Аннотация: Le roi sans trône.
Исторический роман. Перевод А. Б. Михайлова (А. М. Белова). Текст издания: журнал "Историческій Вѣстникъ", тт. 121-122, 1910.
Морисъ Монтегю.
КОРОЛЬ БЕЗЪ КОРОЛЕВСТВА
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО МИХАЙЛОВА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ 1910
Наканунѣ сраженія подъ Аустерлицемъ, около 9-ти часовъ вечера, императоръ вышелъ изъ палатки, взглянулъ на безпорядочные огни русско-австрійскаго бивуака, расположеннаго за ручьемъ съ очень крутыми берегами, на обширной площадкѣ противъ французскаго лагеря, и, приказавъ своимъ адъютантамъ садиться на лошадей, самъ медленно опустился въ сѣдло.
Луны не было. Ледяной туманъ, спустившійся вмѣстѣ съ темнотой, увеличивалъ мракъ ночи. Путешествіе въ этой темнотѣ скоро сдѣлалось очень труднымъ, но стрѣлкамъ конвоя пришла счастливая мысль зажечь длинные факелы, которые они живо соорудили изъ еловыхъ сучьевъ, обернутыхъ соломой. Яркій свѣтъ озарилъ небольшую группу. Солдаты всѣхъ родовъ оружія издали узнали императорскій штабъ. Тогда, какъ по командѣ, по всей длинѣ бивуака зажглись и ярко запылали тысячи факеловъ, скрученныхъ изъ соломы, надерганной изъ шалашей; и эти веселые огни охватывали все пространство налѣво и направо, растягивались на огромное разстояніе, въ то время какъ барабаны били, оркестры всѣхъ французскихъ полковъ играли боевые марши и шестьдесятъ тысячъ голосовъ безъ устали кричали: "да здравствуетъ императоръ!"
Съ высоты своихъ холмовъ враги, мрачные, молчаливые и неподвижные, могли наблюдать движеніе во французскомъ лагерѣ, одушевленномъ восторгомъ.
На слѣдующій день, 2-го декабря, была годовщина коронованія императора. И это совпаденіе казалось счастливымъ предзнаменованіемъ и усугубляло довѣріе войска къ своему непобѣдимому вождю.
Ночь прошла совершенно спокойно.
Съ разсвѣтомъ заговорили пушки. Наполеонъ, окруженный своими маршалами: Ланномъ, Даву, Сультомъ, Бернадоттомъ, Мюратомъ и Бесье, быстро распредѣлилъ роли и обязанности.
Маршалы, тронувшись съ мѣста въ галопъ, направились къ своимъ частямъ, соединились съ ними и двинулись впередъ. Совершенно разсвѣло, и французская армія, воодушевленная однимъ порывомъ, двинулась на приступъ позицій, защищаемыхъ русскими. Батальоны французовъ врѣзались въ ряды непріятеля; первыя линіи враговъ еще издали были осыпаны градомъ пуль, а удары штыковъ валили все, что находилось впереди.
Музыка играла боевой маршъ, барабаны били -- наступленіе было блестяще.
-- Начало хорошо,-- сказалъ Наполеонъ, нюхая табакъ.
Гренадеры первые взяли возвышеніе, двадцать пять тысячъ медвѣжьихъ шапокъ расположились на мѣстѣ непріятеля, а часть храбрецовъ гнала по равнинѣ огромныя толпы обезсиленныхъ руссхшхъ.
Съ своей стороны, маршалъ Ланнъ разбивалъ и отражалъ врага, оттѣсняя его на ровное мѣсто, окруженное кавалеріей Мюрата, которая рубила, колола и гнала непріятеля.
Въ это время центръ, командуемый Сультомъ и Бернадоттомъ, въ свою очередь, перешелъ въ наступленіе и, побѣдивъ по всему фронту, рѣшилъ отступленіе союзныхъ войскъ, которое, благодаря атакѣ Даву, окончилось настоящимъ бѣгствомъ.
Небо, все время остававшееся пасмурнымъ, внезапно разъяснилось, и показалось солнце, "солнце Аустерлица", ставшее легендарнымъ; оно привѣтствовало побѣду французовъ, загорѣвшись искрами на лезвіяхъ сабель.
Но, увлеченный преслѣдованіемъ, одинъ изъ полковъ Сульта, именно 4-й линейный, почетнымъ командиромъ котораго былъ принцъ Іосифъ, братъ Наполеона, очутился неожиданно въ опасномъ положеніи: непріятельская кавалерія окружила его со всѣхъ сторонъ, врубилась въ него, раздѣлила на части.
Гвардейская кавалерія и кирасиры великаго князя Константина, брата императора Александра, отняли у него орла.
Наполеонъ тотчасъ отрядилъ на помощь противъ враговъ мамелюковъ, охотниковъ и конныхъ гвардейцевъ-гренадеровъ подъ начальствомъ Бессье и генерала Раппа. Ударъ, нанесенный ими, былъ ужасенъ, и стычка кровопролитна; русскіе эскадроны, разбитые, обращенные въ бѣгство, разсыпались за деревней Аустерлицемъ: потери ихъ были безчисленны; они оставили на полѣ сраженія несчетное количество умершихъ, раненыхъ, плѣнныхъ, въ числѣ которыхъ былъ князь Репнинъ, командиръ гвардейской кавалеріи. Этотъ отборный полкъ былъ сформированъ изъ наиболѣе блестящей молодежи московскаго дворянства; французскіе солдаты, зная, какимъ заносчивымъ чванствомъ отличались обыкновенно эти высокомѣрные господа относительно императорской арміи, обращались теперь съ ними особенно худо. Они неумолимо избивали ихъ, въ особенности конные гренадеры, которые, остервенившись, прокалывали ихъ насквозь своими огромными лезвіями, крича: "пускай поплачутъ теперь петербургскія дамы".
Союзныя войска были разбиты по всей линіи. Паника овладѣла ими. Войска смѣшались, артиллерія съ кавалеріей, пѣхота съ обозомъ. Каждый спасалъ свою жизнь. Одни бросались въ болото, но французская пѣхота преслѣдовала ихъ тамъ. Другіе надѣялись спастись отъ бѣдствія бѣгствомъ по дорогѣ межъ двухъ прудовъ; французскіе гусары разстрѣливали рядъ за рядомъ. Наконецъ главная часть непріятеля попробовала искать спасенія на льду озеръ, которыя были огромны и покрыты толстымъ льдомъ.
Когда пять или шесть тысячъ человѣкъ, кое-какъ вновь сформированныхъ, достигли середины озера Сатганъ, Наполеонъ приказалъ батареямъ гвардейской артиллеріи стрѣлять ядрами по льду. Ледъ треснулъ со всѣхъ сторонъ; вода брызнула фонтаномъ, раздался страшный, зловѣщій трескъ, сопровождаемый воплемъ смертельнаго ужаса.
Люди, лошади, пушки, телѣги, заливаемые водой, медленно и торжественно погружались въ разверзнутую бездну. Какіе-то человѣческіе остатки плавали еще тамъ и сямъ. Наступила тишина. Все было кончено. Битва была выиграна.
А на протяженіи двухъ миль лежали раненые и мертвые трехъ побѣжденныхъ державъ.
Въ теченіе цѣлаго дня поднимали и убирали ихъ, и все-таки, когда наступила ночь, ихъ осталось еще очень много разбросанныхъ по снѣжной равнинѣ или погибшихъ подъ развалинами сгорѣвшихъ деревень.
Съ наступленіемъ сумерекъ, въ часъ, когда горнисты на французскихъ аванпостахъ протрубили зарю, одинъ унтеръ-офицеръ военнаго обоза, отдалившись отъ конвоя, съ которымъ онъ сопровождалъ раненыхъ, очутился во дворѣ уединенной фермы, половина строеній которой была превращена въ обломки. Уцѣлѣвшія стѣны зіяли огромными дырами, пробитыми пушечными ядрами; вся мѣстность имѣла зловѣщій видъ. Унтеръ-офицеръ, стоявшій посреди двора громко закричалъ; "Слушай, кто тамъ есть... сюда!.. есть тутъ кто-нибудь?... отвѣчайте..."
Внимательно прислушиваясь, онъ ждалъ отвѣта. Но все было неподвижно.
Мрачная тишина царила среди опустошенныхъ развалинъ. Тогда онъ опять закричалъ: "Кто тутъ?... Никого?... Никого нѣтъ здѣсь?"...
Вдругъ онъ вздрогнулъ. Ему показалось, что кто-то застоналъ позади его. Онъ обернулся и снова крикнулъ:
-- Ну, что же!... Отвѣчайте!... я жду...
Онъ прислушался съ удвоеннымъ вниманіемъ: ему удалось уловить тихій стонъ: "ко мнѣ"...
На этотъ разъ не было сомнѣнія. Унтеръ-офицеръ перешагнулъ черезъ кучу навоза, подбѣжалъ къ разрушенной стѣнѣ, отбросилъ ГРУДУ обломковъ и быстро наклонился. Передъ нимъ въ своихъ блестящихъ Доспѣхахъ лежалъ въ грязи молодой офицеръ, одинъ изъ тѣхъ великолѣпныхъ гвардейцевъ, которые еще сегодня утромъ торжествовали въ своей гордости и высокомѣріи.
Его каска откатилась на нѣсколько шаговъ; сабля была привязана темлякомъ къ кисти, теперь бездѣйствующей; весь онъ былъ залитъ кровью, лицо было синее. Немного далѣе, въ тѣни, виднѣлась темная масса его огромнаго коня, лежащаго съ распоротымъ брюхомъ.
-- Хорошая добыча,-- подумалъ унтеръ-офицеръ:-- это навѣрно какой-нибудь русскій князь.
Раненый, сдѣлавъ огромное усиліе, заговорилъ прерывающимся голосомъ:
-- Сраженіе?.
-- Выиграно.
-- Кѣмъ?
-- Нами.
-- Кѣмъ нами?
-- Французами, конечно...
-- А... вы французъ?...
-- Да... и горжусь этимъ!...
По тѣлу умирающаго прошла дрожь.
-- Кто вы, какъ васъ звать?-- спросилъ онъ.
-- Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы, вахмистръ военнаго обоза къ вашимъ услугамъ, князь... А кто вы?...
-- Ахъ... Я..-- голосъ его прервался...-- Я князь... Борисовъ...
-- Ага!-- сказалъ тотъ, въ свою очередь.-- Куда вы ранены? Я позову людей. Черезъ четверть часа вы будете въ походномъ госпиталѣ, а черезъ двѣ недѣли на ногахъ. Въ ваши годы всегда поправляются.
Всѣ эти фразы были произнесены безъ передышки, такъ что гвардеецъ не могъ произнести ни слова; наконецъ онъ сказалъ:
-- Я погибъ, я это знаю; теперь все безполезно: въ животѣ пуля и раздроблено бедро.
Въ эту минуту Кантекоръ сдѣлалъ замѣчаніе, которое имѣлъ неосторожность высказать громко:
-- Однако вы прекрасно говорите по-французски, слишкомъ хорошо для казака!
Князь Борисовъ прошепталъ, закрывая глаза:
-- Я жилъ во Франціи.
Потомъ онъ заговорилъ такъ быстро, какъ только позволяла его слабость, причемъ зловѣщи свистъ, какъ зловѣщее предзнаменованіе, вылеталъ изъ его груди;
-- Наконецъ, у меня нѣтъ выбора. Я довѣряюсь вамъ. Слушайте хорошенько: тамъ, подъ сѣдломъ моего коня... онъ тамъ... вы видите?...
-- Да, вижу.
-- Тамъ вы найдете сумку... въ этой сумкѣ двѣсти луидоровъ. Возьмите ихъ себѣ въ награду.
Кантекоръ поклонился.
-- Тамъ есть также бумаги,-- снова заговорилъ русскій: -- сожгите ихъ сейчасъ... не разсматривая... не читая... знаете... это любовныя письма... которыя могли бы скомпрометировать одну важную даму... Вы понимаете это, товарищъ?
-- О, еще бы!
-- А затѣмъ,-- продолжалъ гвардеецъ,-- вы возьмете изъ моей кобуры пистолетъ и поддержите мнѣ руку, чтобы я могъ прострѣлилъ себѣ голову. Я слишкомъ страдаю. Послѣдній ударъ -- эта услуга обязательна для солдатъ, для враговъ. Согласны?
Не отвѣчая гвардейцу, онъ направился къ мертвой лошади,
наклонился, отстегнулъ маленькій кожаный мѣшочекъ, привязанный ремнемѣ къ сѣдлу, открылъ его, ловко захватилъ все золото и медленными шагами вернулся къ раненому.
Тотъ съ безпокойствомъ слѣдилъ са нимъ.
-- Пистолеты!-- вскричалъ онъ:-- вы забыли мои пистолеты!
-- Вы настаиваете на этомъ?-- проворчалъ Кантекоръ, пожимая плечами. Тогда онъ пошелъ вторично и на этотъ разъ принесъ пистолеты, которые бросилъ въ снѣгъ.
-- То есть нуженъ огонь... чтобы сжечь ваши бумаги, чортъ возьми!-- и засмѣялся коротко и сухо.
Закусивъ зубами сумку, свободными руками онъ шарилъ въ своихъ глубокихъ карманахъ и вытащилъ оттуда послѣдовательно клокъ соломы, двадцать сантиметровъ витой восковой свѣчи, завернутой въ засаленную бумагу, затѣмъ огниво. Онъ выбилъ огонь изъ камня на соломѣ, которая загорѣлась и минуту спустя тоненькая свѣча была зажжена. Онъ сразу развеселился:
Ночь была темная, и колеблющееся пламя освѣщало его лицо.
Въ эту минуту, безъ сомнѣнія, раненый пожалѣлъ, что довѣрился ему. Но, впрочемъ, какъ онъ уже сказалъ, у него не было выбора. Кантекоръ не отличался привлекательной наружностью: его невзрачный видъ, смуглое лицо все въ грубыхъ морщинахъ и наглые глаза не внушали расположенія. Отвернувшись и воткнувъ свѣчу въ расщелину стѣны, въ безопасное отъ вѣтра мѣсто, Кантекоръ съ самымъ спокойнымъ видомъ, потряхивая съ улыбкой удовлетворенія луидорами въ карманѣ, взялъ бумаги и, устроившись поудобнѣе, началъ ихъ разсматривать.
-- Сожгите! сожгите!-- закричалъ повелительнымъ, дрожащимъ и окрѣпшимъ отъ волненія голосомъ тотъ, кто назвалъ себя княземъ Борисовымъ.
-- Спокойствіе! спокойствіе, молодой человѣкъ! Торопливость всегда вредитъ; никогда не слѣдуетъ уничтожать то, чего не знаешь,-- нравоучительнымъ тономъ произнесъ Кантекоръ, дѣлая рукой успокоительный жестъ. Затѣмъ съ тѣмъ же хладнокровіемъ онъ развернулъ пакетъ съ письмами.
Кантекоръ удовольствовался тѣмъ, что сломалъ каблукомъ клинокъ сабли, выпавшей изъ рукъ офицера и, не безпокоясь болѣе, принялся внимательно разбирать надписи, громко читая ихъ: "Графу Арманду де-Тейксъ, князю де-Круа, лейтенанту гвардейской кавалеріи князя Константина..." Онъ сосчиталъ: "Одно и еще одно, это два... три... четыре, пять, шесть... всѣ на одно и то же имя... Нѣтъ сомнѣнія. Ты... ты такой же русскій, какъ и я. Посмотримъ дальше. Это интересно".
Взявъ наудачу одинъ изъ листковъ, онъ развернулъ его и пробѣжалъ однимъ взглядомъ. Блестящія имена бросались ему въ глаза: "Герцогъ Энгіенскій, этотъ мученикъ... Ривіеръ... Полиньякъ... Брюсларъ... Прэнгей... Узурпаторъ... Бонапартъ... Провансъ... Артуа... юный король, истинный король... плѣнникъ Тамиля... влюбленъ безъ памяти въ дѣвицу съ острова Корсо..."
Изъ женскихъ именъ не менѣе блестящія: "Герцогиня Шеврезъ, графиня де-Гюишъ, "мадамъ де-Гюстинъ, маркиза д'Этіоль..." И нѣсколько разъ имя: "Полина Боргезе".
Дальніе онъ не сталъ читать и положилъ всѣ бумаги въ глубокій, наполненный- золотомъ карманъ; затѣмъ, приблизившись къ умирающему, у котораго на губахъ показалась кровавая пѣна, низко склонился передъ нимъ:
-- Графъ Армандъ де-Тейксъ, князь де-Круа, лейтенантъ гвардейской кавалеріи, французъ на службѣ у русскихъ, эмигрантъ, измѣнникъ родинѣ, перебѣжчикъ и отступникъ... Всѣ ли это ваши титулы?.. Графъ, князь, я васъ привѣтствую!..
-- Будьте увѣрены, что ваши бумаги въ надежныхъ рукахъ. Черезъ нѣсколько дней его превосходительство Іосифъ Фушэ, министръ полиціи, изучитъ ихъ съ тѣмъ вниманіемъ, какого они заслуживаютъ,-- не сомнѣвайтесь въ этомъ, а если ваши друзья и пострадаютъ вслѣдствіе этого, то это ужъ по вашей винѣ. Видите ли, наканунѣ сраженія надо самому уничтожать свои любовныя письма!
Патріотъ унтеръ-офицеръ на этотъ разъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ. Онъ наклонился, поднялъ валявшійся на снѣгу пистолетъ и произнесъ голосомъ, которому старался придать важность:
-- Измѣнникъ своей присягѣ! Императоръ приказалъ бы тебя разстрѣлять... и именемъ императора я тебя казню!.. И въ трехъ шагахъ, этотъ судья, ставшій палачомъ, не чувствуя себя, вѣроятно, совершенно правымъ, онъ не цѣлясь разрядилъ пистолетъ наудачу въ эту груду трепещущаго мяса, которая скорчилась еще разъ въ послѣднихъ конвульсіяхъ. Кантекоръ сдѣлалъ гримасу при этомъ видѣ и ощутилъ потребность въ оправданіи: "самъ онъ виноватъ въ этомъ!" рѣшилъ онъ. Повернувшись на каблукахъ, онъ сдѣлалъ полуоборотъ и размѣреннымъ шагомъ вышелъ изъ фермы.
Позади себя онъ оставлялъ въ добычу волкамъ, воронью и ужасамъ ледяной ночи трупъ гвардейца, который обагрилъ своей кровью истоптанную землю. Кантекоръ продолжалъ свой путь, посвистывая, потряхивалъ золотомъ въ карманѣ и повторялъ на разные лады: "я не потерялъ напрасно сегодняшняго дня". Такимъ образомъ онъ достигъ французскихъ аванпостовъ.
Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы не былъ обыкновеннымъ солдатомъ. Въ двадцать семь лѣтъ его прошлое было полно разнообразныхъ приключеній, за которыя онъ не заслуживалъ похвалъ.
Отецъ его содержалъ захолустную гостиницу на Пю де Ма-Шевалье, на опушкѣ Кюбесскаго лѣса. Въ продолженіе шести мѣсяцевъ, вслѣдствіе глубокихъ снѣговъ, гостиница была совершенно изолирована; она отличалась непривлекательнымъ, отталкивающимъ внѣшнимъ видомъ, имѣла дурную репутацію и зловѣщую вывѣску: "Убѣжище повѣшеннаго", въ память стараго, плохо кончившаго свою жизнь, владѣльца. Путешественники заглядывали туда рѣдко, даже въ хорошее время, и нужда тамъ свила себѣ прочное гнѣздо. Въ пятнадцать лѣтъ Жеромъ, котораго тяготила эта вѣчная нужда и который хотѣлъ Видѣть свѣтъ, въ одно прекрасное утро покинулъ, не простившись, всю семью, отца, мать и двухъ или трехъ сестеръ и братьевъ; черезъ десять лѣтъ онъ совершенно забылъ объ ихъ существованіи.
Справедливость требуетъ сказать, что если онъ не стоилъ многаго, то и родные его были нисколько не лучше. Трактирщикъ Кантекоръ былъ грубъ и жестокъ къ домашнимъ и когда не хватало хлѣба, то онъ раздавалъ въ изобиліи тумаки. Поэтому радость и веселіе въ домѣ бывали чрезвычайно рѣдки; дѣти были угрюмы, жена сварлива. Она умерла въ молодыхъ годахъ.
Жеромъ отправился въ путь съ палкой въ рукахъ и двумя парами сабо; одна на ногахъ, другая на плечѣ; въ карманѣ ни гроша. Но когда какой-то прохожій спросилъ его: "куда идете, мальчуганъ?" тотъ безъ запинки отвѣтилъ: "въ Парижъ".
Это было въ началѣ 1793 года. Парижъ распѣвалъ революціонныя пѣсни. Любители ловить рыбу въ мутной водѣ имѣли хорошую добычу.
Въ продолженіе всего пути мальчикъ питался, крадя овощи; въ Парижѣ ему посчастливилось: черезъ три дня его взялъ въ подмастерья какой-то человѣколюбивый патріотъ-булочникъ. Чтобы послушать въ клубѣ ораторовъ, этотъ добрякъ оставлялъ свои полныя печи, и хлѣбъ или сгоралъ, или вовсе не пекся. Туда же онъ повелъ и Кантекора, который вскорѣ находилъ, величайшимъ удовольствіемъ бывать тамъ. Такимъ образомъ онъ присутствовалъ при всѣхъ событіяхъ этого кроваваго года, и отъ него не ускользнула ни одна подробность всѣхъ происшествій. Краснорѣчіе ораторовъ на трибунѣ или тумбѣ увлекало его до опьянѣнія.Позднѣе, когда онъ возмужалъ и у него показались усы и борода, онъ заговорилъ и самъ. Послѣдовательно онъ призывалъ жирондистовъ, якобинцевъ, Бриссо, Верньо, Дантона и Робеспьера; оплакивалъ смерть Марата; слѣдовалъ до эшафота за Шарлоттой Кордэ; апплодировалъ палачу, который снялъ съ плечъ ея голову. При казни королевы, мадамъ Дюбарри, Полины Роланъ онъ былъ не только свидѣтелемъ, но и участникомъ.
Отъ времени до времени онъ пьянствовалъ съ приверженцами республики. Такимъ образомъ формировались его умъ и душевныя качества. Булочникъ, его патронъ, былъ избранъ предсѣдателемъ одной изъ секцій и сдѣлалъ Кантекорасвоимъ секретаремъ. Этотъ не умѣлъ ни читать, ни писать, но выучился очень скоро и болѣе не сомнѣвался въ своей будущности. Онъ тотчасъ выдвинулся своимъ талантомъ и усердіемъ въ благородномъ дѣлѣ шпіонства и доносовъ. Онъ всюду находилъ заподозрѣнныхъ и въ теченіе всего времени, пока продолжался терроръ, онъ, несмотря на свою молодость, былъ постояннымъ поставщикомъ гильотины. Затѣмъ онъ скрылся.
Въ двадцать два года его видятъ ефрейторомъ въ первомъ гусарскомъ полку, въ красномъ доломанѣ, съ усами, участникомъ шайки или, иначе говоря, братства всѣхъ мошенниковъ всѣхъ эскадроновъ этого полка.
Наконецъ, въ 1804 году онъ былъ однимъ изъ двухсотъ кавалеристовъ подъ командой Орденера, который смѣлымъ нападеніемъ на замокъ Эттенхеймъ въ герцогствѣ Баденскомъ, въ трехъ лье отъ Рейна, похитилъ герцога Энгіенскаго, скрывшагося тамъ, и заключилъ плѣнника въ Венсенскомъ замкѣ, гдѣ герцогъ и умеръ.
Послѣдствіемъ этого сомнительнаго подвига, который вызвалъ раскаяніе даже въ самыхъ ярыхъ приверженцахъ императора, было то, что Жеромъ Кантекоръ съ нашивками вахмистра перешелъ въ военный обозъ и въ слѣдующемъ году слѣдовалъ за- Наполеономъ въ кампаніи противъ австрійцевъ. Для императора она кончилась побѣдой подъ Аустерлицемъ, для унтеръ-офицера -- огромной удачей. Вечеромъ въ лагерѣ, въ то время, какъ товарищи Кантекора спали, вытянувшись на соломѣ, онъ разсмотрѣлъ болѣе внимательно при свѣтѣ большого фонаря всѣ письма къ графу де-Тейксу, Всѣ они были датированы и посланы изъ Англіи, этого вѣрнаго убѣжища всѣхъ враговъ Франціи. Ни одно письмо не было подписано, но сомнѣнія не было. Налицо были всѣ данныя заговора: одни имена де-Ривіера, Полиньяка, этихъ роялистовъ, помилованныхъ императоромъ и содержащихся въ Венсенской тюрьмѣ, имя Брюслара, этого вѣрнаго приверженца королевской партіи, неуловимаго, постоянно обманывающаго агентовъ Фушэ, жандармовѣ Савари и открыто посвятившаго свою жизнь одной цѣли -- смерти "тирана", "людоѣда", "Бонапарта", какъ его называли въ партіи приверженцевъ короля,-- эти имена говорили о новыхъ и пока еще тайныхъ козняхъ противъ едва нарождавшейся имперіи.
Кантекоръ былъ совершенно счастливъ. Тѣ мечты, то надежды, которыя онъ лелѣялъ въ продолженіе многихъ лѣтъ, казались близкими къ осуществленію. И когда, два мѣсяца спустя, въ Парижѣ, по его настоятельному требованію передъ нимъ отворили дверь къ Фушэ; когда онъ положилъ бумаги на столъ министра; когда онъ убѣдилъ его въ важности доставленныхъ бумагъ и министръ спросилъ, что онъ желаетъ себѣ въ награду, Кантекоръ отвѣтилъ безъ запинки:
-- Мѣсто въ полиціи; моя служба кончена, я хочу служить и быть полезнымъ императору.
Фушэ улыбнулся; этотъ хитрый, пронырливый и смѣлый ловкачъ ему понравился. Онъ опредѣлилъ его на службу въ качествѣ шпіона и не раскаялся, по крайней мѣрѣ, въ началъ.
Жеромъ Кантекоръ сдѣлался политическимъ агентомъ: это было его призваніе. Его первые шаги были очень удачны. Съ наступившаго лѣта онъ уже доказалъ свои способности слѣдующимъ образомъ. Какъ только онъ освоился съ своимъ новымъ положеніемъ, первымъ дѣломъ для него было разузнать, что сдѣлалось съ тѣми лицами, имена которыхъ онъ списалъ изъ писемъ къ гвардейцу Арманду де-Тейксу, погибшему, какъ думалъ Кантекоръ, по своей винѣ. Ривьеръ и Полиньякъ оставались въ заключеніи въ Венсеннѣ.
Разыскивая Геренъ де-Брюслара, онъ напрасно потерялъ время и трудъ, разъѣзжая по разнымъ мѣстамъ и нигдѣ ни встрѣчая того, кого называли "неуловимымъ". О немъ не было никакихъ свѣдѣній и никакихъ слѣдовъ его мѣстопребыванія. Зато ему посчастливилось съ д'Иммармономъ и Прэнгей д'Отремомъ. Онъ узналъ, что только два человѣка носили эти фамиліи и оба жили во Франціи, въ замкѣ Пали, близъ Компьена. Эти два эмигранта, йримирившіеся съ событіями, были, повидимому, далеки отъ политическихъ интригъ и занимались исключительно полевымъ хозяйствомъ; каждому изъ нихъ было не болѣе двадцати пяти лѣтъ. Графъ Прэнгей выказывалъ сильную любовь къ своей кузинѣ Изабеллѣ д'Иммармонъ, которая отвѣчала ему такимъ же чувствомъ. Если всѣ эти господа и имѣли какіе-нибудь темные умыслы, то они весьма искусно скрывали ихъ; по крайней мѣрѣ, ничто въ образѣ жизни этихъ сельскихъ дворянъ не давало повода къ подозрѣніямъ. Во всякомъ случаѣ было извѣстно, гдѣ можно было искать ихъ въ случаѣ надобности. Теперь для сыщика оставалось одно таинственное лицо (такъ какъ Кантекоръ, не искусившійся еще достаточно въ интригахъ, не обращалъ должнаго вниманія на женщинъ) и этимъ лицомъ былъ юный король, который, какъ усматривалось, былъ влюбленъ безъ ума въ Полину Боргезе. Слѣдъ былъ найденъ, онъ велъ въ Римъ. Тамъ Жеромъ Кантекоръ смотрѣлъ въ оба, узналъ многое, что его очень удивило, велъ замѣтки и не сомнѣвался болѣе въ томъ, что его опытъ и искусство приведутъ его къ блестящимъ результатамъ. Фушэ ободрялъ его, совѣтуя быть скромнымъ, терпѣливымъ и молчаливымъ. Изъ Рима Кантекоръ вернулся въ Парижъ, слѣдуя за стройнымъ молодымъ человѣкомъ съ прекрасными темно-голубыми глазами, котораго называли Гранли. Юноша съ своей благородной наружностью, казалось, былъ рожденъ для того, чтобы покорять и привлекать всѣ сердца, внушать самую горячую преданность, а между тѣмъ, какъ въ прошедшемъ, такъ и въ настоящемъ это было самое несчастное существо, преслѣдуемое судьбою самымъ несправедливымъ и жестокимъ образомъ.
Въ одинъ изъ іюньскихъ вечеровъ, около семи часовъ, молодой человѣкъ перешелъ заставу, къ которой примыкала деревня Нельи; Кантекоръ слѣдовалъ за нимъ но всѣмъ улицамъ, какъ шпіонъ, не спуская съ него глазъ и стараясь не потерять изъ виду между встрѣчавшимися прохожими. Поймать его было бы верхомъ удачи; Кантекоръ зналъ теперь прекрасно, что юноша былъ осужденъ на смерть со дня рожденія, приговоренъ во времена террора и* директоріи, осужденъ консульствомъ и имперіей. И, вѣроятно, Бурбоны, если бы имъ удалось вернуть себѣ престолъ предковъ, имѣли бы еще больше основанія избавиться отъ юноши.
Итакъ, въ этотъ вечеръ этотъ опасный для всѣхъ молодой человѣкъ направлялся быстрыми шагами къ предмѣстью Сентъ-Онорэ. Вечеръ былъ дивный, свѣтъ какъ бы не хотѣлъ уступать мѣста ночи, дѣти играли по серединѣ улицы; женщины, стоя или сидя на порогахъ хижинъ, болтали о своихъ дѣлахъ, ожидая возвращенія мужей послѣ дневной работы. Солнце обливало мягкимъ свѣтомъ черныя черепицы крышъ и ложилось трепещущими бликами на стеклахъ отдаленныхъ домовъ. Безграничная нѣжность, тишина и чистота благодатнаго времени года, разлитая въ воздухѣ, нашептывала о надеждѣ, любви и радостяхъ жизни. Но Гранли, не замѣчая этой мирной картины и припоминая лишь всѣ обстоятельства своей прошлой жизни, торопился итти впередъ.
Въ двадцати шагахъ отъ него слѣдовалъ задыхаясь Кантецоръ, недовольно бормоча:
-- Куда идетъ онъ этой дорогой? Это неблагоразумно заставлять бѣгать людей за собой... и притомъ сегодня такъ жарко!..
Проходя мимо кабачка, онъ съ завистью взглянулъ въ окно и, увидя группу рабочихъ и солдатъ, сидѣвшихъ за столомъ и опустошавшихъ стаканы, не могъ удержаться отъ глубокаго вздоха сожалѣнія:
-- А моя обязанность слѣдить... Ну, будемъ слѣдить... Придетъ же и намъ чередъ веселиться и пить...
Все тѣмъ же шагомъ молодой человѣкъ прошелъ все предмѣстье. Передъ однимъ маленькимъ, низкимъ домомъ онъ замедлилъ, однако, свои шаги, на секунду остановился, затѣмъ пошелъ дальше. Такимъ образомъ онъ прошелъ Анжуйскую улицу, повернулъ направо по улицѣ "Хорошей Трески" и вышелъ на площадь "Согласія". Тамъ онъ остановился и въ задумчивости любовался издали видомъ, который открылся передъ нимъ.
Огромная площадь, съ своей свободной серединой, лишенной статуи Людовика XV, а потомъ и статуи Свободы, казалась еще болѣе пустынной въ этотъ тихій вечеръ. Гранли припоминалъ, безъ сомнѣнія, другое время, другимъ представилось ему это историческое мѣсто. Въ своей памяти онъ возобновлялъ огромную, ревущую толпу, окружавшую эшафотъ, воздвигнутый на залитой кровью землѣ; онъ слышалъ революціонныя пѣсни, грохотъ телѣгъ, глухой шумъ ножа. Тамъ, въ ста метрахъ отъ него, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ работала "національная бритва", "мельница молчанія", страшная гальотина, всегда готовая убивать, жадная и ненасытная. Тамъ падали съ плечъ тысячи головъ; тамъ "чихало въ отруби" французское дворянство; тамъ съ царственнымъ достоинствомъ погибли Людовикъ XVI и Марія-Антуанетта. Молодой человѣкъ приподнялъ медленно шляпу, обнажилъ голову и съ высоко поднятымъ челомъ, устремивъ взглядъ на это полное жуткихъ воспоминаній мѣсто, долго размышлялъ и какъ бы мысленно молился. Въ тридцати шагахъ отъ него Кантекоръ, спрятавшись за огромнымъ деревомъ, смотрѣлъ во всѣ глаза. На одно мгновеніе ему захотѣлось подражать тому, кого онъ наблюдалъ, и, снявъ шляпу, даже склонить голову. Но убѣжденія его не позволили ему исполнить это; тѣмъ не менѣе онъ сдѣлался очень сосредоточеннымъ и рѣшилъ:
-- Ага, я понимаю... это мѣсто богомолья!..
Прошло минутъ двадцать; Гранли не двигался съ мѣста. Агентъ Фушэ зѣвалъ за деревомъ. Наконецъ молодой человѣкъ, сдѣлавъ рукой жестъ прощанія, двинулся дальше по направленію къ улицѣ Рояль. Кантекоръ, слѣдуя по его стопамъ, прошелъ за нимъ въ улицу Виль-Эвекъ и направился по Анжуйской. Новая церковь Магдалины, съ тяжелыми коричневыми колоннами, которая, по мысли Наполеона, должна была сдѣлаться храмомъ Славы, осталась позади; налѣво была старая церковь того же имени, сломанная и окончательно разрушенная кирками и мотыгами; кварталъ былъ неузнаваемъ.
По всей длинѣ Анжуйской улицы протянулись стѣны и фасады частныхъ домовъ, воздвигнутыхъ на мѣстѣ бывшаго владѣнія благочестивыхъ бенедиктинцевъ; зелень, остатки прежнихъ садовъ, обливала ограды, вылѣзала наружу. Кантекоръ снова былъ въ полномъ недоумѣньи. Куда же онъ шелъ наконецъ? А онъ могъ бы догадаться. Вѣдь этой самой дорогой когда-то, въ дни красныхъ колпаковъ онъ, рыча отъ восторга, слѣдовалъ за телѣгой, везшей быстрой рысью тѣла казненныхъ.
Въ концѣ Анжуйской улицы Гранли остановился передъ очень красивымъ двухъэтажнымъ домомъ; онъ поднялъ молотокъ у двери, постучалъ и сталъ ждать. Въ свою очередь, ждалъ и полицейскій, прижавшійся за угломъ дома.
Дверь пріоткрылась; между открывшимъ ее человѣкомъ и пришедшимъ завязался короткій разговоръ; одинъ просилъ, настаивалъ; другой колебался, указывалъ на препятствія, но, наконецъ, уступилъ и впустилъ Гранли. Кантекоръ тотчасъ вышелъ изъ своей засады и въ три прыжка очутился передъ домомъ, который внушалъ ему подозрѣніе. Это было какъ разъ во время, чтобы помѣшать закрыть дверь. Сильной рукой онъ остановилъ падающій затворъ, откинулъ его и, въ свою очередь, проскользнулъ въ переднюю. Старый, испуганный человѣкъ преградилъ ему путь:
-- Сударь, сюда нельзя входить!.. Кто вы такой?..
Кантекоръ, нисколько не смутясь, грубо отвѣтилъ:
-- Я вхожу туда, куда и другіе входятъ. Кто я? Полицейскій, милѣйшій мой... Молчи или берегись! Ты принимаешь изгнанниковъ и измѣнниковъ... Я видалъ... отойди, дай дорогу!..
-- Ахъ, сударь!-- внѣ себя промолвилъ старикъ...-- Если-бы вы знали, если бы вы слышали этого молодого человѣка... Здѣсь погребены его отецъ, его мать...
-- Погребены здѣсь?-- прервалъ Кайте коръ...-- Что ты тамъ мнѣ разсказываешь? Гдѣ же я?
-- Здѣсь,-- важно промолвилъ старикъ:-- здѣсь прежнее кладбище св. Магдалины.
-- Чортъ возьми! это правда!-- пробормоталъ Кантекоръ, и невольная дрожь пробѣжала по его тѣлу...-- Ну, все равно, я долженъ самъ все видать.
И онъ пошелъ вглубь дома.
Послѣ террора старое кладбище было куплено адвокатомъ Оливье Десклоза. Роялистъ хотѣлъ спасти такимъ образомъ отъ оскверненія этотъ пропитанный кровью клочокъ земли, гдѣ были похоронены драгоцѣнныя для него тѣла казненныхъ короля и королевы, Шарлотты Кордэ, мадамъ Роланъ, Дюбарри, герцога Орлеанскаго, жирондистовъ, а также, о замогильныя встрѣчи! обоихъ Робеспьеровъ, д'Анріо, Дюма, Кутона, д'Эбера, гдѣ смѣшались въ безпорядкѣ кости убитыхъ 10-го августа швейцарцевъ и тысячъ аристократовъ, обезглавленныхъ въ продолженіе революціонныхъ годовъ.
Такимъ образомъ, несмотря на тѣ мѣры предосторожности, которыя были приняты цареубійцами, сжегшими въ известкѣ изувѣченныя тѣла своихъ высокихъ жертвъ, чтобы потомство не попыталось "воздать почести остаткамъ тирановъ", все-таки паломничество къ королевскимъ останкамъ оказалось возможнымъ для послѣднихъ уцѣлѣвшихъ придворныхъу преданныхъ покойному королю.
Кантекоръ шелъ узкимъ коридоромъ и вошелъ въ кладбищенскую ограду, гдѣ была масса зелени, кустовъ, деревьевъ и крестовъ, обозначавшихъ могилы. Въ концѣ прямой аллеи полицейскій увцдилъ Гранли, склонившагося передъ низкимъ холмикомъ, защищеннымъ деревянной оградой, на которомъ росли двѣ ивы. Это были королевскія могилы, расположенныя въ уединенномъ уголкѣ у стѣны, недалеко отъ колодца.
На войнѣ Кантекоръ былъ очень храбръ. Множество разъ въ него стрѣляли картечью, онъ наноси ль жестокіе удары, самъ былъ изрубленъ, о чемъ достаточно краснорѣчиво свидѣтельствовали многочисленные рубцы на его тѣлѣ. Днемъ, въ хорошей кампаніи, онъ не боялся ни Бога, ни чорта, какъ онъ говорилъ и говорилъ вѣрно. Но каждый имѣетъ свои слабости, онъ съ трудомъ дышалъ воздухомъ кладбища, особенно, при наступленіи вечера. Теперь же спускалась уже ночь, тѣни сгущались. Онъ чувствовалъ, что по его спинѣ пробѣгаетъ холодокъ, и съ безпокойствомъ озирался кругомъ. Онъ погрузился въ воспоминанія. Сколько разъ, будучи мальчишкой, онъ, крестникъ республики, провожалъ сюда съ пѣснями телѣги, чтобы посмотрѣть, какъ послѣдній разъ кувыркнутся въ ровъ тѣ, которые покоились теперь въ общей кучѣ въ землѣ.
Онъ вспоминалъ Дюбарри, растрепанную, рыдающую, умоляющую палача; молчаливую королеву; величественную мадамъ Роланъ; и въ особенности женщинъ, которыхъ въ послѣдній ихъ часъ онъ билъ по щекамъ, оскорбляя ихъ дикими насмѣшками и безстыдными тѣлодвиженіями. Ему казалось, что тамъ, немного подальше стонетъ сама земля... Но нѣтъ, что за глупости!.. Однако почему этотъ огромный кипарисъ такъ похожъ на черную женщину безъ головы?.. Мѣсто было черезчуръ уныло. Ему мерещились голоса подъ землей... Что если всѣ эти могилы откроются?.. Что если онѣ слишкомъ тѣсны и поэтому выбросятъ всѣ кости?.. Если всѣ погребенные встанутъ и пойдутъ, неся въ рукахъ свои отрубленныя головы?.. Онъ почувствовалъ внезапное головокруженіе; на лбу выступилъ холодный потъ; онъ пятился назадъ и повернулъ, наконецъ, къ дому. Старикъ ждалъ его. Съ трудомъ ворочая языкомъ, Нантекоръ спросилъ сдавленнымъ голосомъ:
-- Другого выхода отсюда нѣтъ?
-- Нѣтъ.
-- Хорошо, я ухожу; только ни слова этому молодому человѣку, а то...
Тѣмъ временемъ Гранли оставался недвижимымъ передъ двойной могилой короля и королевы.
Онъ отдался своимъ воспоминаніямъ. Ему грезилось его счастливое дѣтство: Версаль, Тріанонъ, его кузины, герцогини и маркизы, игравшія въ пастушекъ съ бѣлыми барашками, украшенными голубыми лентами; кружки и хороводы, которые водили принцессы; блестящіе парады и солдаты, такіе великолѣпные въ своемъ вооруженіи. Онъ слышалъ зовъ трубъ на мощеныхъ дворахъ огромнаго королевскаго дворца; потомъ, во внутреннемъ бѣломъ залѣ, голосъ Маріи-Антуанетты, пѣвшей за клавесиномъ. Онъ вспоминалъ Компьенскій замокъ, гдѣ всѣ были такъ веселы, гдѣ въ семьѣ забывали про этикетъ; Тюльери, который онъ не такъ любилъ, такъ какъ туда переѣзжали на зиму. Потомъ декорація вдругъ перемѣнилась; воздухъ, напоенный запахомъ рѣдкихъ духовъ, оглашаемый веселымъ хоромъ, пѣснями, рѣзко измѣнился: почувствовался запахъ пороха, народа, послышались крики, угрозы, проклятія. И онъ, это дитя, умѣвшее только смѣяться, онъ научился дрожать. Миновала любовь, преданность, вѣрность; подъ звуки барабановъ, въ красномъ колпакѣ, вошла злоба и ненависть. Потомъ трагедія -- трагедія Варенна, эти незабвенные дни; наконецъ Тампль и плѣнъ. Онъ возстановлялъ въ своей памяти всѣ лица, которыя онъ такъ любилъ нѣкогда. И большинство изъ нихъ, послѣ долгихъ и страшныхъ мученій, покоилось здѣсь, въ этой землѣ!.. Онъ называлъ ихъ, громко крича и протягивая руки. И вотъ, передъ духовнымъ его взоромъ отверзлась земля; на его зовъ выходили одинъ за другимъ молчаливые обитатели этого мѣста покоя. Галюцинируя, онъ видилъ ихъ такими, какъ они были въ послѣднее утро, у подножія эшафота. Здѣсь былъ весь дворъ; весь Версаль, весь Тріанонъ, всѣ принцы, принцессы; король и королева открывали кортежъ. Они приближались къ нему медленно и торжественно, какъ бы привѣтствуя своимъ прошлымъ его настоящее, а также и будущее.
Но какъ они были блѣдны! Какой ужасъ глядѣлъ изъ глубины ихъ очей!.. И у всѣхъ ихъ вокругъ шеи лежало красноватое колье, "слѣдъ алой крови прекрасныхъ аристократовъ", борозда отъ гильотиннаго ножа на шеѣ.
Гранли отступилъ передъ этими призраками, которыми наполнилось все кладбище. Со всѣхъ сторонъ ихъ прибывало все больше и больше. Это былъ настоящій смотръ дворянству и королевской фамиліи.
Король!.. Королева...
Невидимые барабанщики били въ барабаны; ему слышались церковные напѣвы, тихій и торжественный гимнъ во славу Бога.
Но вдругъ издали послышался гулъ, сначала глухой, неясный, затѣмъ болѣе громкій, наконецъ потрясающій, бѣшеный ревъ: это озвѣрѣлая, издалека шедшая и все время пьянствовавшая толпа рычала марсельезу и другія революціонныя пѣсни. Въ это же время въ воздухѣ пронесся страшный вихрь, склонившій деревья, сорвавшій листья, уносившій черепицы, камни...
И Гранли, внѣ себя отъ ужаса, увидалъ, какъ ураганъ сорвалъ головы съ плечъ и унесъ ихъ въ вихрѣ кровавой пыли, а обезглавленныя тѣла медленно повалились на землю. Тогда, не будучи въ состояніи выносить болѣе это зрѣлище, онъ вернулся въ домикъ сторожа этого священнаго мѣста. Поблагодаривъ старика, онъ вышелъ скорымъ шагомъ изъ дому; на улицѣ вытеръ лицо, омоченное слезами, и пошелъ, куда глаза глядятъ. Не отдавая себѣ отчета, грустный и удрученный, онъ повернулъ по улицѣ, которая шла вдоль стѣнъ гостиницы Сойкуръ, монастыря Виль-Эвекъ, прошелъ подъ высокой аркой того же названія и такимъ образомъ попалъ въ улицу Сюренъ. Оттуда, оріентировавшись, онъ направился къ предмѣстью Сентъ-Онорэ.
Ночь была ясная, прозрачная; миріады звѣздъ мерцали въ вышинѣ; луна сіяла меланхоличнымъ свѣтомъ; въ ста метрахъ отъ Гранли слѣдовалъ Кантекоръ, не теряя его изъ виду и стараясь заглушить шумъ своихъ шаговъ. Такимъ образомъ шли они долго; въ пустынной улицѣ почти не было прохожихъ. Наконецъ Гранли остановился по серединѣ предмѣстья передъ низенькимъ домикомъ, въ которомъ была часовая лавочка, до сихъ поръ еще освѣщенная. Полицейскій видѣлъ издали, какъ Гранли вошелъ туда послѣ короткаго ожиданія. Минуты проходили... четверть часа... полчаса... огни потухли; ставни лавочки закрылись.
-- Отлично!-- проворчалъ агентъ Фушэ:-- онъ остался въ своей норѣ!
Отойдя нѣсколько шаговъ, онъ позвалъ двухъ полицейскихъ, дежурившихъ недалеко отъ этого мѣста, и коротко отдалъ имъ приказаніе, указывая на домъ, гдѣ скрылся молодой человѣкъ. Затѣмъ подозвалъ извозчика и кинулъ ему:
"Набережная Малакэ, въ главное полицейское управленіе... да живо!.."
Кучеръ сдѣлалъ гримасу, но стегнулъ лошадь, которая двинулась крупной рысью. Въ концѣ предмѣстья Сентъ-Онорэ, которое кончалось Рульской дорогой, былъ переулокъ, который назывался, кака, о томъ гласила надпись, переулкомъ Мо-Вестю, вѣроятно, въ честь своихъ жителей, лишенныхъ, увы, элегантности!
Этотъ переулокъ, окаймленный обрушившимися стѣнами, представлявшій зимой помойную яму, а лѣтомъ засыпанный пескомъ и пылью, послѣ безчисленныхъ поворотовъ, упирался въ стѣну Эрансизскаго кладбища, въ томъ мѣстѣ, гдѣ теперь находится паркъ Монсо.
Нѣсколькими годами раньше, благодаря фантазіи одного изъ владѣльцевъ, узкое пространство переулка было загорожено въ ста метрахъ отъ главной улицы какимъ-то удивительнымъ строеніемъ, въ родѣ низкаго одноэтажнаго сарая, куда ставились ручныя телѣжки, служившія торговцамъ въ теченіе круглаго года.
Впослѣдствіи предпріятіе это рухнуло, опустѣлый сарай мало-по-малу разрушивался и наконецъ превратился въ развалины; въ скоромъ времени черезъ обѣ двери, съ сѣвера и юга, сквозь пустое помѣщеніе возстановилось движеніе; тупикъ сталъ переулкомъ; однако, этотъ проходъ былъ извѣстенъ только жителямъ квартала, для постороннихъ тупикъ существовалъ попрежнему. Мѣсто это какъ будто было приноровлено для тайнаго притона, для внезапныхъ исчезновеній тѣхъ таинственныхъ авантюристовъ, подозрѣваемыхъ и преслѣдуемыхъ, которыхъ было такъ много въ то время.
На углу улицы и предмѣстья стоялъ небольшой домикъ, въ первомъ этажѣ котораго находилась лавочка, во второмъ этажѣ надъ ней была небольшая квартира; домикъ былъ покрытъ остроконечной крышей и имѣлъ выходъ на обѣ улицы. Въ этомъ домикѣ жилъ уже двадцать лѣтъ скромный часовыхъ дѣлъ мастеръ, по имени Гіацинтъ Боранъ. Онъ устроился въ этомъ мрачномъ жилищѣ съ своей двухлѣтней дочкой Ренэ; вмѣстѣ съ ними поселились его работникъ Влезо съ своей женой, толстой Жанной, которая справляла всѣ службы. Боронъ разсказалъ своимъ новымъ сосѣдямъ, что онъ вдовецъ и уѣхалъ изъ квартала, гдѣ жилъ, чтобы избѣгнуть тяжелыхъ воспоминаній. Черезъ три мѣсяца любопытство, которое возбуждаетъ всякое новое лицо, смѣнилось, благодаря вѣжливости, аккуратности и доброжелательству Борана и его домашнихъ, общимъ уваженіемъ, и никто болѣе не интересовался ими Они пережили революцію, терроръ, директорію, чувствуя себя въ полной безопасности; консульство также не затронуло ихъ, не побезпокоила и имперія; очевидно, это были совершенно безвредные люди.
Часовщикъ, въ черной шелковой шапочкѣ на головѣ, съ большой лупой въ правомъ глазу, проводилъ цѣлый день за мелкой работой, приковывавшей все его вниманіе; тѣмъ не менѣе, сидя за своимъ верстакомъ, стоявшимъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами, онъ видѣлъ все, что происходило снаружи, и наблюдалъ за улицей. Очень часто какой-нибудь прохожій останавливался передъ его окномъ, гдѣ были выставлены скромные товары: трое часовъ изъ позолоченнаго цинка, старые стѣнные часы, нѣсколько серебряныхъ часовъ, разложенныхъ въ рядъ, серьги, обручальныя кольца, табакерки, всевозможные брелоки, дѣтскія пoгремушки -- все это было разложено въ окнѣ часового магазина. Прохожій погружался въ созерцаніе этихъ богатствъ и, какъ бы въ разсѣянности, постукивалъ пальцами по стеклу.
Если Боранъ вставалъ съ мѣста, любопытный тотчасъ удалялся съ самымъ беззаботнымъ видомъ; если же часовщикъ оставлялъ работу и снималъ свою скуфейку, тогда чужестранецъ смѣло входилъ. Вотъ все, что удалось замѣтить такому проницательному полицейскому, какъ Кантекоръ, и то цѣной какой затраты времени, какого терпѣнія!
Большинство изъ этихъ таинственныхъ посѣтителей, постоянныхъ кліентовъ "дяди Борана", какъ его называли сосѣди, составляли старые люди, старые мужчины, старыя дамы, прихрамывавшіе, съ палками въ рукахъ, служившими имъ подспорьемъ, пахнувшіе бергамотомъ и испанскимъ табакомъ, увѣренные, что ихъ старость защититъ ихъ отъ подозрѣній. Они входили, усаживались на деревянныхъ стульяхъ и разговаривали медленно и тихо; въ это время часовщикъ, для отвода глазъ, кропотливо разсматривалъ какую-нибудь старинную золотую луковицу -- предлогъ визита. Блезо продолжалъ свою работу въ своемъ углу; въ задней комнатѣ, служившей столовой, находилась кухня, и толстая Жанна готовила обѣдъ или убирала посуду; Ренэ, сперва дѣвочкой, а потомъ дѣвушкой, стояла передъ дверью и наблюдала за проходившими по улицѣ.
Что могло быть, въ самомъ дѣлѣ, болѣе невиннаго, какъ всѣ эти лица, эта маленькая торговля, эти кліенты?.. Иногда старый господинъ встрѣчалъ у Борана старую даму. Было ли это случайно, или нѣтъ, какъ знать? Были ли они знакомы? Можетъ быть. Они обмѣнивались тысячами поклоновъ, любезностей и, быть можетъ, какими-нибудь сообщеніями, которыхъ никто не слышалъ.
Иногда заходилъ какой-то чужеземецъ съ загорѣлымъ, огрубѣлымъ отъ морского вѣтра лицомъ, съ отважной, предпріимчивой наружностью. Онъ покупалъ часы или табакерку, платилъ ассигнаціями и уходилъ; что могло быть проще этого? И кому могло прійти въ голову, что съ этими связками ассигнацій проскальзывало иногда письмо или сообщеніе, которыя содержали страшныя имена. И, однако, во время террора, и въ особенности во время директоріи, это случалось очень часто.
Домъ Борана, имѣвшій такой честный и скромный видъ, служилъ центромъ заговора роялистовъ. Часовщикъ, сынъ лакея Людовика XV, былъ глубоко преданъ своимъ законнымъ королямъ. Необразованный, простой человѣкъ, онъ по-своему служилъ имъ; но извѣстно вѣдь, что и маленькіе люди могутъ оказывать иногда огромныя услуги.
Подъ остроконечной крышей на чердакѣ былъ устроенъ чуланъ, служившій тайнымъ убѣжищемъ; онъ былъ узокъ, закрывался дверью, скрытой въ стѣнѣ, которая замыкалась деревяннымъ болтомъ, вытаскиваемымъ, когда гость входилъ въ чуланъ. Чердакъ былъ совершенно пустъ и его можно было сразу окинуть взглядомъ; въ случаѣ обыска, хлопотъ не было -- повсюду виднѣлась только огромная паутина, которую тщательно сохраняли. Закоулокъ этотъ былъ восьми шаговъ длиной и шириной, и въ немъ могло помѣститься два человѣка, въ случаѣ крайней нужды -- три. Онъ былъ болѣе высокъ, чѣмъ широкъ, и формой своей крыши напоминалъ гасильникъ; такъ его и звали; черезъ щели между досками, сквозь червоточины свободно проникалъ свѣжій воздухъ, равно какъ и вода съ небесъ въ дни большихъ дождей; это было одно изъ неудобствъ этого убѣжища. Всю обстановку его составляли два соломенные матраца. Въ этомъ мѣстѣ въ теченіе послѣднихъ десяти лѣтъ многіе изъ вожаковъ роялистскаго заговора проводили по нѣскольку дней; графъ де-Фроттэ, Пишегрю, позднѣе Шареттъ; очень часто Жоржъ Кадудаль и кавалеръ Брюсларъ, какъ и многія другія лица, принимавшія дѣятельное участіе въ заговорѣ того времени.
До 1806 года не было ни малѣйшаго повода, который могъ бы возбудить подозрѣніе полиціи, такой дѣятельной въ эти годы всевозможныхъ политическихъ треволненій. Гражданинъ Боранъ въ печальные дни эшафота, "дядя Боранъ;.- -- во время консульства и имперіи,-- сохранялъ незыблемо свою репутацію спокойнаго и мирнаго человѣка, чуждаго всякимъ политическимъ страстямъ и живущаго исключительно для своей дочери, его единственной радости, и для своего маленькаго дѣла, которое процвѣтало.
Въ началѣ 1795 года семья часовщика неожиданно увеличилась, благодаря пріѣзду его племянника, мальчика помоложе Ренэ, имѣвшаго въ то время не болѣе двѣнадцати лѣтъ. Однажды утромъ сосѣди Борана увидѣли въ лавочкѣ это новое лицо, которое и было представлено имъ при удобномъ случаѣ подъ именемъ Шарля Борана, сына Сильвана Борана, младшаго брата Гіацинта, жившаго въ своемъ родномъ городѣ, въ Понтъ-Эвекѣ. Ребенка привезли въ Парижъ учиться мастерству дяди подъ его присмотромъ, чтобы впослѣдствіи онъ могъ существовать этимъ ремесломъ на своей родинѣ. Это былъ хрупкій и блѣдный ребенокъ, съ свѣтлыми волосами, личикомъ дѣвочки, съ вялой походкой; не нужно было особенной наблюдательности, чтобы вывести естественное и безспорное заключеніе, что воздухъ Нормандіи совсѣмъ не былъ такъ здоровъ, какъ объ этомъ разсказывали. Всѣ дѣти изъ долины Тука пріѣзжали въ Парижъ очень блѣдными и худыми.
Боранъ объяснилъ плохой видъ мальчика недавней лихорадкой, и никто болѣе не интересовался этимъ пріѣздомъ, столь обыкновеннымъ въ каждой семьѣ. Въ продолженіе шести мѣсяцевъ мальчикъ росъ въ тяжелой атмосферѣ предмѣстья, сидя дома, часто болѣя и постоянно работая вмѣстѣ съ Бораномъ или Блезо часовые колесики, приготовляя различные сплавы и пріобрѣтая всевозможныя спеціальныя познанія, необходимыя въ его ремеслѣ. Въ свободное время онъ много читалъ, по преимуществу исторію Франціи.
Всѣ эти занятія заставляли его сидѣть дома, какъ и всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ жилъ.
Лѣтомъ, по воскресеньямъ, вся семья, считая въ тсГмъ числѣ работника и работницу, отправлялась на дачу, въ сторону Ванва, гдѣ у Борана былъ маленькій домикъ, стоявшій въ небольшомъ саду. Домикъ былъ удаленъ отъ всякаго жилища, находился въ сторонѣ отъ дороги; тамъ можно было не бояться любопытныхъ глазъ и ушей.
Путешествіе совершалось очень весело въ нанятой для этого случая телѣгѣ, гдѣ всѣ сидѣли въ кучѣ между корзинъ съ провизіей. Какъ только пріѣзжали, тотчасъ вытаскивали всѣ съѣстные припасы и располагались въ домѣ. И каждый разъ повторялась одна и та же удивительная сцена; всѣ лица, манеры, тонъ всѣхъ моментально мѣнялись.
-- Ваше высочество!-- говорилъ Боранъ, падая со всѣми остальными на колѣни передъ своимъ ученикомъ:-- обойдемся безъ принужденія сегодняшній день; позвольте вашимъ слугамъ высказать вамъ свое благоговѣйное почитаніе и любовь.
И Шарль, не безъ достоинства, поднималъ своихъ вѣрныхъ друзей, простертыхъ ницъ передъ нимъ, и безъ принужденія исполнялъ таинственную роль принца до наступленія вечера.
Кто же былъ этотъ ребенокъ, по внѣшности такой скромный, котораго съ глазу на глазъ всѣ, знавшіе тайну его происхожденія, привѣтствовали такимъ вѣрноподданническимъ образомъ.
Въ предмѣстьѣ всѣ обходились съ ребенкомъ, а затѣмъ и съ юношей, безъ особаго уваженія, фамильярно, хотя съ горячей, бросающейся въ глаза любовью.
Когда графъ де-Фроттэ принесъ однажды ночью этого ребенка, этого десятилѣтняго мученика, худого, блѣднаго, съ длинными, безцвѣтными волосами, дрожащаго отъ страха и лихорадки, завернутаго въ плащъ и довѣрилъ его скромному торговцу изъ улицы Мо-Вестю, онъ приказалъ тогда держаться съ мальчикомъ такого обхожденія и выполнять его съ самой величайшей точностью и строгостью. И порой это обстоятельство доставляло тяжелое испытаніе для гордости принца, потому что это былъ дѣйствительно принцъ.
Еще одно приказаніе было дано вождемъ роялистовъ: никто не долженъ былъ подозрѣвать о царственномъ происхожденіи ребенка, кромѣ Борана и.его домашнихъ. Ни подъ какимъ видомъ онъ не долженъ былъ быть открытъ даже приверженцамъ королевской партіи, которые заходили иногда искать убѣжища и находили его въ "гасильникѣ", хотя бы они даже и догадывались. Никто, кромѣ троихъ: Кадудаля, Шаретта и Брюслара не долженъ былъ ничего знать. Дѣло шло о жизни маленькаго изгнанника. Этотъ приказъ былъ выполненъ неукоснительно. Хотя графъ де-Фроттэ и умеръ передъ взводомъ разстрѣлявшихъ его солдатъ, но всѣ оставались послушными его замогильному голосу.
Это былъ жестокій урокъ смиренія для потомка великолѣпныхъ предковъ; впослѣдствіи онъ, быть можетъ, и вспомнилъ о немъ!
Между нимъ и Ренэ, которая была старше мальчика на три года, возникла самая горячая любовь; вначалѣ, съ высоты благоразумія умной, маленькой дѣвочки, она почитала его, какъ королевское дитя, но это основное чувство смѣнилось вскорѣ самой горячей любовью добровольной рабы. Благородный мальчикъ, вырванный неожиданно изъ той ужасной обстановки, въ которой онъ слышалъ однѣ только угрозы, сопровождаемыя страшными жестами и произносимыя грубымъ, свирѣпымъ тономъ, еще дрожа отъ страха, бросился въ нѣжныя объятія всѣхъ членовъ этого скромнаго, молчаливаго, привѣтливаго домика. Но мало-по-малу ребенокъ вырасталъ; онъ развивался чрезвычайно быстро въ атмосферѣ этой теплицы; онъ дѣлался безпокойнымъ; обстоятельства мѣнялись.
Теперь, въ свою очередь, онъ началъ обходиться съ Ренэ съ снисходительностью, съ принужденностью, свойственною юношѣ, который дѣлается мужчиной, которая при этомъ увеличивалась отъ сознанія имъ своего происхожденія. Когда ему было пятнадцать лѣтъ, а ей восемнадцать, онъ былъ прелестнымъ мальчикомъ, а она красивой дѣвушкой съ длинными черными волосами, блѣднымъ лицомъ и темными горящими глазами. Чрезвычайно проницательнымъ оказался бы тотъ, кто сумѣлъ бы отгадать, какого рода была привязанность между королемъ въ изгнаніи и лавочницей, его вѣрноподданной и повѣренной всѣхъ его тайнъ. Иногда они краснѣли въ присутствіи другъ друга. Знали ли они причину этого? Прошелъ еще одинъ годъ существованія въ этомъ маленькомъ домикѣ, гдѣ всѣ сталкивались другъ съ другомъ, затѣмъ однажды вечеромъ пришелъ старикъ, очень внушительной наружности, постучалъ въ стекло, сказалъ пароль и далъ Борану бумагу желтоватаго цвѣта, которую тотъ сейчасъ же узналъ, хотя для другихъ она не имѣла никакого значенія.
На этой бумагѣ была написана рукой Борана съ подписью въ концѣ слѣдующая фраза:
"Получена вещь для возвращенія по первому требованію".
Эту записку онъ самъ отдалъ когда-то Фроттэ; позднѣе онъ могъ выдать принца только предъявителю этой странной квитанціи.
Взволнованный Боранъ грустно вздохнулъ. Четверть часа спустя принцъ сѣлъ въ экипажъ и уѣхалъ.
Онъ уѣзжалъ довольный, не оглядываясь назадъ: въ это время честолюбіе подавляло въ немъ всѣ другія чувства, да и любовь къ приключеніямъ была у него врожденнымъ чувствомъ.
Въ покинутомъ домикѣ рыдала Ренэ, положивъ голову на руки; толстая Жанна вторила ей, а Боранъ и Блезо спрашивали потихоньку другъ друга:
-- Куда онъ поѣхалъ? Увидимъ ли мы его опять?
Съ тѣхъ-поръ Ренэ не пѣла болѣе во время работы, какъ она дѣлала это прежде.
Пять лѣтъ не было никакихъ извѣстій, и за это время воспоминаніе объ уѣхавшемъ не изгладилось въ сердцахъ его вѣрныхъ и преданныхъ друзей. Они постоянно говорили о немъ между собой, а въ часы обѣда съ грустью смотрѣли на его пустое мѣсто.
Иногда кто-нибудь бросалъ рѣдкій упрекъ:
-- Все-таки онъ могъ бы хоть изрѣдка дать знать о себѣ!
Наконецъ они потеряли всякую надежду. Брюсларъ увѣрилъ ихъ, что принцъ умеръ. Они говорили о немъ, какъ о потерянномъ навсегда. И вотъ, однажды вечеромъ, въ іюнѣ 1806 года, когда въ лавочкѣ каждый былъ занятъ дѣломъ на своемъ мѣстѣ; когда Боранъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами разсматривалъ съ лупой въ глазу часовую пружину; Блезо сзади него въ глубинѣ комнаты повертывалъ мѣдный цилиндръ; толстая Жанна перетирала въ кухнѣ фаянсовыя тарелки, а Ренэ, молчаливая, какъ всегда, осунувшаяся и блѣдная, склонившись надъ начатой работой, добросовѣстно подшивала рубецъ,-- легкій шумъ заставилъ всѣхъ поднять головы. За стекломъ стоялъ красивый молодой человѣкъ съ дѣвичьимъ лицомъ и стучалъ по стеклу кончиками пальцевъ. Это былъ знакъ, которымъ освѣдомлялись когда-то искавшіе убѣжища эмигранты, есть ли свободное мѣсто и можно ли безопасно входить.
Но давно уже никто не искалъ убѣжища у часовщика, исключая одного Брюслара, и теперь всѣ колебались, не зная, отвѣчать ли ему.
Но вдругъ Ренэ, которая разсматривала чужеземца черезъ оконное стекло, испустила подавленный крикъ и сдѣлалась такъ блѣдна, какъ будто въ жилахъ ея не было крови; и такъ какъ стукъ извнѣ повторился съ большимъ нетерпѣніемъ, то она крикнула:
-- Отецъ, отецъ;-- смотря на Борана такими дикими глазами, что перепуганный часовщикъ сорвалъ шапочку, которая покрывала его лысую голову, что означало: "можете войти".
Тотчасъ открылась дверь, зазвонилъ колокольчикъ, и чужеземецъ вошелъ въ лавочку^. Онъ казался очень молодымъ, горделиво поднималъ свою голову и улыбался, не говоря ни слова, опираясь обѣими руками на золотой набалдашникъ своей трости. Оба мужчины разсматривали его съ любопытствомъ, ожидая, что онъ заговоритъ; толстая Жанна съ тряпкой въ одной рукѣ, тарелкой въ другой высунула носъ въ дверь, чтобы "посмотрѣть, что тамъ дѣлается", и не выказывала никакого волненія; только Ренэ, съ дрожащими руками, стояла передъ молодымъ человѣкомъ и внимательно приглядывалась къ нему. Отъ нервной дрожи и судороги, перехватившей ей горло, она не могла выговорить ни слова. Наконецъ у нея вырвался сдавленный крикъ:
-- Шарль, принцъ!
Боранъ и Блезо быстро вскочили при этихъ словахъ; Жанна подняла руки кверху, уронила на полъ тарелку и тряпку.
Принцъ, очень довольный произведеннымъ впечатлѣніемъ, далъ волю своимъ чувствамъ.
-- Узнала ли ты меня?-- спросилъ онъ дѣвушку, насильно привлекая ее къ себѣ.-- Знаешь ли ты, какъ ты похорошѣла?-- И онъ поцѣловалъ ее въ обѣ щеки, какъ дѣлалъ это когда-то. Изъ блѣдной дѣвушка стала пунцовой. Затѣмъ наступила очередь другихъ; онъ пожималъ всѣ эти лапы, протянутыя ему съ такой радостью. Вдругъ онъ предупредилъ ихъ:
-- Слушайте внимательно, друзья мои! Для всѣхъ я зовусь Шарлемъ Гранли, просто Гранли; въ продолженіе нѣсколькихъ дней я долженъ скрываться; вотъ почему я пришелъ къ вамъ искать убѣжища въ гасильникѣ! Скверно будетъ, если кто-нибудь явится сюда меня разыскивать! А между тѣмъ по моимъ слѣдамъ рыщутъ агенты полиціи всего свѣта, и въ особенности со стороны моихъ проклятыхъ дядей, которые жаждутъ моей смерти и, надо признаться, приняли всѣ мѣры, чтобы это сбылось. Я все время скрываюсь, блуждаю въ изгнаніи; благодаря чуду, мнѣ удалось спастись отъ десятка убійцъ. И все это дѣло рукъ моихъ дядей! Всюду преслѣдуемый и гонимый, я спасаюсь во Франціи и знаете гдѣ?..
Онъ замолчалъ и посмотрѣлъ на нихъ по очереди. Всѣ слушали его со вниманіемъ, женщины сжимая руки, мужчины съ вытаращенными глазами; съ выраженіемъ то удивленія, обожанія, восторга, то негодованія и гнѣва, по мѣрѣ того, какъ онъ разсказывалъ о своихъ страданіяхъ.
Онъ повторилъ:
-- Знаете ли вы гдѣ? Нѣтъ, никто не могъ бы догадаться. Ну,-- сказалъ онъ жесткимъ, ироническимъ тономъ: -- я укроюсь въ войскахъ Наполеона. Если я буду въ состояніи, я поступлю къ нему на службу. Кто можетъ мнѣ помѣшать въ этомъ?
Всѣ были поражены. Онъ забавлялся произведеннымъ впечатлѣніемъ.
-- Да, это рѣшено... я предупредилъ объ этомъ своихъ послѣднихъ приверженцевъ... тѣхъ, кто еще интересуется мной... Иммармона и Прэнгеля, которые, конечно, послѣдуютъ за мной. Это безуміе, не правда ли?.. Ну, нѣтъ, это умно... И, наконецъ... у меня есть свои соображенія!..
Онъ остановился въ задумчивости, улыбнулся какимъ-то отдаленнымъ воспоминаніямъ. Остальные, негодуя и поникнувъ головой, смотрѣли на него молча.
Какъ онъ выросъ, какъ похорошѣлъ, какимъ сильнымъ и здоровымъ казался онъ, ихъ маленькій принцъ, ихъ маленькій король! Наконецъ, въ довершеніе всего, толстая Жанна расплакалась. Гранли нервно разсмѣялся, но негодующій Блезо разбранилъ жену за слезы, неумѣстныя въ этотъ радостный день.
Молодой человѣкъ внимательно разглядывалъ все вокругъ себя, узнавалъ знакомыя вещи все нг тѣхъ же мѣстахъ и переносился мыслью къ прошедшимъ днямъ.
Всѣ чувствительные люди придаютъ большое значеніе воспоминаніямъ; они думаютъ, вѣроятно, что мѣста, гдѣ они жили, сохраняютъ ихъ отпечатокъ, частицу ихъ самихъ, но то, что имъ кажется близкимъ и дорогимъ, не производитъ никакого впечатлѣнія на постороннихъ зрителей. Принцъ растрогался при видѣ высокаго табурета, который когда-то принадлежалъ ему, въ то время, когда его царственныя руки снисходили до ремесла часовщика. Кончиками своихъ бѣлыхъ пальцевъ, покрытыхъ кольцами, онъ собралъ на станкѣ частицы часовъ, разсмотрѣлъ ихъ въ лупу и попробовалъ собрать ихъ въ одно цѣлое.
-- Ну, что, г. Гранли,-- осмѣлился наконецъ прошептать Боранъ:-- вы еще не забыли?
-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ принцъ, глубоко вздыхая: -- я ничего не забылъ... ничего и никого,-- прибавилъ онъ, смотря по очереди на всѣхъ присутствующихъ. Его глаза остановились съ лаской на молодой дѣвушкѣ и загорѣлись нѣжнымъ свѣтомъ.
-- А ты, Ренэ, думала ли ты обо мнѣ иногда?
Смущенная, она прошептала:
-- Постоянно... ежечасно.
Лицо принца просіяло. Боранъ собрался, наконецъ, съ духомъ
-- Ваше величество оставались...
-- Тише,-- прервалъ молодой человѣкъ, прикладывая палецъ къ губамъ:-- я Гранли.
Боранъ поправился:
-- Вы всегда были съ нами, несмотря на разстояніе, отдѣлявшее Насъ. Дочь сказала вѣрно: каждый день, каждый часъ мы говорили о васъ. Гдѣ были вы? Что происходило съ вами? Почему вы не извѣщали насъ, вашихъ преданныхъ слугъ? Потому что мы вообразили, что наша покорная преданность давала намъ право на ваше милостивое вниманіе.
Принцъ слегка покраснѣлъ и живо отвѣтилъ:
-- Я не могъ... мои дорогіе друзья... Вы знаете теперь почему: у меня было столько приключеній... я бѣжалъ отъ опасностей... былъ опять въ тюрьмѣ... спасся чудомъ...
-- Но кто осмѣлился?..-- произнесла поблѣднѣвшая, съ расширенными зрачками, Рено.
-- Кто осмѣлился?-- повторилъ принцъ.-- Они, мятежники, мои дяди, которые, вопреки своей совѣсти и правдѣ, преслѣдуютъ меня, выставляютъ интриганомъ, искателемъ приключеній, не хотятъ признавать во мнѣ своего племянника, законнаго наслѣдника правъ, которыя они присвоили. Я долженъ бояться ихъ болѣе, чѣмъ неблагосклонности императора... Съ этой стороны у меня есть заручка, и я надѣюсь... но довольно, я сказалъ и такъ слишкомъ много, потому что это тайна не только моя, и я не имѣю права выдавать ее даже такимъ преданнымъ друзьямъ, какъ вы...
Онъ произнесъ послѣднія слова съ тѣмъ величественнымъ видомъ, который умѣлъ принимать въ нужныхъ обстоятельствахъ и который производилъ огромное впечатлѣніе на всѣхъ его приближенныхъ. И на этотъ разъ онъ произвелъ подавляющее впечатлѣніе на этихъ скромныхъ, покорныхъ людей. Они низко поклонились ему. Въ это время двое прохожихъ остановились передъ лавочкой часовщика, которая бросала свѣтъ на улицу, и это подозрительное присутствіе постороннихъ лицъ напомнило Борану объ обычныхъ мѣрахъ предосторожности.
-- Господинъ Гранли,-- прошепталъ онъ:-- войдите, пожалуйста, въ столовую... здѣсь вы слишкомъ на виду.
-- Ты правъ, Боранъ,-- отвѣтилъ Боранъ, быстро повертываясь спиной къ окну.-- Ты правъ... тѣмъ болѣе, что съ сегодняшняго утра я еще не завтракалъ и не обѣдалъ, такъ что поужинаю съ большимъ удовольствіемъ.
-- Возможно ли это!-- грустно вскричала Ренэ, огорченная этимъ простымъ признаніемъ.
Жанна спѣшила уже къ потухшей плитѣ. Блезо заперъ лавочку, а часовщикъ спустился въ погребокъ, устроенный позади дровяного сарая. Нѣсколько минутъ спустя Гранли была подана яичница, холодное мясо, фрукты и легкое вино. Окруживши его, старые и преданные слуги любовались имъ, глядя на него жадными глазами, какъ на вновь найденное дитя. Они радовались его хорошему аппетиту и быстротѣ, съ которой онъ осушалъ свой стаканъ. Наконецъ, разбитый усталостью, онъ зѣвая простился съ ними и попросилъ указать ему мѣсто для ночлега. Ренэ взялась проводить его. Тѣмъ временемъ толстая Жанна устроила тамъ сносную постель, рѣшивъ завтра исправить ее. Принцъ, въ сопровожденіи молодой дѣвушки, направился по приставной лѣстницѣ, которая вела изъ лавки въ первый этажъ, а затѣмъ дальше, на чердакъ. Поднимаясь по ступенямъ, онъ шепталъ: "я чувствую себя моложе пятью годами, мнѣ кажется, что я еще ученикъ... Въ концѣ концовъ это было хорошее время!"
На пустомъ чердакѣ шаги молодыхъ людей будили звонкое эхо голоса ихъ звучали серьезно, потому что мѣсто это, полное воспоминаній, внушало уваженіе. Ренэ поставила лампу на полъ и надавила привычными пальцами деревянную щеколду, устроенную въ стѣнѣ, и тотчасъ, съ глухимъ скрипомъ, напоминавшимъ грустный вздохъ, передъ принцемъ открылась дверь. Остановившись на порогѣ, принцъ погрузился въ размышленія; затѣмъ онъ проговорилъ, какъ будто онъ былъ одинъ со своими воспоминаніями:
-- Они приходили сюда украдкой, гонимые, безпріютные, какъ и я теперь; они располагались тугъ, какъ затравленный звѣрь въ ненадежномъ логовищѣ, они, эти славные солдаты, грудью стоявшіе за мое дѣло; ты, Людовикъ де-Фроттэ, мой вѣрный генералъ; тыДНареттъ, герой, котораго я не перестаю оплакивать;ты, Пишегрю, примиренный со мной своей смертью; ты, могущественный Жоржъ Кадудаль, ужасъ голубыхъ, гордость бѣлыхъ. Норманны, вандейцы, кретонцы, равные мужествомъ, соединенные въ могилѣ такъ же, какъ и въ моемъ сердцѣ!.. Вызнали мою страшную тайну, вы знали, кто былъ вашъ король, и заявили это передъ лицомъ Бога! Вы погибли во время бури, преждевременно, во цвѣтѣ лѣтъ и оставили меня одного среди всевозможныхъ опасностей.
Онъ замолкъ; губы его беззвучно шевелились, какъ бы шепча молитву; потомъ онъ заговорилъ съ трагическимъ выраженіемъ:
Его голосъ прервался; собственная рѣчь взволновала его, онъ задыхался отъ рыданій. Ренэ, позади его, прислонившись къ стѣнѣ, съ закрытыми глазами, съ руками, опущенными вдоль тѣла, впала въ галюцинацію: всѣ вызываемыя лица проходили передъ ней. Принцъ продолжалъ:
-- Кто замѣнитъ васъ, о мои гордые приверженцы? О, мои знаменосцы, мои солдаты, мои люди!... Мертвы, мертвы, мертвы вѣрные хранители погибшаго королевства!.. Остается лишь оставить всѣ надежды и умереть, какъ и вы!..
-- Ваше величество!-- вскричала Ренэ внѣ себя, протягивая руки къ принцу.
Онъ вздрогнулъ, можетъ быть, притворно, такъ какъ притворство было до нѣкоторой степени въ его натурѣ.
-- Ахъ, и ты съ нами, дѣвочка, и ты! Впрочемъ, и твое мѣсто тамъ, въ этомъ паломничествѣ къ вѣрнымъ. Выслушай мои признанія, посвященныя памяти моихъ мертвыхъ друзей. Туть есть и твоя доля, твоя... доля той, которая живетъ, чтобы служить мнѣ своимъ великимъ сердцемъ; о, дорогая сестра моя прошлыхъ лѣтъ!
Ренэ рыдала, положивъ голову на руки. Долго онъ говорилъ о судьбѣ, и все, что онъ говорилъ, было подсказано ему воспоминаніями. Наконецъ она покинула его, оставивъ одного въ убѣжищѣ, гдѣ онъ былъ спрятанъ отъ всѣхъ глазъ. Вытащивъ заботливо болтъ, которымъ притворялась дверь, все еще дрожа, она спустилась внизъ. Боранъ взглянулъ на нее и забезпокоился.
-- Ты красна, ты взволнована; ты плакала, очевидно.
Взволнованная, чувствуя себя еще болѣе преданной принцу, она отвѣтила:
-- Вы тоже плакали бы, какъ и я, если бы слышали, какъ онъ вспоминалъ своихъ мертвыхъ друзей, какъ онъ клялся имъ въ вѣчной признательности; если бы вы слышали, какъ онъ говорилъ о насъ всѣхъ тамъ, наверху!
-- О, это великое сердце!-- сказалъ убѣжденно часовщикъ.
Блезо и его жена вполнѣ согласились съ Бораномъ. Въ продолженіе часа они изливались въ неизсякаемыхъ рѣчахъ о томъ, какъ счастливо они опять нашли своего принца, о его красотѣ, добротѣ, его умѣ, краснорѣчіи и кончили самыми горячими пожеланіями ему блестящей будущности.
Наконецъ, когда на сосѣдней церкви пробило одиннадцать часовъ, они пошли спать. Но всѣ, кромѣ одного, въ молчаливомъ домикѣ долго еще не могли заснуть подъ впечатлѣніемъ неожиданнаго свиданія и всевозможныхъ приходившихъ въ голову мыслей.
Въ своей маленькой, скромной, почти бѣдной комнатѣ, единственнымъ украшеніемъ которой служила легонькая, розоваго дерева этажерочка, гдѣ стояли стеклянныя золоченыя бездѣлушки, но модѣ того времени, а также вещицы, оставшіяся отъ ея рано умершей матери, Ренэ, лежа въ своей узенькой дѣвичьей кроваткѣ, думала о новыхъ вещахъ. Она испытывала какую-то грустную радость, увидя царственнаго товарища своего однообразнаго дѣтства, принца, котораго она такъ любила и котораго не надѣялась болѣе видѣть.
Такимъ образомъ сбылось то, о чемъ, какъ о самомъ дорогомъ, она мечтала еще наканунѣ.
Но почему же, несмотря на это огромное счастье, она испытывала какое-то страданіе?
Она не могла и не хотѣла отвѣтить на этотъ вопросъ, такъ неопредѣленно вставшій въ ея безпокойномъ сознаніи.
Да, тотъ, кто такъ внезапно явился, не былъ уже ребенкомъ; онъ былъ молодымъ человѣкомъ и такой красоты, что каждый, даже не знавшій его высокаго происхожденія, не могъ пройти, не обративъ на него вниманія. И ея прежнія чувства къ Шарлю, чувства покорной и преданной сестры, теперь измѣнились, стали чрезвычайно сложными и запутанными. И когда онъ поцѣловалъ ее братскимъ поцѣлуемъ, какъ часто цѣловалъ раньше, она задрожала, объятая невыразимымъ стѣсненіемъ, происшедшимъ отъ непонятнаго удовольствія и тайнаго страха.
Что это значило? Она не знала. Она не могла понять, что въ возрастѣ, когда сердце сильно бьется подъ напоромъ горячей крови, неопредѣленное чувство привязанности къ далекому герою должно было перейти незамѣтно въ горячую любовь. Прежде, чѣмъ появился "господинъ де-Гранли", она представляла уже себѣ свое божество, но смутно, благодаря разстоянію, раздѣлявшему ихъ; обожаніе ея оставалось неопредѣленнымъ, неуловимымъ, но при первомъ столкновеніи, при первомъ поцѣлуѣ эти неопредѣленные порывы смѣнились трепетаніемъ тѣла; мистическое обожаніе смѣнилось языческимъ; въ объятіяхъ божества родилась женщина.
Онъ и она! Но вѣдь это безуміе!
Бѣдная Ренэ была далека отъ такого вѣрнаго заключенія и мучилась безсонницей; она старалась объяснить свою грусть другими уважительными причинами.