Надеждин Николай Иванович
Изображение Божией Матери

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ИЗОБРАЖЕНІЕ БОЖІЕЙ МАТЕРИ.

   ... Мы пріѣхали наконецъ въ Меотре, маленькое мѣстечко, лежащее почти у сліянія Бренты съ лагунами. Дождь не переставалъ лить ливмя: италіянское небо ничѣмъ не отличалось отъ финскаго; природа была также черна и безобразна, какъ вездѣ во время ненастья..
   Карета остановилась противъ пристани. Въ одно мгновеніе прихлынула къ ней толпа чудовищныхъ дикарей, босоногихъ, полуодѣтыхъ, съ растрепанными волосами, небритыми бородами, лицами испачканными до совершенной утраты образа и подобія Божія. Точно бѣшеные" они закричали всѣ вдругъ, окруживъ нашего бѣднаго веттурино: глаза ихъ сверкали звѣрскимъ блескомъ; движенія были чисто разбойничьи. Это были -- гондольеры!
   Какое жестокое разочарованіе! Благодаря издѣтства отверженнымъ внушеніямъ поэтовъ и романистовъ" и привыкъ соединять съ именемъ "гондольеровъ" что-то изящно оригинальное, фантастически-живописное; тяжкій житейскій трудъ" весь проникнутый поэзіею; игру въ весла подъ октавы Тасса и мелодіи Россини. И что-жъ я теперь увидѣлъ!...
   Дѣло состояло въ томъ, что веттурино взялся насъ доставить до Венеціи, и потому долженъ былъ здѣсь на свой счетъ нанять гондольера. Видя, что развязка могла оттянуться надолго" и притомъ желая переждать по-крайней-мѣрѣ ожесточеніе дождя, мы вышли изъ кареты и укрылись въ возлѣ стоявшій трактиръ.
   Прошло около четверти часа, какъ явился къ намъ веттурино. Онъ объявилъ, что гондола готова и что дождь прекратился.
   Вѣтеръ, правда, силенъ, прибавилъ онъ: да гондола о шести гребцахъ, и все такіе лихачи! Благополучно доѣдете!
   Мы тотчасъ же вышли. Толпа еще не разсѣялась и не укротилась: она продолжала волноваться и ревѣть. Многіе все еще преставали къ веттурино, расхваливая свои гондолы, браня ту, которую онъ нанялъ, и предлагая уступку въ цѣнѣ. Но большая часть обратилась къ счастливцу, одержавшему надъ всѣми верхъ, который уже стоялъ торжественно въ пристани на своей гондолѣ, готовый къ отъѣзду. Со всѣхъ сторонъ сыпались на него ругательства, или насмѣшки: одни дѣлали ему всякія гримасы, другіе не въ шутку грозили кулаками. Шумъ и гамъ едва-ли былъ не сильнѣе прежняго.
   Уже носильщики взяли наши чемоданы и дорожные мѣшки, чтобы перенесть въ гондолу. Веттурино, ублаготворенный нашей щедростью при расчетѣ, простился съ нами, призывая на насъ благословенія а покровительство всѣхъ Святыхъ. Мы подошли къ пристани. Вдругъ новая, нежданая сцена, разыгралась передъ нами.
   Откуда ни возьмись крошечная лодочка, съ однимъ только мущиной на кормѣ, и еще одной женщиной при единственной парѣ веселъ, которыя на ней находились. Съ быстротою стрѣлы, она подлетѣла къ пристани и оттолкнула ожидавшую насъ гондолу, прежде нежели кормщикъ и шестеро гребцовъ, бывшіе въ ней, успѣли оглянуться. Мущина, управлявшій лодочкой, такой-же дикарь по пріемамъ и костюму, но съ физіономіей, рѣзко отличавшейся отъ прочихъ вышней степенью одическаго и нравственнаго ожесточенія, схватился крюкомъ своего правила за одно изъ колецъ, ввинченныхъ въ каменную обшивку пристани, и закричалъ повелительно носильщикамъ:
   -- Сюда, сюда кладите вещи. Я везу путешественниковъ...
   Между-тѣмъ оттолкнутая гондола снова придвинулась, и упорно, но безплодно, силилась отбить дерзкую соперницу, такъ нагло воспользовавшеюся ея расплохомъ. Завязалась новая суматоха, угрожавшая гораздо важнѣйшими слѣдствіями. Съ обѣихъ сторонъ уже подняты были весла, съ тѣмъ чтобъ опуститься не въ волны, но на плеча и головы...
   Къ счастію, явилось новое лицо на сценѣ. Это былъ мѣстный полицейскій чиновникъ, опредѣленный именно для наблюденія за порядкомъ при переправѣ путешественниковъ черезъ Лагуны. Толпа не охотно, но безпрекословно разступилась передъ нимъ, ворча тихо про себя, точно-какъ стадо лихихъ разозлившихся псовъ при видѣ знакомаго арапника.
   -- Ну такъ, вскричалъ офицеръ, подойдя къ пристани: я зналъ почти напередъ. Это ты, Джіакомо, опять буянишь и безчинничаешь? Ты опять, вопреки закону; суешься съ своей негодной раковиной везти столько пассажировъ, и еще въ такую погоду? Прочь, сію минуту прочь! Или я велю схватить тебя и засадить туда, гдѣ припомянутся и твои старые грѣхи!--
   Дрожа всѣмъ тѣломъ и скрежеща зубами, хозяинъ крошечной лодочки медленно отцѣпился отъ пристани, и уступилъ поле битвы безъ боя. Мы сѣли въ гондолу, которая была для насъ приготовлена. Строгій блюститель закона и порядка, не возгнушавшійся впрочемъ принять отъ насъ "малую-толику" въ благодарность, пожелалъ намъ счастливаго пути, махнулъ рукою кормщику, и гондола заиграла во всѣ свои шесть веселъ.
   Скоро выѣхали мы изъ устья Бренты на широкое раздолье Лагунъ, и вмѣсто прекраснаго зрѣлища великолѣпнаго города, плавающаго среди волнъ, которымъ такъ жаждалъ я насладиться, увидѣли себя подъ навѣсомъ мрачной, непроницаемой мглы, распростертой со всѣхъ сторонъ надъ бурно кипѣвшимъ, мутнымъ котломъ. Вѣтеръ бушевалъ ужасно. Гребцы бились, изъ всѣхъ силъ, ободряя другъ-друга неистовыми ругательствами и проклятіями противъ свирѣпствовавшихъ стихій. Мною овладѣло грустное, томительное чувство. Я поспѣшилъ укрыться въ маленькую каютку, устроенную на гондолѣ, чтобы не видѣть и не слышать этого несчастнаго заговора природы съ людьми, какъ-будто нарочно согласившихся убить лучшія мечты моего путешествія.
   Прошло нѣсколько времени, въ продолженіе котораго вниманіе мое не развлекалось ничѣмъ, кромѣ свиста вѣтра, плеска волнъ и шума отрывочныхъ восклицаній, произносимыхъ гребцами. Вдругъ грубая занавѣсь, закрывавшая снаружи входъ въ каюту, распахнулась, и раздался голосъ кормщика, обращенный къ вашъ:
   -- Madonna del mare!...
   Я высунулся изъ каюты. Гондола стояла передъ каменнымъ столбомъ, возвышавшимся величаво изъ среды бушующихъ волнъ. На немъ находилось, также каменное изваяніе Богоматери, древней, грубой работы, предъ которымъ теплилась лампадка, озарявшая святый ликъ тусклымъ, дрожащимъ блескомъ.
   Въ этомъ видѣ священнаго символа вѣры и упованія, поставленнаго среди бурной, разрушительной стихіи, было нѣчто особенное, краснорѣчивое для воображенія и сердца. Но меня преимущественно поразилъ тотъ благоговѣйный восторгъ, въ которомъ увидѣлъ я гребцовъ и кормщика. Этѣ грубыя, дикія натуры, внезапно укротились; за лицахъ, выражавшихъ дотолѣ одинъ буйный, необузданный разгулъ животной природы, изобразилось глубочайшее смиреніе, безусловная преданность и безпредѣльная довѣренность, признаки высшаго развитія истинной человѣческой жизни. Съ обнаженными головами, они поверглись за колѣна предъ священнымъ изображеніемъ, и дружно нестройнымъ, но тѣмъ не менѣе трогательнымъ хоромъ, запѣли молитвенную пѣснь: "Ave Stella maris! Радуйся звѣзда моря!"
   Сначала я только удивился, но потомъ принялъ самое сердечное участіе въ этой новой сценѣ. Молитва кончилась, и гондола пустилась снова въ борьбу съ волнами и съ вѣтромъ. Я опять укрылся въ каюту; но мысли мои приняли совершенно другое, болѣе отрадное направленіе.

-----

   Искусство, посвятивъ себя служенію христіанскаго благочестія, первое разгадало всю божественную высокость священнаго лица Богоматери. Ея изображенія были первыми предметами, на которые обратилась живописующая кисть христіанскихъ художниковъ. Умащенныя вѣками и окруженныя сіяніемъ чудесъ иконы, приписываемыя преданіемъ Св. Евангелисту Лукѣ, всѣ представляютъ таинственный ликъ Матери-Дѣвы.
   Когда христіанская живопись, довольствовавшаяся прежде одною символическою изобразительностью, увлеклась къ высшему идеалу художественнаго совершенства и подъ свѣтлымъ, прекраснымъ небомъ Италіи, вступила на путь безконечнаго развитія; она сохранила туже самую любовь, тоже благовѣрное предпочтеніе къ священному лику Приснодѣвы. Зарю возрожденія современнаго искуства, во мракѣ среднихъ вѣковъ, возвѣстили Мадонны Джіотто и Чимабуэ.
   И вотъ наконецъ творческая сила кисти вступила въ зенитъ свой. Явился Рафаэль, высказавшій послѣднее слово искусства, котораго до-сихъ-поръ никто не умѣлъ повторить, тѣмъ меньше разъяснить или дополнить. Чтоже составляетъ вѣнецъ творческой славы христіанской живописи? Дивны знаменитыя ложи Ватикана. Изумителенъ образъ неизобразимой сцены Преображенія. Но во всей полнотѣ своего безсмертнаго блеска, геній Рафаэля Сіяетъ въ Мадоннахъ -- въ однѣхъ только Мадоннахъ!
   Мадонны Рафаэлевы до-сихъ-поръ остаются высочайшими проявленіями христіанскаго искусства. Рафаэль въ свою преждевременную могилу унесъ тайну ихъ созданія. Никто не наслѣдовалъ генія великаго художника. Но идея, вдохновлявшая этотъ геній, была общее наслѣдіе. Неисчислимы изящныя формы, въ которыхъ, со временъ возрожденія искусства, творческая кисть воспроизводила завѣтный ликъ Богоматери. Блистательнѣйшія имена, украшающія исторію живописи, соединены съ изображеніями Мадонны, наполняющими храмы и галлереи Италіи. И одной-ли только Италіи? Вся обновленная Европа принесла свою дань божественному идеалу Матери-Дѣвы. Ей посвящали свои чистѣйшія вдохновенія: и огненная фантазія Веласкезовъ и Муриллъ, и суровый геній Дюреровъ и Гольбейновъ, и блестящее воображеніе Миньяровъ и Лебрёней.
   Полная и подробная исторія художественныхъ изображеній Пресвятой Дѣвы была-бы въ высшей степени занимательна и поучительна. Она доставила-бы любопытнѣйшую главу общей исторіи искусства, и съ-тѣмъ вмѣстѣ дала-бы столько пищи благочестивому размышленію, столько наслажденія благоговѣйному чувству. Въ ней изобразилась-бы четкими, краснорѣчными буквами, внутренняя исторія развитія христіанскихъ идей и проявленія христіанской жизни, во всѣ эпохи, у всѣхъ народовъ Европейскаго Запада.
   Кто-то изъ современныхъ мыслителей сдѣлалъ уже весьма справедливое замѣчаніе, что Западная Европа какъ бы раздѣляется между двумя основными символами христіанства: Распятіемъ и Мадонною. Это раздѣленіе соотвѣтствуетъ двумъ главнымъ народностямъ, изъ которыхъ составляется населеніе Европейскаго Запада. Суровый геній Тевтонскій, сильный болѣе мыслію, нежели чувствомъ, расположенный преимущественнѣе къ высокимъ потрясеніямъ, чѣмъ къ впечатлѣніямъ тихо, сладостно изящнымъ, есть по превосходству чтитель Креста. Напротивъ, свѣтлое воображеніе народовъ происхожденія Романскаго, предпочтительнѣе услаждается ликомъ Мадонны. Различіе, имѣющее глубокій смыслъ и неисчислимыя во всѣхъ отношеніяхъ послѣдствія! Ограничиваясь однимъ только искусствомъ, нельзя не замѣтить, что тамъ, гдѣ господствуетъ знаменіе Креста, и всѣ прочія явленія художественнаго творчества отличаются преобладаніемъ идея надъ формой, отпечатлѣваютъ на себѣ предпочтительно характеръ высокаго: тамъ архитектура возводитъ колоссальныя готическія громады, вонзающіяся въ небеса гигантскими шпицами, оставляющія землѣ только мрачныя, таинственныя святилища, изъ глубины которыхъ душа, смятенная благоговѣйнымъ трепетомъ, невольно сама рвется выспрь, забывая все дольнее; тамъ и поэзія изливается преимущественно въ мистическихъ гимнахъ, звучащихъ неуловимыми тонами воздушно! Орловой арфы, уносящимися и уносящими въ безпредѣльность. Напротивъ, гдѣ царствуетъ Мадонна, все дышитъ кроткимъ, мирнымъ очарованіемъ, запечатлѣно плѣнительною граціею, свѣтлымъ, отраднымъ, упоительнымъ изяществомъ. Возьмите Кельнскій Минстеръ и Миланскій Домо! Сравните "Мессіаду" Клопштока и "Божественную Комедію" Данта! Здѣсь еще можно видѣть и черты сходства; но съ какими разительно противоположными оттѣнками! За-то "Освобожденный Іерусалимъ" Тасса, или древній классическій Пантеонъ, наброшенный на рамена Ватиканскаго-Святилища исполинскимъ геніемъ Микель-Анджело!...
   Нельзя также не замѣтить, что Италія, страна, предпочтительно изъ всѣхъ Романскихъ странъ, посвятившая себя Мадоннѣ, отличается на всемъ пространствѣ Европейскаго Запада постоянствомъ и обиліемъ религіознаго чувства. Въ нее не проникаютъ бури и мраки, возмущающіе мирный покой вѣры въ другихъ частяхъ Западной Европы. Ликъ Божественнаго Младенца, покоющагося въ объятіяхъ Пресвятой Дѣвы, точно служитъ для ней завѣтнымъ палладіумомъ, обезпечивающимъ ей непоколебимую безмятежность младенческаго довѣрія дѣвственной преданности таинственному, животворному водительству христіанства.
   На Востокѣ, жъ которому принадлежимъ мы но праву духовнаго рожденія, искусство не приняло участія въ движеніи Запада. Тамъ священная живопись осталась непоколебимо вѣрна своему древнему символическому характеру. Но благоговѣніе къ Пресвятой Дѣвѣ нашло себѣ другіе неистощимые способы достойнаго выраженія. Вмѣсто палитры и красокъ, призвано было къ служенію живое слово, живописное конечно не меньше, если не больше кисти.
   Вслушайтесь въ наши церковныя пѣсни, которыхъ богатствомъ и звучностію можемъ мы справедливо гордиться предъ всѣмъ христіанскимъ міромъ. Ихъ высокая, божественная поэзія, нигдѣ не выражается съ такимъ блескомъ, съ такою силою, какъ въ молитвенно-хвалебныхъ гимнахъ Богоматери.
   Впрочемъ, и священная живопись Востока дозволяетъ себѣ особенное разнообразіе именно при изображеніи таинственнаго лика Пресвятой Дѣвы. Въ особенности у насъ, на святой, благочестивой Руси, образъ Богоматери имѣетъ множество особыхъ формъ, освященныхъ издревле благословеніемъ Церкви.
   Не возможно исчислить всѣхъ наименованій, которыми ласкающееся дитя осыпаетъ любимую мать. Точно также неисчислимы и тѣ изображенія, въ которыхъ Православная Церковь представляетъ взорамъ и сердцу младенчествующихъ во Христѣ образъ Той, въ Которой всѣ, прибѣгающіе съ дѣтскою любовію, обрѣтаютъ нѣжнѣйшую, попечительнѣйшую Матерь. Эти изображенія, въ которыхъ, собственно говоря, переводятся на полотно восторги благочестиваго чувства, такъ краснорѣчиво выражающіеся въ нашихъ церковныхъ пѣсняхъ, можно назвать "лирическими". Каждое изъ нихъ есть не что иное, какъ воплощенное въ чертахъ и краскахъ привѣтствіе любви, преданности, молитвы. Сверхъ того нельзя не замѣтить, что всѣ онѣ отличаются характеромъ нѣжнаго, растроганнаго чувства, ищущаго потопить свои земныя скорби и печали въ лучахъ небеснаго идеала, представляемаго благодатнымъ ликомъ Святой Пренепорочной Дѣвы. Это доказываютъ самыя наименованія, принятыя Церковію для разныхъ изображеній Богоматери; какъ-то: Всѣхъ Скорбящихъ, Радость, Утоленіе Печалей, Взысканіе Погибшихъ, и т. п. На днѣ морей/ раздираемыхъ свирѣпыми бурями, зараждается драгоцѣнный перлъ. Въ тайникахъ души, истерзанныхъ пытками скорбей, воспитывается молитва и упованіе, вѣра и любовь, поэзія и искусство...
   Въ наше время, искусство, поэзія, геній, вдохновеніе, если не на душѣ, то на языкѣ у каждаго, кто только имѣетъ притязанія на образованность, кто принимаетъ или хочетъ казаться принимающимъ участіе въ успѣхахъ вѣка. Странно, но тѣмъ не менѣе справедливо, что современное общество, единогласно обвиняемое въ грубой положительности, въ сухомъ и холодномъ эгоизмѣ, въ отсутствіи всѣхъ чистыхъ, безкорыстныхъ, святыхъ помысловъ и порывовъ. что оно, въ тоже время, столь-же основательно можетъ подвергнуться укоризнѣ въ чрезмѣрномъ пристрастіи и предпочтеніи, въ привязанности безотчетной и часто безразсудной, почти фантастической, къ тому, что относится прямо къ сердцу, чуждо по существу своему всѣхъ расчетовъ и видовъ, имѣетъ корень и питаніе непосредственно въ чувствѣ: къ творчеству, къ искусству, къ поэзіи! Въ самомъ дѣлѣ, въ нынѣшнемъ мірѣ, нѣтъ по видимому другаго увлеченія, другой страсти, другаго энтузіазма, кромѣ какъ къ созданіямъ, ознаменованнымъ печатію изящества, облитымъ сіяніемъ художественнаго, единственнаго въ ваше время, вдохновенія. Счастливый стихъ, поэтическій аккордъ, своеобразный ударъ рѣзца или кисти, возбуждаютъ всеобщія восторгъ. Оригинальное произведеніе искусства будетъ ли то поэма или ораторіи, статуи или картина -- составляетъ эпоху! Герой, предъ которымъ все преклоняется съ благоговѣніемъ, на котораго отвсюду сыплются вѣнки и рукоплесканія -- есть художникъ!-- Самая строгая мораль ничего не можетъ оказать противъ этого направленія, разсматриваемаго въ своей сущности, въ своихъ основныхъ началахъ, въ своемъ внутреннемъ значеніи. Чувство эстетическое, симпатія къ прекрасному и высокому, есть одна изъ высшихъ, благороднѣйшихъ стихій нашей природы. Развитіе ея всегда болѣе или менѣе знаменуетъ торжество духовнаго элемента жизни человѣческой. Красота есть подруга истины и добродѣтели. Въ ея свѣтломъ образѣ, истина становится привлекательнѣе, добродѣтель любезнѣе.
   Но всему должны быть границы; все должно имѣть свою мѣру. Всякое излишество есть уклоненіе отъ законнаго порядка; ибо нарушаетъ гармонію, которая составляетъ основу бытія, есть душа жизни. Въ области чувства, котораго характеръ есть безпредѣльность, законность выражается строгою разборчивостью относительно предметовъ. Расточать чувство на предметы недостойные,: значитъ употреблять во зло его святыню. Горе, если божественный огонь возжигается на алтарѣ кумировъ, вылепленныхъ изъ земной грязи и пыли, обольщающихъ только слѣпую, плотскую чувственность! Горе, если, въ лучшія минуты одушевленія, сердце, вмѣсто истинной Красоты, обнимаетъ пустой, лживый, безсущный призракъ!
   Итакъ, пусть любовь къ прекрасному, сочувствіе къ геніальнымъ вдохновеніямъ, страсть къ искусству, горитъ и согрѣваетъ наше холодное, равнодушное, безчувственное время! Но разливаемая имъ теплота должна имѣть свой источникъ въ животворномъ солнцѣ истинной красоты; не въ темныхъ горнилахъ мірской, лживой прелести! И здѣсь-то искусству предлежитъ показать всю высокость своего смысла, оправдать всю важность своего назначенія. Оно должно своими созданіями направлять порывы чувства къ святой, единственно достойной ихъ, цѣли. Оно должно служить красотѣ, въ тѣсной непосредственной связи съ истиною и благомъ.
   Въ религіи, истина, и благо достигаютъ высшей степени своего проявленія на землѣ, своего приближенія къ человѣчеству. Сюда слѣдовательно должно стремиться искусствъ. Здѣсь единственно достойный храмъ для высокихъ священнодѣйствій творящаго генія.
   Такъ дѣйствительно и было въ тѣ счастливыя времена, которыя остались въ воспоминаніяхъ исторіи съ блистательнымъ именемъ "золотыхъ вѣковъ" искусства. Въ эти золотые вѣки, поэзія; музыка, зодчество, скульптура, живопись, были непрерывнымъ славословіемъ Божества: Древнія языческія Музы, въ вѣкъ Эсхиловъ и Софокловъ, Фидіасовъ и Праксителей, Апеллесовъ и Зевксисовъ, жили ка священныхъ высотахъ Олимпа. Христіанское искусство, при Дантахъ и Тассахъ, при Рафаэляхъ и Микель Анджелахъ, было если не исключительно священно-служебное, то, по-крайней-мѣрѣ, во всѣхъ своихъ проявленіяхъ, глубоко религіозное.
   Съ благородной патріотической гордостью, мы Русскіе можемъ сказать, что у насъ искусство, при всей своей юности, не совратилось съ пути, который одинъ вполнѣ его достоинъ. Это особенно замѣчательно въ живописи, которой лучшія, блистательнѣйшія созданія, освящены религіознымъ, благочестивымъ вдохновеніемъ? Кто хочетъ видѣть торжество кисти Русской, тотъ-долженъ итти въ храмы которые сами по себѣ составляютъ великолѣпнѣйшее украшеніе нашей сѣверной Пальмиры, А, здѣсь склонясь въ восторженной молитвѣ предъ святыми иконами, уносить потомъ признательное благоговѣніе къ могучей рукѣ Брюлова, Шебуева, Басина и Бруни...
   Конечно, могущество вѣры такъ полно, такъ всесильно, тамъ живо и дѣйственно въ самомъ себѣ, что ему нѣтъ нужды ни въ какихъ стороннихъ пособіяхъ, ни въ какихъ внѣшнихъ украшеніяхъ. У насъ, еще больше, чѣмъ гдѣ либо, молитва не требуетъ художественныхъ усилій кисти, чтобы наливаться со всей искренностью, со всѣмъ жаромъ, предъ святою иконою. Сердцу, издѣтства напоенному благочестіемъ, достаточно всякаго символа, лишь бы онъ изображалъ точно и вѣрно свою идею, лишь-бы онъ былъ принятъ и освященъ материнскимъ благословеніемъ Церкви.
   Даже, говоря искренно и безпристрастно: не больше-ли примѣровъ истинной вѣры и истиннаго одушевленія встрѣчается въ мирныхъ сельскихъ храмахъ, или подъ скромной крышей бѣдной деревенской хижины, передъ домашней кіотой, наполненной простыми, безхитростными изображеніями христіанской святыни? И одно-ли кроткое, патріархальное чувство простаго поселянина, такъ не притязательно? Кто изъ насъ, какъ-бы, глубоко ни отвѣдалъ отъ чаши современнаго просвѣщенія и образованности, кто въ свою очередь не испытывалъ сладкаго умиленія, преклоняясь предъ завѣтнымъ благословеніемъ отца, ила лобызая крестъ, повѣшенный рукой любящей матери...
   Благословенна сила вѣры, преклоняющая во прахъ нашу суетную гордыню предъ однимъ могуществомъ нагой, неукрашенной ничѣмъ мысли; разливающая тусклымъ блескомъ лампадки, теплющимся предъ простымъ образомъ Святой Дѣвы, божественный свѣтъ и небесную тишину въ душахъ, для которыхъ темно и тревожно при яркомъ пламени мірской мудрости, при потѣшныхъ огняхъ земнаго соблазна! ...
   Но благословенно и искусство, когда оно другими, ему одному извѣстными путями, достигаетъ той-же цѣли, производитъ тѣже благотворныя, спасительныя впечатлѣнія! Въ суетахъ и тревогахъ свѣтской жизни, къ несчастію такъ тѣсно связанныхъ съ современною образованностью общества, когда-то еще выпадутъ свѣтлыя минуты, доступныя торжеству нагой мысли надъ огрубѣлымъ, развращеннымъ, или, по крайней-мѣрѣ разсѣяннымъ, безразсудно истощеннымъ и изможденнымъ, чувствомъ. Но вотъ слухъ проходитъ о ликѣ Святой Дѣвы, воспроизведенномъ кистью знаменитаго художника... Толпа стекается вокругъ чуднаго полотна: однихъ влечетъ любопытство, другихъ избытокъ празднаго времени; третьихъ просто раболѣпство общественному мнѣнію, требованія приличія, капризъ моды. Никто нейдетъ съ тѣмъ, чтобы молиться; мало даже ищущихъ прямаго эстетическаго наслажденія. Вотъ собрались они, эти представители а представительницы вѣка, эти львы и львицы высшаго, образованнаго общества, съ воспоминаніями о вчерашнемъ балѣ, съ надеждой на сегодняшній концертъ или спектакль... Минута вниманія... и волшебное могущество искусства начинаетъ дѣйствовать... Нѣтъ силъ противиться. Въ тусклыхъ, полусонныхъ глазахъ, загорается живое, яркое пламя. Сердце расширяется, объемлется благоговѣйнымъ волненіемъ, проникается сладостнымъ трепетомъ. Священный образъ невольно внѣдряется въ потрясенную душу, наполняетъ ее собой, овладѣваетъ ею безусловно, и безгранично... Новые чистѣйшіе помыслы возникаютъ, новыя возвышеннѣйшія чувства воздымаютъ грудь; и -- уста невольно шепчутъ тайную, святую, благоуханную молитву....
   Вотъ истинная цѣль, вотъ истинное значеніе, и торжество искусства...

----

   Я продолжалъ-бы долго и долго носиться мыслью въ неизмѣримыхъ пространствахъ, открывающихся душѣ въ минуты невольнаго увлеченія.... Но раздались голоса: "Venezia! Ecco Venezia! Venezia bella!....
   Я выскочилъ изъ каюты... Тучи разорвались... Блеснули лучи солнца...
   Передо мной плавала развѣнчанная царица Адріатики....

-----

   ...... Наконецъ, а насладился вполнѣ очарованіями волшебнаго города, который, по выраженію поэта, "строили феи." Я изъѣздилъ вдоль и поперекъ его широкіе каналы, исходилъ взадъ и впередъ узенькіе корридоры, замѣняющіе въ немъ улицы. Вся Венеція есть великолѣпная дивная картина: это живое воплощеніе древняго миѳическаго образа богини; раждающейся изъ серебренной пѣны моря. Но сколько и художественныхъ "живописныхъ картинъ," высокаго, самобытнаго достоинства, сохраняется еще въ ея запустѣвшихъ палаццахъ и храмахъ, которые въ свою очередь, сами-собой представляютъ столько-же чудныхъ "картинъ зодчества!"...
   Было время, когда Венеція имѣла свою блистательную школу живописи, извѣстную въ исторіи искусства подъ именемъ "школы Венеціанской." Она произвела столько образцовыхъ созданій, которыхъ большая часть осталась на ихъ родинѣ. Здѣсь каждая церковь есть музеумъ, каждый палаццо имѣетъ свою галлерею. Но главнѣйшее богатство художественныхъ сокровищъ все еще сосредоточено въ громадномъ, фантастическомъ зданіи "Дожескаго-Дворца", этой великолѣпной муміи, которая пережили свое державное бытіе, но сохраняетъ еще слѣды невозвратно минувшаго блеска. Тамъ самыя стѣны дышатъ жизнію, разлитою могучимъ геніемъ Тинторетто въ колоссальныхъ фрескахъ. Въ дорогихъ, раззолоченныхъ рамахъ, красуются дивныя полотна, одушевленныя кистью Павла-Веронеза и Тиціана. Какія имена! Какія созданія!...
   Но, признаюсь, перебирая неисчислимое богатство разнообразнѣйшихъ воспоминаній, уносимыхъ мною изъ Венеція, я не нахожу между ними ни одного, котораго впечатлѣнія были-бы могущественнѣе, вдохновительнѣе, святѣе, какъ запечатлѣвшійся навсегда въ душѣ моей образъ безсмертной страницы Тиціана, изображающей "Вознесеніе Божіей Матери."

Н. НАДЕЖДИНЪ.

"Картины русской живописи", СПб, 1846

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru