Один содержатель пансиона в Париже получил недавно следующее письмо:
"Милостивый государь! Я имею одного только сына, которого люблю до безумия. Ему пошел шестой год и я находил в нем один только недостаток, то есть непослушание; но сей недостаток простирался до такой степени, что он во все пять лет своей жизни едва ли хотя раз кого-нибудь послушался. Все обыкновенные средства к его исправлению остались бесплодными и, наконец, решился я прибегнуть к следующему, о котором прошу вас покорно сообщить мне ваше мнение:
Я пошел с сыном моим в поле, куда прежде велел придти моему егерю. - Что ты здесь делаешь? спросил я у сего последнего. - Хочу, сударь, заставить эту упрямую собаку слушаться. - Но удастся ли тебе это? - Через три дня непременно... Егерь начал учить собаку и поступал с ней, как обыкновенно, очень грубо и жестоко. Сын мой, видя сию чрезвычайную строгость, оробел и повторял собаке: не упрямься, слушайся! Через четверть часа возвратились мы домой: он рассказывал всем домашним виденное им и во все утро был послушлив.
В следующий день повел я его на второй урок. Егерь мучил собаку еще более прежнего. О! вскричал он, наконец: есть ли не удастся мне переупрямить эту собаку, я застрелю ее!
Мы пошли домой. Слова: я застрелю ее, раздавались еще в ушах моего сына. С ужасом повторял он их тихонько и во весь день был очень умен.
На третий день пошли мы за последним уроком. Егерь нарочно приказывал бедной собаке делать то, чего она никак не могла исполнить: он жестоко сек ее плетью, бил палкою и, наконец, начал бросать в нее каменьями. Нет, сударь! сказал он мне: видимо мне с ней не сладить; она никогда не станет слушаться, и я сию же минуту застрелю ее. Сказав сие, выстрелил он из ружья и убил несчастную собаку. Сын мой задрожал, побледнел и, бросясь ко мне на руки, едва мог выговорить: папенька! папенька! я всегда стану слушаться. Действительно, с того времени, как произошла сия сцена, чему уже две недели, мой сын сделался самым послушным ребенком. Я прошу прощения у собак; но пускай лучше уменьшится число собак, нежели добродетельных людей. Я же назначаю сына своего в военную службу, где, после трусости, ослушание почитается величайшим преступлением.
Имею честь быть и проч. А. Б."
-----------
Ответ
"Не спорю, м. г. о действительности употребленного вами способа: вы привели мораль в действие; но поступок ваш показался мне слишком жестоким. Не подумайте, что я от излишней или притворной чувствительности придавал более цены жизни собаки, нежели чего она в самом деле стоит; однако ж, если бы мне случилось исправлять сына моего, я боялся бы, чтоб такие уроки не научили его скорее быть жестокосердным, нежели послушным; тогда сравнил бы я себя с таким лекарем, который не иначе умеет избавлять больных от насморка, как ввергнув их в горячку.
Мне кажется, что, принявшись за ребенка поранее, можно возбудить в нем чувствительность; но твердо уверен в том, что ничего нет легче, как истребить ее.
Есть такие ремесла, которые ожесточают сердце. Это не предрассудок и не клевета, но печальная истина. Когда кто по состоянию привык проливать кровь животных, чей слух перестал оскорбляться стоном страждущего бытия, душа того меньше поражается плачевным зрелищем страдания и смерти. Нет ни одного молодого хирурга, который бы взялся без трепета в первый раз за анатомическое орудие; но вскоре будет он действовать им хладнокровно. Чувствительность мало-помалу исчезает. Она слабеет от привычки видеть возбуждающие ее предметы; наконец, время совершенно ее истребляет. Но если то правда, что и одно время делает нас менее чувствительными, на что ж предупреждать его?.
Положим, что и встречаются случаи, в которых можно себе дозволить жестокое деяние, но верно это бывает не при воспитании детей. Непослушание в пятилетнем младенце не есть еще порок неисправимый. Положив даже, что ваш способ исправления имел желаемый успех, мне все показались очень странными ваши слова: пускай лучше уменьшиться число собак, нежели добродетельных людей! Неужели думаете вы, что послушный ребенок не может сделаться бесчестным человеком, и что послушный сын и добродетельный человек есть одно и тоже?
Верю искренне честности ваших намерений; но скажу откровенно, что я никогда не дал бы вам своей собаки и еще меньше поручил бы вам исправление моего сына. Думаю, что курс нравоучения в этом вкусе был бы неспособен к умягчению нравов. На вашем месте, м. г., вместо того, чтобы радоваться исправлению моего сына, стал бы я жестоко бояться, чтобы, научась таким образом слушаться, не привык он впоследствии заставлять также и других себе повиноваться и не стал бы поступать с подчиненными, как егерь ваш с собаками; наконец, я очень бы опасался, чтобы ему не вздумалось выбросить которого-нибудь из своих служителей в окно, для научения его быть впредь внимательнее к звону его колокольчика.
В военной службе сколько повиновение нужно подчиненному, столько же кротость нужна начальнику. Я окончу сие уверением, что лучше желаю видеть сына своего расстрелянным за непослушание, нежели чтоб он ломал головы другим, для приучения их к повиновению.
Имею честь быть, и проч. Д. Д."
-----
Нечто о воспитании: [Письмо к содержателю пансиона в Париже] / А.Б. // Вестн. Европы. -- 1804. -- Ч.15, N 9. -- С.62-64.
Ответ [содержателя пансиона] / Д.Д. // Вестн. Европы. -- 1804. -- Ч.15, N 9. -- С.65-67.