Мариетт Фредерик
Служба на купеческом корабле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Фредерик Марриет

Служба на купеческом корабле

Newton Forster or, the Merchant Service (1832)

Перевод Евгении Чистяковой-Вэр, 1912

  

Глава I

   В 17.. году, в скучный туманный месяц, навевающий человеконенавистничество и желание покончить с собой, в тот месяц, когда солнце встает, но не светит, дает свет, но не вселяет в нас радости веселыми лучами, когда только большие сальные свечи помогают купцу подсчитывать свои барыши, а философу ясно видеть свои потери, то есть в ноябре, Эдуард Форстер, который долго служил на флоте ее величества, сидел в удобном кресле в удобной гостиной удобного коттеджа, куда он переехал, получая пенсию после серьезной раны, зажившей много лет тому назад, но раскрывавшейся каждую весну.
   Место, окружавшее его дом, не было так приветливо, как сам коттедж. Дом стоял на горе, которая оканчивалась отвесным обрывом. Берег этот возвышался над частью Атлантического океана, в этом месте носящей название "Ирландское море". Форстер всю свою жизнь был моряком и всегда с прежним удовольствием слушал стон и свист ветра. Даже ночью, лежа в гамаке, он, просыпаясь от порывов бури, только крепче завертывался в одеяло.
   Финансы Форстера не позволяли ему допускать в жизни роскоши, и напиток местной перегонки заменял для него вино. Он сидел, поставив ноги на каминную решетку, держа в руке стакан виски, уйдя в воспоминания о счастливом прошлом, полном надежд, надежд несбывшихся, и постоянно разбивавшихся мечтаний и грез. Стояла бурная ночь. Дождь то громко стучал, то прекращался, точно давая пищу ветру, который в такие промежутки налетал с новой силой и проникал в каждую щелку. Время от времени ковер в маленькой комнате поднимался над полом и надувался под напором Дыхания бури. Единственная свеча, фитиль которой, благодаря небрежности Форстера, не только стал необычайно длинен, но даже на своем конце превратился в гриб, каждую минуту могла потухнуть; деревянные занавеси на окне торжественно покачивались из одной стороны в другую. Вдруг прозвучал пушечный выстрел, нарушивший глубокую задумчивость Эдуарда Форстера. Форстер вскочил, уронил книгу и качнул локтем стол, вследствие чего большая часть содержимого стакана расплескалась. Корона из сажи на светильнике тоже упала от этого толчка, и свеча, освобожденная от своего груза, загорелась ярче.
   -- Господи помилуй, мистер Форстер, вы слышали? -- закричала вбежавшая в комнату старуха-экономка, единственная обитательница коттеджа, кроме Форстера.
   -- Да, -- слышал, миссис Безлей, -- ответил Эдуард. -- Это сигнальный выстрел гибнущего судна. Оно, вероятно, близ страшного подветренного берега. Дайте мне шляпу.
   Он допил свой стакан, надел шляпу, которую ему подала старуха, и выбежал из дома. Дверь, выходящая к морю, резко распахнулась, и Форстер исчез в темноте ночи.
   Старая экономка, на долю которой выпала задача закрыть дверь, увидела, что это нелегкое дело, к тому же дождь попадал внутрь дома и был неприятным душем для женщины, жестоко больной ревматизмом. Наконец ей удалось добиться желанного результата, и она укрылась в комнату, снова зажгла свечу, которую задул ветер, и стала ждать возвращения своего господина. После града восклицаний миссис Безлей села в кресло Эдуарда, помешала кочергой в камине и выпила стаканчик виски с водой. Когда ее платье высохло, а стакан был осушен, своим звучным храпом старушка возвестила, что она находится в счастливом состоянии забвения. В этом положении мы и покинем ее, а сами проследим за Эдуардом Форстером.
   Когда он подверг себя злобе непогоды, было около семи часов вечера. О, как прелестны были вечера всего за несколько недель перед тем! Солнце, исчезавшее за отдаленными волнами, оставляло позади себя часть своего сияния, блестевшего до тех пор, пока звезды, послушные божественному закону, не зажигались, чтобы светить в ночи; море рябило на песчаном грунте или заливалось в расщелины скал; оно изменяло свою окраску по мере медленного угасания света, делалось темнее, из лазоревого становилось все более и более серым до тех пор, пока мрак не сгущался и не скрывал его так, что оставалась видной только линия горизонта.
   Теперь все было иначе: завывание ветра и грохот волн, ударявшихся о скалы, с которых вода стекала потоками, глушили Форстера. Дождь и брызги били ему в лицо, и он обеими руками удерживал шляпу на голове; стояла такая густая, черная тьма, что он только изредка мог различать широкий пояс пены, которым был окаймлен берег. Но Форстер шел к отмели, и ее теперь нужно описать подробнее.
   Как мы заметили раньше, коттедж стоял на высоком берегу, кончавшемся отвесным обрывом высотой ярдов в двести и обращенным прямо на запад. С северной стороны берег на протяжении многих миль образовывал непрерывный ряд утесов, которые сулили почти неминуемую гибель судам, но к югу от утеса, который выступал в виде полуострова против коттеджа Форстера, была глубокая впадина в линии берега, представлявшая собой песчаную и почти совершенно замкнутую сушей бухту, правда, маленькую, но до того защищенную, что всякое судно, вошедшее в нее, могло бы с безопасностью ждать там окончания бури.
   Близ этого заливчика, в маленьком доме жил рыбак со своей семьей, компаньон Форстера, который выстроил на свои средства баркас и летом почти не покидал его, К этому коттеджу и направлялся Форстер. Подойдя к дому рыбака, он сильно постучался в дверь.
   -- Робертсон, Робертсон! -- во весь голос крикнул Форстер.
   -- Его нет дома, мистер Форстер, -- ответила Джейн, жена рыбака, -- он пошел смотреть на судно.
   -- В какую сторону пошел он?
   Раньше, чем Джейн успела ответить, появился сам Робертсон.
   -- Я здесь, мистер Форстер, -- сказал он, снимая меховую шапку и выжимая из нее воду, -- только я не видел судна.
   -- А все-таки, судя по звуку пушечного выстрела, оно должно быть близ берега. Возьмите несколько связок хвороста из сарая и разведите костер побольше; не скупитесь, я вам заплачу.
   -- Я и даром зажгу костер, сэр; надеюсь, что они поймут сигнал и выбросятся на берег в этой бухте. Вот, опять пушка!
   Второй выстрел, прозвучавший гораздо громче первого, доказал, что судно быстро подходило к земле, а судя по тому, откуда донесся звук, стало ясно, что оно шло к скалистому полуострову.
   -- Живо, живо! -- крикнул Форстер. -- Я пойду на утес и постараюсь отдалить его от камней.
   Они расстались, чтобы заняться добрым делом.
   Не без труда и не без опасности Форстеру удалось исполнить свое намерение, и, когда он добрался до вершины, сильный порыв ветра свалил бы его с ног, если бы он не опустился на колени и не ухватился за траву. Шляпу он потерял, и ветер далеко унес ее. В такой позе, промокший от ливня, дрожащий от холода, он несколько минут напрягал зрение, стараясь пронизать темноту ночи; вдруг вспыхнула молния; она зажглась в зените, продолжала свой прихотливый путь зигзагами, пропала за горизонтом, и ее свет показал Форстеру предмет его поисков. Но Эдуард видел его всего несколько мгновений; затем, в силу контраста, ему почудилось, будто пелена застлала его болевшие глаза, и все стало еще чернее, еще ужаснее прежнего. Однако для зрения опытного моряка и короткого мгновения оказалось достаточно. Он заметил, что выстрел дал большой корабль, находившийся приблизительно в миле от суши; что он шел под зарифленными парусами; что его бушприт то вздымался к небу, когда судно поднималось на мешавшую его ходу гряду, то, окруженный пеной, зарывался в бездну вод; что судно походило на громадное чудовище, порождение глубин моря, вырывающееся из сетей, бичуя волны в своем стремлении к свободе.
   На берегу бухты ярко горел костер назло дождю и ветру, который, казалось, сначала тщетно старался уничтожить его, а потом раздувал пламя.
   "Может быть, он все-таки спасется, -- подумал Форстер, -- только бы вошел в бухту... Еще пространство длиной в два каната, и он минует мыс".
   Корабль показывался на мгновение всякий раз, когда расщепленная молния падала с неба, раскаты грома оглушали, сотрясали воздух.
   По мере того, как судно шло вперед, оно в то же время боком приближалось к утесу. Форстер не дышал от тревоги, потому что последняя вспышка молнии показала ему, что еще две секунды -- и судьба корабля решится.
   Буря усилилась, и Форстеру пришлось держаться за траву изо всех сил и уже не стоять на коленях, а лечь ничком на мокрую землю. Но он все-таки подполз так близко к краю утеса, что, несмотря на лежачее положение мог видеть и море, и корабль. Новая молния. Ее было достаточно.
   -- Господи, помилуй их души! -- крикнул Форстер и прижался лицом к земле, точно желая скрыть от себя жестокую картину.
   Он увидел судно на волнах прибоя, но всего в нескольких ярдах от первых, внешних скал; корабль кренился; его передний парус и грот были сорваны с мачт. Напрасно звучали крики о помощи, воплей отчаяния никто не слышал, никто не пытался спастись, и яростная стихия с воем и ревом поглотила свои жертвы.
   Точно удовлетворенная уничтожением, буря начала мало-помалу ослабевать, и Форстер, пользуясь минутой затишья, медленно спустился на отмель. Там он застал Робертсона, который продолжал подкладывать хворост в костер.
   -- Не тратьте больше топлива, мой милый, все кончено; бывшие на палубе судна теперь уже перешли в вечность, -- печально произнес Форстер.
   -- Он утонул, сэр?
   -- Да, на первой гряде; теперь некому увидеть нашего маяка.
   -- Да будет Господня воля, -- сказал рыбак. -- А все-таки я не потушу костра, потому что, если кто-нибудь чудом попал в нашу тихую бухту, он может спастись.
   И рыбак подкинул в костер еще несколько связок хвороста, потом принес из своего дома для Форстера красный шерстяной колпак вместо его погибшей шляпы и вместе с ним сел подле костра, чтобы согреться и обсушить насквозь промокшее платье.
   Робертсон еще раз подбавил топлива в костер; его яркое пламя отразилось в воде залива; вдруг Форстер увидел что-то плывшее к берегу. Он указал на это рыбаку; они вместе подошли к самой воде и с глубоким вниманием стали ждать приближения неизвестной вещи. Это, кажется, не человек, сэр, -- помолчав, заметил Робертсон.
   Я не могу понять -- ответил Форстер, -- но мне вроде кажется, что это животное... и, конечно, живое.
   Минуты через две вопрос выяснился: они увидел! большую собаку, которая несла во рту что-то белое и плыла туда, где они стояли. Робертсон и Форстер стали подзывать бедное животное, чтобы ободрить его, потому что собака, по-видимому, очень устала и двигалась медленно. Но все же они с удовольствием видели, что пес миновал линию прибоя, который даже в эту минуту был не силен в бухте; вот бедное животное вышло на землю, вода так и лила с мохнатого тела собаки; она еле держалась на ногах, но все же не выпускала изо рта своей ноши и, наконец, положив ее к ногам Форстера, стала отряхиваться. Эдуард поднял предмет заботливости животного: это было тело грудного ребенка, очевидно, нескольких месяцев от роду.
   -- Бедненький! -- печально вскрикнул Форстер.
   -- Это мертвое дитя, сэр, -- сказал Робертсон.
   -- К сожалению, кажется, да, -- ответил Форстер, -- но, вероятно, ребенок умер недавно; собака, очевидно, держала его над водой, пока не попала в волны прибоя. Кто знает, может быть, дитя только без чувств, и нам удастся его оживить.
   -- Если его что-нибудь способно оживить, то, конечно, тепло женской груди, к которой он еще недавно прижимался. Джейн возьмет ребенка к себе в постель и уложит со своими малютками.
   Рыбак вошел в дом; Джейн раздела ребенка с нежностью, которую внушало ей материнское чувство, и взяла его к себе. Через четверть часа, к восторгу Форстера, Робертсон вышел из коттеджа и крикнул, что дитя пошевелилось, заплакало, что появилась надежда на его выздоровление.
   -- Джейн говорит, сэр, что это прелестная девочка и что, если малютка останется жива, она будет кормить ее, как кормит нашего Томми.
   Форстер пробыл близ бухты еще около получаса и узнал, что девочка стала сосать грудь, а потом заснула. Радуясь, что ему удалось помочь спасти маленькое создание, Эдуард крикнул собаку, бесстрастно лежавшую подле костра, и пошел было домой, но собака подбежала к дверям коттеджа, в который на ее глазах унесли ребенка, и было невозможно отозвать ее от этого порога.
   Форстер вызвал к себе Робертсона, дал ему еще кое-какие наставления и вернулся домой, где ему пришлось долго стучать в дверь, прежде чем его экономка проснулась. Проснувшись же, старуха еще долго бранила его за то, что он заставил ее так долго ждать.
  
  

Глава II

   Форстер скоро заснул крепким сном; он видел дикие, спутанные сны, но я редко беспокою людей рассказами о сновидениях, ведь они -- ничто.
   Однако нам нужно немного вернуться назад и бросить взгляд на предыдущую историю Эдуарда. Мы можем это сделать теперь без перерыва, потому что те действующие лица, с которыми мы познакомили читателя, спят.
   Отец Эдуарда Форстера был священником и хотя мог насчитать около двадцати-тридцати двоюродных, троюродных и прочих братьев с громкими титулами, совершал богослужение в епархии, расположенной недалеко, от той части страны, в которой теперь жил Эдуард. Он принадлежал к числу пчел церкви, собирающих мед, в то время как ее трутни поедают запасы.
   Этот труженик каждое воскресенье читал проповеди и служил в трех различных местах и целый год крестил, венчал и хоронил всех жителей в области, занимающей несколько тысяч квадратных акров, за очень жалкое жалование. Получив место, он в скором времени женился на девушке, которая принесла ему в приданое красоту и скромность и подарила несколько детей. Но тот, кто дает, тот и отнимает; изо всех детей этой четы только трое дожили до взрослых лет. Джон (его обыкновенно звали Джок) был старшим. Его отправили в Лондон, и там он изучал юридические науки и жил у одноi го родственника, который взял на себя заботы о нем. У Джока не было способностей; он учился прилежно, запоминал прочитанное, но читал не быстро; впрочем, если он не умел быстро усваивать знания, то вознаграждал это настойчивостью и прилежанием; наконец, только благодаря своим усилиям, Джок достиг хорошего положения в своей профессии. С детства разлученный с семьей, он никогда не мог вернуться домой. Он слыхал о рождении различных братьев и сестер; слыхал, что они умирали; узнал, наконец, и о смерти родителей; и только это последнее сообщение взволновало и огорчило его; он любил отца и мать и все ждал, что придет время, когда его средства позволят ему облегчить их жизнь. Но все это давно прошло. Теперь он, пятидесятилетний холостяк, бородатый, некрасивый, был неприветлив и неласков. Он жил запершись в своих комнатах, весь ушел в сухую технику своей профессии и делил нравственный мир на две части: честную и бесчестную, законную и противозаконную. Все остальные чувства и привязанности, если они еще и жили в нем, он похоронил где-то в глубине души, и они никогда не появлялись наружу. В то время, о котором идет речь, он продолжал свою трудную, но прибыльную карьеру, работал, как лошадь, вертящая мельничный жернов, и накоплял богатство, впрочем, делая это не из скупости, а вследствие старинной привычки.
   Эдуард Форстер не встречал его около двадцати лет; в последний раз он виделся с ним, когда, выйдя в отставку, проезжал через Лондон. Благодаря отсутствию переписки (у них не было ничего общего), Джок не знал, кто из его братьев жив.
   Вторым уцелевшим сыном был Никлас. Преподобный мистер Форстер, знавший, что он оставит детям в наследство только доброе имя, старался подметить в каждом из них проблески таланта, ведущего к богатству и славе. И вот, когда Никлас еще носил платье девочки, он стал выказывать большое пристрастие к зажигательному стеклу и этим причинял много бед. Он обжег нос собаке, спавшей подле двери. На платье матери виднелись следы его таланта в виде маленьких круглых дырочек, которые значительно увеличивались после каждой стирки. И зажигательное стекло определило судьбу мальчика: его поместили учеником к мастеру, изготовлявшему оптические и математические приборы, мечтая, что из этого положения он поднимется на самые высшие ступени профессии; но вследствие тех или других причин, по недостатку ли таланта или честолюбия, Никлас не смог добраться до верхней ступени этой лестницы и теперь держал лавку в приморском портовом городке Овертоне. Там он чинил испорченные инструменты: сегодня часы, завтра компас; но его главное занятие заключалось в телескопах, а потому большая вывеска с надписью "Никлас Форстер-оптик" висела над окном маленькой лавочки, и через ее стекла можно было видеть оптика за его занятиями. Это был странный человек; в его мозгу существовала какая-то бороздка, которая не позволяла ему мыслить последовательно и ясно. Он мог жить недурно, потому что у него не было соперника в маленьком городе, и его считали способным человеком. Никлас, единственный из трех братьев, попробовал надеть на себя брачные узы, но об этом мы скажем только, что у оптика был единственный сын и что он женился, отыскав, по собственному выражению, особу, которая совпадала с нужным ему фокусом.
   Эдуарда Форстера, младшего брата, мы уже представили читателю. Он всегда выказывал ясно выраженные стремления к мореплаванию. Он пускал в луже скорлупки и посылал куски коры с бумажными парусами по ручью, который журчал близ пасторского дома. Это послужило указанием: его приговорили к морю и приказали вернуться домой Нельсоном. Эдуард Форстер честно служил родине, и если бы у него была возможность продолжать морскую профессию, он, благодаря своим заслугам, конечно, поднялся бы до высших степеней. Но, будучи еще в чине мичмана, Эдуард получил страшную рану и был произведен в лейтенанты. Рана Эдуарда была так серьезна, что ему пришлось уйти со службы, получая половинное содержание. Много лет подряд он все ждал, что будет в состоянии продолжать свою карьеру, но напрасно; рана постоянно открывалась, из нее выходили все новые и новые осколки кости, и он был осужден на вечное разочарование. Когда Эдуард сделал попытку поступить на службу, оказалось, что его заслуги забыты. Он получил холодный отказ, впрочем, почти отвечавший его желаниям, и, не чувствуя себя обиженным, отправился в свой коттедж, в котором вел замкнутую, но не несчастную жизнь. У него были очень небольшие потребности, и половинное жалование более чем удовлетворяло их. Светлая созерцательность, порожденная образованным умом, скорее питавшаяся прежними приобретениями, нежели собиравшая новые запасы, чувство справедливости и привычка хорошо управлять собой составляли главные характерные черты Эдуарда Форстера, которого я теперь разбужу, чтобы вернуться к нашему рассказу.
   -- Ну, признаюсь, мистер Форстер, недурно вздремнули вы, -- закричала миссис Безлей, да так громко, что ее восклицание немедленно положило конец его сну. И она принесла ему горячей воды для бритья -- операции, которая считается наказанием для мужчин. -- Ведь десять часов, мистер Форстер, и стоит холодное утро после вчерашней бури. Но, пожалуйста, скажите, что вы видели и слышали?
   -- Вот оденусь и расскажу, миссис Безлей, -- был ответ. Пожалуйста, как можно скорее принесите мне завтрак, потому что мне опять нужно к заливу. Я совсем не собирался так долго спать.
   -- Что же видно под ветром? -- спросила старуха, употребляя одну из его обычных фраз.
   -- Если вам угодно знать это, то чем скорее дадите вы мне возможность встать с постели, тем скорее я буду в состоянии рассказать вам все.
   -- А почему вы так долго не ложились? -- продолжала экономка, которая хотела получить какие-нибудь вести.
   -- К сожалению, погибло судно.
   -- О, Боже, Боже! И люди пошли тоже ко дну?
   -- Боюсь, что погибли все, уцелела только одна жизнь, да и та еще не наверно.
   -- Господи! О, Господи! Пожалуйста, мистер Форстер, расскажите мне все.
   -- Вот оденусь, тогда и расскажу, -- ответил Форстер, делая движение, точно готовясь встать с постели, и тем обращая старуху в бегство.
   Через несколько минут он уже сидел за столом, завтракал и рассказывал. Покончив с обоими занятиями, он пошел к Робертсону, чтобы узнать о судьбе малютки.
   Теперь картина была совсем другая. Море все еще волновалось, и ясное солнце освещало его неспокойную пелену, золотя верхушки волн. Все это было красиво и величаво и не вызывало ни малейшего ужаса. Атмосфера, очищенная борьбой стихий, была свежа и бодрила человека.
   Форстер скоро пришел к коттеджу Робертсона; шум его шагов вызвал из дома рыбака с женой, которая держала на руках спасенную малютку.
   -- Посмотрите, мистер Форстер, -- сказала Джейн, поднимая ребенка, -- она совсем здоровенькая и все время улыбается. Что за милый ребенок!
   Форстер посмотрел на дитя, которое улыбнулось ему, точно из благодарности, но его внимание отвлекла ньюфаундлендская собака; она царапала Эдуарда лапой, когда же он приласкал ее, побежала на песчаную отмель и, глядя в глаза Форстера, замахала хвостом.
   Форстер взял малютку из рук ее новой матери и сказал:
   -- Бедное создание, ты еле спаслось от гибели. Кто ведает, какие новые опасности ожидают тебя? Но тот, кто велел тебе спастись, знает все лучше нас, бродящих во тьме!
   И Эдуард, поцеловав дитя в лоб, передал его Джейн. Форстер решил на время оставить дитя в семье Робертсона, сговорился по поводу этого с ним и его женой, а сам пошел на мыс, чтобы посмотреть, что осталось от погибшего судна. Лежа на вершине утеса, он увидел много соединенных между собою бревен и досок, которые показывались над водой. Желая узнать, что это был за корабль, Форстер по опасной и извилистой тропинка спустился вниз и приблизительно через четверть часа был уже невдалеке от потерпевшего крушение корабля. Но за исключением расшатанного скелета судна, крепко засевшего между камнями, не виднелось ничего: ни кусков мачт и рей, ни парусов -- ничего, что напоминало бы о жизни. Волны все унесли; может быть, также нижние течения увлекли обломки, чтобы снова выкинуть их на поверхность где-нибудь далеко-далеко. Форстер мог понять только, что это был корабль иностранной постройки и имел большой тоннаж. Но кто был на его палубе, какой груз совлекли с него пожирающие волны, нельзя было даже и предположить. На белье ребенка стояло "Ж. де Ф. ", и это было единственное указание для определения личности малютки. Больше часа неподвижный, как статуя, Форстер стоял на скале, сложив руки, глядя на бурные волны и погруженный в печальные мысли.
   Прошли недели, месяцы; однако все попытки узнать имя погибшего корабля не привели ни к чему. Хотя предположение Эдуарда, что погибший корабль принадлежал к числу многих иностранных Вест-Индских судов, погибших в эту бурную зиму, было правильно, но не нашлось указаний, которые помогли бы отыскать родственников спасенной девочки.
   Между тем малютку отняли от груди и перенесли в коттедж Форстера. И Эдуард, и его старая экономка посвящали много внимания девочке, которую Форстер хотел взять себе.
   Миссис Безлей, женщина добрая, старая, была сильно привязана к Эдуарду, в доме которого прожила много лет. Но как все женщины, она любила властвовать и часто бранила своего господина так бесцеремонно, точно была его женой. Форстер кротко подчинялся этому и обладал достаточно философским умом, чтобы подчиняться. Ребенок внес новое очарование в его жизнь.
   Ньюфаундленд стал скоро отзываться на поистине заслуженную им кличку Верный и всегда спал подле люльки своей маленькой госпожи. Малютке тоже пришлось Дать новое имя.
   -- Она сокровище, выкинутое океаном, -- сказал Форстер, целуя красивую малютку. -- Будем же звать ее Амбер -- янтарь.
   Однако предоставим ей расцветать в невинности и чистоте и перенесем внимание читателя к другим сценам, происходившим в одно время с описанными нами.
  
  

Глава III

   Так вышло, что Никлас Форстер, о котором мы уже упомянули, перед свадьбой находивший, что жена вполне соответствует его фокусу, скоро оказался близоруким больше, чем следовало бы быть оптическому мастеру.
   Какими бы прелестями не отличалась миссис Форстер в эпоху заключения их брачного союза, в то время, о котором говорится в нашей истории, она не могла похвалиться большой привлекательностью. Это была худая маленькая женщина с острым носом и хорьковыми глазами, подозрительная, ревнивая, часто недовольная; ее главное занятие, почти наслаждение, состояло в придумывании проступков мужа; с утра до ночи ее пронзительный голос слышался на всю улицу. Средства позволяли Форстерам иметь только одну прислугу (конечно, миссис Форстер не позволяла ей лениться), которая редко оставалась к их доме дольше месяца, и ничто, кроме немедленно грозящей смерти от голода, не заставило бы девушку предложить свои услуги этой хозяйке дома.
   Никлас Форстер, на свое счастье, обладал очень странным темпераментом: ничто никогда не могло вполне рассердить его. Он вечно думал о чем-нибудь постороннем, и когда поступки или речи его жены вызывали в нем вспышки гнева, новое течение мыслей скоро изглаживало из его ума причину этого неудовольствия. Однако, раздумывая о таких припадках, он невольно говорил себе, что будет спокойнее, когда небо отзовет миссис Форстер в лучший мир. Наконец эта идея вполне овладела его воображением. Вечные волнения жены до такой степени нарушали его планы, что, видя невозможность выполнить их, он мысленно откладывал все, что считал важным, на то время, когда миссис Форстер умрет.
   -- Ну, мистер Форстер, скоро ли вы явитесь к обеду? Бее остынет. (Обед состоял из холодной бараньей лопатки). Или вы совсем не желаете обедать? Бетти, убери со стола; мне нужно дело делать, и я больше не стану ждать.
   -- Иду, иду, дорогая, только пружину нельзя бросить, -- продолжая работать и приставив к глазу увеличительное стекло, ответил Никлас.
   -- Идите! И Рождество идет, а обед уходит, могу это сказать вам.
   Никлас, у которого не было недостатка в аппетите, знал, что раз баранина отправится в буфет, будет трудно извлечь ее обратно, а потому отложил часы и вошел в комнату.
   -- Вот и я, дорогая, мне жаль, что я так долго заставил тебя ждать. Батюшки! Да ведь баранина-то, действительно, совсем холодная, -- сказал Никлас, отправляя в рот большой кусок мяса и совсем забыв, что уже он два раза обедал этой же самой лопаткой. -- Я чиню отличные часы мистера Тобина, но, кажется, мое приспособление, когда я его закончу...
   -- Закончишь, нечего сказать! -- колко возразила ему жена. -- Когда ты оканчивал что-либо, скажи на милость?
   -- О, дорогая, -- ответил муж с рассеянным видом, -- я окончу, когда ты умрешь.
   -- Когда я умру? -- взвизгнула его жена. -- Когда я умру! -- продолжала она, упирая руки в бока и вскочив со стула. -- Предупреждаю вас, мистер Форстер, что я еще долго проживу вам назло. Уж не в первый раз вы говорите это; но, поверьте, я еще протанцую по вашей могиле, мистер Форстер!
   -- Да ты не поняла меня, я совсем не то хотел сказать.
   -- Дудки! Именно то и хотел сказать. Вот что я получаю в награду за мои заботы о твоем благосостоянии, за то, что я, как раба, тружусь целыми днями! Но ты неисправим, Форстер; посмотри на себя: ты взял табак из табакерки вместо соли из солонки. Ну, какой же здравомыслящий человек станет есть баранину с табаком!
   Ах, Боже мой, правда! -- сказал Форстер и стал класть табак не в табакеру, всегда лежавшую подле него, а в солонку.
   А кто теперь станет есть соль, дурак? Я не дурак, миссис Форстер, -- ответил наконец рассерженный Никлас, -- я ошибся; я вижу что ошибся.
   Ах; да, ты послала Бетти со стеклами к капитану Симкинсу?
   -- Конечно, -- ответила она. -- Не смотри я за твоими делами, не знаю, что было бы! И предупреждаю вас, мистер Форстер, если вы не постараетесь найти больше работы, так нам скоро нечего будет есть. За последнюю неделю я получила только семнадцать шиллингов и шесть пенсов; как мы заплатим этим за квартиру и дрова, за мясо и напитки -- объясни, я этого не понимаю.
   -- Что делать, дорогая? Я никогда не отказываюсь от работы.
   -- Не отказываешься? Нет. Только ты должен находить больше работы.
   -- Я могу починить часы и сделать телескоп, но создать дела не могу, -- ответил Никлас.
   -- Можете и должны, мистер Форстер, -- продолжала она, унося остатки баранины как раз в ту минуту. когда ее муж мысленно наметил следующий кусок, -- а если не сделаете этого, вам нечего будет есть.
   -- По-видимому, так, дорогая, -- сказал кроткий Никлас, борясь за табакерку, -- но я, право, не знаю...
   -- Ах, Форстер, если бы ты не принадлежал к числу величайших...
   -- Нет, нет, нет, дорогая, -- в припадке скромности прервал ее Никлас -- Я не принадлежу к числу величайших оптических мастеров нашего времени, хотя когда я покажу миру мое усовершенст...
   -- К числу величайших мастеров! -- фыркнула она. -- Я хотела сказать: "К числу величайших дураков!"
   -- Это дело другого рода, моя дорогая, но...
   -- Без "но", Форстер; выслушай и не прерывай меня. Кто когда-нибудь приносит тебе вторично трубку или часы, поправленные тобой?
   -- Зачем их приносить ко мне после того, как я все там привел в порядок?
   -- Так зачем приводить их в порядок?
   -- Зачем? -- с изумлением проговорил Форстер.
   -- Да, почему бы не оставлять где-нибудь неплотно завинченного винтика, чтобы люди опять приходили к тебе со своими вещами? Вот как надо вести дела.
   -- Мое дело, дорогая, смотреть, чтобы все винты и прочие части были на месте и держались крепко.
   -- И умирать с голоду, -- добавила она.
   -- Если будет угодно Богу, -- ответил честный Никлас.
   Появление сына этой четы прервало супружеский дуэт. Мы познакомим читателя с молодым Форстером, так как ему суждено играть в нашем рассказе выдающуюся роль.
   Ньютон Форстер (названный так отцом в честь великого сэра Исаака) был семнадцатилетним юношей с атлетической пропорциональной фигурой, красивым лицом и богато одаренным умом. Его открытый лоб носил отпечаток откровенности и искренности, в улыбке сказывалась честность. Отец потратил все свое свободное время и некоторые денежные средства на воспитание Ньютона, надеясь, что со временем юноша сделается соперником того гения, в честь которого получил имя, но Ньютон не выказывал никакого желания сидеть на скамье мастера. Когда ему удавалось вырваться из дому, его всегда можно было застать на пристани, где суда разгружались или принимали на свои палубы товар. Уже давно он сказал, что намеревается сделаться моряком. Отец очень неохотно согласился на это с тем условием, что Ньютон раньше окончит воспитание. Обе стороны решили честно выполнить условия.
   В пятнадцать лет Ньютон уже усвоил все, чему мог его научить педагог, и в ожидании чего-нибудь лучшего поступил на береговое судно и на нем сделал много рейсов в течение двух лет. Каждый рейс продолжался шесть недель, а затем столько же времени Ньютон оставался в порту в ожидании нового груза.
   Благодаря образованию, полученному Ньютоном, он, несмотря на свою молодость, занимал место помощника капитана, и его жалование давало ему возможность помогать отцу, еле сводившему концы с концами. Любознательность юноши заставила его как можно лучше вникнуть в профессию отца, и он умел чинить многие вещи, которые присылали в лавку оптика. Хотя Ньютона забавляли странности отца, он глубоко уважал Никласа, и его возмущало обращение с ним матери. Тем не менее, благодаря необычайной тактичности, он умел спокойно противиться ей и приобрести над нею известную власть. И какие бы чувства она не испытывала к сыну во времена его раннего детства, теперь они превратились в положительную ненависть к нему.
   -- Что будет угодно Богу? -- входя, спросил Ньютон, услыхавший последние слова отца.
   Твоя мать говорит, что нам остается или умереть с голоду, или жить нечестно, -- ответил Никлас.
   -- Значит, мы умрем, отец, с чистой совестью; только мне кажется, дело еще не так плохо, потому что я дьявольски голоден, -- продолжал Ньютон, поглядывая на стол, украшенный только солонкой и табакеркой. -- Ну, мама, вода стоит совсем низко? Или вы все заперли?
   И Ньютон подошел к закрытому буфету. Миссис Форстер была с остальными резка, с Ньютоном же одна обращалась сдержанно-угрюмо.
   -- Там нет ничего, -- проворчала она.
   -- Зачем же вы запираете ничто? -- возразил Ньютон. -- Полно, мама, дайте-ка мне ключ, и я уж что-нибудь да откопаю там.
   Она не согласилась. Тогда Ньютон прошел в лавку, принес оттуда долото и молоток и начал ломать замок.
   -- Мне очень жаль, что приходится делать это, мама, -- сказал он, -- но раз вы не даете мне ключа...
   Послышался громкий стук молотка о долото.
   -- Вот ключ, сэр, -- с негодованием крикнула миссис Форстер и, бросив ключ на стол, вылетела из комнаты.
  
  

Глава IV

   Через три недели Ньютон Форстер отплыл с грузом в морской порт Уотерфорд. Капитан баржи неумеренно пил спиртные напитки и, пока она стояла в гавани, редко оставался трезвым. Зато во время самого плавания он воздерживался от опьянения, чтобы благополучно доставить до места порученный ему товар. Все это знали и доверяли капитану Томсону, несмотря на его невоздержанность на суше. Однако с тех пор, как Ньютон поступил к нему на службу, он стал не так строго держаться прежних привычек. Он видел, что в руках Форстера судно пользуется такой же безопасностью, как и при его собственном управлении. Итак, познакомив его со всеми тонкостями мореходного искусства, со всеми опасностями берегового плавания и всецело вручив ему управление баржей, капитан стал время от времени разрешать себе выпить один-другой стаканчик. Привычка пить усиливалась. Скоро глиняная бутыль со жгучим напитком сделалась всегдашней спутницей Томсона; едва ставились паруса и определялся курс, он уходил в свою каюту, наслаждался напитком и, пока бутыль не была осушена, не появлялся на палубе, так как никогда не бывал достаточно трезв для этого. Ньютон был настоящим ответственным хозяином судна.
   Ветер, бывший благоприятным, когда подняли якорь, переменился и стал дуть им прямо в лоб раньше, чем баржа потеряла из виду Овертон. На третий день Ньютон увидел множество вещей, плывших по волнам. Всякий пустяк -- хорошая находка для берегового судна, и Ньютон скоро заметил две бочки, несколько досок, обломков и так далее. Когда баржа очутилась посреди всех этих вещей, Ньютон велел спустить лодку и без ведома капитана, спавшего после обильных возлияний, на палубе очутились бочки и разные другие вещи. Лодку снова подняли усилиями Форстера и его экипажа, который состоял из одного взрослого и одного мальчика, потом судно сделало поворот и пошло дальше.
   Ньютон понял, что какой-то большой корабль разбился очень недавно. Он видел это по свежести изломов в брусьях; они не походили на обломки, долго пробывшие в воде, которые всегда бывают покрыты водорослями и слизью.
   Ньютон осмотрел концы рей, но они не были помечены названием судна, на котором недавно находились. На обеих бочках виднелись только начальные буквы, и ничто не указывало на имена их владельцев. Внимание Форстера привлек большой сундук, но молодой человек не хотел его открывать, пока Томсон не выйдет на палубу. Пробуравив бочку, Ньютон убедился, что в них настоящий ямайский ром, и пошел в каюту сказать об этом своему начальнику, зная, что тот останется доволен таким известием.
   Не скоро удалось Ньютону разбудить начальника.
   -- Обломки после крушения.
   -- Какое, к черту, крушение! -- проворчал старый Томсон, бесцеремонно повернулся к Ньютону спиной и снова захрапел.
   -- Выловлен сундук, сэр, очень большой. Я его не открыл, так как вас не было на палубе. Большой сундук, тяжелый.
   -- Сундук? Ну так что же? Сундук? К черту его, и дайте мне поспать, -- пробормотал старик.
   -- Две бочки, сэр. Я пробуравил их. В них ром! -- крикнул настойчивый Ньютон.
   -- А? Что? Бочки? Что за бочки?
   -- Полные рома.
   -- Рома! Вы сказали там ром? -- крикнул старый Томсон, поднимая голову с подушки и глядя на Ньютона остановленным взглядом. -- Где ром?
   -- На палубе; мы выловили бочки из моря.
   -- Выловили? Они на палубе? -- крикнул капитан. Он вскочил на ноги, подбежал к лесенке из кают-кампании, и на четвереньках, босой, очутился на палубе.
   Когда капитан удостоверился, что заключается в бочонках, Ньютон предложил открыть сундук.
   -- Да, -- ответил Томсон, налив себе целый стакан рому и собираясь унести его с собой вниз, в каюту. -- Откройте его, если хотите, мой мальчик. Вы захватили хороший приз сегодня, и вашу часть составляет сундук; возьмите себе его и все вещи, спрятанные в нем. Только привяжите бочки; позже мы спрячем их в трюме.
   Матрос и мальчик вполне согласились с этим разделом добычи, надеясь, что время от времени им тоже будут перепадать стаканчики рома.
   Они прошли на нос и налили себе рому, а через полчаса Ньютон позвал мальчишку, поставил его на руль, сам же отнес сундук вниз, в каюту, где увидел Томсона; старик допил кружку и теперь неподвижно лежал в полном оцепенении.
   Ньютон сломал замок сундука и осмотрел вещи, хранившиеся в нем; большей частью это были принадлежности женского и детского туалета, кроме того в сундуке лежала большая связка писем на имя Луизы де Монморанси; содержание их осталось для Ньютона тайной, так как он не знал французского языка. Там же он нашел красную сафьяновую шкатулку, в которой хранилось несколько бриллиантовых украшений и три или четыре ордена. На всех женских вещах стояли буквы "Л. де М.", а на детских -- "Ж. де Ф.".
   Ньютон все рассмотрел, разостлал платье на ларях и на столе, драгоценные вещи спрятал в надежное место и вернулся на палубу. Хотя Томсон и подарил ему сундук и все спрятанное в нем, Форстер, не считая вещи своей собственностью, решил, по возвращении домой, посоветоваться с отцом и постараться отыскать законных владельцев своей находки.
   Два дня баржа шла под прежним ветром, потом погода изменилась. Правда, ветер все еще дул в том же направлении, но на небе стали собираться облака, и солнце село в темно-красном зареве, а это предвещало бурю с норд-веста. Действительно, еще до утра судно запрыгало по коротким волнам. К полудню буря разыгралась вполне, и Ньютон, видя, что баржа не слушается, пошел к капитану, чтобы спросить его, как поступать.
   Судно шло под зарифленным гротом, почти скрываясь под волнами, когда Ньютон начал будить Томсона, который уже проспал ночь, так что теперь его легче было поднять, чем прежде.
   -- А? Что? Сильный ветер? Да, да... А какой ветер? -- спросил он, вставая с койки.
   -- Норд-вест; при шквалах изменяется в норд-норд; вест. Со вчерашнего вечера мы потеряли добрых десять миль и теперь идем близ песков Дедден, -- ответил Ньютон. -- Мне думается, нужно поторопиться, так как по всему видно, что ветер не упадет.
   -- Через мгновение я буду на палубе, мой мальчик, -- сказал Томсон, который теперь совсем оправился и старательно надевал башмаки, единственную часть одежды, которую сбросил, чтобы лечь спать. -- Идите наверх, при глядите за молодцами... да привяжите бочонки. Скверное место Дедденские мели, только недаром я сорок лет толкался близ этого берега...
   Через минуту Томсон уже был на палубе и раздавал деятельные приказания.
   Поставленное по ветру судно летело и меньше чем через два часа было невдалеке от суши.
   Вот миновали и голову мели, и через несколько минут судно должно было войти в спокойную воду.
   -- Теперь можно выпить капельку! -- крикнул Томсон, считавший, что его воздержание продолжалось до. статочно долго. Он подошел к бочке рома, привязанной
   У левого борта. Старый капитан стал на колени, чтобы вынуть втулку, но в эту минуту на повернувшееся судно налетела сильная волна и страшно накренила его; привязь, которая удерживала бочки, лопнула; бочка сбила с ног несчастного Томсона, прокатилась по палубе и перескочила через борт в воду. Старик со стоном повалился на спину; матрос и мальчик подбежали к нему и по указаниям Ньютона, который не мог отойти от руля, от" Несли старика в каюту, где и положили на постель. Через несколько мгновений судно уже было в тихой вода, Ньютон прибежал в каюту. Край бочки пробил голову Гомсона; часа два он тяжело дышал, потом его не стало.
  
  

Глава V

   На следующий день останки Томсона были перенесены на берег и погребены на кладбище рыбачьего городка, стоявшего в миле от того порта, в котором остановилось судно. Ньютон нанял второго работника, и когда волнение утихло, докончил рейс.
   Груза готового не нашлось, поэтому Ньютон решил передать судно его владельцу, жившему в Овертоне, вернулся с балластом и принес весть о смерти Томсона.
   Ньютон спросил у отца совета по поводу сундука, но Никлас мало помог ему в этом отношении. После долгих рассуждений, старик решил временно отложить этот вопрос, как и многие другие затруднения.
   Во время совещания отца с сыном появились мистер Драгуел и мистер Хильтон.
   Драгуел, местный пастор, маленький толстый человечек, вечно сидел на самом кончике стула, откидываясь на его спинку, и при этом крутил одним большим пальцем вокруг другого. Он был добродушен и шутлив: смеялся на шутки, но понимал их значительно позже, чем они были сказаны. Вообще мысли его двигались медленно, точно поток лавы, а потому он, хотя и смеялся над смешными вещами, но никогда не в одно время с остальными, а на четверть или на полминуты позже их. Когда собеседники уже говорили о других вещах, вдруг слышалось его сердечное "Ха-ха-ха!"
   Мистер Хильтон, владелец судна, высокий полный человек, много лет командовал береговиком; наконец, путем маленькой контрабанды скопил достаточные деньги и купил на них собственную баржу. Это был веселый, добродушный малый, очень любивший свою трубку, а еще больше -- свое береговое судно, доставлявшее ему весь комфорт. Большую часть дня он сидел у дверей дома, обращенного к гавани, перекидывался замечаниями с каждым прохожим, всегда затрагивая одну и ту же тему -- свое судно. Если баржа стояла на якоре, он показывал на нее пальцем и говорил: "Вот она". Если судно было в плавании, он объяснял, когда оно ушло, когда может вернуться. Все его мысли сосредоточивались на нем.
   Мне следовало упомянуть, что с Драгуелом неизменно появлялся мистер Спинней, приходский конторщик, маленький худощавый человек с седыми редкими волосами, висевшими по обеим сторонам его лысого черепа.
   В церкви ли, или вне храма, он всегда вторил своему главе и на громкое "Ха-ха-ха!" священника отвечал тоненьким "Хи-хи-хи! ".
   -- Мир дому сему, -- сказал пастор, переступая через порог. Он знал характер миссис Форстер и потому, радуясь своему остроумию, сопровождал эту шутку смехом.
   -- Хи-хи-хи, -- ответил Спинней.
   -- Здравствуйте, мистер Форстер. Как поживает ваша добрая леди? -- спросил он.
   -- Она наконец на привязи, -- прервав Драгуела, заметил Хильтон.
   -- Кто? -- с изумлением спросил священник.
   -- Да моя баржа.
   -- О, я думал, вы говорите о миссис Форстер. Ха-ха-ха!
   -- Хи-хи-хи!
   -- Не угодно ли присесть, -- предложил Никлас и повел гостей из лавки в комнату.
   -- Надеюсь, вы здоровы, мистер Драгуел? -- резко сказала миссис Форстер, которая не могла быть вежливой даже из уважения к платью священника. -- Возьмите стул; он весь в пыли, но Бетси такая ленивая дрянь.
   -- Ньютон лучше всех управляет ею, -- заметил Хильтон.
   -- Ньютон! -- взвизгнула хозяйка дома. -- Ньютон управляет Бетси?
   -- Да нет, моей береговушкой!
   Ньютон расхохотался, за ним засмеялись его отец и Хильтон.
   -- Да, печально, печально, -- заметил Хильтон, когда смех затих. -- Такая ужасная смерть!
   -- Ха-ха-ха, -- разразился пастор, который только что понял шутку с Бетси.
   -- Хи-хи-хи!
   -- Кажется тут нечего смеяться, колко заметила миссис Форстер.
   -- Чудесная шутка, уверяю вас, -- произнес Драгуел. -- Но, мистер Форстер, я думаю, нужно перейти к делу. Где бумаги, Спинней? -- Клерк вынул инвентарь вещей покойного Томсона и положил его на стол. -- Печальное происшествие, -- продолжал пастор, -- очень печальное, но мы все умрем...
   -- Да, слава Богу, -- рассеянно произнес Никлас.
   -- Слава Богу? -- спросила его жена. -- Как? Вы хотите умереть?
   -- Нет, дорогая, -- ответил Никлас, -- я думал не о себе...
   -- Поверьте, уж она-то долго проживет, -- заметил Хильтон. -- Я ее привязал, она вполне здорова.
   Ньютон засмеялся, понимая недоразумение.
   -- О ком вы говорите? -- спросил Никлас.
   -- Да о моей барже, конечно, -- заметил Хильтон.
   -- Ха-ха-ха! -- разразился священник, поняв, почему недавно смеялся Ньютон.
   -- Хи-хи-хи! -- вторил Спинней.
   Этот смех возмутил миссис Форстер, и она с криком: "Пивная больше подходит для таких разговоров! " -- выскочила из комнаты.
   Помолчали; священник покрутил пальцами.
   -- А ведь она премиленькая, правда? -- заметил Хильтон, обращаясь к Ньютону.
   Никлас Форстер, мрачно думавший в эту минуту о своей жене, покачал головой, не поднимая глаз; Ньютон сделал утвердительный знак судовладельцу.
   -- Очень удобная для жизни, -- продолжал Хильтон. Новое отрицательное движение Никласа, новый утвердительный кивок головы Ньютона.
   -- Я думаю, вы могли бы управлять ею, Форстер? -- сказал Хильтон. -- Скажите, как по-вашему?
   -- О, это немыслимо! -- сказал Никлас.
   -- Немыслимо, мистер Форстер? -- спросил Хильтон. -- Ну, а я лучшего мнения о Ньютоне; я думаю, для него это возможно.
   -- Ну, конечно, больше, чем для меня; но все же пока она не... -- начал было Форстер.
   -- Она красавица!
   -- Миссис Форстер -- красавица? -- крикнул Никлас, глядя на Хильтона изумленными глазами.
   Ньютон и Хильтон захохотали.
   -- Нет, нет, -- ответил Хильтон, -- я говорил о моей барже.
   -- Но не приступим ли мы к делу? У вас есть трубки, мистер Форстер? Ну, мистер Драгуел, что вы сказали?
   -- Ха-ха-ха!! -- залился священник, только что понявший последнее недоразумение.
   Принесли трубки, несколько кружек портера.
   Прекрасная, успокоительная вещь трубка!
   Прошло около получаса; никто не сказал ни слова, и комната наполнилась грациозными клубами и лентами.. дыма.
   Прежде всего докурил Хильтон; он высыпал пепел на стол и, вновь набивая трубку табаком, заметил:
   -- Очень грустное дело.
   Остальные молчаливо кивнули головами. Трубка была зажжена; все снова затихло. Новая трубка опустела.
   -- Просматривая списки, -- сказал Драгуел, -- я вижу, что вещи не очень ценны: меховая фуражка, круглая шляпа, плисовые панталоны... Все это не стоит и двух фунтов, -- продолжал он, набивая трубку. Пастор закурил и снова умолк. Третьим заговорил Никлас.
   -- Мне кажется... -- начал он; но что ему казалось пропало, потому что в его воображении замелькала новая идея, и он, без дальнейших рассуждений, закурил вторую трубку.
   Минут через десять после этого Спинней передал кружку портера Драгуелу, тот передал ее соседу. Пили все поочередно и дымили по-прежнему.
   Неизвестно, сколько времени еще продлилось бы это кабинетное совещание, если бы тишина не была нарушена самым худшим ее врагом -- языком женщины.
   -- Ну, мистер Форстер, и вы, джентльмены, не собираетесь ли вы меня отравить? Недостаточно ли для вас этого зловония и грязи? Долго ли еще это будет длиться? -- закричала миссис Форстер, врываясь в комнату. -- Знаете, мистер Форстер, вы уже лучше прямо вывесьте над дверью вывеску и заведите здесь пивную. На вывеске изображено будет: "Голова дурака". И вам не стыдно себя самого, мистер Драгуел? -- прибавила она, обращаясь к пастору. -- Ведь вы должны были бы показывать своим прихожанам пример!
   Мистера Драгуела совсем не восхищали подобные выговоры, поэтому, вынув изо рта трубку, он ответил:
   -- Уж если ваш муж повесит вывеску, я посоветую ему прибить вас над дверью, под названием "Добрая женщина", только, конечно, без головы. Ха-ха-ха!
   -- Хи-хи-хи!
   -- Хи-хи-хи! Ах ты, жалкая анатомия! -- закричала миссис Форстер, в полном бешенстве обрушиваясь Ht клерка, так как она не смела обрушить месть на самого Драгуела. -- Вот тебе за твои "Хи-хи-хи"! -- И она ударила оловянной кружкой, которую схватила со стола, по лысому черепу Спиннея; тот упал со стула и рухнул на посыпанный песком пол.
   Остальные мгновенно очутились на ногах. Ньютон отнял у матери ее оружие и бросил его в угол. Никлас был в ужасе. Он почувствовал, что скоро настанет и его очередь, и не ошибся.
   -- А вам не стыдно, мистер Форстер, что со мной так обращаются? Вам не стыдно было привести в дом компанию пьяных людей, чтобы оскорблять меня? Прикажете им уйти из дому или нет? А? Будет у нас покой когда-нибудь?
   -- Да, милочка. -- Ответил смущенный Никлас. -- Да, будет... со временем. Когда ты...
   Миссис Форстер бросилась к мужу с бешенством дикой кошки. Увидев хозяина дома в опасности, Хильтон подставил ей ногу, и она упала ничком на пол, да так стремительно, что ушиб ошеломил ее. Ньютон поднял мать и с помощью своего отца унес ее на верхний этаж и уложил в постель.
   Бедного Спиннея подняли; он мало-помалу приходил в себя. Прибежала на помощь Бетси.
   -- О, дорогой мистер Драгуел, как вы думаете, он умрет? -- спросила она.
   -- Нет, нет; принесите воды, Бетси, и брызните несколько капель ему в лицо.
   -- Лучше унесите его домой, как он есть, -- возразила Бетси, -- да скажите, что он убит; когда миссис об этом услышит, она до смерти перепугается и хоть на время присмиреет.
   -- Отличная мысль, Бетси, мы накажем ее за поведение, -- ответил Хильтон. Пастор одобрил этот план. Мистера Спиннея посадили в кресло, закрыли столовой салфеткой, и два человека, которых отыскала Бетси, понесли его к пасторскому дому. Все это случилось раньше, чем Ньютон с отцом вышли из той комнаты, в которой лежала миссис Форстер в очень печальном виде. Ее острый нос получил перелом и загнулся в сторону, бровь была рассечена до кости.
   Через полчаса по городу разошлось известие, что миссис Форстер убила Спиннея и что его мозг брызнул на окно лавки.
  
  

Глава VI

   Мистер Драгуел уже упомянул о своей жене, поэтому необходимо только прибавить, что у него была и дочь, красивая, живая девушка, помолвленная с мистером Рамсденом, новым местным врачом.
   Фанни Драгуел отличалась множеством хороших качеств, но в ней были также черты довольно сомнительного свойства. Одна доставила ей больше врагов, чем она могла бы ожидать в своем возрасте. Она страстно любила устраивать разные шутки и в этом отношении доходила до крайностей. Впрочем, надо сказать, что своими жертвами девушка, по большей части, выбирала таких людей, которые вполне заслуживали наказание за свое обращение с себе подобными.
   Поэтому, когда отец рассказал ей обо всем, что случилось, а также о замысле наказать миссис Форстер, Фанни увлеклась этим предприятием. Она давно терпеть не могла миссис Форстер; кроме того, злая женщина недавно оскорбила ее жениха Рамсдена, назвав его "щенком, позолотчиком пилюль". Деятельный и изобретательный ум Фанни немедленно сочинил такой план действий, который мог завести шутку гораздо дальше, чем желали первоначально задумавшие наказание. Рамсден, которого вызвали к бедному Спиннею, сделался ее единственным поверенным и, после долгого сопротивления, согласился помогать ей.
   Поздно вечером от Ньютона пришла записка, в которой он просил врача навестить его мать. Рамсден только что побывал у старого Спиннея, который уже пришел в себя и жаловался только на глубокий порез на виске, разбитом краем оловянной кружки.
   Получив на прощанье несколько наставлений от мисс Драгуел, Рамсден отправился в дом Форстера.
   -- Боюсь, что дело плохо, мистер Форстер, -- сказал он Ньютону, который спросил его о Спиннее. -- Очевидно, сотрясение мозга; может быть, он выживет, может быть, нет; через несколько дней видно будет; он бедный, слабый старик.
   Ньютон глубоко вздохнул.
   -- Что? А? -- спросил Никлас, когда врач осмотрел Миссис Форстер. -- Что с женой?
   -- Ничего, с вашей супругой все в порядке.
   -- Пожалуйста, придите завтра утром и скажите, как здоровье мистера Спиннея, -- попросил Ньютон.
   Рамсден горячо пожал протянутую ему руку молодого человека и ушел; ему на смену в комнату явилась Бетси с припарками, приготовленными в кухне. Желая отплатить своей госпоже за удары, которые падали на нее, она, входя, заметила слезливым тоном:
   -- Ах, мистер Ньютон, какие ужасные новости! Мистер Спинней умрет, и мою миссис теперь повесят.
   Миссис Форстер не произнесла ни слова, Ньютон и Никлас переглянулись; их молчаливая душевная мука выразилась только в том, что они оба закрыли руками лица.
   Когда Хильтон и пастор задумали напугать миссис Форстер, было решено как-нибудь устранить с дороги не особенно податливого Ньютона. Хильтон уже высказал желание поручить ему свое судно, теперь же предложил отослать его в Уотерфорд с грузом дранки. На следующее утро, рано, судовладелец пришел в дом Форстера и позвал Ньютона. Ньютон, целую ночь не снимавший с себя платья, вышел к нему навстречу.
   -- Ну, Ньютон, как здоровье вашей матери? -- сказал Хильтон. -- Надеюсь, вы на меня не сердитесь? Конечно, несчастный случай произошел по моей вине, но я не мог видеть, чтобы с вашим почтенным отцом обращались таким образом!
   -- С краской стыда сознаюсь, Хильтон, что она заслужила все это, -- сказал Ньютон. -- Но меня очень пугает мистер Спинней. Вы слышали о нем утром?
   -- Нет, но говоря между нами, Ньютон, доктора все преувеличивают. Он поправится, поверьте мне. Я никогда не слыхал, чтобы можно было бы убить человека оловянной кружкой. Итак, не бойтесь. Я пришел сказать, что вчера вечером получил письмо от Рептона. Он говорит, что по контракту дранку нужно доставить до десятого числа будущего месяца; что он просит меня немедленно отправить с грузом мою баржу, так как в противном случае он наймет другое судно. Вам лучше всего немедленно двинуться; дует славный, попутный для вас ветерок.
   -- Право, мистер Хильтон, мне очень не хочется бросать дом в такую минуту.
   -- Как угодно, -- с видимым неудовольствием ответил Хильтон. -- Я предложил вам управлять моим судном, а теперь вы не хотите послужить моим интересам только потому, что две головы разбиты!
   -- Извините, -- сказал Ньютон, -- конечно, я неправ
   Я скажу пару слов отцу и меньше чем через полчаса буду уже на палубе.
   -- Я вас встречу там и принесу бумаги. Торопитесь же, не то пропустите время.
   Отец Ньютона согласился отпустить его, и молодой человек уже готовился уйти из дому, но в дверях столкнулся с Рамсденом.
   -- Мистер Рамсден, -- сказал ему Ньютон. -- Владелец судна желает, чтобы я тотчас же отплыл, но если, по вашему мнению, жизни мистера Спиннея грозит опасность, я откажусь от управления баржей, чтобы не оставить мою мать среди таких тревог. Прошу вас, не скрывайте от меня истины.
   -- Можете спокойно отплыть, если хотите, мистер Форстер; с удовольствиям могу вам сказать, что мистер Спинней поправляется, и в первое же воскресенье по возвращении вы его увидите за конторкой.
   -- Значит, отправляюсь. До свидания, мистер Рамсден. Очень вам благодарен.
   С облегченным сердцем Ньютон вскочил в шлюпку, которая должна была отвезти его на палубу судна Хильтона, и через несколько минут отчалил, направляясь к югу.
   Рамсден вошел в дом; его встретила Бетси.
   -- Вот, Бетси, -- сказал он, -- вы хотели уверить миссис Форстер, что Спинней умер, но совсем не думали, что это так и есть.
   -- Господь с вами, что вы говорите!
   -- Правду; но до поры до времени это нужно скрыть, пока мы не устраним миссис Форстер. Как сегодня она чувствует себя?
   -- Не двигается и зла.
   -- Как вы чувствуете себя, миссис Форстер? -- спросил молодой врач, войдя в комнату. Можете ли вы встать с постели?
   -- Встать? Не могла бы даже ради спасения души. Я и на бок-то не могу поворачиваться.
   -- Жаль, очень жаль, -- ответил доктор, -- я надеялся, что вы можете вынести путешествие.
   -- Путешествие, мистер Рамсден? Путешествие?
   -- С печалью должен объявить вам, что мистер Спинней умер. Начнется прокурорское расследование. Ну, и мне кажется, было бы хорошо, если бы вас не нашли, потому что, конечно, вынесут приговор: "Умышленное убийство".
   -- Боже, Боже! -- вскричала миссис Форстер и, ломая руки, выскочила из кровати. -- Что мне делать? Что делать?
   -- Теперь о его смерти еще никто не знает, но долго так продолжаться не может. Мисс Драгуел, которая сочувствует вам, просила меня никому не говорить об этом. Если вы согласны принять ее, она придет поговорить с вами о ваших делах. Печально, миссис Форстер, попасть в такое положение по милости глупого мужа.
   -- Уж и не говорите, мистер Рамсден, -- едко заметила она. -- Таких болванов Бог никогда не производил. Все знают, какой мягкий характер был у меня до замужества! Но человек из плоти и крови не в состоянии вынести того, что выношу я!
   -- Вы хотите видеть мисс Драгуел?
   -- Да, очень. Я всегда считала ее милой девушкой, немножко, правда, слишком смелой, способной говорить дерзости, но все же она славная девушка.
   -- Хорошо; я пошлю ее к вам и чем скорее, тем лучше, потому что, когда вести разойдутся, весь город поднимется. И я не удивлюсь, если народ нападет на ваш дом. Все придут в такое негодование! Надо уехать.
   -- О, -- ответила миссис Форстер, -- ничего не может служить извинением моему мужу; он слишком сильно раздражает меня!
   -- Значит, вы согласитесь уехать? -- спросил ее врач.
   -- О, да, да! Но куда отправиться мне?
   -- Этого я, право, не могу придумать, и вам лучше всего посоветоваться с мисс Драгуел. Поверьте, миссис Форстер, я с величайшим удовольствием сделаю для вас все возможное в этом несчастном деле.
   -- Вы очень добры, -- проворчала миссис Форстер, и Рамсден вышел из комнаты.
   Рамсден отлично знал, до чего болтлива Бетси, и поэтому заговорил с ней о смерти Спиннея. Задолго до той минуты, когда врач вышел от миссис Форстер, весь Овертон уже толковал, что хотя мистер Спинней и не был убит сразу, как это уверяли вначале, он все же умер от раны, нанесенной ему современной Ксантиппой.
   Через полчаса миссис Форстер доложили, что пришла мисс Драгуел. В это время сердитая женщина осыпала упреками мужа, которого вызвала к себе.
   -- Видите, сэр, -- говорила она, -- до чего вы довели вашу добрую и верную жену, которая заботилась о вас, которая...
   --Да, действительно, -- прибавила мисс Драгуел, слышавшая эти нападки и нарочно решившая стать на сторону миссис Форстер, чтобы овладеть ее доверием. -- Действительно, сэр, полюбуйтесь последствиями вашего безумия, курения, пива! Пожалуйста, уйдите, сэр. Удивляюсь еще, как может миссис Форстер выносить ваше присутствие.
   Никлас огляделся, хотел было бросить пару слов в виде мести, но яростное восклицание жены: "Уйдите! " -- заставило его немедленно исчезнуть.
   -- Мы все говорили об этом печальном деле, дорогая миссис Форстер, -- начала девушка, -- и придумали единственный возможный план, который поможет вам спастись от наказания. Скрыть истину немыслимо; мой отец и мистер Хильтон дадут суду такие показания, что вас обвинят в предумышленном убийстве и (тут девушка остановилась и поднесла платок к глазам) непременно повесят.
   -- Повесят! -- визгливо вскрикнула миссис Форстер.
   -- Да, повесят, -- ответила мисс Драгуел.
   -- Боже, Боже! -- простонала миссис Форстер, заливаясь слезами, и прибавила: -- Спасите, спасите меня, мисс Драгуел. О, этот глупый Никлас. О, о, о!
   -- Дорогая миссис Форстер, мы все решили, что есть только одна возможность спасения...
   -- Какая, скажите, моя дорогая мисс Драгуел? -- умоляющим тоном спросила миссис Форстер.
   -- Притворитесь сумасшедшей, тогда вас признают ненормальной. Но вы должны показывать безумие, не то будет заметно, что вы притворяетесь. Мистер Рамсден знаком с доктором Баддингтоном, который заведует домом сумасшедших в Д. Это всего в девяти милях отсюда, он вас туда отправит, а когда окончится следствие, вы вернетесь. Предположат, что у вас было только временное помешательство. Вам нравится это предложение?
   -- Да, я была почти сумасшедшей, -- ответила миссис Форстер, -- мои нервы не могли вынести поведения моих мужа и сына; но мне не нравится мысль на самом деле поступить в дом сумасшедших. Разве нельзя...
   -- О, дорогая миссис, -- вскрикнула Бетси, вбегая в комнату. -- Кругом дома целая толпа; вас хотят вести в городскую тюрьму за то, что вы убили мистера Спиннея! Что сказать им? Я боюсь, что они ворвутся сюда.
   -- Пойдите, скажите им, что миссис сильно больна, что ее нельзя поднять с постели, что она не в своем уме. Слышите, Бетси? Скажите им, что она сумасшедшая.
   -- Хорошо, скажу, -- ответила Бетси и, вытирая глаза, вышла из комнаты.
   Мисс Драгуел придвинулась к окну. Хотя, благодаря рассказам Бетси, напротив дома собралась толпа, однако, в ней не замечалось желания прибегнуть к насилию.
   -- Боюсь, что это уже поздно, -- сказала девушка, возвращаясь к миссис Форстер. -- Что за толпа! И какая раздраженная! Вас, конечно, повесят.
   -- О, нет! Я буду сумасшедшей... Я буду, чем хотите, моя дорогая мисс Драгуел!
   -- Скорее же; не надевайте платье... лучше юбку... Я одену вас.
   Мисс Драгуел вытащила из ящиков множество перьев, цветных лент, наколола их на бинты, которые окружали голову миссис Форстер, потом, вынув фрак Никласа, всунула руки испуганной женщины в его рукава и застегнула на все пуговицы.
   -- Ничего, годится! -- вскрикнула мисс Драгуел. -- Вот кошка, возьмите ее на руки, подойдите к окну и баюкайте, как ребеночка. Я открою окно... выйдите вперед, поклонитесь народу, а я распущу по городу слух, что вы сошли с ума; остальное будет нетрудно.
   -- О, я не могу, не могу подойти к окну...
   -- Я его открою и поговорю с ними. -- И мисс Драгуел распахнула оконные створки и крикнула, что миссис Форстер потеряла рассудок, но вполне безопасна.
   -- Безопасна! Она убила человека!
   Перепуганная миссис Форстер подошла к окну и, повинясь советам мисс Драгуел, поклонилась толпе, покачала на руках кошку, закричала и расхохоталась, после чего девушка закрыла окно; толпа разошлась.
   Через несколько минут все в городе говорили, что миссис Форстер сошла с ума, и толки об убийстве Спиннея замолкли, уступив место новой теме.
  
  

Глава VII

   Мисс Драгуел ушла. Бетси воспользовалась суматохой в доме и побежала сплетничать с соседками. Никлас Форстер был в лавке, но не обратил никакого внимания на проходившую мимо него мисс Драгуел. По-видимому, он совсем забыл о случившемся и усердно работал.
   Остальные сообщники мисс Драгуел решили, что они уже зашли достаточно далеко, но Фанни хотелось, чтобы миссис Форстер дня два пробыла в доме сумасшедших, и девушка рассчитывала, что Рамсден поможет ей в этом отношении. Однако Рамсден думал, что доктору Баддингтону, директору дома сумасшедших, не понравится эта затея, и отговаривал невесту от ее намерений.
   -- Напрасно спорить со мной, дорогой Джордж, -- сказала Фанни. -- Я до известной степени Дон-Кихот и буду мстить за тех, кто терпел от ее характера; кроме того, я надеюсь вылечить ее. Пусть хоть в течение часа она полюбуется на свое отражение, на то впечатление, какое производит на людей. Если в ней есть совесть, из этого выйдет только добро. Я начала дело из любви к шалостям; теперь выполняю его, чувствуя, что оно повлияет на благоприятные результаты.
   -- Но, моя дорогая Фанни!
   -- Я хочу этого, Рамсден, а потому не старайтесь отговорить меня; мы еще не обвенчаны, а потому позвольте мне поцарствовать. Вы не должны мешать укротить строптивую, я же обещаю вам, что не впаду в тот порок, который так ненавижу. Пошлите за экипажем, напишите письмо доктору Баддингтону и дайте мне распорядиться с миссис Форстер.
   Рамсден сдался, написал письмо Баддингтону, в котором объяснил доктору все обстоятельства и попросил прощения за свою смелость.
   Когда письмо было запечатано, Фанни Драгуел взяла слугу Рамсдена, села с ним в карету и отправилась к дому Никласа. Миссис Форстер лежала в постели в том же смешном наряде и с нетерпением ждала Фанни.
   -- О, миссис Форстер, мне пришлось преодолеть столько затруднений, -- сказала мисс Драгуел. -- Вот письмо к доктору Баддингтону, а в карете слуга Рамсдена. Чем скорее вы уедете, тем лучше; народ так раздражен и так оскорбительно бранит вас!
   -- Да? -- спросила миссис Форстер, и в ней снова вспыхнула злоба.
   -- Да, да. Но не все ли равно, миссис Форстер? Теперь самое важное -- уехать как можно скорее. Приказание арестовать вас может явиться каждую минуту, и тогда уже будет слишком поздно. Итак, идите же!
   Миссис Форстер быстро сошла с лестницы. В почтовой карете ее ждал слуга Рамсдена. Едва она вошла в экипаж, как карета полетела. Слуга все время жался в уголок, точно он ехал в обществе тигра. Наконец экипаж остановился перед домом сумасшедших, и кучер, сойдя с козел, дернул за веревку большого колокола; послышался зловещий звон; от этого звука ужас наполнил грудь миссис Форстер.
   Дверь отворилась; слуга понес доктору письмо Рамсдена. Но доктора не было дома; он получил отпуск и в данную минуту занимался рыбной ловлей, уехав куда-то миль за тридцать. Однако сторожа дежурили. Слуга мистера Рамсдена рассказал, что миссис Форстер сумасшедшая и что его господин просил принять эту больную. Никто не возражал. Через несколько минут вернулся слуга с двумя сторожами. Миссис Форстер высадили из кареты и отвели в приемную, где ей пришлось ждать. А слуга, положив на стол письмо к доктору Баддингтону, сел в карету и поехал обратно в Овертон.
   К великой досаде миссис Форстер, один из сторожей взял стул и сел рядом с нею. Прошло около четверти часа; наконец она спросила, когда думает вернуться доктор.
   -- Он приедет в свое время, милая, -- ответил сторож. -- Ну, как вы чувствуете себя теперь?
   -- Мне холодно, очень холодно, -- с дрожью ответила миссис Форстер.
   -- Эти бедные создания всегда жалуются на холод, правда, Джим? -- заметил вновь вошедший сторож. -- Куда мы посадим ее?
   -- Я поручил Тому приготовить номер четырнадцатый.
   -- Да не считаете ли вы меня сумасшедшей? -- с ужасом вскрикнула миссис Форстер.
   -- Ну, тише, тише, -- сказал сторож, сидевший подле нее, поглаживая ее по плечу, точно капризного ребенка. Бешенство, охватившее миссис Форстер, увидевшую, что ее считают безумной, вполне подтвердило для сторожей уверения слуги Рамсдена, который говорил, что он привез помешанную.
   Вскоре миссис Форстер заперли в камереNo14. Она осталась одна со своими мыслями. Предыдущие сцены и то, что она пережила в больнице, все вместе до такой степени взволновало ее, что ночью у нее сделалось воспаление мозга, бред, и она кричала не меньше остальных несчастных, запертых в этой лечебнице.
  
  

Глава VIII

   Слуга Рамсдена приехал в Овертон, рассказал, что доктора не нашел и что сдал сторожам миссис Форстер. Сторожа не сказали слуге Рамсдена, когда вернется Баддингтон, и Джордж, думая, что доктор уехал на один вечер, не стал больше расспрашивать об этом. Он сам предполагал дня через два съездить в лечебницу и привезти миссис Форстер домой. На третий день он приехал в дом сумасшедших и, увидев положение несчастной, горько пожалел, что уступил просьбам Фанни. Увезти миссис Форстер было невозможно; уверить же сторожей, что это не безумная, он не решился, так как этим обвинил бы себя. Поэтому Рамсден взял обратно свое письмо к Баддингтону, которого ожидали только через две недели, и вернулся в Овертон с тяжелым сердцем. Когда Фанни сказали о несчастном исходе ее затеи, печальное известие сильно потрясло ее, и девушка твердо решила больше никогда не повторять подобных шуток.
   Ньютон Форстер, который очень торопился, вернулся в Овертон с грузом через несколько дней после помещения его матери в дом душевнобольных. Пробыв на берегу не больше десяти минут, молодой человек узнал печальную историю ее (предполагаемого) безумия. Он побежал домой. Отец встретил его со слезами. Никлас казался совсем потерянным без жены.
   На следующее утро Ньютон отправился в лечебницу, чтобы узнать о состоянии здоровья матери. Его приняли; он увидел ее на постели в полном бреду; она кричала и не узнала сына. Ньютон отдал сторожам половину своих сбережений, упросив их ласково обходиться с больной, и вернулся в Овертон. Дома он заперся с отцом.
   Через несколько дней городской глашатай объявил, что все имущество Никласа Форстера будет продаваться.
   Хотя жена была источником досады для Никласа, но он так привык к ней, что без миссис Форстер чувствовал себя совсем несчастным. Ньютон видел, что отцу необходимо уехать, и не противоречил ему. У Никласа не было никаких определенных предположений, ему просто хотелось покинуть место, которое напоминало о тяжелых сценах.
   Ньютон думал, что у отца есть какой-нибудь план, и не пробовал выводить его из состояния печали вопросами о том, что он задумал. Когда все было готово, Ньютон спросил отца, как они пустятся в путь.
   -- Наружные места в дилижансе дешевле всего, -- ответил Никлас. -- Сегодня же с вечера закажи нам места.
   -- А куда мы поедем, отец?
   -- Право, не знаю, -- ответил точно только что проснувшийся Никлас.
   Последовало совещание, и после долгих переговоров было решено, что Никлас поселится в Ливерпуле. Судно, которым управлял Ньютон, испортилось; на исправление его нужно было употребить довольно долгое время, а потому Ньютон получил отпуск на несколько дней. Взять с собой сундук, выловленный из воды, молодой Форстер не мог, он был слишком велик, а потому его и еще несколько малоценных вещей оставили на попечении мистера Драгуела.
   В Ливерпуль они приехали с самым маленьким запасом денег, и в этом городе у них не было друзей.
   Никлас нанял маленькую лавку; Ньютон пробыл е отцом как можно дольше, чтобы по мере сил помогать ему и поддерживать его; наконец молодой человек был принужден вернуться в Овертон и снова взяться за управление судном Хильтона. Прежде всего он отправился в дом сумасшедших; там ему сказали, что его мать стала спокойнее, но ослабела, и его не пустили к ней. Доктор Баддингтон еще не вернулся, но врач, который заменял его, сказал Ньютону, что если миссис Форстер оправится от тяжелой острой болезни, к ней вернется рассудок.
   Ньютон приехал в Овертон с более легким сердцем и на следующий же день повел свое судно в Бристоль. Встречные ветры задержали его рейс на две недели. В Бристоле он узнал, что груз для него еще не готов, и ради развлечения пошел осматривать город и его окрестности. Наконец судно нагрузили товаром. Ньютон постарался поскорее получить пропуск и другие бумаги из таможни и сговорился с фирмой, нанявшей его судно. Было поздно, но светила полная луна, дул хороший ветер, и потому молодой человек решил отплыть в ту же ночь. Спрятав бумаги под сюртук, который он аккуратно застегнул, Ньютон вышел на мол. Вдруг на него сзади набросились два силача и схватили его; мгновенно сильный удар по голове оглушил Форстера; он упал на землю.
   Оставив моего главного героя в таком печальном положении, я перейду к менее важным действующим лицам этой истории.
   Доктор Баддингтон вернулся и застал миссис Форстер в разгаре болезни. Как и следовало ожидать, он нашел, что она в здравом уме, однако поверил сторожам, уверявшим, что ее привезли в состоянии полного помешательства и что ее прислал доктор Рамсден. Рамсден решил до поправления миссис Форстер ничего не говорить главному врачу больницы. Скоро она действительно начала поправляться. Но как медленно и скучно шло для нее время! Ее ум переполняла тревога и -- что несравненно важнее -- раскаяние. Вспоминая свое прошлое, она приходила в ужас. Заливаясь слезами, простирая руки, миссис Форстер на коленях просила милосердия и забвения у того, к кому никогда не взывают тщетно. Владычество бешеных страстей миновало: ее сердце изменилось.
   Доктору Баддингтону она ни на кого не жаловалась и ничего не объясняла; ей хотелось только выйти из дома сумасшедших, едва ее здоровье окрепнет, и тогда доказать мужу, как искренне и полно изменилась она. Когда миссис Форстер в первый раз вышла в сад, она села на скамейку и там случайно услыхала разговор о себе. Говорили сторожа.
   -- А почему она помешалась, Том?
   -- Говорят, она всю жизнь была не лучше, -- ответил Том. -- И крыса не захотела бы жить с ней в одном доме! Ведь в припадке бешенства она чуть не убила старого Спиннея, клерка! Стали толковать, что он умер. Ну вот, совесть, или что-то там в этом роде, и свела ее с ума.
   -- Так он, значит, не был убит?
   -- Да нет же! Я его видел и говорил с ним в позапрошлое воскресенье.
   -- А что случилось с ее мужем и с этим красивым малым, ее сыном?
   -- Никто не знает. Старик, славный такой, -- как не стыдно этой ведьме, что она так портила ему жизнь, -- совсем упал духом и не захотел оставаться в Овертоне. Он уехал с сыном, и где он теперь живет, никому не известно.
   -- А молодой?
   -- Он вернулся и опять водит барки. Он два раза приезжал сюда справляться о матери. Бедняга! Жаль было смотреть, как он печалится о старухе. Он нам с Билем дал по шее за то, чтобы мы были с ней ласковы. Но три дня тому назад судно пришло без него. Думают, что он свалился с пристани в Бристоле и утонул; никто ничего не слышал больше о нем.
   -- Ну, Том, а старуха-то теперь совсем поправилась?
   -- Да. Только где ее муж и сын? Никогда больше не придется ей их поедом есть, уж это верно.
   Трудно описать чувства миссис Форстер. Тяжелое бремя свалилось с ее души: мистер Спинней не умер. Но сколько бед могла оплакивать она! Ее предательски увезли люди, которые негодовали на нее, но не имели права ее карать. Полное нежности отношение к ней ее сына и мужа, исчезновение одного, предполагаемая смерть другого -- все это были такие удары, которые почти совсем ошеломили несчастную. Шатаясь, она вернулась в свою камеру, и волнение вызвало у нее новый припадок лихорадки; много дней она не вставала с постели.
  
  

Глава IX

   Мы оставили Кыотона без чувств; однако он не долго пролежал так. Скоро двое малых в синих куртках, с дубинами в руках и пистолетами за пазухой, отнесли его в лодку и доставили на палубный катер, стоявший на якоре в сотне ярдов от берега.
   Ньютон очнулся, и неясное зрение показало ему что-то, блестевшее над ним. Когда он пришел в себя лучше, то увидел человека, который светил ему огарком прямо в глаза, чтобы судить, произвело ли кровопускание действие. Ньютон постарался сообразить, где он и что с ним случилось, и от напряжения снова впал в состояние столбняка. Наконец он очнулся, точно от сна смерти, и увидел, что лежит на палубе, а какая-то женщина смачивает ему лоб водой.
   -- Где я? -- вскрикнул Ньютон.
   -- Вы хотите знать, где вы? Да на палубе "Быстрого", и я смотрю за вами, милый мой.
   -- Кто вы?
   -- Кто я? Если я никто другой, так, верно, Джуди
   Мелони, жена помощника боцмана.
   -- Как я сюда попал?
   -- Да вы не попали, милый мой, вас принесли.
   -- Как меня сюда доставили?
   -- Право, не знаю как; ив то в гичке, не то а шлюпке.
   -- А зачем?
   -- Это, я думаю, я знаю. Чтобы вы послужили королю и отечеству.
   -- Значит, меня завербовали?
   -- Да, золотой, могу в этом поклясться над Библией, Вам пришлось нелегко, но это значит, что вы были нужны.
   Ньютон слушал и думал о положении отца, о том, как старику будет плохо жить без него; подумал также о состоянии своей несчастной матери и снова упал на палубу.
   -- Как ему худо, -- прошептала Джуди. -- Ну, он не мой земляк, это ясно как день, потому что, если бы так, он никогда не стал бы поднимать столько шума из-за пустяков! -- И Джуди, подобрав платье, ушла.
   До рассвета Ньютон пролежал в состоянии болезненного полусна. Наконец его разбудили звуки проходивших мимо лодок и громкий говор на палубе. Он не сразу вспомнил все, что произошло; однако перевязанное плечо, влажные волосы, лицо, жесткое от запекшейся крови, -- все вместе заставило его вспомнить то, что сказала Джуди: его завербовали. Средняя межпалубная часть катера была пуста, только в гамаках над головой Форстера покачивались люди, и он, желая узнать что-нибудь новое, прополз под гамаками к лесенке и поднялся на палубу.
   Около двадцати хорошо вооруженных матросов высадили из шлюпок человек двадцать, доставленных Hi судно. Офицер приказал им отправиться на корму. Ньютон заметил, что со многими из вновь доставленных, по-видимому, поступили не лучше, чем с ним. Некоторые из них были страшно обезображены и обливались кровью,
   -- Сколько их всего, мистер Винцент? -- спросил лейтенант у помощника капитана, обладателя страшных бакенбард, которые сходились на шее.
   -- Семнадцать, сэр.
   -- А прежде сколько было? Помнится, двадцать шесть?
   -- Двадцать семь вместе с малым, которого я прислал сюда ночью.
   -- Хорошо, этого довольно. Пропустите их в трюм, да поставьте решетку на все время, пока мы останемся в гавани. Как только маленькая шлюпка будет на палубе, поднимите якорь.
   -- Она скоро вернется. Я приказал ей дождаться Томсона и Мертона, которые не вернулись с нами.
   -- Вы думаете, они ускользнули?
   -- Нет, не думаю, сэр. Вот маленькая шлюпка отчаливает.
   -- Хорошо, отправьте новобранцев в трюм и заприте их, -- ответил лейтенант. -- Поднять паруса, привести в движение ворот!
   Ньютон решил, что теперь ему следует сказать, что он капитан судна и потому не подлежит вербовке. Он подошел к лейтенанту и начал:
   -- Прошу прощения, сэр...
   -- Кто вы такой? -- резко прервал его лейтенант.
   -- Вчера ночью меня насильно завербовали, сэр. Можно поговорить с вами?
   -- Нет, нельзя
   -- Это могло бы вас избавить от беспокойства, сэр...
   -- Мне будет спокойнее всего, если я вас отправлю вниз. Мистер Винцент, проводите этого человека в трюм. Почему он на свободе?
   -- Он, кажется, был в руках доктора, сэр. Сюда, сердечный, ну, пошевеливайтесь!
   Ньютон хотел возражать, но двое из вербовщиков схватили его за шиворот и без церемоний толкнули к переднему люку. Сняли решетку; Ньютона опустили в трюм, где он очутился в обществе сорока завербованных, почти задыхавшихся от недостатка воздуха. Весь их разговор -- если можно было назвать это разговором -- состоял из непрерывной цепи проклятий, ругательств и клятв жестоко отомстить.
   Маленькая шлюпка вернулась; она принесла только двоих гребцов, остальная часть ее экипажа, вместе с Томсоном и Мертоном, воспользовалась случаем бежать от рабства. Посыпались проклятия на виновных. Наконец командир велел поднять якорь, и судно двинулось в море.
   Лейтенант получил приказание доставить живым свой живой груз, поэтому, едва судно его величества очутилось в море, люки открыли и завербованным позволили выйти на палубу: сначала одной половине всех захваченных, потом другой. Два матроса с обнаженными кортиками стояли подле люка на тот случай, если бы какой-нибудь недовольный стал спорить и противиться распоряжениям начальства.
   Ньютон так страдал во время своего заключения, что был искренне благодарен, когда ему позволили выйти на палубу. Над головой виднелось ясное небо, и судно шло со скоростью семи или восьми миль в час. Это было, как выражаются моряки, "мокрое судно": волны то и дело хлестали через его борт. Ньютон омыл этой водой лицо и голову, почувствовал, что ожил, и стал смотреть, как судно бежит вдоль берега. Кругом него были чужие люди, и самые твердые из них не могли не жаловаться на судьбу.
   -- Куда мы идем? -- спросил Ньютон человека, стоявшего рядом с ним.
   -- Надеюсь, в ад, вместе с теми, кто нас сюда притащил, -- ответил тот, скрежеща зубами.
   В эту минуту на палубу вышла Джуди Мелони с корзинкой, полной картофельной кожуры, которую она собиралась выкинуть за борт. Ньютон ее узнал и поблагодарил за доброту.
   -- Вы красивый малый; теперь, когда вы умылись, это видно, -- ответила Джуди. -- Пусть плохо будет тому, кто так ударил вас. Я спрашивала мужа, не он ли это сделал; говорит, не он, и клянется своим спасением, что вас угостил Тим ОКоннор; это такое животное!
   -- Куда мы идем? -- спросил Ньютон.
   -- Сейчас пойдем обедать.
   -- Нет, куда судно идет?
   -- Судно? Конечно, в Плимут. Там вас ждут.
   -- Кто ждет?
   -- Три фрегата, ведь они же не могут уйти в море без моряков. Это бедные бессловесные существа и сами ничего не могут делать.
   -- А вы знаете, куда пойдут фрегаты?
   -- Они пойдут разговаривать, -- ответила Джуди я прошла на нос.
   На следующий день катер бросил якорь. Выслали шлюпки и переправили завербованных на сторожевое судно. Ньютон к своей досаде увидел, что тут и с ним, и со всеми остальными обошлись, как с настоящими узниками. В тот же день после полудня с востока пришел другой корабль с целой партией преступников, за нарушение закона осужденных служить на военном фрегате. Между осужденными и завербованными не делали никакого различия: со всеми обращались одинаковым образом. Всем велели сесть в шлюпки, и меньше чем через час Ньютон очутился на палубе прекрасного фрегата, готового к отплытию.
  
  

Глава X

   Первый лейтенант собрал новобранцев на квартердеке и спрашивал их поочередно, знакомы ли они с морем, могут ли бросать лот и держать руль. Выслушав ответы, он отослал их прочь. Ньютон опять хотел было объяснить свое положение, но, подумав, решил дождаться капитана. В этот вечер новобранцам не дали ни постелей, ни одеял. Шлюпки подняли; вооруженные ружьями и боевыми патронами часовые были поставлены у сходов для предупреждения дезертирства.
   На рассвете все вышли на палубу. Фрегат отвязали, но якорь еще оставили внизу. Из мичманов фрегата один должен был наблюдать за насильно завербованными и предупреждать их бегство; другие отправились на берег, чтобы рапортовать капитану о прибытии судна; в то же время нижние паруса распустили, и все приготовили к отплытию. К своему великому огорчению Ньютон понял, что едва капитан появится, корабль пустится в море. Действительно, едва войдя на палубу, капитан приказал поднять свою шлюпку, потом поставить паруса, а сделав эти распоряжения, прошел в рубку. Через три минуты Ньютон понял, что в настоящее время у него не осталось ни малейшей надежды на освобождение. Действительно, корабль отплыл.
   Когда капитан появился на палубе, он приказал старшему лейтенанту отправить на задние шканцы всех вновь набранных людей и в коротких словах объяснил им, что их служба -- дело необходимое. Исполняющим свои обязанности он обещал не забыть о них. Когда он обратился к Ньютону, молодой человек ответил, что он сам управлял судном и что поэтому избавлен законом от насильственной вербовки.
   -- Это легко проверить, -- заметил капитан. -- Где ваши доказательства? Ваша молодость почти опровергает такие утверждения.
   -- Вот мои бумаги, сэр, вот удостоверение таможни, приказ о высадке; все это у меня было в кармане, так как я собирался увести свое судно за несколько минут до того времени, когда был завербован.
   -- Да, все это верно, -- сказал капитан, рассматривая документы. -- Ваше имя?
   -- Ньютон Форстер.
   -- Это ваша подпись?
   -- Моя, сэр.
   -- Пусть клерк принесет сюда перо и чернила. Приказание было исполнено.
   -- Теперь напишите ваше имя, -- сказал капитан. Форстер написал. Капитан и лейтенант сравнили его почерк с подписью на приказе для высадки.
   -- Почему вы раньше не сказали обо всем этом? -- спросил капитан.
   -- Я несколько раз пытался сказать, но мне запрещали говорить, -- ответил Ньютон; потом рассказал, как с ним поступили при вербовке и как обходился с завербованными командир вербовочного судна.
   -- Если все, что вы говорите, правда, а мне кажется, что это правда, вы, конечно, не подлежали вербовке, -- сказал капитан. -- Ваше положение тяжело, но что я могу сделать? Мы в открытом море и, вероятно, будем крейсировать в течение нескольких месяцев. Конечно, вы не можете без дела жить на военном корабле и пока останетесь с нами; вам придется нести известные обязанности. Служить своей стране не позорно, в качестве кого бы вы ни служили ей. Откровенно скажу вам, что, хотя я, конечно, не завербовал бы вас, я очень рад, что вы на моей палубе. Лучше бы у меня было пятьдесят человек вроде вас, чем множество тюремных подонков, которых мне приходится смешивать с лучшими моряками.
   -- Может быть, сэр, вы будете так добры, что отправите меня обратно на одном из возвращающихся в Англию судов?
   -- Нет, этого я сделать не могу; вы занесены в судовые книги, и после возвращения вопрос о вас должно рассмотреть. Я сочту своей обязанностью позаботиться об этом; однако я надеюсь, что до той поры вы добровольно поступите на службу.
   -- А в это время мой бедный отец может умереть с голоду, -- произнес Ньютон, не обращаясь к своим собеседникам, а просто вслух высказывая свою мысль.
   Капитан отошел и вместе с лейтенантом несколько раз прошелся по квартердеку.
   -- Это тяжелые обстоятельства, -- наконец сказал он. -- Форстер, вы знаете мореплавание?
   -- Да, сэр, я умею вычислять и измерять высоту солнца.
   -- Хорошо, это годится. Мистер Питсон, отпустите новобранцев. Их посадили за столы?
   -- Да, сэр.
   Первые дни Ньютон плохо чувствовал себя, все для него было ново: размеры фрегата, точное и строгое распределение времени и занятий, строгость дисциплины; но вскоре он понял, что человеку, точно исполняющему свои обязанности, нетрудно служить на военном корабле. Был ужасен только тот способ, при помощи которого его заставили поступить на фрегат. И хотя Форстер часто вздыхал при мысли об отце и матери, он бодро и охотно исполнял данное ему дело и был на хорошем счету.
   Капитан Норсфлит оказался добрым и человеколюбивым начальником; старший лейтенант шел по его стопам. Не прошло и шести недель, как команда дисциплинировалась; все были довольны. К тому же постоянное преследование вражеских судов, желание захватить их и ожидание призовых денег заставили большинство завербованных забыть о случившемся или, во всяком случае, перестать жаловаться. Постоянные упражнения в пушечной стрельбе порождали во всех жажду встречи с неприятелем одинаковой силы. Другие суда снабжали фрегат "Терпсихора" запасами провизии и пищи, и корабль благополучно крейсировал девять месяцев.
   В течение этого времени несколько призовых судов было отправлено в Англию. Благодаря тому, что многие из экипажа сопровождали захваченную добычу, количество людей на "Терпсихоре" уменьшилось, хотя некоторые моряки возвращались на фрегат с другими кораблями.
   Однажды с верхней реи заметили чужой парус, и в короткое время "Терпсихора" нагнала иностранца. Судно быстро подняло, но почти тотчас же, в знак покорности, опустило трехцветный флаг. Это был французский бриг, который шел к мысу Доброй Надежды с боевыми припасами и другим грузом. На "Терпсихоре" уже не осталось ни третьего лейтенанта и ни одного мичмана, способного вести судно; между тем, видя ценность брига, Норсфлит решил отправить его в Англию. Когда встал вопрос, кого можно назначить капитаном добычи, старший лейтенант укачал на Форстера. Капитан согласился. И вот Ньютон с пятью матросами и двумя французскими пленниками, которые должны были помогать ему, перешел на палубу "Эстель", получив письменный приказ войти в гавань Плимута, а там передать призовое судно адмиралу.
   Капитан Норсфлит при этом вернул ему документы его баржи и дал письмо к адмиралу, рассказывая в нем все. Сообщив молодому человеку содержание своего письма, Норсфлит посоветовал все же ни бросать морской службы и обещал с бака перевести его на квартердек в качестве одного из помощников капитана. Ньютон поблагодарил капитана, обещал подумать о его предложении и через пять минут был уже на палубе брига "Эстель".
   Очутившись вне фрегата, Ньютон ликовал; правда, на палубе "Терпсихоры" ему было хорошо, но все же теперь он освободился от невольного рабства.
   Бриг "Эстель" был отличным судном и, благодаря не слишком тяжелому грузу, легко и быстро шел по воде. Поэтому Ньютон надеялся, что через две недели будет дома.
   Наряд служащих, отправленных на бриг вместе с Ньютоном, состоял из двух прекрасных матросов и трех человек из сброда, набранного в тюрьмах. Капитан Норсфлит отпустил первых, так как было необходимо, чтобы часть экипажа призового судна умела водить корабли и править рулем; с бывшими заключенными он надеялся никогда больше не видаться, в уверенности, что, попав в Плимут, они немедленно сбегут.
   В течение первых десяти дней дул благоприятный ветер, и "Эстель" была уже невдалеке от прилива, когда заметили, что к бригу с норд-веста идет судно; по виду оно походило на каперскую шхуну, но было ли оно неприятелем, или другом, никто не мог решить. На палубе "Эстель" стояли две маленькие латунные пушки, помещавшиеся на баке, и Ньютон, желая узнать, какой нации принадлежит капер, поднял на бриге французский флаг и дал пушечный выстрел. Через минуту на шхуне появились английские цвета, но Ньютон, все еще неуверенный, приготовился к тому, чтобы поставить свой бриг по ветру, зная, что он скорее всего идет фордевиндом. Капер был теперь на расстоянии двух миль от "Эстели", когда Роберте, один из моряков, решительно заявил, что, по его мнению, это французская шхуна, и в подтверждение своих слов указал на некоторые особенности в ее оснастке и постройке, заметные только опытному матросу.
   -- Лучше уйти! Если это француз, он скоро покажет нам это, открыв огонь, -- прибавил Роберте.
   Ньютон держался того же мнения. Бриг пошел по ветру, и мало-помалу на нем распустили все паруса. Капер немедленно тоже отпустил все рифы, натянул большой парус-грот, выкинул французский флаг, и вот через несколько минут между такелажем "Эстели" прожужжало ядро и упало перед носом брига.
   -- Я так и думал, -- вскрикнул Роберте. -- Это Джонни Крано! Ну, бриг идет хорошо, через два часа стемнеет, и мосье должен торопиться, не то мы все-таки уйдем.
   Теперь капер был всего в одной миле от брига. Оба судна шли во всю. Через полчаса капер приблизился и очутился всего в трех четвертях мили от "Эстели".
   -- Я думаю, наши ядра скоро будут долетать до них, -- сказал Ньютон. -- Уильяме, дайте мне руль. Сами идите с Робертсом и другими и перекатите пушки на корму. И поскорее, ребята; шхуна идет по пятам.
   -- Идемте, -- подхватил Роберте. -- Почему вы не шевелитесь, Коллинс? Не хочется ли вам посмотреть, какие помещения во французской тюрьме? -- прибавил он, обращаясь к одному из бывших осужденных.
   -- Не особенно, -- ответил другой из бывших воров, Томсон. -- Ты, кажется, побывал во всех английских тюрьмах, Бен. Правда?
   -- Может быть, -- ответил Коллинс. -- Только один джентльмен не должен вмешиваться в дела другого. Меня, во всяком случае, не бичевали, как тебя!
   -- Нет, но на "Терпсихоре" ты отведал розг, Бен, -- ответил Гильсон, третий из бывших заключенных.
   Скоро пушки стояли на месте; боевые припасы были принесены на палубу. Ньютон передал руль Уильямсу и стал распоряжаться одной пушкой, Роберте -- другой. А капер все приближался.
   Теперь ядра могли до него долетать, и "Эстель" открыла сильный огонь.
   Это немного задержало шхуну. Пушки, перемещенные на корму, ускорили ход брига; между тем шхуна была принуждена стрелять с носа, и это замедляло ее движение. Тем не менее каперское судно шло быстрее брига и понемногу приближалось к нему.
   -- Вам незачем подходить так близко к нам, -- сказал Роберте двум французам, которые были на бриге. -- Идите на бак и не попадайтесь нам на дороге. Знаете, этот малый задумал недоброе; французик что-то поглядывал на боевые припасы, -- прибавил он обращаясь к Ньютону. -- Слышите, идите на бак, не то я разобью ваши французские черепа!
   -- Не трогайте их, Роберте, -- остановил моряка Ньютон.
   -- Не трону, если они не будут у меня на дороге. Слышите, идите на бак! -- опять крикнул Роберте французам, делая им рукой знак уйти.
   В ответ французы только осклабились; один хотел, было исполнить данное ему приказание, как ядро с капера почти перерезало несчастного на две части. Другой француз, бывший близ него, бросился вниз, в каюту.
   -- Это, по крайней мере, было послано недурно, но не в него метили, -- заметил Роберте, поглядывая на труп. -- Бросить его за борт?
   -- Нет, пусть останется лежать тут. Если нас схватят, они увидят, что это дело их собственных рук.
   -- Хорошо, только унесите его с дороги.
   Второе ядро со шхуны упало спереди, в трюм. Француз-пленник выбежал на палубу так же поспешно, как за несколько мину г перед тем бежал в каюту.
   -- Теперь опять я попытаю счастья, -- сказал Роберте. Но Ньютон выстрелил раньше, чем Роберте приготовился. Ядро разорвало один из верхних парусов.
   -- Это даст нам возможность отойти немного подальше... Теперь моя очередь.
   Роберте выстрелил и был счастливее: его снаряд снес верх передней мачты, с которой упали паруса.
   -- Хорошо, моя медяшечка, -- сказал Роберте, ласково похлопывая по орудию. -- Только выведи нас из этой переделки, и я очищу тебя, будешь блестеть, как серебро.
   Поняла ли пушка его . слова, или, что было вернее, маленькое расстояние до шхуны сделало выстрелы из нее* эффективнее, но оно повредило большей части парусов и оснастки капера. Однако неприятель скоро исправил повреждения. Шхуна перестала стрелять из большого орудия, а вечером о темноте подошла на расстояние четверти мили от брига и открыла усиленный ружейный огонь.
   -- Горячо, -- заметил Уильяме, стоявший на руле, и показал на отверстие, пробитое пулей в его куртке.
   -- Пожалуй, слишком жарко, -- заметил Коллинс, осужденный. -- Не понимаю, зачем нам подвергать опасности жизнь из-за жалкой доли призовых денег? Я подаю голос за спуск флага.
   -- Нет еще, нет еще, мои молодцы, -- возразил Ньютон. -- Попробуем дать еще несколько выстрелов.
   -- Попробуем, конечно, -- согласился Роберте. -- Я знаю, что усиленное преследование будет длиться долго.
   -- Тем хуже, -- ответил Коллинс. -- Впрочем, вы делайте, как вам угодно, а я на нос.
   -- Ты умный малый, Бен, мы за тобой, -- сказал Гильсон.
   -- Птицы одной породы держатся вместе; я, Бен, а тобой, -- прибавил Томсон.
   И осужденные ушли вниз, скрылись от ружейного огня. Роберте и Ньютон стреляли, Уильяме правил рулем, Француз ушел с палубы раньше преступников.
   Шхуна была близко; огонь ружей был ужасен. Все английские моряки получили легкие раны; но вот, уже среди полной темноты, один из выстрелов брига оказался удачнее других Главная мачта шхуны была разбита надвое или так повреждена, что французам пришлось спустить грот. Бриг же теперь шел быстрее; между ним и шхуной быстро увеличивалось расстояние, и через несколько минут англичане потеряли шхуну из виду.
   -- Ур-ра! -- крикнул Роберте.
   На небе не было ни звезды, стояла густая тьма. Ньютон посоветовался с Уильямсом и Робертсом, и все вместе решили, что лучше всего остановиться, свернуть паруса и позволить каперу обогнать себя. Это было приведено в исполнение; теперь, когда опасность прошла, трое осужденных явились на помощь.
   На следующее утро наступила туманная погода, я шхуна, которая, вероятно, распустила все паруса, в погоне за бригом обогнала его.
   Она исчезла.
   Ньютон и его экипаж поздравили себя с успехом. Бриг вступил в воды пролива. Все уже надеялись через каких-нибудь двадцать четыре часа очутиться в безопасности. Но им не удалось это. Около полудня с левой стороны появилась та же шхуна. Перед сумерками она подошла близко, и Ньютон, видя, что защищаться невозможно, поднял сигнальный флаг сдачи.
  
  

Глава XI

   Несмотря на сигнал, экипаж шхуны, подошедшей к бригу, дал залп. К счастью, Ньютон и его экипаж были внизу, надеясь захватить с собой несколько перемен белья, что в тюрьме могло оказаться очень полезно. Таким образом, залпом был убит только последний из оставшихся в живых пленников-французов.
   С капера прислали шлюпку. Человек двенадцать французов, размахивая кортиками, бросились на палубу "Эстели", но увидели только тело своего соотечественника. По их приказанию выйти на палубу из каюты показались Ньютон и его товарищи с узелками в руках. Но победители отняли у них все вещи и приветствовали ударами кортиков. Ньютон, зная, что сопротивление ни к чему не приведет, покорился. Преступники, привыкшие к переделкам, тоже безропотно подчинились своей доле. Но Роберте и Уильяме, невзирая на убеждения Ньютона, не хотели сдаться так спокойно. Прежде всего Роберте увидел труп француза-пленника.
   -- Я говорил тебе, Джанни, -- произнес он, -- что тебя убьют. Вы, сердечные, все ваши пули приберегаете для своих же друзей, -- обратился он к матросам шхуны.
   Произошла драка; французы били англичан кортиками плашмя. Уильяме в бешенстве вырвал оружие из рук одного француза и всадил его в него, а Роберте бросился с кулаками на часовых и двоих уложил на палубу. Однако обоих пересилили и израненных, в крови, бросили в шлюпку; она отчалила и направилась к шхуне.
   Там Ньютона и остальных англичан оттолкнули на корму, обыскали и сняли с них все платье, казавшееся хорошим. Коллинс оказался отличной добычей: на нем было несколько рубашек, несколько пар носков; французы спрашивал себя, когда же они доберутся до человека. Наконец его разоблачили и оставили почти без одежды. Тогда Ньютон, на котором был еще жилет и рубашка, бросил жилет преступнику. Тот, поблагодарив его, шепнул: "Мне все равно; они оставили мне мою старую шляпу".
   Еще до утра шхуна вошла в скалистую гавань Морлю, и жандармы отвели пленников в тюрьму. По дороге туда Коллинс забавлял зрителей и удивлял своих товарищей, поднимая руки и держа их то в одном, то в другом положении. Когда пленных заперли, он подошел к решетчатому окну и стал показывать те же самые жесты толпе, собравшейся под окнами. Ньютон, который подошел к окну, спросил Коллинса, зачем он это делает.
   -- Для себя и для вас, -- ответил преступник, -- по крайней мере, надеюсь на это, ведь во всех странах есть франкмасоны.
   Через несколько минут один из толпы подошел к часовому и сказал, что пленники знаками просят воды. Жандарм послушал своего соотечественника, который говорил, что, во имя сострадания, нужно оказать заключенным необходимую милость. Воду принесли; в ту же минуту человек, говоривший с жандармом, знаком, заметным только для Коллинса, показал, что его просьба понята.
   -- Отлично, -- сказал Коллинс Ньютону, отходя от решетки. -- У нас есть друзья и снаружи, и внутри.
   Приблизительно через час узникам принесли хлеба, и в числе вошедших с пищей Коллинс узнал человека, который ответил на его сигнал; других переговоров не было. В полдень дверь тюрьмы снова открыли, пришел врач и перевязал раненых. С ним явилось еще трое посланных губернатором города для расспросов, а знакомый Коллинса выступил в роли переводчика. Пока хирург перевязывал раны Уильямса и Робертса, раны многочисленные, но не серьезные, было задано много вопросов и получено много ответов через переводчика. Переводчик говорил по-английски слишком хорошо для француза; вероятно, это был переселившийся в эту область русский или датчанин. Он начал:
   -- Никто, кроме меня, не понимает здесь английского языка; но они подозрительны; будьте осторожны. Как ваше имя?
   -- Бен Коллинс.
   -- Как? -- по-французски спросил чиновник. -- Бен Колен? Хорошо, продолжайте.
   -- Какой у вас ранг на корабле, а также в ложе?
   -- Обыкновенный матрос, мастер, -- ловко ответил Коллинс.
   -- Как? -- спросил француз, державший перо.
   -- Матрос, -- по-французски ответил переводчик.
   -- Спросите у него название судна.
   -- Как называется ваш корабль? Чем мы можем вам помочь?
   -- "Терпсихора"; лодкой с провизией.
   -- Как?
   -- Фрегат-крейсер "Терпсихора".
   -- Он хорош на ходу? Когда?
   -- Сегодня вечером, и проводника. -- Что он говорит?
   -- Судно идет хорошо в открытом море.
   -- Спросите, каковы их силы, -- продолжал по-французски ЧИНОВНИК.
   -- Сколько пушек? Как вы уйдете из тюрьмы?
   -- Тридцать шесть; у меня есть средства.
   -- Тридцать шесть пушек, -- повторил по-французски переводчик.
   -- Хорошо, а экипаж?
   -- Сколько матросов? Когда стемнеет, я буду здесь.
   -- Двести семьдесят, но многие ушли на призовых судах.
   Допросили также Ньютона и остальных. Все имена записали.
   -- Ну, теперь, я думаю, если постараться, мы уйдем отсюда, -- сказал Коллинс, обращаясь к Ньютону и остальным. -- Когда мне хотелось погулять на свободе, ни одна английская тюрьма не могла меня удержать. Решетки -- час времени!
   Тут Коллинс снял свою старую шляпу, поднял ее подкладку и вынул оттуда множество, сделанных из часовых пружин маленьких пилок, напильников и других инструментов.
   -- Поработаем и баста, -- прибавил он.
   -- Бен, -- спросил его Гильсон, -- кто твой друг?
   -- Может быть, губернатор, не знаю; только мы можем доверять ему и любить его -- вот это верно. Ну, теперь кто-нибудь подойдите к решетке, чтобы меня не увидели.
   Неожиданная надежда на освобождение вызвала тревожную радость среди заключенных. День казался им бесконечным.
   Наконец стемнело; облачное небо и дождь оживили надежды пленных Площадь перед тюрьмой опустела; часовой скорчился подле входа в тюрьму, что отчасти защищало его от непогоды. Вот кто-то заговорил с солдатом.
   -- Вероятно, он идет, -- сказал Коллинс -- Не шумите внизу; я думаю, его помощник, который хочет отвлечь внимание жандарма.
   -- Не шумите, -- послышался голос за решеткой снаружи.
   -- Я здесь, -- тихо сказал Коллинс.
   -- Как вы выберетесь из тюрьмы?
   -- Когда мы перестанем петь, уведите часового; в эту минуту брусья решетки будут вынуты.
   -- Там, снаружи, все готово. Когда вы освободитесь из тюрьмы, идите вправо, поближе к стене. Если я не буду здесь, я встречу вас на углу.
   И франкмасон исчез.
   -- Ну, Томсон, пой, только не очень громко, -- сказал Коллинс, -- мы можем работать вдвоем.
   Томсон запел; Ньютон взял из рук Коллинса маленькую пилку и стал пилить по его указаниям. Брусья уступали, как дерево, поддаваясь хорошо закаленным инструментам Коллинса. Через полтора часа три бруса были бесшумно удалены, и в отверстие без труда мог проскользнуть человек. Голос Томсона звучал довольно хорошо, и его пение не только заглушало шум работы, но еще и занимало часового, который, стоя спиной к стене, слушал мелодию.
   Томсон смолк; наступила тишина, полная тревоги; через несколько мгновений часовой опять с кем-то заговорил. Голоса удалялись, замирали.
   -- Пора, брат, -- послышалось под окном.
   Через минуту все пленные были вне стен тюрьмы. Молчаливо прошли они вслед за своим проводником до пристани.
   -- Вот лодка и достаточное количество съестных припасов, -- шепотом сказал масон. -- Вам придется миновать часовых на скалах, но больше мы ничего не можем для вас сделать. Прощайте, брат; желаю счастья вам и вашим товарищам.
   И, сказав это, масон исчез.
   Стояла такая темная ночь, что, несмотря на близость к лодке, они еле различали ее абрис. Ньютон, советуя остальным быть осторожнее, вошел в ладью, остальные за ним. Роберте, зрение которого немного пострадало от ран, споткнулся об весло.
   -- Кто идет? -- крикнул часовой со скалы.
   Ответа не было. Все замерли. Солдат подошел к краю скалы и глянул вниз, но ничего не различив и не услыхав ни звука, вернулся на свой пост.
   Некоторое время Ньютон не позволял своим товарищам шевелиться. Потом весла осторожно подняли, в уключины положили платье, чтобы заглушить стук; наконец лодку оттолкнули от пристани. Был отлив; беглецы позволили баркасу плыть по одному из узких рукавов, составлявших вход в гавань.
   Теперь шел частый дождь, и, желая уйти от берега до света, Ньютон решил, что можно начать грести. Он и Коллинс взялись за весла, но едва сделали они три удара, как один из часовых услышал шум и выстрелил в их направлении.
   -- Грести как можно скорее, -- крикнул Ньютон, -- это наше единственное спасение!
   Еще и еще выстрел. Началась тревога, замелькали огни; французы размещались по гребным шлюпкам. Беглецы с удвоенной силой налегли на весла и с помощью отлива и темноты скоро очутились вне досягаемости ружейных выстрелов. Тогда они сложили весла, поставили мачту и на парусах пошли в море.
   Отплыли они в девять часов вечера, а на рассвете французский берег уже исчез. Радостно напали бежавшие на провизию, открыли бочонок вина, и, может быть, никто из них никогда не завтракал так весело.
   Солнце встало в тумане, небо грозило бурей, но они были свободны и счастливы. Ветер свежел, баркас летел по ветру, волны захлестывали его корму, но освобожденные ничего не боялись, даже опасность превращалась для них в восторг. Они прошли мимо многих судов, не заметивших их, до заката увидели английский берег, а утром ступили на сушу.
   Тут они поделили провизию и простились.
   -- Прощайте, джентльмены, -- сказал Коллинс -- Позвольте мне заметить, что на этот раз вам посчастливилось, благодаря моему почтенному сообществу.
  
  

Глава XII

   У Ньютона были верительные письма от капитана Норсфлита, и потому он не нашел нужным явиться к адмиралу в Плимуте; напротив, он, как можно поспешнее, направился в Ливерпуль, желая узнать о положении своего отца. Пропустим все трудности, которые он испытал во время пути.
   В свое время Ньютон писал отцу о том, что его завербовали, но сомневался, чтобы письмо дошло, так как его поручили отправить одной из женщин, которая оставила фрегат накануне отплытия судна.
   Подойдя к дому отца, Ньютон увидел Никласа; он, по обыкновению, сидел на своей скамейке, но ничего не делал; окна лавки были пусты.
   Ньютон вошел в дом; отец поднял глаза. -- Ньютон, мой дорогой мальчик, это ты? -- крикнул Форстер. -- Как долго ты не приходил! Как поживает Хильтон? Как здоровье твоей бедной матери?
   -- Милый отец, -- ответил Ньютон и взял его за руку. -- Разве вы не получили моего письма?
   -- Нет, я не получал никаких писем. Сколько времени тебя не было? Пожалуй, два или три месяца.
   -- Почти двенадцать, отец. Меня насильно завербовали в Бристоле, я служил на военном фрегате и только что бежал из французского плена.
   И Ньютон рассказал отцу о своих приключениях. Никлас слушал его, открыв рот от изумления.
   -- Боже мой! Ты был на военном судне, был во Франции! Значит, ты не знаешь, что с твоей бедной матерью? -- сказал он.
   -- А вы не справлялись о ней, милый отец?
   -- Нет; я все думал, что ты вернешься домой и расскажешь мне о ней, -- со вздохом сказал Никлас.
   -- Ну, а как вам живется здесь? -- спросил Ньютон чтобы переменить разговор.
   -- Плохо, Ньютон, очень плохо. С тех пор, как мы не видались, я получил не больше шести заказов.
   -- Мне грустно слышать это, отец. А скажите, у вас найдется что-нибудь съестное? Я очень голоден.
   -- Боюсь, мало, -- ответил Никлас, подходя к буфету. Достав оттуда хлеба и сыра, он спросил: -- Ты станешь есть хлеб с сыром?
   -- Я готов есть конину, мой дорогой отец, -- ответил Ньютон, не евший двенадцать часов.
   Ньютон быстро уничтожал провизию.
   -- Мне пришлось продать большую часть вещей из лавки, -- сказал Никлас, заметив, что Ньютон посматривает на пустое окно. -- Что делать? Мне кажется, в Ливерпуле никто не носит очков.
   -- Что же, отец, будем надеяться на лучшие времена.
   -- Да, да, положимся на Господа, Ньютон. Вчера я продал мои часы, и на эти деньги мы прокормимся некоторое время. В лавку зашел матрос, спросил, нет ли у меня часов на продажу. Я сказал, что в настоящее время я только чиню их, но что, когда мне удастся сделать усовершенствование в двойной пружине...
   Тут Никлас потерял нить рассказа и весь ушел в вычисления, но сын прервал его.
   -- Что же вам ответил моряк?
   -- Ах, извини; я ему сказал, что у меня есть только собственные часы, однако хорошие и которые обойдутся ему дешевле новых; что они стоят пятнадцать фунтов, но что, нуждаясь в деньгах, я спрашиваю за них всего пять. Он увидел, как мне жаль расстаться с ними...
   И Никлас задумался о часах, забыв свой рассказ.
   -- Что же он вам за ни заплатил? -- спросил Ньютон.
   -- О, это был добрый, славный человек; он сказал, что не хочет пользоваться положением бедняка и что я получу за них сполна. Действительно, он отсчитал мне пятнадцать фунтов. Я хотел было вернуть ему часть денег, но он ушел из лавки раньше, чем я успел выбраться из-за прилавка.
   -- Бог послал его, -- сказал Ньютон, -- потому что у меня нет ни полпенни. Скажите, знаете ли вы, что сталось с тем ящиком, который я оставил на барже Хильтона?
   -- Ах, да; его привезли, и я снес его наверх, и все удивлялся, зачем ты его прислал.
   Утолив голод, Ньютон прошел во второй этаж и там нашел все свое платье, которое Хильтон прислал Никласу, думая, что сын его умер.
   Молодой человек переоделся и принял гораздо более приличный вид.
   На следующий день Ньютон написал в приют душевнобольных, спрашивая известий о матери; ему ответили, что миссис Форстер поправилась и несколько месяцев работала в больнице как сиделка, но что за десять дней до получения его письма она ушла из лечебницы, не оставив адреса.
   Наводить дальнейших справок Ньютон не мог, на это у него не было средств. Он сказал обо всем отцу.
   -- Бедняжка! Но поверь, Ньютон, она ищет нас и скоро явится сюда, -- ответил мистер Форстер.
   И всякий раз, вспоминая о жене, Никлас повторял то же самое.
   Прошло несколько месяцев, полных бессильной борьбы с нуждой. Ньютон изо всех сил старался получить место помощника капитана; правда, простым матросом он мог поступить куда угодно, но он решил взять только такую должность, которая защищала бы его от возможности новой насильственной вербовки. До поры до времени он работал в доках, но, к несчастью, получил ушиб, пролежал много недель. Деньги утекали, и у отца и сына остался последний шиллинг в тот день, когда Ньютон мог встать с постели и снова отправиться искать себе занятий.
   Стоял ветреный день. Ньютон, безуспешно перебывавший на палубах всех многочисленных судов, печально шел по берегу реки. Время от времени налетали ливни. Вдруг Ньютон увидел, что от стоявшего на якоре большого брига оторвался вельбот, а в нем был всего один человек. Течение, которому помогал ветер, несло его вниз по реке. Человек, схватив одно весло, греб то справа, то слева, стараясь направить вельбот к берегу. Но быстрое течение уносило его, и через час он мог очутиться в море.
   Ньютон с тревогой смотрел на него; вот новый порыв, и вельбот исчез из поля зрения Ньютона. Он бросился бегом по берегу в надежде увидеть вельбот, когда шквал уляжется.
   Через десять минут Ньютон снова увидел вельбот; бывший там человек, бросив весло, по-видимому, молился. Вельбот был теперь приблизительно в миле от Форстера и милях в трех от города. Ньютон сбросил куртку, кинулся в воду и в первую минуту чуть не задохнулся от холода; тем не менее он поплыл так, чтобы очутиться в подветренной стороне вельбота. Течение помогало ему плыть быстро. Вот он громко закричал, чтобы дать несчастному знать о своем приближении. Погибавший услышал голос, заметил Ньютона и помог ему "взобраться в лодку. При этом вельбот сильно накренился и зачерпнул воды. Ньютон так устал, что несколько секунд не мог ни двигаться, ни говорить. Наконец он немного оправился.
   -- Нельзя терять ни минуты, -- сказал он. -- Берите весло, и будем грести к берегу.
   Ничего не говоря, тот, ради которого Ньютон подверг опасности свою жизнь, взялся за весло, и через несколько минут усиленных стараний вельбот благополучно подошел к тому берегу, на котором стоит Ливерпуль.
   -- Слава Господу! -- вскрикнул спутник Ньютона. -- Я не напрасно молился ему. Несчастный случай с вами спас меня.
   -- Что вы хотите сказать? -- спросил Ньютон.
   -- Разве вы не упали через борт? -- ответил тот вопросом на вопрос.
   Тогда Ньютон рассказал все уже известное читателю.
   -- Бог вас наградит, молодой человек, -- произнес спутник Форстера. -- А теперь я расскажу, почему меня унесла вода, и я очутился, как медведь в ванне. Мой первый помощник был внизу. Я только что отпустил вахтенных обедать, а сам сменил их; в такую ветреную погоду мы должны стоять на часах. Вдруг я услышал, что вельбот колотится о судно; я вошел в него, чтобы удлинить его привязь на сажень, но оказалось, что мальчик-юнга, новичок на море, который привязал его, сделал плохую петлю; вельбот отвязался, и течение унесло меня. Я звал матросов, они не слышали, хотя до старшего помощника мог дойти мой крик: он находился в рубке, где кормовое окно было открыто. А теперь расскажите мне о себе, мой мальчик; посмотрим, не могу ли я чем-нибудь отблагодарить вас.
   В коротких словах Ньютон рассказал свою историю и, к удовольствию, получил то, чего искал.
   -- У меня нет второго помощника, -- заметил капитан брига. -- Были в виду два, но так как оба представили одинаково хорошие рекомендации, я не знал, которого из них взять, и ни одному ничего не обещал. А вы сами рекомендовали себя лучше их. Жалею только, что вы не займете место первого помощника. Я уверен, что вы годились бы для этой должности. И я не могу сказать, чтобы мой помощник очень нравился мне, но он родственник владельца брига!
   Сговорились скоро. Мистер Беркрофт, капитан, дал Ньютону некоторую сумму вперед. А во время плавания судовладелец обещал выдавать половину жалованья Ньютона его отцу.
   На следующее утро (на бриге был уже лоцман, и волнение утихло) Ньютон простился с Никласом, и рано утром капитан и молодой Форстер отправились к бригу в наемном ялике.
   Как оказалось, в эту минуту первый помощник сидел в каюте и брился, собираясь отплыть к берегу, чтобы известить судовладельца о предполагаемой гибели Беркрофта. Матросы или работали, или же были внизу, поэтому никто не видел, как подошел ялик. В то самое время, когда Беркрофт и Ньютон вошли на палубу, первый помощник только что поднялся из кают-кампании, собираясь велеть спустить шлюпку. Увидев капитана, он чуть не упал от изумления и побледнел.
   -- Я думал, вы погибли, -- сказал он Беркрофту. -- Как могли вы спастись? Разве вельбот не унесло в море?
   -- Значит, мистер Джексон, вы знали, что река меня уносит? -- серьезно спросил капитан, пристально глядя
   -- в лицо помощнику.
   -- То есть, -- заговорил смутившийся Джексон, -- не видя вельбота, я и подумал, что течение вас унесло... Понятно, я не знал, как это случилось.
   -- Ради покоя вашей совести, надеюсь, мистер Джексон, что вы ничего не знали. Но я спасся по милости провидения и вот этого молодого человека, которого пред. ставлю вам как моего второго помощника.
   Джексон злобно посмотрел на Ньютона.
   Джексон, действительно, видел несчастье с капитаном, но он был лишен всякого чувства и заботился только о собственных выгодах, а ему было выгодно, чтобы его начальник погиб. Тогда он взялся бы за управление судном.
   Вечером ветер успокоился, и бриг отошел от берега. На следующее утро он уже миновал мели; лоцманское судно сняло лоцмана с палубы брига, и он пошел в Фальмут за товаром для Вест-Индии.
   Мистер Беркрофт был тонкий худощавый человек лет около шестидесяти, но еще бойкий. Этот опытный моряк бороздил океан в течение сорока пяти лет, и те эпизоды, которые он иногда рассказывал, сидя за стаканчиком грога, доказывали, что его жизнь была полна самых необыкновенных приключений. Он был серьезен, благоразумно набожен, не позволял браниться. А старший помощник никогда почти не выходил на палубу без грубого бранного слова. У Беркрофта была привычка созывать каждый вечер всех матросов в свою каюту и читать им короткую молитву. Этот странный для судна обычай вызывал улыбку некоторых новых матросов, а Джексон не только не приходил на молитву, но и жестоко смеялся над такими благочестивыми собраниями; тем не менее все поведение Беркрофта до такой степени соответствовало заведенному им правилу, что даже самые ленивые и необдуманные находили его хорошим человеком и с сожалением расставались с бригом.
   Джексон, человек с бычьей головой и рыжими волосами, был груб, никогда не забывал и не прощал обид, благодарности он не знал, а желая отомстить кому-нибудь, не останавливался ни перед чем.
   На третий день бриг, называвшийся "Элиза и Джейн" в честь двух дочерей судовладельца, пришел в Фальмут и бросил якорь на внешнем рейде, где уже было около тридцати-сорока других судов. На второй день их стоянки в гавани показался фрегат, вооруженный пятьюдесятью пушками, а с ним два корвета; после этого купеческие суда двинулись навстречу своим покровителям. Те прежде всего сняли с каждого купца около трех четвертей его экипажа, сделав суда беззащитными, лишив их возможности надеяться на свои силы и заставив всецело полагаться на военных конвоиров.
   Наконец, после дальнейших приготовлений и пушечных выстрелов, вся вереница вышла из гавани; всего было семьдесят пять судов, но через несколько дней в виду осталось только серок. Отставшие купцы поплыли дальше, полагаясь на себя; некоторые были захвачены каперами, которые шли вслед за флотилией. Немногие суда отвели во французские порты, некоторые были отбиты обратно.
   Остальные счастливо дошли до Барбадоса, где командор горько пожаловался на купеческие суда, которые, несмотря на все его уговоры, отделились от остальной флотилии.
   Во время рейса, который продолжался семь недель, Ньютон успел вполне освоиться в своем положении. Капитан обращался с ним хорошо, а Джексон не пропускал случая досадить ему или обидеть, чем только мог. По прибытии в Барбадос мистер Беркрофт отправился на берег в дом господина, которому принадлежал привезенный бригом товар, и тогда-то злобность Джексона выразилась со всей силой.
   Бриг разгрузился и стоял в бухте Карлейля, ожидая сахар, который он должен был отвезти в Ливерпуль.
   Однажды, когда Ньютон стоял на палубе подле люка, наблюдая за тем, как матросы складывали тюки в трюм, старший помощник подошел к нему с канатом в руке и точно случайно толкнул его с такой силой, что молодой человек непременно упал бы в люк, если бы не схватился за Джексона. Правда, он не мог удержаться на ногах, но увлек за собой и первого помощника капитана. Джексон же, желая удержаться и спасти себя, схватился за одну из веревок главной гротовой мачты и, не упав сам, помимо воли удержал и Ньютона. Однако, благодаря весу их тел, веревка скользнула по рукам Джексона и разрезала их.
   Беркрофт узнал об этом случае и, желая спасти Форстера от дальнейших злобных нападок своего первого помощника, пригласил Ньютона в дом владельца груза, мистера Кингстона.
   Молодой Форстер очень понравился мистеру Кингстону, и, видя, как сильно вопрос о неграх интересует его, грузовладелец предложил Ньютону навестить плантацию одного своего знакомого.
  
  

Глава XIII

   Рано утром мистер Кингстон, Беркрофт и Ньютон сели на мулов и поехали к усадьбе плантатора. Солнце уже освещало небо, но еще не показывалось, только золотило края облаков. На каждом листике блестели капли росы, туман скрывал часть вида, грохот водопадов смешивался с щебетанием птиц, которые перепархивали с одной ветки на другую. В воздухе чувствовалась свежесть, даже холодок; трудно было вообразить, что это место лежит под тропиками.
   -- Совсем другое представление о климате Вест-Индии бытует в Англии, -- заметил Ньютон. -- Там мысль о нем соединяется у нас с мыслью о нестерпимой жаре и желтой лихорадке.
   -- Все это основано на рассказах людей, редко бывающих вне городов или гаваней, -- ответил Кингстон. -- В Карибском море нет ни одного острова, на котором, встав пораньше, нельзя было бы наслаждаться такой восхитительной атмосферой. Особенно на Ямайке; там с гор можно собрать сколько угодно снега.
   Через полчаса путники остановились подле длинного ряда строений, тянувшихся в начале долины, которая спускалась к морю. Их встретил плантатор, высокий худощавый человек в парусиновом костюме и широкополой шляпе.
   -- Милости прошу, джентльмены; добро пожаловать, Кингстон, -- встретил он их. -- Сойдите с седел, мои молодцы возьмут мулов. Эй, Джек, где ты? Куда девался Бэби и Булки? Идите сюда, вы, ленивые мошенники! Пожалуйте, джентльмены, закусим. Завтрак на столе.
   И старый плантатор провел своих гостей в большую прохладную комнату в наземном этаже. Там стоял стол, полный самых отборных тропических кушаний.
   -- Пожалуйста, джентльмены; советую надеть белые куртки; здесь не церемонятся. Эй, ты, мальчишка Джек, где "сангори"? Отличный здесь климат, капитан Беркрофт. Нужна только умеренность.
   "Мальчишка Джек" -- красивый негр лет сорока -- принес "сангори", питье, сделанное из полбутылки виски, двух бутылок мадеры с сахаром, с лимонным соком и с тертыми орехами. Все разбавлялось водой. Напиток был влит в громадный кувшин. Джек принес его обеими руками и поставил перед своим хозяином.
   -- Не угодно ли выпить? -- предложил плантатор Беркрофту.
   Тот отказался, зато хозяин дома выпил за его здоровье.
   В эту минуту Ньютон внезапно вздрогнул и, заглянув под стол, заметил:
   -- Я думал, подле меня собака, но это черный ребенок.
   -- Ах, один выскочил? -- сказал плантатор. -- Ведь я же велел тебе, Джек, всех их запереть.
   -- Да, сэр, я запер, -- ответил чернокожий, тоже глядя под стол. -- Это противный негритенок, двухлетний Самбо. Его никак не удержишь, сэр. Ну, выходи, Самбо!
   Ребенок подполз к своему господину и взобрался к нему на колени. Старик погладил его по голове с курчавыми волосами, похожими на шерсть, и дал ему кусок жареной индейки. Схватив его, маленький Самбо тотчас же снова нырнул под стол.
   -- Видите ли, капитан, они привыкли приходить сюда во время завтрака; я их запер только потому, что у меня гости. Вот эта дверь ведет на детский двор.
   -- Детский двор?
   -- Да, я вам покажу его. Там их много.
   -- О, пожалуйста, впустите сюда детей. Я хочу их видеть, и мне будет жаль, если из-за меня они не получат того, чего ждут.
   -- Открой дверь, Джек.
   Едва это было исполнено, как в комнату ворвалось около двадцати детей от трех до семи лет, черных, как полированное черное дерево, по большей части без платья, и очень сытых. За старшими вползли маленькие, еще не умевшие ходить.
   Общество кормило детей; старшие бесцеремонно теснились к плантатору и его друзьям, маленькие сидели на полу и со смехом ели свои порции.
   -- Конечно, это все невольники? -- спросил Беркрофт.
   -- Да, и почти все родились в этом имении. Может быть, теперь вы заглянете в детскую?
   Говоря это, плантатор повел гостей во двор, из которого прибежали дети. Это была квадратная площадка; с трех сторон ее окаймляли маленькие дома, каждый состоял из двух комнат; в большинстве комнат помещались невольницы, почти все с грудными малютками.
   -- Это мои женщины-наседки; они не работают, а только смотрят за детьми, которые остаются здесь лет до восьми, до девяти. В имении есть врач, и если заболевает кто-нибудь из детей или взрослых невольников, он лечит их. Теперь, если угодно, осмотрим работы.
   Плантатор провел гостей к длинному ряду отдельных домов; каждый стоял в центре сада, засаженного бананами, сладким картофелем, ямсом и другими тропическими растениями. Повсюду бродило множество домашних птиц всякого рода, виднелось также много свиней.
   -- Видите, капитан, это дома негров-работников; участки земли отданы им, и все, что они собирают с них, весь доход, который они получают от свиней и птиц, -- их собственность.
   -- Но чем они питаются? -- спросил Беркрофт.
   -- Они также регулярно получают порции, как ваши матросы на корабле; им дают пищи вволю.
   -- Они все холостые?
   -- Нет, большая часть из них обвенчались с невольницами. Их жены живут с ними, если только у них нет детей. Матерей переводят в детские.
   -- А какой работы вы требуете от них?
   -- Они работают по восемь часов в день, за исключением хлопотливого времени жатвы.
   -- Они откладывают деньги?
   -- Довольно часто негры накапливают столько денег, что могли бы купить себе свободу, если бы того желали.
   -- Если бы желали? -- с глубоким изумлением спросил капитан.
   -- Да; может быть, вам будет странно услышать, что люди часто отказывались от свободы. Человек -- опытный столяр или другой мастер -- может без труда откупиться, потому что у нас ремесленники получают большую плату, но невольник, так сказать, обыкновенный землепашец, с трудом прокормится и ничего не отложит себе на старость. Все негры знают это. Я предлагал свободу нескольким старикам, но они отказались и теперь живут у меня в имении, имеют все и не работают или работают очень мало. Вы видели старика, который мел подъезд. Это его ежедневное занятие в течение последних пяти лет. Теперь, если угодно, мы пройдем через плантацию и посмотрим на наши сахарные мельницы.
   Гости посмотрели на негров, которые весело работали в сахарном тростнике, и заметили, что они не возбуждают сострадания.
   -- Только, сознаюсь, бич в руках надсмотрщика мне не нравится, -- проговорил Ньютон.
   -- Конечно, но обычай трудно изменить, -- ответил плантатор. -- Этот бич -- знак власти, и его щелканье побуждает негров работать. У меня его почти никогда не употребляют.
   Общество осмотрело все: жернова, конюшни для мулов, котлы, холодильники и наконец вернулось в дом.
   -- Что скажете вы теперь о рабовладельчестве, капитан? -- спросил плантатор. -- Правы ли ваши филантропы, осыпая нас упреками?
   -- Прежде уверьте меня, что на других плантациях все устроено так же хорошо, -- ответил мистер Беркрофт.
   -- Если этого еще нет, то скоро будет; в интересах самих плантаторов поставить дело лучше.
   -- Но все же совершались большие жестокости, -- возразил капитан.
   -- Конечно, -- согласился плантатор, -- и необходимо, чтобы люди уничтожили ужасы рабовладения.
  
  

Глава XIV

   На следующий день общество поднялось рано, чтобы насладиться прелестной свежестью утра, которая скоро испаряется от знойных лучей тропического солнца. К завтраку пришел доктор и объявил о рождении двух новых невольников. Гости навестили молодых матерей, и для новорожденных были выбраны длинные замысловатые имена.
   После этого Ньютон прошел во двор, где сидело несколько женщин, занимаясь разной работой, а еще через несколько минут мистер Кингстон и его спутники простились с любезным старым плантатором и двинулись в обратный путь.
   Не проехали они и четверти мили, как Ньютон, выезжая на небольшое взгорье, увидел, что за хвост его мула держится негр, помогая себе таким образом подниматься в гору.
   -- Как ваше здоровье, cap? -- сказал чернокожий, усмехаясь широкой улыбкой.
   -- Отлично, сэр, -- ответил Ньютон, -- только я боюсь, что мне придется отстать от моих спутников, если мой мул будет тащить вас.
   -- О, cap, мул идти скорее. Масса не понимает! Мул упрямый, cap. Хотите, cap, ехать в одну сторону, мул идти в другую; если потянуть за хвост, он бежать вперед.
   -- Ну, если так, держитесь за хвост. Вы принадлежите к плантации?
   -- Нет, масса. Я свободный. Я работать тут; я плотник, cap.
   -- Плотник? Как вы научились вашему ремеслу, чтобы получить свободу?
   -- Научиться ремеслу на военный корабль. Военный корабль сделать мне свободу.
   Мистер Беркрофт, слышавший этот разговор, вмешался в него и спросил:
   -- Вы родились здесь?
   -- Нет, масса, я ашантий.
   -- Как же вы попали сюда?
   -- Прийти очень великолепный корабль, взять меня, продать. Попасть на французскую шхуну, английский фрегат взять шхуну, послать Сарра Леон.
   -- А что вы там делали?
   -- Был учеником у масса Каулей, невольником; плохо там, много лихорадки, тут лучше.
   -- А как же вы выбрались из Сьерра-Леоне?
   -- Раз я спать в кустах; прийти воры, украсть меня, увести на берег, продать опять.
   -- Ну, а потом куда вы отправились?
   -- Опять на шхуна, cap. Новый фрегат взять шхуна в Вест-Индия; послать ее в плен. Меня и еще других оставить на палуба, потому что я говорить немного по-английски.
   -- А долго вы пробыли на фрегате?
   -- Четыре года, cap, и там научиться плотничать и столярничать; поехать Англия; много денег в Англия, много; приехать сюда на купеческом корабль. Англия хорошее место, только холодно, очень холодно, -- негр вздрогнул от одного воспоминания.
   -- Теперь скажите, -- спросил его Кингстон, -- вы, конечно, помните вашу собственную родину. Где вам нравится больше, здесь или там?
   -- Ашанти -- хорошая страна, Барбадос -- хорошая страна. Ашанти не работать, денег не иметь; здесь много работать, много денег.
   -- Да; но где хотелось бы вам жить, здесь или там?
   -- Не знать, масса. Хотел найти страну, где не работать и много денег иметь. Здесь мужчины работать, а женщины только болтать. В моя страна -- мужчины не работать, женщины делать все и кормить мужчин.
   -- А что же делают мужчины?
   -- Мужчины, cap, -- гордо ответил черный, -- сражаться, мужчины убивать.
   -- И только?
   -- Да, cap.
   -- Значит, если бы вы вернулись в страну ашантиев, вы остались бы там?
   -- Да, cap; не работать, спать целый день, заставить женщин кормить себя.
   -- До чего укореняются ранние привычки, -- заметил Беркрофт. -- Этот человек, свободный, живущий в цивилизованной стране, хотел бы вернуться к праздной, невежественной жизни.
   -- Да, то же самое скажет вам всякий невольник, не родившийся здесь. Нужно, чтобы прошло, по крайней мере, два поколения, чтобы уничтожить их дикость.
   Ньютон пробыл в доме мистера Кингстона более трех недель. Наконец бриг был нагружен и, готовый, дожидался конвоирующих судов, чтобы снова уйти в Англию.
   В это время произошло неожиданное событие. Капитан одного крупного судна, принадлежавшего тому же владельцу, что и "Элиза и Джейн", влюбился в богатую вдову, жительницу острова, женился на ней и покинул морскую службу.
   Мистер Беркрофт был назначен командиром этого большого корабля, а капитаном судна "Элиза и Джейн" назначили Джексона. Это было ужасным ударом для Ньютона, так как Беркрофт не мог взять его с собой, потому что все места на том судне были заняты.
   Сперва Ньютон хотел бросить бриг, но Беркрофт и Кингстон убедили его выполнить обратный рейс; тем более что он теперь занял место первого помощника капитана и, нарушив контракт, заплатил бы большую неустойку. Вдобавок Беркрофт уверил его, что на родине устроит ему место на том судне, капитаном которого сделается сам.
   С тяжелым чувством вступил Ньютон на палубу брига и прежде всего увидел Джексона с большим брусом в руках, которым он только что свалил с ног матроса. Заметив Ньютона, Джексон с бешенством посмотрел на него и, осклабившись, заметил:
   -- Вот чего могут ждать непокорные на моем бриге. Ньютон ничего не ответил, а Джексон ушел на бак, где остальная часть экипажа поднимала из воды при помощи ворота якорь. Ньютон подошел к лежавшему моряку; железный брус пробил ему череп.
   С помощью каютного слуги Форстер отнес раненого на его койку, а сам стал на руль, так как якорь брига уже подняли. Через четверть часа судно распустило паруса и шло вслед за военным фрегатом, который направлялся к другим островам, чтобы взять с собой купцов, поджидавших конвоиров.
   -- Если вы надеетесь, что место старшего помощника легкое дело, то ошибаетесь, -- в тот же день сказал Ньютону Джексон. -- Вы долго бездельничали, теперь вам придется работать вдвое больше или подчиняться последствиям. Не то... будь я проклят.
   -- Я буду исполнять мой долг, мистер Джексон, -- ответил молодой человек, -- и последствий не боюсь.
   -- Вот как? Вы, кажется, видели, как я сию минуту распорядился с лентяем. Берегитесь его судьбы.
   -- Я ничего не предвижу, ничего не боюсь, мистер Джексон. А если дело дойдет до брусьев -- посмотрим. И знайте, сэр, я убежден, что через несколько часов вы подосадуете на себя, потому что, мне кажется, тому матросу грозит опасность. Даже теперь я умоляю вас потребовать медицинскую помощь с фрегата. Я требую этого.
   -- Требуйте, если осмелитесь! Я, сэр, капитан брига. Этот мошенник может умирать!
   Ньютон ничего не ответил. Он решил не доводить дела до настоящих резкостей и три дня исполнял все, хотя бы неприятные приказания. В это время раненому становилось постепенно хуже; его болезнь быстро усиливалась, и на пятые сутки у него начался бред и сильнейший жар. Ньютон опять заговорил о медицинской помощи с фрегата. Испуганный Джексон встретил это предложение целым градом оскорблений и в конце концов отказал наотрез.
   Экипаж брига стал роптать, все собрались на носу и то я дело, поглядывая на фрегат, перешептывались между собой. Но матросы боялись Джексона, и никто из них не решился высказаться. Джексон расхаживал взад и вперед по палубе; раздраженный, взволнованный, он прислушивался к безумному бреду своей жертвы, крики которой разносились по бригу.
   В конце вечера матросы воспользовались тем, что капитан ушел с палубы, обступили Ньютона и заявили ему, что они пошлют на фрегат за медицинской помощью для своего товарища, будет ли это угодно мистеру Джексону, или нет. В середине разговора Джексон, подметивший шум на баке, вышел из каюты, услыхал все, что говорилось, обвинил Ньютона в попытке поднять мятеж, велел Форстеру пройти вниз и сказал, что утром отправит своего помощника на фрегат с тем, чтобы его там подвергли заключению.
   -- Я исполню ваше приказание, потому что вы -- командир судна, и надеюсь только, что вы не отмените вашего решения войти в сношения с фрегатом, -- сказал Ньютон и спустился по лесенке кают-кампании.
   Однако Джексон, слыша все ослабевавшие крики больного матроса, побоялся привести в исполнение свои слова. Ночь сгущалась. Он был на палубе и стал убирать один парус за другим; ход брига замедлился, и судно отстало от остальной флотилии.
   На следующее утро в виду не было ни одного купца; тогда, под предлогом желания догнать их, Джексон распустил все паруса и изменил курс так, чтобы пройти между двумя показавшимися островами. Только один
   Ньютон знал правила навигации, и только он один мог бы объяснить, что они уходят в сторону от других судов, но он был заключен в трюме.
   Около двенадцати часов бедный матрос вздохнул в последний раз. Джексон ждал этого и знал, как поступить. Между тем матросы роптали; они хотели захватить капитана и попросить Ньютона взять на себя команду судна, сошли под палубу и сделали Форстеру это предложение, но он отказался, заметив, что, пока закон не докажет, что капитан убил их товарища, его нельзя считать виновным и лишать командования судном.
   Матросы неохотно подчинились ему и принялись за выполнение своих обязанностей на палубе.
   Джексон теперь совершенно изменил обращение с ними, стал ласков и даже начал выдавать лишние порции спиртных напитков. Ньютона он по-прежнему держал под арестом. Дело в том, что Джексон, зная о суде, ждавшем его на родине, решил разбить бриг на рифах, потом бежать на один из французских островов. По его настоянию тело убитого бросили за борт. Это исполнили несколько матросов, которых он подпоил.
   Ньютон, пробывший в трюме четыре дня, уже лег в гамак, как вдруг его разбудил внезапный толчок и шум падения мачт за борт. Вода быстро вливалась в судно, и это доказало ему, что шлюпки -- единственное спасение.
   Страшный крик в темноте, шум быстрых шагов, смешанные голоса, удары волн -- все говорило об опасности. Форстер кое-как накинул на себя платье и кинулся к двери. Боже! Каков был его ужас, когда он понял, что она закрыта снаружи. Он сообразил, что это сделал Джексон (и не ошибся), но, недолго раздумывая, принялся стараться спастись. Ньютон уперся плечами в стену, а ногами в дверь и, придав телу почти горизонтальное положение, напряг все силы, чтобы выломать ее. Замок сломался, но дверь отворилась всего дюйма на два, потому что Джексон привалил к ней громадный канат, который не могли бы сдвинуть пять человек. Обезумев при мысли, что он погибнет из-за такого предательства, Ньютон снова напряг все усилия, но без успеха. А снаружи слышались голоса моряков, которые спрашивали, где весла и другие принадлежности шлюпок; и это доказывало ему, что каждая минута промедления -- все равно, что новый гвоздь, вбитый в крышку его гроба. Все попытки не приводили ни к чему. Наконец Ньютону пришло в голову, что канат (он его ощупал через дверную щель) запирал только нижнюю часть двери, что следовало выломать ее верхнюю половину, и наконец ему удалось разбить в щепки верхний щит. Ньютон выбежал на палубу.
   Ни экипажа, ни шлюпок! Он закричал -- ответа не было. Он напряг зрение -- шлюпки исчезли в темноте. И Ньютон, сломленный усталостью и отчаянием, без чувств упал на палубу.
  
  

Глава XV

   Расскажем, что происходило, пока Ньютон силился вырваться из своей тюрьмы. В час пополуночи Джексон рассчитал, что бриг скоро наскочит на риф, и стал на руль. Раньше он потихоньку ярд за ярдом свернул тяжелый канат подле двери в каюту Ньютона.
   Когда бриг с силой налетел на риф, Джексон сделал заранее обдуманные распоряжения, но именно хладнокровие и спокойствие капитана погубили его. Если бы матросы все сразу кинулись в вельбот, Джексон, вероятно, прошел бы с остальными, и они в суматохе забыли бы о Ньютоне. Но его спокойствие вернуло им уверенность и дало возможность опомниться. Все уже были в вельботе, на его дно положили необходимые вещи, когда один из матросов позвал Ньютона.
   -- Пропади он! Спасайтесь, молодцы. Скорее, -- ответил капитан.
   -- Нет, не уйдем без мистера Ньютона, -- в один голос крикнул экипаж. -- Том Уильяме, сбегай вниз, погляди, где он. Он, вероятно, спит дьявольски крепко.
   Матрос сбежал вниз, услышал, как Ньютон бьется в каюте, и увидел свернутый канат. Он поднялся на палубу, рассказал товарищам обо всем и прибавил:
   -- Нужно полчаса, чтобы вытащить бедняка, но через десять минут от брига останутся одни щепки.
   -- Это вы, негодный убийца, сделали это, -- крикнул он Джексону. -- Вот что, ребята, если бедному мистеру Ньютону суждено погибнуть, пусть этот мошенник погибает с ним.
   Джексон хотел прыгнуть в вельбот, но от удара багром упал без чувств на палубу.
   Теперь волны так высоко подняли бриг на риф, что он крепко засел ita нем, и, благодаря начавшемуся отливу, волны гораздо меньше бились о бок судна. Солнце вставало; стало совсем светло, когда Джексон очнулся. Почувствовав, что вода касается его ног, он поднялся, пошел к подветренному борту судна и по дороге натолкнулся на Форстера. Толчок заставил Ньютона прийти в себя Но оба были так изумлены, что долго не могли овладеть собой. Однако когда Джексон оправился, он кинулся на ненавистного человека; Ньютон же схватив болт, приготовился к обороне. И оба замерли в молчании; Джексон, мозг которого был слишком потрясен разными чувствами, не вынес этого нового волнения и опять без чувств упал на доски.
   Теперь Ньютон огляделся. Благодаря отливу, повсюду виднелись коралловые рифы и песчаные мели, разделенные глубокими протоками, по которым неслась отливающая вода. Бриг засел на твердой массе коралла; в глубине виднелись залитые морем коралловые ветви, однако было ясно, что во время прилива вода покрывала весь риф; маленькая лодка еще висела на корме, и Ньютон мог бы спастись в ней при помощи весел и паруса.
   И, не теряя времени, Ньютон стал готовиться к отплытию, достал весла, мачту, свежую воду, мяса, вина; всю провизию он спрятал в ящик под кормовой скамейкой лодки, туда же положил компас.
   Все было готово. Но Ньютон не мог бросить Джексона, несмотря на все. Он подошел к нему, приподнял его. Капитан пришел в себя, точно очнувшись от глубокого сна, и посмотрел на Ньютона, который, в виде предосторожности, по-прежнему держал железный болт.
   -- Мистер Джексон, -- сказал Ньютон, -- шлюпка готова, я сейчас отчалю.
   Джексон вспомнил все, что случилось ночью, и совсем упал духом. Он видел, что Форстер сильнее его.
   -- Отчалите... Не без меня! -- вскрикнул он, становясь на колени. -- Во имя милосердия, простате меня. Я был пьян. А пьяный я ничего не помню. Не бросайте мрня. Я буду слушаться всех ваших приказаний, все исполнять, право же, мистер Ньютон.
   -- Мне этого не нужно, -- ответил Ньютон. -- Только оставьте вашу ненависть ко мне и постарайтесь спастись. За все прежнее да простит вас Бог, как я вас прощаю. Ну, идемте в шлюпку.
   -- Они молча отчалили. Море успокоилось, дул легкий ветер. Ньютон еще раньше заметил два островка, которые, как он предполагал, никогда не покрывались водой к ближайшему из них, лежавшему милях в двух от рифа, Форстер направил шлюпку. Только к вечеру они достигли острова и, истомленные усталостью, упали на песок. Немного отдохнув, Ньютон принес из шлюпки кое-какие запасы, и оба молча подкрепили силы, а потом легли спать. Ньютон все еще боялся Джексона и притворялся спящим, пока ровное дыхание капитана не доказало ему, что он спит. Тогда и сам Форстер заснул. Он проспал часа три, вдруг его разбудил звук, похожий на хлопанье паруса. Ньютон поднялся, подбежал к воде и увидел, что Джексон отплывает от берега на шлюпке. Форстер кинулся а воду, чтобы поймать его, но лодка уже была на глубине, и негодный человек только насмешливо помахал ему рукой.
   -- Низкий предатель! -- крикнул Ньютон. -- Для того ли я спас тебя? О, здесь мне придется умереть голодной смертью. Но да сбудется воля Божья!
   И он опустился на песок, закрыв лицо руками.
  
  

Глава XVI

   Через несколько минут к молодому человеку вернулось его обычное мужество, и он решил употребить все усилия, чтобы спастись.
   Ньютон пошел вдоль отмели в надежде найти раковин, чтобы поесть их, но не отыскал ничего и понял, что остаться на этом острове было все равно, что обречь себя на голодную смерть. Здесь не было ни одного дерева, зато соседний покрывал лес, следовательно, нужно было, во что бы то ни стало, переправиться туда.
   Ньютон решил выждать, чтобы сила отлива немного ослабела, и тогда попытаться плыть. Отлив направлялся в сторону лесистого острова, но в настоящее время был так силен, что мог бы пронести пловца мимо берега.
   Наконец Ньютон вошел в море и, поручив себя провидению, двинулся к подветренной стороне острова в надежде, что течение воды поможет ему подвинуться и к берегу. Все шло хорошо до середины протоки, где вода неслась с ужасной быстротой. Она увлекла пловца.
   Ньютон боролся с нею изо всех сил, боясь, что ее сила пронесет его мимо острова. Вот он поравнялся с его крайним мысом и еще удвоили свои усилия, но когда Форстер был уже всего в десяти ярдах от берега, волны подхватили его и закрутили. Нависшие кусты были его единственной надеждой; четырьмя отчаянными взмахами он подплыл к ним и схватился за ветку... Она сломалась, и течение понесло Ньютона в широкий океан.
   Форстер подчинился судьбе, перестал бороться и лег на спину; его силы истощились. Он молился, глядя на чистое, ясное небо. Вдруг что-то под водой ударило его по плечу, ему представилось, что близ него акула или другое яростное морское чудовище, и слегка вскрикнул, но в следующую секунду течение повернуло его, и он с удивлением увидел, что вода принесла его на мель. Ньютон поднялся на ноги; он стоял, погружаясь всего на фут в воду. Отлив почти окончился. Было около девяти часов утра, и солнце светило ярко. Ньютон, ослабевший от голода, даже не мог себе сказать, рад ли он этому временному спасению. Он знал, что снова поднимется вода, и чувствовал, что силы не дадут ему возможности доплыть до того острова, на который он пытался добраться, тем более что до берега было около двух миль.
   Как и предвидел Ньютон, после короткого перерыва затишья вода снова стала быстро подниматься вокруг него. Ветер тоже усилился, океан покрылся рябью, и по мере подъема воды увеличивались и волны. Ньютон пробыл четыре часа в море; прилив усиливался. Вода теперь доходила ему до подмышек, и он с трудом мог держаться на ногах. Надежда его угасла, ум мутился. Ему чудилось, что он видит зеленые поля, города, людей, что вместе с приливом к нему подходит отец; Ньютон позвал , его на помощь. В ту же минуту молодой человек стал видеть действительно. На поверхности моря что-то чернело и приближалось к нему. Он с напряжением всматривался в неизвестный предмет и наконец, понял, что это или мертвый кит, или лодка, перевернувшаяся вверх килем. На счастье Ньютона, это была лодка. Вот прилив поднес ее ближе; когда она была всего в нескольких ярдах от Форстера, он поплыл к ней и вскоре уцепился за нее. Это была маленькая шлюпка, на которой предательски бежал Джексон.
   В три часа прилив достиг наибольшей высоты, в пять вода стала убывать, поэтому Ньютон мог сойти со шлюпки, которая остановилась подле высокой, незакрываемой приливом мели, и поставить ее правильно, килем вниз. Он заметил, что ее мачта упала, но еще была прикреплена к ней веревками; уцелел и парус. Весла, уключины -- все погибло; багор же был привязан к корме.
   Ньютон с ночи накануне ничего не ел и не пил я страшно мучился от жажды. Наконец он заметил, что ящик на корме шлюпки заперт.
   Форстер быстро открыл его и увидел, что те бутылки вина, которые он сам положил в лодку, целы. Он выбрал бутыль с сидром и сделал несколько глотков из нее. Силы Ньютона воскресли.
   К семи часам отлив дошел до максимума, лодка совсем высохла. Ньютон втащил ее на мель, забросил якорь на песок, а потом лег в шлюпку, прикрыв себя парусом. Шесть часов Ньютон не просыпался, потом снова выпил вина и задумался. Он решил добраться до одного из английских островов, которые были, как он знал, на расстоянии двухсот миль от него.
   Правда, весла пропали, но руль, по счастью, был прикреплен на петлях, и днем он поставил мачту и отплыл, судя по солнцу, направляясь к английским островам. С наступлением ночи он держал курс по звездам.
   Наступил следующий день, лодка хорошо шла по ветру, но земли не было в виду. Ньютон опять выпил сидра и вина.
   На следующую ночь он с трудом мог не закрывать глаз, но все же не покидал руля. Забрезжил новый день, и Ньютон обессилел, но все же до заката вел шлюпку.
   Земли все еще не было видно, и сон сморил его. Он обвязал палец бичевкой от грота, чтобы, если ветер усилится, толчок паруса разбудил его, и заснул.
  
  

Глава XVII

   Риф, о который разбился бриг, принадлежал к той гряде, которая тянется на юг от Виргинских островов. Ньютон хотел вести свою лодку прямо на юг, и лодка держала тот же курс; но так как в ней была только одна тяжесть -- Ньютон находился на корме, -- парус плохо забирал ветер. А Ньютон спал до того крепко, что ни подергивание грота, ни прыжки шлюпки, ничто на вывело его из оцепенения. Только на рассвете он внезапно очнулся от толчка, который заставил его свалиться с кормовой скамьи. Ньютон пришел в себя и увидел, что шлюпка стоит подле судна. Он налетел на маленькую шхуну, стоявшую на якоре. Видя, что шлюпка готова пронестись мимо, он одним прыжком очутился на палубе судна.
   -- Ах, Боже мой, англичане, англичане. Мы в плену! -- закричал единственный человек, бывший на палубе. Он быстро вскочил и нырнул в дюк.
   Шхуна, на которой очутился Ньютон, перевозила сахар с плантаций, окружавших Бакстер (порт Гваделупы), в Европу; шлюпка Ньютона так сильно уклонилась на юг, что подошла к этому острову.
   Шхуна стояла на якоре в устье маленькой реки и ждала груза.
   Экипаж шхуны состоял из невольников и находился в таком же точно положении, что и Ньютон: все матросы крепко спали. Толчок разбудил их, но все они были внизу, кроме одного, так хорошо стоявшего на вахте.
   Несмотря на свое истощение, Ньютон невольно улыбнулся. Он желал поскорее переговорить с людьми, бывшими на судне, и в ожидании сел на канат. Вот высунулась черная голова, осмотрелась и снова исчезла; потом через несколько минут показалась еще одна; очевидно, негры успокоились, видя на палубе только одного, вполне безоружного человека. Наконец показалась опять первая, седая от старости, голова негра. Она спросила Ньютона по-французски, кто он и что ему нужно. Форстер, не поняв ни слова, покачал головой и знаками показал, что защищаться он не может. Седая голова снова исчезла, и вскоре из люка на бак прокралось человек десять негров; каждый захватил оружие или палку, словом, что-либо, что могло послужить ему орудием защиты. Они стояли, пока не собрались все; наконец, по сигналу седого вожака, толпой двинулись к Ньютону. Тот поднялся с места и показал на свою лодку, которую волны уже отнесли на четверть мили от шхуны, и постарался жестами объяснить, что его корабль разбился.
   -- Вероятно, это бедняга, потерпевший кораблекрушение, -- сказал по-французски старый негр, которому, по-видимому, была поручена шхуна. -- Густав-Адольф, ты говоришь по-английски, расспроси его.
   Густав-Адольф, маленький, жирный, подошел к Форстеру и начал свои обязанности переводчика, сказав по-английски:
   -- Ну, того... Погуби Бог!.. Да, это англичанин, -- тотчас же по-французски объяснил он.
   -- Дальше, -- приказал старый негр.
   -- Да, говорю, откуда вы? -- спросил Густав-Адольф,
   -- Барбадос, -- ответил Форстер.
   -- Monsieur, он из Барбадоса, -- обратился переводчик к старику.
   -- Дальше, -- сказал тот.
   -- Я говорю, куда?
   -- Куда я отправлялся? -- спросил Ньютон и прибавил: -- На дно!
   -- Monsieur, он шел к гавани "На Дно".
   -- "На Дно"! -- повторил старый негр. -- Да где же этот порт?
   Началось общее совещание. Никто не знал порта "На Дно" в Вест-Индии.
   -- Густав-Адольф, спроси его, это английский порт или французский, -- приказал старик.
   -- Я говорю, английский порт "На Дно"?
   -- Нет, -- ответил Ньютон, которого позабавила его ошибка. -- Международный.
   -- Международный, -- сказал по-французски переводчик.
   -- Спроси-ка, на каком острове? Густав-Адольф задал вопрос.
   Ньютон страдал от голода и жажды, а потому не хотел продолжать этого забавного разговора и знаками попросил дать ему напиться и поесть.
   Просьбу Ньютона исполнили, дали ему и есть, и пить, то есть принесли бананов, кусок соленой рыбы, кувшин воды.
   После этого парус подняли с целью доставить пленника к властям, и через два часа шхуна бросила якорь. И при подъеме, и при опускании якоря негры страшно суетились и шумели Приказания негритянского капитана грохотали, как гром.
   Скоро спустили шлюпку, в нее сел Густав-Адольф; капитан переоделся в самый свой по-негритянски нарядный костюм, тоже сошел в лодку и знаком позвал с собой Ньютона. Вскоре шлюпка подошла к пристани.
   -- Густав-Адольф, иди, -- приказал старый негр, -- и карауль пленника.
   С этими словами капитан пошел к большому белому дому, окруженному строениями и возвышавшемуся ярдах в двухстах от берега реки. Густав-Адольф и пленник двинулись за ним. Ньютона тотчас же окружила толпа негров и негритянок, которые забрасывали вопросами Густава-Адольфа и капитана, но ни тот, ни другой не снисходили до ответов.
   -- Где господин де Фонтанж? -- спросил старый негр.
   -- Спит, -- ответил тонкий женский голос. Капитан был озадачен, никто не решался разбудить хозяина дома.
   -- А госпожа де Фонтанж?
   -- Она в своей комнате.
   Новая беда: войти туда негр не смел. И капитан провел к себе Ньютона и там рассказал старухе-негритянке, своей жене, о том, как Ньютон попал на шхуну.
  
  

Глава XVIII

   Невольницы, не узнавшие истории Ньютона, прошли в комнату своей госпожи. Они хотели разбудить в ней любопытство и, благодаря этому, узнать историю молодого англичанина.
   Госпожа де Фонтанж сидела у себя в будуаре, оклеенном красивыми обоями, изображавшими сцены из истории Павла и Виргинии. Пол устилала циновка, на ней лежали маленькие персидские ковры. На мраморных столиках красовались безделушки, французские духи, вазы с чудными тропическими цветами. В комнате были балконные двери; в простенках блестели зеркала. Хозяйка будуара полулежала на оттоманке; подле нее стояли четыре невольницы-метиски; другие, разместившись на маленьких персидских коврах, давили лепестки померанцевых цветов, чтобы наполнить комнату благоуханием. Единственным чистокровным негром тут был мальчик лет шести в фантастическом костюме; он сидел в уголке и казался мрачным.
   Де Фонтанж была креолкой, то есть родилась в Вест-Индии от французских родителей; она получила воспитание во Франции, четырнадцати лет вернулась на Гваделупу и скоро вышла замуж за видного офицера, брата губернатора. Она была мала ростом, но сложена, как статуя, с маленькими до смешного ножками. Ее правильное лицо порой теряло ленивое выражение и тогда оживало. Большие карие глаза, красиво очерченные брови, длинные ресницы, густые темные волосы, греческий носик, крошечный рот и нежный цвет лица делали ее красавицей. И ей было всего восемнадцать лет.
   -- Обмахивай меня веером, Нина, -- крикнула она невольнице, стоявшей близ ее изголовья с большим веером из перьев страуса.
   -- Хорошо, сударыня.
   -- Маши, Каролина, мне на руки.
   -- Хорошо, сударыня.
   -- Ноги, ноги, Мими!
   -- Слушаюсь.
   -- Луиза, -- томно проговорила де Фонтанж, -- сахарной воды!
   -- Сейчас, сударыня.
   -- Нет, не хочу. Но у меня страшная жажда. Маншетта, вишневой воды.
   -- Слушаю, сударыня.
   -- Нет, лучше лимонаду. Шарлотта, принеси лимонаду.
   -- Сейчас, сударыня. -- И Шарлотта ушла.
   -- Ах, что за жара. Как ты ленишься, Мими. Обвевай меня поскорее. А где барин?
   -- Барин спит.
   -- Счастливый. А где Купидон?
   -- Тут, сударыня. Он дуется в углу.
   -- А в чем он провинился?
   -- Украл жареную индюшку и всю съел.
   -- О, шалун. Сюда, Купидон. Негритенок подошел к оттоманке.
   -- Купидон, -- сказала ему креолка, -- ты съел целую индейку. Нехорошо, дружок, ты заболеешь. Ты понимаешь, что сделал глупость?
   Купидон не ответил. Он опустил голову и еще больше надул губы.
   -- Знай, что ты воришка.
   Он не соблаговолил ответить.
   -- Иди прочь и не смей подходить ко мне, -- сказала ему хозяйка.
   Пришла Шарлотта с лимонадом и рассказала своей госпоже, что Никола, который водил шхуну, пришел с европейцем-пленником. Это составляло целое событие, и любопытство креолки проснулось.
   -- Он красивый, Шарлотта?
   -- Да, очень.
   -- А где барин?
   -- Спит.
   -- Надо его разбудить. Поклонись ему, Селеста, скажи, что я очень заболела и хочу видеть его.
   -- Слушаюсь, -- ответила невольница и, встав, уронила на пол апельсиновые цветы.
   Вскоре в будуаре госпожи де Фонтанж появился ее муж, одетый в белый полотняный костюм. Он задал ей несколько вежливых вопросов, услыхал от нее о появлении Ньютона и замечание, что ей было бы интересно, если бы пленника допросили при ней.
   Форстера потребовали в будуар. Де Фонтанж, отлично говоривший по-английски, узнал от молодого моряка историю его несчастий и перевел отчет Ньютона жене.
   -- Это красивый малый, -- сказал де Фонтанж, -- но что делать? Он -- пленник; придется отправить его к брату.
   -- Нет, Фонтанж, дай ему платья и погоди отсылать.
   -- Зачем, друг мой?
   -- Я хочу выучить его французскому языку.
   -- Нельзя, дорогая, он пленник.
   -- Можно, господин де Фонтанж, -- ответила она.
   -- Я боюсь...
   -- А я нет.
   -- Я не хочу.
   -- А я хочу.
   -- Нужно быть благоразумной.
   -- Нужно меня слушаться.
   -- Но!
   -- Тс-с, -- ответила молодая женщина, -- дело решено. Господин губернатор не говорит по-английски. Необходимо, чтобы молодой человек научился нашему языку, и я хочу его учить. До свидания, Фонтанж.
  
  

Глава XIX

   Де Фонтанж знал, что нельзя спорить с капризной женой. Он призвал Ньютона и взял с него честное слово не делать попыток к бегству, пока он останется в его доме. Ньютон согласился.
   Де Фонтанж попросил Форстера воспользоваться частью его гардероба, предложил прекрасный обед и отличную комнату для ночлега.
   На следующий день, около двенадцати часов, Форстера снова отвели в будуар госпожи де Фонтанж.
   -- Здравствуйте, -- сказала она. Ньютон, ничего не поняв, ответил поклоном.
   -- Как ваше имя?
   Ньютон, снова ничего не поняв, ответил новым поклоном.
   -- Он не понимает, -- заметила Мими.
   -- Ах, как это скучно! Послушайте, -- сказала креолка, указывая на себя, и прибавила: -- Я госпожа де Фонтанж, а вы? -- и она указала на него.
   -- Ньютон Форстер.
   -- Ньютон Фаста! Ага! Дело налаживается, -- сказала она. -- Теперь, дети, все скажите ему свои имена.
   -- Я -- Мими, -- произнесла одна девушка, подходя к Форстеру.
   -- Я -- Шарлотта.
   -- Я -- Луиза.
   -- Я -- Селеста,
   -- Я -- Нина.
   -- Я -- Каролина.
   -- Я -- Маншетта.
   -- А я -- Купидон, -- закончил негритенок, выбежав вперед и снова прячась в угол.
   Ньютон повторил каждое имя. Потом, по приглашению хозяйки дома, сел на стул.
   -- Скажите ему названия всех вещей, -- приказала она.
   -- Слушаю, сударыня, -- ответила Мими и, подойдя к Ньютону с веером, сказала по-французски: -- Веер.
   -- Веер, -- повторил Ньютон.
   -- Флакон, -- сказала Шарлотта, показывая склянку с одеколоном.
   -- Стул.
   -- Платок.
   -- Часы.
   -- Диван.
   -- Красивый малый, -- закричал Купидон и, подбежав, показал на себя.
   Все засмеялись. Урок продолжался. Но когда все вещи были названы, наступил перерыв. Нельзя создать разговора из одних существительных.
   -- Ах, Боже мой, -- вскрикнула госпожа де Фонтанж, -- нужно позвать Фонтанжа! Поди за ним, Луиза.
   Когда ее муж пришел, молодая женщина сказала ему о своем затруднении. Де Фонтанж засмеялся и объяснил Ньютону положение дел; потом, с помощью Фонтанжа, стали составлять многие фразы; некоторые из них вызывали веселый смех.
   Через час Фонтанж и Ньютон откланялись.
   -- Если вам также хочется научиться говорить по-французски, как моей жене научить вас нашему языку, лучше приходите по утрам ко мне, я с удовольствием помогу вам в этом деле; надеюсь, что благодаря грамматике и словарю, вы вскоре станете вести разговоры с госпожой де Фонтанж или даже с ее черным пажом.
   Ньютон поблагодарил его. Начались утренние уроки, дневные практические занятия продолжались.
   Три месяца Ньютон прожил в Ле Дезире в доме супругов Фонтанж, м они оба привязались к нему. Теперь он очень сносно говорил по-французски и занимал их рассказами о своих приключениях.
   Надо заметить, что, живя у Фонтанжей, молодой Форстер понял, что невольники могут жить вполне счастливо.
   Однажды утром, вскоре после того, как Ньютон позавтракал с хозяином дома и прошел в будуар, туда принесли письмо. Оно было от губернатора, который писал брату, что ему стало известно о пребывании в его доме пленника, и предписывал немедленно доставить его в губернаторский дом. Во избежание отказа он прислал капитана с отрядом солдат, окружившим плантацию.
   Госпожа де Фонтанж пришла в ужас.
   -- Бедный; ах, варвары! -- вскрикнула она. -- Бедный господин Ньютон. Его отведут в тюрьму!
   -- В тюрьму? -- хором вскрикнули черные девушки. -- О Боже!
   Поздно вечером Фонтанж и Ньютон приехали в Басстер, и губернатор, маркиз де Фонтанж, немедленно принял их. Он очень был недоволен тем, что Форстер так долго пробыл в доме его брата, но тот объяснил, какие несчастья пришлось вынести Ньютону, каким путем он попал в плен, и в заключение открыл настоящую причину его пребывания в Ле Дезире.
   Губернатор заговорил с Форстером, и тот рассказал ему всю свою историю. По-видимому, обстоятельства кораблекрушения поразили маркиза; он заметил, что, благодаря всему случившемуся, нельзя считать Ньютона пленником, прибавив, что, при первом же удобном случае, он отпустит его на свободу. Ньютон искренне поблагодарил маркиза и ушел с Фонтанжем.
   -- Мой брат очень сочувствует всем потерпевшим кораблекрушение, -- заметил Фонтанж, когда они вышли из комнаты. -- Бедный; семь лет тому назад его жена и единственное дитя, крошка-дочь, погибли на корабле, который шел в Гавр. С тех пор об этом судне никто никогда не слыхал.
   -- А в каком году это случилось?
   -- Осенью 17.. года.
   -- Той зимой близ нашего берега разбилось много судов, -- ответил Ньютон. -- Я сам, служа на береговом судне, собрал много вещей с французских кораблей. И у меня есть кое-что ценное.
   -- Что именно?
   -- Большой сундук с принадлежностями дамского и детского туалета, несколько документов и драгоценностей. Но я уже довольно давно видел все это и плохо помню вещи.
   -- Как странно, что вы не могли узнать имена владельцев этих вещей.
   -- На них были французские буквы.
   -- А вы их помните?
   -- Отлично помню, на дамских вещах стояло "Л. де М. ", на детских -- "Ж де Ф. ".
   -- Боже! -- вскрикнул Фонтанж. -- Это, вероятно, вещи маркизы де Фонтанж. На ее белье были заглавные буквы ее имени и девичьей фамилии -- Луиза де Монморанси. Малютку звали Жюли де Фонтанж. Мой брат хотел отправиться на том же судне, но фрегат, на котором отплыл его заместитель, новый губернатор, попал в руки английской эскадры, и маркизу пришлось остаться здесь.
   -- Значит, эти вещи несомненно принадлежат ему. Как хотелось бы мне сказать маркизу, что его жена и дочь спаслись, но этого, к несчастью, конечно, не случилось. Вы передадите маркизу то, что я сказал?
   -- Ни в каком случае; это только разбередит его рану. Вещи же пришлите, хотя брата не утешить, что они целы, а его жена и дочь погибли.
   Разговор на этом прервался.
   Ньютона весело встретили в Ле Дезире, где он прожил еще три недели.
   Когда от губернатора пришло известие, что маленькое судно отходит к Ямайке, Ньютон сердечно простился со своими друзьями, съездил поблагодарить губернатора и через три дня был уже в английской колонии.
  
  

Глава XX

   Ньютону очень хотелось поскорее очутиться дома? поэтому, прожив несколько дней в отеле, в котором бывало много морских офицеров, он явился к капитану одного фрегата, получившего приказание идти в Англию, и попросился на палубу его судна. Ньютон доказал, что освободился из плена законно, и его без дальнейших расспросов приняли на военный корабль. Капитан предложил ему столоваться в буфете артиллерийских офицеров за известную плату. В деньгах Форстер не нуждался: в одном из своих чемоданов он нашел мешок с золотыми монетами -- подарок великодушного Фонтанжа; там же лежала записка от госпожи де Фонтанж, которая желала ему счастья; в нее было вложено кольцо, которое он часто видел на пальце молодой женщины. Ньютон помнил о нуждавшемся отце и решил тратить по возможности меньше денег. Поэтому он постарался заранее узнать, во что обойдется ему путешествие, переговорил обо всем со старшим лейтенантом; тот в свою очередь потолковал с остальными, и в конце концов Ньютону предложили самые выгодные условия.
   Когда Ньютон впервые явился к капитану, он еле поверил, чтобы такому молодому человеку могли поручить командование прекрасным судном: это был девятнадцатилетний юноша, с тонкой фигурой, белолицый, безбородый.
   Дело, однако, объяснялось просто; в те времена не существовало правил, которые могли задерживать быстрое движение по службе. Капитан был сыном адмирала стоянки, и, прослужив некоторое время мичманом, он в течение двух месяцев получил много чинов и, наконец, чин капитана; после этого ему предоставили командовать одним из лучших фрегатов. Зато его старшим лейтенантом адмирал выбрал старого и опытного офицера.
   Капитан Каррингтон имел все недостатки, которые неизбежно являются в людях, слишком рано получивших власть. Он был самонадеян, порывисто горяч, самовластен. Зато обладал великодушием, в спокойные минуты добротой, большим мужеством, способностью откровенно признавать свои заблуждения.
   За час до заката молодой человек явился на фрегат; он был немного навеселе после прощальных возлияний с друзьями.
   Ньютон же, весело поужинав с новыми товарищами, лег в гамак.
   На следующее утро Ньютон заметил, что дует встречный ветер, и вскоре был свидетелем того, как юный капитан, желавший командовать, сделал несколько крупных ошибок, которые должен был исправить старший лейтенант. Глядя на эти промахи, не только офицеры, но и простые матросы исподтишка смеялись над Каррингтоном.
   Время шло; фрегат быстро летел к дорогой родине моряков, летел, точно живое существо.
   -- Я думаю, сэр, нам лучше взять рифы, -- сказал старший лейтенант, входя в каюту, где обедали капитан и несколько офицеров за столом, заставленным графинами и французскими бутылками.
   -- Фу, пустяки, мистер Ноурс, -- ответил лейтенанту Каррингтон, -- лучше присядьте, да выпейте с нами стакан вина.
   -- Благодарю вас, сэр, -- серьезно ответил старший лейтенант, -- извините меня, но пора пробить "по местам"..
   -- Хорошо; я не думал, что уже так поздно. Мистер Форстер, вы не берете бутылки?
   -- Благодарю вас, сэр, я выпил достаточно. Остальные офицеры ответили то же самое.
   -- Ну, если вы, джентльмены, не хотите вина, -- заметил капитан, -- пусть эконом даст нам кофе.
   Появился кофе и исчез. Офицеры откланялись и ушли; в каюту опять заглянул первый лейтенант и доложил, что была сделана перекличка.
   -- Все люди на местах, сэр, и все трезвы, -- сказал он. -- Только я боюсь, сэр, что если мы не возьмем рифов, мачты упадут.
   -- Погодите, мистер Ноурс, -- сказал капитан, -- я схожу на палубу и посмотрю сам.
   Каррингтон вышел на палубу. Матросы еще стояли в строю, и много глаз наблюдало за мачтами, которые гнулись, как хлысты.
   -- Не лучше ли велеть собрать паруса, сэр; сегодня налетают такие шквалы, -- заметил старший лейтенант.
   -- Право, мистер Ноурс, я не вижу необходимости... В ту же минуту две верхушки мачт упали, и сторожевой был сброшен с марса в воду.
   -- Человек за бортом! -- раздался крик. Весь хмель внезапно вылетел из головы Каррингтона, и через мгновение он кинулся выручать утопавшего, но скоро оказалось, что капитан еле может сам держаться на воде. Ньютон, заметив положение вещей, схватил два весла со шлюпки, висевшей на корме, прыгнул в воду и, прежде всего, подплыл к тонувшему, измученному матросу. Поместив весло под его руки, Форстер спокойно подплыл к Каррингтону и, дав ему весло, опять-таки спокойно поплыл рядом с ним. Тем временем спустили лодку; всех троих спасли. Капитан горячо поблагодарил Ньютона за помощь, а перед лейтенантом сознался в своем заблуждении. И офицеры, и матросы посмотрели на Форстера с глубоким уважением.
   Остаток плавания прошел без приключений, и в Плимуте Ньютон простился со всеми. Капитан Каррингтон, пожимая ему руку, попросил Ньютона, в случае нужды, воспользоваться его услугами.
   Дилижанс доставил молодого Форстера в Ливерпуль.
   Около четырех часов пополудни Ньютон подошел к порогу лавки отца и с восторгом увидел через окно его фигуру. Только бледность и худоба старика уничтожили радость Ньютона.
   Дверь стояла открытой настежь, и молодой человек вошел в комнату, держа в руке чемодан. Никлас ничего не услышал. С первого же взгляда Ньютон заметил, что лавка совсем опустела: исчезли даже стеклянные ящики на прилавке, где, бывало, лежали очки и против мелочи.
   -- Милый отец! -- крикнул Ньютон.
   -- Как? Что? -- произнес Никлас, вздрогнув, но не оглядываясь. -- Ба! Глупости... Он умер! -- продолжал старик, говоря с собой.
   -- Милый мой отец, я не умер. Посмотри, я здесь; Ньютон тут, живой и здоровый.
   -- Ньютон! -- сказал старик, поднимаясь с места, -- Это Ньютон! Милый мальчик, значит... значит, ты не умер?
   -- Нет, нет, отец, я жив и здоров, слава Господу.
   -- Благодарю Бога, -- сказал Никлас и, припав лицом к прилавку, залился слезами.
   Ньютон пробежал за прилавок, отделявший его от отца, и обнял старика. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.
   Наконец Никлас сказал:
   -- Ты голоден?
   -- Да, я со вчерашнего дня ничего не ел, -- ответил молодой человек, улыбаясь, хотя слезы текли по его лицу.
   -- А я уже два дня не ел, -- проговорил Никлас и в изнеможении прислонился к стеке.
   -- Боже, Боже, неужели? Где можно купить чего-нибудь?
   -- Тут, за углом.
   Ньютон убежал и через несколько минут вернулся о мясом, хлебом, ветчиной и кружкой пива. Принес он также тарелки, ножи и вилки, данные ему за плату. Он поставил все на прилавок перед отцом, и старик, не говоря ни слова, начал обедать; мясо исчезло, исчез и хлеб, кружка пива мгновенно опустела.
   -- Никогда не ел я обеда вкуснее, -- заметил Никлас, -- жаль только, что больше ничего не осталось.
   Ньютон, бывший только зрителем, снова отправился за провизией и на этот раз помог отцу ее уничтожить.
  
  

Глава XXI

   До возвращения судна, которое в Англию привел Беркрофт, Никлас аккуратно получал половину жалования Ньютона, но когда судовладелец узнал, что брив отошел от остальной флотилии, и с тех пор никто не слыхал о нем, он отказался давать деньги Форстеру, так как предполагал, что судно попало в плен. Никлас был принужден жить на собственные средства, следовательно, очень плохо. Потом вернулся экипаж брига, спасшийся в лодке, и принес весть о гибели Ньютона. После этого Никлас перестал приходить в контору владельцев судна, а капитан Беркрофт, не знавший, где живет старик, не сумел разыскать его, и, не вернись Ньютон вовремя, бедный оптик умер бы с голоду.
   Никлас сохранил вещи Фонтанжа, и Ньютон хотел, при первой же возможности, переслать их своему другу.
   Молодой человек знал, что кошелек Фонтанжа скоро иссякнет, и попросил у владельца брига места; тот ответил, что Ньютон -- несчастный моряк, и отказал. Во многих других местах ему также не посчастливилось; мистера Беркрофта не было в Англии: он ушел в плавание. Поступить на фрегат Каррингтона или на другой военный корабль Ньютон не мог, так как тогда ему пришлось бы оставить отца, не способного просуществовать без его помощи.
   Целый год бедный молодой человек бился, исполняя разную работу на судах, готовых к отплытию, но его дела шли все хуже и хуже, и он, наконец, предложил отцу переселиться куда-нибудь и в новом месте попытать счастья.
   -- Я и сам подумывал об этом, -- ответил Никлас. -- Переселиться в Лондон, там мое усовершенствование...
   -- А только на это мы и можем надеяться в Лондоне? -- с полуулыбкой ответил Ньютон.
   -- Нет; знаешь, я вспоминаю: в Лондоне у мёня есть брат Джон; Джок, как звали его дома. Я, правда, тридцать лет не видал его, но когда ты был в Вест-Индии, кто-то сказал мне, что он сделался знаменитым адвокатом и разбогател.
   Так и решили. Сделав из вещей Фонтанжа маленький сверток, с тремя фунтами в кармане и с кольцом госпожи де Фонтанж на мизинце, Ньютон повел отца в Лондон. Они шли пешком.
  
  

Глава XXII

   За это время малютка, которую спасли Робертсон и Эдуард Форстер, превратилась в хорошенькую восьмилетнюю девочку, веселую, румяную.
   Верного уже нет на свете, но его портрет висит над камином. Миссис Безлей совсем ослабела от ревматизма и старости, и дочь Робертсона исполняет ее обязанности. Все помыслы Эдуарда сосредоточиваются на его приемной дочери, которая горячо любит его.
   Миссис Безлей, рано потерявшая мужа, вообще не любила детей и мало заботилась о маленькой Амбре, но если она не принесла пользы ее воспитанию, то и не сделала ей вреда. По мере того, как девочка росла, усилилась и ее юная любознательность; Форстер старался утолять потребности ее ума разговорами и рассказами. Амбру научили азбуке, и в шесть лет она могла читать, но этим почти и ограничивалось ее обучение. Зато немногие вещи, составлявшие убранство маленькой комнаты Форстера, заменяли для Амбры книги.
   Маленький ковер с пеньковой основой уносил отца и дочь на север, откуда была взята пенька, к жителям холодных стран, к их обычаям, нравам, к их климату, занятиям и городам. Его шерстяной уток с различной окраской заставлял Эдуарда говорить о различных островах и странах, о произведениях их природы, искусства или промышленности.
   Точно какой-то волшебный экипаж, стол из красного дерева внезапно увозил их под тропики с чудными цветами и плодами, с пальмами, бананами, с удивительными животными и птицами.
   Вазочка на камине превращалась в огромный географический атлас Востока; слышались описания костюмов индусов и других народов, рассказы о великолепных тронах наследников пророков, об уме и об инстинкте слонов. Словом, все, что умел Эдуард Форстер уловить из природы и искусства во время своих странствований, развертывалось из этой вазочки.
   Нож и ложка не только помогали питаться телу, но и уму. Девочка входила в рудники, попадала в страны, где отыскивались различные металлы; узнавала, как их обрабатывают, что из них изготовляется, для чего служат сделанные из них вещи. Платье, занавеска -- все говорило ей.
   Вот как учили и занимали Амбру. Так, делая природу букварем, а искусство -- первой книгой для чтения, маленькая комната Эдуарда росла, ширилась, превращалась во вселенную.
   Несмотря на все это, Форстер понимал, что нужно дополнить воспитание Амбры. Также хотелось ему, чтобы, в случае его смерти, она не осталась совсем одинокой, без друзей и знакомых. С этой целью он часто брал ее с собой в большой помещичий дом лорда Эвелайна, с которым давно был в хороших отношениях, хотя до сих пор держался вдали от общества.
   Лорд Эвелайн любил Эдуарда, так как, начав морскую службу, находился на попечении Форстера. Это было много лет тому назад. Лорд скоро покинул службу, однако его дружеское расположение к Эдуарду не угасло.
   У отца лорда Эвелайна, о котором говорим мы, были три сына, и второй и третий, по английскому обычаю, должны были поступить в армию и флот.
   Отец их женился поздно и отошел в лучший мир, когда старший брат не достиг совершеннолетия; в то время второй служил в армии, а младший, мичман, впоследствии получивший титул, был в плавании под начальством Форстера.
   Однажды, через полгода после смерти старого лорда, старший Эвелайн и его второй брат, офицер, отправились кататься под парусом по озеру близ своего дома; из-за какой-то неосторожности лодка опрокинулась, и оба они погибли.
   О печальном событии послали известие капитану Л. , который командовал тем судном, где служил Эвелайн. В письме требовали немедленной отставки молодого мичмана.
   Капитан появился на палубе и послал за ним, спросив:
   -- Где он?
   -- На салинге, за небрежность, -- ответил первый лейтенант.
   -- Право, -- произнес Л., -- вы слишком суровы к нему, ведь мальчик -- всегда мальчик.
   -- Это несносная обезьяна, сэр, -- ответил удивленный лейтенант, знавший, что капитан часто наказывал молодого человека.
   -- Он всегда казался мне способным малым, мистер В., -- продолжал Л. -- И, знаете, мне не нравится, что вы вечно сажаете их на салинг. Во всяком случае, -- прибавил капитан, -- он перестанет беспокоить вас; он сейчас же выйдет в отставку, так как это теперь лорд Эвелайн.
   -- Фьють -- готово! -- мысленно сказал себе лейтенант.
   -- Пожалуйста, немедленно позовите его, мистер В., -- продолжал капитан, -- и помните, что ваша система мне не нравится.
   -- Конечно, сэр, только я не знаю, как в таком случае нужно наказывать этих молодых джентльменов, -- был ответ. -- Они ужасно непослушны. Вот, например, мичман Малькольм вчера отрубил четыре дюйма от хвоста вашего сеттера Понто на доске для рубки мяса, да еще уверяет, что это вышлс случайно.
   -- Как? Отрубил хвост моей собаке? Мистер Малькольм, -- крикнул капитан, -- вы отрубили хвост моей собаке?
   -- Я, сэр? -- спокойно отвечал юноша. -- Я не рубил,
   Понто сам отрубил себе хвост.
   -- Что такое, сэр? -- прогремел капитан.
   -- Извольте видеть, сэр, -- продолжал мичман, -- я рубил кусок мяса, собака стояла подле, вдруг повернулась и подставила свой хвост под нож.
   -- Ага! Сеттер подставил свой хвост? -- в бешенстве закричал Л. -- Подставьте-ка голову под ветер на верхней рее и ждите, пока вас не позовут. Мистер В., продержите его на салинге до заката.
   -- Хорошо, сэр, хорошо, -- ответил старший лейтенант.
   В это время мистер В. посмотрел вверх, чтобы позвать вниз нового лорда, но молодой человек проголодался и, думая, что капитан и лейтенант заняты, начал спускаться, чтобы съесть несколько сухарей и хлебнуть чаю из бутылки, зная, что один из его товарищей запрятал эту провизию в складки топселя. Посмотрев вверх, мистер В. увидел новое непослушание юного мичмана и решил, что его следует наказать, несмотря на волю капитана; и Эвелайн снова отправился на рею.
   -- Я позвал бы его вниз, -- пробормотал рассерженный лейтенант, -- но так как он лорд, пусть хорошенько познакомится со службой, раньше чем освободится, тогда он не станет присылать к нам других людей своего положения, которые будут мешать нашему служебному движению.
   Лейтенант своим соколиным взглядом заметил, что главный топсель топорщится. (Это было немудрено: наказанные мичманы складывали в его складки провизию).
   И вот мистер В. приказал матросам, бывшим на реях, "поправить паруса", а сам стал так, чтобы лучше видеть их работу.
   -- Подтяни, опусти!
   Парус скользнул вниз, и вниз полетела бутылка с чаем, сухарь... как раз на лицо лейтенанта, смотревшего вверх; бутыль выбила у него три зуба спереди и рассекла ему губу и подбородок.
   Эвелайн, видевший катастрофу, был в восторге; остальные мичманы окружили своего начальника, выражали ему сочувствие, а между собой перемигивались и строили друг другу гримасы. Наконец первый лейтенант ушел в каюту, и молодежь перестала сдерживать смех. Скоро мистер В. вышел с повязкой на лице; мичманов спросили, кто спрятал бутылку в складки паруса. Никто ничего не помнил. Обратились к Эвелайну, как к последнему средству, и позвали его вниз.
   -- Ну, сэр, -- сказал мистер В., -- или прямо скажите, кто поднял бутылку туда, или, даю вам слово, вы завтра утром уже не будете больше на службе во флоте. Не старайтесь меня уверить, будто вы не знаете, кто сделал это; вы должны знать.
   -- Я знаю, -- смело сказал молодой человек, -- но не скажу.
   -- Тогда или вы, или я должны уйти из флота его величества, -- сказал В. -- Послать людей в первый катер, -- прибавил он.
   Когда это было исполнено, лейтенант, по приказанию капитана, послал на берег несколько бумаг. (Капитан уже был на берегу).
   Катер вернулся; послали за клерком, и мистер В. попросил его написать бумагу об отставке мистера Эвелайна, как полагали офицеры и мичманы, за его непослушание (В. сохранил секрет). Бедного мальчика, который думал, что вся его будущность погибла, отправили на берег. Слезы так и катились у него по щекам, вызванные ласковыми прощальными приветствиями товарищей и мыслью о своем унижении. Между тем настоящим виновным был другой мичман, Малькольм, тот самый, который, в угоду капитану, отправился на рею за то, что собака Понто "отрубила себе хвост". Старший лейтенант, занятый своими собственными неприятностями, забыл о нем. И только в девять часов вечера Малькольм нашел, что он достаточно долго отсидел на рее, и решил спуститься вниз. Ему рассказали обо всем, что произошло.
   Юноша тотчас же написал капитану письмо, признал в нем свою вину и попросил оставить Эвелайна на службе; в приписке он просил прощения и себе. Это письмо было послано на берег с капитанским гигом, и мистер Л. получил его в то самое время, когда к нему явился отправленный на сушу Эвелайн. Молодой человек хотел просить избавления от печальной судьбы. Юношу тотчас же приняли.
   -- Вы, конечно, знаете, почему вас отпускают со службы? -- с милостивой улыбкой спросил его Л.
   -- Да, сэр, -- ответил Эвелайн, опуская голову, -- из-за этого случая; мне очень жаль...
   -- Конечно. Такие тяжелые удары не часто повторяются, и их трудно выносить. Я думаю, вы немедленно поедете в Бакстер?
   -- Да, придется, сэр. Только надеюсь, капитан Л. , вы простите меня...
   -- С удовольствием, -- ответил Л. -- Я слышал...
   -- Благодарю, благодарю вас, -- прервал его юноша. -- Значит, я могу вернуться на палубу и сказать лейтенанту?..
   -- Что сказать? -- спросил Л. , чувствуя, что вышла какая-то ошибка. -- Разве мистер В. не сообщал вам?
   -- Да, он передал мне, что вы приказываете исключить меня со службы...
   -- Позволить вам выйти в отставку, а не исключить, и я думаю, он сказал вам почему? Ваши два брата умерли, и вы теперь лорд Эвелайн.
   -- Нет, сэр, -- вскрикнул молодой малый, -- нет, просто бутылка выбила у него три зуба, а я отказался сказать, кто запрятал эту бутылку в топсель!
   -- Это крайне странно, -- заметил Л. -- Будьте любезны, милорд, сядьте, вероятно, в письмах с судна найдется какое-нибудь объяснение.
   Но капитан нашел только одно объяснение -- письмо Малькольма. Л. передал это письмо Эвелайну, и тот подробно рассказал ему всю историю.
   Через некоторое время, ко всеобщему изумлению, Эвелайн вернулся на судно.
   -- Вы больше не служите, -- сказал молодому лорду второй помощник капитана, -- и вам, как пэру королевства, посетившему фрегат, должно салютовать. Мистер В. должен явиться и оказать вам почтение.
   Но юный Эвелайн вернулся не для того, чтобы причинить кому-либо досаду; он хотел заплатить долг благодарности и скоро отплыл обратно, обещав Малькольму никогда не забывать его. Впоследствии Эвелайн сдержал данное обещание, и, благодаря его хлопотам и собственным достоинствам, Малькольм занял место капитана.
   У капитана Л. было много причин для недовольства мистером В. Они расстались, и мичманам стало житься легче.
   Лорд вернулся в свое наследственное поместье, и однажды, когда старая леди стала уговаривать его жениться, он согласился выбрать себе жену, но прибегнул к странному способу.
   Мать перечислила ему имена молодых девушек-соседок, одну из которых ей было бы приятно видеть своей дочерью, но молодой Эвелайн ответил, что он опасается несчастья в супружеской жизни; что брак -- лотерея; что, если уж ему суждено быть несчастным, пусть вина за это падет на рок, а не на него. Написав имена и фамилии молодых девушек на бумажках, он попросил мать выбрать один билетик. Судьба назначила ему в невесты Луизу Менерс. Лорд Эвелайн сделал ей предложение, которое было принято. Он женился на мисс Менерс и не раскаялся в этом. У молодых супругов был один сын. Отец и мать горячо любили его и с гордостью и тревогой наблюдали за его воспитанием. Теперь ему шел пятнадцатый год.
   Лорд хорошо относился к Форстеру и, конечно, помогал ему всячески, вспоминая, как Эдуард поступал с ним в бытность его мичманом, но тот отказывался от всех любезных предложений. И муж, и жена Эвелайн знали историю Амбры и с восторгом согласились, чтобы девочка часто бывала у них, иногда проводя в их доме по нескольку дней.
   Их собственный сын рос слишком быстро, и в нем проявились признаки грудной болезни. По совету докторов, Эвелайны бросили дом и отправились на Мадеру, чтобы восстановить его здоровье. Их отъезд был чувствителен и для Форстера, и для Амбры.
   Раньше, чем Эдуард и девочка успели оправиться от этого огорчения, их поразил новый удар. Бедная миссис Безлей скончалась от старости и ревматизма. Форстера очень опечалила смерть старушки. Теперь они с Амброй остались вдвоем. И вот следующей зимой его рана открылась и до весны приковала к постели.
   Лежа больной, он, понятно, стал думать о смерти и о том, что станется с Амброй, когда он умрет. Раздумывая, Форстер вспомнил о брате, занимавшемся адвокатурой; он знал, что Джоку живется хорошо, хотя они и не переписывались.
   Пораздумав, он решил отправиться в столицу и постараться возбудить в Джоке сочувствие к Амбре на случай своей смерти.
   Прошла весна, прошло лето; наконец Эдуард почувствовал, что он в силах выдержать путешествие, и поздней осенью вместе с Амброй сел на скамью тяжелой почтовой кареты и без приключений приехал в столицу дня на два позже появления там Никласа и Ньютона.
  
  

Глава XXIII

   В Лондоне Ньютон и Никлас остановились в скромной гостинице. На следующий день Ньютон отправился разыскивать своего дядю. В гостинице ему посоветовали обратиться к какому-нибудь книгопродавцу и попросить у него позволения заглянуть в "Красную книгу". Так Ньютон и поступил и, узнав адрес дяди, пошел к его дому.
   Среди тумана и под моросящим дождем Ньютон добрался до конторы Джона Форстера, дверь в которую стояла отпертой, несмотря на непогоду.
   Он постучался; Ньютона принял письмоводитель, сказал, что его патрона вызвали на консультацию, но что его можно ждать обратно через полчаса. Ньютон согласился подождать, и клерк подал ему для развлечения газету.
   Когда клерк ушел, Ньютон осмотрел комнату. Она занимала около четырнадцати квадратных футов; посредине ее стоял стол с лампой под абажуром, там же была чернильница и перо, все остальное пространство стола занимали пергаменты и бумаги; некоторые документы совсем выцвели от времени и потемнели. По обеим сторонам камина стояли тяжелые чугунные лари; повсюду громоздились наставленные один на другой жестяные ящики с четко написанными фамилиями лиц, имущество которых было заключено в них.
   В камине еле горел огонь, и, судя по этому признаку, Ньютон решил, что дядя не очень любит тратить деньги.
   Форстер едва успел вывести это заключение, как дверь снова отворилась, и письмоводитель ввел нового гостя, которому он пододвинул стул.
   Вновь вошедший молодой человек был мал ростом, с круглым лицом, очень щетинистыми бровями и упрямым своенравным выражением черт. Он тотчас же размотал шарф, который был у него на шее, снял пальто, то и другое повесил на спинку кресла, потирая руки подошел к камину и, помешав уголь кочергой, совершенно потушил слабое пламя.
   -- Лучше оставить его в покое, -- заметил он. -- Надеюсь, сэр, вам не холодно?
   -- Не очень, -- ответил Ньютон.
   -- Я так и думал, -- продолжал молодой человек. -- Тяжбы согревают лучше всего; в этот собачий холод я прямо задыхаюсь от жары.
   -- У меня никогда в жизни не было процесса, -- со смехом заметил Ньютон.
   -- Никогда? Я хотел сказать, зачем дьявол вас принес сюда, но это было бы дерзко! Знаете, сэр, было время, когда я тоже не знал, что такое суд, -- продолжал молодой человек и сел против Ньютона. -- Я был младшим братом и не владел имением, никому не хотелось тягаться со мной. Шесть лет тому назад я получил значительное наследство и с тех пор все время киплю, как в котле.
   -- Мне жаль, что ваше благополучие было сопряжено с такими неприятностями.
   -- О, это ничего; это занятие. Я побывал во всех судах столицы...
   Но в эту минуту разговор прервался; вошел мистер Джон Форстер.
   Эго был человек среднего роста, склонный к полноте, очень сильный. Его чулки обтягивали такие ноги, которым мог бы позавидовать носильщик, а плечи поражали шириной. Он немного горбился, благодаря привычке сидеть за столом; говорил резко. Его большой лысый лоб выдавался над маленькими блестящими глазами. Глубокие, но не суровые морщины бороздили его лицо, выражавшее непреклонную волю и умение владеть собой.
   -- Здравствуйте, джентльмены, -- сказал он, входя. -- Надеюсь, вы не долго дожидались? Могу ли я спросить, кто из вас пришел раньше?
   -- Кажется, вот этот джентльмен, -- ответил собеседник Ньютона.
   -- Вам кажется? Вы, значит, не знаете?
   -- Я пришел первый, сэр, -- сказал Ньютон, -- но так как я здесь не по судебному делу, я лучше дождусь, чтобы этот джентльмен переговорил с вами.
   -- Не по судебному делу. Гм! -- произнес Джон, осматривая Ньютона. -- Ну, посидите в канцелярии, пока я переговорю с клиентом.
   Ньютон взял шляпу и ушел в соседнюю комнату. Дверь закрылась, но до молодого Форстера все-таки долетали звуки голосов. Слышно было, что его дядя и посетитель спорили; молодой человек визгливо вскрикивал, и его голос напоминал лай рассерженной собачонки. Дядя Ньютона ворчал, как крупный зверь. Наконец дверь отворилась.
   -- Но, сэр! -- кричал молодой человек.
   -- Платите, сэр, платите! -- ответил адвокат громовым звуком.
   -- Но он меня обсчитал, сэр!
   -- Все равно, платите.
   -- Значит, вы не возьметесь вести моего дела?
   -- Нет, сэр. Совет я вам дал, а грабить вас не хочу. До свидания, сэр.
   И мистер Форстер, заставивший своего клиента уйти, обернулся к Ньютону.
  
  

Глава XXIV

   Ньютон прошел за ним обратно в кабинет.
   -- Что вам угодно, сэр? -- спросил Джон Форстер.
   -- Я должен представиться вам, -- ответил Ньютон. -- Я ваш племянник, Ньютон Форстер.
   -- Гм! А где ваши документы, подтверждающие это?
   -- Я думал, что моего слова достаточно. Я сын вашего брата Никласа Форстера, много лет жившего в Овертоне.
   -- Я никогда не слыхал об Овертоне, но помню, что моего третьего брата звали Никласом; только больше тридцати лет я ничего не знал о нем. Ну, допустим, что вы мой племянник. Что же дальше?
   Ньютон вспыхнул.
   -- Я надеялся, что вам будет приятно видеть меня, но так как, по-видимому, этого нет, я откланяюсь, -- сказал он и сделал шаг к двери.
   -- Погодите, молодой человек; вероятно, вы пришли ко мне зачем-то; прежде чем уйти, скажите, в чем дело.
   -- Говоря правду, -- с волнением проговорил Ньютон, -- я хотел просить у вас помощи и совета.
   -- Но если вы убежите, то не получите ни того, ни другого. Садитесь-ка, да расскажите, зачем вы пришли.
   -- Я хотел попросить вас помочь отцу и мне: мы оба без дела, и нам нужна ваша помощь.
   -- Не то я, вероятно, никогда не видел бы вас?
   -- Очень вероятно. Мы знали, что вам хорошо живется, а пока мы сами могли честно поддерживать себя, мы не хотели беспокоить вас. И теперь просим дать нам рекомендацию, сделать нас снова независимыми.
   -- Гм! Итак, вы сперва держались вдали от меня, зная, что я мог помочь вам, а теперь по той же причине обращаетесь ко мне?
   -- Если бы мы знали, что вам приятно видеть нас, вы увидели бы брата и племянника раньше.
   -- Гм! Итак, вы сперва держались вдали от меня, зная, что мы родственники. Однако, раз оказывается, что я их имею, мне хочется узнать о них что-нибудь. Расскажите мне о вашем отце и о себе.
   Ньютон рассказал в подробностях. Закончив свою историю, он увидел внимательный взгляд дяди, который, казалось, хотел прочитать что-то в глубине его мозга.
   -- Итак, ваш отец желает продолжать дело оптика? Вряд ли я могу ему помочь. Я ношу очки, когда читаю, но не менял их лет одиннадцать, и, вероятно, они прослужат еще столько же времени. Вас рекомендовать я тоже не могу. Моря я совсем не знаю, и у меня нет знакомых моряков.
   -- Тогда, дядя, я уйду.
   -- Не так скоро, молодой человек. Вы сказали, что хотите моей помощи и совета. Помочь я вам не могу, но совет готов дать. Судебное дело?
   -- Не вполне, сэр.
   И Ньютон рассказал о выловленном сундуке и о своем желании передать в верные руки ценные вещи, которые он принес с собой.
   -- Гм, -- заметил его дядя. -- Вы говорите, что это вещи дорогие?
   -- Знатоки говорят, что бриллианты и другие предметы стоят около ста фунтов, но сам я их оценить не могу.
   -- И все это было у вас семь лет?
   -- Да, сэр.
   -- И с тех пор, как вы нуждаетесь, вам не приходило в голову, что, продав эти вещи, вы могли бы помочь себе?
   -- Часто приходило, но мы с отцом решили, что эти вещи не мои, и поэтому я прогонял мысли о продаже их. Потом я узнал, кому они принадлежат, и с тех пор, конечно, они стали для меня священными.
   -- А почему вы сказали, что хотели бы передать их на хранение в верные руки?
   -- -- Вы не помогли нам, и, потерпев разочарование, я предвижу, что нам придется еще больше прежнего бороться с бедностью, а потому мне хочется избавить себя от искушения.
   -- Правильно. Ну, принесите мне вещи завтра, ровно в час. Я возьму их и дам вам расписку. Прощайте, племянник, я очень рад, что познакомился с вами. Поклонитесь брату и скажите, что я буду счастлив повидаться с ним. Завтра, ровно в час.
   -- До свидания, сэр, -- сказал Ньютон дрожащим голосом и выбежал, чтобы скрыть свою грусть.
   -- "Не принадлежат мне по праву!" Гм! Он мне нравится, -- пробормотал старик. -- Скреттон!
   -- Я, сэр, -- отозвался письмоводитель, отворяя дверь.
   -- Напишите чек на пятьсот фунтов на предъявителя и принесите мне для подписи.
   -- Хорошо, сэр.
   -- Сегодня или завтра я должен быть на разборе?
   -- Сегодня, в семь часов вечера.
   -- Как фамилия господина, который обратился ко мне?
   -- Бозенкуайт, сэр.
   -- Директор Ост-Индской компании?
   -- Да, сэр.
   -- Гм; это годится.
  
  

Глава XXV

   На следующее утро Никлас с сыном ушли из гостиницы рано, чтобы явиться на свидание вовремя.
   В конторе их встретил письмоводитель и отворил перед ними дверь в кабинет, где сидел адвокат в очках и читал письмо.
   -- К вашим услугам, молодой человек. Я думаю, это -- Никлас Форстер? -- сказал он, отрываясь от письма и не поднимаясь со стула. -- Как поживаешь, брат?
   -- Ты мой брат Джон? -- спросил Никлас.
   -- Я -- Джон Форстер, -- был ответ.
   -- Ну, в таком случае я рад видеть тебя. -- И Никлас протянул руку, которую Джон пожал, сказав "Гм".
   -- Молодой человек, вы опоздали на десять минут, -- прибавил он. -- Я сказал: ровно в час.
   -- Да, к сожалению, -- ответил Ньютон, -- но на улицах так много народа, и отец так часто останавливался.
   -- Зачем?
   -- Переговорить с теми, кто его толкал. Он не привык к этому.
   -- Скоро привыкнет. Брат Никлас... -- начал было адвокат, но заметив, что оптик взял его часы и рассматривает их, переменил вопрос: -- Брат Никлас, что ты делаешь с моими часами?
   -- Они очень грязны, -- ответил оптик, продолжая осмотр. -- Их нужно разобрать.
   -- Нет, -- возразил Джон.
   -- Не бойся, я сам их разберу и вычищу даром.
   -- Нет. Мои часы отлично идут, когда их не трогают.
   -- Я принес вещи, о которых говорил вам, сэр, -- сказал Ньютон.
   -- Отлично. У вас есть список?
   -- Да, сэр, вот он.
   "N 1 бриллиантовое кольцо, No2..."
   -- Я думал, что они номер три, -- заметил Никлас, взявший очки брата. -- Ты не очень близорук, брат.
   -- Я не близорук, брат Никлас; будь так добр, дай мне мои очки.
   -- Хорошо, молодой человек, -- сказал он наконец, -- я напишу расписку.
   Выдав квитанцию, он спрятал вещи в несгораемый ящик.
   -- Теперь, брат Никлас, -- сказал адвокат, -- у меня нет лишнего времени. Тебе нужно что-нибудь сказать
   Мне?
   -- Нет, -- ответил оптик и вскочил.
   -- Но мне нужно сказать тебе кое-что. Как я уже объявил вчера моему племяннику, я не могу помочь в твоей профессии, да и времени не могу уделить тебе, потому что мне оно дорого; итак, до свидания; прочти вот это дома. -- Джон Форстер передал брату запечатанное письмо.
   -- Племянник, хотя я никогда не видывал моря и не знаю ни одного моряка, но суд нужен всякому. Директор Ост-Индской компании, который мне обязан, обещал предоставить вам место третьего помощника на корабле "Бомбейский замок". Вот его адрес; идите к нему, все устроится. Можете зайти ко мне перед отплытием. Я надеюсь, что вы позаботитесь о судьбе отца, который, как я вижу, способен потерять бумагу, данную мной. А там такие вещи, какие не подберешь каждый день.
   Никлас о чем-то глубоко задумался и действительно уронил конверт. Ньютон поднял его и спрятал в свой карман.
   -- Теперь до свидания, племянник, -- прибавил Джон, -- и, пожалуйста, уведите моего брата. Могу вам сказать, что иногда хорошо отыскать дядю.
   -- Надеюсь, мое поведение докажет, что я заслуживаю вашей доброты ко мне, -- ответил Ньютон, которого необыкновенно обрадовал неожиданный конец свидания.
   -- Надеюсь, молодой человек. До свидания. Уведите же отца, я занят.
   Ньютон подошел к отцу, дотронулся до его плеча и сказал:
   -- Пойдем.
   Никлас поднялся, сделал несколько шагов к двери и вдруг повернулся обратно.
   -- Брат, ты, кажется, сказал, что я должен отправить по почте какое-то письмо?
   -- Нет, я ничего не говорил.
   -- Право, что-то сказал.
   -- Отец, дядя занят.
   -- Ну, прощай, брат.
   -- Прощай, -- сказал Джон, не поднимая глаз.
   Дома Никлас и его сын распечатали конверт и нашли чек на пятьсот фунтов. Никлас совсем потерялся от изумления. Ньютон, который отчасти уже понял характер дяди, все же изумился тоже.
   -- Ну, -- сказал Никлас, потирая руки, -- мое усовершенствование... -- И он весь ушел в мысли. ,
   На конверте был написан совет:
   "Когда разменяете чек, запишите номера полученных бумаг. Вот и все".
   Ньютон взял всего двадцать фунтов, остальные деньги оставил в руках банкира. На следующий день он побывал у ост-индского директора, а тот дал ему письмо к капитану судна, которое собиралось отплыть через несколько дней.
   Он сходил на судно, показал свои документы и понял, что будет охотно принят в число служащих.
   Теперь молодому человеку осталось отыскать пристанище для отца. Ему посчастливилось. Он отправился в Гринвич, собираясь вернуться в Лондон в дилижансе, и пошел осмотреть здание богадельни. Через несколько минут Ньютон присел на скамью, которую занимало несколько инвалидов-пенсионеров, и заговорил с ними о том, как им живется.
   Скоро он услышал, что один из них сказал другому:
   -- Знаешь, Стефен, с тех пор, как старик умер, нет никого, кто мог бы помочь нашей беде; придется на, м обходиться без очков. На днях Джим Нельсон сказал мне, что этот продавец потребовал с него шиллинг шесть пенсов за новое стекло. Ну, как мы найдем такие деньги, я совсем не знаю! Остался Джим без глаз.
   -- Нужно найти другого. Не поговорить ли с начальником?
   -- Незачем, он ходит без очков.
   Ньютон стал их расспрашивать. Оказалось, что старик, который держал подле морской богадельни оптическую лавку и чинил очки пенсионерам, недавно умер и что его смерть была большой потерей для призреваемых, потому что городские оптики спрашивали дорого за работу. Ньютон осмотрел маленькую уютную лавку, окна которой выходили на реку; все понравилось ему. На следующий же день он явился вместе с отцом; вскоре Никлас устроился на новом месте и стал усердно помогать старичкам читать газеты и считать выигрыши в криббедж.
   Заказчики нравились ему, он нравился им. Потребности Никласа не превышали его дохода, и он не обращался к помощи банкира.
   Устроив отца, Ньютон перед отплытием зашел к дяде. Выслушав его рассказ, Форстер одобрительно крякнул, и Ньютон, имевший такт сократить свое посещение, был награжден сердечным пожатием руки.
  
  

Глава XXVI

   Ньютон немедленно отправился на свой корабль, еще стоявший в Гревзенде в ожидании распоряжений начальства. За исключением шотландца, пресвитерианского священника и его жены, пассажиры еще были на берегу.
   На палубе Ньютона встретил первый помощник, грубоватый, добродушный, умный человек лет сорока, с которым Форстера уже познакомил капитан во время его предыдущего посещения. Первый помощник ласково заговорил с ним, но скоро ушел наблюдать за погрузкой вещей, которой занимались индусы-ласкары.
   Ньютон остался один и осмотрелся. Он был на корабле водоизмещением в тысячу двести тонн, крепком, с высокими бульварками и с пушечными отверстиями на верхней палубе для восемнадцати орудий, расположенных на квартердеке и на баке. Корма, поднимавшаяся над бульварками, занимала около сорока футов, а под ней находились столовая и пассажирские каюты. На корму вели лесенки, и на ней стояло множество решетчатых ящиков со всевозможной домашней птицей для стола. Лодки, поднятые над бортами, тоже были превращены в ферму. В вельботе блеяли овцы, в шлюпке мычали телята и так далее. В других маленьких покачивающихся лодках хранились разные огородные овощи.
   Главную палубу загромождали сундуки, тюфяки и другие вещи, еще не успевшие отправиться в трюм через открытые люки. Плотники пилили дощечки, швецы готовили грот, слуги бегали взад и вперед с блюдами в руках, ласкары болтали о чем-то на родном наречии, англичане-матросы бранились на простонародном языке. Словом, шла суета, обыкновенная перед отправлением.
   По правилам ост-индских судов Форстер сидел за столом с младшими помощниками, с мичманами, доктором и так далее. Только первый и второй помощники постоянно обедали с капитаном, остальных изредка приглашали к его столу.
   Ньютон скоро сошелся со своими товарищами. Так как они лишь в свое время должны появиться на сцене, мы опишем теперь только капитана.
   Капитану Драулоку было около пятидесяти лет. Говорили, что в юности он вел очень беспорядочную, сумасбродную жизнь. Но в то время, о котором идет речь, он казался серьезным человеком, редко улыбался и чувствовал всю важность доверенного ему дела. Особенно почтительно относился он к дамам.
   Мы уже говорили, что на палубе были пресвитерианский пастор с женой; он -- энтузиаст, человек кроткий, сдержанный, глубоко верующий; она -- высокая, красивая, тоже набожная, но без милосердия. Эта умная и суровая женщина мало говорила, зато слышала почти все, и на ее губах часто мелькала саркастическая улыбка.
   Кроме них было много пассажиров, еще не доставленных с берега; например, полковник, старый желтолицый Адонис с белыми зубами, ничего не делавший человек. Он всю жизнь забавлялся и забавлял, и состарился, не заметив этого. Два кадета, которых снабдили большим количеством денег и добрых советов, причем они имели склонность бросать на ветер и то, и другое. Был молодой писатель, все говоривший о своей матери, леди Элизабет, и разных высокопоставленных знакомых и друзьях; потом... постойте-ка -- да! -- два офицера из полка на острове Святой Елены с маленькими кошельками и длинными языками.
   Но важнее всего капитану казались четыре незамужние особы: три молодые, красивые и бедные, четвертая -- непривлекательной наружности, старая, но богатая.
   Это была мисс Тевисток, родившаяся в Сити, где ее отец возглавлял фирму "Тевисток, Ботлькок и К°". Ее крупное, как бы мужское лицо покрывали глубокие рябины и увенчивали рыжие волосы. Она поражала вульгарностью. Эта девица дожила до тридцати шести лет, ни разу не получила предложения и страстно стремилась к браку. Теперь она ехала в Индию к подруге, надеясь найти там счастье.
   Остальные три мисс -- Шарлотта, Изабелла и Лаура Ревель -- были дочерьми мистера Ревеля, который растратил все состояние жены, за исключением ее приданого, дававшего шестьсот фунтов в год, и бросил семью. Миссис Ревель, себялюбивая, непрозорливая женщина, больше всего в мире хотела пристроить своих дочерей, не думая о том, будут ли они счастливы, или нет. Один Бог знает, где жил мистер Ревель, так как он являлся к жене только за "подкреплением" и при этом почти не обращал внимания на дочерей.
   Достойная чета решила переправить дочерей, из которых старшей уже было тридцать лет, в Индию, где их дядя служил в бенгальской армии в чине полковника. Он ненавидел мистера Ревеля и на письмо миссис Ревель, которая писала ему, что ее дочери будут присматривать за его хозяйством, ничего не ответил. Тем не менее три мисс Ревель направлялись к нему по желанию своих родителей.
  
  

Глава XXVII

   "Бомбейский замок" вместе с целой флотилией других судов под охраной большого фрегата двинулся к острову Святой Елены под сильным юго-восточным ветром. Первые дни члены экипажа мало разговаривали с пассажирами, так как многие жители суши очень страдали от морской болезни.
   В Бискайском заливе пришлось бороться с противными шквалами, и это отнюдь не способствовало поправлению больных. И только близ Мадеры на палубе показались дамские шляпки.
   Первой вышла пресвитерианка, миссис Фергюсон, потом мисс Тевисток, наконец, Изабелла Ревель.
   Ей только что минуло восемнадцать, и она обладала такими богатыми способностями, что, если бы ее не сдерживала природная скромность, она, может быть, выделилась бы из толпы, и ее считали бы гениальной. Воспитанная глупой матерью, вечно слушавшая замечания от двух несносных старших сестер, она редко показывалась в обществе, так как миссис Ревель боялась, чтобы Изабелла не помешала Шарлотте и Луизе найти "хорошие партии". Зато она много читала. До шестнадцати лет Изабелла жила, как Золушка.
   Она была немного выше среднего роста, и ее фигура поражала изяществом и стройностью. В красивых чертах лица молодой девушки сказывались серьезность и скромность.
   Перед отплытием мистер Ревель познакомился на палубе с миссис Фергюсон и попросил ее на время рейса принять под свое покровительство его дочерей. Пресвитерианке понравилась его наружность, а также и мысль пользоваться некоторым влиянием; она согласилась, и три мисс Ревель считались отданными на попечение жены пастора.
   Итак, мисс Изабелла вышла на палубу; за ней шел судовой врач доктор Плаузибль.
   Его позвали на помощь к Лауре Ревель, которая жестоко страдала. Это был человек лет тридцати пяти; он слегка пудрил волосы, носил черные чулки и нижнее платье до колен, любил угождать дамам, и любезностью и лестью умел уменьшать их страдания. Мисс Лаура от кого-то слышала, будто морская болезнь проходит от имбирного хлеба, запаслась на время плавания большим количеством этого материала и неумеренно поглощала его, хотя странное лекарство ничуть не помогало ей. Видя, что Лаура не хочет отказаться от имбирного печенья, мистер Плаузибль тотчас же нашел, что это -- превосходное средство, но посоветовал резать печенье тонкими ломтиками. Окончив консультацию, он пошел наверх вместе с Изабеллой.
   Вода хлестала на палубу, доски были мокры. Судно кренилось. Капитан Драулок, заметив Изабеллу, хотел было подать ей руку, но в эту минуту сильный толчок отбросил его к борту; Изабелла, вероятно, очутилась бы там же, если бы Ньютон Форстер, стоявший близ молодой девушки, не удержал ее, помешав упасть.
   Когда Изабелла оправилась от испуга, она поблагодарила Ньютона, хотя он и не был ей представлен, улыбнулась ему прелестной улыбкой и продела руку под подставленную руку капитана, который, подойдя к ней, отвел ее к миссис Фергюсон.
   Мало-помалу на палубу выходили мужчины; первым показался старый полковник; он, шатаясь, вышел из люка и поплелся к миссис Фергюсон, хватаясь то за один предмет, то за другой, а подойдя к пресвитерианке, которой был еще раньше представлен, стал жаловаться на свои страдания, называя себя настоящим мучеником.
   Выползли молодой писатель и кадеты.
   Через четверть часа после появления дам на палубе вышло солнце, которое не показывалось два дня. Ньютон, в бытность свою на службе у мистера Беркрофта привыкший работать с астрономическими инструментами, прервал разговор капитана с миссис Фергюсон.
   -- Солнце взошло, и горизонт очистился, сэр. Вы можете определить меридиан.
   -- Да, конечно, -- согласился капитан. -- Поскорее принесите мой секстант. Вы извините меня, миледи, но о меридианах нужно заботиться.
   -- Больше, чем о нас, капитан? Фи, стыдно, -- заметила миссис Фергюсон.
   -- Это не вполне верно, -- возразил капитан, -- но дело в том, что солнце может снова уйти.
   -- А мы останемся? -- со смехом спросила Изабелла. -- Я думаю, миссис Фергюсон, нам тоже лучше уйти.
   -- Но, дорогая леди, если солнце спрячется, я ничего не увижу.
   -- А если спрячемся мы, вы нас не увидите, -- ответила миссис Фергюсон.
   -- Благодаря своему колебанию, сэр, -- проговорил Ньютон, подавая капитану секстант, -- вы подвергаетесь опасности потерять и солнце, и общество дам. Времени мало; я готов.
   Капитан поднялся на лесенку, и теперь дамы могли заметить, что он смотрит через свой секстант, назначения которого они не знали. Ньютон стоял, глядя на часы.
   -- Капитан Драулок, -- начал миссис Фергюсон, -- позвольте мне заметить...
   -- Стой, -- громко крикнул капитан.
   Ньютон, к которому он обратился, отметил время.
   -- Боже ты мой, в чем дело? -- с удивлением спросила миссис Фергюсон. -- Как груб капитан. Что с мистером Драулоком? -- прибавила она, обращаясь к подошедшему полковнику.
   -- Право, не могу сказать, но считаю обязанностью спросить его, -- был ответ. И подойдя к Драулоку, он начал: -- Неужели дамы упали в вашем мнении?..
   -- Сорок градусов! -- крикнул капитан Драулок, весь поглощенный своими наблюдениями и исчислениями. -- Извините меня, сэр, но я занят.
   -- А сколько времени вы еще не освободитесь?
   -- Двадцать шесть минут! -- продолжал капитан.
   -- Надеюсь, ваши занятия задержат вас меньшее время?
   -- Сорок пять секунд.
   -- Это, право, невыносимо. Мисс Ревель, нам лучше уйти в каюту.
   -- Стой! -- снова громко крикнул капитан.
   -- Стой? -- повторила миссис Фергюсон. -- Как невежливо, мы не рабы!
   Ньютон, слышавший происходившее, не мог удержаться от смеха.
   -- Я думаю, выходит какая-то ошибка, миссис Фергюсон, -- заметила Изабелла. -- Подождите немного.
   -- Сорок шесть минут тридцать секунд, -- снова прочитал капитан. -- Отлично. Но солнце зашло за темную тучу, мы его больше не увидим.
   -- И нас также, уверяю, сэр, -- сказала миссис Фергюсон подходившему капитану.
   -- Что с вами, дорогая миссис Фергюсон?
   -- Мы не привыкли к такому повелительному тону, сэр. Может быть, на судах всегда дамам кричат "стой", когда они обращаются с вопросами или выражают желание уйти с палубы.
   -- Уверяю вас честью, что вы ошибаетесь. Я приказывал остановиться мистеру Форстеру.
   -- Мистеру Форстеру? -- возразила она. -- Да он и так все время стоял неподвижно.
   Только после того, как была объяснена вся система работы с секстантом, миссис Фергюсон развеселилась.
   Пока капитан говорил с нею, Ньютон объяснял эти тайны мисс Ревель, которая вскоре ушла со своей покровительницей.
   Определения широты и долготы показали, что судно уклонилось на восток. Остальная флотилия заметила то же самое; изменили курс, и через два дня суда бросили якорь в порту Мадейры.
  
  

Глава XXVIII

   Едва Ньютон вышел от дяди, как клерк доложил Джону Форстеру, что какой-то джентльмен желает поговорить с ним, не назвав своей фамилии.
   -- И с ним маленькая девочка, -- прибавил письмоводитель.
   -- Хорошо, Скреттон, введите его, -- ответил Джон и снова занялся письмом, которое читал. Дверь отворилась, и в комнату вошли Эдуард Форстер и Амбра.
   -- К вашим услугам, сэр, -- сказал адвокат. -- Стул, Скреттон; нет, два стула. Прошу прощения, маленькая леди.
   Когда клерк ушел, Джон начал с обыкновенной фразы:
   -- Могу я спросить, какое у вас ко мне дело?
   -- Ты меня не помнишь, и не мудрено. Мы не видались пятнадцать лет. Время и страдания, которые съели меня, превратив в скелет, съели и воспоминания. Я -- Эдуард Форстер.
   -- Эдуард Форстер! Гм! Я забыл тебя. Ну, я рад повидаться с тобой, брат. Странно, я много лет не слыхал о моих родных, а теперь все сразу объявились. Только отделался от одного, является другой. На днях Никлас пришел Бог знает откуда.
   Эдуард знал Джона лучше, чем Ньютон, а потому не обратил внимания на резкость его фраз. Он ответил:
   -- Никлас? Значит, он жив. Как мне будет приятно видеть его.
   -- Гм, -- произнес Джон. -- Мне было приятно отделаться от него. При встрече с ним береги часы и очки.
   -- Полно, брат; я думаю, что он не такой тип.
   -- Он тип, хотя не в том смысле, как ты думаешь; он очень честен. Постой-ка, брат, я начинаю вспоминать. Ты проезжал через Лондон в 17.. году, раненый. Ты вышел на пенсию в сорок фунтов? Где ты был и где живешь теперь?
   -- Все там же; и не двинулся бы с места, если бы не эта девочка.
   -- А кто это? Твоя дочь? -- Только приемная.
   -- Гм! Для отставного лейтенанта с половинным жалованием это довольно дорогая прихоть. Детей трудно содержать.
   -- Ты прав, -- ответил Эдуард, -- но если я взял на себя расходы и ответственность, это случилось не по моей вине.
   И он рассказал историю Амбры, а также соображения, которые заставили его приехать в Лондон. Он говорил с волнением, голос его дрожал; Джон, казалось, тоже был взволнован. Сначала послышалось его обычное "гм", потом он прибавил:
   -- Безумное все это дело, брат, право. Когда ко мне явился с просьбой Никлас и его сын -- это было понятно, они родственники. Но навязать мне чужого ребенка...
   -- Не навяжу, пока Господь сохранит мне жизнь.
   -- В таком случае, живи тысячу лет, как говорят испанцы. Но во всяком случае, брат Эдуард, бедное создание не должно умирать с голоду. Значит, когда ты умрешь, я возьму на свое попечение чужого ребенка. Скажу только, что это усилит мою печаль о тебе. Поди сюда, маленькая. Как тебя зовут?
   -- Амбра.
   -- Амбра? Какой дьявол дал ей это глупое имя?
   -- Я, брат. Я нашел, что это имя подходящее.
   -- Гм! Не вижу почему. Амбра -- янтарь. Это, кажется, смола. Посмотрим, что говорит Джонсон.
   Адвокат прошел в соседнюю комнату и вернулся с толковым словарем.
   -- Ну, -- усаживаясь, сказал он, -- поищем. Вот: "Янтарь -- желтое прозрачное вещество; горное масло или смола; имеет вкус смолы, пахнет, как скипидар; чаще всего встречается в Балтийском море или у берегов Пруссии; некоторые предполагали, что это отбросы птиц"... Ну, брат, я не нахожу сходства.
   -- Будь ее крестным отцом, дорогой брат, и дай ей какое угодно имя. Пожалуйста.
   -- Гм!
   -- Папа, что значит "гм"? -- спросила девочка.
   -- Иногда -- "нет", порой -- "да", -- с улыбкой объяснил Эдуард.
   -- Я прежде этого не слыхала. Вы не сердитесь на меня, сэр?
   -- Нет, маленькая, только у меня нет времени говорить с тобой, да и с тобой, брат. Ты хочешь сказать еще что-нибудь?
   -- Нет, если мне дано обещание.
   -- Дано. Но, Бог ты мой, что я буду делать с нею? Пришли мне ее вещи с буквами, о которых ты говорил; может быть, я найду ее родных.
   -- Вот они, -- казал Эдуард и подал Джону маленький сверток.
   -- Еще что-нибудь, брат?
   -- Скажи, где Никлас?
   -- Не знаю; племянник говорил, что он поселился где-то на реке. Ньютон славный мальчик. Я отправил его в Ост-Индию.
   -- Значит, я его не увижу. Но ты занят, брат?
   -- Я три раза сказал это вполне ясно.
   -- Ну, не буду мешать. Прощай. Благослови тебя Бог, Джон. Завтра я еду назад. Я не могу надеяться увидеть тебя, значит, прощай навсегда в этой жизни.
   Эдуард протянул брату руку. С большим волнением Джон пожал ее, сказав:
   -- Прощай, прощай, брат, я не забуду.
   -- До свидания, сэр, -- проговорила Амбра и подошла к Джону.
   -- Прощай, моя маленькая, -- сказал адвокат и серьезно посмотрел на ее выразительное красивое личико, потом смял очки и поцеловал девочку. -- До свидания.
   -- О, папа, -- вскрикнула Амбра, выйдя из кабинета, -- он меня поцеловал.
   -- Гм! -- крякнул Джон, когда дверь закрылась. Очки были снова надеты, и снова началось чтение письма.
  
  

Глава XXIX

   Один из жителей Фуншала пригласил всех пассажиров "Бомбейского замка" в свой великолепный дом, и им были отведены прекрасные помещения.
   В первый день все пообедали, выпили кофе и легли в постели рано, чтобы насладиться спокойным отдыхом после жесткой качки на корабле. Утром дамам1 стало значительно лучше, и они, по обычаю, принимали капитанов всех индийских судов, а также и капитана фрегата, сопровождавшего флотилию.
   Служащие "Бомбейского замка" получили приглашение на обед, и так как старший помощник капитана не пожелал покинуть судно, Ньютон отправился вместо него.
   По прибытии на берег он узнал в командире фрегата старого знакомого -- капитана Каррингтона, на судне которого совершал рейс из Вест-Индии; теперь молодой человек был назначен на "Боадицею". Каррингтон обрадовался, встретив Ньютона, и его внимание подняло Форстера не только во мнении капитана Драулока, но и в глазах дам. По просьбе Каррингтона Ньютон получил позволение остаться на берегу до отплытия с острова и в силу этого мог познакомиться с дамами. Мы пропустим описание прогулки верхом, экспедиции, против который сильно возражал Драулок, говоря, что он отвечает за безопасность дам. Однако Каррингтон опрокинул все его доводы, заметив, что он и Ньютон представляют достаточно хорошую охрану. Пропустим комплименты, которыми Каррингтон осыпал Изабеллу Ревель, но отметим одно обстоятельство, которое случилось в течение недельного пребывания общества на этом восхитительном острове.
   Одна знатная португалка осталась вдовой с двумя дочерьми и прекрасным имением. Дочери были хороши собой, их имение казалось еще лучше, а потому под окнами красавиц постоянно звучали мандолины влюбленных португальцев.
   Так случилось, что один юный англичанин, приказчик, который мог похвастаться светлым цветом лица и безупречно белыми рубашками (а португальцы не отличаются ни тем, ни другим), победил сердце старшей дочери. Старая португалка согласилась на этот еретический союз. (Она была не очень ожесточенной католичкой). Католические патеры, которые давно уговаривали старуху отправить дочерей в монастырь, а имение отдать церкви, пришли в священное негодование. Португальские дворяне не могли вынести мысли, что такие прекрасные виноградники перейдут в руки иностранца, и тоже вознегодовали. Скоро все португальское население острова возмутилось. Но старуха привыкла действовать по-своему и, несмотря на угрозы со всех сторон, ждала только прибытия английского военного корабля для заключения брака, потому что в то время на острове не было ни одного протестантского пастора. Читатель должен знать, что свадьба на палубе королевского судна, причем капитан заменяет церковнослужителя и записывает брачный акт в лаговую книгу, считается вполне действительной.
   Когда капитан Каррингтон бросил якорь в гавани Фуншала, он немедленно получил просьбу о заключении брака на его фрегате. Правда, благодаря прибытию Фергюсона, церемония могла бы произойти и на берегу, но, боясь помехи, решили, что бракосочетание совершится на палубе. На четвертый день пребывания "Боадицеи" свадьбу сыграли, и пассажиры "Бомбейского замка", жившие в доме мастера М. , близкого друга жениха, получили приглашение на свадебный обед. Подавалось множество блюд и вин. Десерт состоял из апельсинов, арбузов, ананасов, груш -- словом, почти изо всех родов фруктов, которые только можно найти на земном шаре, так как, по-видимому, все растения акклиматизируются на Мадейре. После десерта подали громадное количество сладких пирогов, пирожков, пудингов, варений.
   Наконец пир окончился. Португальцы чистили себе зубы вилками. Вино то и дело обносили вокруг стола. По случаю свадьбы дочери старуха решила подать мадеру, которая хранилась у нее пятьдесят лет и почти не уступала в крепости коньяку. Последствием этого было то, что многие из гостей-мужчин стали очень шумны; их хохот загремел с особенной силой, когда пришло известие, что епископ приказал остановить праздник под угрозой отлучения от церкви.
   Дамы перешли в гостиную, многие из мужчин скоро отправились за ними. Но вино произвело такое действие, что капитан Драулок обратился к помощи Ньютона и успокоился только тогда, когда его опекаемые счастливо вернулись на судно. После этого Каррингтон и другие из наименее пострадавших от действия мадеры офицеров постарались удалить остальных из дома.
   Капитан Каррингтон до смерти любил подшутить и никогда не пропускал удобного случая в этом смысле. В обществе был купец Сюлливан, который после своего последнего пребывания в Англии вернулся на Мадейру с хорошенькой женой. Мистер Сюлливан относился к ней невнимательно, но был очень ревнив. Во время свадебного обеда полковник сидел рядом с миссис Сюлливан и осыпал ее любезностями. Его ухаживания не укрылись от взгляда мужа. А его тревожное настроение не укрылось от взгляда людей, знавших, до чего он ревнив. Бедный полковник был в числе тех гостей, на мозг которых вино произвело особенно сильное влияние. Он несколько раз упал, но капитан Каррингтон и мистер М. поставили его снова на ноги и отвели в его комнату. На следующее утро он не вышел к чаю, и джентльмены, разговаривая о торжестве накануне, шутя замечали, что они не удивятся, если мистер Сюлливан в течение утра пошлет ему вызов. Это дало Каррингтону мысль позабавиться. Сговорившись с одним из гостей, он вошел в комнату полковника и застал его еще в постели.
   -- Ну, как ваше здоровье, полковник? -- спросил капитан Каррингтон, разбудив его.
   -- Ох, очень плохо; голова готова лопнуть. Я испытал подобное ощущение только раз, когда меня ударила шальная пуля во время битвы...
   -- Мне жаль, что у вас такая головная боль, полковник, но еще более жаль, что вино сыграло с вами вчера такую шутку.
   -- Да, шутку, -- ответил полковник, -- я совсем не помню ничего, что было после того, как я ушел из-за стола.
   -- Серьезно? Вы не помните сцены с миссис Сюлливан?
   -- С миссис Сюлливан? Какой сцены, дорогой сэр? Я, конечно, оказывал внимание этой очень хорошенькой женщине, но больше ничего не помню.
   -- Даже сцены в гостиной?
   -- Боже сохрани меня. Нет, я и не помню, что я был в гостиной. Ну, скажите, что я там говорил? Надеюсь, ничего неподходящего?
   -- Право, мне даже совестно вдаваться в подробности; достаточно будет сказать, что вы держались с ней очень свободно.
   -- Может ли быть! -- вскрикнул полковник. -- Капитан Каррингтон, вы не шутите?
   -- Спросите вот этого джентльмена, все было при нем.
   Последовало подтверждение; полковник был в ужасе.
   -- Извините, джентльмены, я сейчас же отправлюсь и попрошу простить меня; я должен это сделать, как джентльмен, как офицер и человек чести.
   Шутники ушли, довольные успехом своей затеи. Полковник встал, оделся, наскоро проглотил чашку кофе и отравился с покаянием.
   Когда мистер Сюлливан очнулся от летаргии, вызванной действием вина, он постарался вспомнить все, что было накануне, но напрасно. Ему удалось только вызвать в памяти, что кто-то ухаживал за его женой, но дальнейшее было неизвестно. И это заставило его встать в очень ревнивом настроении духа. Не прошло и часа, как полковник прислал свою карточку, прося хозяйку дома принять его.
   Это вызвало новую ревность у Сюлливана. Ему захотелось узнать, пришел ли тот самый человек, который накануне так ухаживал за его женой, а также и цель его посещения; он велел пригласить его. Полковник думал извиниться перед миссис Сюлливан не в присутствии третьего лица; он поднялся по лестнице, поправляя воротник и волосы и готовя пылкую речь, полную извинений.
   Поэтому, увидев в гостиной мистера Сюлливана, а не хорошенькую женщину, он, понятно, попятился назад и пробормотал что-то невнятное. Такое поведение не ослабило подозрений мистера Сюлливана, и ревнивец высокомерно спросил, что доставило ему честь посещения полковника. Старый Адонис смутился пуще прежнего, совсем потерял присутствие духа и ответил:
   -- Я пришел, сэр... к миссис Сюлливан... хочу извиниться за мое вчерашнее поведение, но я понимаю, что теперь ее видеть нельзя, и выберу другой, более благоприятный случаи.
   -- Все извинения вы можете передать мне, -- сказал Сюлливан. -- Могу ли я спросить, что делает необходимыми такие извинения?
   Сюлливан подошел к двери и запер ее.
   -- Право же, мистер Сюлливан, вы знаете, что могут явиться разные обстоятельства; дело в том, что я, как джентльмен, считаю своим долгом выразить мои сожаления вашей супруге.
   -- Сожаления о чем, сэр?
   -- Сэр, -- забормотал полковник, -- говоря правду, я должен сознаться... что жалею о своем поведении вчера вечерок...
   -- С моей женой неподходящее обращение? -- загремел Сюлливан в полном бешенстве. -- Какое это было обращение? Когда? Где?
   -- Право, сэр, на меня так подействовало вино, что я ничего не помню. Но, -- продолжал полковник, -- мне не придется видеть миледи, а потому я считаю, что исполнил свой долг, попросив вас, сэр, передать ей мои извинения. И теперь честь имею кланяться, сэр.
   -- Прощайте, -- насмешливо произнес муж, -- и заметьте, сэр, что вы можете больше не беспокоить себя посещениями нашего дома. Уильям, проводите этого джентльмена.
   Узнав, что полковник ушел, мистер Сюлливан немедленно прошел в уборную жены, где она сидела с книгой.
   Там произошла бурная сцена, с упреками, истерическим смехом и рыданиями. Наконец Сюлливан выбежал из уборной, отправился к себе в контору и, написав полковнику Элису письмо с вызовом, поручил одному из своих друзей передать его по назначению. Друг этот очень неохотно взял на себя роль секунданта.
  
  

Глава XXX

   Когда полковник шел домой, его встретил Каррингтон и выманил у него рассказ о том, что произошло в доме Сюлливана. Вероятно, Элис ни за что не рассказал бы о нанесенных ему обидах, если бы не думал, что его признания не останутся тайными. Но сохранять дела в тайне Каррингтон не желал, ему хотелось еще продолжать шутку. Когда полковник закончил свой рассказ, капитан ответил:
   -- Честное слово, полковник, военный не может допускать такого обращения с собой. Право, не знаю, что вам и посоветовать, и мне страшно взять на себя ответственность; однако я посоветуюсь с мистером С, с мистером Д. ; и если вы вручите свою честь в наши руки, поверьте, мы исполним наш долг.
   Капитан Каррингтон, поговорив с друзьями и незаметно подмигнув им, объяснил, каких советов он ждет от них.
   -- Ну, джентльмены, что вы скажете? -- спросил капитан, окончив свой рассказ.
   -- Я думаю, -- с серьезным лицом ответил С, -- что мнение только одно: наш храбрый друг, -- он взглянул па полковника, который в тревожном ожидании ответа поднялся с дивана, -- должен бы спросить Сюлливана, что он желал сказать.
   -- Или потребовать извинений, -- прибавил Д.
   -- И Сюлливан, как честный человек, обязан извиниться; а полковник, как джентльмен и офицер, должен настойчиво требовать этого, -- заметил С. -- Как вы думаете, мистер Каррингтон?
   -- Я мирный человек, -- ответил капитан, -- и если наш благородный друг, полковник, не вполне уверен, что мистер Сюлливан сказал ему: "Можете больше не беспокоить себя посещениями моего дома... " Вы положительно помните, что это были его точные слова?
   -- Да, кажется, -- ответил полковник, -- хотя, быть может, я ошибаюсь. Но было сказано что-то в этом роде.
   -- Может быть, он сказал: "Я требую, чтобы вы опять пришли ко мне"? -- сказал Каррингтон.
   -- Нет; конечно, нет.
   -- Ну, -- сказал Каррингтон, -- мне, к сожалению, приходится сказать, что нашему другу, полковнику Элису, остается только потребовать или извинений, или удовлетворения.
   -- А разве нельзя ответить ему презрением? -- спросил полковник.
   -- Нет, -- ответил мистер С. -- Сюлливан из хорошей семьи, служил некоторое время в сорок восьмом полку и был принужден выйти в отставку из-за того, что послал своему полковнику вызов.
   -- Хорошо, джентльмены, -- ответил Элис, -- я отдаю мою честь в ваши руки, хотя вижу, что у нас очень мало времени. Помнится, вы сказали, что мы отплываем завтра рано утром, капитан Каррингтон? А сегодня уже поздно.
   -- Дорогой полковник, лучше я подвергну себя выговору адмиралтейства, -- ответил Каррингтон, -- чем не дам вам времени исцелить вашу раненую честь. Мы останемся до послезавтра, чтобы успеть устроить это дело.
   -- Благодарю, сердечно благодарю, -- уныло ответил Элис. -- Значит, мне нужно написать письмо?
   -- Письмо полковнику, -- сказал вошедший португалец, -- просят ответа!
   Полковник вскрыл конверт. Это был вызов от Сюлливана. Пистолеты, следующее утро, на рассвете.
   Полковник стал менее храбр, но он оправился и, усмехаясь, передал письмо Каррингтону.
   -- Видите, капитан, этот джентльмен избавил меня от труда. Ха-ха; эти делишки привычны нам, ха-ха!.. Ну, раз он желает... ха-ха! Что же? Не будем его разочаровывать.
   -- Раз вы оба держитесь одних взглядов, дело устроится, -- заметил мистер С. -- Но нужно ответить.
   -- Отвечу, -- произнес полковник, вздрагивая от волнения. -- Он получит ответ. В котором часу, пишет он?
   -- Мы все это устроим, -- сказал Каррингтон и, взяв полковника под руку, увел его.
   Ответ отправили, сели обедать. Выпили много стаканов, подбадривая полковника, который оправился и, желая показать полное равнодушие, принялся ухаживать за дамами. Тем не менее он ушел к себе очень рано.
   Мистер Сюлливан получил ответ и прошел в свою контору, чтобы на случай несчастья привести дела в порядок.
   Мы оставили миссис Сюлливан в слезах. Когда ее муж убежал, грозя вызвать полковника на дуэль, она в порыве гнева обратила мало внимания на эту угрозу. Но по мере того, как ее раздражение остывало, тревога увеличивалась. Она была кокеткой, но горячо любила мужа. Кроме того, если мужья с трудом прощают женам ревность, жены оказываются гораздо милостивее в этом отношении.
   Когда слезы миссис Сюлливан высохли, она села в кресло, ожидая, что ее муж придет и извинится перед ней за свои несправедливые обвинения. Он не приходил, и миссис Сюлливан стала удивляться, почему он не появляется. Подали обед. Она думала, что встретит его за столом, но Сюлливана не было. Она села обедать без мужа, каждую минуту его ждала. Сказано ли ему? Где он?
   Миссис Сюлливан еле дотронулась до кушаний и ушла наверх. Сюлливан отказался и от чаю. Миссис Сюлливан не находила себе места. Он еще никогда не сердился так долго. И из-за пустяков! Наконец часы пробили десять. Она позвонила.
   -- Где мистер Сюлливан?
   -- В конторе, -- был ответ.
   -- Скажите, что я хочу поговорить с ним.
   Мистер Сюлливан не ответил, и дверь в контору была заперта изнутри. Узнав об этом, миссис Сюлливан обиделась, и раздражение остановило волну ее нежности.
   -- При всех слугах! Такая необдуманность! Это почти оскорбление.
   С тяжелым сердцем миссис Сюлливан зажгла свечу и пошла в спальню. Раз она повернулась на лестнице, собираясь пройти в контору, но гордость остановила ее. Через час она уже была в постели. Часы шли, а ее муж все еще был в конторе. Пробило два. Миссис Сюлливан накинула ночной пеньюар и спустилась по лестнице. Все члены семьи уже спали, и в доме наступила тишина. По-: дойдя к двери его бухгалтерской конторы, через отверстие в замке она увидела свет. Посмотреть или заговорить? Она не знала. Может быть, он спал? Любопытство одержало верх, миссис Сюлливан приникла к замочной скважине: ее муж писал. Окончив письмо, он отбросил перо, прижал обе руки ко лбу и громко застонал. Молодая женщина не могла дольше сдерживаться.
   -- Уильям, Уильям, -- произнесла она умоляющим голосом.
   Ответа не было. Она еще несколько раз повторила его имя. Послышался отлет, по-видимому, вырванный у него нетерпеливым чувством:
   -- Теперь поздно!
   -- Поздно, дорогой Уильям, очень поздно; скоро три часа. Впустите меня, Уильям, пожалуйста.
   -- Оставь меня; вероятно, это последняя милость, которой я у тебя прошу.
   -- Последняя милость! Ох, Уильям, ты меня пугаешь. Дорогой Уильям, впусти, впусти меня! Мне так холодно, я умру. Только па одно мгновение, и я буду тебя благословлять. Пожалуйста, впусти, Уильям.
   Не скоро Сюлливан согласился открыть дверь.
   -- Мэри, я очень занят и открыл дверь только чтобы попросить тебя не мешать мне; я очень занят, пойди, ляг!
   Но любовь и слезы делают свое дело. Не прошло и получаса, как он сознался жене в том, что утром будет драться на дуэли.
   -- Видишь, Мэри, это последствия твоего поведения, -- сказал он. -- Из-за твоей неосторожности, вероятно, погибнет жизнь твоего мужа. Но теперь не время ссориться. Я прощаю тебя, Мэри, прощаю от всей души, как сам надеюсь заслужить прощение.
   Она зарыдала; когда же смогла наконец заговорить, вскрикнула:
   -- Ты говоришь, что теперь не время для ссор, так не время и для лжи. Слушай же: сегодня утром я сказала правду. Клянусь спасением души! Тебя обманули, жестоко обманули, с какой целью -- не знаю, но ты обманут. Итак, не действуй необдуманно, пошли за всеми, кто был на обеде, расспроси их. Если я сказала тебе неправду, прогони меня на стыд и позор.
   -- Поздно, Мэри. Я его вызвал, и он принял вызов, -- был ответ. -- Я поверил бы тебе, но он сам сказал мне.
   -- Значит, он лгун. Позволь мне пойти с тобой. Пусть он ответит мне, что он сказал обо мне! -- И бедная миссис Сюлливан залилась слезами.
   На следующее утро Сюлливан уже оделся, его жена с отчаянием хваталась за него, когда ему подали письмо. В нем говорилось, что приятели Элиса подшутили над ним, уверив, что в опьянении он слишком вольно держался с миссис Сюлливан. Итак, в силу того, что обида не была нанесена, полковник выражал уверенность, что мистер Сюлливан удовольствуется его объяснением.
   Миссис Сюлливан пожирала глазами письмо чепе:) плечо мужа к вдруг упала на колени в порыве благодарности. Муж горячо обнял ее.
   Тот же молодой человек, который написал Сюлливану письмо от имени полковника, прислал Элису объяснительную записку, подделав почерк Сюлливана, в которой тот, будто бы узнав от общего друга о своем заблуждении, просил Элиса взять назад свой вызов и принять его извинения.
   Все это еще накануне было подстроено Каррингтоном к его друзьями.
   Позавтракали рано, и еще до полудня суда отчалили от берега.
  
  

Глава XXXI

   Плавание шло быстро и хорошо, и капитан Каррингтон пользовался каждым удобным случаем, чтобы приглашать на свой фрегат дам. Дело в том, что он безумно влюбился в Изабеллу Ревель, но она не отвечала ему таким же чувством: ей нравилось бывать в его обществе, но и только.
   Через месяц эскадра пришла к острову Святой Елены, куда фрегат должен был довести их; потом ему предстояло крейсировать под определенными градусами широты и, если он не встретит судов, отправиться в Ост-Индию. Итак, Каррингтона ожидала только временная разлука с предметом любви. Но юношески нетерпеливый молодой человек воспользовался тем коротким промежутком времени, в течение которого суда запасались водой, и предложил миссис Ревель руку. Изабелла вежливо отказала ему. Рассерженный, как ребенок, которому не дали желанной игрушки, он велел как можно скорее сделать все приготовления и на следующий же день отплыл.
   Может быть, покажется странным, что Изабелла Ревель, посланная в Индию с тем, чтобы найти себе мужа, отказалась от такой хорошей партии. Но дело в том, что она отправилась в Индию, подчиняясь воле родителей, однако совсем не разделяя их взглядов.
   Только Ньютону сообщил Каррингтон о своей неудаче, и оба строго сохранили тайну.
   Теперь, после удаления фрегата, судам приходилось заботиться о себе самим, и командир Ботлькок издал распоряжение о порядке плавания, об упражнении людей в стрельбе из пушек и маленьких орудий. Тем не менее дамы продолжали появляться на палубе, и миссис Фергюсон величественно заседала посреди молодых девушек. Полковник все болтал о своем приключении на Мадейре, доктор Плаузибль усердно ухаживал за богатой мисс Тевисток. Все познакомились между собой и чувствовали большую усталость. Надо заметить, что к этому времени Ньютон уже успел приобрести всеобщее уважение.
   Дул свежий ровный ветер, все поздравляли друг друга с близким окончанием долгого и томительного путешествия.
   Обед подали под звуки старой песенки "О, ростбиф старой Англии". Во время долгих путешествий обед -- большое облегчение. По обыкновению, старшие Ревель сели с одной стороны от капитана, мисс Тевисток и Мисс Изабелла -- с другой. Дальше разместились остальные.
   Капитан усердно угощал дам. Полковник тоже.
   -- Мисс Лаура, -- между прочим сказал Элис, -- позвольте положить вам кусок баранины.
   -- Благодарю вас, -- ответила она, -- я последнее время только и ем баранину, так что боюсь сама превратиться в овцу.
   -- Ну, это не будет соответствовать вашим наклонностям, мисс Лаура, -- немного кисло заметила миссис
   Фергюсон.
   -- Почему вы так думаете? -- спросила мисс Лаура.
   -- Потому что овца меняет имя и начинает называться бараниной только после смерти, а я подозреваю, что вы хотели бы переменить фамилию еще при жизни. (Это был жестокий удар).
   -- Как и вы, миссис Фергюсон, -- спокойно заметила Изабелла, являясь на выручку сестре.
   -- Очень, очень хорошо сказано с обеих сторон, -- заметил Элис, отвешивая поклоны обеим. -- Но, пожалуйста, мисс Лаура, не говорите, что вы овца, не то мы все набросимся и съедим вас.
   -- Неужели? -- ответила польщенная Лаура.
   -- Мисс Тевисток, позвольте послать вам кусочек баранины, -- продолжал полковник.
   -- Только очень маленький кусочек.
   -- А что это на блюде перед вами, мистер Форстер?
   -- Цыплята, капитан Драулок.
   -- Мисс Изабелла Ревель, не угодно ли вам цыпленка?
   -- Нет, благодарю вас, капитан Драулок.
   -- Вы сказали "да" или "нет"? -- спросил Ньютон, поймав ее взгляд.
   -- Я меняю намерение; да, -- с улыбкой заметила она.
   Я знаю наверно, что Изабелле Ревель совсем не хотелось цыпленка, пока она не заметила, что Ньютон готов услужить ей. Если обыкновенно любовь отнимает аппетит, отдадим ей должное -- она иногда и вызывает его.
   Так среди шуток и разговоров проходил обед.
   Второй помощник заглянул в каюту и шепнул, обращаясь к капитану:
   -- "Азия" выкинула сигнал "иностранный парус, подозрительный".
   -- Отлично, мистер Джонс; не спускайте с него подзорной трубы.
   -- Миссис Фергюсон, не угодно ли вам этого торта? -- предложил старший помощник.
   -- Пожалуйста, объясните мне, мистер Матьюс, -- ответила пресвитерианка, -- почему мистер Джонс сказал: "Подозрительный". Что это значит?
   -- Что значит? Да то, что ему не нравится покрой этого паруса.
   -- А это что значит?
   -- Что значит? Вероятно, что это французский фрегат.
   -- Французский фрегат? Французский фрегат! -- раздалось несколько женских голосов.
   -- Мистер Матьюс, -- заметил Драулок, -- меня крайне удивляет ваша несдержанность. Вы напугали дам. Миссис Фергюсон, "подозрительный парус" просто значит, что никто не знает, какое судно идет.
   -- И это все? -- недоверчиво спросила миссис Фергюсон.
   -- Все, уверяю вас.
   -- Командор вывесил сигнал, говорящий, что иностранное судно -- военный корабль, идущий к нам, -- сказал второй помощник, снова вошедший в каюту.
   -- Прекрасно, мистер Джонс, -- притворно равнодушно ответил капитан, в то же время беспокойно двигаясь на своем стуле.
   Первый помощник и Ньютон немедленно ушли из каюты.
   -- Мисс Тевисток, не угодно ли кусочек пудинга?
   -- Пожалуйста, сэр, только очень немного.
   -- Военное судно, пойду взглянуть на него, -- сказал полковник и, поклонившись дамам, ушел.
   -- Вероятно, один из наших крейсеров, -- заметил
   Драулок.
   -- Командор дал сигнал "приготовиться к действию", -- сказал снова заглянувший второй помощник.
   -- Хорошо, мистер Джонс, -- произнес Драулок, который уже не мог больше сдерживаться. -- Извините меня, миледи, я должен на несколько мгновений оставить вас; но наш командор слишком осторожный человек, а я под его командой. Надеюсь, вскоре я снова вернусь, чтобы наслаждаться вашим приятным обществом.
   После капитана ушли все мужчины, кроме доктора Плаузибля и Фергюсона, хотя им обоим очень хотелось тоже выйти на палубу и посмотреть на положение дел.
   -- Мистер Фергюсон, куда вы? -- резко спросила пастора жена. -- Пожалуйста, останьтесь с нами. Насколько я помню, вы занимаетесь мирной профессией.
   -- О, доктор Плаузибль, мне так нехорошо! -- вскрикнула мисс Тевисток.
   -- Я останусь с вами, дорогая мисс, -- ответил врач. Раздался громовой выстрел с командорского судна, оглушая слух; стекла каюты задребезжали, и рюмки на столе запрыгали от сотрясения.
   -- Ой, ой! -- визгливо вскрикнула мисс Тевисток и, откинувшись на спинку стула, взметнула руки с растопыренными пальцами.
   Доктор бросился ей на помощь.
   -- Крайняя чувствительность организма... Воды, пожалуйста, мисс Шарлотта Ревель.
   Был налит стакан воды; доктор опустил в него указательный палец и коснулся им лба мисс Тевисток.
   -- Она скоро оправится.
   Но мисс Тевисток считала, что не годится прийти в себя так скоро, и миссис Фергюсон, вырвав стакан из рук Плаузибля, выплеснула нею р. оду в лицо мисс Тевисток; мисс Тевисток не только очнулась от обморока, ко и вскочила со стула, отдуваясь.
   -- Лучше ли вам теперь, мисс? -- успокоительным тоном спросила миссис Фергюсон, поглядывая на остальных дам, которые не могли подавить смеха.
   -- О, доктор Плаузибль, это потрясение так подействовало мне на нервы. Я чувствую, что мне опять будет дурно... Право, я чувствую это... Мне...
   -- Прислонитесь ко мне, мисс Тевисток, -- сказал доктор. -- Крайняя нежность вашего организма, -- продолжал он шепотом, когда они вышли из каюты буфета, -- не может выносить грубых лечебных средств мистера Фергюсон.
   Едва они ушли, появился Ньютон Форстер.
   -- Не пугайтесь, миледи; по поручению капитана, я скажу вам, что иностранное судно действует подозрительно, и мы полагаем, что это вражеский корабль. Мистер Драулок поручил мне проводить вас на нижнюю палубу, где вы будете в полной безопасности от всяких случайностей, даже в том случае, если нам придется начать перестрелку. Мистер Фергюсон, капитан передает дам на ваше попечение и просит вас ни в коем случае не покидать их. Теперь позвольте мне, миссис Фергюсон, проводить вас в безопасное место.
   Услыхав это, Лаура Ревель широко открыла глаза, Шарлотта разразилась слезами, Изабелла побледнела. Миссис Фергюсон молча оперлась на руку Ньютона. Другую руку он предложил Изабелле. Мистер Фергюсон с двумя старшими мисс Ревель составил арьергард. Пришлось пройти через квартердек, и, увидев установленные пушки, приготовленные заряды и остальные принадлежности сражения, женщины встревожились сильнее прежнего. Ньютон проводил их вниз и уже собирался вернуться на палубу, но Шарлотта и Лаура Ревель схватили его за руки, умоляя не уходить.
   -- Останьтесь с нами, мистер Форстер, пожалуйста, не уходите! -- в один голос кричали они.
   -- Я должен идти, миледи; поверьте, здесь вы в полной безопасности.
   -- Ради Господа, не уходите, мистер Форстер! -- закричала Лаура, упав на колени. -- Я умру от страха! Вы не уйдете! -- все повторяла она.
   И обе сестры цеплялись за отвороты его куртки и действительно не отпускали его.
   Ньютон посмотрел умоляющим взглядом на Изабеллу; она немедленно вмешалась в дело.
   -- Стыдись, Шарлотта, ты мешаешь мистеру Форстеру идти исполнять свою обязанность. Дорогая Лаура, будь благоразумна. Мистер Форстер здесь ничем не может нам помочь, но на палубе он окажет помощь. Отпусти его, Лаура.
   Ньютон освободился.
   -- -- Я очень благодарен вам, мисс Изабелла, -- сказал он, уже поставив ногу на лестницу. -- Но теперь мне некогда как следует выразить вам мою благодарность. Не быть на палубе, все равно, что...
   -- Я это знаю, мистер Форстер; умоляю вас, идите наверх, не медлите.
   И Ньютон побежал по лестнице, но успел обменяться с Изабеллой взглядом.
   Мы должны оставить дамское общество с мистером Фергюсоном (которому на долю выпало неприятное дело) и вслед за Ньютоном выйти на верхнюю палубу. Иностранное судно шло к флотилии на всех парусах, но за три мили до судов сделало поворот. Некоторое время оно не подходило ближе, очевидно, рассчитывая силу сопротивления. "Купцы" выстроились в боевом порядке, держась близко друг от друга и обмениваясь сигналами с английскими военными судами.
   -- Удивительно, что это судно не отвечает на сигналы, которыми между собой обмениваются наши суда, -- заметил полковник, обращаясь к первому помощнику.
   -- Совсем не странно; оно не понимает их.
   -- Значит, вы убеждены, что это французский фрегат?
   -- Нет, не вполне; но я готов держать пари, что это так. Хотите держать пари -- конечно, если только один из нас не будет убит?
   -- Благодарю, я никогда не держу пари, -- ответил полковник и отвернулся.
   -- Ну, что вы скажете о судне? -- спросил Драулок первого помощника, который смотрел на судно.
   -- Оно английской постройки и с английской оснасткой, сэр; в этом я готов побожиться. Посмотрите на марс, на покрой брамселей и топселей. Может быть, теперь это французский корабль, но дубы, из которых взяли для него материал, росли в старой Англии.
   -- Я с вами согласен, -- сказал Ньютон. -- Посмотрите на корму. Она вполне английская.
   -- Почему же оно не отвечает на наши сигналы?
   -- Оно стоит в ветре, сэр, и наши флаги развеваются так, что не видны ему.
   -- Поднимается флаг, сэр! -- крикнул первый помощник.
   -- Так и есть, английский фрегат! Командор отвечает: "Опустить вымпел! " Скажите дамам, что все благополучно, -- проговорил капитан.
   -- Я пойду и извещу их, -- предложил полковник и поспешно сошел на вторую палубу, чтобы сообщить радостное известие.
   Фрегат подошел к флотилии. Командор судов вышел на палубу; оказалось, что фрегат крейсировал, ожидая появления больших голландских грузовых шхун, которые, как предполагалось, шли с острова Явы. Через четверть часа он снова распустил паруса и ушел, предоставив флотилии идти дальше своим путем.
   О двух людях мы позабыли: говорим о мисс Тевисток и Плаузибле. Доктор проводил больную в ее каюту, усадил и удержал ее руку в одной своей руке, другой же нежно наблюдал за биением ее пульса.
   -- Не тревожьтесь, моя дорогая мисс Тевисток, вы невероятно чувствительны. Я не отойду от вас. Я не могу придумать, что могло вас заставить решиться на такое опасное, волнующее путешествие.
   -- О, доктор Плаузибль, когда дело касается моих привязанностей, я, слабое создание, готова сделать все. Я -- одна душа. У меня в Индии есть дорогой друг.
   -- Счастливец он, -- со вздохом заметил Плаузибль.
   -- Он? Доктор Плаузибль, вы конфузите меня. Неужели вы на одно мгновение можете допустить мысль, что я могла бы поехать за джентльменом? Нет, я еду не ради каких-нибудь расчетов, как некоторые девицы. Слава Богу, у меня и своего достаточно. Я держу собственный экипаж, и все остальное соответствует этому. (Именно то, чего желал доктор Плаузибль).
   -- Да, моя дорогая мисс Тевисток, я понимаю, в Индии у вас живет подруга?
   -- Да, подруга детства. Я решилась на это утомительное, опасное путешествие, чтобы еще раз обнять ее.
   -- Бескорыстная привязанность! Покорить такое сердце, как ваше, мисс, все равно, что приобрести сокровище. Каким счастливым будет ваш муж.
   -- Муж? О, доктор Плаузибль, не говорите об этом. Я уверена, что мое здоровье слишком слабо, и я не могу вынести обузу забот семейной жизни.
   Ответ доктора был так многословен, что его невозможно привести здесь. Это была целая диссертация. В нее, между прочим, вошли уверения, что для такой особы удобно всегда иметь под рукой медицинскую помощь, заботливый уход. И все окончилось выражением преданной любви и предложением... разделить с ней карету и ее дом.
   Мисс Тевисток нашла нужным снова упасть в обморок: потрясение было так сильно; а доктор опустился перед ней на колени, поцеловал ее руку с хорошо подделанным восторгом. Наконец она шепотом высказала согласие и снова откинулась, точно истощенная усилием.
   Договор был заключен.
  
  

Глава XXXII

   Эдуард Форстер вернулся домой со своей маленькой воспитанницей, не чувствуя больше той тяжести, которая подавляла его дух: он знал, что слово Джона все равно, что расписка, а также, что под грубой оболочкой этого человека скрывалось доброе, отзывчивое сердце. Он вернулся в свой коттедж ранней осенью и, сев в свое старое кресло, мысленно сказал себе:
   -- Я вернулся и простою на якоре, пока меня не отзовут в иной мир!
   Это пророчество оправдалось. Наступила суровая зима, рана Эдуарда открылась, и его подорванный организм не вынес возобновившихся страданий. Не пролежал он в постели и двух недель, как почувствовал приближение конца. Эдуард давно приготовился к концу; ему оставалось только написать письмо к брату. Исполнив это, Форстер отдал его рыбаку Робертсону, поручив после своей смерти немедленно отправить конверт по адресу и наблюдать за Амброй, пока Джон Форстер не пришлет за ней.
   Последняя обязанность была исполнена; Робертсон, стоя подле кровати больного с письмом в руке, сказал, что накануне в Голль приехала семья Эвелайна, так как здоровье единственного сына лорда поправилось. Это известие изменило намерения Эдуарда.
   Надеясь на прежнюю дружбу лорда, он послал Робертсона в Голль с сообщением о состоянии своего здоровья н с просьбой приехать в коттедж.
   Лорд Эвелайн тотчас же поспешил на зов. Он с первого же взгляда на больного понял, что надеяться на его выздоровление невозможно; охотно согласился отправить письмо и предложил взять Амбру к себе в дом, обещая отдать ее только в свое время. Было темно, когда лорд Эвелайн с печальным предчувствием простился с Форстером в последний раз. Действительно, раньше, чем солнце снова встало, дух Эдуарда освободился и воспарил ввысь, оставив, осиротевшую Амбру в слезах и молитве. Эдуард Форстер не скрывал от нее, что его жизнь держится на тонкой нити, и после возвращения из Лондона познакомил ее со всеми подробностями ее собственной истории. Последние недели каждый перерыв между страданиями он посвящал тому, чтобы укрепить в ней добрые принципы и подготовить ее к тому событию, которое теперь совершилось.
   Амбра стояла на коленях подле кровати; она так долго пробыла в этом положении, что и не заметила наступления дня. Ее лицо, покоившееся на руках, было совершенно скрыто роскошными волосами, которые вырвались из-под гребенки и рассыпались по плечам, когда дверь коттеджа отворилась, и кто-то наклонился к ней, стараясь поднять ее с колен. Она подняла голову, раздвинула волосы надо лбом, чтобы видеть, кто подошел к ней, и узнала молодого Эвелайна.
   -- Бедняжка моя, -- с состраданием сказал он.
   -- О, Уильям Эвелайн! -- вскрикнула Амбра, заливаясь слезами.
   Горе юности вызывает сочувствие, и Уильям Эвелайн, хотя и семнадцатилетний юноша, приближавшийся к взрослому возрасту, не постыдился смешать свои слезы со слезами прежнего своего товарища игр. Не скоро удалось ему немного успокоить Амбру, которая в своем горе приникла к нему.
   -- Амбра, дорогая, ты должна пойти со мной в Голль. Здесь ты не можешь оставаться теперь.
   -- Почему бы нет, Уильям? Зачем мне уходить так скоро? Мне не страшно оставаться здесь или быть подле него. Я видела, как умирали другие. Я видела, как умерла миссис Безлей. Видела, как умер бедный Верный. А теперь все они, все умерли, -- сказала Амбра, снова заливаясь слезами и прижимаясь к груди Уильяма. -- Я знала, что он умрет, -- через несколько минут прибавила она, поднимая голову, -- он мне это сказал... Но думать, что я никогда больше не услышу, как он говорит; думать, что скоро я никогда не увижу его! Я не могу не плакать,
   Уильям.
   -- Но твой отец счастлив, Амбра.
   -- Он счастлив, я знаю. Только он не мой отец, Уильям. У меня нет отца, нет друга. Он все рассказал мне перед смертью: Верный принес меня с моря.
   Эти слова возбудили любопытство Уильяма; он стал расспрашивать Амбру, и она рассказала ему все подробности своей истории, о которых ей сообщил Эдуард Форстер; отвечая на его вопросы, она стала немного спокойнее.
   Едва Амбра окончила свой рассказ, как лорд Эвелайн, вызванный Робертсоном, приехал вместе с женой, которая думала, что ей удастся уговорить Амбру уехать из коттеджа. Действительно, леди убедила бедняжку, что ей следует принять их предложение; она без сопротивления села в экипаж. Амбру отвезли в Голль, и там для смягчения ее печали было сделано все, что могут подсказать доброта и сочувствие. Там мы ее пока и оставим, а сами снова перенесемся в столицу, в контору Джона Форстера.
   -- Скреттон, -- сказал мистер Джон Форстер, обращаясь к своему клерку, который явился на звонок, -- помните, сегодня я никого не могу принять.
   -- Вы назначили несколько приемов, -- заметил письмоводитель.
   -- Пошлите сказать, что свидания откладываются.
   -- Хорошо, сэр. А если кто-нибудь придет, сказать, что вас нет дома?
   -- Нет, я дома -- зачем лгать? -- но я никого не принимаю.
   Клерк закрыл двери; Джон Форстер надел очки, чтобы перечитать письмо, которое лежало перед ним. Оно было от Эдуарда; его послал лорд Эвелайн, прибавив от себя несколько слов, в которых говорилось, что его брат умер и что Амбра живет в Голле. где все будут очень рады приютить ее до тех пор, пока он не найдет удобным прислать за девочкой. В своем письме Эдуард снова благодарил брата за его доброе обещание и нежно, с любовью посылал ему последнее прости. Некоторое время Джон Форстер боролся с чувствами, но чем сильнее старался он их подавить, тем с большей силой пробуждались они. Он был один и перестал сдерживаться. Документы, лежавшие перед ним, внезапно увлажнились от дани памяти брата. Однако старый адвокат скоро снова стал самим собой; все следы волнения исчезли с его лица, и при виде его никто не вообразил бы, что Джон Форстер мог так глубоко волноваться.
   На следующий день Форстера нельзя было, по обыкновению, застать в его конторе. Немедленно после завтрака он отправился по делу, которое называется "беганьем по квартирам". Его помещение было недостаточно для новых обстоятельств. Когда он дал слово Эдуарду, он отлично знал, что все расходы для приема Амбры лягут на него, и все-таки решил подвергнуть себя этому. Итак, невдалеке от своего помещения он отыскал удобный дом. Джон переговорил относительно его найма на двенадцать лет и наконец вернулся к себе.
   -- Скреттон, -- заметил Джон Форстер, -- найдите мне лакея, кухарку, горничную и спокойную женщину, экономку, -- людей с хорошей репутацией и с отличными рекомендациями. Домоправительница должна быть до известной степени женщиной образованной, так как ей придется смотреть за одной маленькой мисс, и я не хочу, чтобы ребенка испортили в обществе обыкновенных слуг. Вы понимаете?
   Скреттон понял; менее чем через месяц дом был меблирован хорошим обойщиком, и слуги получили каждый и каждая свое место.
   Джон Форстер переехал в свой новый дом и в течение недели привыкал к новому положению вещей. Когда он увидел, что мебели достаточно, что служанки держатся хорошо, а домоправительница кроткое и очень умное существо, пригодное к тому, чтобы воспитывать маленькую девочку, он написал лорду Эвелайну с выражением новых благодарностей и с просьбой доверить Амбру его посланному, который и доставит ее. Скреттон отправился с этим письмом в Голль. Амбра плакала при мысли о разлуке с теми, кто так добро обращался с ней, и при мысли, что ей придется жить у человека, чужого ей. С Уильяма Эвелайна она взяла обещание повидаться с нею, когда он будет в Лондоне по дороге в Кембридж, простилась со своими добрыми друзьями и в обществе мистера Скреттона села в дилижанс, который быстро повез ее в Лондон.
   Мистер Скреттон говорил только о делах, а так как у него не было дел с двенадцатилетней девочкой, он говорил с ней только в случаях крайней необходимости. Поэтому Амбра оставалась со своими мыслями. Какие это были мысли -- не могу сказать, знаю только, что двухдневное путешествие на почтовых с мистером Скреттоном не было очень приятно. Амбра с удовольствием подъехала к дверям нового дома Джона Форстера. Старый джентльмен по письму своего компаньона точно рассчитал час ее приезда и явился в дом, чтобы ее принять.
   Эдуард расположил Амбру к брату, сказав ей, что в его лице она встретит покровителя и снисходительного родственника, а потому, войдя в комнату, она подбежала к нему и залилась слезами.
   Джон Форстер обнял и поцеловал Амбру.
   -- Малютка моя, -- сказал он, -- чем был для тебя мой брат, тем буду и я. Считай меня твоим отцом; в память его, и я надеюсь, вскоре также из-за тебя самой, мне это будет очень приятно.
   Через час Амбра успокоилась, я сделалась почти веселой; тогда ее передали на попечение миссис Смис, домоправительницы, и Джон отправился в свою контору к своим клиентам, чтобы наверстать потерянное время.
   Скоро старик понял, что те заботы и расходы, которые он принял на себя, чтобы угодить брату, будут для него источником удовольствия и радости. Он перестал чувствовать себя одиноким в мире; у него был дом, где его встречал сияющий взгляд, где любящее сердце старалось исполнять все его желания, где его хорошо знакомый стук в дверь вызывал восторг, где разлука с ним служила причиной печали.
   В несколько месяцев Амбра, как лоза, обвилась около сердца старика. Для нее были приглашены лучшие учителя; все, на что способен любящий отец ради единственного ребенка, давал ей тот, кто, услышав впервые о предположении брата, объявил, что и своих-то детей трудно и неприятно содержать.
   Ах, Боже ты мой! До чего бедным авторам приходится скакать. Вот мне опять предстоит отправиться в Индию и попасть на палубу "Бомбейского замка".
  
  

Глава XXXIII

   "Бомбейский замок" без дальнейших приключений дошел до Мадраса. Через несколько часов все пассажиры, или получив любезные приглашения от родных или друзей, или же в сопровождении близких им, высадились на землю; все, за исключением трех мисс Ревель.
   Между тем, по мере отплытия остальных, их тревожное желание отправиться на сушу возрастало; это желание еще увеличивалось сознанием, что они задерживают капитана Драулока, который не хотел покинуть судна, пока не освободится от забот о них. Наведя справки, капитан наконец узнал, что какой-то старый полковник Ревель жил в своем доме в двух милях от крепости. Предполагая, что он не знает о появлении своих внучатых племянниц. Драулок отправил к нему с этим известием Форстера. Ньютон приехал к полковнику под вечер и сразу увидел, что тот живет, как старинный набоб Индии. Двойной штат носильщиков и ласкаров виднелся на верандах; сикхи ухаживали за лошадьми; портные и другие ремесленники работали в тени; целая стая дворецких и других слуг-индусов сновали в хлопотливом ничегонеделании.
   Раньше, чем Ньютон представится полковнику, необходимо представить самого полковника читателю. Он был человеком около шестидесяти лет, из которых сорок пять провел в Индии с перерывами. Он занимал несколько выгодных мест и, хотя не был скуп, а только осторожен в денежных делах, сумел приобрести большое богатство. Не раз бывал он в Англии во время отпусков и каждый раз стремился остаться на родине, но через несколько месяцев начинал снова тосковать об Индии. Его привычки, вкусы -- все носило восточный характер. В Англии же ему не нравилось тоже все: гостеприимство, холод английской зимы, потеря значения (что всегда случается с человеком, когда он смешивается с толпой), и он каждый раз возвращался в Индию раньше конца отпуска. Он умышленно остался холостяком. В молодости предмет его страданий поступил с ним безжалостно: любимая девушка бросила его из-за рупий, которые она могла получить, в придачу к ним взяв себе старого мужа. Этот случай озлобил его по отношению к женщинам, и он стал считать их всех корыстными и полными предательства. Он давал многолюдные и дорогие праздники, но никогда не приглашал к себе в дом женщин. И нелюбовь к дамам заставляла его ездить в гости только к холостякам.
   В других же отношениях это был вполне достойный человек, настоящий джентльмен, но очень холерического темперамента.
   Ньютон попросил одного из дворецких доложить полковнику о себе. Слуга провел его в просторную залу, и в ней Форстер увидел полковника, который представлял собой довольно любопытное зрелище.
   -- Бурра-саиб, саиб, -- сказал индус и тотчас же ушел.
   Полковник был высок ростом, худощав; его скулы выдавались, брови щетинились; волосы были седые. Он сидел на одиноком стуле посредине комнаты, был в белой рубашке и в белом нанковом нижнем платье. Рукава рубашки он завернул, обнажив плечи и оставив на виду свои сильные, покрытые волосами руки. Близ него лежала корзина с плодами манго, а перед стулом стояло большое ведро воды. Входя, Ньютон увидел, какой метод применялся для уничтожения этих восхитительных плодов. Полковник обеими руками держал один из крупных манго, величиной с яйцо казуара, подносил его ко рту, протягивая голову над ведром с водой, туда стекал излишний сок, покрывавший лицо, пальцы и руки старика, образуя на них желтые пятна. Вся внутренняя часть плода исчезала, косточка и кожа летели в ведро, а рука полковника тянулась к корзине за новым предметом для роскошного пира. Доложили о Ньютоне. Ньютону было жаль мешать ему, и он хотел было извиниться, но заметил, что сидевший к нему спиной полковник продолжал свое приятное занятие. Дело в том, что поглощенный едой старик не слышал доклада слуги и не видел Ньютона, который, благодаря этому, мог быть свидетелем уничтожения по крайней мере двух дюжин манго; и полковник ни разу не взглянул в его направлении и даже не заметил, что он не один. Но вот, наконец, одно обстоятельство привлекло внимание Ньютона и заставило его положить конец угощению полковника. Старик вынул новый манго из корзины. В это мгновение Ньютон увидел, что маленькая змея обвилась вокруг одной из ножек стула полковника; протянув руку за манго, Ревель непременно дотронулся бы до пресмыкающегося. Ньютон не знал, что делать: самое легкое движение старика могло оказаться для него роковым. Форстер неслышно подкрался к змее и уже собирался ударить ее своей тростью по голове, но полковник, нагибаясь над ведром, полупривстал со стула. Ньютон мгновенно выхватил из-под него этот стул и вместе со змеей швырнул в угол залы. Центр тяжести полковника не был перенесен достаточно вперед, чтобы помочь ему сохранить равновесие и устоять на ногах, и он повалился на спину, уронив также Ньютона.
   Оба и упали, и поднялись совершенно одновременно.
   -- Извините меня, -- сказал Ньютон.
   -- Пропади я, если я извиню вас, -- с бешенством прервал его старик. -- Кто вы такой? Как вы смеете позволять себе такие дерзкие шутки с незнакомым вам человеком? Откуда вы взялись? Как попали сюда?
   -- Это шутка, сэр? -- ответил Ньютон и спокойно показал на змею, которая все еще злобно шипела в углу залы подле брошенного стула. В коротких словах Ньютон объяснил ему, что случилось.
   -- Сэр, извините меня, я ваш должник. Это самая ядовитая здешняя змея. Надеюсь, вы примите мои извинения за минутную вспыльчивость и в то же время мою искреннюю благодарность.
   Полковник позвал слуг, и они, вооруженные бамбуковыми палками, скоро уничтожили причину недоразумения. Потом Ревель на несколько минут ушел в ванну и вернулся, исполнив необходимее омовение после закуски манго. Он переоделся и теперь явился в образе настоящего джентльмена с резкими чертами лица.
   -- Прошу извинить меня, сэр, за то что я вас задерживаю. Могу ли я попросить вас сделать мне удовольствие, сказать ваше имя и повод, который вызвал ваше спасительное посещение?
   -- Я принес вам письмо, -- ответил Ньютон, так как ему было поручено передать письмо мистера Ревеля, которое тот дал своим дочерям.
   -- О, рекомендательное письмо? Теперь это вещь совершенно лишняя: вы уже представились.
   -- Нет, сэр, это не рекомендательное письмо для меня; в нем говорится о прибытии ваших троих внучатых племянниц, дочерей мистера Ревеля; они находятся на "Бомбейском замке", судне, к служащим которого я принадлежу...
   -- Что? -- прогремел полковник. -- Мои племянницы? Дочери мистера Ревеля?
   -- Так по крайней мере я понял, сэр.
   Полковник разорвал конверт письма, в котором мистер Ревель спокойно говорил, что, не получив ответа на прежние вопросы, он предполагает, что письма к дяде пропали, а потому принужден, вследствие нахлынувших на него затруднений, отправить своих дочерей в Индию под покровительство полковника.
   Окончив чтение письма, полковник тотчас же стал рвать его на мелкие кусочки, и по этим движениям можно было судить, что гнев старика все увеличивался. Наконец он в полном бешенстве бросил обрывки на пол.
   -- Проклятый мошенник! Негодный! Знаете ли, сэр, когда я в последний раз был в Англии, этот молодчик мошеннически выманил у меня тысячу фунтов? Да, сэр, тысячу! Обещал отдать через три недели, а когда я вернулся к нему за деньгами, расхохотался и приказал лакею не пускать меня. А теперь прислал трех дочек, навязал мне их и смеялся, вероятно, как в тот день, когда обманывал меня! Ей-богу, я не приму их; пусть отправляются домой, если могут.
   И полковник ходил взад и вперед по комнате, размахивая руками от бешенства.
   Ньютон молчал. Его изумило такое неслыханное поведение, он был так взволнован несчастным положением Изабеллы, что долго не находил слов.
   -- Значит, я должен передать этим леди, что вы не примете их?
   -- Вы меня не знаете, сэр. Когда я принимал женщину в моем доме? Никогда. Все они одинаковы, сэр. Отвечаю, что они сговаривались с отцом в надежде здесь выйти замуж. Передайте им, что они раньше погибнут, чем я приму их. Мошенник!.. Сначала обворовал меня на тысячу фунтов, а теперь старается обмануть, навязав мне свою семейку.
   Ньютон помолчал, выжидая, чтобы бешенство полковника немного остыло, потом заметил:
   -- Мне будет тяжелее, чем когда-нибудь, когда придется передать ваше поручение. Молодые леди, конечно, не причастны к бесчестным поступкам отца и находятся в положении, которое вызывает жалость. В чужой стране, на расстоянии многих тысяч миль от друзей, без средств существования, без возможности заплатить за обратный рейс. Что будет с ними?
   -- Мне все равно.
   -- Я согласен, что ваше негодование справедливо, полковник, но, если вы не примите их, как возвратятся они домой? Я уверен, капитан Драулок взял бы их даром, но мы едем в Китай. Бедные девушки! -- со вздохом продолжал Ньютон. -- Если бы вы не сочли, что я действую слишком бесцеремонно, я сделал бы одно замечание.
   -- Одна ваша бесцеремонность уже, по всем вероятиям, спасла мне жизнь, и я с удовольствием выслушаю все ваши замечания.
   -- Я хочу сказать, сэр, что, как бы ни были дурны поступки их отца, ваша гуманность и уважение к себе вряд ли допустят вас бросить их в такой нужде. Ведь они ваши родственницы и не обманули, и не оскорбили вас. Напротив, они так же, как и вы -- жертвы мистера Ревеля.
   -- По-видимому, вы очень заняты этими молодыми особами, -- резко заметил полковник.
   -- Если бы я даже никогда не видал троих мисс Ревель раньше, несчастной участи молодых девушек было бы достаточно, чтобы я пожалел их. Зная же молодых леди, я принужден сказать, что известие, которое я сообщу им, будет для них смертельным ударом. Я хотел бы, чтобы Господь дал мне возможность помочь ей и защитить ее...
   -- Вероятно, она очень хороша собой, -- с насмешкой заметил Ревель.
   -- Да, сэр, но не ее красота вызвала это замечание с моей стороны. Если бы вы знали ее, сэр, вам было бы настолько же тяжело расстаться с нею, как теперь кажется неприятно принять ее к себе в дом.
   Полковник продолжал ходить по комнате, но не так порывисто, как незадолго перед тем. Ньютон это заметил и потому замолчал, в надежде, что размышления заставят старика изменить принятое решение. Через несколько минут, вероятно, забыв о присутствии Ньютона, старик заговорил сам с собой, вслух бормоча отрывистые фразы:
   -- Нужно взять их, ей-богу. Никуда нельзя будет носа показать... О, мошенник... Продержать до ближайшего судна... Пусть пожелтеют, потом -- в Англию. Это отместка.
   Так говорил старик и настолько громко, что Ньютон мог слышать.
   Хождение продолжалось еще несколько минут, наконец Ревель бросился на стул.
   -- Мне думается, мой юный знакомый, вы принимаете большое участие в моих родственницах, по крайней мере в одной из них.
   -- Да, сэр; да и не я один, а все знающие ее.
   -- Прекрасно, я рад, что хоть в одной из трех есть что-нибудь хорошее. Я был взбешен, и немудрено, что наговорил много лишнего. Если бы узналось, что этих девушек ко мне прислали таким образом, все стали бы смеяться надо мной, так как всякий знает, что я не особенно люблю женщин, и это принесло бы серьезный вред им и их будущности. Я решил принять их по той простой причине, что иначе поступить не могу. Поэтому, прибавив еще одно одолжение ко всем услугам, оказанным вами мне сегодня, вы, надеюсь, никому не повторите того, что я наговорил при вас.
   -- Конечно, сэр; если угодно, я дам в этом мое честное слово.
   -- Когда я прошу вас не упоминать о моих словах, я подразумеваю: не упоминать посторонним, девушкам же, пожалуй, объясните истинное положение вещей. Я не хочу, чтобы, приехав сюда, они стали ко мне ластиться и ухаживать за мной, как за старым холостяком, чтобы выманить у него несколько мешков рупий. Я заболею от этого. Я ненавижу женщин и женские уловки. Если же они узнают истину, узнают, что я только выношу их присутствие, что я не желал видеть моих племянниц, что их навязал мне этот мошенник, я позволю им прожить некоторое время в противоположном конце дома. Наконец, под предлогом их нездоровья или каким-нибудь другим, я найду возможность купить им обратные билеты в Англию.
   -- А вы не могли бы сами сказать им всего этого, сэр?
   -- Нет; я никогда не вхожу в разговоры с женщинами. Кроме того, лучше, чтобы они знали, как я отношусь к ним, до своего приезда сюда. Если вы обещаете мне исполнить мою просьбу, я соглашусь дать им* комнату в моем доме; в противном случае пусть остаются там, где живут теперь. Надо мной несколько дней посмеются или побранят меня, потом замолчат. В общем, и то, и другое для меня безразлично.
   -- Хорошо, сэр; как ни неприятно будет для мисс Ревель услышать то, что вы говорите, их настоящее ожидание еще тяжелее. Вы позволите мне передать все это в возможно мягкой форме?
   -- Можете прибегать к каким угодно утонченным деликатностям, только скажите им правду, что, судя по вашему лицу, я уверен, вы и сделаете.
   -- В таком случае, я прощусь с вами, сэр, -- ответил Ньютон.
   -- Будьте здоровы, мой дорогой сэр; помните, что у меня вы -- дома, а также, что, не любя женского общества, я с восторгом увижу вас здесь. Пусть эти юные леди перейдут в отель; я скоро пришлю за ними экипаж. До свидания. Как ваша фамилия?
   -- Форстер, сэр.
   -- До свидания, мистер Форстер, -- сказал полковник и вышел из комнаты.
  
  

Глава XXXIV

   Не в веселом настроении духа шел Ньютон из дома полковника с тем, чтобы передать сестрам Ревель слова старика. Старших не могли огорчить ни холодность их родственника, ни мысли о поступках отца, Ньютон был уверен в этом, но он настолько хорошо понял характер Изабеллы, что предвидел, как глубоко заденет ее унизительное положение, в которое ее ставили, и знал, что это сознание будет тяготить ее великодушное сердце. Однако поправить дело было нельзя, а потому Форстер почти радовался, что именно ему полковник поручил передать свое решение.
   Капитану Драулоку надоело ждать на судне; он проводил молодых девушек на берег в гостиницу и, тревожно ожидая возвращения Ньютона, послал слугу караулить его, а тот перехватил Форстера на дороге к кораблю.
   -- Ну, мистер Форстер, надеюсь, все в порядке? -- спросил капитан, едва Ньютона провели в отель.
   -- Меньше чем через полчаса за молодыми леди приедет экипаж полковника, -- уклончиво ответил Ньютон.
   -- В таком случае, мисс Ревель, я пожелаю вам доброго утра, -- сказал капитан, -- я очень занят. Я еще буду иметь удовольствие засвидетельствовать вам мое почтение перед нашим отплытием. Теперь же позвольте мне поблагодарить вас за милое общество во время плавания. Форстер, вы, конечно, останетесь с мисс Ревель и усадите их в экипаж?
   И капитан Драулок, по-видимому, решил, что его ответственность окончилась, пожал им руки и ушел из гостиницы.
   -- Мистер Форстер, -- сказала Изабелла, когда капитан Драулок уже не мог ее слышать, -- судя по вашему лицу, я вижу, что случилось что-то неприятное. Правда?
   -- С грустью должен дать утвердительный ответ, и мне еще тяжелее объяснить, в чем дело.
   И Ньютон рассказал о том, что говорил полковник. Изабелла слушала внимательно, ее сестры -- нетерпеливо. Мисс Шарлотта с испуганным выражением лица спросила, не отказался ли дядя принять их. Узнав противное, она, по-видимому, осталась очень довольна. Лаура засмеялась и заметила: "Какой странный папа", -- а потом перестала думать о случившемся. Изабелла ничего не сказала; она сидела неподвижно на своем стуле и вся ушла в печальные мысли.
   Через несколько мгновений после окончания рассказа Ньютона показался экипаж, и Форстер предложил молодым девушкам тотчас же уехать из гостиницы. Шарлотта и Лаура были готовы отправиться в путь и горели нетерпением, но Изабелла неподвижно сидела подле стола.
   -- Иди же, Изабелла! -- крикнула Шарлотта.
   -- Не могу ехать, дорогая, -- ответила она, -- но я не хочу мешать тебе или Лауре поступать, как вам угодно.
   -- Не можешь ехать? -- в один голос вскрикнули сестры.
   Изабелла твердо держалась принятого решения, и Ньютон, считавший, что он не смеет вмешиваться в дела девушек, был молчаливым свидетелем настойчивых уговоров, сердитой брани со стороны старших сестер и твердых отказов со стороны младшей. Около получаса прошло таким образом. Наконец Шарлотта и Лаура решили ехать и снова прислать экипаж за Изабеллой, которая, по их мнению, к тому времени образумится. Бессердечные, не думающие ни о чем девушки весело сели в коляску и уехали. Ньютон, который проводил их до экипажа, с бьющимся сердцем вернулся в ту комнату, где осталась Изабелла.
   Она плакала.
   -- Я мешаю вам, мисс Ревель? -- спросил Ньютон, который, видя ее слезы, не мог подавить волнения.
   -- О, нет. Я ждала и надеялась, что вы вернетесь, мистер Форстер. Как вы думаете, можете ли вы отыскать капитана Драулока? Я буду вам очень благодарна, если вы это сделаете для меня.
   -- Я тотчас же отправлюсь его искать, если вам угодно. Поверьте, мисс Ревель, я искренне сочувствую вам. И если вы не сочтете мой вопрос нескромным, я спрошу вас, что вы предполагаете делать теперь?
   -- Вы знаете все, мистер Форстер, а потому ваш вопрос не нескромность, а доброта. Бог видит, до чего мне нужен совет! Я хотела бы, по возможности, скрыть правду от капитана Драулока. Не годится дочери говорить о заблуждениях отца. Но вы все знаете, а потому с вами я могу советоваться без стеснений. Конечно, может быть, я приняла очень поспешное решение, но я ни за что не войду в дом моего дяди при таких унизительных обстоятельствах. Это я решила; относительно же того, как поступать, что делать -- мне нужен совет. Мое положение ужасно. Что за беспомощное создание женщина! Будь я мужчиной, я могла бы трудом заработать для себя возможность вернуться на родину или честным путем прокормить себя. Но женщина, молодая, одинокая, в далекой стране, без друзей...
   -- Не говорите, что у вас нет друзей; есть человек, который, если не имеет силы послужить вам, то, по крайней мере, жаждет этого, -- ответил Ньютон.
   -- Нет, не без друга, конечно. Но что может сделать друг, помощи которого я не в состоянии принять? Поэтому я должна обратиться к капитану и, как ни больно мне это, к его щедрости и великодушию; вот зачем я и хочу видеть его. Пусть он даст мне совет. Я вернусь в качестве чего угодно: няни, горничной, возьмусь за всякое небесчестное дело. Я скорее готова сидеть подле кроватей больных лихорадкой, чумой, сидеть целыми месяцами, чем принимать участие в двоедушии моего отца. О, мистер Форстер, что должны вы думать о дочерях, узнав о поведении их отца? -- И бедная Изабелла залилась слезами.
   Ньютон не мог больше сдерживаться.
   -- Моя дорогая мисс Ревель, -- сказал он, -- успокойтесь, пожалуйста. -- И он взял ее за руку, которую молодая девушка не отняла. -- Если вы страдаете в эту минуту, страдаю и я, глубоко, очень глубоко, потому что я могу только печалиться, а не смею предложить вам помощи. Средства вернуться на родину я для вас добуду у капитана. Вы их не примете от меня! Знаю, не смею надеяться па то, что вы примете мою помощь; знаю, что при подобных обстоятельствах предлагать ее -- обида с моей стороны. Подумайте же, с каким отчаянием я должен смотреть на ваше горе, не решаясь предложить помощь той, для которой... О, Боже мой... -- вскрикнул Ньютон, подавляя свои чувства.
   -- Я сознаю всю доброту и деликатность вашего поведения, мистер Форстер, и откровенно скажу, что если бы я только могла принять вашу помощь, я никому в мире не была бы обязана с таким легким сердцем, как вам. Но светские правила воспрещают это.
   -- Что же я должен делать, мисс Ревель? Пойти за капиталом?
   -- Погодите немного, дайте мне подумать . Что посоветовали бы вы мне? Скажите, мистер Форстер, скажите откровенно, как друг.
   -- Я горжусь этим званием. Только на него я и смею надеяться; но, Изабелла... Простите! Я хотел сказать: "Мисс Ревель".
   -- Нет, нет, я не сержусь. Почему бы не Изабелла? Мы достаточно знаем друг друга, и для меня, такой покинутой, доброе слово...
   Изабелла закрыла рукой лицо. Ньютон, стоявший рядом с ней, не мог сдержать чувства. Мало-помалу молодые люди приближались друг к другу, и наконец, я думаю, в силу того же принципа, который соединяет всю вселенную -- в силу тяготения, -- рука Ньютона обвила стан молодой девушки, и она, рыдая, уронила голову на его плечо. Трудно было Ньютону не излить всей своей души, не высказать той горячей любви, которую он давно чувствовал к ней. Но он мог ей предложить только себя и нищету... Он сдержался. Слова не были произнесены. Тем не менее Изабелла угадала его мысли, оценила его сдержанность и еще сильнее полюбила за его силу.
   -- Изабелла, -- наконец сказал Ньютон, вздыхая, -- до сих пор я никогда не ценил богатства и не желал разбогатеть. До сих пор я никогда не чувствовал несчастья бедности.
   -- Я верю вам, мистер Форстер, и благодарю вас, зная, что вы это чувствуете ради меня. Но, -- прибавила она, ободряясь, -- слезами горю не поможешь. Я просила у вас совета, а вы только подали мне руку.
   -- Боюсь, что я никогда не буду в состоянии предложить вам что-либо другое, -- ответил Ньютон. -- Но позвольте мне, Изабелла, задать вам один вопрос: вы решили никогда не входить в дом вашего родственника?
   -- На унизительных условиях, которые он поставил, -- никогда. Пусть полковник приедет за мной и увезет к себе, тогда я буду жить у него, пока не найду возможности отправиться обратно в Англию. В противном случае я перенесу всякие лишения, всякую честную черную работу, скорее чем поселюсь под его крышей. Но, право, мистер Форстер, необходимо позвать капитана Драулока. Мы с вами тут вдвоем, это неприлично; вы сами должны видеть, что это неприлично.
   -- Мне кажется, никакого неприличия нет; но, Изабелла, сегодня утром я оказал полковнику пустую услугу, и, может быть, мое слово будет для него иметь некоторый вес. Позволите ли вы мне съездить к нему и попытаться сделать что-либо? Если через два часа не стемнеет, я скоро вернусь обратно.
   Изабелла согласилась. Ньютон быстро отправился к Ревелю.
   Старик очень удивился, когда слуги сказали ему, что приехали только две леди. А позже объяснения и убеждения Ньютона, главное же -- поведение Изабеллы, о решении которой он узнал, поведение, совсем не соответствовавшее его понятиям о женщинах, наконец сломили его. Он велел запрячь экипаж, вместе с Ньютоном приехал в гостиницу, обратился к младшей Ревель с чем-то вроде извинения (изумительное усилие с его стороны) и попросил племянницу воспользоваться его гостеприимством. Через несколько минут полковник и Изабелла скрылись из виду, а Ньютон остался со своими мыслями.
   Прошло несколько дней; Форстер принял приглашение полковника отобедать у него и, приехав в дом старика, увидел, что дела шли лучше, чем он ожидал.
   Друзья Ревеля смеялись над ним из-за прибавления к его домочадцам, и полковник вздрагивал под ударами насмешек, но в общем, казалось, примирился с положением вещей лучше, чем можно было предвидеть. Однако Ньютон заметил, что, говоря о трех сестрах, он неизменно выражался: "Моя внучатая племянница и две другие молодые девицы".
  
  

Глава XXXV

   "Бомбейский замок" продолжал свой путь до Кантона. Там он взял новый груз и пассажиров и двинулся в обратный рейс вместе с пятнадцатью ост-индскими судами и еще несколькими местными. Все были нагружены богатствами Востока и спешили излить их в объятия родины. Целые миллионы плыли по волнам. Искусству капитанов купеческих судов доверили благополучное доставление богатств на место; их мужеству было поручено охранять имущество от неприятеля, который давно подстерегал флотилию. Благодаря необыкновенной неосмотрительности, не прислали ни одного военного корабля для охраны собственности, имевшей такую громадную ценность.
   Итак, флотилия ост-индской компании вошла в Малаккский пролив и двигалась развернутой линией под свежим ветром и по спокойным волнам.
   Гамаки убрали, палубы вымыли. Целые стаи тунцов проносились мимо судов, и моряки ловко ловили их, немедленно разрезали и бросали на сковороды для завтрака. Но вскоре им пришлось подумать о другой рыбе на жаркое, потому что одно из судов, "Королевский Джордж", дало сигнал, что на юго-западе показались четыре чужих судна.
   -- Пушка, сэр! -- заметил Ньютон, бывший в это время вахтенным офицером. -- Флаги подняты; это не наши флаги.
   Четыре судна из флотилии получили приказание выйти вперед и осмотреть чужие суда.
   Прошло полчаса, и в течение этого времени с каждой главной мачты (грот-мачты) трубы были направлены вдаль. Сам Драулок, хотя и не особенно любивший лазать -- вероятно, потому, что в течение долгой карьеры ему пришлось достаточно потрудиться в этом направлении, -- очутился на грот-стенге. Сомнения, подозрения, предположения, утверждения так и раздавались кругом, пока все это не рассеяли телеграфные знаки с разведочных судов, заявивших:
   -- Французская эскадра, состоящая из одного линейного боевого судна, трех фрегатов и брига.
   Действительно, это была хорошо известная эскадра адмирала Линуа, которая бороздила Индийский океан с быстротой и аппетитом акулы. Силы ее составляли: "Маrengo" -- восьмиорудийное судно; "Belle Poule" -- знаменитый сорокаорудийный фрегат, "Semillante" -- в тридцать шесть пушек, "Berceau" -- корвет с двадцатью двумя и бриг с шестнадцатью орудиями. Они шли из Батавии именно для того, чтобы перехватить ост-индский флот, так как узнали, что он идет без конвоя; французы предвидели победу без сопротивления.
   -- На командорском судне сигнал "сомкнуться", -- сказал Матьюс, первый помощник, обращаясь к капитану Драулоку.
   -- Прекрасно; наблюдайте; отвечаю вам, что командор собирается биться. Мы не отдадим без борьбы миллионы этим французским мошенникам.
   -- Надеюсь, нет. Вот, сэр, что я вижу, -- продолжал Матьюс и снова перечислил сигналы капитану, стоявшему с сигнальной книжкой в руках.
   Когда вывесили сигнал "сомкнуться в боевую линию", флотилия огласила воздух криком. Ост-индские суда были теперь достаточно близко друг от друга и могли слышать крики, и уверенность товарищей поднимала мужество каждого английского моряка.
   -- Если бы все матросы у нас были англичанами, вместо этих ласкаров и китайцев, которые кажутся такими бесстрастными, -- заметил Ньютон, обращаясь к Матьюсу, -- я думаю, мы показали бы врагу, как играют в игрушки.
   Французская эскадра вдруг сделала поворот и пошла прямо на ост-индские суда. Английская флотилия готовилась к началу военных действий; пришлось освободить место на загроможденных палубах, и поэтому многие домашние птицы и свиньи претерпели изменение судьбы и очутились в водяной могиле. К счастью, на судне не было пассажиров. Направляющиеся в Европу китайские суда не бывают сильно переполнены в этом отношении, если только не хотят поразить столицы уродствами вроде "морской девушки" или "сиамских близнецов" (недавно разделенных Литтон-Бульвером, который достаточно хорошо показал, что единство между братьями, которое считается благословением, напротив, бремя).
   В самое короткое время все было готово, и индийская флотилия продолжала двигаться легким ходом, не стремясь к столкновению, но и не избегая его.
   С наступлением вечера французская эскадра стала против ветра; поведение врага заставило ее быть осторожной. Французский адмирал нашел нужным удостовериться при ярком солнечном свете, не составляют ли поенные суда части английской флотилии; все суда вели себя слишком спокойно и решительно, и это вполне оправдывало его подозрения.
   Теперь англичанам следовало решить, должны ли их суда воспользоваться темнотой ночи и попробовать спастись бегством, или ждать того, что принесет следующий день.
   Силы французов были значительны и сосредоточены; ост-индские "купцы", напротив, были слабы: на каждом судне насчитывалось не более шестидесяти английских моряков, на китайских не имелось ни одного англичанина; немногие, еще находившиеся на них, перешли волонтерами на суда ост-индской компании. При этом командор Денс выказал рассудительность и мужество. По его мнению, во время попытки скрыться флотилия неизбежно разбилась бы на части, и многие суда были бы окружены французской эскадрой, а захваченные поодиночке, они, конечно, превратились бы в добычу врага.
   Того же мнения держались все капитаны ост-индских судов, которые успели вечером снестись между собой, и во всех жило решение, согласное принципу: "Держаться вместе и биться до последней минуты".
   Флотилия легла в дрейф на ночь с зажженными огнями; матросы крепко спали. Китайцы и ласкары расположились группами и толковали о том, как им страшно ждать приближавшегося сражения, на которое люди могли идти ради национального чувства или охраны частного имущества, а ни то, ни другое нисколько не занимало их.
   Наступило утро; французскую эскадру увидели милях в трех от английской флотилии, с подветренной стороны. Адмирал Линуа думал, что если бы вереница судов состояла из купеческих бригов и шхун, она постаралась бы ускользнуть, а потому в течение ночи поставил свои суда так, чтобы они были готовы к нападению на добычу. Заметив теперь, что английские суда не постарались увеличить расстояние между собой и французами, Линуа был неприятно поражен.
   Французский трехцветный флаг едва успел спуститься, как флаги союзного королевства стали развеваться, как бы бросая вызов врагу. И чтобы еще больше встревожить адмирала Линуа, три "купца", имевшие особенно воинственный вид, выкинули красные флаги, остальные подняли синие.
   Эта хитрость заставила французского адмирала предположить, что первые три судна были военными кораблями и провожали флотилию.
   Французская эскадра не подходила, и купеческая флотилия продолжала идти под уменьшенными парусами; французский адмирал двинул свою эскадру, стараясь отрезать от остальных местные суда, которые помещались с наветренной стороны, и так как британские суда отняли у них ветер, теперь отстали.
   Британскому командору предстояло действовать решительно и твердо. Командовавший "Королевским Джорджем" капитан Тиммонс, смелости которого не мог превзойти никто в морской службе, подошел к командорскому судну так близко, чтобы можно было переговариваться, и посоветовал, вытянув суда в линию, начать перестрелку с врагом. Поступили согласно его храброму совету. "Королевский Джордж" первый начал битву, за ним другие суда. И они держались так близко друг от друга, что их ядра нередко перелетали над самыми мачтами судов, державшихся впереди.
   Через четверть часа можно было наблюдать необыкновенную картину: купеческая флотилия перестреливалась с самой прекрасно снаряженной и высокодисциплинированной эскадрой, которая когда-либо отходила от берегов Франции.
   А не прошло и часу, как открылось еще более необычайное зрелище: это эскадра спасалась бегством от купеческих судов, и в ответ на сигнал "начать общее преследование" раздались крики, полные энтузиазма.
   Вполне вероятно, что адмирал Линуа мог принять несколько британских судов за военные корабли, но после начала военных действий он, конечно, понял свою ошибку. Дело в том, что его испугало их мужество и решительное поведение, и он бежал не от пушек, а от людей.
   Я не помню примера большего героизма со стороны британских моряков и в полном восторге, что Ньютон Форстер участвовал в этом столкновении. В противном случае я, конечно, не вставил бы этого события в мою книгу.
  
  

Глава XXXVI

   Китайские местные суда догнали остальную флотилию, не встретив никаких дальнейших опасностей; командор и командиры различных судов флотилии получили в Англии похвалы со стороны своих соотечественников, на которые им давало полное право их поведение.
   Когда "Бомбейский замок" вошел в бассейн доков ост-индской компании, Ньютон попросил позволения покинуть свое судно и без труда получил разрешение на это. Он немедленно направился в Гринвич с целью узнать, жив ли его отец, потому что со времени отплытия он не получал никаких писем, хотя сам пользовался каждым удобным случаем, чтобы написать. Впрочем, он и не ждал известий; он знал, что его отец слишком рассеян, чтобы послать ему письмо, а дядя слишком занят, чтобы терять часть своего времени на бесполезную корреспонденцию.
   Какая тревожная дрожь пробегает по нашему телу, когда мы подходим к жилищу, в котором находится, или мы предполагаем, что находится, предмет наших забот, и мы не знаем, жив ли он. Как ускоряется биение нашего сердца! Как прерывается дыхание! Все это испытывал Ньютон Форстер, поднося руку к дверному засову. Он открыл дверь, и прежде всего его взгляд с восхищением обнаружил отца; старик сидел на высоком стуле и курил трубку в обществе двух ветеранов из богадельни, которые "бросили якорь" на большой сундук; между ними шла оживленная беседа, и они не заметили появления Ньютона. Молодой человек, распахнув дверь, стоял несколько мгновений на пороге и смотрел на маленькое общество.
   Один из пенсионеров говорил:
   -- Может быть, да, а может быть, и нет, мистер Форстер, это сомнительно, но если он жив, вы его скоро увидите, вот помяните мое слово; как вы говорите, он хороший сын, а хороший сын, как только перескочит по эту сторону судна, сейчас же и поедет к дому отца. С помощью ваших очков я прочитал весь рассказ до последней строчки и просмотрел, кто убит, кто ранен. И я вижу, что в числе потерь во время этой схватки не было ни одного офицера. А дело было жаркое, что и говорить! Только подумать, что "мусье" показали пятки купеческим судам. Что-то думают теперь эти молодцы?
   -- Теперь, Билл? Да им теперь и думать-то нечего, разве только сбрить бороду султану и сделать из нее швабру для каюты королевской яхты и определить во флот его семьсот жен. Вот что мне непонятно, как он может держать в порядке такую большую флотилию жен?
   -- Знаю, как, -- ответил второй инвалид, -- потому что в бытность мою в Дарданеллах я спросил то же самое. У него есть рослый черный малый, "евнух" называется он, и он всегда стоит на часах у дверей. И держит мешок с опилками и большущий меч. И как только женщина выглянет из двери -- хлоп! Ее голова летит в мешок.
   -- Отлично; так можно их держать как следует. Но вот что я говорил, мистер Форстер, попомните мое слово, не вешайте головы; хороший моряк, который помнит свой долг, никогда не просит отпуска, пока дело еще не сделано. Готов прозакладывать целый ярд косы, что мистер Ньютон...
   -- Здесь, милейший, -- прервал инвалида Ньютон. -- Милый отец!
   Никлас поднялся со стула и обнял сына.
   -- Дорогой, мой дорогой мальчик! Почему ты не приехал раньше? Я так боялся, что тебя убили. Ну, я рад видеть тебя, Ньютон! Как понравилась тебе Вест-Индия?
   -- Ост-Индия, вы хотите сказать, мистер Форстер, -- поправил его инвалид. -- Ньютон, -- прибавил он, вытерев обе стороны руки о свои синие панталоны и потом протянув ему пальцы, -- дайте вашу лапу, мальчик; мне хочется пожать руку человека, который помог пристыдить врага; вас же не унизит, если вы причалите к старому моряку, исполнявшему свой долг, пока у него была булавка, на которой он держался.
   -- С большим удовольствием, друг мой, -- ответил Ньютон и взял руку старика.
   В то же время другой ветеран взял его свободную руку и, оглядев с головы до ног, заметил:
   -- Ну, если на вашем судне были все такие же молодцы, как вы, оно было чертовски хорошо наполнено; вот и все.
   Ньютон засмеялся и обратился к отцу:
   -- Ну, как вам жилось, отец? Вы были вполне здоровы? Как вам здесь нравится?
   -- Ньютон, здесь мне живется гораздо лучше, чем в Бристоле.
   -- Он хочет сказать: в Ливерпуле, мистер Ньютон. Вот верхняя оснастка вашего добрейшего батюшки малость попорчена; его ящик с памятью, что твое решето. Ну, Билл, теперь пока мы с тобой тут лишние. Когда после плавания отец с сыном встречаются, им есть о чем поговорить без слушателей. До свидания, мистер Форстер, желаю вам никогда не остаться без сына, а ему -- никогда не оставаться без судна.
   Ньютон, в виде благодарности, улыбнулся внимательным старикам-пенсионерам, видя, как они брели из комнаты. Он остался с отцом наедине.
   Рассказ Никласа был, по обыкновению, краток. Его положение нравилось ему, нравилось общество; он получал достаточное количество заказов и все время оставался здоров. Когда Ньютон затронул денежные дела (а это ему пришлось сделать очень скоро, так как он заметил, что сюртук и жилет его отца находились в состоянии полного разрушения), молодой человек узнал, что в первый год старик взял денег от банкира, чтобы купить себе платье, сложенное в ящик и не тронутое с того дня, в который его прислали. Никлас даже не примерил костюма
   -- Боже мой, ведь теперь я это вспоминаю! И я спрятал вещи где-то там, наверху. В это время я был сильно занят усовершенствованием дуплекса.
   -- А вы часто видали дядю, отец? -- спросил его Ньютон.
   -- Твоего дядю? Ах, нет. Ведь я не знаю, где он живет, а потому ждал твоего возвращения. Мы завтра же отправимся к нему, а то, пожалуй, он сочтет, что я поступаю нехорошо. Нужно взглянуть, хорошо ли идут его часы; помнится, он сказал, что хорошо. Но расскажи мне,
   Ньютон, о твоем плавании и о перестрелке с французскими судами.
   Ньютон начал подробный рассказ и в это время, судя по ответам отца, понял, что его память сделалась еще хуже и что он стал еще рассеяннее прежнего. Ньютон решил на следующий же день повидаться с дядей; потом ему хотелось, ничего не говоря отцу, навести всевозможные справки о судьбе матери и сделать необходимые для этого объявления. Он уже давно намеревался вернуться к этой обязанности, но нужда и недостаток времени мешали ему взяться за ее выполнение.
   На следующий день, рано утром, Ньютон и Никлас поехали в Лондон в гринвичском дилижансе; в свое время вышли из кареты и через несколько минут подошли к дому Джона Форстера.
   -- Как вы поживаете, мистер Скреттон? Дома ли мой дядя? -- спросил Ньютон письмоводителя.
   Скреттон тотчас же узнал молодого человека и любезно ответил ему, что мистер Форстер дома и, конечно, будет очень рад видеть его, так как в последнее время часто упоминал о нем.
   Ньютона и его отца провели в кабинет. Там Ньютон увидел Джона совершенно в таком же положении, как в последнее свое свидание с ним; казалось, будто он даже не вставал со стула в течение всего времени томи- тельного плавания Ньютона.
   -- Племянник, -- сказал Джон Форстер, не поднимаясь со стула, -- я очень рад видеть вас. И тебя рад видать, брат Никлас, -- прибавил старый юрист, взяв со стола часы и спрятав их в свой часовой карманчик. -- Ну, племянник, мне было приятно получить такие хорошие сведения о вас. Я вчера видел мистера Бозенкуайта, и он сказал, что за хорошую службу вас произвели во вторые помощники.
   -- Я этого не знал, -- ответил очень обрадованный таким известием Ньютон. -- И я благодарю вас за сообщение, как благодарю и за многие другие поступки.
   -- Так и должно быть; помните, я сказал вам, что совсем неплохо найти дядюшку. Кстати, со времени нашей разлуки, племянник, у меня произошли перемены. Я нанял дом в Линкольн-Инне, и там у меня есть лишняя комната для вас, если хотите. Мы обедаем в шесть; браг Никлас, если ты можешь остаться, я буду очень рад видеть тебя у себя в доме. После обеда поздно ехать домой, но ты можешь переночевать с моим племянником.
   -- Если это не причинит вам беспокойства, сэр, я с удовольствием воспользуюсь вашим приглашением, -- ответил Ньютон.
   -- Там ваше присутствие не причинит никакого неудобства, но тут вы очень мешаете мне, потому что в конторе я всегда очень занят. Итак, до свидания, мой мальчик, я буду дома к шести. Брат Никлас, ты не удостоил меня ответом.
   -- Ответом на что, брат Джон? -- произнес Никлас, витавший в облаках.
   -- О, я расскажу вам обо всем, отец, -- со смехом* проговорил Ньютон. -- Пойдемте, теперь дядя очень занят.
   Никлас поднялся с места, заметив:
   -- Брат Джон, ты, кажется, много читаешь?
   -- Да, брат.
   -- Сколько часов в день ты читаешь?
   -- -- Право, не могу сказать; это в значительной степени зависит от того, мешают мне или нет.
   -- Это очень вредно для твоего зрения, брат Джон.
   " -- Конечно, чтение не улучшает его, -- нетерпеливо ответил адвокат.
   -- Пойдемте, отец; дядя очень занят, -- сказал Ньютон, дотрагиваясь до плеча Никласа.
   -- Ну хорошо, до свидания, брат Джон. Мне нужно было что-то тебе сказать... Ах, да. Надеюсь, ты не сердился, что я раньше не известил тебя?
   -- Гм! Нисколько, уверяю тебя, брат Никлас. Итак, до свидания Ньютон, в шесть часов привезите его с собой, -- сказал Джон Форстер.
   И раньше, чем посетители успели выйти из комнаты, он снова взялся за чтение письма.
   Ньютон очень удивился, узнав, что его дядя нанял целый дом; молодой человек спрашивал себя, не женился ли он. Проходя через канцелярию, он хотел задать вопрос об эгом Скреттону, но подавил в себе движение любопытства, чтобы не показалось, будто он желает вмешиваться в личные дела дяди.
   Стоял февраль, поэтому стемнело раньше шести часов, и Ньютон не знал, что ему делать с отцом до времени обеда в Линкольн-Инне. Он вместе с ним вернулся в кафе, против которого гринвичский дилижанс выпустил их, занял столик, велел принести несколько бисквитов и стакан хереса, попросив отца сидеть и ждать его возвращения, а сам отправился купить себе "шестидесятиградусник" (секстант) и еще несколько принадлежностей для навигации, так как его жалованье позволяло ему позволить себе эту роскошь, ничего не заимствуя из суммы, щедро предоставленной ему дядей.
   Исполнив это, он вернулся за отцом, который допил вино, съел печенье и сидел, подняв глаза к потолку; потом Ньютон нанял кэб, и отец с сыном поехали по направлению, указанному дядей.
   Джон Форстер уже вернулся домой, и Ньютон с Никласом застали его в столовой. Старик разливал вино по графинам, подле него была Амбра. При виде девочки Ньютон очень удивился и, взяв ее руку, спросил, как ее зовут.
   -- Амбра. Папа говорит, что глупое имя. Правда, папа?
   -- Да, дорогая, говорю. Но мы сейчас сядем за стол, и ты должна пойти к миссис Смис, а потому до свидания.
   Амбра поцеловала нагнувшегося к ней старого адвоката и, простившись с его гостями, вышла из комнаты.
   -- Брат Джон, -- заметил Никлас, -- я никак не думал, что ты женат.
   -- Гм! Я не женат, Никлас.
   -- Как же: у тебя есть дочь!
   -- Я не говорил, что она моя дочь. Но теперь мы пройдем наверх в гостиную, пока здесь будут накрывать на стол.
   Скоро сказали, что обед готов. Кушанье подавалось простое, но вкусное; вино было превосходно. Когда принесли десерт, Джон Форстер встал из-за стола, вынул из стенного буфета две бутылки портвейна, поставил их на стол и, обращаясь к Ньютону, сказал:
   -- Племянник, у меня нет времени отхлебывать вино маленькими глотками, а мне необходимо его пить. Итак, мы наскоро выпьем, потому что у меня осталось всего десять минут. Я совсем не хочу, чтобы вы пили больше, чем вы можете, но я передам бутылку, все равно, нальете ли вы себе вина, или нет; дело в том, что там, в моей конторе, у меня деловое свидание, консультация. Передай бутылку дальше, брат, -- сказал юрист, наливая себе и пододвигая графин к Никласу.
   Мало привыкший к вину Никлас повиновался машинально и каждый стакан выпивал залпом, когда возвращавшаяся к нему бутылка пробуждала его от мечтаний и грез. Ньютон умел пить не хуже других, однако он не мог пить наравне с дядей, и графин несколько раз миновал его. Через десять минут Джон Форстер взял часы со стола, снова положил их в часовой карманчик и поднялся со стула. Взглянув на остаток вина, он, не извиняясь, ушел из дома, предоставив своим гостям развлекаться, как им угодно, и, если пожелают, то приказать подать себе чаю.
   -- Кажется, брат очень занят, Ньютон, -- заметил Никлас. -- А какое вино мы пили? Оно очень крепко; у меня кружится голова.
   Через несколько мгновений голова Никласа упала па стол, и он крепко заснул.
   Ньютон заметил, как сильно подействовало вино на отца, который, в общем, выпил стакан хереса в кафе перед обедом, да по крайней мере бутылку в течение обеда и во время десерта, а потому молодой человек решил дать старику выспаться.
   Он затушил свечи и прошел наверх в гостиную, где сидел, читая книгу, пока часы не пробили двенадцать.
   Согласно заведенному в доме порядку, слуги ушли спать, оставив в коридоре лампу на случай позднего возвращения их господина. Ньютон зажег свечу и пошел будить отца. Но все его усилия оказались тщетны. Вино произвело на старика такое воздействие, что он впал в полную летаргию. Ньютон заметил, что слуги убрали "се со стола и погасили камин. Осталось только отодвинуть стулья к краю комнаты, чтобы отец не споткнулся о них в том случае, если он проснется в темноте. Сделав это, Ньютон пошел к себе и лег.
  
  

Глава XXXVII

   Было около двух часов ночи, когда Джон Форстер вернулся из своей конторы и вошел в дом, открыв входную дверь ключом. Замкнув ее, старик зажег свечу от лампы, которую сейчас же затушил, и уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, как вдруг из столовой до него донеслось храпение Никласа. Адвокат вошел туда и увидел брата, голова которого, по-прежнему, лежала на столе.
   -- Гм, -- произнес юрист. -- Брат Никлас! Брат Никлас!
   Никлас не вполне отрезвел и ответил неясным бормотанием.
   -- Брат Никлас, ну же, Никлас! Поднимешься ты или так и будешь лежать здесь всю ночь?
   -- Они будут вычищены к завтрашнему дню и совсем в порядке, -- во сне ответил Никлас.
   -- Гм, очевидно, больше в порядке, чем ты. Эй, брат! Никлас!
   -- Что, брат? -- ответил Никлас, поднимая голову и неподвижно глядя на свечку. -- Что случилось? В чем дело?
   -- Дело в том, что я хочу лечь сам и уложить тебя раньше, чем я уйду.
   -- Да, брат Джон, пожалуйста, если тебе угодно. А где моя постель? Мне казалось, что я спал.
   -- Гм! А я даже не сомневаюсь, что так и было, -- ответил Джон, зажигая вторую свечу. -- Пойдем, брат Никлас.
   И они оба пошли по лестнице.
   Дойдя до дверей своей собственной спальни, Джон Форстер остановился и спросил:
   -- Ты теперь совсем проснулся, брат Никлас? Как ты думаешь, могу ли я тебе доверить свечу?
   -- Надеюсь, -- ответил Никлас. -- Я вижу, что подсвечник серебряный, но полагаю, что я честен, брат Джон.
   -- Гм! Я спрашиваю, можно ли положиться, что ты ее загасишь?
   -- Да, думаю. Пожалуйста, скажи, где моя комната?
   -- Когда дойдешь до верха лестницы -- первая дверь слева.
   -- Первая дверь?
   -- Да, первая с левой стороны. Ты понимаешь?
   -- Да, брат, понимаю, первая дверь слева.
   -- Хорошо; ну, спокойной ночи. -- Спокойной ночи, брат.
   И Никлас стал подниматься по лестнице, а Джон Форстер прошел к себе.
   Никлас поднялся на верхнюю площадку, но в его голове было не вполне ясно, и он ошибся дверью, повернул направо, где жила старая домоправительница Джона, миссис Смис. Утренний свет пробивался в комнату, смешиваясь со светом свечи.
   Старуха проснулась, вскочила.
   -- Как?.. -- задыхаясь, произнесла она.
   -- Это... -- прошептал Никлас и отступил на шаг.
   -- Да, да, это я, мой дорогой Никлас!
   -- Да, ист... не может быть! -- повторял он, услыхав ласковое обращение.
   -- О, да. Это я, я, твоя несчастная жена, Никлас, которая просит у тебя прощения, -- заливаясь слезами, ответила старуха.
   -- Моя дорогая, милая жена, -- произнес старик. Они обнялись и долго плакали на плече друг у друга.
   Предоставляем читателю воображать, какие объяснения происходили у Никласа с его поистине переродившейся женой, с Ньютоном, с его дядей, с Амброй, словом, со всеми домочадцами, а сами в это время расскажем о событиях, которые привели к такой удивительной развязке.
   Читатель может вспомнить, что мы оставили миссис Форстер в приюте для сумасшедших, где она медленно поправлялась от воспаления мозга.
   Много недель она чувствовала себя очень слабой и в течение этого времени, выходя в сад вместе с другими жителями печального дома, помогала сторожам успокаивать больных; в скором времени она приобрела над безумными известную власть, которая служит неизменным доказательством влияния здравого ума. Доктор Баддингтон, знавший о ее печальном положении, скоро заметил это и предложил ей место сиделки у себя в лечебнице до появления членов судебного ведомства, делающих осмотры; он обещал ей, если она пожелает, оставить это место за нею и позже.
   Миссис Форстер приняла предложение доктора и решила остаться сиделкой, пока не придумает, что ей нужно предпринять дальше, и вскоре превратилась в самую ценную личность в заведении. Своим терпением и добрым обращением с больными она делала гораздо больше, чем сторожа грубостью и насилием. Миссис Форстер изменилась до такой степени, что, не чувствуя никакого негодования против людей, которые были причиной ее заточения, она сознавала, что навлекла на себя все несчастья своими собственными поступками; что люди, открывшие ей глаза на ее прежнее безумие, оказались для нее лучшими друзьями. Она чувствовала себя смирившейся и несчастной, но целовала бич наказующий. У нее было только одно желание: найти мужа и своим поведением загладить все прошлое. По ее просьбе были наведены справки относительно того, в какую часть Англии переселился Никлас, но ничего узнать не удалось.
   Все его следы пропали, и миссис Форстер осталась на месте сиделки, не желая покидать его, пока не найдет возможности продолжать свои поиски или получить желанные сведения.
   Девять месяцев миссис Форстер пробыла в лечебнице и за это время скопила такую сумму денег, которой могло хватить на ее содержание и на путевые издержки. Она решила пуститься на поиски мужа, прощение которого казалось ей необходимым условием существования.
   Миссис Форстер простилась с доктором и с сожалением покинула лечебницу, прежде служившую для нее источником ужаса и отвращения. Время со всем примиряет нас! Миссис Форстер обещала доктору Баддингтону вернуться на место сиделки в том случае, если она ничего не узнает о муже или выяснится, что его уже больше нет в живых.
   Она, сама не зная почему, направилась в Лондон; во всяком случае, бедная женщина почему-то прониклась мыслью, что скорее всего она может встретить Никласа в столице. Прежде всего она постаралась узнать, есть ли в Лондоне семьи по фамилии Форстер, и полицейское управление дало ей такой чудовищно громадный список Форстеров, занимающихся самыми различными ремеслами, следующих самым различным призваниям, что она закрыла его в полном отчаянии. В ее голове мелькало слабое воспоминание, что муж когда-то упоминал о брате, жившем где-то. Больше она ничего не знала об этом его родственнике. Тем не менее она усердно принялась за дело, побывала у всех лиц среднего класса, носивших эту фамилию, осведомляясь, не приходятся ли они родственниками ее мужу. Из красной книги она узнала имена и адреса многих Форстеров, принадлежавших к богатым классам, но к ним не посмела обратиться. Она могла только расспрашивать их слуг, но получала очень неудовлетворительные ответы. Наконец миссис Форстер, деньги которой почти иссякли, стала серьезно подумывать о возвращении в дом для сумасшедших. В это время ей на глаза попалось объявление мистера Джона Форстера насчет экономки.
   Ей не хотелось уезжать из Лондона; она пошла по объявлению и получила место, так как доктор Баддингтон. которому она написала, объясняя свои цели, прислал ей превосходный аттестат.
   Сердце миссис Форстер забилось, когда она узнала фамилию своего господина, а впервые увидев его. невольно нашла в нем некоторое фамильное сходство с Никласом. Однако зачатки надежды скоро увяли, когда, в ответ на се расспросы, Амбра сказала, что у мистера Форстера был неженатый брат, который недавно умер, и что она никогда не слыхала о других его родственниках.
   Другие служанки тоже ничего не знали, и миссис Форстер (принявшей фамилию Смис) пришлось прибегнуть к терпению и покорности судьбе, привитым к ней таким жестоким способом. Заботы об Амбре скоро сделались для нее источником наслаждения, а надсмотр за хозяйством -- источником удовлетворения, не как прежде из-за чувства господства, а как средство выказывать доброту и терпимость. И миссис Форстер называла себя счастливой и жила, покоряясь судьбе.
   Может быть, покажется странным, что за вес время службы в качестве экономки она ни разу не услышала упоминания о своем муже или сыне. Однако следует вспомнить, что Ньютон был в плавании, а Никлас никогда не заходил к брату. Кроме того, Джон Форстер был так же малообщителен, как и ее муж. Действительно, ему совсем не приходилось иметь дела с экономкой; он только аккуратно платил по всем счетам, которые она представляла ему раз в месяц, призывая ее вниз после обеда. Сведя счеты, Джон предлагал ей выпить стакан вина, доказывая этим, что он вполне доволен ею.
   Когда за день до встречи с мужем Ньютон и Никлас явились к адвокату в его контору и были приглашены им к обеду, он написал ей, по обыкновению, очень лаконичную записку:
   "Миссис Смис, я пригласил обедать двух джентльменов ровно в шесть.
   P. S. Велите приготовить две лишние постели.

Джон Форстер".

   Миссис Форстер исполнила все его указания и, выполнив свою задачу внизу, ушла к себе в комнату, где обыкновенно сидела с Амброй. Поэтому она не видела гостей; Амбра же, которая побежала вниз навстречу своему покровителю, в течение своего короткого пребывания в столовой не слышала ничего, что могло бы ей дать понятие о родстве гостей с Джоном Форстером. И она могла только рассказать миссис Смис, что к ним приехал пожилой господин и очень красивый молодой человек.
   Но даже при этом простом известии пульс миссис Форстер ускорился. Этими гостями могли быть ее муж и сын. В первый раз за все время службы в доме адвоката она получила приказание приготовить запасную спальню. Однако путем размышлений бедная женщина убедила себя, что ее надежды висели на слишком тонкой ниточке; она мысленно сказала, что в течение года, конечно, узнала бы, что у ее господина есть близкие родственники; со вздохом вспомнила, что Ньютона уже нет в живых, и назвала мысль, на минуту мелькнувшую у нее в голове, смешной нелепостью.
   Раньше чем хозяин дома и его гости допили вино, Амбра уже лежала в постели, а миссис Форстер, по неизменному обычаю, уселась подле ее кровати и не поднималась с места, пока наконец не пробил час ее собственного отхода ко сну. Но все-таки в ней еще таилось странное любопытство. Однако она не могла его удовлетворить, не входя без приглашения в гостиную, если гости еще не легли, а потому пошла спать, думая, что утром все ее сомнения рассеются. Пролежав много часов с открытыми глазами и с тревогой на душе, она наконец заснула тем крепким сном, который обыкновенно вызывает предшествовавшее волнение. Как она проснулась, мы уже рассказали читателю.
   -- Я в таком затруднении, Ньютон, -- дней через десять сказал Джон Форстер племяннику. -- Без вашей матери я не могу обойтись, это верно; но что мне делать с вашим отцом? Гм! Ну, пусть она смотрит и за ним, как за Амброй. Пусть она научит его...
   -- Чему, сэр? -- со смехом спросил Ньютон.
   -- Чему? Да не трогать моих часов и очков. Ведь я ни на минуту не решаюсь выпустить их из рук.
   -- Я думаю, мы сумеем научить его этому, сэр, если вы желаете только этого.
   -- Большего я не прошу. Пусть себе бегает по дому, как ручной кролик. Ну, мой мальчик, когда будет готово ваше судно?
   -- Недели через две. Третьего дня я побывал у капитана Оутона, но не застал его; его управляющий мне сказал о времени предполагаемого отплытия.
   -- А как называется судно?
   -- "Виндзорский замок".
   -- Кажется, все ост-индские суда называются замками! Последнее, помнится, называлось "Бомбейский замок"?
   -- Да, сэр; у очень многих такие названия, да они и действительно, настоящие плавучие замки.
  
  

Глава XXXVIII

   Через несколько дней после разговора с дядей Ньютон бродил по лондонским улицам, отыскивая необходимые вещи для рейса в Индию. И вот кто-то схватил его за руку и пожал ее раньше, чем он мог вспомнить черты господина, который, по-видимому, так сердечно обрадовался ему.
   -- Мой дорогой мистер Форстер, я в таком восторге, что вижу вас, и так был счастлив, узнав о вашем славном столкновении с французской эскадрой! Миссис Плаузибль будет рада встретить своего товарища; она часто говорит о вас. Я должен захватить вас, -- продолжал врач и вынул из кармана целую пачку карточек, взял верхнюю из них и карандашом написал на ней фамилию и имя Ньютона.
   -- Эго приглашение на наш вечер; вы должны почтить нас обещанием приехать завтра. К нам соберутся все современные ученые и несколько очень блестящих представителей знати. Впрочем, вы сами увидите. Итак, я скажу миссис Плаузибль, что вы будете у нас? Вы не захотите разочаровать ее?
   -- Если будет возможно, я приду к вам, -- ответил Ньютон. -- Предполагаю, час не очень точно определен?
   -- О, нет. С девяти до двух или трех; но если вы хотите видеть великих людей, то около одиннадцати.
   -- Отлично, -- ответил Ньютон, -- время, удобное для великих людей, удобно и для меня. Надеюсь, миссис Плаузибль здорова?
   -- Вполне, благодарю вас, до свидания.
   И доктор Плаузибль ушел до того быстро, что Ньютон посмотрел вслед ему, желая узнать, что вызвало в нем такую поспешность. Он заметил, что Плаузибль уже горячо жал руку другому джентльмену; через несколько секунд пачка карточек снова появилась из кармана, и понадобился карандаш.
   Нам необходимо вернуться немного назад, чтобы познакомить читателя со всем случившимся после того, как мисс Тевисток приняла предложение доктора Плаузибля на палубе "Бомбейского замка".
   Когда судно пришло в Мадрас, нежная подруга невесты доктора, жившая в горах, отправила одну знакомую даму с порученном принять мисс Тевисток к себе, пока сама она не подготовит всего к ее путешествию внутрь страны. Эта знакомая встретила путешественницу и радушно приняла ее у себя в доме; однако намерения мисс Тевисток изменились, а потому изменилась и ее преданная привязанность к подруге ранней молодости.
   Она написала ей о будущей перемене в своей жизни, затем прибавила, что так как дела мистера Плаузибля требуют его немедленного возвращения в Англию, это, к сожалению, лишит ее наслаждения обнять ту, которая владела ее сердцем. Тем не менее письмо это дышало холодностью; со своей стороны, мисс Тевисток очень обиделась на свою милую подругу, которая не соблаговолила ей ответить.
   Через неделю мисс Тевисток обвенчалась с Плаузиблем, и не прошло и двух недель, как они уже отплыли на родину. Доктор Плаузибль узнал, что его жена дала ему верные сведения относительно своего состояния и что теперь он мог разъезжать в собственном экипаже.
   Скоро после возвращения Плаузибль нанял дом на очень модной улице и, не желая оставаться праздным, попытался снова начать практиковать; хотя богатство, принесенное его женой, было очень значительно, однако для того, чтобы содержать в Лондоне экипаж и лошадей, ему пришлось "держаться ближе к ветру". Кроме того, он был честолюбив.
   Ночной звонок с надписью "Ночной звонок", изображенной прописными буквами, чтобы люди днем запоминали, что это ночной звонок (ведь надписи этой они не могли видеть в темноте), был устроен с одной стороны дверей. Он звучал так же громко, как сигнальный, и его можно было слышать во всех домах улицы, на которой жил Плаузибль.
   В каждом ремесле есть свои маленькие тайны; между прочим, врач может легко получить практику при помощи одного таинственного средства; оно заключается в том, чтобы люди думали, будто у него много пациентов. Как только установится такое мнение, он сейчас же находит практику; и доктор Плаузибль отлично знал это. К подъезду подъезжала его карета и некоторое время стояла у дверей, потом появлялся доктор и садился в экипаж. Он около трех часов разъезжал по всем частям города, стараясь сидеть так, чтобы каждый мог его видеть. И Плаузибль рассматривал что-то -- как думали люди, свою книжку со списком визитов, которые ему предстояло сделать. Иногда он останавливался подле дверей дома какого-нибудь важного лица, где уже до его приезда стояло два-три экипажа, и, войдя в подъезд, спрашивал у портье какие-нибудь пустяки.
   Он прибегал и к другой уловке: стучал в дом какого-нибудь титулованного человека и "по ошибке" спрашивал, дома ли другое титулованное лицо. В таких занятиях проходило утро; наконец доктор Плаузибль возвращался домой.
   В течение первого месяца сторож, получавший известное вознаграждение за свои услуги, раза три в неделю дергал за ручку ночного звонка; позже его обязанности возросли; наконец колокольчик звонил каждую ночь, а иногда и по два раза в ночь, и соседи, сон которых нарушался, кляли и доктора Плаузибля, и его практику. Теперь карета поспешно подъезжала к дверям, и Плаузибль быстрыми шагами выходил из подъезда с ящиком хирургических инструментов в руках и торопливо уезжал иногда по два раза в день
   Со своей стороны, миссис Плаузибль играла роль все лучше и лучше по мере того, как ее знакомства с соседями делались обширнее. Она постоянно жаловалась на то, что ее муж врач, уверяла, что доктора Плаузибля никогда не бывает дома, что никогда нельзя знать, в котором часу им можно будет сесть обедать. Все столы в квартире супругов Плаузибль были усеяны визитными карточками важных и богатых людей, которые доктор доставал в лавке знаменитого гравера при помощи подкупленного им приказчика и в отсутствие хозяина магазина.
   Наконец знания мистера Плаузибля действительно пригодились; и хотя в высшем обществе его никто не знал и даже не слыхал о нем, к нему стали обращаться семьи, стремившиеся казаться важными и знатными, воображая, будто он популярен в высшем кругу.
   Так случилось, что на той же улице жил другой врач, почти против Плаузибля, но не занимавший такого хорошего положения, как его собрат. Его фамилия была Фезибль. Он не имел обширной практики, и у него на руках были жена и дети. Понятно, что Фезибль тоже хотел расширить практику и упрочить свою репутацию. После многих бесплодных попыток добиться того и другого, он наконец придумал план, который, как ему казалось, мог оказаться удачным.
   -- Дорогая, -- однажды утром сказал он жене, -- я думаю устроить вечеринку "с беседой".
   -- "С беседой", любовь моя? Но ведь это стоит дорого.
   -- Нет, не очень. И если вечер принесет мне практику, мы еще отложим денег.
   -- Да, моя любовь, если принесет деньги!
   -- Нужно что-нибудь сделать; у меня остался едва ли ни один пациент. И вот мне пришла мысль, которая должна удастся. Погоди, дорогая, сделай лекарство вот по этому рецепту и вели слуге отнести его к миссис Блюстон; хотелось бы мне иметь полдюжины пациентов вроде этой дамы. Я пишу для нее рецепты, получаю вознаграждение, потом, говоря, будто я желаю, чтобы лекарство было сделано хорошо, вызываюсь сам отнести рецепт в аптеку.
   -- А что такое с миссис Блюстон, моя любовь?
   -- Да ничего; она просто объедается, вот и все. Абернети исцелил бы ее в сутки.
   -- Да, но что же ты скажешь по поводу "беседы"?
   -- Пойди и сделай лекарство, дорогая, потом мы обсудим вопрос.
   Так они и поступили. Составили список лиц, которых предполагалось пригласить, вычислили издержки, все решили.
   Прежде всего, стоило обратить внимание на карточки.
   -- Вот эти, моя любовь, -- сказала миссис Фезибль мужу, входя после долгих блужданий и еще не сняв шляпу, -- они стоят три шиллинга и шесть пенсов за сотню. А эти -- побольше -- четыре шиллинга и шесть пенсов. Которые лучше взять?
   -- Право, дорогая, когда рассылаешь так много визитных карточек, не следует делать излишних расходов. Карточки в три шиллинга и шесть пенсов достаточно хороши и велики.
   -- А за гравирование четырнадцать пейсов.
   -- Хорошо; это только первый расход.
   -- Л вот это ленты для шляпок наших девочек. Я купила их в магазине "Ватерлоо" очень дешево; они хорошенькие, цвета свечки.
   -- А ты говорила о платьях?
   -- Да, моя любовь; у Салли и Пегги есть по белому платью; Бетти я дам надеть мое собственное.
   Разница между "беседой" и раутом состоит в следующем: во время "беседы" предполагается, что вы будете или говорить, или слушать, что вы слишком эфирны для уничтожения закусок. На раут вы являетесь, чтобы вас давила толпа; едите мороженое, желая прохладиться. Поэтому "беседа" лучше раута для кармана, которого касается дело, ибо дешевле достать пищу для ума, нежа" ли для тела. По-видимому, чай сделался напитком современных ученых, как нектар служил в свое время средством утоления жажды богов. В одном недавнем номере газеты я видел, что лорд Г. обещал напоить чаем географическое общество. Если бы его сиятельство знал, что на палубах кораблей существует напиток, еще более подходящий для науки, которой он занимается как президент общества, я убежден, он немедленно заменил бы им чай.
   Вот почему я пользуюсь удобным случаем и сообщаю, что моряки уже давно пьют одну смесь, которая у них известна под именем "географфи", а это только слегка испорченное название его науки. Теперь я предложу лорду Г. рецепт этого прекрасного питья.
   Возьмите оловянную кружку, налейте в нее очень дурно пахнущей запасной воды. Прибавьте туда немного уксусу, набросайте в жидкость корабельных сухарей, наломанных маленькими кусочками. Хорошенько смешайте все указательным пальцем. Потом указательным и большим пальцами вынимайте кусочки сухаря, кушайте их один за другим с какой угодно быстротой и запивайте жидкостью.
   Это был бы самый подходящий напиток для географического общества. Назван он "географфи" не без причины: уксус с водой изображают море, а плавающие сухари -- материки и острова, омываемые им.
   Неужели, милорд, вы не поблагодарите меня за это сообщение?
   Но мы должны вернуться к "беседе" доктора Фезибля и его жены.
   Общество собралось. В дверь то и дело стучали. Всю улицу изумлял шум колес и треск железных подножек наемных экипажей. Доктор Фезибль достал несколько портфелей с печатными брошюрами, несколько индусских идолов из лавки на улице Уордоур, снабдил их ярлыками и названиями, и еще несколько сборных вещей, которые могли служить темой бесед.
   Общество состояло из многих врачей и их жен; великий мистер Б. и веселый мистер В. тоже явились. Было тут несколько писателей или людей заподозренных в авторстве, человек пятнадцать аптекарей, понятно, ученых, один полковник, с полдюжины капитанов и в довершений сквайр и его леди и несколько общих знакомых, не ученых и не принадлежащих к профессии.
   Для начала это было очень хорошо; и общество разошлось очень голодное, но восхищенное развлечением.
   -- Что это за шум? -- сказала миссис Плаузибль мужу, который сидел вместе с ней в гостиной, читая "Ланцет".
   -- Не знаю, миссис Плаузибль.
   -- Опять, опять. С четверть часа тому назад тридцать раз стучались в дверь. Я слышала это. Ну, я решила узнать, в чем дело, -- сказала миссис Плаузибль и позвонила.
   -- Томас, вы не знаете, что это там за шум? -- спросила она, когда в комнате появился слуга.
   -- Нет, сударыня.
   -- Пойдите и посмотрите.
   -- Слушаюсь.
   Пока слуга не вернулся, каждый новый стук в дверь вызывал новый приступ любопытства миссис Плаузибль.
   -- Ну, Томас? -- спросила она, когда вошел лакей.
   -- С вашего позволения, у мистера Фезибля разговор, вот и все.
   -- Что у него?
   -- "Беседа", дорогая. Очень странно, что доктор Фезибль задумал устроить такую вещь, -- заметил доктор.
   -- Я нахожу то же самое, -- ответила его жена. -- Он не держит экипажа! Что могло заставить его устроить "беседу"?
   -- Понимаю, -- заметил Плаузибль, -- он хочет приобрести практику. Поверь мне, это ясно как день. Приманка для макрели.
   Муж и жена снова замолчали; она взялась за вязанье, он за журнал, только чтение "Ланцета" не подвигалось, а вязанье покрывалось узелками; оба супруга были мрачны. Наконец миссис Плаузибль заметила:
   -- Я, право, не понимаю, мой дорогой, почему бы и нам не устроить также "беседы"?
   -- Я сейчас думал, что у нас это вышло бы лучше; у нас очень много знакомых.
   -- И все почтенных, -- ответила его жена. -- Таким образом, мы станем известнее свету.
   -- И моя практика увеличится. Я скоро совсем выбью с арены Фезибля.
   Результатом этой "беседы" была "беседа", конечно, в гораздо лучшей обстановке и с лучшими слушателями, нежели состоявшаяся в доме Фезибля. Плаузибль решил унизить в глазах общих знакомых своего соперника и очень усердно принялся за дело.
   Он велел подать карету и за два или за три дня до назначенной "беседы" объехал всех своих друзей, имевших редкости -- иностранные, континентальные; говорил о них с видом знатока, выражал желание показать их многим талантливым людям во время "беседы", предлагал карточки для входа и вернулся домой в карете, набитой редкостями и уродцами.
   Киршвассер и оршад служили прибавкой к чаю в буфетной комнате; и лица, которые присутствовали у обоих докторов, заявили, что "беседа" доктора Плаузибля была гораздо лучше "беседы" в доме Фезибля. Друг пришел с этим известием к доктору и миссис Фезибль. Они постарались принять равнодушный вид, но кусали губы, чтобы скрыть досаду. Как только добрый друг ушел, миссис Фезибль сказала:
   -- Что ты думаешь об этом, дорогой? Некрасивый поступок со стороны доктора Плаузибля. Мне сегодня утром говорили, что многие из наших знакомых желают познакомиться с ним.
   -- Не нужно уступать, моя любовь. Доктор Плаузибль может один раз блеснуть, но я подозреваю, что лошади съедят доктора, уничтожат его дом и вмешаются в счеты мясника. Знаешь, мы, живущие без экипажа, можем устроить "беседу" лучше, чем у него. Только это очень неприятно, так как придется увеличить затраты.
   -- Действительно, очень неприятно, -- ответила его жена. -- Посмотри на его визитную карточку, дорогой: она вдвое больше нашей. Я нарочно выпросила ее у мистера Томкинса, чтобы сравнить с нашей.
   -- Что же, дорогая, придется заказать новые и на дюйм больше, чем были у него. Я решил, что раньше, чем он победит нас, дело будет стоить ему недешево.
   -- А ты слышал, что сказал мистер Смитсон? Они подавали оршад и киршвассер.
   -- Мы сделаем то же самое. Мне даже хочется подать мороженое.
   -- О, моя любовь, а расходы?
   -- Правда; но мы можем заморозить оршад и киршвассер. Простой лед, помнится, стоит два пенса за фунт.
   -- Ну, хорошо; это будет лучше, чем у них. И это еще не все, -- ответил доктор.
   Следующая "беседа", для которой Фезибль выпустил нарядные приглашения, прошла прекрасно. Собралось более многочисленное общество: Фезибль уговорил приехать к себе помещика, баронета, двух знатных леди, зазвал к себе французского графа (или искателя приключений), усатого барона, двух германских студентов в форме и с длинными волосами и довольно известную актрису.
   Ему удалось раздобыть череп новозеландского вождя; немного красного снега (или красной воды, так как он растаял), привезенного капитаном Россом; кусок гранита со Скалистых гор; двуголового и двенадцатиногого котенка в спирте и с полюджины уродцев из семья птиц или пресмыкающихся. Все шло хорошо; он пожертвовал два последние полученные им гонорара на объявление об его беседе в "Утренней почте". И торжество Фезибля было полно.
   Но недолго длилось оно; через десять дней Плаузибль снова разослал карточки; они были больше пригласительных билетов Фезибля, и по их краям бежал бордюр из лилий и роз. Были приготовлены лакеи, чай, кофе и ликеры, и сердце доктора Фезибля сжалось при виде того, как повара кондитеров то и дело входили в дом его соперника с корзинах и на головах. В свое общество Плаузибль залучил около пяти знаменитостей, четырех знатных дам, пользовавшихся лучшей репутацией, чем леди, посетившие Фезибля, около восьми баронетов и эсквайров, епископа из Фернандо-По, трех или четырех генералов и около дюжины французских и германских путешественников, не только с титулами, но и с орденскими ленточками в петлицах. Он достиг всего этого в ту мя" нуту, когда встретил Ньютона Форстера и внес также его имя в список приглашенных. Часа через два Плаузибль вернулся домой, весь сияющий улыбками.
   -- Ну, как ты думаешь, дорогая, кто обещал быть у нас завтра вечером?
   -- Кто, моя любовь?
   -- Князь Фиццибелли.
   -- Да неужели! -- в восторге вскрикнула она.
   -- Да, обещался быть непременно.
   -- Что скажут Фезибли? -- заметила миссис Плаузибль. -- Только он настоящий крязь?
   -- Настоящий ли? О, да, конечно, отлично известный в Татарии.
   -- Ну, доктор, у меня также есть для тебя приятные новости. Вот записка от мистера X., ответ на твою; он обещает одолжить тебе восковую фигуру из Германии...
   -- Отлично, великолепно! -- крикнул доктор, потирая руки. -- Теперь дело пойдет па лад.
   Ньютон, которому до известной степени было любопытно присутствовать на "беседе", явился в назначенный час. Его провели во второй этаж, в гостиную; подле дверей этой комнаты молодого человека встретила миссис Плаузибль в синем платье с серебряной отделкой. Благодаря тому, что комнаты не были очень велики, их переполняла толпа посетителей; Ньютона то прижимали. то толкали на пальцы чьих-нибудь ног, и пострадавшие отвечали на его извинения убийственными взглядами и словом: "Ничего".
   Но вот, после громового удара в дверь, доложили: "Его высочество, князь Фиццибелли".
   Будь это принято, доктор Плаузибль встретил бы этого важного гостя трубными звуками, как встречают великих людей на сцене. Ведь в наши дни невозможно без этого отличить великих людей от мелких! Но все же наемные лакеи хорошо исполнили свои обязанности, и имя князя Фиццибелли пролетело через комнату во всех направлениях. Плаузибль наступил на мозоль старухи, леди Д., толкнул мисс Первинкль и чуть не уронил французского ученого, проталкиваясь к дверям навстречу своему почетному гостю. Тот поклонился, оглядел толпу, посмотрел на подсвечники, посмотрел на часы и через пять минут стал смотреть очень усталым взглядом. Наконец Фиццибелли приказал подать себе карету и уехал. Ньютон осмотрел несколько очень странных вещей, поставленных на столах в гостиной, и прошел в переднюю, наполненную особенно густой толпой. Он решил, что там есть что-нибудь крайне интересное, и постарался пробраться в самый центр комнаты. Каково же было его изумление, когда в большом продолговатом стеклянном ящике он увидел фигуру цвета живого тела; все части этой фигуры снимались, и любопытный взгляд мог видеть вое внутренние, тоже окрашенные, части организма. Ньютон изумился; он уже видел множество вещей в других комнатах, которые казались более уместными в музее, нежели в гостиной, но это было совсем ново! Когда же в довершение всего одна ученая девица, воображавшая, что неумение стыдиться доказывает знания, стала разглядывать фигуру без краски на лице, он повернулся и ушел домой, находя, что одной "беседы" с него достаточно.
   Я недолюбливаю "синие чулки": говоря вообще, дамы не берутся за науку, пока не теряют надежды, что кто-нибудь возьмет их в жены; и особа, обладающая репутацией замечательно умной женщины, зачастую оказывается замечательно неприятной или замечательно безобразной. Понятно, существуют исключения, такие исключения, которыми может гордиться нация, женщины, исполняющие свои обязанности, одаренные умом, более могучим, чем можно найти у одного мужчины из десятков тысяч. Это небесные "синие чулки"!
   Однако, остался ли Ньютон доволен, или нет, эта беседа нанесла решительный удар доктору Фезиблю, который отказался от дальнейшего состязания. Плаузибль не только захватил пальму первенства -- нет, больше: он захватил всю практику.
  
  

Глава XXXIX

   Капитан Оутон, командир "Виндзорского замка", был оригинален. Невысокий, плотно сбитый, он имел широкое лицо, испещренное глубокими рябинами после оспы его нос -- намек на нос -- представлял собой только маленький бугорок на полпути между глазами и ртом, причем глаза были очень малы, а рот очень велик и, открываясь, показывал ряд великолепных белых зубов. В общем, стоило только взглянуть на лицо капитана, чтобы заметить его поразительное сходство с бульдогом. Темперамент и действия Оутона соответствовали этому сходству; он отлично дрался на кулаках, знал все достоинства каждого человека, входившего на арену, и точно помнил даты и события, сопровождавшие все кулачные бои, состоявшиеся в течение последних тридцати лет. Свой разговор он пересыпал выражениями, применимым к так горячо любимой им науке. В других отношениях это был отважный и надежный офицер, хотя практику ставил выше теоретических разветвлений своей науки.
   Ему хорошо рекомендовали Ньютона, и когда ohs впервые встретились на квартердеке, капитан Оутон протянул руку Форстеру, как старому знакомому. Не успела они несколько раз прогуляться взад и вперед, как капитан спросил Ньютона, владеет ли тот боксерскими перчатками, и, получив отрицательный ответ, предложил поучить его.
   -- А вы, я думаю, слышали, чем кончилось? -- спросил вдруг Оутон.
   -- Что кончилось?
   -- Да бой. Спринг победил. Я выиграл на нем тря сотни.
   -- Тогда, сэр, я очень рад, что Спринг победил, -- ответил Ньютон.
   -- Я буду держать за него против стены, и день ото дня все увереннее. У меня в каюте газета с описание боя: сорок семь раундов; но теперь нам нельзя прочитать ее, мы должны понаблюдать за этими солдатами, -- прибавил Оутон, поворачиваясь к военному отряду, предназначенному отправиться на судно и стоявшему подле трапа. -- Каждый солдатик одет в шинель и держит в руках оловянную кружку. Ах, этот барабанщик! Посмотрите-ка, посмотрите: он вывернул свою шинель подкладкой наружу. Хочет, чтобы она осталась чистенькой. Ну и чудак!
   -- А сколько офицеров вы ждете, капитан Оутон?
   -- Право не знаю; приказания так изменяются; пятерых-четверых, вероятно. В девять часов за ними послали вельбот. И он уже семь раз возвращался с их багажом. Там есть один поручик... имени его не помню.. , так вот, один его сундук, думаю, займет целую палубу. Шесть других тут же.
   -- Поручил Уинтерботтом, -- прочитал Ньютон на крышке одного из сундуков.
   -- Уинтерботтом. (Winter -- зима, bottom -- дно). Право, я был бы рад, если бы он пробыл в Англии зиму, в его сундуки отправились на дно! Ей-Богу, и придумать не могу, куда мы запрячем их? Ну, вот они.
   Приблизительно через минуту появились военные; Noни входили на квартердек один за другим и, отпустив боковые канаты, оглядывали перчатки, чтобы посмотреть, насколько они испортились от вара и смолы.
   Капитан Оутон двинулся им навстречу.
   -- -- Добро пожаловать, джентльмены, -- сказал он, -- милости прошу на палубу. Через полчаса мы поднимем якорь. К сожалению, я не имею удовольствия знать ваши фамилии и прошу чести представиться вам.
   -- Майор Клеверинг, сэр, -- сказал майор, высокий красивый человек, любезно снимая шляпу. -- А вот офицеры, сопровождающие меня. -- И он, при каждом новом имени, слегка указывая рукой на того или другого, Начал: -- Поручик Уинтерботтом.
   Уинтерботтом поклонился.
   -- Я имел удовольствие несколько раз прочитать сегодня фамилию поручика, -- заметил Оутон, отвечая на приветствие.
   -- Боюсь, что вы говорите о моих вещах, капитан?
   -- Да, надо сознаться, что их было бы достаточно для генерала.
   -- Могу только ответить, что мне хотелось бы иметь чин, достойный моего багажа. Но каждый раз, когда я имею несчастие входить на палубу судна, я слышу эту жалобу. Надеюсь, капитан Оутон, я не вызову никаких других во время плавания.
   Майор Клеверинг, выжидавший окончания аналога, теперь продолжал:
   -- Капитан Маджорибенкс, перед которым с должен извиниться за то, что не представил его раньше.
   -- Извинения напрасны, майор, вы слышали, какой высокий чин доставили Уинтерботтому его вещи.
   -- Мистер Анселль, мистер Петрес, мистер Ирвинг, -- продолжал майор.
   Обменялись поклонами; Уильяме, первый помощник Оутона, предложил офицерам показать их помещения и спросил, какая часть багажа необходима им, предполагая остальные вещи отправить в трюм под кормой.
   Когда офицеры шли за Уильямсом по лесенке кают-компании, Оутон посмотрел на Анселля и заметил Ньютону:
   -- У этого малого будет твердая хватка.
   "Виндзорский замок" распустил паруса и через несколько дней вышел из пролива. Ньютон, который все время думал о Изабелле Ревель, теперь не чувствовал той тоски при расставании со своей родиной, которая обыкновенно мучит людей, покидающих все, что они любят.
   Он знал, что только следуя своей профессии может когда-нибудь получить руку любимой девушки, и мысль об этом, а также надежда снова свидеться с предметом своей любви наполняли его сердце радостью. Пока судно летело через Бискайский залив под дыханием северо-западного ветра, Ньютон говорил себе, что в настоящее время он не может мечтать о свадьбе с нею. Но надежда ведет нас, в особенности же молодого влюбленного человека.
   Стол капитана Оутона был очень изобилен, и вошедшие на палубу офицеры оказались (как это бывает почти неизменно) милыми, любезными товарищами. Мистер Оутон часто вынимал свои боксерские перчатки и скоро удостоверился, что офицер с "твердой хваткой" может быть ему отличным соперником.
   Утро проходило в гимнастике, фехтовании, чтении, прогулках по палубе, в качании на гамаках. Зов к обеду служил сигналом веселья; за столом оставались долго, отдавая честь великолепному кларету капитана.
   Вечер заканчивался карточной игрой, куреньем сигар, питьем виски.
   Так прошли три первые недели плавания, и за это время вся компания сошлась.
   Однако само по себе путешествие скучно; особенно скучно кажется оно тем, кто не только не имеет никакого обязательного дела, но и не может доставить себе развлечения. Как только младшие офицеры освоились и нашли, что они могут позволять себе многое, они осмотрели куриные клетки, и выбрав самых способных для боя петухов, стали тренировать их с этой целью; они поделили их между собой, взяв каждый ту птицу, которая ему особенно нравилась, кормили их несколько дней и дразнили, чтобы раздражать петушков и приводить в драчливое настроение. В то же время, по их просьбе, корабельный оружейник потихоньку сделал две пары шпор. Когда все было готово, они, пользуясь временем, в которое Оутон занимался документами, а смотритель курятника обедал, то есть между полуднем и часом, стали устраивать бои. Убитые во время этих драк петухи помещались обратно в клетки, и смотритель, любивший выпить грога, считал, что птицы дрались, просовывая головы между решетками, и таким образом губили друг Друга.
   -- Эконом, -- сказал однажды Оутон, -- почему это вы даете на обед столько кур? Запаса не хватит на рейс: две курицы жареные, две вареные, тушеная курятина и паштет из цыплят! О чем вы думаете?
   -- Я говорил со смотрителем курятника об этом, сэр; он постоянно приносит мне птиц и говорит, что они дерутся и убивают друг друга.
   -- Дерутся? Никогда в жизни не слыхал я прежде, чтобы петухи дрались в клетках. Значит, все это боевые петухи?
   -- Да, по большей части, -- заметил мистер Петрес. -- Я, бывая на корме, часто видал их драки.
   -- Да и я также, -- прибавил Анселль. -- И плохо приходилось более слабому петуху.
   -- Ну, это очень странно; во время плаваний мне никогда не случалось терять петухов таким образом. Пошлите ко мне смотрителя курятника, я хочу расспросить его.
   -- Сейчас, сэр, -- ответил эконом и ушел из каюты. За исключением майора, который решительно ничего не знал, все офицеры нашли более благоразумным убраться подобру-поздорову, когда дело дошло до развязки. Появившемуся смотрителю курятника задали много вопросов, и ради собственного оправдания он был еынужден обвинить офицеров; в подтверждение своих слов он показал шпоры, торопливо брошенные за клетку в минуту появления капитана Оутона.
   -- Мне грустно, что мои офицеры решились на такой своевольный поступок, -- серьезно заметил майор.
   -- О, ничего, майор, -- ответил Оутон, -- только позвольте мне отплатить им. Помнится, вы сказали, что вам хотелось сделать сегодня маленькое ученье вашим рядовым?
   -- Да, то есть, если вы не найдете, что это неудобно.
   -- Ничуть, майор; квартердек в вашем распоряжении. Я думаю, вы не наблюдаете сами за ученьем?
   -- Нет, обыкновенно наблюдаю.
   -- Ну, на этот раз отсутствуйте и пошлите на квартердек всех офицеров: я тогда сыграю одну шутку, которой и расплачусь с ними.
   Клеверинг согласился. Офицеры получили приказание провести учения с солдатами. Капитан Маджорибенкс и мистер Ирвинг начали упражнения своей части солдат.
   -- Третий с фланга, руку выше на дуло ружья. Так; "на плечо"!
   Поручик Уинтерботтом занимался с другим отрядом е левой стороне квартердека.
   -- Патроны опусти. Номер двенадцатый, ниже ружье; еще, еще. Поворот! Номер четвертый, почему вы повернули левый каблук меньше правого? Помните, когда берете "на плечо", нужно ловко перекидывать мушкет. Плечо-о! (слово "плечо" -- значит "готовься"). На плечо! Прямее, номер восьмой, и не выставлять живота.
   Мистер Анселль и Петрес занимались с солдатами без ружей, командуя им повороты:
   -- Налево! Прямо! Направо!
   Моряки смотрели и делали шутливые замечания.
   Корабль привели к ветру -- очень легкому. Когда раздался свисток, означавший "все проветривать постели", матросы, бывшие внизу, высыпали на палубу, бывшие на палубе бросили свою работу. Через минуту гамаки были отвязаны.
   -- А теперь, майор, лучше пойдемте в каюту, -- со смехом сказал Оутон. -- Уверяю, это лучше.
   Кровати и одеяла, которые вытряхиваются всего раз в месяц, бывают полны того, что называется пухом, а одеяла -- волосков, и все постели не благоухают. Моряки, думавшие, что приказание было дано по неосмотрительности, пришли в волнение. Они начали вытряхивать одеяла на баке, поднимая облака пыли, которую ветер относил на солдат и офицеров, занимавшихся на квартердеке.
   -- Что за дьявольщина! -- вскрикнул капитан Маджорибенкс, с отчаянием глядя вперед. -- "На плечо!"
   Поручик Уинтерботтом и половина его солдат принялись кашлять. -- Проклятие. Смир-р-р-но! Ей-Богу, я задыхаюсь.
   -- Крайне неприятно, -- заметил Петрес, входя на палубу. -- Я знал, что меня осмолят, но никак не думал, что мы покроемся перьями.
   -- Где майор Клеверинг? -- спросил Маджорибенкс. -- Я попрошу отпустить людей.
   -- Не понимаю, -- сказал со смехом первый помощник, -- положительно не понимаю, почему капитан Oyтон дал это приказание. Мы всегда вытряхиваем постели, когда судно идет по ветру.
   Последнее утешительное замечание было хуже всего. Офицеры жестоко страдали. Каждый из них охотнее очутился бы под залпами французского полка, чем испытывав то, чему они подверглись. Однако без позволения майора Клеверинга они не смели отпустить солдат. Капитан Маджорибенкс быстро вошел в каюту, чтобы объяснить майору их неприятное положение, и майор позволил отложить ученье.
   -- Ну, джентльмены, -- спросил офицеров Оутон, -- в чем дело?
   -- Дело? -- ответил Анселль. -- Да у меня зуд во всем теле. Изо всех необдуманных поступков, капитан Оутон, это самый необдуманный; он хуже...
   -- Петушиного боя, -- прервал его капитан с громким смехом -- Ну, теперь мы сквитались!
   Офицеры побежали вниз умываться и переодеваться после такого неприятного возмездия со стороны капитана Оутона. Когда они себя почувствовали снова в порядке, хорошее настроение вернулось к ним, хотя они единогласно нашли, что капитан не питает особенно утонченных мыслей и что его шутка побила петушиный бой.
   Мне кажется, ни один класс людей не садится на корабль с большими сожалениями и не покидает палубы с большим наслаждением, чем военные. Да и немудрено: на море им приходится вести совсем не ту жизнь, к какой они привыкли. На суше они часто бывают в обществе, развлекаются; женщины благоволят к ним; и развлечения, вместе со служебными занятиями, не оставляют им достаточно времени для чтения и других умственных занятий.
   Поэтому, предоставленные самим себе, они жестоко скучают.
   Впрочем, я говорю, только касаясь общего типа; в числе офицеров есть много исключений: очень образованных, талантливых людей, много размышлявших, иного читавших.
   -- Я хотел бы, -- сказал Ирвинг, лежавший во всю длину на куриной клетке, на корме, надвинув кепи на глаза, -- я хотел бы, чтобы это проклятое плавание наивней окончилось. Каждый день одно и то же: никакого развлечения, никакого разнообразия. Право, мне делается противен вид сигары или колоды карт.
   -- Верно, -- отозвался Анселль, лежавший рядом о ним тоже на курином ящике, точно воплощение лени и безделья, -- верно, Ирвинг. Мне это начинает казаться хуже стоянки в провинциальном городишке, где только остается покачиваться на каблуках, да плевать через перила моста, пока не затрубят к обеду.
   -- О, это несравненно лучше; можно было по крайней мере нагуляться до устали или перекинуться двумя-тремя словами с девушкой, которая идет на рынок.
   -- Почему вы не возьмете книгу, Ирвинг? -- заметил майор, откладывая томик, который он читал, чтобы вмешаться в разговор.
   -- Книгу, майор? Да я читал, пока не устал.
   -- -- А что вы читали со времени нашего отплытия? -- продолжал Клеверинг.
   -- Дайте вспомнить... Анселль, что я читал?
   -- Да ничего; ты отлично это знаешь.
   -- Ну, может быть; здесь нам не подают газет в столовой. Дело в том, майор, что я не особенно люблю читать; не привык к этому. На берегу я слишком занят. Впрочем, со временем думаю взяться за книги.
   -- А скажите пожалуйста, когда наступит это "со временем"?
   -- Ну, когда-нибудь, когда меня ранят или возьмут в плен. Тогда я буду много читать. Вот капитан Оутон. Капитан Оутон, вы много читаете?
   -- Да, мистер Ирвинг, много.
   -- Пожалуйста, позвольте мне спросить, что вы читаете?
   -- Что читаю? "Вестник Хорсборо"... и читаю отчеты о всех боях.
   -- Я думаю, -- заметил Анселль, -- что, читая всю газету и узнавая все новости, человек читает много.
   -- Конечно, -- ответил майор, -- только какую ценность представляет чтение такого рода?
   -- Вот, майор, -- ответил Анселль, -- мы должны рассмотреть результаты. Я считаю, что знание всех текущих событий и память о фактах, случившихся в течение последнего двадцатилетия, гораздо ценнее, чем знания всяких древностей в мире. Ну кто, кроме каких-нибудь оксфордских или кембриджских педантов, толкует теперь о Цезаре или Ксенофонте? Бегство современного воришки даст гораздо лучшую тему разговора в обществе, чем знаменитое отступление прославленных десяти тысяч...
   -- Конечно, -- заметил Оутон, -- и упорная драка между Гемфри и Мендозой гораздо интереснее знаменитых битв... забыл их названия.
   -- Марафонской и сражения при Фермопилах -- этого довольно!
   -- Согласен, -- сказал майор, -- что не только не нужно, но и самонадеянно говорить, что читал о таких вещах; тем не менее, это не лишает знания их ценности. Хорошо питающийся ум делается шире; и если позволите привести сравнение, я скажу: как ваша лошадь доказывает своим наружным видом, что она в хорошем состоянии, для чего вам не нужно спрашивать, сколько овса давали ей, так и ваш ум общей силой и мощью доводов дает понятие о том, что он воспринял достаточно "твердой" пищи.
   -- Очень твердой, -- заметил капитан Оутон, -- этих орехов я не мог грызть, когда учился, а теперь и совсем не хочу ломать на них зубы. Я согласен с мистером Анселлем: "Довольно на сегодняшний день его заботы".
   -- Да, может быть, древо познания и есть древо зла, -- со смехом ответил Анселль. -- Капитан Оутон, вы очень разумный человек. Надеюсь, на берегу мы часто будем видеть вас за нашим офицерским столом.
   -- Да, вы говорите это теперь, -- резко сказал Оутон, -- и я прежде тоже слыхал такие вещи, но у вас, сухопутных, оказывается короткая память после того, как вы попадаете на берег.
   -- Надеюсь, капитан Оутон, вы не делаете этого обвинения общим? -- заметил майор Клеверин.
   -- О, все равно, майор. Я никогда не обижаюсь; приглашают из доброго чувства, и в ту минуту-- искренне, но когда люди попадают на берег, у них появляется столько развлечений, что мудрено ли, если они перестают помнить о приглашении. Прежде, сознаюсь, это обижало меня, потому что, когда я говорю, что мне будет приятно видеть того или другого, я, действительно, думаю это; если же не думаю, то и не приглашаю его к себе. Прежде мне казалось, что и другие поступают так же, но я достаточно прожил и теперь понимаю, что приглашение "зайдите когда-нибудь" означает "не приходите к нам никогда".
   -- Ну, в таком случае, я ничего не скажу в данную минуту, -- ответил майор. -- Но сколько склянок пробило?
   -- Шесть; через несколько минут подадут обед.
   -- В таком случае, джентльмены, нам следует пойти вниз и приготовиться к обеду. Как, мистер Ирвинг, вы сегодня утром не брились?
   -- Нет, майор, я хочу выбриться после обеда.
   -- Я думаю, вы хотели сказать, перед обедом, -- проговорил Клеверинг.
   Этот намек был принят к сведению молодым прапорщиком, который знал, что майор, всегда вежливый, даже при неодобрительных замечаниях, офицер такого рода, что с ним нельзя шутить. И Ирвинг явился к столу с подбородком гладким, точно у представительницы прекрасного пола.
  
  

Глава XL

   Наконец плавание окончилось без приключений и без чего-либо интересного. "Виндзорский замок" по пути встретил не больше двух-трех судов. Счастливы были офицеры, услыхав приказание бросить якорь на рейде Мадраса, еще счастливее почувствовали они себя на берегу, и очень счастлив был Оутон и его команда, видя, как от судна отплывал отряд, долго заполнявший палубы, мешая морякам делать дело. Разлука была поистине сладостной печалью, как всегда, когда мало места.
   Ньютон Форстер переживал сильную тревогу в течение той четверти часа, когда он должен был исполнять твои обязанности, наблюдая за свертыванием парусов К выправлением рей. Ему казалось, будто прошли нестерпимо долгие часы до той минуты, когда он мог спросить у туземцев, кишевших у бортов, о судьбе Изабеллы Ревель.
   Разлука и время только усилили его страсть, и в редкие минуты он не думал о девушке. В нем мерцала слабая надежда на то, что он нравится ей, но это чувство душил страх при мысли обо всем, что могло случиться за время его отсутствия; его мучило опасение, что свободолюбивый дух мог заставить ее решиться на многое. Ведь если бы дядя обращался с ней плохо, она была бы способна примириться с мыслью о браке, если и не во всех отношениях приятном ей, то во всяком случае дающим возможность жить спокойно и в довольстве.
   Наконец реи были приведены в полный порядок, канаты свернуты, а матросы отправились вниз обедать. Ньютон прошел на корму и прежде всего встретил дубаша, который служил на "Бомбейском замке".
   Щеки Ньютона вспыхнули, сердце забилось быстро, и он дрожащими губами спросил о полковнике и его семействе.
   -- Полковник, саиб, совсем здоров; две леди вышли замуж за офицеров.
   -- Которые? -- быстро спросил Ньютон.
   -- Не знаю, как их зовут. Только одна не вышла; она самая красивая, самая красивая.
   Сердце Ньютона забилось от этого известия Конечно, Изабелла осталась дома.
   Вскоре то же самое подтвердил ему джентльмен-англичанин, который пришел на палубу. Предполагалось, что стоянка в Мадрасе продолжится недолго, и Ньютон решил немедленно попросить отпуск на берег. Извиняясь перед капитаном Оутоном за то, что он обращается с такой необыкновенной просьбой, он прибавил, что делает это, получив известия о своих друзьях.
   Капитан Оутон, очень довольный службой Ньютона, дал ему отпуск, прибавив: г
   -- И, Форстер, если вы хотите остаться, я позволяю вам пробыть на берегу до отплытия. Мы обойдемся без вас. Только помните: во вторник вечером мы отбываем.
   Ньютон скоро собрался и отчалил от "Замка" Багете с майором Клевсрингом. Тут заметим, к чести майора, что он ежедневно присылал капитану записку, прося его побаловать в офицерскую столовую. Таким образом, капитан мог убедиться, что в данном случае приглашение, сделанное в общих выражениях, было искренно.
   Едва выйдя из туземной лодки, Ньютон нанял экипаж и поехал дому полковника. Сказав свое имя лакею, он вошел. Слуга проводил его до гостиной и, как и большая часть индусов, находя трудным произнести английскую фамилию, удовольствовался тем, что доложил? "Бурра-саиб", -- и ушел.
   Ньютон очутился в обществе старого ветерана и мисс Изабеллы. Девушка читала недавно вышедшую книгу, но услыхав, что доложили о госте, опустила ее. Однако "бурра-саиб" значит только "джентльмен, господин". Каково же было изумление молодой девушки, которая не знала о присутствии Ньютона в Индии, когда она увидела молодого Форстера. Восклицание восторга, вырвавшееся у нее, когда она подбежала к нему с протянутой рукой, наполнило Ньютона счастьем. Он несколько минут держал эту ручку, совершенно забыв о старом полковнике. Он только смотрел в ее сияющие глаза. Наконец взгляд Изабеллы, скользнувший в сторону старика, заставил Ньютона опомниться. Он подошел к Ревелю, тот пожал ему руку, говоря, что он очень счастлив видеть его.
   -- Конечно, вы останетесь здесь, мистер Форстер? -- прибавил старик.
   -- С большим удовольствием воспользуюсь вашим добрым предложением, сэр, дня на два. -- ответил Ньютон. -- Надеюсь, со времени нашей разлуки вы хорошо чувствовали себя?
   -- Не вполне, то есть в последнее время, и теперь подумываю о перемене климата. Думаю уехать домой в октябре. Вы уже, вероятно, знаете, что две молодые барышни вышли замуж?
   -- Да, мне сказал об этом один господин, бывший на нашем судне.
   -- Да, Изабелла, дорогая, пойди, вели приготовить комнату для мистера Форстера.
   Изабелла ушла.
   -- Да, -- продолжал он, -- обе вышли замуж; они только о том и думали, делали облаву. Не прошло и одного месяца, как они знали чин и положение каждого холостого джентльмена; навели справки о том, что они могут получить в будущем, размер их жалований и так далее; отлично переводили рупии на фунты стерлингов; прерывали разговор с прапорщиком, завидев поручика; бросали поручика ради капитана; рассыпались в улыбках при виде майора и положительно ухаживали за каждым холостяком, имеющим чин выше майорского. Они сделали выбор наконец, и очень быстро, право! Всего четыре месяца они оставались у меня на руках. Теперь обе в глубине страны.
   -- Надеюсь, они хорошо вышли замуж?
   -- Зависит от обстоятельств. Их мужья -- молодые люди, не привыкшие к здешнему климату. Если они акклиматизируются, то, конечно, им будет хорошо; только этим молодым людям никогда не придется расстаться с Индией.
   -- Почему, сэр?
   -- Потому что их жены -- безумные мотовки и втянут их в долги, а раз человек запутается, здесь трудно выйти из денежных затруднений. Им придется застраховать свою жизнь, а так как агентский дом выиграет, если они скоро умрут, им не позволят уехать из Индии и отделаться от возможности получить cholera morbus. He правда ли, моя племянница здорова на вид?
   -- Да, климат, по-видимому, не повредил ей.
   -- Он даже принес ей пользу, -- ответил полковник. -- Она не так худа, как была, когда высадилась на берег. Благослови ее, Боже. Мистер Форстер, я так благодарю вас за то, что вы убедили меня поехать за этой милой девушкой. Она была для меня таким сокровищем! И точно богачке, ей со времени вашего отплытия раз двадцать делали предложения; некоторые необычайно блестящие, но она всем отказывала. Несколько раз я, считая это своим долгом, уговаривал ее согласиться. Но, нет; она отвечала только одно, и этот ответ решал все. Она не хочет со мной расставаться. И действительно, когда я был болен, она ухаживала за мной, как дочь. Снова повторяю: да благословит ее Господь.
   С восторгом слушал Ньютон эти похвалы. Изабеллу его восхитило также ее нежелание выходить замуж. Отказывалась ли она от предложений, действительно не желая расставаться с полковником, или нет, во всяком случае, каждая отсрочка сулила Ньютону надежду на успех в будущем.
   Изабелла не возвращалась, желая, чтобы полковник успел сказать Ньютону все, что он желал; наконец на пришла. Завязался общий разговор. Ньютон передал что произошло во время его пребывания в Англии, и сильно позабавил своих слушателей многими рассказами.
   Через час полковник поднялся с места, чтобы переодеться к обеду, и в эту минуту Ньютон заметил перемену, которая произошла в нем. Он уже не держался прямо, как прежде, а горбился; двигался он не твердыми шагами, а почти шатался на каждом шагу. Когда старик вышел из гостиной, глаза Ньютона встретил взгляд Изабеллы.
   -- Вы считаете, что он болен? -- спросила она.
   -- Да, мисс Ревель. Он сильно изменился; очевидно климат истощил его жизненные силы. Надеюсь, он вернется на родину, как предполагает сделать это.
   -- Он был очень болен, очень. И теперь постоянно говорит об Англии; целые месяцы только и толкует о возвращении, но когда приходит время отправиться домой откладывает переселение. Мне хотелось бы, чтобы вы убедили его уехать из Индии.
   -- Постараюсь, но если уж вы ничего не можете сделать, боюсь, все мои доводы мало помогут.
   -- А я думаю иначе; вы имеете на него большое влияние. Я не забыла, с какой добротой вы употребили его в мою пользу. Мы... то есть, -- продолжала Изабелла, слегка покраснев. -- Полковник часто говорил о вас.
   -- Мне крайне лестно, что он меня помнил, -- заметил Ньютон. -- Но вы в трауре, мисс Ревель? Если со стороны человека, который интересуется всем касающимся вас, не будет нескромно спросить, не скажете ли вы мне, по ком вы носите траур?
   -- Мой отец умер, -- с волнением ответила Изабелла и провела рукой по глазам.
   -- Я не знал, что он скончался, и потому прошу извинить меня, что своей неосторожностью я оживил ваш* горе. Давно ли это случилось? И чем он был болен?
   -- Он не был болен. О, если бы так! Его застрелили на дуэли, -- ответила Изабелла, и слезы потекли по ее щекам. -- О, мистер Форстер, надеюсь, я подчиняюсь воле Провидения, но мысль, что он расстался с землей в ту минуту, когда покушался отнять жизнь себе подобного, в порыве раздражения, что он умер неподготовленный к смерти -- его убили на месте, -- эта мысль превращает смерть отца в источник вечных сожалений, которые прервутся только вместе с моей жизнью.
   -- А ваша матушка жива? -- спросил Ньютон, чтобы переменить тему разговора.
   -- Да, но она очень больна; последние известия были тревожны, и, говорят, ее болезнь неизлечима.
   Ньютон пожалел, что он заговорил о таких печальных вещах. Молодой человек сказал несколько сочувственных, теплых слов, и они разошлись, чтобы приготовиться к обеду.
   Ньютон прожил в доме полковника четыре дня и в течение этого времени постоянно пользовался обществом Изабеллы.
   Когда же наступило утро его отъезда, он имел достаточно оснований предполагать, что если вес остальные препятствия устранятся, Изабелла Ревель не откажется от его предложения. Однако зависимое положение обоих молодых людей в данную минуту уничтожало всякую мысль об этом, и хотя они расстались, не скрывая своего волнения, ни Ньютон, ни Изабелла не обмолвились ни одним словом, которое можно было бы принять за любовное признание.
   "Виндзорский замок" пошел в Калькутту и через несколько дней бросил якорь в Кеджери, чтобы дождаться лоцмана и двинуться по реке. Во время короткого пребывания на этой стоянке первый помощник, мистер Уильяме, часто бывавший в Индии, каждый вечер отправлялся на берег, чтобы стрелять шакалов, которых немало в этой части света. Охота на шакалов составляла его любимое развлечение. Ему часто говорили, что он поступает неосторожно, подвергаясь ночной сырости и росе, но он и слушать ничего не хотел.
   Уильяме соглашался, что его брат умер от лихорадки после таких же охот; более того: он стрелял из ружья, завещанного ему братом; но так как Уильяме никогда не слыхивал, чтобы двое братьев умерли от лихорадки, стреляя шакалов, он считал, что ему нечего бояться. Этот, хотя и очень обстоятельный, довод оказался ошибочным. На третье утро Уильяме вернулся на палубу в ознобе и с головной болью. Ему пустили кровь и уложили в постель, с которой он никогда больше не поднимался.
   Раньше чем "Виндзорский замок" приготовился к отплытию, было решено похоронить останки Уильямса на кладбище в Алмазной гавани, а Ньютон Форстер получил звание первого помощника. Как впоследствии оказалось, эго было очень хорошо для Ньютона.
   "Виндзорский замок" отплыл с позволением зайти в Мадрас за письмами и пассажирами и через несколько дней уже снова стоял на рейде. Прежде всего узнали, что холера очень распространилась и что в числе других жертв этой болезни был старый полковник Ревель, Ньютон снова получил позволение отправиться на берег и поехал к Изабелле. Он застал ее в отчаянии в доме миссис Эндербай, дамы, потерявшей мужа от той же эпидемии, и давнишней приятельницы старика-полковника и самой мисс Ревель.
   Миссис Эндербай собиралась вернуться в Англию на первом же судне и советовала Изабелле отплыть вместе с ней. Изабелла, которая по многим причинам желал вернуться на родину, особенно из-за нездоровья своей матери, согласилась.
   С большим удовольствием услыхала она от Ньютона, что лучшие каюты "Виндзорского замка" еще были свободны.
   Завещание полковника вскрыли. Все свое состояние, то есть деньги в английских бумагах и имение в Индии, он оставил Изабелле Ревель. Богатство его равнялось семидесяти тысячам фунтов.
   Трудно сказать, обрадовался или опечалился Ньютон при этом известии. Ради Изабеллы он, несомненно, был доволен, но он не мог не чувствовать, что новое положение вещей еще увеличило расстояние между ними. Поэтому, только поэтому, его мысли были печальны.
   -- Получи она, -- думалось ему, -- пять или десять тысяч фунтов, дело было бы иначе. Через несколько лет я мог бы собрать приблизительно такую же сумму, но ее состояние делает ее недоступной. Даже если бы у нее была склонность ко мне, я поступил бы нечестно, пользуясь этим.
   Изабелла Ревель чувствовала не то; она сделалась своей собственной госпожой и стала обращаться с Ньютоном сердечнее, доверчивее. Она не забыла, что он выказывал к ней такие же добрые чувства, такое же уважение, когда она направлялась в Индию, а позже, а минуту отчаяния, среди бедности и несчастья, был ее другом и почитателем. Она знала, какие чувства он испытывает к ней, и ценила его деликатность и терпение. Недавно молодая девушка серьезно разобралась в собственных чувствах и поняла, что все ее богатство не будет иметь для нее никакой цены без Ньютона Форстера.
   По просьбе миссис Эндербай на корме заняли две каюты, для нее самой и для Изабеллы. Времени на приготовления было мало, но, благодаря влиянию Форстера, капитан Оутон согласился отложить отплытие на один день; наконец миссис Эндербай с Изабеллой поднялись на палубу, и "Виндзорский замок" распустил паруса и двинулся от зараженного берега.
  
  

Глава XLI

   "Виндзорский замок-" бороздил поверхность океана; он шел под благоприятным ветром и нес сокровища, благополучное прибытие которых в Англию занимало многих Но что значили, по мнению Ньютона, все драгоценные вещи, хранившиеся на судне, в сравнении с прелестным существом, которое оно должно было доставить ла родину? Крайние предосторожности, принимавшиеся по совету Ньютона в ночное время, его тревога днем, зазывали насмешки со стороны Оутона.
   -- Ньютон, -- как-то раз сказал ему капитан, -- я вижу, где суша, но, поверьте, наш старик не наскочит на препятствие, поэтому достаточно взять всего по одному рифу на верхних парусах, брамселях и топселях.
   Действительно, хотя Изабелла и Ньютон никогда не говорили о чувствах, они не могли скрывать их. Попытки скрыть то, что они переживают, делали их любовь еще заметнее для всех. Капитан Оутон, очень любивший Форстера, радовался его счастью. Он ничего не имел против того, чтобы молодые люди на его судне влюблялись или были влюблены, хотя не допустил бы бракосочетания, пока молодая девушка оставалась под его покровительством.
   "Виндзорский замок" был милях в двухстах от острова Святого Маврикия, когда показалось чужое судно. Оно шло к "Замку" на всех парусах и имело воинственный вид. Узнать, какими силами располагало судно, было невозможно на таком большом расстоянии и в том положении, которое оно занимало: оно было обращено носом к "Замку".
   -- Вы можете рассмотреть его корпус, мистер Форстер? -- крикнул капитан Ньютону, который был на мачте с трубой в руках.
   -- Нет, сэр, над водой виднеется только его грот-марс, но поднимается быстро.
   -- Что вы скажете об оснастке, Форстер? -- спросил Оутон, когда Ньютон спустился вниз.
   -- По-видимому, его паруса иностранные.
   -- Готов держать какое угодно пари, что этим судном командует Сюркуф. Он всегда крейсирует тут, судя по рапорту нейтрального судна.
   -- Через час узнаем это, сэр, -- ответил Ньютон. -- Но я думаю, что ваше предположение правильно. Нам нужно приготовиться. Это, во всяком случае, крейсер.
   -- Чем скорее приготовимся, тем лучше; я вижу, что судно -- быстрый боец. Очистите палубы, и все по местам.
   Чужое судно подходило с такой быстротой, что, когда приказания капитана были исполнены, оно оказалось всего в двух милях от "Виндзорского замка".
   -- У него чертовски хорошие паруса, -- заметил капитан Оутон. -- Ну, увидим, из чего оно!
   Судно сделало поворот, уменьшив паруса, стало боком и при этом выставило на вид, как говорят французы, целую "щетину" пушек.
   -- Это корвет, сэр, -- сказал Ньютон, глядя в трубу. -- Двадцать два орудия на одной палубе, французская оснастка, вырез кормы -- французский, вообще -- французское судно.
   -- Готов поставить всю Ломбардскую улицу против одного апельсина, что это Сюркуф, -- сказал Оутон, который так же, как и его остальные офицеры, стоял со зрительной трубой, наблюдая за судном. -- Вот поднимается трехцветный флаг и доказывает, что я выиграл. Ответьте ему. Бросьте вверх мою шляпу. Фу! Я хочу сказать, выкиньте наши цвета. Томас, -- продолжал Оутон, обращаясь к боцману, -- пошлите всех на задние шканцы. Форстер, зайдите к дамам вниз.
   По приказанию боцмана матросы наполнили палубу, сняв шляпы и с нетерпением на лице.
   -- Ну, мои молодцы, -- сказал Оутон, -- если я не ошибаюсь, этим судном командует лучший моряк, когда-либо выходивший из французского порта, и надо ему отдать справедливость, он чертовски ловкий малый, отличный боец и может получить славный удар боксерской перчаткой и ответить на него.
   -- Да, сэр, и мы тоже, -- послышалось несколько голосов.
   -- Знаю, молодцы; вы будете и получать, и раздавать удары честно. Будем стоять на обеих ногах, и пусть выиграет лучший боксер. Итак, молодцы, если вы готовы схватиться, чем скорее двинемся мы, тем лучше.
   -- Ура! -- крикнули матросы, расходясь по местам, и по совету капитана сбросили свои куртки, готовясь к бою, некоторые даже скинули рубашки.
   Корвет, обменявшись сигналами, уменьшил паруса, как и "Виндзорский замок", потом стал за его кормой.
   -- Ну, он, во всяком случае, идет по нашим следам, -- заметил капитан Оутон. -- Однако, Форстер, дамы все еще не внизу. Миссис Эндербай, мне очень грустно на короткое время поместить вас в заточение. Мисс Ревель, сделайте мне милость, позвольте мистеру Форстеру проводить вас ниже ватерлинии.
   Ньютон предложил Изабелле руку и пошел за капитаном Оутоном и миссис Эндербай. Его сердце переполняло такое множество разнообразных чувств, что он не мог сразу решиться заговорить. Спускаясь по лесенке, он, наконец, сказал:
   -- Уже не в первый раз мне поручают проводить вас в безопасное место. Надеюсь, что я опять буду иметь удовольствие освободить вас.
   Губы Изабеллы дрожали, когда она ответила:
   -- Надеюсь, Бог поможет вам, мистер Форстер. Но... теперь я тревожусь сильнее, чем в тот раз... я...
   -- Я предчувствую, -- прервал ее Ньютон, -- что сегодняшнее дело или создаст для меня будущность, или вычеркнет из числа живых. Сам не знаю почему, но я чувствую это. Однако прощайте, Изабелла. Благослови вас Бог, -- и Ньютон, пожав ее руку, бросился вверх на квартердек.
   Я уже раньше замечал, что человеческое мужество в значительной степени зависит от его положения и надежд на будущее. Человек, который может потерять многое, в чем бы ни заключалась ого собственность, менее склонен сражаться, чем тот, весь капитал которого -- легкое сердце да худое платье. По той же причине человек влюбленный менее охотно идет на бой, чем другие. Смерть в таком случае готова оборвать самые сладкие надежды.
   Когда Ньютон вернулся на палубу, он увидел, что корвет повернулся и пошел так, что очутился совершенно против носа "Замка". Когда француз достаточно приблизился к английскому "купцу"", который незадолго перед тем поднял топсель, то собрал свой передний парус; показались его нижние снасти, полные матросами. Они громко крикнули и скрылись.
   Один петушиный крик вызывает другой, если противник хороший боец. Английские матросы поднялись, чтобы ответить на приветствие, но капитан Оутон, прогремел:
   -- К пушкам, безумцы! Повернуть руль. Глядеть!
   Корвет уже шел иным курсом, намереваясь пройти под кормой "Виндзорского замка". Но быстрота капитана Оутона помешала французскому судну сделать этот маневр. Оутон тоже сделал поворот, и оба судна очутились друг к другу бортами; как всегда бывает в таких случаях, выстрелы обоих снесли известное количество рей, снастей. Потом "Виндзорский замок" под управлением Ньютона сделал поворот, корвет тоже изменил направление, и на время оба судна отдалились друг от друга.
   -- Недурной выход, не правда ли, Ньютон? -- спросил капитан Оутон, показывая свои белые зубы. -- Смотрите, опять идет.
   Капитан Оутон, следивший за каждым движением противника, так маневрировал, чтобы суда могли спора обменяться боковыми залпами. Эта вторая перестрелка была действеннее первой.
   После второй схватки суда отошли еще дальше друг от друга. Это было удобно для обоих судов, потому что последний залп нанес обоим много повреждении. Корпус сидевшего низко на воде французского корвета пострадал меньше, но его реи, паруса были повреждены сильнее. Передняя фок-мачта была почти перерезана пополам залпами противника, грот-брам-стеньга сильно повреждена, колесо разбито в щепы, и это принудило французов управлять рулем с нижней палубы. Корпус "Виндзорского замка" получил три ядра; трое матросов были убиты, шестеро ранены. Бизань-мачта жестоко пострадала, и паруса разорвались пополам...
   Только через четверть часа корвет снова повел атаку. Капитан Оутон забрал ветра, точно не желая согласиться на бой, чему, действительно, мешала лучшая парусность его противника. Корвет, по-видимому, перестал маневрировать или благодаря испорченному состоянию своего такелажа, или заметив, что его попытки ни к чему не приводят. Он опять стал в недалеком расстоянии от "Виндзорского замка" и открыл боковой огонь.
   От сотрясения воздуха ветер упал; около часа оба судна сохраняли одно и то же положение и стояли все на том же расстоянии друг от друга, обмениваясь выстрелами, из которых каждый был действительным.
   -- Вот это настоящая боксерская схватка. Стреляйте, ребята! -- крикнул Оутон, потирая руки. -- Будь он проклят, но это молодец!
   Поврежденная бизань-мачта "Виндзорского замка" получила еще ядро, которое свалило ее. Каждая часть корпуса этого судна испытала меткие жестокие ядра своего противника. Паруса "Замка" превратились в лохмотья; его уцелевшие мачты были изрешечены; бульверки сорваны во многих местах; висевшие шлюпки обратились в щепки; снасти на носу и корме были оборваны, и их концы и обрывки качались, следуя движению судна. Его палуба была в беспорядке; некоторые пушки остались без орудийной прислуги.
   Капитан Оутон, Ньютон и остальные офицеры продолжали ободрять и поддерживать своих людей, собственноручно помогая им стрелять из орудий; матросы, казалось, пропитались духом бульдога, который жил в их командире.
   Огонь "Виндзорского замка"" тоже произвел опустошения. Во время затишья ветра суда мало-помалу приблизились друг к другу, и благодаря тому, что "Виндзорский замок" сидел на воде выше корвета, он мог с лучшим успехом сметать людей с его палубы. В таком положении были суда, когда из-за поднявшихся густых клубов дыма им обоим на время пришлось прекратить стрельбу; оба не знали, куда направлять выстрелы; оба ждали, чтобы тяжелые пары рассеялись.
   Мало-помалу легкий ветер отнес дым, и когда он рассеялся, оказалось, что суда в полукабельтове друг от друга.
   Капитан Оутон и Ньютон были на высокой корме. Командир французского корвета стоял на сети гамака своего судна. Француз снял шляпу и вежливо поклонился своему противнику. Капитан Оутон ответил на его приветствие, потом, помахивая шляпой, указал на английский флаг, развевавшийся на грот-мачте, точно говоря? "Он не опустится".
   Француз -- это был Сюркуф -- сделал то же движение, показывая на свой трехцветный значок. И военные действия возобновились.
   -- Хорошо, молодцы! -- крикнул Оутон. -- Славный был выстрел. Кулаком прямо в ребра. Урр-а-а, мои дубовые сердца! С ним стоит потягаться. Цель в переднюю мачту; второй выстрел ее снесет. Она качается. Ньютон, вперед и...
   Но залп картечи прервал это приказание; пуля попала капитану в грудь. Он пошатнулся и упал с высокой кормы на квартердек. Ньютон, соскочив вниз, подбежал к нему. Потоки крови, лившейся из груди Оутона, сказали ему все; Ньютон подозвал нескольких матросов, поручив им перенести капитана вниз.
   -- Погодите, дорогой мальчик, -- слабым голосом и с прерывающимся дыханием сказал капитан. -- Кончено! Я умираю бойцом. -- Его голова упала па грудь, и кровь хлынула изо рта.
   Ньютон приказал положить тело капитана на его койку, не желая, чтобы матросы упали духом при виде печального зрелища, потом быстро прошел на корму с целью наблюдать за действиями неприятеля и заметил, что корвет собирается сделать поворот.
   -- Уходит, сэр! -- крикнул один из квартирмейстеров.
   -- Не думаю, -- ответил Ньютон, глядя через трубу на палубу французского судна. -- Они собираются идти па абордаж, и через пять минут судно придет сюда. Готовь пики и кортики ребята. Мы должны отбить их приступ.
   -- И отобьем! -- закричали моряки.
   Повинуясь приказаниям, они собрались на баке. Но их ряды были жидки; половина отряда или лежала мертвая, пли находилась на руках врача. И, обозревая свое маленькое войско, усталое от работы, почерневшее от порохового дыма, запятнанное кровью, пахнувшее потом, Ньютон невольно сознавал, как мало надежды было у его людей отбить нападение судна, владевшего такими прекрасными силами, какими, казалось, располагал французский корвет. Ньютон сказал своим воинам всего несколько слов, но очень уместных, и с удовольствием заметил, что, хотя его моряков было мало, что они жестоко утомились телесно, в каждом из них по-прежнему горел не смирившийся дух.
   Между тем корвет прошел около мили по ветру, потом сделал поворот, направился к "Виндзорскому замку" и был уже невдалеке от него. Он снова свернул паруса; на передних вантах и на баке виднелись люди, готовые кинуться на абордаж, едва два судна коснутся одно другого. Ньютон стоял на одной из своих баковых пушек, окруженный моряками. Глядя на приближение врага, никто на "Виндзорском замке" не обмолвился ни словом. Вот между двумя противниками осталось всего несколько сажен, Ньютон ясно различил черты храброго Сюркуфа. Вдруг налетел порыв ветра; в обыкновенное время от него не дрогнул бы даже грот, но теперь он сорвал изорванные паруса корвета. И раненая фок-мачта судна, отягченная весом людей на левых вантах, не вынесли напора и упала через борт, увлекая за собой грот-стеньгу и большую часть экипажа, цеплявшегося за снасти. Корвет превратился в несчастный обломок. Громкий крик с бака "Виндзорского замка" доказал, что английские моряки слишком хорошо понимали свое отчаянное положение и несчастие врага встретили, как свое избавление.
   -- Теперь, дети, живо! -- крикнул Ньютон, бросаясь к рулевому колесу. -- Готовься! Выправить реи. Так, хорошо. На орудия. С полдюжины боковых выстрелов, и корвет наш.
   Солнце ушло за горизонт; черные тени потянулись раньше, чем был окончен маневр. Много выстрелов осыпало корвет, производя желанное действие, то есть сделав его еще более калекой.
   Наконец ночь скрыла оба судна. И благодаря тому, что ветер стал быстро крепчать, пришлось позаботиться о том, чтобы лучше укрепить мачты "Виндзорского замка". Моряки оставили пушки, и пока они связывали снасти и собирали лишние паруса, Ньютон совещался со своими собратьями-офицерами; они в один голос говорили, что было сделано все возможное, что не следовало ждать следующего дня, так как за ночь корвет мог починиться, что промедление могло подвергнуть "Виндзорский замок" возможности попасть в плен и потерять драгоценный груз, вверенный этому судну. Только после полуночи "Виндзорский замок" привели в такой вид, что он мог поднять паруса. Но еще задолго до этого времени Ньютон улучил несколько минут, чтобы уйти с палубы и повидаться с Изабеллой. О многих подробностях событий и о смерти капитана Оутона мисс Ревель уже знала.
   И если Ньютон мог получить какую-нибудь награду за свою храбрость и осторожность, он встретил ее в ласковом приеме и поздравлениях Изабеллы, во взгляде ее глаз, светившихся от слез восторгом.
   Любовь и убийство составляют прекрасное целое, хотя спи так же противоположны, как сладкое и кислое i пунше. Однако предоставляю читателю воображать что угодно, и закончу главу, сказав ему, что, когда снова взошло солнце, корвет исчез, и его нельзя было разглядеть нигде. Поэтому пушки прикрепили как следует; палубы вымыли; поставили запасную бизань; капитана я храбрецов, павших в сражении, с обычными церемониями опустили в море; раненых поместили в гамаки по возможности удобнее; плотники усердно делали ремонт, л "Виндзорский замок" пошел по ветру со скоростью восьми узлов в час.
  
  

Глава XLII

   Замечание Ньютона, высказанное им Изабелле перед началом военных действий, о том, что ему кажется, будто этот день упрочит его положение или уничтожит его жизнь, оказалось пророческим. Смерть капитана Оутона и храбрая защита "Виндзорского замка" привели к возвышению Ньютона Форстера. В качестве подчиненного офицера ему пришлось бы много лет работать, прежде чем подняться по служебной лестнице. А в течение этого времени, оставаясь в подчиненном положении, имел ли он какую-либо возможность добиться независимости и предложить руку Изабелле Ревель? Теперь же, благо даря связи крайне случайных событий, он очутился командиром ост-индского судна и возвращался на родину, победив корвет с силами равными, если не превосходившими его собственные, и сохранив груз громадной ценности. Все это давало ему уверенность, что за ним не только утвердят чин, который ему пришлось самовольно принять, но и что есть надежда получить место. И он знал, что его, капитана судна, будут принимать в обществе, что его ждет богатство и всеобщее уважение. И его сердце переполнялось чувством благодарности и ликования при сознании, что он скоро получит возможность попробовать добиться руки девушки, к которой уже давно испытывал горячую привязанность.
   Когда "Виндзорский замок"! несся по ревущему и стонущему морю со всей порывистостью большой тяжести, пришедшей в движение, глаза Ньютона горели надеждой; однако, благодаря необыкновенным обстоятельствам, обращение Форстера с Изабеллой было еще более прежнего полно деликатной сдержанности.
   "Виндзорский замок" пристал к острову Святой Елены; Ньютону посчастливилось добыть там отряд способных моряков в количестве более чем достаточном для пополнения своего экипажа. Их прислали на остров Святой Елены на пустом бриге французского капера, которого стесняло большое количество его пленников. Получив нужные ему запасы, Ньютон не стал терять времени и продолжал плавание в Англию.
   Приблизительно через две недели после отплытия от острова Святой Елены объявили, что с правой стороны видно иностранное судно; когда "Замок" подошел к нему ближе, оказалось, что оно потеряло фок-мачту и вообще находилось в самом жалком положении. Наконец оно подняло нейтральные цвета и флаг до половины мачты в знак своего отчаянного положения.
   Ньютон, подойдя к судну, велел спустить шлюпку и послал третьего помощника узнать, какую помощь можно оказать пострадавшим. Слава Богу, для моряков достаточно видеть несчастие, чтобы пожелать явиться на выручку несчастному.
   Шлюпка вернулась; Ньютон узнал, что это судно шло с острова Бурбон в Гамбург; что оно потеряло мачту и жестоко пострадало во время бури за мысом Доброй Надежды; что в ту минуту, когда его фок-мачта упала через борт, половина экипажа была сброшена в воду и утонула; что из-за недостатка материалов и людей нельзя было сделать ремонт, а потому судно шло очень медленно и истощило почти все свои запасы и воду. В заключение офицер прибавил, что на судне француженка и два француза со слугами. Ньютон немедленно отправился на корабль. На палубе его встретил капитан-фламандец, который принялся перечислять ему все свои несчастия, когда француженка, не замеченная Ньютоном, поднялась из каюты, громко закричала и бросилась ему на шею.
   -- А, Боже мой, мосье Ньютон! -- крикнула она по-французски и залилась слезами.
   Он тотчас же узнал добрую и милую госпожу де Фонтанж; за нею стоял, протягивая ему руку, ее великодушный муж. Встреча была радостная; Ньютон чувствовал себя в восторге при мысли, что обстоятельства дали ему возможность оказать помощь людям, которые так добро поступали с ним.
   -- О, господин Ньютон, мы так страдали. О, Боже мой, без воды, без пищи! -- кричала де Фонтанж, потом, улыбаясь сквозь слезы, прибавила, обращаясь к мужу: -- Но это прелестная встреча, не правда ли, мой друг?
   -- Вы помните маркиза? -- спросил Ньютона де Фонтанж.
   Ньютон оглянулся и узнал губернатора Гваделупы, который так сочувствовал ему и не оставил его в плену.
   Действительно, их судно было в плачевном состоянии и, если бы ему не оказали помощи, скоро превратилось бы в арену ужасов. Воды на нем осталось только на три дня и на столько же дней провизии. Ньютон поспешил отправить обратно шлюпку за всем необходимым на случай дурной погоды, которая могла помешать сообщению между "Замком" и пострадавшим судном. Видя, что на время у страдальцев нет недостатка ни в чем, он вернулся на "Замок" и послал плотников и часть экипажа с целью сделать ремонт на нейтральном судне, чтобы дать ему возможность идти дальше. Послал он также из запасных вещей все, что могло послужить удобствам пассажиров.
   Английские моряки водворили мачту к вечеру. Голландцы, бывшие на палубе, охотно помогали бы им, но они получили приказание наверстать потерянное время, поесть вволю и утолить жажду. Это они исполнили с полной готовностью. Ньютон, вернувшийся на палубу нейтрального судна с тем, чтобы наблюдать за починками и наслаждаться обществом своих друзей, вечером простился с ними, дав обещание идти под уменьшенными парусами и не покидать их, пока они не удостоверятся, что все в порядке, и смогут обходиться без его помощи.
   Рассказ, который услышал от своих друзей Ньютон, можно вкратце передать для читателя в следующем виде. Маркиза де Фонтанжа назначили губернатором острова Бурбон, что считалось повышением. Его брат и госпожа де Фонтанж отправились с ним; на Бурбоне они пробыли два года. В это время правительственная власть безо всякого повода, кроме того, что маркиз был назначен предшествующим правительством, нашла нужным заместить его другим губернатором. Фрегатов оказалось мало, и не стали отправлять одно из этих судов для обратного плавания губернатора; он, пользуясь отплытием в Европу одного из гамбургских "купцов", отправился на нем.
   Два дня стояла отличная погода, трое Фонтанжей часто переправлялись на палубу "Виндзорского замка" и познакомились с миссис Эндербай и Изабеллой. Ньютон шел легким ходом, ежедневно посылая на нейтральное судно все, что только подсказывала ему благодарность.
   Однако он стремился закончить плавание, и было решено, что на третье утро суда расстанутся.
   В конце вечера показалось чужое судно, но оно, по-видимому, держало такой же курс, как и "Виндзорский замок", а потому не привлекло к себе большого внимания. Предполагалось, что это нейтральный корабль, шедший в Европу, или же отбившийся от другой флотилии "купец". Во время безлунной ночи вахтенный офицер потерял из виду охраняемое судно; однако было решено, что оно просто не зажгло огней. Перед утром ветер удал, и когда встало солнце, наступило полное затишье. На рассвете утренний вахтенный поднялся на высокую корму, чтобы отыскать голландца, и усидел его милях в семи от "Замка" рядом с тем самым чужим судном, которое показалось накануне. Оба так же, как и "Виндзорский замок", не двигались.
   Офицер немедленно сошел в каюту к Ньютону и рассказал ему о том, что видел. Ньютон выбежал на палубу и в подзорную трубу ясно рассмотрел, что чужое судно принадлежит к самому неблагородному типу судов; что оно, очевидно, не "купец" и выстроено для быстрого хода; понял он также, что это, по всем вероятиям, капер. Матрос с высокой реи доложил, что между обоими судами то и дело снуют лодки. Ньютон, встревоженный за своих друзей, согласился на предложение второго помощника отпустить его в гиге, чтобы узнать, что там происходит. Через час было замечено, что гиг очутился на расстоянии полумили от судов; вскоре после того показался дым и послышался звук пушечного выстрела. Гиг повернул и пошел обратно к "Виндзорскому замку". С тревогой ждал Ньютон его возвращения. Второй помощник рассказал Форстеру, что чужое судно имело четырнадцать пушек, было выкрашено в черный цвет и, очевидно, хорошо вооружено. По всем вероятиям, оно принадлежало к числу пиратствующих судов и, завидев гиг, дало по нему выстрел, но, к счастью, промахнулось. Судно не показало цветов, и по его наружному виду и поступкам (потому что каперы не трогают нейтральных судов) помощник счел его пиратским судном, о котором упоминали на острове Святой Елены. Ньютон держался того же мнения и с тяжелым сердцем пошел сообщить неприятное известие Изабелла и миссис Эндербай.
   Самое ужасное в нашем мире -- желать чего-либо, не имея силы исполнить своей воли. Поэтому легко представить себе чувство Ньютона, судно которого стояло на воде в вынужденном бездействии, в то время как его друзей грабила, может быть, убивала, шайка злодеев; и это на его глазах! С каким напряженным вниманием вглядывался он в горизонт, поджидая дыхания ветра. Его надежды оживали при малейшей ряби на воде, и все было напрасно.
   Наконец на закате поднялся ветер, сначала неверный, неопределенный. Корабль стал слушаться руля; все паруса распустились, и "Виндзорский замок" пошел по направлению к нейтральному судну и пирату, стоявшим в спокойной воде. Но вот ветер посвежел, поверхность моря потемнела от его дыхания. В это время одно из судов, именно то, которое хотел захватить Ньютон, распустило все свои паруса и скоро начало отдаляться. Когда "Виндзорский замок" подошел к нейтральному судну, пират уже отошел на расстояние миль двух. Нужно было остановиться на короткое время с целью узнать, что произошло. Ньютон, заметивший Фонтанжа, закричал, махая рукой, велел спустить шлюпку и через минуту был на палубе нейтрального судна. Тут он узнал печальные вести.
   Пиратское судно ограбило нейтральный корабль и увезло госпожу де Фонтанж и двух ее служанок, Мими и Шарлотту. Капитан пирата ранил защищавшего жену Фонтанжа; потом разбойники перерубили все снасти и мачты и, в конце концов, пробуравили киль; таким образом, если бы Ньютон не пришел на помощь, все они погибли бы к ночи.
   Нельзя было терять ни минуты. Маркиза де Фонтанжа л весь экипаж быстро переправили на палубу "Виндзорского замка", и Ньютон, вернувшись на свое судно, и велев поднять шлюпку, решил гнаться за пиратом, который в это время уже отошел мили на четыре. Но хотя ветер мало-помалу крепчал и был попутным для "Замка", Форстер не мог воспользоваться им: солнце село, с ним вместе угасли и надежды.
   К ночи пират уже был на расстоянии семи миль от судна Ньютона. Ньютон гнался за разбойником, наблюдая за ним в подзорную трубу; наконец он скрылся в темноте. В эту ночь никто не ложился спать на палубе "Виндзорского замка". Когда же стало светло, пират совершенно исчез, и его нельзя было рассмотреть даже с верхних рей.
  
  

Глава XLIII

   С печалью Ньютон велел рулевому снова держать курс на Англию; вверенная его судну собственность была слишком драгоценна, и он не смел подвергать ее опасности попасть в руки крейсировавшего пиратского судна. Все общество печалилось о судьбе госпожи де Фонтанж, и печаль сообщалась даже матросам.
   Четыре дня шли легким ходом вследствие недостаточной силы ветра. Вдруг "Замок" попал в жестокую пелену тумана, свойственного широтам Зеленого мыса; положение ухудшал мелкий несносный дождь.
   На шестой день, около полудня, горизонт очистился на севере, и сильный ветер разорвал туман. От порыва судно сильно накренилось, паруса полетели в сторону. Туман, до тех пор еще густой с противоположной стороны, теперь начал рассеиваться, и маркиз де Фонтанж, стоявший на корме рядом с Ньютоном, крикнул по-французски:
   -- Вот судно!
   Ньютон посмотрел по направлению его руки и увидел в четверти мили от "Виндзорского замка" абрис судна в тумане. Он пригляделся и понял, что это пират, который не справился с парусами вовремя и теперь "попал в затвор". В это время "Замок" шел со скоростью четырех миль в час.
   -- Все на палубу. Тише! Держаться крепче, дети! Немного левее! Так, ура, ребята! Не зевать -- и он наш. Квартермейстер, шпагу, живее!
   Матросы, высыпавшие на палубу, схватили свои кортики и раньше, чем пират успел выйти из затруднений, были готовы к бою. К ним присоединились и фламандцы с нейтрального судна , которые вытащили ножи.
   Кипевшие нетерпением Фонтанж вместе с Ньютоном стояли во главе отряда. Когда суда сошлись, "Виндзорский замок" нанес толчок пирату в бульверки и снес грот-марс; верхняя мачта упала в сторону "Виндзорского замка", запуталась своими снастями о его мачты; благодаря этому суда уже не могли разойтись.
   -- Не щадить, друзья! -- крикнул Фонтанж, который бросился на палубу пирата во главе кучки людей и очутился подле грот-мачты, в то время как Ньютон и остальные ринулись на квартердек.
   Пираты, хотя и более многочисленные, благодаря быстроте атаки не успели вооружиться, и теперь силы тех и других были почти равны. Началась отчаянная борьба. Удар отвечал на удар, раной платили за рану, смертью за смерть. Каждый дюйм судна отстаивали; ни один фут не переходил в руки нападающих, пока его на поливали кровью Голосам Ньютона и Фонтанжа, которые кричали, ободряя своих воинов, отвечал голос капитана пиратов, вливавший мужество в своих разбойников. И даже в разгаре битвы Ньютон невольно говорил себе, что он прежде где-то слышал этот голос. Англичане подвинулись мало. Пираты падали, но даже лежа на палубе, они или поднимали свои истощенные руки, чтобы нанести перед смертью последний удар, или в агонии хватали зубами своих противников. Фламандские моряки до сих пор оставались почти нейтральными. Наконец они вступили в бой со своими длинными складными ножами, действуя ими с бесстрастностью работающих мясников. Они дошли до средней главной мачты, поднялись по вантам и со спокойствием медведей очутились с другой ее стороны, ударив на пиратов с фланга. Англичане встретили фламандцев радостными криками и сомкнули ряды Ньютон пронзил шпагой высокого полного человека, который с самого начала схватки стоял не раненый во главе отряда. Теперь он упал, и Ньютон увидел пиратского капитана, голос которого так часто слышался позади атлетической, только что повергнутой Ньютоном фигуры. С каким изумлением, с каким негодованием Форстер очутился лицом к лицу со своим старинным недругом Джексоном
   По-видимому, и Джексон изумился не меньше его. Оба невольно назвали друг друга по именам, оба кинулись вперед. Злодей парировал удар шпаги Ньютона. В ту же минуту де Фонтанж погрузил в его тело свое лезвие.
   Ньютон успел только увидеть, как упал Джексон, потому что топор опустился на его собственную голову; Форстер потерял сознание и упал среди тел, лежавших на палубе.
   Раздался пронзительный крик. Он вырвался из уст Изабеллы, которая в неописуемой тревоге следила за боем. Когда послышался треск от столкновения двух судов, она вышла из своей каюты и осталась на корме. Никто не стрелял: на заряжание огнестрельного оружия не было времени. Безмолвно стояла девушка и наблюдала за боем, но ее губы раскрывались от прилива сильных чувств, а глаза не отрывались от Ньютона. Как статуя, стояла она, точно изваянная из мрамора. Когда же Ньютон упал, все ее надежды погибли, она вскрикнула и потеряла сознание.
   После падения Джексона мужество пиратов ослабело, сила их сопротивления уменьшилась. Де Фонтанж убивал всех встречных. Вскоре наиболее потерявшиеся побежали в трюм, и британский экипаж овладел палубой. Без всяких промедлений Фонтанж бросился к жене. Запертая дверь в каюту уступила его усилиям, и он увидел ее в обмороке на руках Мими и Шарлотты. Он вынес ее на палубу и с помощью матросов доставил на "Виндзорский замок". Там она скоро очнулась.
   Мы оставили Ньютона на палубе пиратского судна, а Изабеллу в обмороке на высокой корме "Виндзорского замка". Их обоих подняли, отнесли в каюту, и, по всем правилам романов и действительной жизни, оба пришли в себя. Изабелла очнулась первая, я думаю потому, что удар в сердце не так серьезен, как удар по голове. К счастью для Ньютона, топор только скользнул вдоль его виска, не повредив черепа, хотя и оглушил молодого человека и снес значительную часть его скальпа, который пришлось поместить па место. Ланцет привел Форстера в себя, и хирург заявил, что его рана не опасна и что ему нужно только спокойствие.
   Сперва Форстер согласился с мнением врача, но вскоре одно событие имело на него такое оживляющее действие, что он, несмотря на слабость от потери крови, не пожелал отказаться от командования и стал раздавать приказания относительно захваченного в плен судна и его экипажа, точно ни в чем не бывало.
   Дело в том, что миссис Эндербай оставила Ньютона наедине с Изабеллой Ревель, и в течение коротких минут произошла интересная сцена, которую мне некогда описывать. Удар топора послужил только прелюдией для проявления любви, несущей на своих крыльях исцеление.
   "Виндзорский замок" потерял пятерых убитых и одиннадцать раненых. Трое фламандцев тоже получили раны. Пираты пострадали серьезнее. Из семидесяти пяти человек у них осталось только двадцать шесть. Их заковали в цепи и поместили в трюм. Чтобы покончить с ними, скажу теперь же, что всем им вынесли смертный приговор и большую часть из них повесили на берегах Темзы.
   Нужно объяснить появление Джексона. Читатель может вспомнить, как он бежал, покинув Ньютона. Увидев перевернувшуюся лодку, Ньютон был убежден, что Джексон утонул; между тем, его выловила шхуна, бросив лодку вместе с ее большим парусом, гротом; вода же прибила ее к песчаной отмели Ньютона.
   Джексон не захотел вернуться в Англию. Он поступил на одно португальское невольничье судно и некоторое время служил на нем. После нескольких рейсов он поднял мятеж, убил капитана и людей экипажа, не хотевших воевать, и сделался пиратом. Его дела шли хорошо благодаря прекрасным качествам судна и закоренелости людей, которых он набрал себе.
  
  

Глава XLIV

   С чувством восторга Ньютон Форстер расхаживал по палубе "Виндзорского замка", который быстро рассекал Бискайский залив. Он был полон таких радостных надежд, что по временам боялся, чтобы кубок не оторвался от его губ, и в то же время благодарил Бога за свое счастье.
   Пиратское судно, наполненное экипажем нейтрального корабля и частью экипажа "Виндзорского замка", шло под управлением четвертого помощника. Наконец под отличным благоприятным ветром суда вошли в Ла-Манш, и вскоре и "Виндзорский замок", и его добыча бросили якорь в Даунсе. Тут Изабелла и миссис Эндербай сошли с палубы, чтобы двинуться по реке.
   Раньше чем "Виндзорский замок" опустил якорь, все газеты наполнились отчетами о двух боях.
   Ньютон явился на совет директоров компании; там за ним утвердили чин капитана и обещали дать ему командование первым же выдающимся судном, осыпав его при том самыми лестными комплиментами за храбрость и уменье охранять чужую собственность. После этого Ньютон отправился в дом дяди. Дверь ему открыла незнакомая служанка. Молодой Форстер кинулся наверх и в гостиной застал Амбру и Уильяма Эвелайна, который читал ей последние известия о битве с Сюркуфом.
   Амбра упала в его объятия. Ей уже было почти пятнадцать лет, она стала красива и обещала превратиться в совершенную красавицу.
   -- Где матушка? -- спросил ее Ньютон.
   -- Ее нет дома, милый Ньютон, она ушла гулять с вашим отцом. Они оба здоровы.
   -- А дядя?
   -- Тоже здоров и очень беспокоится о вас. Он только и говорит о ваших подвигах; мы гоже читали о них. Скажите, капитан Ньютон, что стало с вашими друзьями французами?
   -- Они в отеле "Саблоньер", мисс Амбра, -- сказал он. -- Министерство иностранных дел отпустило их под честное слово.
   Разговор прервало появление родителей Ньютона; вскоре пришел и мистер Джон Форс rep.
   После первых приветствий и поздравлений Никлас заметил:
   -- Да, Ньютон, говорят, ты отбил нападение пирата?
   -- Нет, дорогой отец, мы совершили абордаж.
   -- Правда, помню; и ты убил Сюркуфа?
   -- Нет, отец, мы только прогнали его.
   -- Да, да. Теперь вспоминаю. Брат Джон, а не пора ли обедать?
   -- Да, брат Никлас, и я этим доволен. Мистер Уильям Эвелайн, не угодно ли вам вымыть руки? Лапы мальчика никогда не вредно почистить.
   Эвелайн вспыхнул. Он был оскорблен в своем достоинстве. Но он свыкся с мистером Форстером, а потому пошел исполнять его совет.
   -- Ну, что ты делал сегодня, брат Никлас, целый день? -- спросил Джон.
   -- Что делал? Право, не знаю хорошенько. Дорогая, -- обратился он к жене, -- что я сегодня делал целый день?
   -- Насколько я помню, -- с улыбкой ответила миссис Форстер, -- ты все спрашивал, скоро ли будет готов обед.
   -- Дядя Никлас, -- заметила Амбра, -- вы обещали мне купить моток синего шелка.
   -- Обещал, дорогая. Да, да, помню. Мне очень жаль, я забыл, что купил. Я проходил мимо окна, и там было много шелка; это мне напомнило о твоем поручении, и я купил. Он стоил... Что он стоил?
   -- О, я помню; я дала вам три пенса, -- ответила Амбра. -- Ну, где шелк?
   -- Насколько я помню, он стоил семь шиллингов и шесть пенсов -- ответил Никлас и вынул не моток шелка, а целый ярд шелковой материи.
   -- Ну, посмотрите, папа! Дядя Никлас, я никогда не буду давать вам поручений! Ну, не досадно ли. Теперь мне придется заплатить семь шиллингов и шесть пенсов за материю, которая мне не нужна. Какой вы глупый, дядя Никлас.
   -- Да может быть, дорогая. То же самое сказал Уильям Эвелайн, когда я сегодня утром вошел в комнату, потому что я... Погоди-ка!
   -- Он ничего не сказал, дядя, -- покраснев, сказала Амбра.
   -- Да, помню. Он сказал, что глупо с моей стороны входить, когда этого не нужно.
   -- Гм! -- произнес Джон Форстер. Доложили, что подано на стол.
   Теперь миссис Форстер всегда сидела во главе стола брата своего мужа. Подали превосходный обед, и все отдали ему надлежащую честь, в особенности Никлас, аппетит которого, казалось, возрастал от праздности. Со времени отплытия Ньютона он жил у брата и, благодаря усиленным стараниям миссис Форстер, наконец отвык трогать часы и очки Джона. А Джон Форстер только этого и требовал от него. Никлас расхаживал по всему дому, как смирная кошка, ни на кого не обращая внимания и не привлекая к себе внимания остальных домочадцев.
   После обеда миссис Форстер и Амбра ушли из столовой, а вскоре ушел и Уильям Эвелайн.
   Ньютон нашел, что это отличный случай рассказать дяде о своей привязанности к мисс Ревель и о благоприятном исходе своего чувства. Джон Форстер слушал его, не прерывая.
   -- Славная девушка, племянничек, только вам рано жениться. Нельзя жениться и уйти в море. Продолжайте вашу профессию, Ньютон, занимайтесь спекуляциями, я найду средства для этого.
   -- Надеюсь, сэр, я никогда не сделаю из брака спекуляции, но если я бы решился на это, мой брак был бы наиболее удачным предприятием: у мисс Ревель большое состояние.
   -- Тем хуже; мужчина никогда не должен зависеть от средств жены; женщины того не забывают. Лучше было бы, если бы вы, племянничек, влюбились в девушку без единого шиллинга в кармане.
   -- Когда я полюбил ее, у нее не было даже и шести пенсов в кармане!
   -- Гм. Ну, племянник, может быть, это все верно, но, как я вам уже говорил, продолжайте вашу карьеру.
   -- Брак не помешает мне, дядя. Многие капитаны судов ост-индской компании женаты.
   -- Безумцы. За их женами будут без них ухаживать. Раз и навсегда, племянничек: я не одобряю немедленного брака, поймите это. Я желаю, чтобы вы продолжали карьеру. Скажу откровенно: я завещаю вам большую часть моего богатства, но могу изменить мою волю. Если вы женитесь на этой девушке, я изменю духовную.
   -- Изменишь духовную, брат? -- сказал Никлас, внимательно слушавший разговор. -- Да кому же ты можешь оставить деньги, кроме Ньютона?
   -- Могу пожертвовать их на больницы, на уплату национального долга. Мало ли на что! Может быть, я оставлю все девочке, которой уделяю часть средств.
   -- Но, брат, -- сказал Никлас, -- разве справедливо оставить деньги не семье?
   -- Справедливо ли? Да, брат Никлас, вполне справедливо. Завещание человека -- его воля. Если он делает духовную, чтобы удовлетворить желания или ожидания других, это уже не его воля, а их. Племянник, повторяю, если вы женитесь против моего согласия, я изменю завещание.
   -- Мне очень, очень жаль сердить вас. Но я жених этой леди, и никакие денежные соображения не заставят меня нарушить слова, от которого зависит все мое будущее счастье. Я не заявляю на вас никаких прав, сэр, напротив, я и так уже сильно в долгу перед вами и помню ваше доброе покровительство. Если вы потребуете от меня чего-нибудь другого...
   -- Гм, так всегда бывает. Все, кроме того, что именно нужно. Брат Никлас, будь добр, пойди наверх; я хочу поговорить с племянником наедине.
   -- Конечно, брат Джон, если хочешь... и если у вас с Ньютоном секреты...
   -- Конечно, сэр, -- ответил Ньютон, недовольный тем, что его отца так резко отсылали прочь, -- у вас не может быть тайн, при которых не имел бы права присутствовать мой отец.
   -- У меня они есть, племянник. Ваш отец -- мой брат. Я не церемонюсь с моим братом, если это вам больше нравится, а не с вашим отцом.
   Никлас ушел.
   -- Племянник, -- продолжал Джон Форстер, когда за Никласом закрылась дверь, -- я сказал, что мне не хочется, чтобы вы женились на этой молодой девушке, и теперь объяснюсь вполне. Девочка, оставленная мне братом Эдуардом, стала для меня дочерью. Я желаю, чтобы вы сделали два или три рейса в качестве капитана судна ост-индской компании, потом вы женитесь на ней и наследуете все мое состояние. Теперь вы поняли меня? Могу ли я спросить, что вы возразите?
   -- Ничего, кроме того, что я уже сказал: я люблю другую и дал ей слово.
   -- И это все?
   -- Этого достаточно. -- Очевидно, молодая особа сделалась невестой на палубе корабля, не спросив совета у своих друзей.
   -- У нее нет отца, сэр; она совершеннолетняя и пользуется независимым состоянием.
   -- Вы тоже не посоветовались ни с кем!
   -- Согласен, сэр; но даже если бы мне хотелось спросить совета, мог ли бы я по чести отказаться от нее?
   -- Гм!
   -- Может быть, если бы вы познакомились с него, вы не противились бы этому браку.
   -- Может быть, если бы я смотрел на нее вашими глазами, но это невероятно. Старики слеповаты и немного упрямы. Собрав в течение жизни работой состояние, все желают по-своему распоряжаться им; только таким образом и могут они получить некоторую награду за свои труды. Однако, племянник, поступайте, как вам угодно. Как я уже сказал, я изменю завещание, если вы женитесь без моего согласия. Теперь докончим бутылку и пойдем наверх.
   Отплытие Изабеллы на "Виндзорском замке" в таком скором времени после смерти дяди помешало девушке своевременно сообщить матери о переменах в своей судьбе и о своем намерении вернуться в Англию.
   Первые известия миссис Ревель получила в виде записки, посланной с лоцманским вельботом из Фальмута. Там Изабелла говорила о своем прибытии в канал и о надежде в скором времени обнять мать. Изабелла не сообщала никаких подробностей, не зная, дойдет это письмо по назначению или нет.
   Между тем письмо попало в руки миссис Ревель за два дня до приезда Изабеллы и миссис Эндербай в Лондон. Миссис Ревель огорчилась; ей представилось, что ее дочь вернулась без одного пенни и будет жить на ее жалкий доход. Она пожаловалась на это Хевесайду, старому другу их семьи, ежедневно посещавшему ее.
   Впрочем, надо сказать, что он являлся к ней не из уважения; просто, не имея никакого дела, старый холостяк таким путем убивал ничем не занятое время.
   -- Только подумайте, Хевесайд, -- сказала ему миссис Ревель, лежавшая на диване среди множества подушек, -- Изабелла вернулась из Индии! Я только что получила от нее письмо, подписанное ее девичьей фамилией. Ее сестры так хорошо вышли замуж. Она отлично могла поселиться у одной из них. Откуда взяла она денег на возвращение в Лондон? Боже мой, Боже мой, что я буду с ней делать?
   -- Вы позволите мне прочесть письмо, миссис Ревель? -- сказал старик.
   -- О, конечно. Это просто записка. Хевесайд прочитал ее.
   -- Да, в ней немного сказано, миссис Ревель; и ни слова о полковнике, ничего не говорится также, почему она возвращается. Может быть, полковник умер?
   -- Тогда она могла бы переехать к одной из сестер.
   -- А может быть, он ей оставил что-нибудь?
   -- И вы, человек разумный, думаете, что Изабелла не упомянула бы об этом в записке? Немыслимо, мистер Хевесайд!
   -- Может быть, она хотела удивить вас неожиданностью, миссис Ревель?
   -- Она и удивила меня, -- проговорила мать Изабеллы и откинулась на подушки.
   -- Ну, миссис Ревель, вы скоро узнаете все, -- сказал старик. -- Теперь же я прощусь с вами и дня через два прийду засвидетельствовать вам почтение, узнать о вашем здоровье и услышать, что случилось.
   Чтобы заплатить за переезд трех мисс Ревель в Индию, их матери пришлось занять денег и для обеспечения уплаты долга застраховать свою жизнь. Беспринципный мистер Ревель воспользовался этим и занял сумму, которая превосходила половину ее приданого, а миссис Ревель подписала бумагу, не прочитав ее. Когда ее доходы с капитала сильно уменьшились, она узнала о предательстве мужа. Миссис Ревель стала получать самые маленькие проценты, а муж совершенно бросил ее, зная, что теперь он никоим образом не получит от нее ни пенни. Его смерть на дуэли последовала вскоре после этого; почти в то же время миссис Ревель заболела ужасной болезнью -- раком, внедрившимся в нее так глубоко, что излечить несчастную от этого недуга было невозможно. Но она осталась прежним легкомысленным, бессердечным существом; по-прежнему вздыхала о развлечениях и сожалела о том обществе, в котором вращалась до своего замужества. Между тем, со времени уменьшения ее доходов знакомые стали покидать ее, и в период возвращения Изабеллы она почти все время страдала в одиночестве, так как у нее бывал только Хевесайд, да еще двое-трое старых друзей.
   Мать встретила Изабеллу равнодушно; через десять минут, услышав, что дочь сделалась богатой и собиралась окружить ее удобствами, миссис Ревель очень обрадовалась и осыпала ее поздравлениями. Неизлечимая болезнь была на время забыта, и хотя страдания по временам заставляли мускулы лица несчастной сжиматься, едва приступ проходил, она забывала о своем отчаянном положении.
   Худая, изнуренная, она опять мечтала о возвращении в пышное общество, о том, что будет вывозить Изабеллу на частые вечера и сопровождать в театры и собрания, хотя стояла на пороге вечности. Изабелла вздыхала, слушая мать и глядя на ее изменившееся лицо и фигуру. Иногда она упоминала о состоянии ее здоровья, старалась внушить ей ту серьезность, которой требовало ее ужасное положение, но все было напрасно: миссис Ревель уклонялась от этого разговора.
   Не прошло и недели, как она села в экипаж и поехала с визитами к своим бывшим друзьям, чтобы рассказать им о том, как ее дочь разбогатела. Большая их часть давно уже велела говорить: "Нет дома", -- когда являлась миссис Ревель. Немногие, к которым по небрежности портье она теперь попала, обрадовались такому недосмотру, узнав от нее новость. "Ах, они очень рады; Изабелла была всегда такой милой, девочкой, они надеются, что теперь миссис Ревель перестанет; жить затворницей, ведь она обещала им всегда бывать на их вечерах" Наследница имеет немаленькое значение, когда есть столько младших братьев без состояний; и вот раньше, чем пролетел короткий месяц, миссис Ревель, к своему восторгу, увидела, что визитные карточки и приглашения усеяли стол ее гостиной.
   Изабелла сознавала, что ее мать с каждым днем все больше и больше изнемогает от усталости и напряжения, и глубоко сожалела об этом. Ей пришло в голову, что, сказав о своей помолвке с Ньютоном Форстером, она остановит миссис Ревель от такого неприятного самоубийства. И девушка воспользовалась удобным случаем и рассказала обо всем матери; миссис Ревель выслушала ее с удивлением.
   -- Что я слышу, Изабелла? Как! Этот молодой человек, который так часто бывает здесь? Ведь ты можешь получить титул, положение в обществе, а дала слово капитану судна ост-индской компании! Вспомни, Изабелла, что теперь, когда умер твой бедный отец, я твоя законная покровительница, а я надеюсь, что в тебе достаточно сознания дочерних обязанностей, чтобы не думать о браке без моего согласия! Удивительно, как могла ты решиться дать слово, не попросив у меня совета. Поверь, я не дам согласия. Итак, перестань об этом думать.
   Изабелла могла резко возражать, но не сделала этого; она в коротких словах дала матери понять, что ее решение неизменно, и пошла одеваться, чтобы поехать на блестящий бал, на котором согласилась быть в угоду матери.
   Это был первый их значительный вечер, и миссис Ревель считала его возвращением в большой свет.
   Утром она страдала сильнее обыкновенного. Ей пришлось даже прибегнуть к помощи восстанавливающих силы медицинских средств, но одна мысль о возможности опять вмешаться в веселую, нарядную и модную толпу придала ей мужества, закалила против боли, сделала равнодушной к болезни.
   -- Мне кажется, -- задыхаясь, сказала миссис Ревель своей горничной, -- вы могли бы затянуть меня немного посильнее, Мартина.
   -- Право, миссис, шнуровка почти совсем сходится.
   -- Нет, нет, сегодня мне совсем не больно. Так, теперь хорошо
   Горничная окончила свое дело и ушла из комнаты. Миссис Ревель нарумянила впалые щеки и, изнемогая от усталости и страдания, шатаясь, подошла к кушетке, чтобы немного оправиться и тогда сойти вниз.
   Через четверть часа совсем готовая Изабелла вошла в комнату матери и позвала ее. Миссис Ревель, которая сидела, откинувшись на спинку кушетки, не ответила ей. Изабелла подошла ближе: мать была мертва.
  
  

Глава XLVI

   Может быть, читателя удивил решительный и диктаторский тон, которым Джон Форстер говорил с Ньютоном, но, как и сказал старик, он мог ждать одной награды после целой жизни, полной труда, а именно: возможности по-своему располагать плодами своих трудов. Так он думал и находил неразумным, что Ньютон, в силу чувства, которое старик принимал за простое юношеское увлечение, разрушал его давно обдуманные планы. Если бы мистер Форстер мог в достаточной мере оценить любовь племянника, он, вероятно, не был бы так решителен, но любовь никогда не проникала в его сердце. Он всю жизнь только работал. Любовь же его сердце.
   Он всю жизнь только работал. Любовь же идет об руку с праздностью и довольством.
   Джон обращался с племянником по-прежнему добро и ласково, и они никогда больше не затрагивали неприятной темы; тем не менее, сказав, что он изменит завещание, старик намеревался сдержать слово, если только племянник после зрелых размышлений не подчинится его желаниям.
   Когда Ньютон увиделся с Изабеллой, он сказал ей обо всем случившемся.
   -- Я не хочу, -- ответила она, -- лицемерить и не стану отрицать, что меня глубоко огорчает решение вашего дяди; сказать, что я никогда не войду без согласия мистера Форстера в его семью, я не могу, мои чувства не позволяет сделать этого; следовательно, нам нужно ждать, и я думаю, мы добьемся успеха.
   Ньютон, более благоразумный, чем большинство молодых людей, согласился с Изабеллой, и, довольные сознанием взаимной привязанности, они не старались ускорить свадьбу.
   Следует вспомнить о том, что Ньютон Форстер считал сундук, спасенный им из воды в бытность свою помощником капитана баржи, собственностью маркиза Фонтанжа. Во время плавания он не раз говорил об этом с господином Фонтанжем, и, судя по описаниям вещей, француз разделял мнение Форстера. Только через несколько недель, проведенных в Англии, разговор об этом возобновился; Ньютон, желавший вернуть все эти вещи владельцу, попросил Фонтанжа переговорить с маркизом и назначить день для осмотра вещей. Маркиз, которому брат никогда не говорил о том, что сохранились вещи, по предположению принадлежавшие его погибшей жене, вздохнул, подумав о своем счастье, которое он схоронил в морской могиле, и согласился на следующий же день поехать к адвокату.
   Когда приехал маркиз с господином и госпожой Фонтанж, Джон Форстер принял их в гостиной. Он из своей конторы привез пакет, хранившийся в железном ящике.
   После представлений и приветствий маркиз сказал по-английски:
   -- Я доставляю вам много беспокойств, но не по моей вине, ведь если эти вещи окажутся моими, взгляд на них послужит для меня только новым источником горя.
   -- Сэр, -- ответил Форстер, -- вещи не принадлежат моему племяннику, и он, как и подобает, хранил их, чтобы отдать законному владельцу. Если это вещи ваши, мы обязаны передать их в ваши руки. Вот список, -- продолжал старый адвокат и, надев очки, начал читать: -- Бриллиантовое кольцо... Но может быть, лучше развернуть сверток?
   -- Позвольте мне посмотреть на бриллиантовое кольцо, -- заметил де Фонтанж. -- Взгляд на него определит все.
   -- Вот оно, -- ответил Джон Форстер.
   -- Это, действительно, кольцо моей бедной свояченицы, -- сказал де Фонтанж, подавая его маркизу. -- Смотри, брат, это кольцо Луизы.
   -- Да, -- в странном порыве вскрикнул маркиз, -- я положил его в ее свадебную корзинку. Ах, где та рука, которая придавала ему прелесть!
   И маркиз, отойдя к дивану, закрыл лицо руками.
   -- Значит, незачем продолжать, -- заметил взволнованный Джон Форстер. -- Вы, конечно, узнаете и другие вещи?
   -- Да, узнаю, -- сказал де Фонтанж. -- Брат сел на то же судно, но его отозвали. Он не успел отобрать своих собственных вещей, смешанных с вещами жены, корабль отошел. Его ордена остались с драгоценностями.
   -- Я замечаю, -- сказал адвокат, -- одно обстоятельство, которого не заметил в то время, когда Ньютон отдал мне на хранение сверток; все вещи для взрослой помечены "Л. де М. ", а детские -- "Ж де Ф. ". Это была дочь маркиза?
   -- Да. Белье принадлежало Луизе до свадьбы, и ее девичья фамилия была де Монморанси; на детских вещах -- начальные буквы имени и фамилии малютки Жюли де Фонтанж.
   -- Гм! У меня была своя причина задать этот вопрос, -- ответил старый адвокат. -- Племянничек, будьте любезны, пройдите в мою контору и откройте несгораемый ящик. Там лежит другой сверток белья; принесите его сюда. Погодите, Ньютон, раньше продуйте ключ, хорошенько вдвиньте его, не то повредите замок. В других отношениях можете торопиться сколько будет угодно вашей душе. Милорд маркиз, могу я предложить вам выпить чего-нибудь? Стакан вина? Брат Никлас, сделай мне одолжение, позови Амбру.
   Никлас и Ньютон оба ушли, каждый отправился исполнять данное ему поручение.
   В комнате появилась Амбра.
   -- Ты звал меня, папа? -- сказала она.
   -- Да, дорогая, -- ответил Форстер, подавая ей ключи. -- Сходи в погреб и принеси нам вина. Мне не хочется, чтобы сюда входили слуги.
   Амбра скоро вернулась с вином на подносике. Прежде всего она поднесла его маркизу, который при звуке ее голоса поднял голову.
   -- Папа просит вас выпить вина, сэр. Оно принесет вам пользу.
   Маркиз пристально посмотрел на нее, когда она заговорила, взял вино, выпил его и поклонился, ставя стакан на место.
   Потом он снова упал на диван.
   Когда послышался стук в дверь, давший знать о возвращении Ньютона, старый Форстер шепотом позвал с собой де Фонтанжа, попросив также и Ньютона, которого они встретили на лестнице, пойти вместе с ними; все вместе они отправились в столовую.
   -- Я позвал вас сюда, сэр, -- сказал Джон, -- не желая без полной уверенности возбуждать надежд в вашем брате, маркизе; если бы они не осуществились, это породило бы в нем горькое разочарование; я заметил метки на детском белье, и, если память -- она у меня неплоха -- не обманывает меня, мы найдем точно такие же буквы в свертке, который сейчас откроем
   И старый адвокат развернул узелок и вынул из него детские вещи, помеченные теми же буквами.
   -- Да, только не в одно и то же время с сундуком и не в том же месте Эти вещи были спасены другим лицом. Как вам известно, все, что мы рассматривали там, наверху, выловил из воды мой племянник, а это -- мой покойный брат, и в белье был грудной ребенок, вынесенный на отмель...
   -- Его дитя! -- вскрикнул де Фонтанж. -- Где похоронили малютку?
   -- Ее спасли, и она еще жива.
   -- В таком случае, -- ответил де Фонтанж, -- это, конечно, та самая молодая девушка, которая назвала вас отцом. Она изумительно похожа на маркизу.
   -- Ваше предположение верно, -- ответил Джон Форстер. -- Мой брат, умирая, завещал мне заботиться об той маленькой девочке, и надеюсь, я исполнил его желание. Действительно, хотя и чужая мне по крови, она мне дорога, как моя собственная дочь. -- Тут старый адвокат на мгновение замялся. -- И хотя мне приятно вернуть ее настоящему отцу, разлука с ней будет для меня тяжелым ударом. Когда брат впервые заговорил со мной о ней, мне казалось, что воспитание чужого ребенка принесет с собой множество хлопот и издержек. Не думал я в то время, насколько тяжелее будет мне расстаться с ней! Однако вместе с узелком она должна перейти в руки законного владельца. Больше мне нечего сказать, сэр. Будьте любезны, посмотрите на акварель моего брата, вон она висит над боковым буфетом? Узнаете ли вы портрет?
   -- Тритон! -- вскрикнул де Фонтанж -- Эту собаку и подарил моей бедной свояченице.
   -- Собаке вы обязаны жизнью вашей племянницы. Ньюфаундленд вынес ее на берег и положил к ногам брата; впрочем, у меня все бумаги, которые я передам вам. Теперь я считаю, что факты достаточно хорошо установлены, на, них можно было бы основать решение любого суда Сэр, я должен попросить вас сообщить обо всем маркизу как можно скорее и как можно осторожнее. Ньютон, пошли сюда ко мне Амбру.
   Мы пропустим те сцены, которые после этого разыгрались в столовой и гостиной. Маркиз де Фонтанж узнал, что небо благословило его дочерью, в то же время Амбра услышала о своей, судьбе. Через несколько минут ее привели в верхний этаж. Отец обнял ее; теперь его слезы о гибели жены смешались со слезами восторга.
   Он крепко прижал Амбру к сердцу.
   -- Как глубоко обязан я всей вашей семье, мой дорогой друг! -- обращаясь к Ньютону, сказал маркиз.
   -- Я не стану этого отрицать, сэр, -- ответил Ньютон, -- только позвольте мне заметить, что возвращением вашей дочери к вам вы обязаны также великодушию ваших собственных родных и вашим собственным чувствам. Если бы господа де Фонтанж не оказали мне помощи в трудную минуту и не приняли меня под свое покровительство; если бы вы, вместо того, чтобы заключить в тюрьму, не отпустили меня на свободу, вам никогда не пришлось бы отыскать вашей дочери. Если бы один мой дядя не поспешил на помощь гибнувшему судну, а другой не взял бы к себе после его смерти вашу дочь, ее теперь не было бы в живых. Из благодарности за вашу доброту к нам я остался подле нейтрального судна и, благодаря тому, мох сласти вас от пиратов; не будь меня, вы не были бы пленником в Англии -- зло, которое путями божественного Провидения превратилось для вас в благословение. Надеюсь, все мы исполнили свой долг, а счастливое заключение -- наша награда.
   -- Гм! -- произнес старый, адвокат.
  
  

Глава XLVII

   Амбра, или Жюли де Фонтанж, как теперь мы должны называть ее, уехала из дома своего доброго покровителя с такой печалью, которая ясно показывала, что она глубоко сожалеет о сделанном открытии. Она еще была так молода, что не замечала выгод высокого происхождения, и отъезд из дома Форстера долгое время служил для нее источником непритворных сожалений.
   Ей казалось, что никакие средства не вознаградят ее за разлуку с приемным отцом, который бредил ею, с миссис Форстер, дрожавшей над нею, с Никласом, забавлявшим ее, и с Ньютоном, заменившим ей любимого брата. Но главное, ее печалила мысль о скором переселении в чужую страну, о невозможности нового свидания с Уильямом Эвелайном и, наконец, сознание, что она не англичанка, что в будущем ей не придется радоваться победам англичан над ее собственной нацией; это заставляло ее рыдать. Но скоро преданная любовь маркиза и очаровательное внимание со стороны госпожи де Фонтанж заставили ее примириться со своим новым положением.
   Джон Форстер чувствовал свое горе глубже, чем можно было предполагать. После отъезда Жюли он мало говорил, выходил только к обеду, едва встав из-за стола, уезжал к себе в контору и возвращался очень поздно. Усиленные занятия он избрал лекарством против тоски и заполнял трудом пустоту, которую создал отъезд любимой им Амбры.
   -- Ньютон, -- сказал он однажды вечером за бутылкой портвейна, -- вы подумали о том, что я предлагал вам? Сознаюсь, я больше прежнего думаю об этом браке. Я не могу расстаться с Жюли, и вы вернете ее мне.
   -- Да, думал, сэр; но теперь вопрос является в совершенно другом освещении. Вы могли располагать рукой приемной дочери, но может быть, маркиз де Фонтанж не захочет, чтобы она сделалась чьей-нибудь невестой в таком раннем возрасте. Больше, сэр; возможно, что этот брак не понравится маркизу. Он из очень знатного рода.
   -- Я думал об том, -- ответил Джон Форстер, -- но наша семья тоже хорошего происхождения и достаточно благородна для всякого француза, маркиз он или герцог! Если только одно это составляет препятствие и если оно устранится, станете ли вы говорить, что любите другую?
   -- Только одно это препятствие я выдвигаю в настоящую минуту, -- ответил Ньютон. -- Я признаюсь, что Жюли де Фонтанж прелестная девушка, и как к родственнице, я давно привязан к ней.
   -- Гм, -- ответил старый адвокат, -- я всегда считал вас разумным малым; ну, посмотрим.
   Надо сознаться, что Ньютон прибегнул к иезуитскому ответу, но это было извинительно. Ему не хотелось увеличивать в тяжелую минуту горе дяди. Де Фонтанжу, который еще до последних событий знал о привязанности Ньютона к Изабелле, молодой Форстер сказал также об упрямой настойчивости дяди. После того как Жюли увезли, де Фонтанж сообщил своему брату о желаниях Джона Форстера, объяснив, до какой степени они противоречат планам Ньютона.
   Когда Ньютон в первый раз пришел к маркизу, тот горячо пожал ему руку и заметил:
   -- Брат сказал мне, дорогой Ньютон, о вашем затруднительном положении. Поверьте, что в мире нет человека, которому я с большей охотой вручил бы со временем счастье моей дочери, и что никакие соображения не могли бы меня заставить отказать вам, если бы вы действительно просили ее руки. Но я знаю ваши стремления и вашу привязанность к мисс Ревель, поэтому не беспокойтесь: ваш дядя составил свои планы, когда у Жюли не было отца. Теперь положение изменилось, и ради вас я готов погубить себя во мнении вашего доброго родственника. Я скажу ему, что во мне живет аристократическое высокомерие -- его во мне нет, но даже если бы оно и владело мною, я принес бы его в жертву благодарности; итак, если ваш дядя сделает мне предложение, я откажу ему под тем предлогом, что вы не благородного происхождения. В других отношениях никто не посмеет оспаривать вашего благородства! Вы понимаете меня, Ньютон? Так ли я поступлю, как вы желаете?
   -- Да, господин маркиз, душевно благодарю вас.
   -- Значит, не противьтесь, когда он вторично заговорит об этом браке; предоставьте задачу мне, -- сказал маркиз и улыбнулся.
   Через несколько дней Джон Форстер сказал Ньютону:
   -- Завтра мы обедаем у маркиза, и, встав из-за стола, я попрошу его уделить мне несколько минут и задам ему мой вопрос.
   -- Хорошо, сэр, если вам угодно, -- отозвался Ньютон. На следующий день все они встретились за обедом;
   Изабелла Ревель тоже получила приглашение; узнав от госпожи де Фонтанж о планах старого адвоката, она захотела познакомиться с ним и приехала к маркизу. Обед прошел, как проходит большинство обедов, когда подают отличные кушанья и вина, и каждому хочется быть счастливым. Изабелла сидела рядом с мистером Форстером, который, не зная, кто она, восхищался любезностью и вниманием замечательно красивой молодой девушки.
   -- Ньютон, -- сказал Джон Форстер племяннику, когда дамы ушли из столовой, -- кто та молодая леди, которая сидела рядом со мной?
   -- Это та самая девушка, дорогой дядя, которую я хотел представить вам в качестве моей невесты, мисс Изабелла Ревель.
   -- Гм! Почему вы не разговаривали с нею перед обедом и не обратились к ней ни с одной любезностью?
   -- Вы забыли, сэр, о ваших советах...
   -- Это не причина, племянничек, пренебрегать правилами простой вежливости. Я требовал, чтобы вы отказались от женитьбы на этой молодой леди, но не желал, чтобы вы были грубы. Она очень мила; вежливость -- безделица, тогда как брак -- вещь очень серьезная.
   Когда мужчины поднялись с мест, Джон Форстер, исполняя задуманный план, попросил маркиза уделить ему несколько минут, и тот с вежливым поклоном провел его в маленький кабинет на нижнем этаже.
   Форстер тотчас же высказал ему свои желания и надежды.
   -- Мистер Форстер, -- гордо ответил маркиз, -- я глубоко обязан вашей семье и мало в чем могу отказать вам, поэтому я испытываю отчаяние, видя себя вынужденным отклонить честь, которую вы мне оказываете. Может быть, вы не знаете, мистер Форстер, что род Фонтанжей принадлежит к числу старейших во Франции. И при всем моем великом уважении к вам и вашему племяннику, несмотря на благодарность за вашу доброту, я те могу позволить моей дочери вступить в неравный брак.
   -- Неравный брак. Гм! Я думаю, в переводе на английский язык это значит брак с лицом, стоящим ниже ее?
   Маркиз поклонился.
   -- Прошу вас заметить, сэр, -- сказал Форстер, -- что наша семья очень древняя. Я могу вам показать нашу родословную.
   -- Я не сомневаюсь в этом, мистер Форстер, и сожалею только, что вы не из благородного рода. Простите меня, мистер Форстер, если вы не в состоянии доказать, что...
   -- Я мог бы это доказать, купив дюжину маркизских титулов.
   -- Простите, мистер Форстер, но существует большая разница между титулом приобретенным недавно и старинной знатностью.
   -- Ну, господин маркиз, как вам угодно, но я считаю себя не хуже всяких французских маркизов!
   -- Я думаю, что вы гораздо лучше многих из них, но все же мы сохраняем чистоту линии. Благородная кровь, мистер Форстер!
   -- Благородная чепуха, господин маркиз! Ну, прекрасно, в таком случае, маркиз, я считаю, что вы, обязанный мне возвращением к вам вашей дочери, должны...
   -- Вернуть ее вам, мистер Форстер? -- надменно спросил маркиз. -- Земледелец может найти мое бриллиантовое кольцо. Следует ли из этого, что я обязан подарить ему драгоценный перстень?
   -- Гм, -- протянул рассерженный сравнением Джон.
   -- Словом, уважаемый сэр Форстер, чего бы вы или ваше семейство не пожелали от нас, мы с чувством счастья исполним все, что окажется в наших силах. Но кровь самой древней...
   Форстер не дослушал, он вышел из кабинета и поднялся в гостиную. Когда он вошел в эту комнату, на его лице ясно отражалось чувство глубокого разочарования.
   -- Ньютон, -- сказал он племяннику, когда они отошли вместе к окну, -- вы поступили хорошо, что не мешали мне в моих планах, но этот французский маркиз со своей глупостью и древним дворянством разрушил все мои замыслы. Представьте меня мисс, как там ее зовут; она очень красива и, насколько я могу судить, очень мила.
   Изабелла постаралась понравиться старику, и это удалось ей. Довольный выбором племянника, который угодил ему своей недавней покорностью, Джон перестал думать о Жюли де Фонтанж. Он охотно согласился на его брак с мисс Ревель, и в скором времени Изабелла переменила фамилию.
   Месяцев через пять после свадьбы Ньютон получил письмо от совета компании, в котором ему предлагали командовать судном. Ньютон передал листок Джону Форстеру и спросил:
   -- Я думаю, сэр, вы пожелаете, чтобы я принял это предложение?
   -- Какое? -- спросил старый адвокат и прочитал: "Мельвиль" -- в Мадрас и Китай". -- Ну, Ньютон, я совсем не считаю, что вам нужно снова пускаться в плавание. Существует старая пословица: "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить". Надеюсь, вам еще не надоела жена?
   -- О, нет, сэр; только я думал, что это ваше желание.
   -- Я хочу, чтобы вы остались дома. Бедняк может идти в море, потому что таким путем он имеет возможность разбогатеть. Но человек, который с деньгами в руках и с будущим уйдет в плавание -- безумец. Продолжайте карьеру, пока это нужно, не дальше.
   -- Почему же вы, дорогой мой сэр, так работаете? -- спросила Изабелла и поцеловала Джона в благодарность за его ответ. -- Вы, конечно, можете немного отдохнуть.
   -- Я думаю, -- ответил он, -- вашим детям будет приятно получить по нескольку лишних тысченок, -- ответил старик.
   Разговор прервала служанка, которая принесла мистеру Форстеру письмо. Джон сломал печать, посмотрел на подпись и сказал:
   -- Гм. От гордого маркиза! "Мне грустно, что на короткое время я упал в вашем мнении. Я был бы рад назвать Ньютона сыном". Гм! "Семейная гордость -- притворство. Шел вопрос о счастье Ньютона. Надеюсь, вы простите обман, и мы снова будем по-прежнему друзьями?" Гм! Все это правда, Ньютон?
   -- Спросите Изабеллу, сэр, -- с улыбкой ответил Ньютон.
   -- Ну так, Изабелла, это правда?
   -- Спросите Ньютона, -- ответила Изабелла, целуя старика. -- Дорогой сэр, я не могла расстаться с ним, даже в угоду вам, поэтому мы составили маленький заговор.
   -- Гм! Маленький заговор! Ну... Я все-таки не изменю завещания, -- сказал Форсiер и продолжал чтение письма.
   Такова история Ньютона Форстера, которая, как многие романы и пьесы, закончилась свадьбой.
   Когда я в последний раз появился перед читателями, они остались недовольны концом книги, так как в нем не было "счастливого брака".
   Желая остаться в хороших отношениях с публикой, прибавлю, что через три года после свадьбы Ньютона во многих газетах появилось следующее известие:
   "Вчера сэр Уильям Эвелайн обвенчался с девицей Жюли де Фонтанж, единственной дочерью маркиза де Фонтанжа, бывшего губернатора острова Бурбон. Бракосочетание должно было состояться в прошедшем декабре, но было отложено по случаю кончины старшего лорда Эвелайна. После совершения таинства счастливая чета и т. д., и т. п. ".
   А теперь, строгая публика, я считаю, что мы квиты: если вы были лишены "счастливого брака" в предыдущей книге, у вас теперь их целых два!
  
  
   Текст печатается по изданию:
   Капитан Марриет. Полное собрание сочинений. В 24 кн. -- СПб.: П. П. Сойкин, Б. г.
   Оформление художника С. Е, Майорова
   Марриет Ф.
   М 28 Собрание сочинений: в 8 т. Т. 3. Служба на купеческом корабле; Многосказочный паша; Три яхты: Романы / Пер. с англ. Худож. С. Е. Майоров. -- Ставрополь: Кавказский край, 1993. -- 592 с, илл.
   ISBN 5-86722-091-5 (Т. 3) ISBN 5-86722-088-5
   В третий том собрания сочинений Фредерика Марриет, вошли его романы "Служба на купеческом корабле", "Многосказочный паша", "Три яхты".
   ISBN 5-86722-091-5 (Т. 3) ISBN 5-86722-088-5
   Издательская лицензияNo060043
   No Перевод на современный русский язык. "Кавказский край", 1993
   No Оформление. Составление, "Кавказский край", 1993
  
   OCR Ustas PocketLib
   Spellcheck Roland
   Частное собрание приключений
   www.pocketlib.ru
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru