Немирович-Данченко Василий Иванович
Суд людской

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Василий Иванович Немирович-Данченко

Суд людской

   Скоро все крепко спали уже, только елисуец смотрел широко открытыми очами в бездонную пропасть неба, полного теперь ярко сверкающих звёзд. Молодой месяц давно скрылся за горы. В тёмной синеве раскидывался млечный путь. "Мостовою звёзд" зовут его лезгины. Вон красным блеском горит та, где в ожидании велений Аллаха пребывает Азраил, бесстрастный вестник смерти. Елисуец вздрогнул, глядя на неё. Не слетит ли оттуда завтра грозный ангел, чтоб поразить его... Разумеется, Хатхуа не даст ему пощады. С тех пор, как Курбан-Ага отдался русским, -- между ними кровь... Елисуец давно понимал невозможность бороться с железным кольцом неприятеля, всё теснее и теснее стягивавшим его горы. Его султанство никогда открыто не враждовало с гяурами. Напротив, оно было на их стороне, но Курбан-Ага хотел, чтобы мир царил повсюду в горах. И недаром он ещё ребёнком был послан в Тифлис, как аманат -- заложник. Его там приняли, как родного, отдали в семью генерала, который воспитывал мальчика. К сожалению, это продолжалось недолго! Аманатов через три года вернули в горы, и Курбан-Ага опять попал в свою дичь и глушь, но уже ознакомленный с условиями иной, более заманчивой жизни... Так он и рос дома, душой и телом принадлежа партии, требовавшей примирения с русскими. Он даже ездил в горы, проповедуя всюду покорность войскам, стоявшим у Дербента, Кубы и на Самуре. Но он не имел успеха. Зато, во время этой поездки, в Кабарде он встретил девушку, которую полюбил. Думать, чтобы кабардинка, да ещё княжна, вышла замуж за простого елисуйского агу -- дворянина, было бы безумием. Оставалось одно -- похитить её. Курбан с товарищами ночью подкрались к её сакле, зажгли её и в то время, как народ кинулся тушить огонь, в суматохе и шуме ага со своими выкрал княжну, связал её, сунул ей в рот платок с влажной землёй, чтобы девушка не кричала, и, перекинув её через седло, кинулся вон из аула. Его никто не видел. Девушку долго считали сгоревшей, пока не узнали, что она в елисуйском султанстве заперта в сакле у Курбан-Аги и стала уже его женою... Будь это с простым кабардинцем, -- дело бы кончилось ничем. Курбан уплатил бы отцу калым -- столько-то быков, коз, лошадей, устроили бы пирушку, и всё оказалось бы в порядке. Но княжна принадлежала к владетельному роду. Тут только одна кровь могла стереть оскорбление. И вот, между двумя фамилиями началась истребительная война. Отец Курбан-Аги и брат его были убиты в одном из елисуйских ущелий... Дядя кабардинской княжны зарезан у себя в сакле братом Курбана. Сверх того, молодой и предприимчивый Курбан-Ага несколько раз отбивал стада у родных княжны и раз даже увёл целый табун чудных кабардинских коней и продал его русским в Дербент. Потом он и сам переселился в Дербент и стал участвовать, как русский милиционер, во всех набегах и горных экспедициях наших в Дагестан. Кабардинцы, бывшие уже в союзе с Чечнёй и лезгинами, добились, чтобы Курбан-Агу всюду объявили изменником. Теперь всякий, встретивший его, должен был убить елисуйца.
   Вражда между Курбан-Агою и Хатхуа будет вполне понятна, если мы прибавим уже от себя, что украденная кабардинская княжна приходилась молодому предводителю партии родною сестрою.
   Ночь стыла. Ярче и ярче разгорались звёзды. Снизу доносился вой чекалок. Изредка похрапывали лошади да слышался отрывистый бред спавшего лезгина. Елисуйцу и в голову не приходило изменить клятве. К смерти, ожидавшей его завтра, он относился спокойно: "Кысмет!" [Так суждено!] В книге Аллаха написано, что ему, Курбан-Аге, завтра умереть, и никто, значит, спасти его не может. Надо только встретить свою участь как подобает мужчине и джигиту, чтобы салтинцы не смели говорить, что в груди у елисуйца бьётся бабье сердце... А отчего же и не умереть? Он знает, что смерть его не останется не отомщённой. Дети его подрастут, в свою очередь изловят где-нибудь Хатхуа или его детей, и кровь омоется кровью, так что душа его в горней обители возвеселится... Адат будет исполнен, и певцы в горах из рода в род, из поколения в поколение прославят его память. Старший сын Курбана -- Амед и теперь уж хоть куда. Едва ли найдётся в горах юноша, равный силой и храбростью этому львёнку. Жаль одно, ему не удастся предупредить друзей русских. Пожалуй, набег Хатхуа разрастётся, как лавина. Изо всех окрестных аулов к нему присоединятся всадники и воины, и на затерянные в горах крепостцы набросится уже громадная партия лезгин. А он должен был бы дать знать своим... Ну, значит, и на это не судьба!.. Ничего не поделаешь с нею.
   От его смерти семья не потеряет нисколько. У него отличная сакля в Елисуе. Русские его награждали щедро за службу.
   Он недавно купил и в Дербенте дом. На днях покрыл плоскую кровлю его киром и велел разрисовать пёстрыми птицами потолки, а по стенам пустил красно-жёлтые узоры и зелёные листья. После его смерти вдова переселится туда. Ей будет спокойно... Значит, так угодно Богу. Она знает, что у него в углу двора, у конюшен, зарыт старый котёл с золотыми монетами. Будет на что воспитать младших детей и сделать их настоящими джигитами, а старший сын его и теперь уж славится по всему ханству. О нём и заботиться нечего.
   Скорее бы только кончалась эта ночь.
   На востоке стало светлей. Тёмная синева неба там побледнела. Снизу потянуло ветром... Близок предрассветный час... Скоро день, а он ещё сном не подкрепил своих сил. Как бы завтра не показаться малодушным пред судом его врагов. Нет, они не должны видеть бледности на его лице, заметить дрожь в его руках. Надо заснуть.
   Курбан-Ага спокойно завернулся в бурку, и через несколько минут ровное дыхание его слилось с дыханием врагов. Теперь здесь всё спало.
   Когда кабардинский князь проснулся, за одной из гор уже раскидывалось розовое сияние. Он дотронулся до Джансеида, Селима и Хаджи Ибраима. Последний, как побывавший в Мекке, хотел было заунывно и печально запеть призыв к намазу, но Хатхуа остановил его.
   -- Пусть Курбан-Ага не говорит, что мы ему не дали выспаться перед смертью.
   Скоро весь лагерь был на ногах. Лезгины расстилали намазлыки, становились на них, совершая омовение.
   А Курбан-Ага спокойно спал.
   Даже угрюмый Ибраим и тот одобрительно улыбнулся.
   -- Смелая душа у этого елисуйца! Посмотри, он спит, как дома у себя в постели.
   Хатхуа сверкнул глазами и не мог уже сдержать себя, толкнул ногою Курбан-Агу.
   -- Вставай, Ага! Пора нам обоим предстать пред судом.
   Тот разом вскочил на ноги, раскинул бурку, встал на неё и совершил намаз.
   -- Я готов, Хатхуа!
   Лезгины выбрали тех, кто уже участвовал в боях с русскими.
   "Почётные люди" должны были судить Курбан-Агу.
   Хаджи Ибраим сел на большой камень, остальные разместились кругом.
   Когда всё было готово, Ибраим громко прочёл молитву.
   -- Курбан-Ага, князь Хатхуа, -- помните: между нами теперь невидимо присутствует ангел Аллаха. Всякую ложь, которая выйдет из ваших уст, -- он запишет и передаст ему! Говорите правду, хотя бы вам грозила смерть. Помните, смерть не бесчестна, а ложь покрывает весь род стыдом. Лгать можно только русским.
   -- Мне нет надобности говорить неправду, -- встал князь. -- Хатхуа не боится суда выборных.
   Он подошёл к Курбан-Аге и положил руку на плечо ему.
   -- Я требую головы этого человека.
   -- Что он сделал тебе?
   -- Мне? До этого никому нет дела! За обиду я сам мщу, и не судьям выдавать мне врага! Между нами канлы!.. Но, видит Аллах, -- во время газавата я бы забыл свои счёты. На это и потом будет много времени.
   -- Ты хорошо говоришь, князь! -- послышалось в собрании.
   -- Я требую головы этого человека, потому что он изменил нам, потому что он служит русским, потому что, если бы ему удалось вчера убить меня, он бы поехал к ним и предупредил их об опасности. Спросите его самого об этом.
   -- Правду ли говорит князь, Курбан-Ага?
   -- Правду.
   Ропот послышался кругом.
   -- Да неужели в тебе собачья душа, что ты спас бы врага от газавата?
   -- Да! Потому что я клялся ему, я служу ему...
   -- Смерть, смерть! -- вырвалось неудержимым криком из стоявших кругом рядов молодых лезгин.
   -- Молчать! -- грозно обернулся к ним Хаджи Ибраим. -- Здесь мы судим, а вы только слушайте и учитесь горскому адату и боевой правде... Курбан-Ага -- повтори ещё раз: совершив свою месть, ты бы поехал...
   -- Да! -- прервал его елисуец, -- я бы сейчас же -- у меня скакун лучше вашего -- я бы сейчас, не теряя ни одной минуты, кинулся за Шах-Даг, на Самур к ширванцам и тенгинцам, -- там стоят именно эти полки, и дал бы знать русским, что вы идёте на них...
   -- Смерть, смерть! -- раздалось уже в рядах судей.
   -- Смерть ему суждена давно... Ещё на джамаатах, три года назад, он объявлен изменником... Дело не в том... Но смерть мы должны ему выбрать, только выслушав его. Говори, Курбан-Ага, сколько тебе заплатили русские за чёрную измену?.. За сколько золотых ты продал родину и веру?
   -- Такой монеты ещё нет, чтобы купить меня! -- гордо поднял на него горящий негодованием взгляд Курбан-Ага... -- Русские мне, как всем служащим у них, платят жалованье, и, благодарение Аллаху, у меня отложено довольно, чтобы твоя сестра, -- оглянулся он на князя, -- после меня не знала нужды... Но за золото я не продаю души. У меня в роду таких не было... Вы хотите знать, чем меня купили русские?.. Я скажу вам... Потому что вы, глупые горные волки, не имеете понятия о том, что было вчера и что будет завтра, потому что вы, как листья под ветром, уноситесь туда, куда вас влечёт другая сила. Вы легковерны, как дети, и поддаётесь злому уговору, как женщины... Вы сами не знаете, какой судьбе обрекаете родину. Слушайте меня... Мне было десять лет, когда меня привезли в Тифлис аманатом [Аманат -- заложник. Таких брали из влиятельных семей, чтобы народ не подымался против владычества русских.]... Ещё недавно этот город курился пожарищем. Персы не оставили в нём камня на камне... Всюду стояли кровавые лужи, и под развалинами домов гнили десятки тысяч мертвецов. По улицам бродили шакалы и волки: они одни жирели от лёгкой добычи. Шах оставил им довольно трупов. Кругом была пустыня: деревни сожжены, жатвы вытоптаны, виноградники и сады вырублены... И вот пришли русские, и точно чудом каким-то, среди запустения и развалин поднялась новая жизнь -- выросли улицы, заблистали дворцы, зазеленели сады, раскинулись виноградники, и нивы стали радовать сердце народа, не знавшего до тех пор, что такое безопасность. Отовсюду из горных пустырей, из лесных дебрей возвращались, как рассеянные стада, бежавшие; скоро, ещё недавно покрытые кровью, Грузия и Кахетия закипели мёдом и молоком... Когда мы ехали в заложники, наши матери оплакивали нас. Они думали, что нас зарежут на главной площади перед идолами!.. Прости им, Аллах, их невежество!.. В лучшем случае, родные предполагали, что нас заставят молиться их Богу и перейти в их веру... Что же мы увидели?.. На Майдане вся изукрашенная стоит наша мечеть, другая на Авлабаре... третья -- посреди русского города... Муллы почтены, как и русские священники... Ни в семье, где я жил, ни в школе, где я учился, никто не корил меня моей верой, никто не говорил о том, что русская лучше. Я ни разу не слышал предложения изменить Аллаху и его пророку, да будет имя его священно во веки веков! Я видел, что русские содержат школы для мусульман, и имамы в них невозбранно учат детей нашему закону. Я видел, что в войсках у русских служит много магометан, и никто не делает разницы между ними и христианами. Я видел татар между генералами, мусульман-начальников, строго командовавших офицерами христианами, и тогда впервые я понял, что такое русская власть, и научился уважать её... "Но это большой город, там, может быть, они делают это для показа". Признаюсь, эта мысль и мне приходила в голову. Тем не менее, уезжая домой, я плакал... Семья, приютившая меня, как родного, -- тоже... Когда я вернулся в горы, -- мне показалось, что я попал в ад. Но я был добрым елисуйцем... Обращаюсь к тебе, мой кровный враг, князь Хатхуа: кто меня может упрекнуть в трусости?
   -- Никто! -- громко произнёс кабардинец.
   -- В жестокости?..
   -- Никто!..
   -- В подлости?..
   -- На твоей памяти нет этого... Свидетельствую...
   -- Отказал ли я кому-нибудь в гостеприимстве?..
   -- Никому...
   -- Не делился ли я с нищими, не одевал ли нагих, не кормил ли голодных?..
   -- Да, да, да!
   -- Изменял ли я слову своему?..
   -- Нет...
   -- Совершал ли я верно все обряды моей веры? Не выстроил ли я в Елисуе мечеть? Не дал ли золота на школу муршиду Али-Ходже?
   И когда князь подтвердил всё это, Курбан-Ага поднял голову к уже сиявшему утренним блеском небу и торжественно проговорил:
   -- Аллах, о, Аллах! Ты слышал свидетельство врагов моих. Вспомни его, когда через час душа моя предстанет пред твоим вечным престолом. -- Итак, судьи, я вернулся в горы и был добрым мусульманином и добрым елисуйцем. И вот, когда я ещё раз и уже навсегда уверился, кто такие русские, они заняли Кубу, все линии Самура, вокруг Шах-Дага их казаки поили своих коней в горных реках и потоках. На стене Искендера великого в Дербенте давно уже развевалось их знамя. И всюду, всюду, куда они приходили и где оставались, -- развивались ремёсла, цвела промышленность, начиналась торговля. Всюду вырастали сады, украшались аулы... Сознание безопасности заставляло людей думать о завтрашнем дне, и горцы богатели. Наши мечети загорели позолотой, купола их, как твоя чалма, ходжа, покрылись зелёной эмалью. С конца в конец задвигались караваны. Чем были мы -- елисуйцы? Последними из последних! Теперь мы, -- гордо возвысил он голос, -- первые из первых в горах. Труд и богатство широкою рекою льются за их полками. Они ничего не отнимают, -- они платят за всё... Их суды справедливы, как враги, -- они великодушны... Посмотрите на жалких персов, на этих презренных собак, которых у нас резали, как баранов. Они выстроили громадный базар. Кто был в Баку, Ленкорани, пусть спросит их, где лучше: под отеческой сенью шаха -- кровожадного тирана, -- срубившего столько голов, сколько не было часов во всей его жизни, или под строгим управлением русских? И они покажут вам свои дома, полные, как золотая чаша, из которой сладкий напиток уже льётся через край... У себя в Иране они живут, зарывая деньги, как нищие, в смрадных лохмотьях, в проказе, в грязи, в руинах... Им страшно показать богатство, потому что шах отнимет его; -- здесь они, как цветы -- красуются яркими одеждами, как пёстрые птицы блистают светлыми крыльями и перьями... Так всюду, куда приходят русские... Храбрые и великодушные враги, справедливые судьи, мудрые правители... Служу им, как людям, которые -- дадут нам покой, счастье, богатство...
   -- За наше рабство? -- спросил его Ибраим.
   -- У них нет его для нас.
   -- Мы предпочитаем остаться свободными горными орлами; лучше тощать на наших скалах, чем жиреть в их хлевах и закутах. Нам нужна наша воля, как коршуну нужен простор, как ветру -- ущелья, через которые он пролетает, что ... говорит Курбан-Ага в своё оправдание ли он? [*]
  
   [*] - Часть предложения пропущена из-за дефекта сканирования.
  
   Из судей встал седой старый лезгин... Его приняли в джигиты, потому что, по обету, он должен был умереть в бою с неверными.
   -- Курбан-Ага! Во имя Аллаха, скажи нам, клялся ли ты на Коране служить им... гяурам?
   -- Да, клялся...
   Старик сел и задумался... Остальные молчали тоже. Седой лезгин заговорил опять.
   -- Он изменник, потому что служит русским... Но если бы он не служил им, он был бы тоже изменником, ибо он клялся на Коране и призывал священное имя пророка... Как выйти из этого?..
   -- Позволено ли будет мне, младшему между вами, подать своё мнение? -- тихо спросил, наклоня голову, кабардинский князь.
   -- Говори, сын мой.
   Хатхуа положил руку на плечо Курбан-Аге.
   -- Во имя Аллаха и пророка его Магомета требую для моего и нашего общего врага Божьего суда!..
   Одобрительный ропот пронёсся по собранию...
   Лица судей просветлели...
   -- Божий суд... Божий суд...
   Оглядев всех и убедясь, что таково общее мнение, Хатхуа вынул кинжал и бросил его на землю, снял пистолеты и с ними сделал тоже и подошёл опять к Курбан-Аге.
   -- Курбан-Ага, вызываю тебя на Божий суд... Да даст Аллах победу тому, кто прав, и да уничтожит виновного... Прости мне смерть твою, как я вперёд от всего сердца прощаю тебе свою.
   Курбан-Ага подал ему руку.
   Они быстро обнялись.
   -- Да будет, да будет, да будет! -- крикнули хором присутствовавшие.
   Теперь Курбан-Агу и князя Хатхуа развели в разные стороны...
  
  
   Источник текста: Немирович-Данченко В. И. Кавказские богатыри. Часть первая. Газават. -- М.: Типография А. И. Мамонтова, 1902. -- С. 71.
   OCR, подготовка текста -- Евгений Зеленко, апрель 2011 г..
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru