Мопассан Ги_де
Парижское приключение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.35*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод С. Б. (1908).

Ги де Мопассан

Парижское приключение

  
   Источник текста: Ги де Мопассан - Полное собрание сочинений и письма в 15т., т.3
   Книгоиздательское товарищество "Просвещение", С.-Петербург, 1908 г.
   Переводчик: С.Б.
   OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Париж Хемингуэя.
  
   Есть ли чувство более острое, чем любопытство женщины? О! узнать, познать, прикоснуться к тому, о чем только мечтаешь! Чего она не сделает для этого? Когда в женщине просыпается её нетерпеливое любопытство, она способна на всякие безумства, неосторожности, на отчаянную смелость и не остановится ни перед чем. Я говорю о женщинах, настоящих женщинах, одаренных умом, разделенным на три отделения и на поверхности кажущимся рассудительным и холодным; но в действительности эти три секретных отделения наполнены: одно -- женским всегда тревожным беспокойством: второе -- хитростью, прикрытой прямодушием, и хитростью, полной ханжества и софизма и поэтому опасной, и, наконец, последнее -- очаровательным плутовством, восхитительной ложью, тонким вероломством, -- всеми теми пороками, которые доводят глупых и доверчивых любовников до самоубийства, а других приводят в восторг.
   Та, о приключении которой я хочу рассказать, была маленькая провинциалка, "честная", в обычном смысле этого слова. Жизнь ее, с виду спокойная, протекала в семье между вечно занятым мужем и двумя детьми, воспитываемыми ею с безупречной заботливостью. Но сердце её трепетало от неудовлетворенного любопытства, от неизведанных желаний. Она вечно мечтала о Парнасе и с жадностью читала светские журналы. Рассказы о празднествах, о туалетах, об удовольствиях разжигали её желания. Но ее особенно волновали таинственные отзвуки, полные неясностей, полуприкрытые дымкой искусных фраз и рисовавшие ей вдали неиспытанные, всепожирающие наслаждения.
   Из своего города она видела Париж в апофеозе великолепия и порока.
   И во время длинных ночей, полных сновидений, убаюканная правильным храпением мужа, спавшего на спине возле неё, с головой, повязанной фуляром, она грезила о тех знаменитостях, что украшали первые страницы журналов, как огромные звезды темный небосклон. И она рисовала себе их безумную жизнь, с беспрерывными кутежами, с ужасными античными оргиями, с утонченной чувственностью и развратом, таким сложным, что она даже не могла его себе представить.
   Бульвары ей казались безднами людских страстей, и все дома вдоль них скрывали в себе тайны порочной любви. Между тем, она чувствовала, что стареет. Она старилась, не изведав ничего в жизни, кроме своих каждодневных занятий, отвратительно однообразных и пошлых, составлявших то, что называется семейным благополучием. Она была еще красива, сохранившись среди этого спокойного существования, как зимний плод в наглухо запертом шкафу; но тайные страсти пожирали и сжигали ее. Она спрашивала себя, неужели она так и умрет, не узнав всех этих запретных наслаждений, не окунувшись один только раз, один раз вся целиком в эти волны парижских страстей?
   Она с долгим упорством подготовила себе исподволь возможность поездки в Париж, выдумала какой-то предлог, заставила родственников пригласить ее, и так как муж не мог поехать вместе с ней, то отправилась одна.
   Как только она приехала, она тотчас же придумала причину, заставившую ее отлучиться на два дня, или вернее на две ночи, если бы это понадобилось, так как она, по её словам, отыскала друзей, живших в окрестностях города.
   И она принялась за поиски. Она бегала по бульварам, ничего не видя, кроме блуждающего и зарегистрованного порока. Она вглядывалась в большие кафе, внимательно читала маленькую хронику "Фигаро", вливавшую в нее каждое утро, как яд, призыв любви.
   И ничто не наводило ее на след грандиозных оргий художников и актрис; ничто не открывало ей храмов этого разврата, закрытых, как пещера в "Тысяче одной ночи", волшебным словом, как римские катакомбы, где происходили скрытые таинства преследуемой религии.
   Её родственники, мелкие буржуа, не могли ее познакомить ни с кем из тех знаменитостей, чьи имена кружились в её голове. И она, в отчаянии, собиралась уже домой, как случай пришел ей на помощь.
   Однажды, проходя по улице Шоссе д'Антэн, она остановилась перед магазином японских безделушек, ласкающих глаз своими яркими красками. Она разглядывала маленьких уродцев из слоновой кости, огромные, ярко раскрашенные вазы, причудливую бронзу, когда услышала из лавки, как владелец её с почтительными поклонами показывает какому-то маленькому толстому и лысому человеку с бритым подбородком огромного пузатого урода, единственного в своем роде, как он уверял.
   И при всяком слове торговец называл покупателя известным именем, звучавшим, как призывный звук. Остальные посетители, молодые женщины, изящные мужчины, исподтишка и быстро взглядывали мельком, соблюдая приличие и с явным уважением, на известного писателя, с увлечением заглядевшегося на фарфорового урода. Оба они были безобразны, как два брата одной матери.
   -- Для вас, г. Жан Варен, -- говорил купец, -- я уступлю его за тысячу франков. Это только по своей цене. Для всех прочих он стоил бы полторы тысячи; но я очень дорожу своими покупателями художниками и для них у меня существует специальная цена. Они все у меня бывают, г. Жан Варен. Вчера г. Бюснах купил у меня большой старинный кубок. На днях я продал два таких светильника (не правда ли, как красиво?) г. Александру Дюма. Да вот эта самая вещь, что у вас в руках, если бы ее увидел г. Золя, он тотчас взял бы ее, г. Варен.
   Писатель, очарованный вещью, стоял в нерешительности, думая о цене и не обращая внимания на окружающих, точно находился в пустыне.
   Дрожа, она вошла в лавку, глядя на него в упор, и не спрашивая себя даже, красив ли он, молод, изящен? Это был Жан Варен, сам Жан Варен!
   После долгой борьбы и тяжкого раздумья, он поставил статую на стол.
   -- Нет, очень дорого, -- сказал он.
   Купец удвоил красноречие.
   -- О, г. Жак Варен! очень дорого? Да это стоит две тысячи франков, не меньше.
   Писатель, с грустью глядя на урода с эмалевыми глазами, сказал:
   -- Может быть, не спорю, но для меня это очень дорого.
   Тогда она, охваченная безумной смелостью, подошла к столу.
   -- А для меня какая цена этому толстяку?
   -- Тысяча пятьсот франков, -- отвечал купец с удивлением.
   -- Я беру его.
   Писатель, до той минуты не заметивший ее даже, быстро обернулся и внимательно осмотрел ее с головы до ног, прищурив немного глаза, и, как знаток, разобрал ее по частям.
   Она была очаровательна, оживлена, сразу осветившись тлевшим в ней пламенем. К тому же женщина, платящая полторы тысячи франков за безделушку, это уж не первая встречная.
   После этого она, с движением очаровательного изящества, обернулась к нему и сказала дрожащим голосом:
   -- Простите, сударь, я, вероятно, несколько поторопилась, -- вы не сказали своего последнего слова.
   -- Я кончил, сударыня, -- отвечал он, поклонившись.
   -- Во всяком случае, -- сказала она взволнованно, -- сегодня или когда хотите, если вы не изменили своего намерения, эта безделушка будет вашей. Я купила ее только потому, что она вам нравится.
   Он улыбнулся, видимо польщенный.
   Откуда же вы меня знаете? -- спросил он.
   Тогда она стала красноречиво высказывать ему свое восхищение его сочинениями, цитировать их.
   Продолжая разговаривать, он облокотился на стул, и, устремив на нее острый взгляд, старался разгадать ее.
   Время от времени продавец, довольный этой живой рекламой, при появлении новых покупателей, кричал с другого конца лавки:
   -- Взгляните-ка на это, господин Жан Варен, как это красиво.
   Все головы поворачивались тогда в их сторону, и она вся дрожала от удовольствия, что все видят, как она просто разговаривает с знаменитостью.
   Опьяненная в конец, она дошла до высшей степени смелости, как полководец, идущий на приступ.
   -- Милостивый государь, -- сказала она, -- сделайте мне большое, большое удовольствие. Позвольте мне преподнести вам этого урода, как воспоминание о женщине, страстной вашей поклоннице и беседовавшей с вами в течение десяти минут.
   Он отказался. Она настаивала. Он не поддавался, развеселившись и хохоча во всё горло.
   -- Ну, так я сейчас отнесу сама его к вам, -- сказала она с упрямством. -- Скажите, где вы живете?
   Он не хотел давать адреса; но, узнав его от продавца, она расплатилась и направилась к извозчику. Писатель побежал за ней, ни под каким видом не желая принимать этого подарка -- неизвестно от кого. Он догнал ее, когда она садилась в экипаж, и вскочил вслед за ней, почти упав на нее, опрокинутый двинувшейся каретой, и, недовольный, он уселся рядом с ней.
   Напрасно он просил ее, настаивал, она была неумолима.
   Когда они подъехали к дому, она предъявила свои условия;
   -- Я соглашусь не оставлять вам статуи, но только с тем условием, чтобы вы сегодня исполняли все мои желания.
   Ему показалось это так забавно, что он согласился.
   -- Что вы обыкновенно делаете в этот час? -- спросила она.
   -- Я совершаю прогулку. -- отвечал он, подумав.
   -- В Булонский лес! -- приказала она кучеру.
   Они поехали. Она потребовала, чтоб он называл ее по имени всех известных женщин, в особенности женщин полусвета, рассказав бы подробности об их интимной жизни, их привычках, обстановке, пороках.
   Наступил вечер.
   -- Что вы в это время делаете каждый день?
   -- Я пью абсент, -- отвечал он, смеясь.
   -- Ну, будем пить абсент, -- сказала она
   Они вошли в большое кафе на бульваре, где он бывал каждый день и где встречал товарищей. Он всех их ей представил, она с ума сходила от радости. И в голове ее всё время стучало:
   -- Наконец-то, наконец!
   Время шло.
   -- Может быть это часть вашего обеда? - спросила она.
   -- Да, сударыня.
   -- Так будем обедать. А что вы делаете вечером? -- спросила она, выходя из кафе Биньон.
   -- Смотря по обстоятельствам, -- отвечал он, пристально глядя на нее. -- Иногда я хожу в театр.
   -- Ну, так пойдемте в театр.
   Они вошли в Водевиль даром, благодаря ему, и, о, счастье! -- ее видела вся зала, рядом с ним восседающей в креслах балкона.
   По окончании представления, он почтительно поцеловал у неё руку.
   -- Мне остается, сударыня, поблагодарить вас за очаровательно проведенный день...
   -- С этого часа, что делаете вы всю ночь? -- прервала она его.
   -- Но я... я возвращаюсь домой.
   Она засмеялась и, с дрожью в голосе, сказала:
   -- В таком случае... идемте домой.
   Они больше не разговаривали. Порою она вздрагивала с головы до ног, охваченная то желанием бежать, то остаться и, в глубине души, твердо решив идти до конца.
   На лестнице она цеплялась за перила, так как была взволнована. Он шел впереди, запыхавшись, с горящей спичкой-свечкой в руке.
   Как только она очутилась в комнате, она быстро разделась и бросилась в постель, не произнеся ни слова. Повернувшись лицом к стене, она ждала.
   Но она была проста, как законная супруга провинциального нотариуса, а он требователен, как трехбунчужный паша. И они совершенно не поняли друг друга.
   Тогда он уснул. Ночь прошла тихо, нарушаемая только стуком маятника. А она, лежа неподвижно, думала о своих супружеских ночах. И, при желтом свете китайского фонаря, она с удрученным сердцем смотрела на лежащего на спине рядом с ней маленького, круглого человечка, с шарообразным животом, торчащим под простыней, как пузырь, наполненный газом. Он громко храпел, как органная трубка, с протяжным фырканьем и смешными вздохами. Его двадцать волосков воспользовались его отдыхом, чтобы комично спутаться, устав от предназначенного им положения на этом голом черепе, и обязанные скрывать опустошения. А из полуоткрытого рта с одной стороны текла струйка слюны. Наконец, первые лучи рассвета стали пробиваться сквозь опущенные занавески. Она встала, тихонько оделась и уже полуоткрыла дверь, но скрипнула задвижкой, и он проснулся, протирая глаза.
   Несколько минуть он не мог прийти в себя. Потом, вспомнив о всем приключении, спросил:
   -- Вы уже уходите?
   Сконфуженная, она остановилась:
   -- Конечно, наступило уже утро.
   Он сразу сел на постели.
   -- Позвольте мне, в свою очередь, задать вам вопрос? -- сказал он. И, так как она молчала, он продолжал: -- Со вчерашнего дня я тщетно ломал голову над вами. Будьте откровенны, скажите, зачем вы проделали всё это, потому что я никак не могу понять?
   Она вновь подошла к нему и, краснея, как девочка, отвечала:
   -- Я хотела узнать... порок... ну... вот... По-моему это совсем... совсем не интересно.
   И она быстро вышла из комнаты, спустилась по лестнице и очутилась на улице.
   Толпа метельщиков подметала улицы. Они сметали в воду сор с тротуаров и с мостовой. Правильными движениями, как косари в лугах, они делали из грязи вокруг себя полукруг; и, сворачивая из улицы в улицу, она встречала их, автоматически двигавшимися, как заведенные картонные куклы.
   И ей казалось, что в ней также вымели что-то и столкнули в ручей, в канаву все возбуждавшие ее мечты.
   Продрогшая и запыхавшаяся, сохранив в памяти только впечатление подметаемого сорного Парижа, она вернулась к себе.
   И очутившись в своей комнате, она разрыдалась.
  
Оценка: 5.35*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru