная, и горюча она, как кровь тёплая;
  ну, слушай - здесь тебе сидеть не годится, наедут, увидят; пойдём в
  избу, там я тебе найду укромное место.
   Он подал руку старушке, она оперлась на его клюку и потащилась в
  дом; в сенях старик поднял половицу.
   - Ступай вниз, - сказал он, - да держись за верёвку, не то
  споткнёшься.
   Старушка сошла в подполицу, тёмную, тёмную; свет проходил только
  сверху в отдушины; по стенам стояли ларцы, сундуки, скрынки, баулы
  разного рода, всякая посуда; по стенам развешаны ножи, ружья и всякого
  платья несметное множество.
  
   - Это наша кладовая, - сказал старик, - не даром она нам
  досталась.
   Старушка творила молитву и шла далее. Прошла одну горницу, другую,
  третью; видит, всё по порядку: в одной скарб домашний, в другой
  мужское платье, в третьей женское, камни самоцветные, жемчуг, серьги
  и ожерелья.
   - Душно здесь что-то, дедушка, - сказала она.
   - И мне душно, - вскричал старик. - Как подумаешь да погадаешь,
  что под этими платьями всё были живые люди и что ни один из них своею
  смертью не умер, то так мороз по жилам и пробегает; всё кажется, что
  под платьями люди шевелятся; ну да нечего делать, прошлого не
  воротишь; садись-ка вон там в уголку на сундук; там из отдушины
  ветерок подувает.
   Старушка села, едва переводя дыхание; смотрит - над головою у ней
  платье камковое цареградское, сарафаны золотые, парчовые и под ними,
  прямо против её глаз, жемчужные, янтарные ожерелья, монисты, а между
  ними на бисерной нитке крест с ладанкою.
   Старушка не взвидела света, схватилась за ладанку и горько
  заплакала.
   - Скажи, дедушка, не обманывай, откуда ты взял это ожерелье?
   - А что оно, знакомо тебе, что ли? - спросил старик, задрожав.
   - Как не знакомо, - сказала старушка, - это ожерелье моего
  ненаглядного сокровища, моей дочери.
   Старик повалился ей в ноги.
   - Ах, мать родная, - завопил он, - кляни меня, - нету в живых
  твоей дочери; не пожалел я её красы девической; замучил я её вот этой
  рукою; билась она, сердечная, как горлица; молила меня, чтоб позволил
  ей хоть перекреститься, - и до того я её не допустил.
   Старушка пуще заплакала.
   - Ну, отпусти тебе Бог, - сказала она, - много греха ты принял на
  свою душу.
   - Где Богу мне отпустить, - вопил старик в забытьи, - нету
  прощения грехам моим; нет мне спасения ни в сём, ни в будущем мире.
   - Не бери ещё нового греха на свою душу, родимый, не мертви душу
  отчаянием: уныние - первый грех, покайся да молись, у Бога милости
  много!
   - Что ты говоришь, мать родная, - вопил старик, - где Богу
  простить меня - да ведь и ты не простишь меня...
   - Нет, не говори этого, родимой, Никола тебе навстречу, - как не
  простить; много ты согрешил, последнее моё утешение отнял, - но да
  простит тебе Бог, как я тебя прощаю... только покайся...
   - И в молитвах помянешь грешного раба Фёдора?..
   - И в молитвах помяну...
   Старик пуще зарыдал.
   - Нет, мать родная, уж не покину я тебя теперь, - жутко мне здесь
  оставаться; веди меня куда хочешь, где бы я мог тебе на свободе свою
  душу раскрыть, все грехи мои исповедать, наказанье принять.
   - Не моё то дело, родимой; а если Бог твою мысль просветил, то иди
  в пустынь, спроси настоятеля, он тебе укажет, что делать.
   Они вышли из дома, солнце заходило, лёгкий ветерок повевал с
  востока; в пустыни слышался благовест ко всенощной [*]. Недолго шли
  старик со старухою - пустынь была в полверсте, не больше, - и дорога
  из леса шла к ней прямая.
  -------
  [*] Всенощная - вечерняя служба в церкви.
  -------
   Божий храм сиял во всём благолепии; тысячи свеч блистали у
  золочёных икон; невидимый хор тихо пел славу Божию; дым из кадильниц
  подымался ввысь светлым облаком; на паперти, в притворе [*] стояла
  толпа народа; едва старушка могла пробраться в церковь. В толпе кто-то
  сказал ей на ухо: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". Старушка
  перекрестилась, стала к сторонке и горячо молилась сперва о грешном
  рабе Фёдоре, потом и об убиенных им, а потом и о себе грешной, -
  молилася не без слез, но с верою и надеждой.
  -------
  [*] Паперть - церковное крыльцо; притвор - передняя часть церкви,
  следующая сразу за папертью.
  -------
   Всенощная отошла; миряне стали подходить к иконам; и старушка
  поднялась с места. Смотрит - перед нею идёт светло-русый мужчина с
  виду лет пятидесяти, здоровый и свежий; за ним, видно, жена его и дети
  уже на возрасте; а за этою семьёю - другая, женщина лет пятидесяти, с
  нею муж и также дети на возрасте. Сердце забилося у старушки -
  вспомнила она про детей. "Теперь и они были б такие"; утёрла слезу
  рукавом, перекрестилась и пошла также к иконам прикладываться.
  Приложилась - вышла на паперть, - смотрит, а за нею идут обе семьи и
  пристально на неё смотрят; старушка обернулась - лампадою от иконы
  осветилось лицо её. Светло-русый мужчина подошёл к старушке,
  поклонился и начал было: "Позволь тебя спросить, бабушка..." - да как
  заплачет, да как кинется ей в ноги: "Ты ли это, наша мать родная? Где
  ты была, куда пропадала? Мы уж тебя и в живых не чаяли".
   За ним и женщина кинулась старухе в ноги.
   - Ты ли это, матушка? Уж где мы тебя ни искали! Все очи по тебе
  выплакали.
   - Вы ли это, дети? - говорила старушка сквозь слезы. - Как вас Бог
  помиловал? Что с вами было?
   - Как и рассказать, матушка, - отвечал светло-русый мужчина. - Как
  ты пошла на богомолье сюда в пустынь, мы пождали тебя день, другой, -
  видим, нет тебя, и пошли на поиск: и приходили в монастырь, и весь лес
  исходили, и голосом тебя кликали, и прохожих спрашивали - ниоткуда ни
  весточки. Прошёл год, прошёл и другой, прошло пять и десять; уж давно
  мы тебя, родную, за упокой поминали, горевали да плакали. Прошло ещё
  лет с десяток, меж тем за сестру присватался человек изрядный, и я
  нашёл себе по сердцу невесту, мы побрачились, родимая, прости, что без
  твоего благословения - мы тебя в живых не чаяли, - вот посмотри, и
  внучата твои...
   Горько было нам без тебя, родимая, - часто поминали мы о тебе, -
  но во всём другом была нам несказанная благодать Божия. Все мы
  здоровы, дети нам утешение; что ни посеем, сторицею взойдёт; в
  торговлю пустим - нежданная прибыль; словом, что ни предпримем - как
  будто святой о нас старается, невесть откуда со всех сторон добро нам
  в дом идёт.
   Старушка сотворила в глубине сердца благодарную молитву.
   - А цел ли у тебя рушник, который я тебе шила? - спросила она,
  улыбаясь.
   - Ах, родная, не прогневись; чудное дело свершилось. Давным-давно,
  лет тридцать, вижу я сон, будто хожу по лесу и ищу тебя и вот будто бы
  слышу твой голос, - иду, иду, вдруг вижу, как будто поляна передо
  мною, а на поляне дубовый дом с закрытыми ставнями, ворота на запоре,
  и вышли из дома незнакомые люди и стали звать меня к себе, я не пошёл
  - а они бросились на меня, ограбили, отняли твой рушник, меня изранили
  - и бросили в реку. Тут я проснулся; поутру смотрю - нет твоего
  рушника, уж где ни искали, никак найти не могли. Лет через десять
  потом сестре чудится такой же сон, видит она, как будто тебя ищет по
  лесу и голос твой слышит - вдруг перед ней поляна, на поляне такой же
  дубовый дом с закрытыми ставнями, ворота на запоре, - из дома
  выскочили незнакомые люди, ограбили её, отняли у ней ожерелье, её
  изувечили и бросили в реку - тут проснулась сестра, смотрит - нет на
  ней твоего ожерелья; уж не гневи себя на нас за эту потерю, родная, -
  мы к ней и ума приложить не умеем.
   - Ничего, детушки, я так, из любопытства только спросила.
   - Да где же ты была, родная?
   - Не спрашивайте, была я по воле Божией; а теперь войдёмте лучше
  опять в церковь да отслужим молебен, - а потом покормите меня, родные,
  - у меня с утра крохи во рту не было... с утра! - повторила про себя
  старушка, качая головою. - Чудны дела твои, Господи!
   Вся семья вошла в церковь; опять невидимый голос прошептал в ухо
  старушке: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". В тёмном углу
  распростёртый лежал старик и лицом ударял себя о холодные камни.
   Протекло лет тридцать с той поры. Однажды настоятель отдалённого
  монастыря на Белом море призвал к себе иеромонаха [*]:
  -------
  [*] Иеромонах - монах в сане священника.
  -------
   - Отец Феоктист, - сказал он, - в ближнем селении умирает
  стадвадцатилетняя старица, просит исповеди; приходский владыко ушёл с
  требами [*], - ты на очереди, но боюсь послать тебя хворого,
  измождённого постом и бдением, - не дойти тебе до селения...
  -------
  [*] Требы - церковные таинства и обряды (причастие, отпущение грехов
  и т.д.).
  -------
   - Господь пошлёт силу, - отвечал старец, - позволь сотворить
  послушанье.
   Радость была в доме стадвадцатилетней старицы, когда узнали, что
  посетит её отец Феоктист; всем знаемо было благочестие престарелого
  инока. Во власянице, отягченный веригами [*], едва дышащий подошёл
  старик к умирающей - вся многолюдная семья до земли поклонилась ему.
  Но как взглянул он на умирающую, так и заплакал горючей слезою.
  -------
  [*] Вериги - цепи, тяжёлые железные предметы, которые носят на голом
  теле для смирения плоти.
  -------
   - От тебя ли Бог привёл меня услышать греховную повесть? Узнаёшь
  ли ты меня, святая? Помнишь ли ты грешного раба Фёдора, спасённого
  тобою? Прошло много лет - Бог сподобил меня и принести покаяние, и
  понести казнь, и получить помилование, сподобил и чина ангельского, -
  но и теперь, как вспомню о былом, сердце живою кровью обливается, лишь
  постом и молитвою душу свою освежаю... мне ли, недостойному, принять
  грехи твои, безгрешная?
   - Не говори так, святой отец, - отвечала умирающая. - Недаром Бог
  привёл ещё раз нам с тобою свидеться - в том новая милость его, чтоб
  не возгордилась я твоим покаянием... Сотвори же послушание, святой
  отец... Прости и отпусти грехи дочери твоей духовной...
   Когда, тщетно прождав возвращения отца Феоктиста, родные вошли в
  комнату умирающей, было уже утро; лучи восходящего солнца светились на
  лицах старца и старицы, казалось, они ещё молились, - но уже души их
  отлетели в вечную обитель...
  ______________________________________________________________________
  
  Сказки русских писателей. - Ростов н/Д: Издательский Дом "Проф-Пресс",
  2001. - 512 с., илл. - ISBN 5-88475-508-2
  ______________________________________________________________________
  
  OCR dauphin@ukr.net
  
  --------------------------------------------------------------------
  "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.01.2004 16:24
  
  
  
  

Оценка: 4.41*48  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru