Кр. И.
Томас Мур

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Биографический очерк.)

   

ТОМАСЪ МУРЪ

(Біографическій очеркъ.)

   Созвѣздіе писателей, такъ блистательно начавшихъ въ Англіи нынѣшнее столѣтіе литературы, гаснетъ съ каждымъ годомъ; свѣтило исчезаетъ за свѣтиломъ; въ прошломъ году, могила похитила Уордсворта, въ нынѣшнемъ, 26-го февраля, скончался пѣвецъ "Лалла-Рукъ" и "Ирландскихъ мелодіи", Томасъ Муръ, умершій, подобно Вальтеръ-Скотту, въ тихой нравственной дремотѣ, утративъ разсудокъ прежде, нежели душа покинула тѣлесную оболочку. Смертью Томаса Мура разрывается послѣднее звѣно, соединявшее новое поколѣніе писателей съ періодомъ литературы, щедрымъ на геніевъ во всѣхъ ея отрасляхъ -- въ поэзіи, критикѣ, философіи. Отъ плеяды знаменитыхъ сверстниковъ остается въ живыхъ только престарѣлый Роджерсъ, отдыхающій на лаврахъ, въ уединенномъ помѣстьи.
   Томасъ Муръ родился въ Дублинѣ, 28-го мая 1780. Дѣтство, проведенное съ двумя сестрами, оставило въ памяти Мура самыя пріятныя воспоминанія. Первыя свѣдѣнія въ наукахъ онъ получилъ у Самуила Уита, ученаго наставника Шеридана, и по четырнадцатому году вступилъ въ дублинскую коллегію Св. Троицы. Въ 1793 г., парламентскимъ актомъ дозволено было католикамъ посѣщать университеты, и Муръ тотчасъ же воспользовался этимъ правомъ. Быстрые успѣхи въ древней словесности и прекрасный характеръ снискали ему общее уваженіе товарищей. Душа Мура созрѣла очень рано, и онъ самъ не могъ опредѣлить съ точностью, когда началъ писать стихи. Будучи тринадцати лѣтъ, онъ уже помѣстилъ нѣсколько стихотвореній въ Irish Periodical; въ 1799 г., его приняли въ члены Middle Temple, а черезъ годъ затѣмъ онъ издалъ прекрасный переводъ Анакреона, помѣстивъ, вмѣсто предисловія, оду своего сочиненія на греческомъ языкѣ. Переводъ этотъ былъ посвященъ принцу Валлійскому, впослѣдтвіи Георгу IV, и доставилъ поэту входъ въ высшее общество, въ которомъ онъ и оставался постояннымъ и любимымъ членомъ. За переводъ созданій теосскаго барда, прозвали Мура Анакреономъ; но ему хотѣлось еще заслужить имена Тибулла и Катулла, и онъ напечаталъ книжку эротическихъ стихотвореній, подъ заглавіемъ "Tom Little's poems", которая навлекла на себя негодованіе строгихъ критиковъ, такъ справедливо осмѣянныхъ, впослѣдствіи, Байрономъ въ сатирѣ "English Bards and Scotch Revewers." Издавая эту книгу, Муръ чувствовалъ, что вдохновеніе увлекало его иногда слишкомъ далеко, и оттого, несмотря на успѣхъ, которымъ пользовались въ большомъ свѣтѣ его юношескія стихотворенія (Juvenalia), остерегался выставить на оберткѣ свое имя, и выбралъ псевдонимъ Литтля (Little, маленькій), намекая на свой ростъ. Въ скромномъ предисловіи сказано, что Литтль умеръ по двадцать-первому году, и что большая часть стихотвореній написаны покойнымъ поэтомъ въ такихъ лѣтахъ, что другъ-издатель въ правѣ просить снисходительности критики. Затѣмъ онъ разбираетъ эротическій родъ поэзіи, опредѣляетъ отличительный характеръ Овидія, настоящаго римскаго Дои-Жуана; Проперція, любившаго, какъ подобаетъ педагогу; нѣжнаго Тибулла, и Катулла, который наиболѣе нравился Муру смѣсью граціи и неподдѣльной страсти. Впослѣдствіи, во второмъ изданіи, посвященномъ Эткинсону, Томасъ Муръ, признался, что онъ счелъ нужнымъ выкинуть нѣсколько піесъ, по что, по строгой справедливости, слѣдовало бы уничтожить и всю книжку. По пріѣздѣ въ Лондонъ, Томасъ Муръ былъ однажды на большомъ обѣдѣ. Послѣ стола, когда онъ предложилъ дамѣ руку, чтобы идти въ гостинную, какой-то Французъ закричалъ ему въ слѣдъ: Ah! le petit bonhomme qui s'en va!... Но маленькій простякъ вскорѣ сдѣлался красою столицы, и Шериданъ сказалъ о немъ: "никто не умѣлъ такъ удачно передавать языкъ сердца въ порывахъ воображенія, какъ Томасъ Муръ. Душа его -- искра небеснаго огня, которая оторвалась отъ солнца и безпрестанно летаетъ, чтобы снова подняться къ этому источнику свѣта и жизни".
   При связяхъ своихъ съ важными лицами, Томасъ Муръ получилъ должность секретаря адмиралтейства на Бермудскихъ островахъ, и отправился туда осенью 1803. Находясь въ Америкѣ, онъ обрисовалъ, въ одахъ и посланіяхъ, американское общество, и издалъ ихъ въ слѣдующемъ году, по возвращеніи въ Европу. Оды эти, наполненныя поэтическими описаніями озеръ и дѣвственныхъ лѣсовъ Америки, по нѣкоторымъ замѣткамъ, не очень лестны для соотечественниковъ Вашингтона. Говоря о своемъ путешествіи въ Америку, Муръ прибавляетъ: "Я встрѣтился здѣсь съ молодымъ мореходомъ, снискавшимъ заслуженное имя между писателями путешествіи". Капитанъ Базиль Галль отдалъ справедливость картинамъ, въ которыхъ Муръ изобразилъ разныя сцены своихъ странствованій отъ Бермудскихъ-острововъ въ Нью-Йоркъ, Норфолькъ, Вашингтонъ и другія мѣста. Во вторую поѣздку въ Нью-Йоркъ, Муръ осматривалъ Ніагарскій-водопадъ. "Трудно сказать, замѣчаетъ Муръ: что изъ двухъ болѣе поразило меня: низверженіе Ніагары, или развалины Колизея, озаренныя луною". Поэтъ спустился по рѣкѣ св. Лаврентія до Монреаля, былъ въ Квебекѣ, и оттуда отправился въ Галифаксъ. Путешествіе это, въ родѣ нынѣшнихъ "путевыхъ впечатлѣній", "дорожныхъ замѣтокъ", и проч., издано въ 1806 г., въ стихахъ, подъ заглавіемъ аОды и посланія", и посвящено лорду Мойра.
   Не одна богатая вдова искала союза съ Муромъ; но онъ предпочиталъ счастіе выгодамъ, и женился на миссъ Дейкъ, дѣвицѣ рѣдкой красоты и образованности.
   Въ 1819 г. онъ предпринялъ, съ лордомъ Дж. Росселемъ, путешествіе въ Италію, черезъ Симплонъ; лордъ поѣхалъ въ Геную, Муръ въ Венецію, къ Байрону. Дорогою, онъ описалъ въ стихахъ свою поѣздку, замѣчательную особенно потому, что въ Италіи поэтъ гораздо болѣе восхищался природой, нежели искусствами. Великолѣпный закатъ солнца на Симплонѣ поправился ему болѣе, чѣмъ безчисленныя произведенія живописи и скульптуры, представившіяся ему во Флоренціи, Римѣ, Туринѣ и Миланѣ. Изъ Италіи онъ поѣхалъ въ Парижъ, и жилъ тамъ до 1822 г. Шотландскій бардъ рѣдко посѣщалъ Лондонъ, и провелъ большую часть жизни въ уединеніи, въ своей "хижинѣ"" близъ Девиза, посвящая свободные часы воспитанію своихъ дѣтей.
   Вотъ бѣглый очеркъ того, что Томасъ-Муръ самъ разсказываетъ о первыхъ годахъ своей жизни.
   "Издатели этого новаго изданія моихъ сочиненій пожелали, чтобы я прибавилъ къ каждому тому кой-какія еще ненапечатанныя примѣчанія, объясняющія исторію моихъ стихотвореній, и я согласился, правда, послѣ долгой нерѣшимости. Въ Англіи, болѣе чѣмъ во всякомъ другомъ государствѣ, публика съ живѣйшимъ любопытствомъ разбираетъ подробности частной жизни писателей; но зато нѣтъ страны, въ которой бы писатель, разсказывающій о себѣ, болѣе подвергался упрекамъ соотечественниковъ въ тщеславіи и самолюбіи". Многія его стихотворенія были написаны между шестнадцатымъ и двадцать-третьимъ годомъ жизни. По пятнадцатому году, Муръ написалъ совѣтъ къ своему учителю, Самуилу Уиту, напечатанный въ дублинскомъ Magazine, который уже за прежнія стихотворенія назвалъ его Своимъ почтеннымъ корреспондентомъ. "Еще теперь, говорить Томасъ Муръ: я перечитываю эту книжку съ удовольствіемъ, какое, въ то время, находилъ я, читая Удовольствія памяти, Роджерса".
   "Лѣтъ за тридцать передъ симъ, госпожа Шериданъ поручила г. Уиту воспитаніе своего сына, и -- странная вещь!-- учитель и мать смотрѣли на будущаго великаго писателя, какъ на самую пустую голову. Домашніе театры, бывшіе тогда въ модѣ, вскорѣ сдѣлались любимымъ занятіемъ ирландскаго дворянства. У герцога Лейнстера и другихъ ирландскихъ вельможъ часто бывали домашніе спектакли, подъ управленіемъ г. Уита, который прибавлялъ къ піесамъ прологи и эпилоги своего сочиненія. На его уроки декламаціи собирались молодые люди и дѣвицы высшаго общества, и мое имя всегда являлось въ спискѣ приглашенныхъ на эти драматическіе вечера. Но не довольствуясь исполненіемъ своихъ ролей у знакомыхъ, я перенесъ любовь къ театру въ скромное жилище моего отца, и гостиная надъ магазиномъ была нашей сценою. Я игралъ много ролей въ піесахъ своего издѣлія; сестра и нѣсколько дѣвицъ дополняли составъ нашей труппы, а г. N**, сдѣлавшійся впослѣдствіи однимъ изъ знаменитѣйшихъ нашихъ композиторовъ, игралъ на фортепіано и замѣнялъ для насъ цѣлый оркестръ."
   "Въ 1793 г., парламентскій актъ отмѣнилъ ограниченія, стѣснявшія Ирландцевъ, и отворилъ имъ двери университета, и я, въ числѣ многихъ молодыхъ людей, воспользовался этимъ преимуществомъ".
   Въ 1794 г. Муръ началъ переводить оды Анакреопа. Библіотекарь церкви св. Патрикія, Кредокъ, помогалъ Муру въ этомъ трудѣ своими совѣтами и доставилъ ему входъ въ библіотеку даже въ то время, когда ее закрывали для публики; Мура запирали одного на ключъ, и перелистывая во цѣлымъ часамъ пыльные Фоліанты, онъ удовлетворялъ неутолимой жаждѣ знанія. Вотъ тайна многочисленныхъ и прелестныхъ его произведеній.
   "Въ 1799 г., пишетъ онъ: я въ первый разъ оставилъ Ирландію, и поѣхалъ въ Лондонъ, составивъ въ головѣ два плана: выдержать адвокатскій искусъ въ Middle-Temple, и издать, по подпискѣ, рукопись моего перевода Анакреоновыхъ одъ, заслужившихъ лестный отзывъ доктора Лауренса, друга Берка и просвѣщеннаго покровителя словесности".
   Съ обширнымъ знаніемъ музыки, Муръ соединялъ эрудицію, которая не уронила бы любаго учонаго; превосходно зналъ исторію и литературу среднихъ-вѣковъ. На публичныхъ обѣдахъ, которые давались въ честь Мура, онъ доказалъ свой ораторскій талантъ, также какъ блестѣлъ остроуміемъ въ салонахъ.
   По выходѣ первой тетради Ирландскихъ Мелодій, друзья посовѣтовали Муру взяться за сочиненіе въ большемъ размѣрѣ, и онъ выбралъ сюжетъ изъ восточной жизни. Книгопродавецъ Лонгменъ, не прочитавъ ни строчки изъ рукописи, предложилъ поэту за его будущее произведеніе двѣ тысячи ф. стерл., и Муръ удалился на свою мызу, Mayfield-Cottage, чтобы спокойнѣе заняться дѣломъ. Онъ изучилъ здѣсь всѣ сочиненія о Персіи, какія только могъ достать; ознакомился съ востокомъ, какъ съ своею родиной, и въ 1816 году явилась въ свѣтъ великолѣпная поэма Лалла-Рукъ, которую авторъ назвалъ "романомъ изъ восточной жизни". Такимъ-образомъ Муръ первый далъ восточной поэзіи право гражданства въ Европѣ. Прекрасныя формы, ослѣпительная роскошь, нѣжнѣйшія благоуханія кашли наконецъ достойнаго толковника въ этомъ прелестномъ поэтѣ, геній котораго рѣзвится и играетъ въ атмосферѣ нѣги, какъ въ своей родной срединѣ. Томасъ-Муръ, проникнувшись характеромъ изображаемыхъ сценъ, разсыпаетъ всѣ сокровища своей фантазіи. Сравненія, описанія, собственныя имена, историческія черты, романическіе намеки -- все ново въ этой поэмѣ, все обличаетъ въ авторѣ обширное знаніе обычаевъ востока. Поэзія Мура блеститъ и сверкаетъ; она заимствуетъ у звѣздъ -- лучи, у цвѣтовъ -- краски, у фонтановъ -- жемчугъ, у радуги -- переливы красокъ: это сущій праздникъ воображенія. Поэтъ-сильфъ вьется надъ землею, порхаетъ надъ океаномъ, носится въ облакахъ; онъ насладился всѣми радостями, какія только существуютъ подъ солнцемъ, и извлекъ изъ нихъ весь чистѣйшій сокъ. Онъ машетъ крыльями -- и на васъ сыплются искры и ароматъ; онъ скажетъ слово -- и являются волшебныя картины; все, къ чему ни коснется, обращается въ золото; щебень его пейзажей блеститъ, какъ драгоцѣнные камни. Лалла-Рукъ исполнена великихъ красотъ. Поэтъ чаруетъ васъ съ перваго шагу; вы изумлены, восхищены, внѣ себя отъ прелести; потомъ вамъ дѣлается душно въ этихъ чертогахъ, вы хотите освѣжиться на чистомъ воздухѣ. На этомъ пиршествѣ -- только медъ и молоко; вы съ сожалѣніемъ вспоминаете о чорномъ хлѣбѣ, просите пощады, и если случайно замѣтите клочокъ земли, который позабылъ поэтъ озолотить,-- вы бѣжите туда, радуясь, что можете отдохнуть на дѣйствительности.
   Успѣхъ Лалла-Рукъ былъ неслыханный. Ее перевели на арабскій языкъ, и персидскій посланникъ, прочитавъ поэму, утверждалъ, что это непремѣнно индѣйская рукопись, переложенная въ англійскіе стихи. Дѣйствіе поэмы происходитъ въ Азіи, землѣ поэтовъ, которая отдаетъ имъ въ полное распоряженіе свое пламенное солнце, алмазныя копи, берега, усѣянные коралловыми утесами, воинственныя и любовныя легенды, и всѣ звучныя имена. Такой блестящій матеріялъ принадлежалъ, по праву, Томасу Муру -- и онъ самовластно завладѣлъ сокровищами! Никто изъ поэтовъ не носится такъ свободно въ этой странѣ волшебства, какъ пѣвецъ Лалла-Рукъ: онъ знаетъ ее, какъ свою родину, и ему, какъ Пери, извѣстны "благоуханныя острова", въ которыхъ спрятанъ "драгоцѣнный кубокъ съ жизненнымъ элекевромъ, сверкающимъ до краевъ". Нѣтъ на востокѣ ни одного преданія, ни одного повѣрья, которыя бы не ожили въ его стихахъ.
   Планъ различныхъ поэмъ -- Рай (Магометовъ) и Пери, Поклонники огня и Свѣтъ гарема -- соединенныхъ подъ однимъ заглавіемъ, чрезвычайно простъ.
   Ауренгъ-Зебъ помолвилъ свою дочь за сына Абдаллы, владѣтеля Малой-Бухаріи, происходящаго по прямой линіи отъ Чингисъ-Хана. Княжна -- ее-то и зовутъ Лалла-Рукъ, или "красавица съ тюльпановыми щеками",-- отправляется изъ Дели со свитою, которой великолѣпіе превосходитъ всякую индѣйскую роскошь. Княжну сопровождаетъ Фадладинъ, представитель этикета и верховный судья во всѣхъ вещахъ, "отъ цвѣта рѣсницъ Черкешенки до глубочайшихъ вопросовъ науки и литературы, отъ варенья изъ розовыхъ листьевъ до сочиненія эпическихъ поэмъ. Вліяніе Фадладина на вкусъ современниковъ было такъ велико, что передъ нимъ трепетали въ Дели повара и поэты".
   Но Лалла-Рукъ вскорѣ наскучило это лицо; наскучили роскошные ландшафты окрестностей, разсказы невольницъ и пляски баядеръ; наконецъ видитъ она въ своей свитѣ молодаго поэта, котораго нарочно отыскалъ ея женихъ въ глубинѣ Кашмирской-долины, чтобы развлекать невѣсту и сокращать для нея дорогу разсказами. Фераморзъ самый красивый, ловкій и сантиментальный изъ всѣхъ поэтовъ; одежда его вышита чистѣйшимъ жемчугомъ, сандаліи блестятъ золотыми узорами, голова обвита великолѣпною тибетскою шалью, и сверхъ-того, онъ знаетъ столько же исторій, какъ султанша Шехеразада. Этихъ достоинствъ довольно, чтобы доставить поэту, несмотря на возраженія Фадладина, входъ въ павильонъ княжны, и Фераморзъ разсказываетъ ей на каждой станціи какую-нибудь удивительную легенду о любви.
   Покамѣстъ княжна восхищается ученостью поэта и богатымъ его воображеніемъ, Фадладинъ исполняетъ должность критика, и передаетъ на простонарѣчіи поэтическіе порывы молодаго человѣка. Муръ чрезвычайно искусно и остроумно, хотя несогласно съ общимъ тономъ разсказа, вооружается такимъ-образомъ противъ самого себя, и отъ времени до времени дѣлаетъ своей музѣ упреки въ злоупотребленіи богатствами и удаленіи отъ настоящей дороги. Эти отрывки въ прозѣ встрѣчаются въ каждой пѣсни Лалла-Рукъ, какъ станція для отдыха посреди роскошной мѣстности. Лалла-Рукъ, болѣе и болѣе очарованная повѣствователемъ, приближается къ мѣсту наслажденій, гдѣ ждетъ ее будущій супругъ; но напрасно Кашмирская-долина разстилается передъ нею со всею прелестью: княжнѣ кажется, что въ этой долинѣ нѣтъ и половины тѣхъ красотъ, какія обѣщалъ Фераморзъ въ волшебныхъ описаніяхъ. Волшебникъ исчезъ, и вмѣстѣ съ нимъ исчезли всѣ чудеса. Прекрасная невѣста живетъ только въ странѣ грезъ, по которой блуждаютъ фантастическія формы, или дрожатъ въ воздухѣ гармоническія и нѣжныя слова, проникшія въ ея сердце. Ее не веселятъ ни священные лѣса, ни дворцовые сады, и въ толпѣ, которая тѣснится около нея, Лалла-Рукъ ищетъ только своего возлюбленнаго. Но отчего же нѣтъ поэта въ ея свитѣ? Зачѣмъ онъ показалъ княжнѣ свои фантастическія царства, если хотѣлъ уронить ее на землю?... Но Лалла-Рукъ найдетъ крылья, чтобъ улететь къ нему душою.
   Между-тѣмъ, посреди благоуханныхъ цвѣтниковъ, посреди водометовъ, взлетающихъ подъ облака алмазными столбами, она подходитъ, подъ вуалью, къ трону, гдѣ ждетъ ее монархъ. Но едва онъ коснулся вуали, какъ княжна узнала -- Фераморза. Поэтъ, султанъ, влюбленный, онъ захотѣлъ, чтобы его любила "красавица съ тюльпановыми щеками". Фадладинъ въ отчаяніи, но какъ ловкій человѣкъ, онъ тотчасъ же перемѣнилъ тонъ, и съ восторгомъ хвалитъ то, что прежде осуждалъ съ такою желчью.
   Эта первая поэма, основанная на данныхъ несовсѣмъ новыхъ, но прелестная по своимъ подробностямъ, называется Xоразанскій поэтъ подъ покрываломъ. Вторая часть поэмы, и самая очаровательная, Рай и Пери, уже давно переведена В. А. Жуковскимъ; третья, Поклонники огня, составляетъ сама по себѣ полную драму, исполненную движенія, силы и занимательности; наконецъ, четвертая, Нурмагалъ или Свѣтъ гарема -- гирлянда изъ лучей, цвѣтовъ и пѣсенъ, достойный вѣнецъ всей поэмы.
   Вотъ, изъ этой послѣдней части, пѣсня, которую поетъ волшебница, сплетая, въ мистическомъ порядкѣ, блестящіе цвѣты и листья.
   
                       Я знаю цвѣты и растенья,
                       Откуда въ безмолвьи ночномъ
                       Слетаютъ мечты и видѣнья
                       На очи объятыя сномъ.
             Скорѣй же, дѣвица, плети свой вѣнокъ:
             И снамъ и цвѣтамъ лишь до утра данъ срокъ.
                       Съ головки жасмина душистой,
                       Сверкающей въ перлахъ росы,
                       Видѣньи любви къ дѣвѣ чистой
                       Слетаютъ въ ночные часы.
                       Надежда, другъ жизни печальной,
                       Свѣтило души бѣдняка,
                       Родится на вѣткѣ миндальной,
                       Въ серебряной чашѣ цвѣтка.
             Скорѣй же, дѣвица плети свои вѣнокъ:
             И снамъ и цвѣтамъ лишь до утра данъ срокъ.
                       Вотъ призракъ роскошныхъ желаній:
                       На склонѣ горы онъ блеститъ
                       Въ той травкѣ, которая лани
                       Рядъ бѣлыхъ зубовъ золотитъ *.
                       Бѣги отъ вѣтвей мандрагоры:
                       Подъ нею, при свѣтѣ луны,
                       Пугая преступные взоры,
                       Роятся грозящіе сны.
             Скорѣй же, дѣвица, плети свой вѣнокъ:
             И снамъ и цвѣтамъ лишь до утра дань срокъ.
                       Видѣнья души угнетенной,
                       По кроткой въ судьбѣ своей злой,
                       Изъ хрупкой коры кинамонной
                       Цѣлебною каплютъ смолой.
             Скорѣй же, дѣвица, плети свой вѣнокъ:
             И снамъ и цвѣтамъ лишь до утра дань срокъ.
   * Утверждаютъ, что на Ливанѣ растетъ трава, сообщающая золотистый оттѣнокъ зубамъ всѣхъ животныхъ, которыя щиплютъ ее.
   
   Въ 1822 г. въ берлинскомъ дворцѣ были исполнены, въ великолѣпномъ дивертисментѣ, съ пѣснями и танцами, разные эпизоды изъ Лалла-Рукъ.
   Этотъ великолѣпный спектакль побудилъ барона Ламоттъ-Фуке перевести Лалла-Рукъ нѣмецкими стихами.
   Путешественники, бывшіе на Востокѣ и въ Персіи, изумляются вѣрности и точности картинъ, набросанныхъ Муромъ. Лалла-Рукъ была переведена на персидскій языкъ, проникла въ Испагань и съ наслажденіемъ читается на берегахъ Каспійскаго моря. Къ поэмѣ прибавлено множество примѣчаній, которыя знакомятъ читателя съ поэтическою стороной восточной жизни болѣе, нежели многотомные разсказы путешественниковъ, и обличаютъ въ авторѣ обширную начитанность.
   Но какъ ни велика извѣстность, которую доставила Муру Лалла-Рукъ, имя его перейдетъ къ потомству преимущественно за Ирландскія Мелодіи. Говоря о немъ, Байронъ выразился въ слѣдующихъ словахъ: "Муръ принадлежитъ къ малому числу писателей, переживающихъ свой вѣкъ: имя его будетъ жить въ Мелодіяхъ, которыя проживутъ столько же, какъ Ирландія, музыка и поэзія".
   Почти у каждаго народа есть своя первобытная, ему одному свойственная музыка, которой напѣвы и мелодіи одинаково нравятся и простолюдинамъ и образованнымъ умамъ; дѣти, убаюкиваемыя звукомъ этихъ мелодій, сохраняютъ неизгладимое о нихъ воспоминаніе, и впечатлѣніе, производимое ими, переходитъ изъ рода въ родъ; геній, который первый сочеталъ эти напѣвы съ поэзіей, пріобрѣтаетъ право на вѣчную благодарность своей страны.
   "Съ удовольствіемъ, говоритъ Муръ: я вспоминаю тотъ первый періодъ моей жизни, когда мнѣ пришло на мысль передать стихами нѣжный и краснорѣчивый языкъ прелестныхъ пѣсень моей родины, и мнѣ пріятно высказать впечатлѣнія, подъ вліяніемъ которыхъ я рѣшился сочетать музыку съ поэзіей. Усердію и изысканіемъ г. Бентинга обязана его родина сохраненіемъ старинныхъ народныхъ напѣвовъ. Ирландская музыка была осуждена на изгнаніе. Почитатели ея употребили послѣднее усиліе, чтобы сохранить это единственное сокровище на ученомъ конгрессѣ, собравшемся въ Бельфастѣ въ 1792, и только два или три менестреля пережили своихъ поэтическихъ собратій".
   Ирландскія Мелодіи явились въ первый разъ, въ 1810 году, и выходили выпусками, по двѣнадцати пѣсенъ. Успѣхъ ихъ былъ необычайный. Согласіе между словами и музыкой, составленной исключительно изъ ирландскихъ напѣвовъ, гармоническихъ и наивныхъ, благородство мыслей, прелесть выраженій, совершенство стиховъ -- все это довело до высшей степени восторгъ, возбужденный народнымъ памятникомъ ирландской литературы. Въ этихъ прелестныхъ произведеніямъ отразился, какъ въ зеркалѣ, весь характеръ Ирландцевъ, пылкій и нѣжный, мечтательный и печальный.
   Ирландскія Мелодіи были торжествомъ таланта Мура, и его имя съ удовольствіемъ произносилось вездѣ, гдѣ только любили музыку. Поэтъ самъ приписываетъ такой успѣхъ врожденной любви своей къ музыкѣ; но эта любовь раздѣляла власть надъ его сердцемъ вмѣстѣ съ удивленіемъ къ красотамъ природы. Музыка и поэзія жили въ немъ въ тѣснѣйшей связи и наполняли всю его душу. Когда Ирландскія Мелодіи были изданы безъ музыки, подъ вліяніемъ которой онѣ зараждались въ умѣ поэта, Муръ чувствовалъ какую-то грусть: онъ видѣлъ только скелеты своихъ созданій, безъ плоти и крови, безъ полноты жизни. Изданіе Ирландскихъ Мелодій продолжалось до 1837 года. Онѣ переведены почти на всѣ европейскіе языки; сдѣлались между соотечественниками поэта народными, какъ пословицы, и поются всюду, гдѣ только знаютъ англійскій языкъ и любятъ музыку.
   Многія изъ Ирландскихъ мелодій переведены и на русскій языкъ, и въ этомъ случаѣ особенно оказалъ услугу нашей поэзіи И. И. Козловъ, котораго душа чудесно гармонировала съ настроеніемъ души ирландскаго барда. Но переводы слѣпца-поэта, также какъ двѣ три мелодіи, переданныя перомъ М. В....ко, заставляютъ сожалѣть, что эти два возсоздателя вдохновеній Томаса Мура заимствовали такъ мало перловъ изъ ожерелья, которое по праву принадлежало имъ обоимъ. Вотъ, для образца, три мелодіи; первая переведена Козловымъ двѣ другія г. М. B....ko.
   

I.

             Когда пробьетъ печальный часъ
                       Вечерней тишины,
             И звѣзды трепетно горятъ,
                       Туманъ кругомъ луны;
   
             Тогда задумчивъ и одинъ,
                       Спѣшу я къ рощѣ той,
             Гдѣ, милый другъ, бывало, мы
                       Бродили въ тьмѣ ночной.
   
             О, если въ тайной долѣ ихъ
                       Возможность есть душамъ,
             Слетать изъ-за далекихъ звѣздъ
                       Къ тоскующимъ друзьямъ,
   
             Къ знакомой рощѣ ты слетишь
                       Въ полночной тишинѣ,
             И дашь мнѣ вѣсть, что въ небесахъ
                       Ты помнишь обо мнѣ!
   
             И, думой сердца увлеченъ,
                       Ту пѣсню я пою,
             Которой, другъ, плѣняла ты
                       Мечтательность мою.
   
             Унылый голосъ вѣтерокъ
                       Разноситъ въ чуткой тьмѣ,
             Въ полянѣ вѣетъ и назадъ
                       Несетъ его ко мнѣ.
   
             А я.... я вѣрю.... томный звукъ
                       Отъ родины святой
             На пѣснь любимую отвѣтъ
                       Души моей младой.
   

II.

             Можетъ въ зеркалѣ водъ отражаться луна,
             Хоть ихъ нѣдръ глубина и мутна и хладна;
             Могутъ свѣтлой улыбкой уста разцвѣсти,
             Хоть въ развалины сердце разбито въ груди.
   
             Роковой, грозный призракъ промчавшихся лѣтъ
             Неизмѣненъ всегда, средь веселіи и бѣдъ:
             Цѣлый міръ его тѣнью туманной покрытъ;
             Не живитъ его радость печаль не мрачитъ.
   
             Онъ въ минуты веселья стоитъ предъ душой,
             Какъ изсохшая вѣтка въ полуденный зной:
             Хоть блеститъ она въ цвѣтѣ огнистыхъ лучей,
             Но не жить, не цвѣсти никогда уже ой.
   

III.

             Мнѣ дорогъ часъ, когда блѣднѣетъ пламень дня
             И солнце съ запада на море льетъ сіянье:
             Тогда встаютъ мечты дней прошлыхъ для меня
             И вздохъ вечерній шлетъ къ тебѣ воспоминанье.
   
             Люблю я видѣть путь на зыбкомъ лонѣ водъ,
             Простертый къ западу огнистой полосою:
             Я бы пошелъ по немъ! Быть-можетъ, онъ ведетъ
             На островъ радости, къ веселью и покою.
   
   "Чтобы понять всю прелесть этихъ мелодій, писалъ одинъ изъ друзей Томаса Мура, надо было слышать, какъ самъ онъ пѣлъ нѣкоторыя изъ нихъ; онъ, казалось, импровизировалъ и музыку и слова; въ эти минуты, глаза его сверкали, и голосъ переходилъ отъ быстрыхъ звуковъ къ медленнымъ, отъ веселыхъ къ жалобнымъ, съ волнующею душу прелестью". Муръ аккомпанировалъ себѣ на арфѣ. Въ Ирландіи сохранилась поэтическая легенда объ этомъ инструментѣ, и Муръ передалъ ее въ мелодіи:
   
             Подъ ясною влагой морскаго залива,--
             Я слышалъ преданье -- сирена жила,
             И часто на берегъ, гдѣ зыблется ива,
             Она выходила и друга ждала.
             И слезы напрасно у бѣдной лилися
             На свѣтлыя пряди волнистыхъ кудрей,
             И грустные вопли по вѣтру неслися,
             Тревожа пловцовъ и ночныхъ рыбарей.
             Но сжалилось Небо: изъ тѣла сирены
             Явилася арфа, бѣла какъ нарцисъ,
             А кудри скатились на гибкіе члены
             И, слезы роняя, струнами свились....
             Года пролетѣли, но струны все тѣже,
             Все дышутъ любовью, да нѣжной тоской,
             И говоръ веселый становится рѣже,
             Когда я дотронусь до арфы рукой.
   
   Извѣстно, что Байронъ подарилъ свои Записки Муру, съ условіемъ, чтобы этотъ издалъ ихъ только послѣ его смерти. Муррай купилъ Записки за двѣ тысячи ф. стерл., и по смерти Байрона на этихъ Запискахъ сосредоточилось всеобщее вниманіе. Свѣтъ, которому наскучили толки и догадки, хотѣлъ узнать, что писалъ о себѣ самъ Байронъ. Но осторожность душеприкащика лишила публику этихъ записокъ, завѣщанныхъ знаменитымъ пѣвцомъ Чайльдъ-Гарольда. До изданія ихъ, Муръ вызвался прочесть ихъ семейству покойнаго, и выкинуть изъ рукописи все, что могло бросить непріятную тѣнь на память поэта. "Я предоставилъ эти записки, говоритъ Муръ въ письмѣ, разосланной! въ тогдашніе журналы: сестрѣ поэта, мистрисъ Ли (Leigh), съ просьбою, чтобы она не истребляла ихъ совершенно, но большая часть лицъ, собравшихся на чтеніе, думала иначе. Не смотря на мои увѣщанія, рукопись была разорвана и сожжена въ нашихъ глазахъ, и я возвратилъ Мурраю двѣ тысячи ф. стерл., которые одолжилъ мнѣ Лойгменъ." Такъ разсказываетъ Муръ объ ауто-да-фе, навлекшемъ на него строгіе упреки въ Англіи и на материкѣ.
   У Мура есть превосходное стихотвореніе, подъ заглавіемъ "Размышленія при чтеніи записокъ Байрона". Не можемъ не перевести этой піесы, хотя въ прозѣ.
   "Еще мгновенье.... Волнуемый страхомъ и надеждой, я колеблюсь развернуть таинственные листы. Такъ, герой волшебной сказки, держа въ рукахъ ключъ отъ потаеннаго жилища чародѣя, останавливается у порога, наконецъ подвигается впередъ медленными и дрожащими шагами, не зная, встрѣтитъ ли онъ тѣни ада или небесныхъ духовъ.
   "Сколько тысячъ существъ, дышащихъ въ эту минуту на обширной землѣ, съ радостью отказались бы отъ сна въ долгія ночи, чтобы, подобно мнѣ, вперить жадный взоръ въ эти драгоцѣнныя страницы!... Въ какую отдаленную страну не летали его пѣсни, подобно птицамъ Псафона, возвѣщая имя своего властелина на всѣхъ языкахъ, на которыхъ говоритъ слава? Сколько людей, испытавшихъ очарованія въ сферѣ этой дивной души, какъ чары, спустившіяся съ звѣздъ и сосредоточенныя въ дивномъ талисманѣ,-- сколько людей горятъ желаніемъ узнать, когда впервые проснулся свѣтъ въ молодой душѣ! Сколько ощущеній скорби или счастія пробудили лучи зари этого генія въ освѣщенныхъ ими сердцахъ! Сколько людей хотѣли бы видѣть, какъ ежечасно развивалась эта гордая и колоссальная сила, и слѣдили бы за ея успѣхами съ тѣмъ чувствомъ, какое испыталъ въ Египтѣ путникъ, когда, стоя у колыбели Нила, онъ измѣрялъ копьемъ слабый родникъ могучей рѣки!
   "И посреди презрительныхъ мыслей, которыя населяютъ это богатое воображеніе, помрачая въ немъ всѣ образы, какъ-будто звѣзда горести и отчаянія, упавшая нѣкогда на землю, коснулась ихъ къ своимъ паденьи,-- вы, которые видите посреди ихъ душу, принужденную ненавидѣть, но вышедшую нѣжною изъ рукъ Творца, и даже теперь блестящую, иногда, во всемъ блескѣ чистой любви,-- съ какимъ тревожнымъ любопытствомъ, схватывая въ его пѣсняхъ живое сіянье свѣтлой и скорбящей души, вы спросили бы, какая мертвящая горесть, какая желчь несправедливости омрачила эту благородную натуру?
   "Онъ подобенъ прекрасной орбитѣ, которая когда-то была солнцемъ, родилась, чтобы изумлять міръ, радовать своимъ свѣтомъ, своей теплотою все, что способно чувствовать ея благодатную силу, но теперь угасла, и не оставила другаго слѣда отъ своего величія, кромѣ огромной и холодной тѣни.
   "Плодовитая и полная книга! Какія бы перемѣны сцены и климата, страшныя и смѣлыя приключенія, горести, слабости, выказанныя, быть-можетъ, слишкомъ откровенно, любовь и борьбу не обнаруживали твои страницы,-- мы найдемъ въ этихъ лѣтописяхъ дружбу, незыблемую какъ утесъ, привязанность, забытую какъ снѣгъ, растопленный солнцемъ; найдемъ испытанное временемъ вѣрованіе въ тѣхъ, которые служили и еще служатъ ему; щедрую помощь не одному сердцу, предложенную съ безмолвнымъ искусствомъ, отъ которые не оскорбится даже гордость; мы увидимъ здѣсь поступки.... Но, нѣтъ.... не отъ него мы услышимъ разсказъ о блистательныхъ чертахъ своей жизни. Между-тѣмъ, какъ льстецы свѣта, подобно Мильтонову облаку, "обращаются къ толпѣ серебристой поверхностью", эта звѣзда, отдѣльная отъ прочихъ, закутывается въ ризы ночи, и скрывая отъ глазъ толпы все, что украшаетъ, услаждаетъ, облагороживаетъ ея природу, съ пренебреженіемъ показываетъ людямъ свой мрачный дискъ".
   Довольно этихъ строкъ, чтобы оправдать Мура; впрочемъ, должно сказать, что отъявленные враги истребленія этихъ Записокъ на на минуту не сомнѣвались въ благородствѣ и безкорыстіи Мура. Они не могли дать себѣ отчета въ осторожности, которая помѣшала исполнить долгъ дружбы и очистить память Байрона, брошенную въ жертву предположеніямъ, нападкамъ и пересудамъ,-- словомъ, почти во всей Европѣ поднялся общій крикъ негодованія на участниковъ въ истребленіи. Перо Томаса Мура одно могло бы еще защитить имя славнаго друга отъ нападенія людей, съ которыхъ онъ снялъ маску, -- и Муръ торжественно доказалъ, въ Жизни Байрона, что этотъ писатель не былъ такимъ чудовищемъ, какимъ представляла его предубѣжденная публика. Дѣйствительно, судьба Байрона была чрезвычайно-странная: сцѣпленіе странныхъ случайностей еще болѣе скрывало отъ публики истинный его характеръ, и не допускало возраженій на клеветы, которыми осыпали его могилу. Между-тѣмъ письма Байрина въ матери, по словамъ видѣвшихъ эту корреспонденцію, обнаруживали живѣйшее сочувствіе поэта къ человѣчеству.
   Знакомство Мура съ Байрономъ началось по слѣдующему поводу: когда Байронъ издалъ свои English Bards, въ которыхъ очень жестко отзывался о Мурѣ, послѣдній осмѣлился послать сатирику вызовъ на поединокъ. Спустя нѣсколько времени по пріѣздѣ Байрона въ Англію, Муръ пожелалъ подружиться съ нимъ, и вынулъ изъ бумагъ поэта свое письмо, остававшееся, нераспечатаннымъ. Хотя метода подавать одной рукой пистолетъ, а другою -- масличную вѣтвь не была въ духѣ Байрона, однакожъ они сдѣлались впослѣдствіи искренними друзьями.
   Томасъ Муръ вызывалъ также на поединокъ знаменитаго критика Джеффри, редактора Edinburgh Review. Полиція остановила соперниковъ, и велѣла разрядить оружіе; но, къ удивленію, въ пистолетахъ не оказалось пуль: такъ какъ одна изъ нихъ упала въ каретѣ, то секунданты, безъ вѣдома противниковъ, согласились вынуть пулю и изъ другаго, для равенства боя, и такимъ-образомъ устранили развязку, которая могла бы имѣть печальныя послѣдствія.
   Какъ прозаикъ, Муръ обязанъ извѣстностью жизнеописаніямъ Шеридана и Байрона, роману Эпикуреецъ, и Исторіи Ирландіи.
   Главное достоинство "Біографіи Шеридана" заключается въ здравой критикѣ и благородствѣ чувствъ, высказанныхъ съ краснорѣчіемъ и богатствомъ колорита, въ иныхъ мѣстахъ, доведенными до излишества. "Біографія Байрона" написана совершенно въ другомъ родѣ. Тутъ нѣтъ поэтическихъ украшеніи, слогъ простой и строгій. Муру предстояло исполнить трудный долгъ. Въ послѣдніе годы своей жизни, Байронъ, своими сочиненіями и образомъ жизни, обнаруживалъ отвращеніе къ свѣту. Но талантъ біографа восторжествовалъ онъ трудностями....
   Въ этой біографіи видны самые сокровенные изгибы сердца Байрона: его то задѣваютъ за-живое намеки на его физическій недостатокъ (Байронъ прихрамывалъ), или несправедливая критика; то, вдругъ, онъ начинаетъ размышлять о своемъ разореніи и объ утратѣ семейнаго счастія; то бросаетъ ѣдкія стрѣлы на дерзкія нападки глупцовъ, и гордо вооружается противъ судьбы.
   Въ Жизнеописаніи Фитц-Джеральда много трогательныхъ эпизодовъ и анекдотовъ, въ высшей степени любопытныхъ для Ирландцевъ; однакожъ эта книга ниже двухъ предшествующихъ біографій.
   Исторія Ирландіи отличается обширною ученостью и подробнѣйшими изслѣдованіями автора о древнемъ происхожденіи и первоначальной гражданственности этой страны, о причинахъ ея упадка и бѣдствіяхъ. Опираясь на свидѣтельства чужеземныхъ историковъ и географическія свѣдѣнія древнихъ, Муръ очень основательно доказываетъ глубокую древность Ирландіи; но за всѣмъ тѣмъ онъ очень строгъ къ преданіямъ и лѣтописямъ, и не увлекается ими, какъ обыкновенно бываетъ съ писателями-энтузіастами.
   Замѣтимъ, что авторъ не всегда умѣлъ избѣжать сухости, почти неразлучной съ подобнымъ трудомъ, и повторенія и недостатокъ хронологіи часто затемняютъ планъ его исторіи.
   Муръ признаетъ несомнѣннымъ кельтическое и азіатское происхожденіе первыхъ обитателей Ирландіи въ эпоху, предшествовавшую вторженію Тевтоновъ, отъ которыхъ бѣжали въ эту страну британскіе Кельты. Онъ доказываетъ, что ирландскій языкъ есть чистѣйшій идіомъ кельтскаго языка; что круглыя башни и памятники, которыхъ происхожденіе теряется во мракѣ временъ, были назначены для обрядовъ религіи, родившейся на Востокѣ, и что первобытные жители Ирландіи Имѣли сношенія съ финикійскими мореплавателями. Затѣмъ онъ постепенно разматриваетъ Бельювъ, пришедшихъ въ Ирландіи) Изъ Галліи или изъ Британіи; Туатовъ Данаана, и наконецъ Скоттовъ или Милезцевъ. Разсказавъ ихъ исторію и заведеніе ирландской колоніи въ Каледоніи, онъ распространяется о введеніи христіанства, о проповѣди святаго Патрикія, о трудахъ и усиліяхъ миссіонеровъ и учоныхъ, разлившихъ по Европѣ свѣтъ истинной религіи. Далѣе, говорится о вторичномъ водвореніи ирландскихъ Скоттовъ на британскомъ сѣверѣ, и показаны анахронизмы и противорѣчія мнимой поэмы Оссіана.
   Чтобы дать понятіе о трудностяхъ, представлявшихся при составленіи этой исторіи, слѣдовало бы показать, какимъ-образомъ авторъ добивался смыслу въ остаткахъ пѣсснь бардовъ, соображалъ средневѣковыя преданія, словомъ, вносилъ свѣтъ въ хаосъ ирландскихъ древностей; но предѣлы этой статьи не позволяютъ слѣдить за Муромъ въ развитіи его историческихъ идей, занимающихъ три тома.
   Вотъ списокъ сочиненій Мура, въ томъ порядкѣ, какъ они выходили въ свѣтъ: Оды Анакреона, переведенныя стихами, 1800.-- Соображенія о настоящемъ кризисѣ 1803.-- Посланія, оды и разныя стихотворенія, 1806.-- Томъ эротическихъ стихотвореній, подъ заглавіемъ: Tom Littles poems (стихотворенія Тома Литтля), 1808.-- Письмо къ дублинскимъ католикамъ, 1810.-- Синій-чулокъ, комическая опера въ трехъ дѣйствіяхъ, представленная въ Лицеѣ, 1811.-- Перехваченныя письма или Two penny post bay, 1812. Эта сатира выдержала болѣе тридцати изданій.-- Ирландскія мелодіи, въ одиннадцати выпускахъ.-- Муръ докончилъ переводъ Саллюстія, прерванный смертью переводчика, Морфи.-- Скептикъ, философский сатира.-- Лалла-Рукъ, восточный романъ, посвященный поэту Роджерсу, 1817.-- Семейство Фёджъ въ Парижѣ, 1818.-- Гимны,-- Баллады,-- Бездѣлки въ стихахъ,-- Любовь ангеловъ, 1823.-- Дорожныя риѳмы и разныя стихотворенія.-- Баллады, пѣсни, разныя стихотворенія.-- Записки капитана Рока.-- Жизнь Шеридана.-- Жизнь Фитц-Джеральда.-- Эпикуреецъ, романъ.-- Жизнь Байрона.-- Исторія Ирландіи.
   Муръ получилъ отъ книгопродавца Логмена двѣ тысячи ф. стерл. за Лалла-Рукъ, двѣ съ половиною тысячи за жизнь Шеридана, и отъ книгопродавца Поура пожизненную пенсію въ пять сотъ ф. стер. за Ирландскія мелодіи и лирическія стихотворенія. Участіе въ Times также приносило ему ежемѣсячно по пятидесяти ф. стерл, не считая вознагражденія за другія сочиненія и пенсіи отъ англійскаго правительства. Такимъ-образомъ, Муръ былъ одинъ изъ немногихъ писателей, которые, не теряя своей независимости, избѣжали печальныхъ послѣдствій картины, такъ вѣрно и краснорѣчиво представленной имъ въ спичѣ, произнесенномъ на литературномъ обѣдѣ: "Разсказываютъ, что сѣверные воины пили въ Оденовыхъ чертогахъ медъ изъ череповъ тѣхъ, которыхъ они убили на полѣ сраженія: точно такъ нынѣшніе англійскіе книгопродавцы пьютъ вино изъ череповъ писателей, обогатившихъ ихъ своими сочиненіями. Геніальные люди, подобно драгоцѣннымъ восточнымъ благоуханіямъ, истощаются скоро: наступаетъ время, когда у нихъ остается только чувствительность. Факелъ, долго озарявшій міръ, подъ-конецъ бросаетъ блѣдное мерцанье. Такъ, геніальный человѣкъ, на закатѣ своихъ дней и счастія, часто не видитъ для себя въ будущемъ ничего, кромѣ пренебреженія".
   Окончимъ этотъ біографическій очеркъ параллелью между пѣвцомъ Лалла-Рукъ и высокимъ геніемъ, созданія котораго составляютъ такую поразительную противуположность съ произведеніями ирландскаго барда.
   Муръ говоритъ въ предисловіи къ Любви ангеловъ, что онъ поспѣшилъ издать эту поэму до выхода Байроновой, подобнаго же содержанія, "чтобы -- какъ онъ самъ выражается -- скорѣйшимъ появленіемъ на литературномъ горизонтѣ имѣть выгоду такъ-называемаго ложнаго солнца, прежде восхода звѣзды, которая долженствовала затмить меня своимъ блескомъ". Скромность похвальная, но вовсе неосновательная. Нѣжный свѣтъ, разлитый въ поэзіи Мура, не подвергался опасности померкнуть передъ волканическимъ огнемъ Байронова генія; взрывъ Везувія не затмилъ бы сѣвернаго сіянія. Въ безпредѣльныхъ областяхъ воображенія и творчества довольно было мѣста для обоихъ писателей; пертурбаціи двухъ свѣтилъ совершались въ различныхъ орбитахъ, и они не могли столкнуться. Муръ и Байронъ раздѣлили между собою публику; обоихъ ихъ читали, обоимъ удивлялись люди со вкусомъ, но за всѣмъ тѣмъ у каждаго былъ свой классъ читателей. Искатели радости, красоты, счастія бросаютъ вѣнки къ ногамъ граціозной музы Томаса Мура; мрачный стихъ Байрона врѣзается въ сердца, отравленныя тоской и упрекомъ, и неудивительно, что передъ портретомъ Байроновой кисти толпа почитателей многочисленнѣе, нежели передъ свѣтлыми образами его соперника. Поэзія Мура существенно поэзія воображенія; у Байрона -- поэзія страсти. Байронъ серьозенъ даже въ шуткахъ; Муръ шутитъ въ самыя важныя минуты. Между-тѣмъ какъ одинъ ласкаетъ свой сюжетъ, другой судорожно прижимаетъ его къ груди, обдаетъ его мертвящимъ дыханьемъ, и отворачивается въ отчаяніи. Въ стихахъ ирландскаго барда вездѣ благоухаетъ нѣжный ароматъ; Байронъ по такъ счастливъ въ выборѣ, и находитъ только отраву.
   Очаровательныя созданія природы, сильфы, благоуханныя крылья, цвѣты, радуга, румянецъ дѣвственной стыдливости, поцалуй, иногда слезы -- вотъ спутники Томаса Мура. Каждая страница его -- виньетка, каждый стихъ -- сверкаетъ алмазомъ; Байронъ, возвращаясь къ своимъ чувствамъ, иногда забываетъ обиды соотечественниковъ, и его геній съ удовольствіемъ носится посреди горъ своей родины или на роскошномъ Востокѣ. Его Highland Магу, первая любовь, нѣжная Зюлейка, прекрасная Гюльнара, нѣжная Гайде, являются между мрачными картинами, какъ оазисы посреди знойныхъ пустынь Африки. Муръ, напротивъ, иногда бросаетъ гирлянды и упоительный кубокъ, судорожно хватаетъ арфу, и извлекаетъ изъ струнъ мужественные звуки, отголоски сердца, потрясеннаго печальными воспоминаніями.
   Байронъ, оставленный женою, разлученный съ дѣтьми, брошенный въ жертву тоскѣ, увлекаемый припадками гнѣва, часто дѣлается несправедливымъ; картины его разрываютъ сердце. Муръ ослѣпляетъ своими образами; читателю становится душно отъ аромата, слухъ его утомленъ гармоніей, чувство теряется въ улыбкахъ, улыбки обременены эпитетами... это заря въ полдень. Ирландскому барду ставили въ укоръ, что, увлекаясь безпечною нѣгой, онъ не старался возбуждать любопытство, не заставлялъ его искать отношеній между вдохновеніемъ и описываемыми предметами. Читая поэмы Томаса Мура, чувствуешь удовольствіе чисто отъ впечатлѣній и физическихъ свойствъ предметовъ, которые онъ рисуетъ. Тутъ нѣтъ ни человѣческихъ образовъ, ни живописныхъ эффектовъ: поэтъ всѣмъ пожертвовалъ ненасытной страсти своей къ поэтическимъ украшеніямъ и прихотямъ воображенія.
   Муръ самый искусный колористъ между всѣми британскими поэтами; нѣжное и воспріимчивое сердце его сочувствуетъ всему, что только есть прекраснаго въ природѣ; онъ не утомляетъ читателя картинами страданій и пороковъ, возмущающихъ душу. Вотъ чѣмъ и объясняется обаятельная прелесть созданій Мура.
   Поэзія Байрона похожа на Мильтонову сосну, спаленную небеснымъ огнемъ: узловатыя вѣтви ея ужасаютъ своимъ видомъ, корни ползутъ въ мрачныхъ разсѣлинахъ скалъ, и вершина, обнаженная, но гордая, наслаждается въ слояхъ воздуха, посреди которыхъ родятся громъ и буря.
   Поэзія Мура -- цвѣтокъ безъ шиповъ, нѣжный, розовый, какъ-будто созданный руками любви и красоты.

И. КР.

"Сынъ Отечества", No 4, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru