Аннотация: Im Schillingshof Тект издания: Журналъ романовъ и повѣстейиздаваемый редакціей"Недѣли".NoNo 11-12, 1879..
Журналъ романовъ и повѣстей издаваемый редакціей "Недѣли".
NoNo 11--12.
Типографія (бывш.) А. М. Котомина, у Обух., м. д. No 93. 1879.
ДВА ДОМА Романъ Е. Марлитта.
I.
Близь бенедиктинскаго монастыря стоялъ великолѣпный домъ, называемый "Шиллингсгофъ". Въ народѣ онъ слылъ и слыветъ подъ именемъ дома съ колоннадой, не смотря на то, что въ послѣднее время выстроены цѣлыя улицы съ колоннами и колониками. Его построилъ бенедиктинскій монахъ.
Когда гостинницы не составляли еще предмета геройской промышленности, монастыри давали у себя пріютъ путешествующимъ рыцарямъ и иностранцамъ. Иные монашескіе ордена устраивали для этого на своей землѣ гостинницы; для той-же цѣли построенъ и домъ съ колоннами. Монастырь былъ очень богатъ. Братъ Амвросій, архитекторъ и скульпторъ, возвратился изъ Италіи, полный художественнаго вдохновенія, къ-тому-же чувствовалась необходимость въ домѣ для пріема графовъ и коронованныхъ особъ, которые часто проѣзжали по этой дорогѣ съ своими семействами и свитой и охотно искали гостепріимства въ монастырѣ. Вотъ причины, почему рядомъ съ неуклюжимъ остроконечнымъ зданіемъ монастыря выросъ домъ съ великолѣпнымъ фасадомъ. Верхній этажъ его съ полукруглыми окнами и дверьми, украшенными рѣзьбой, представляющей цѣлую растительность, лежалъ на изогнутой воздушной колоннадѣ и отступалъ нѣсколько назадъ, а нижній, выдвигая крыльями, черезъ каждыя три окна, свои колонны, примыкалъ съ южной стороны къ монастырской стѣнѣ и образовалъ съ нею двѣ украшенныя каменными балюстрадами террасы, куда выходили двери второго этажа.
Что видѣлъ и испыталъ на нѣмецкой землѣ этотъ архитектурный иностранецъ, девятнадцатому вѣку мало извѣстно. Въ старину бенедиктинскій монастырь стоялъ за городомъ, въ открытомъ полѣ; только по другую сторону дороги было разбросано нѣсколько спрятавшихся въ кустахъ землянокъ, едва дерзавшихъ открывать свои ставни, когда вечеромъ у крѣпкой монастырской стѣны раздавался стукъ лошадиныхъ подковъ и слышались повелительные голоса посѣтителей.
Яркое пламя факеловъ, адскій вой монастырскихъ собакъ, топотъ и ржаніе коней исчезали быстро, какъ видѣніе, и бѣдняки заползали опять въ свои щели, съ завистью помышляя о дорогихъ монастырскихъ винахъ и пылающихъ очагахъ монастырской кухни... За окнами, плотно завѣшенными коврами, въ обширныхъ залахъ, при свѣтѣ толстыхъ восковыхъ свѣчъ, вставленныхъ въ висящіе съ потолка желѣзные круги, высокорожденные господа и дамы, сбросивъ верхнія платья, сидѣли за длинными дубовыми столами, съ царскою роскошью убранными серебряною посудой. Далеко за полночь кубки, ходили вокругъ стола, стучали кости, и странствующіе музыканты, нашедшіе себѣ временный пріютъ въ монастырѣ на мѣшкахъ съ соломой, должны были пѣть и играть до изнеможенія.
Подъ прикрытіемъ монастыря часто съѣзжались могущественныя особы, для тайныхъ совѣщаній въ залахъ дома съ колоннами. Многіе важные документы того времени носятъ помѣтку бенедиктинской обители. Не были отъ этого въ убыткѣ и господа монахи. Не присутствуя въ засѣданіяхъ, они, благодаря своей изобрѣтательности, постоянно слѣдили за секретными совѣщаніями и, проникнувъ въ тайны своихъ гостей, что часто приписывалось чуду, пріобрѣтали надъ ними могущественное вліяніе.
Послѣ реформаціи монастырь былъ проданъ. Домъ съ колоннадой и большая часть лѣса съ полями и лугами перешли къ семейству фонъ-Шиллингъ, а меньшая часть, но съ монастыремъ и всѣми службами, досталась суконному фабриканту Вольфраму. Фонъ-Шиллинги сломали стѣну, отдѣлявшую домъ съ колоннадой отъ улицы, и отгородили свою землю отъ владѣній фабриканта, такъ какъ въ тѣ времена на доброе сосѣдство никто не могъ разсчитывать... Мазанки исчезли. Прогрессивный духъ города разрушилъ окружавшія его стѣны и выдвинулъ, какъ щупальцы, новыя улицы, такъ что въ теченіе столѣтія домъ съ колоннадой очутился среди самой населенной части города, какъ блестящій золотой жучекъ въ сѣти трудолюбиваго паука.
Не отставали отъ прогрессивнаго духа и фонъ-Шиллинги. Вызванный изъ Нюренберга мастеръ поставилъ на мѣсто разрушенной стѣны, отдѣлявшей домъ отъ улицы, изящную желѣзную рѣшетку, блестящую и прозрачную, какъ брабантское кружево. Лугъ, лежащій за рѣшеткою, былъ прорѣзанъ дорожками съ цвѣтнымъ пескомъ, разрѣзанъ на зеленыя лужайки и куртины, полныя розъ, левкоевъ и пестрыхъ гвоздикъ. Передъ колоннадой изъ краснаго каменнаго бассейна билъ фонтанъ, а сбоку бросали на лужокъ тѣнь роскошныя деревья.
Сосѣдніе фабриканты были гораздо консервативнѣе рыцарей Шиллингсгофа. Они ничего не разрушали и не строили; они только поддерживали существующее, тщательно вкладывая каждый выпавшій камень на прежнее его мѣсто. Поэтому Монастырскій дворъ, какъ они продолжали называть свое жилище, сохранилъ тотъ-же видъ, какой триста лѣтъ назадъ дали ему монахи. Изъ-за стѣнъ выглядывало почернѣвшее отъ времени, покосившееся и вросшее въ землю зданіе. Прохожій видѣлъ испещренную заплатами стѣну, громарыя полукруглыя ворота изъ дубовыхъ брусьевъ и такую-же калитку съ боку, у которой когда-то усталые странники звонили, прося пріюта. Калитка издавала и теперь тѣ-же дребезжащіе звуки, когда въ шесть часовъ вечера изъ ближайшихъ улицъ и переулковъ, какъ и въ отдаленныя времена, приходили покупать молоко у бывшихъ фабрикантовъ, такъ какъ Вольфрамы очень скоро промѣняли ткацкій станокъ на сельское хозяйство и скупили всѣ. окрестные поля и луга, продававшіеся за это время городомъ. Они сберегали и копили. Скупость, упрямство и настойчивость переходили въ нихъ изъ поколѣнія въ поколѣніе. Мужчины не стыдились ходить за плугомъ, а ихъ хозяйки, преемственно одна за другой, стояли за прилавкомъ, продавали молоко и зорко слѣдили, чтобы ни одна копѣйка не проскользнула какъ-нибудь въ руки служанокъ.
Время показало, что Вольфрамы поступали весьма благоразумно. Ихъ богатство росло съ каждымъ годомъ, а вмѣстѣ, и ихъ значеніе. Они почти всѣ были выбираемы въ члены городскаго управленія, и наконецъ, спустя столѣтіе, господа фонъ-Шиллингъ удостоили замѣтить, что у нихъ есть сосѣдъ, бъ этихъ поръ началось между ними дружеское сближеніе. Попрежнему отдѣляла ихъ высокая стѣна, покрывшаяся въ теченіе этого времени со стороны Шиллингсгофа густою сѣтью дикаго винограда, а со стороны монастыря -- плющемъ; но новый духъ гуманности разрушилъ ее настолько, что господа фонъ-Шиллингъ не считали ниже своего достоинства воспринять отъ купели маленькаго Вольфрама, а сосѣдъ, приглашаемый ими къ обѣду, и не думалъ считать это за особую честь. Въ теченіе послѣдняго столѣтія судьба совершенно измѣнила положеніе сосѣдей: по мѣрѣ накопленія богатствъ въ сундукахъ семейства Вольфрамъ, касса фонъ-Шиллинговъ пустѣла съ ужасающей быстротою. Они жили на широкую ногу, богато и роскошно, такъ что послѣдній представитель фамиліи, баронъ Крафтъ фонъ-Шиллингъ, съ ужасомъ увидѣлъ себя стоящимъ надъ пропастью имъ самимъ подготовленнаго раззоренія. Въ это время умеръ его двоюродный братъ, у котораго было заложено все помѣстье фонъ-Шиллинговъ. Это обстоятельство послужило къ ихъ спасенію, потому что единственный сынъ барона женился на единственной дочери покойнаго и вмѣстѣ съ нею всѣ родовыя помѣстья вернулись въ родъ фонъ-Шиллинговъ. Это было въ 1860 году.
Въ этотъ-же счастливый годъ въ сосѣднемъ семействѣ случилось событіе, встрѣченное членами его съ величайшею радостью. Нѣсколько поколѣній сряду фамилія Вольфрамъ имѣла только по одному наслѣднику; но въ послѣднія пятьдесятъ лѣтъ не появлялось въ монастырскомъ дворѣ ни одного мужского представителя дома. Послѣдній глава семейства, совѣтникъ и оберъ-бургомистръ города, Францъ Вольфрамъ, сдѣлался вслѣдствіе этого мрачнымъ, молчаливымъ и грознымъ, всегда погруженнымъ въ желчное и злобное настроеніе духа. Пять дочерей, появившихся на свѣтъ одна за другою, были также несносно бѣлокуры, какъ и ихъ мать, всѣ одинаково боялись отца и прятались отъ него въ самые темные углы, пока смерть не успокоила ихъ, чинно уложивъ на бѣлыя подушечки гроба. Госпожа совѣтница, робкая и молчаливая, чувствовала себя какъ-бы виновною передъ мужемъ; она была похожа на мраморное изваяніе и только приближающіеся шаги мужа вызывали яркій румянецъ испуга на ея блѣдное лицо.
Семь лѣтъ спустя, она снова лежала въ задней комнатѣ верхняго этажа подъ бѣлоснѣжнымъ балдахиномъ. По небу проносились густыя темныя облака. Пронизавшій ихъ лучъ игралъ на блѣдномъ лицѣ страдалицы.
-- Сынъ! торжественно провозгласила старая няня.
-- Вольфрамъ! вырвался восторженный крикъ совѣтника. Онъ бросилъ два золотыхъ въ ванну, въ которой мыли смуглое тѣло ребенка; потомъ подошелъ къ постели и, первый разъ въ теченіи двадцатилѣтняго супружества, поцѣловалъ руку женщины, давшей жизнь его сыну.
И вотъ наступилъ день, какого еще никогда не видалъ монастырскій дворъ.
Щеголять богатствомъ было не въ духѣ Вольфрамовъ. Напротивъ, все свое серебро, великолѣпныя полотна, фамильные брилліанты и старыя дорогія вина они тщательно прятали въ погребахъ, довольствуясь чувствомъ сознанія, что все это -- ихъ собственность. Но послѣ обѣда и вечеромъ этого достопамятнаго дня, въ бывшей монастырской столовой, Вольфрамы обнаружили все богатство и блескъ своего дома. На большихъ столахъ, покрытыхъ тончайшими камчатными скатертями, блестѣло серебро, собранное въ продолженіе многихъ столѣтій; чаши, блюда, кружки и узкіе бокалы, массивныя солонки и канделябры на коричневыхъ рѣзного дуба стѣнахъ -- все это было изъ чистаго массивнаго серебра, великолѣпной рѣзной работы. Рядомъ, въ маленькой комнатѣ, стояла купель. Вольфрамы не любили цвѣтовъ. Ни одинъ цвѣточный горшокъ не смѣлъ появляться на ихъ подоконникахъ, а въ саду и огородѣ, за хозяйственными постройками, только и росли по угламъ нѣсколько случайныхъ кустовъ дикаго шиповника; но въ этотъ день душистыя цвѣтущія растенія, собранныя изъ всѣхъ оранжерей города, окружали покрытый бѣлою скатертью столъ и стоявшую на немъ купель. Новорожденный былъ одѣтъ въ ризку изъ темнозеленаго атласа (старинная фамильная драгоцѣнность), а черные волосики покрывала старофранконская шапочка, отороченная старинными брабантскими кружевами желтокофейнаго цвѣта и украшенная мелкимъ индійскимъ жемчугомъ.
Старая няня сидѣла наверху, у кровати родильницы и разсказывала ей о торжествѣ и великолѣпіи, блиставшихъ внизу, о гордыхъ кумовьяхъ въ бархатѣ и шелкѣ, о чудномъ винѣ, ароматъ котораго разносился по всему дому, и о томъ, какъ сынъ совѣтника, точно принцъ, былъ крещенъ между розами и миртами.
Грустное лицо матери освѣтилось томной улыбкой. Ея маленькихъ дѣвочекъ крестили безъ ризокъ, которыя были приготовлены прабабушкой только для мужского потомства; ихъ купели не были окружены миртами и розами, и фамильное серебро оставалось въ сундукахъ. На блѣдныхъ щекахъ родильницы выступилъ лихорадочный румянецъ; и въ то время, когда внизу звенѣли бокалы и провозглашались тосты за здоровье и благоденствіе давно ожидаемаго наслѣдника, наверху, у постели больной, пять блѣдныхъ дѣвочекъ, какъ-будто проскользнувъ сквозь бѣлыя занавѣси къ своей матери, обнимали и цѣловали ее горячо. Она играла съ ними, лаская ихъ день и ночь... Доктора стояли въ раздумьи, и полные недоумѣнія, слушали непрерывный бредъ больной, пока она съ усталой, но блаженной улыбкой на устахъ не откинула голову на подушку, чтобы заснуть навсегда.
Ея смерть прошла незамѣченной. У маленькаго Виктора была кормилица, а ключи и съ ними осиротѣлое хозяйство приняла подъ свое покровительство суровая и красивая сестра совѣтника.
Она была настоящая Вольфрамъ по характеру, поступкамъ и наружности. Сорокъ шесть лѣтъ проскользнули по ней незамѣтно. Только одинъ разъ страсть, къ ея несчастью, побѣдила ея твердые принципы. Вмѣстѣ съ совѣтникомъ она была наслѣдницею всѣхъ богатствъ, принадлежавшихъ семейству Вольфрамъ, и притомъ замѣчательно красивою дѣвушкой. Въ Шиллингсгофѣ, гдѣ ее любили и баловали какъ родную дочь, она познакомилась съ маіоромъ Луціаномъ изъ Кенигсберга, за котораго и вышла замужъ, не смотря на всѣ увѣщанія брата и собственное предчувствіе. Дѣйствительно, воспитанная въ строгихъ семейныхъ традиціяхъ суровая ея натура такъ-же мало сходилась съ натурою элегантнаго и легкомысленнаго офицера, какъ вода съ огнемъ. Она во что-бы то ни стало хотѣла подчинить его своей волѣ, а онъ при всякомъ удобномъ случаѣ зло подсмѣивался надъ ея мѣщанствомъ. Все это приводило къ непріятнымъ размолвкамъ, которыя кончились тѣмъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ маіорша возвратилась изъ Кенигсберга съ своимъ пятилѣтнимъ сыномъ на монастырскій дворъ и поселилась тамъ навсегда.
Входя въ дѣдовскій домъ, маленькій Феликсъ боязливо спряталъ свою головку въ дорожный плащъ матери. Запустѣлыя комнаты второго этажа, лѣстница съ чудовищами, вырѣзанными на ея рѣшеткѣ, съ ея скрипучими, расшатанными ступеньками, темныя отверстія дверей и оконъ, испуганная ночная бабочка, бившаяся въ матовыя стекла свинцовыхъ рамъ, чрезъ которыя заходящее солнце лѣниво освѣщало трещины пола -- все это казалось мальчику таинственнымъ и страшнымъ, какъ домъ людоѣда въ лѣсу. Этотъ стройный и нѣжный ребенокъ съ золотистыми кудрями, одѣтый въ голубую бархатную курточку, въ этомъ древнемъ домѣ казался заблудившимся, и старый совѣтникъ сурово отозвался, что сестра привела пестраго калибри въ старое соколиное гнѣздо.
Мальчикъ не переставалъ чувствовать себя чужимъ. Угрюмый видъ Монастырскаго двора не могъ подавить въ его душѣ идеальныхъ образовъ. Онъ былъ и остался горячей поэтической натурой, какъ его отецъ. Покинутый мужъ принималъ всевозможныя мѣры, чтобы возвратить себѣ мальчика, но всѣ его попытки разбились о юридическую опытность стараго совѣтника и ребенокъ остался у разведенной жены. Тогда маіоръ Луціанъ вышелъ въ отставку и навсегда уѣхалъ изъ Кенигсберга; затѣмъ о немъ не было никакихъ извѣстій.
Маіорша снова поселилась въ выходящей на улицу большой комнатѣ мезонина, гдѣ она жила и до замужества. Простыя выбѣленныя стѣны съ темными полированными шкафами приходились ей какъ нельзя болѣе по вкусу. Она опять сидѣла на кожанномъ креслѣ съ прямою спинкою въ глубокой нишѣ окна, спала за грубой шерстяной драпировкой, сотканной руками ея бабушки, и никогда не посѣщала Шиллингсгофа, избѣгая какъ смертельнаго врага всякаго напоминанія о мужѣ. Маленькій Феликсъ, напротивъ, скоро почувствовалъ себя у сосѣдей какъ дома. Единственный сынъ барона Крафта фонъ-Шиллингъ былъ его сверстникомъ, и оба мальчика съ первой-же минуты нѣжно полюбили другъ друга. Маіорша допустила это знакомство съ условіемъ, чтобы ея ребенку никогда ни единымъ словомъ не напоминали объ отцѣ.
Позднѣе оба юноши слушали вмѣстѣ въ берлинскомъ университетѣ юриспруденцію. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ приготовлялся къ государственной службѣ, а Феликсъ Луціанъ долженъ былъ пойти по стопамъ своего дяди -- сначала служить въ городскомъ управленіи, а потомъ хозяйничать на Монастырскомъ дворѣ, такъ какъ, по смерти послѣдней бѣлокурой кузины, дядя назначилъ его своимъ наслѣдникомъ съ тѣмъ, чтобы онъ къ своей отцовской фамиліи прибавилъ фамилію Вольфрамъ. Но въ 1860 году, какъ мы уже видѣли, измѣнились всѣ семейные планы какъ въ Шиллингсгофѣ, такъ и на Монастырскомъ дворѣ. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ вернулся домой, чтобы по просьбѣ своего больного отца вмѣстѣ съ рукою кузины получить снова всѣ шиллинговскія помѣстія, а предположенія Феликса разрушило появленіе на свѣтъ маленькаго Виктора Вольфрама.
II.
Жену совѣтника похоронили въ снѣжное апрѣльское утро. Феликсъ Луціанъ могъ пріѣхать въ этотъ день домой лишь на нѣсколько часовъ, чтобы проводить тетку въ ея послѣднее жилище; но сегодня, черезъ два мѣсяца, когда весенній воздухъ былъ полонъ запаха дикаго жасмина и подъ деревьями какъ свѣжій снѣгъ лежали опавшіе лепестки цвѣтовъ, онъ снова возвратился на Монастырскій дворъ съ цѣлью провести тамъ нѣсколько дней своего отпуска, какъ онъ писалъ матери.
Послѣ обѣда Феликсъ вошелъ въ ту комнату, гдѣ лежала его покойная тетка. Ему живо представился запахъ фиміама, подымающагося синимъ облакомъ къ потолку, и запахъ гирляндъ изъ буковыхъ листьевъ, между которыми такъ спокойно лежала умершая съ гладко причесанными льняными волосами. Но сегодня въ этой комнатѣ только сверкали на солнцѣ летающія пылинки, подымаясь къ потолку, изъ открытой кухни доносился запахъ жареной птицы, а за прилавкомъ, гдѣ продавали молоко, стояла его мать и отсчитывала яйца въ корзинку служанки, которая, по старинному обычаю, два раза въ недѣлю съ яйцами и свѣжимъ масломъ обходила всѣхъ именитѣйшихъ покупателей.
Въ глазахъ маіорши блеснула материнская гордость при видѣ красиваго, стройнаго юноши. Она приблизила къ его губамъ щеку, такъ какъ руки ея были полны яйцами.
-- Иди пока наверхъ, Феликсъ, сказала она поспѣшно, боясь ошибиться въ счетѣ или разбить яйцо.
Онъ хотѣлъ было обнять ее, но быстро опустилъ руки и сталъ подниматься по лѣстницѣ. Вдругъ изъ комнаты послышался дѣтскій крикъ: новый наслѣдникъ Монастырскаго двора визжалъ отъ злости, какъ котенокъ. На птичьемъ дворѣ пѣли пѣтухи. Громадный жирный котъ пробирался тихонько послѣ обычной своей охоты въ ригѣ и съ наслажденіемъ сталъ тереться объ ноги молодого человѣка. Феликсъ далеко отбросилъ ногою животное и съ отвращеніемъ стучалъ сапогами, какъ-бы отряхая ихъ отъ снѣга.
Черезъ открытыя окна въ комнату маіорши входилъ свѣжій весенній воздухъ; но не онъ наполнялъ ее пріятнымъ запахомъ фіалокъ. Этотъ запахъ шелъ изъ стоящаго въ углу открытаго шкафа, въ которомъ между блестящимъ какъ серебро бѣльемъ сохли тысячи фіалокъ; маленькому сыну маіорши строго запрещалось ставить букеты фіалокъ въ стаканы съ водою, потому что они могли опрокидываться и причинять безпорядокъ; Феликсъ обязанъ былъ аккуратно обрывать лепестки и класть ихъ между бѣльемъ. Поэтому слои блестящаго бѣлья, на которые чуть не молилась его мать, были всегда для него ненавистны, и теперь онъ непріязненно посмотрѣлъ на открытый шкафъ.
На неуклюжемъ кленовомъ столѣ у окна лежала записная книжка маіорши, которую она оставила тамъ, вѣроятно, внезапно оторванная отъ провѣрки бѣлья. Феликсъ очень хорошо зналъ эту книжку со всѣми ея рубриками; но страница, на которой она была раскрыта, была ему незнакома. "Приданое домашняго бѣлья моего сына Феликса", стояло въ заглавіи этой страницы.
Его будущее хозяйство! Онъ покраснѣлъ при этой мысли, какъ дѣвушка. Дюжины простынь, салфетокъ, полотенецъ важно стояли рядами, какъ-будто онѣ были самою главною основою его будущаго семейнаго счастія. И эти серьезные, скучные реестры должны были уложиться въ самой прелестной и причудливой курчавой головкѣ, когда-либо встрѣчавшейся на плечахъ дѣвушки!
-- Какъ-бы ты хохотала, Люси! прошепталъ онъ и усмѣхнулся.
Онъ сталъ механически перелистывать книжку... Здѣсь, въ "счетѣ прибыли", складывались тысячи и тысячи. Такое богатство! И рядомъ съ нимъ это постоянное скопидомство и боязнь потерять нѣсколько грошей изъ-за разбитаго яйца! Молодой человѣкъ съ отвращеніемъ отбросилъ книжку и, нетерпѣливо теребя свои роскошные бѣлокурые волосы, подошелъ къ окну. Своимъ аристократическимъ видомъ, съ окружавшимъ его запаховъ духовъ, онъ настолько-же былъ чуждъ "старому соколиному гнѣзду", насколько его изящныя перчатки не гармонировали съ неуклюжимъ кленовымъ столомъ, на который онъ ихъ небрежно бросилъ, и его лакированныя ботинки -- съ грубымъ, протертымъ поломъ.
Онъ прислонился головой къ окошку и смотрѣлъ внизъ. Монастырскій домь между разукрашенными новыми зданіями казался живымъ анахронизмомъ. За монастырской стѣной проходилъ теперь роскошный городской бульваръ, обсаженный цвѣтущими каштанами. Ему было стыдно, что элегантное общество должно было ежедневно проходить мимо этой испещренной заплатами стѣны. Его подавлялъ видъ сосѣдняго замка, съ балконовъ котораго, украшенныхъ бронзовыми рѣшетками, виденъ былъ весь дворъ монастыря. Правда, въ срединѣ его попрежнему росли четыре роскошныя, покрытыя густою листвою липы, на которыхъ не было видно ни одной сухой вѣточки, но у подножія ихъ на старыхъ каменныхъ скамейкахъ и порфировомъ резервуарѣ колодца красовалась только-что вымытая деревянная посуда молочнаго хозяйства. Эти невзрачныя картины дополнялись не менѣе элегантными сценами: въѣзжалъ возъ свѣжаго клевера; работникъ проклиналъ узкій проходъ въ воротахъ и билъ лошадей; босая коровница загоняла съ бранью двухъ упрямыхъ телятъ, набѣжавшихъ на передній дворъ; голуби поднялись тучей и остальныя птицы съ крикомъ бросились въ стороны.
-- Мужицкая стряпня! пробормоталъ Феликсъ и отвернулся съ презрѣніемъ.
Онъ увидѣлъ великолѣпный садъ Шиллингсгофа и вздохнулъ свободнѣе. Тамъ онъ всегда чувствовалъ себя болѣе дома, чѣмъ на Монастырскомъ дворѣ. Черезъ обвитую плющемъ стѣну онъ видѣлъ только часть луга, въ срединѣ котораго билъ фонтанъ передъ колоннадой, а наклонившись болѣе, онъ увидалъ и зеркальныя стекла между каменными украшеніями баллюстрады. За стѣной, со стороны Шиллингсгофа виднѣлись три ряда великолѣпныхъ платановъ. Онъ могъ ихъ разсмотрѣть совершенно ясно. Они шли двойною аллеей, отъ уличной рѣшетки, вдоль южной стороны дома, вглубь сада. Эта тѣнистая аллея была когда-то главнымъ мѣстомъ, гдѣ онъ игралъ съ своимъ маленькимъ другомъ. Въ ней постоянно царилъ полумракъ и свѣжая прохлада, и баронъ Крафтъ устроивалъ тамъ нѣчто въ родѣ салона, въ которомъ принималъ гостей, отдыхалъ и пилъ послѣобѣденный кофе.
Кофейникъ и сегодня стоялъ на столѣ, но не мѣдный, знакомый ему; онъ уступилъ мѣсто серебряному. Вообще, на столѣ стояла масса серебра, а между нимъ сверкали маленькіе хрустальные графинчики съ ликеромъ. Прежде такъ никогда не убирался кофейный столъ. Прежде сидѣли на простыхъ, бѣлыхъ, деревянныхъ скамьяхъ; сегодня-же вокругъ желѣзнаго стола стояли такія-же желѣзныя кресла, покрытыя вышитыми подушками, а богато разукрашенныя ширмы образовали уютные уголки, защищенные отъ сквозного вѣтра.
Но болѣе всего онъ былъ пораженъ появленіемъ дамы, вышедшей изъ-за колоннады. Она тихо ходила взадъ и впередъ, видимо поджидая кого-то. Мать Арнольда умерла рано, сестры у него никогда не было, а потому единственнымъ представителемъ женскаго элемента въ замкѣ была добрая толстая домоправительница. Теперь-же по аллеямъ сада скользилъ голубой шелковый шлейфъ, женскій умъ и женская воля рядомъ съ правленіемъ стараго барона снова возстановили свое владычество въ замкѣ, какъ двадцать лѣтъ тому назадъ.
Въ то-же самое время, когда Феликсъ два мѣсяца тому назадъ пріѣзжалъ въ Монастырскій дворъ на погребеніе своей тетки, въ Кобленцѣ праздновалась свадьба Арнольда, который коротко извѣстилъ друга, что женится на длинной кузинѣ изѣ Кобленца. Это дѣйствительно была она, молодая владѣтельница Шиллингсгофа, очень высокая женщина, съ узкими плечами и плоскою грудью, наклоненная впередъ, какъ это встрѣчается у большинства высокорослыхъ людей, съ чувствомъ достоинства во всѣхъ своихъ вялыхъ и медленныхъ движеніяхъ. Лица ея онъ не могъ хорошо разсмотрѣть; но профиль показался ему длиннымъ, англійскаго типа; казалось, она была блѣдна, но ея лучшимъ украшеніемъ были великолѣпные свѣтлые волосы, которые лежали на головѣ очень красиво и такъ легко, какъ будто-бы каждая лишняя шпилька причиняла ей боль.
Она часто съ нетерпѣніемъ взглядывала на окна и двери колоннады и постоянно передвигала чашки и корзинки съ пирожнымъ.
Въ это время вышла изъ дому молодая дѣвушка въ бѣломъ передникѣ, повидимому горничная. Она набросила на плечи своей госпожѣ мягкую шаль и стала надѣвать ей перчатки. Дама стояла какъ автоматъ и держала неподвижно свои протянутыя тонкія руки, пока не была застегнута послѣдняя пуговица. Она не двинулась и тогда, какъ молодая дѣвушка стала на колѣни, чтобы застегнуть пряжку на ея пестрыхъ туфляхъ. Молча, она плотнѣе закуталась въ шаль, не смотря на теплый солнечный іюньскій день.
"Избалованная и нервная", подумалъ Феликсъ въ то время, какъ она граціозно опускалась на красныя подушки садовой скамейки.
Изъ дверей колоннады показался Адамъ, старинный слуга графа. Онъ былъ вдовецъ. Послѣ смерти жены у него осталась маленькая десятилѣтняя дочь, которую онъ теперь и велъ за руку.
Молодая горничная прошла мимо старика, насмѣшливо пожавъ плечами, а важная дама не замѣтила его поклона. Феликсъ очень любилъ этого тихаго и серьезнаго слугу. Спокойствіе его вошло въ поговорку въ Шиллингсгофѣ, поэтому Феликса нѣсколько удивила поспѣшность, съ которою старикъ, обогнувъ лужокъ, вышелъ изъ Шилдигегофа и черезъ нѣсколько минутъ показался на Монастырскомъ дворѣ. Его маленькая дѣвочка закричала и прижалась къ старику, увидя индѣйскаго пѣтуха, который съ крикомъ бросился на ея красное платье. Старикъ отогналъ разъяренную птицу, успокоилъ ребенка, но самъ волновался и щеки его горѣли, какъ будто онъ былъ несовсѣмъ трезвъ.
Феликсъ увидѣлъ потомъ, какъ вышелъ старый баронъ, опираясь на руку сына, вошелъ въ каштановую аллею и, сдѣлавъ любезное привѣтствіе рукою, сѣлъ возлѣ своей невѣстки. Чувство искренняго состраданія къ старому слугѣ заставило Феликса оставить окно и сойти внизъ. На послѣднемъ поворотѣ лѣстницы онъ на минуту остановился. Служанка съ яйцами и масломъ уже ушла, а его мать вынимала жаркое изъ духовой печки.
-- Брата нѣтъ дома, Адамъ, сказала она старику, стоящему въ дверяхъ кухни. Она поставила дымящуюся сковороду на столъ и подошла къ двери. Надѣюсь, что вы не будете снова безпокоить его этою глупою исторіей?
-- Да, госпожа маіорша, отвѣтилъ онъ вѣжливо, но рѣшительно: я за этимъ и пришелъ. Только одинъ господинъ совѣтникъ еще можетъ мнѣ помочь. Онъ знаетъ лучше всѣхъ, что я невиненъ и поможетъ мнѣ оправдаться.
-- Вы съ ума сошли! отвѣтила маіорша рѣзко и строго. Можетъ быть по-вашему, господинъ совѣтникъ долженъ поклясться, что онъ съ прислугою господина фонъ-Шиллингъ не входилъ ни въ какія интимныя отношенія?
-- Что это за недоразумѣнія у насъ съ сосѣдями? спросилъ съ удивленіемъ приблизившійся Феликсъ.
-- Ахъ, господинъ референдарь, это недоразумѣніе лишаетъ меня чести и куска хлѣба, сказалъ подавленнымъ голосамъ Адамъ.
Бывало онъ съ радостію встрѣчалъ молодого человѣка, сегодня-же старикъ невидимому не сознавалъ неожиданности встрѣчи.
-- Старый баринъ только-что обругалъ меня лицемѣромъ и хитрымъ шпіономъ и швырнулъ мнѣ въ слѣдъ свой бокалъ, такъ что онъ разлетѣлся въ дребезги.
-- Нечего сказать, прекрасныя, благородныя манеры! ядовито замѣтила маіорша.
Въ это время она вынула изъ кухоннаго шкафа тарелку для жаркого и смотрѣла противъ свѣта, чиста-ли она.
Эта непоколебимая хлопотливость въ виду глубоко взволнованнаго человѣка возмутила ея сына. Онъ дружески протянулъ руку старику.
-- Не понимаю, какъ вашъ баринъ могъ до такой степени озлобиться, чтобы прибѣгнуть къ насилію, сказалъ онъ сочувственно,-- особенно въ отношеніи своего вѣрнаго Адама. Вѣдь онъ всегда очень цѣнилъ васъ.
-- Не правда-ли, господинъ Луціанъ, и вы это знаете? Да, такъ было когда-то, а теперь все кончилось! съ отчаяніемъ вскричалъ старикъ, и слезы полились изъ его глазъ. Я -- шпіонъ! Я! Говорятъ, я подслушалъ исторію съ каменнымъ углемъ, которая совсѣмъ до меня не касается.
Феликсъ посмотрѣлъ на свою мать вопросительно. Онъ ничего не понималъ.
-- Онъ говоритъ о каменно-угольныхъ копяхъ въ маленькой долинѣ, коротко объяснила маіорша. Старикъ изъ Шиллингсгофа всегда думалъ о себѣ очень много. Онъ воображаетъ, что никому другому не можетъ придти въ голову то, что онъ выдумалъ.
-- Вѣдь баронъ не самъ это выдумалъ, госпожа маіорша. Вотъ въ чемъ дѣло. Видите-ли, господинъ референдарь, онъ говоритъ постоянно, что Шиллинги и Вольфрамы въ продолженіи нѣсколькихъ столѣтій владѣютъ монастырскими землями въ маленькой долинѣ, и до сихъ поръ никому ни приходило на умъ не только купить, но даже взять даромъ каменистый участокъ, которымъ издавна владѣетъ семейство Готтеръ. Это была совсѣмъ безплодная нива. Старый Готтеръ, также какъ и его сосѣди, много лѣтъ пахавшіе въ окрестностяхъ, менѣе всего думалъ, что подъ этимъ безплоднымъ грунтомъ скрывается что-нибудь путное. Но въ нашъ городъ пріѣхалъ незнакомый инженеръ. Онъ съ перваго взгляда узналъ, что подъ этимъ безплоднымъ полемъ находятся богатыя залежи угля. "Уголь лежитъ почти на поверхности", сказалъ онъ при этомъ.
-- Это такъ и было, сказала маіорша, вытирая бѣлоснѣжнымъ полотенцемъ блюдо.
-- А такъ какъ они давно знакомы съ моимъ бариномъ, продолжалъ Адамъ,-- то онъ и предложилъ купить этотъ участокъ съ нимъ въ компаніи и заняться разработкою угля. Баринъ съ радостію согласился, и они рѣшили все это между собою по-секрету. Въ это самое время предстояла свадьба въ Кобленцѣ, поэтому они и отложили покупку участка до возвращенія съ Рейна. Имъ и во снѣ не снилось, чтобъ кто-нибудь могъ ихъ предупредить. Вѣдь ни одна душа объ этомъ не знала. Но не тутъ-то было! Когда они пришли потомъ къ старику Готтеру, то тотъ кричалъ, что его надули, что онъ продалъ за безцѣнокъ свой участокъ совѣтнику Вольфраму, а теперь въ немъ оказались богатыя залежи угля, и совѣтникъ Вольфрамъ получилъ уже право на его разработку. Развѣ это не колдовство, господинъ Луціанъ!
-- Во всякомъ случаѣ, удивительное совпаденіе! воскликнулъ удивленный молодой человѣкъ.
-- Я то-же говорю. Дядѣ въ этомъ случаѣ повезло, и онъ не виноватъ, что другіе сони это прозѣвали,-- прибавила его мать. Впрочемъ старикъ Готтеръ вретъ, что его надули. Сначала онъ былъ очень радъ, что такъ выгодно продалъ свое негодное поле.
Все это было сказано тономъ, не допускающимъ возраженій, увѣренно и спокойно.
Не смотря на свое мѣщанское занятіе, мадамъ Луціанъ держалась элегантно. Она была еще стройна, лицо сохрашло свѣжесть и красоту, каштановые волосы были густы, какъ у молодой дѣвушки. Жена маіора, при своемъ пчелиномъ трудолюбіи, не забывала своего соціальнаго положенія. Она была всегда тщательно причесана, хорошо одѣта, не смотря на то, что ея стройная нога была обута въ простой кожаный сапогъ и синій кухонный передникъ закрывалъ ея ловко сидящее платье.
Дѣвочка отвернулась съ суровымъ выраженіемъ лица и отклонила предлагаемое лакомство.
-- Она ничего не возьметъ, госпожа маіорша, мягко замѣтилъ ей отецъ. У дѣвочки сегодня не было во рту и маковой росинки. Она не можетъ выносить, когда со мной дурно обращаются, а сегодня цѣлый день мученіе и ругань не прекращались. Я много перенесъ за послѣднее время, господинъ Луціанъ. Баронъ продолжаетъ думать, что все это случилось не просто. Онъ предполагаетъ, что кто-нибудь изъ прислуги подслушалъ и выдалъ его секретъ. А такъ какъ я во время его совѣщанія съ инженеромъ нѣсколько разъ входилъ въ комнату съ виномъ, то на меня, несчастнаго, и падаетъ подозрѣніе. Не желая терять куска хлѣба изъ-за Аннушки, я терпѣливо сносилъ всѣ придирки. (Онъ нѣжно погладилъ при этомъ густые волосы ребенка). Но со вчерашняго дня только и говорятъ, что о большомъ успѣхѣ предпріятія совѣтника -- оказалось, что уголь не уступаетъ лучшему англійскому, и мой баринъ не помнитъ себя отъ злости и бѣшенства. Вотъ я и хочу просить господина совѣтника, чтобъ онъ объяснилъ моему барину...
-- Это невозможно, Адамъ! Вы сами это хорошо понимаете, прервала его маіорша. Мой братъ едва-ли согласится имѣть дѣло съ людьми, которые за глаза ругаютъ его за то, что онъ былъ также уменъ, какъ они. Выкиньте это изъ головы, а лучше подумайте, какъ-бы выпутаться изъ бѣды безъ посторонней помощи.
Адамъ закусилъ губы; онъ старался подавить свое раздраженіе.
-- Мнѣ-бы слѣдовало заранѣе знать, прибавилъ онъ, пожимая съ глубокимъ вздохомъ плечами,-- что важные господа ни въ грошъ не ставятъ честь бѣднаго лакея. Послѣ этого такому бѣдняку, какъ я, остается только съ моста да въ воду! воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ.
-- Ахъ, нѣтъ! Не дѣлай этого, папа! Ты этого не сдѣлаешь, не правда-ли? закричала дѣвочка.
-- Не говорите такихъ безбожныхъ вещей, строго замѣтила ему маіорша.
Феликсъ нѣжно взялъ головку дѣвочки, которая навзрыдъ плакала.
-- Перестань, голубка, успокоивалъ онъ ее,-- твой отецъ этого не сдѣлаетъ. Онъ слишкомъ честенъ для этого. Я пойду въ Шиллингсгофъ и поговорю со старымъ барономъ, если вы этого желаете, Адамъ.
-- Нѣтъ, благодарю васъ, господинъ референдарь. Я знаю, вы желаете мнѣ добра, но мнѣ этимъ не поможете, и только наживете себѣ непріятностей.-- Онъ поклонился, обнялъ рукою свою дѣвочку и повелъ ее къ дверямъ.-- Пойдемъ, мы теперь отправимся къ твоей бабушкѣ.
-- Да, папа, сказалъ ребенокъ, переставая плакать.-- Но мы тамъ и останемся, ты не уйдешь сегодня ночью?
--Нѣтъ, моя милая.
Они пошли черезъ дворъ. Индѣйскій пѣтухъ снова побѣжалъ за ними, но малютка не обратила теперь на него вниманія. Стараясь своими маленькими ножками идти въ ногу съ отцомъ, она, перегибаясь, съ волненіемъ смотрѣла ему въ лицо. Она не довѣряла его механически произнесенному обѣщанію.
-- Я не буду спать всю ночь, ты увидишь! грозила она ему своимъ дрожащимъ отъ волненія голоскомъ. Я увижу, когда ты уйдешь.
Когда за ними затворилась калитка, за стѣною все еще раздавался ея дрожащій, угрожающій голосокъ:
-- Я не буду спать, я побѣгу за тобою, если ты уйдешь, папа!
III.
Маіорша пожала плечами и возвратилась въ кухню.
-- Съ людьми подобнаго сорта нельзя имѣть никакого дѣла: они выходятъ изъ себя отъ всякой мелочи,-- сказала она спокойно, какъ всегда.
-- Желалъ бы я знать, кто можетъ остаться хладнокровнымъ, когда невинно взводятъ на него преступленіе и лишаютъ куска хлѣба! вскричалъ глубоко взволнованный молодой человѣкъ. Не сердись, мама: на Монастырскомъ дворѣ въ теченіи нѣсколькихъ столѣтій родятся только люди съ умной головой и туго-набитыми карманами, но не съ теплымъ сердцемъ.
-- Въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій мы еженедѣльно печемъ шесть хлѣбовъ для бѣдныхъ, есть-ли урожай, или нѣтъ,-- отвѣтила мать, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ своего серьезнаго лица. Мы помогаемъ много и не соримъ хлѣбомъ, но не кричимъ объ этомъ на площади. Но какъ люли солидные, мы не можемъ плясать по дудкѣ всякаго сумасброда. Впрочемъ, ты родился не на Монастырскомъ дворѣ,-- въ спокойномъ ея голосѣ звучали ядовитыя нотки -- ты тоже изъ новомодныхъ вѣтрогоновъ, которые превозносятъ до небесъ однихъ и топчутъ въ грязь другихъ. Неужели ты думаешь, что дядя такъ вотъ и долженъ объявить всенародно, что ничего не зналъ о тайнѣ Фонъ-Шиллинговъ?
-- Нисколько, но...
-- Да это и не поможетъ ни старому чудаку Адаму, ни барону,-- прервала она сына. Блестящій бракъ не вполнѣ возвратилъ имъ фамильныя богатства. Опекунъ молодой дѣвушки -- хитрая лисица,-- такъ составилъ свадебный контрактъ, что Шиллингамъ остается желать очень многаго. Отъ этого-то и происходитъ желчность старика, которую онъ вымещаетъ на слугахъ.
-- Несчастный старикъ! подхватилъ съ сожалѣніемъ Феликсъ. Послѣ этой неудачи его озлобленіе очень понятно. Каменно-угольныя копи во всякомъ случаѣ помогли-бы ему возвратить имѣніе. Мнѣ его вдвойнѣ жаль, такъ какъ ему приходилось отвѣчать главнымъ образомъ за грѣхи предковъ.
Маіорша громко закашляла. Она понимала это дѣло гораздо тоньше, но не нашла нужнымъ возражать. Вообще она вступала въ пренія только въ вопросахъ, близко касавшихся ея собственныхъ интересовъ, и тогда защищалась со всею энергіей. Сынъ въ волненіи ходилъ по кухнѣ, а мать спокойно чистила свѣжіе огурцы для салата.
-- Странно однако, какъ могла въ одну и ту-же минуту зародиться въ двухъ головахъ мысль и разработкѣ клада, мимо котораго столько лѣтъ проходили ихъ предки, не подозрѣвая о его существованіи,-- сказалъ послѣ минутной, паузы молодой человѣкъ и снова подошелъ къ кухонной двери.
-- Я никогда не говорила объ этомъ съ дядей, но думаю,-- сказала мать, не отрывая глазъ отъ своей работы,-- что дядѣ давно была извѣстна тайна, открытая инженеромъ, но его, вѣроятно, пугали безпокойство и рискъ предпріятія. Теперь-же, когда родился маленькій Викторъ и родъ Вольфрамовъ воскресъ, всякое новое пріобрѣтеніе -- прямая его обязанность.
-- Боже, неужели эта лихорадочная погоня за наживой должна продолжаться вѣчно? Я думаю, что твое семейство, мама, и теперь уже богато черезъ мѣру.
Маіорша съ ужасомъ повернулась и бросила долгій, укоризненный взглядъ на сына. Въ немъ не было ни искры фамильнаго духа Вольфрамовъ.
-- Богаты черезъ мѣру! Этого на Монастырскомъ дворѣ до сихъ поръ никто не смѣлъ даже подумать, не только высказывать. О денежныхъ дѣлахъ въ нашемъ семействѣ не говорятъ! Замѣть себѣ это! рѣзко сказала мать. Она подошла къ водопроводу, открыла кранъ и стала мыть себѣ руки.
-- Обѣдъ для тебя готовъ. Ступай въ столовую, я сейчасъ иду за тобой! отрывисто прибавила она черезъ плечо.
Приказаніе это прозвучало очень сурово. Молодой человѣкъ, закусивъ губы, прошелъ мимо матери въ смежную комнату. Въ ней всегда стоялъ обѣденный столъ, а въ глубокой нишѣ окна было обычное мѣсто хозяйки. Окна этой комнаты, также какъ и кухни, выходили на задній дворъ, окруженный службами и стѣною Шиллингсгофа. Вдоль верхнихъ этажей этихъ службъ шла крытая галлерея, на которую выходило множество маленькихъ оконъ и узкихъ дверей; это были когда-то монастырскія кельи, а теперь въ нихъ хранились рожь, фрукты и сѣно. По стѣнамъ висѣли сита и грабли, а на жердяхъ сохли мѣшки и попоны. Эти нависшія галлереи затемняли весь дворъ, особенно столовую, передъ окнами которой высился старый вязъ. Зеленоватый полусвѣтъ падалъ на рабочій столъ молчаливой совѣтницы, гдѣ она проводила часы досуга, столь бѣдные семейнымъ счастьемъ. Крикъ пѣтуха и кудахтанье куръ на навозной кучѣ, мычаніе коровъ въ хлѣвахъ и бѣготня снующихъ по двору работниковъ и работницъ -- составляли все развлеченіе ея затворнической жизни.
Феликсу живо припомнилось, какъ однажды послѣ обѣда его тетка, думая, что мужъ ушелъ со двора, поставила около рабочаго стола корзинку, въ которой спала ея маленькая дочка. Вдругъ входитъ совѣтникъ. Встревоженная женщина вскакиваетъ и яркій румянецъ испуга разливается по ея блѣдному лицу. Наперстокъ, ножницы и игольникъ съ шумомъ падаютъ на полъ.
-- Здѣсь моя столовая, а не дѣтская спальня! ядовито замѣтилъ совѣтникъ, бросивъ презрительный взглядъ на ребенка.
Этотъ случай потому такъ ярко представился воображенію Феликса, что почти на томъ-же мѣстѣ спалъ и теперь ребенокъ, но не въ простой корзинкѣ, покрытой домашнимъ пестрымъ одѣяльцемъ, а въ затѣйливой колыбелькѣ, завѣшанной темнозеленымъ шелкомъ, на бѣлой пуховой постелькѣ. У рабочаго столика, гдѣ когда-то сидѣла стройная, нѣжная женщина, торчала теперь квадратная фигура, съ крестьянской повязкой на головѣ, изъ-подъ которой глядѣло тупое, нахальное лицо, и съ длиннымъ шерстянымъ чулкомъ въ рукахъ. Она не встала при появленіи молодого барина и продолжала качать ногою люльку, сознавая, что въ настоящую минуту кормилица -- главная особа на Монастырскомъ дворѣ.
Феликсъ охотно-бы поднялъ занавѣсъ, чтобы взглянуть на личико своего двоюроднаго брата, но его возмущалъ видъ этой женщины, сидѣвшей на мѣстѣ умершей тетки. Онъ сѣлъ молча къ обѣденному столу и вынулъ изъ кармана кожаный футляръ, въ которомъ хранился серебряный столовый приборъ.
То была единственная вещь, которую взяла съ собою его мать, оставляя домъ Луціана. Феликсу досталась эта вещь отъ его дѣда и крестнаго отца, давно умершаго полковника Луціана. Футляръ съ приборомъ всегда лежалъ въ самомъ темномъ углу шкафа съ серебромъ, въ мезонинѣ. Во время послѣдняго своего посѣщенія Монастырскаго двора, Феликсъ случайно открылъ этотъ подарокъ дѣда. Онъ ему очень обрадовался и присвоилъ себѣ, не смотря на протестъ матери. Отодвинувъ лежавшій на столѣ простой приборъ, онъ положилъ возлѣ своей тарелки серебряный.
Въ эту минуту вошла маіорша съ жаренымъ цыпленкомъ и салатомъ на подносѣ. Ставя на столъ подогрѣтую тарелку, она замѣтила серебряный приборъ, остановилась и яркій румянецъ появился на ея лицѣ.
-- Развѣ тебѣ нашъ приборъ кажется недовольно приличнымъ и чистымъ? спросила она сдавленнымъ отъ волненія голосомъ.
-- Нѣтъ, не то, мама -- отвѣтилъ молодой человѣкъ, положивъ руку на ножъ, гдѣ было красиво вырѣзано имя Луціана -- я такъ дорожу этой единственною вещью, напоминающей мнѣ прошлое, что никогда не разстанусь съ нею. Мнѣ очень памятно лицо моего красиваго, гордаго дѣда, хотя мнѣ было не больше четырехъ лѣтъ, когда онъ умеръ. Папа.
Внезапный трескъ заставилъ его оглянуться и онъ испугался собственныхъ словъ. Послѣ давнишняго запрещенія произносить въ присутствіи матери имя отца, теперь впервые сорвалось съ его устъ слово "папа". Мать стояла передъ нимъ съ сверкающими отъ гнѣва глазами, въ только-что покраснѣвшемъ лицѣ ея не осталось ни кровинки, изъ дрогнувшей руки выскользнула на полъ тарелка. Кормилица взвизгнула, ребенокъ проснулся и заплакалъ.
-- Ахъ, сударыня -- что, если объ этомъ узнаетъ господинъ совѣтникъ! Вѣдь у Виктора можетъ сдѣлаться родимчикъ отъ испуга! дерзко проговорила кормилица, поднимая изъ кровати ребенка.
Гордая женщина, къ удивленію ея сына, не отвѣтила ни слова. Она помогла успокоить крикуна, затѣмъ убрала осколки и унесла въ кухню. Феликсъ зналъ, что его мать и дядя горячо желали прямого наслѣдника фамиліи Вольфрамъ, но онъ далеко не постигалъ размѣровъ того вліянія, какое возымѣлъ этотъ мальчуганъ на Монастырскомъ дворѣ. Молодой человѣкъ съ чувствомъ какого-то страха смотрѣлъ на клочекъ черныхъ волосъ, выбившійся изъ-подъ его чепчика.
Еслибы покойная жена совѣтника, привыкшая къ васильковымъ глазкамъ и нѣжнымъ личикамъ своихъ маленькихъ дѣвочекъ, могла взглянуть теперь на свое земное жилище, она была-бы очень удивлена, увидавъ этого смуглаго, какъ цыганенокъ мальчугана, съ сухимъ, морщинистымъ лицомъ, большими, торчащими ушами, съ длинными, тонкими, какъ ноги паука пальчиками, вцѣпившимися въ бѣлое одѣяло. И этотъ ребенокъ стоилъ ей жизни!
Гнусливо напѣвая колыбельную пѣсню, кормилица прошла мимо обѣденнаго стола, оттолкнула ногой дверь и вышла въ слѣдующую комнату. Это была обширная рабочая комната и кабинетъ совѣтника. Большія полукруглыя окна ея выходили на передній дворъ.
Ребенокъ затихъ. Кормилица открыла одно изъ оконъ и перекидывалась пошлыми шутками съ работавшими на дворѣ парнями. Это было нѣчто небывалое на Монастырскомъ дворѣ. Какъ ни просты были, повидимому, отношенія Вольфрамовъ къ прислугѣ, но въ сущности она была у нихъ въ рабскомъ повиновеніи. Вольфрамы умѣли заставить уважать свое достоинство.
Маіорша снова вошла въ столовую и поставила на столъ новую тарелку съ жаркимъ. Она быстро взглянула на окно, у котораго шла оживленная бесѣда, но и тутъ не сказала ни слова. Невозмутимое спокойствіе, которымъ вновь облеклось красивое лицо маіорши, сегодня въ первый разъ показалось ея сыну неестественнымъ и зловѣщимъ. Ему вдругъ стало яснымъ, что все благоразуміе и сдержанность, всѣ мелочи и дрязги домашняго хозяйства не могли подавить энергіи ея пламенной души. Достаточно было одного слова, чтобы пламя вспыхнуло съ прежней силой.
Противъ обѣденнаго стола, въ полукруглой нишѣ, виднѣлась грубая дверь. Когда-то она вела на лѣстницу, проходившую въ толстой стѣнѣ, и была единственнымъ сообщеніемъ между монастырской кухней и столовою гостинницы. При раздѣлѣ монастырскихъ сооруженій этотъ ходъ задѣлали, но практическій Вольфрамъ оставилъ небольшое углубленіе для плоскаго стѣнного шкафа за дверью. Маіорша отворила этотъ шкафъ. Въ немъ лежали домашнія конторскія книги, а на узкой полкѣ стоялъ лакированный жестяной ящикъ, куда обыкновенно клали дневную выручку за молоко и птицу.
Феликсъ сурово наблюдалъ, какъ его мать отстегнула отъ пояса кожаную сумку и высыпала изъ нея въ ящикъ кучу мелкой монеты. Она, слѣдовательно, должна была, какъ и покойная совѣтница, стоять за прилавкомъ и кружками продавать молоко; должна была ловить въ курятникѣ продаваемыхъ кухаркамъ птицъ, собирать для нихъ въ огородѣ салатъ и брюкву и получать за это гроши и пятаки.
Молодой человѣкъ задыхался отъ злости. Въ эту минуту мамка взвизгнула отъ удовольствія. Молодой человѣкъ отбросилъ вилку и ножъ и быстро всталъ изъ-за стола.
-- Неужели ты можешь выносить эти пошлости, мама! воскликнулъ онъ съ негодованіемъ.
-- Я была-бы очень неблагоразумна, еслибы возмущалась этимъ. Ребенокъ такъ слабъ, что его жизнь зависитъ отъ этой неотесанной бабы. Значитъ, нужно терпѣть и молчать.
Феликсъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась ему въ голову. Какія громадныя жертвы приносила она ребенку Вольфрама, а своего собственнаго разлучила съ отцомъ, потому что не хотѣла молчать! Онъ не забылъ еще сценъ, происходившихъ между его родителями; помнилъ, какъ холодная и неумолимая мать до тѣхъ поръ спорила съ раздраженнымъ отцомъ, пока тотъ, какъ бѣшеный, не убѣгалъ изъ комнаты.
Маіорша не подозрѣвала, конечно, какая горечь волновала душу ея сына, иначе она не могла-бы такъ спокойно пройти мимо него въ другую комнату.
-- Не запереть-ли окна, Христина?-- сказала она спокойно и ласково. Сквозной вѣтеръ, ребенокъ можетъ простудиться.
-- Боже упаси! Здѣсь нѣтъ никакого сквозного вѣтра. Я бы тоже это чувствовала,-- грубо отвѣтила Христина. Я кормилица, госпожа маіорша, и, конечно, лучше другихъ знаю, что ребенку полезно и что вредно. Впрочемъ, она, вѣроятно, знала по опыту настойчивость маіорши, потому что когда маіорша, не обративъ вниманія на ея грубость, заперла окно, кормилица, ворча, вернулась къ люлькѣ, уложила ребенка и принялась за свой чулокъ.
Въ это время въ комнату дяди вошелъ Феликсъ. Къ своему удивленію, онъ чувствовалъ себя въ этой комнатѣ также неловко, какъ и въ дѣтствѣ. Между этими отдѣланными дубомъ, стѣнами стоялъ тотъ-же затхлый воздухъ, пропитанный запахомъ старыхъ кожаныхъ переплетовъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ, когда совѣтникъ носилъ званіе бургомистра, эта комната называлась канцеляріей и была всегда предметомъ страха для всѣхъ домашнихъ. Отсюда часто слышались громкіе голоса спорящихъ людей. Постепенно усиливаясь, эти голоса раздавались по всему дому; часто взволнованные диспутанты выбѣгали изъ канцеляріи, хлопая за собою дверью. Почти всѣ жители города ненавидѣли совѣтника за его упрямый и надменный нравъ.
Феликсъ въ дѣтствѣ бывалъ въ этой комнатѣ только тогда, когда мать посылала его выслушать отъ дяди выговоръ. Долго послѣ того, какъ стихалъ голосъ дяди, онъ оставался бывало какъ-бы прикованнымъ къ мѣсту магической силой, пока дядя не прогонялъ его грубо изъ комнаты.
Вдоль всей стѣны, гдѣ когда-то былъ продѣланъ изъ сосѣдней комнаты ходъ въ домъ съ колоннами, возвышалась эстрада, къ которой вела вторая деревянная лѣсенка. Стѣна была сплошь закрыта рѣзьбою, которая обрамляла рѣзныя изъ дерева группы, изображающія событія изъ священной исторіи. Но взоры мальчика привлекали не статуи святыхъ съ кривыми руками и дощечками за головой, выполнявшими роль сіянія, а органъ, стоящій прямо противъ лѣстницы.
Этотъ старый органъ былъ самой первобытной конструкціи; въ немъ было всего нѣсколько жестяныхъ трубъ и очень широкіе клавиши. Полнаго хорала на немъ невозможно было исполнить. Говорятъ, его устроилъ аббатъ, которому эта комната служила келіей. Не смотря на то, что органъ занималъ очень много мѣста, Вольфрамы его не трогали. Онъ употреблялся когда-то при священнодѣйствіи и Вольфрамы боялись оскорбленіемъ святыни накликать бѣду на себя.
Теперь молодой человѣкъ замѣтилъ съ перваго взгляда, что органъ исчезъ. Онъ показалъ съ удивленіемъ на мѣсто, гдѣ стоялъ органъ, заново теперь выкрашенное и гладкая поверхность котораго рѣзко отдѣлялась отъ окружающей рѣзьбы.
-- Ты удивленъ,-- сказала маіорша, только-что отошедшая отъ окна. Это было ужасно!.. Трубы давно уже чуть держались, но на это не обращали вниманія. Вдругъ, на другой день послѣ рожденія Виктора, органъ рухнулъ со страшнымъ грохотомъ. Хотя онъ былъ давно притономъ для мышей, но это все-таки огорчило насъ -- онъ всегда былъ у насъ въ почетѣ. Никто не дотрогивался до обломковъ. Дядя собралъ ихъ самъ такъ, что ни одна щепочка не попала въ печку.
Молодой человѣкъ взошелъ на эстраду и открылъ вновь вставленный щитъ, оказавшійся дверью. Въ углубленіи, стѣны, гдѣ прежде стоялъ органъ, были, какъ сказала его мать, тщательно сложены всѣ обломки. Тамъ лежали жестяныя трубы, толстощекіе ангелы, сломанная клавиатура. Каждая щепка была спрятана, какъ будто все благополучіе Монастырскаго двора зависѣло отъ ихъ сохраненія. Если совѣтникъ самолично приводилъ въ порядокъ весь этотъ хламъ, то тѣмъ болѣе вѣроятно, что починка стѣны была произведена также его руками. Феликсъ наклонился въ темное пространство углубленія и пристально разсматривалъ отверстіе въ стѣнѣ, забитое новыми досками.
-- Ну, дядя работалъ не хуже любого плотника,-- сказалъ онъ матери, только-что собиравшейся уйти.
Въ этотъ моментъ дверь, ведущая въ переднюю, отворилась и послышались тяжелые шаги.-- "Что ты тамъ шаришь?" послышался рѣзкій окрикъ совѣтника.
Феликсъ быстро приподнялся,-- рѣзкій тонъ дяди заставилъ вздрогнуть всю его нервную систему. Онъ быстро соскочилъ со ступенекъ и съ легкимъ учтивымъ поклономъ подалъ дядѣ руку.
-- Запри сначала шкафъ, который ты съ такимъ любопытствомъ осматривалъ,-- сказалъ совѣтникъ съ суровымъ взглядомъ, отклонивъ протянутую руку.-- Съ которыхъ поръ ты взялъ моду встрѣчать меня въ моей комнатѣ?
Молодой человѣкъ однимъ прыжкомъ снова вскочилъ на эстраду и старался закрыть разбухшую дверь.
-- Съ тѣхъ поръ, какъ твоя прислуга показала сюда дорогу,-- отвѣчалъ онъ не безъ ироніи и показалъ черезъ открытую дверь на кормилицу, которая, вставъ со стула, отвѣшивала поклоны.
-- Викторъ засыпаетъ только въ той комнатѣ,-- господину совѣтнику это извѣстно, сказала она нахально.
Совѣтникъ молча бросилъ свою шляпу на ближайшій столъ. Высокій ростомъ и широкій въ плечахъ,-- онъ всей своей фигурой представлялъ олицетвореніе силы и выносливости. Посреди этой старинной обстановки, въ колетѣ, кружевномъ воротникѣ и шляпѣ съ перомъ, онъ былъ-бы прекраснымъ Валленштейномъ. Густые, короткіе, съ просѣдью волосы острымъ мысомъ спускались ему на лобъ; а умное, продолговатое лицо отъ воздуха и солнца было покрыто здоровымъ загаромъ.
-- Что это значитъ, Христина ребенокъ дышетъ неправильно, головка горячая?-- Онъ приподнялся въ испугѣ, и его суровое лицо, искаженное страхомъ, было почти неузнаваемо.
-- Викторъ испугался,-- отвѣтила кормилица жалостнымъ голосомъ,-- онъ не можетъ выносить шуму, а барыня уронила тарелку. Я тогда же подумала, что Викторъ захвораетъ. Онъ такъ ужасно кричалъ отъ этого, господинъ совѣтникъ.
Совѣтникъ молчалъ. Онъ мрачно посмотрѣлъ на сестру, которая поблѣднѣла отъ злости и безцѣльно переставляла на обѣденномъ столѣ посуду. Потомъ она, быстро подойдя къ ребенку, положила руку ему на голову.
-- Ты ошибся, ребенокъ здоровъ, у него нѣтъ жара, сказала она коротко и сухо; было однако замѣтно, что у нея самой гора свалилась съ плечъ.
-- Слава Богу -- сказалъ совѣтникъ, глубоко вздохнувъ -- въ этомъ ты знаешь толкъ, сестра. Но было бы во всякомъ случаѣ удобнѣе, еслибъ Феликсъ сидѣлъ наверху, въ твоей комнатѣ. Христина говоритъ правду: Викторъ не можетъ выносить шума, даже громкаго разговора. Пока твой сынъ будетъ здѣсь, мы будемъ сидѣть въ угловой комнатѣ. Теперь ребенку пора въ спальную, здѣсь жарко и пахнетъ кушаньемъ.
Онъ взялся за изголовье кроватки и мигнулъ кормилицѣ, чтобы она взялась за другой конецъ; но маіорша предупредила ее. И вотъ вдвоемъ они подняли новаго представителя имени Вольфрамовъ, который, въ ихъ фамильной гордости, казался имъ дороже всего на свѣтѣ, и понесли черезъ кухню и переднюю, а кормилица шла за ними, выставивъ свой жирный подбородокъ и переваливаясь съ ноги на ногу, съ своимъ толстымъ чулкомъ въ рукахъ.
IV.
Дверь осталась открытою. Феликсъ чувствовалъ большую охоту вырваться вонъ и никогда болѣе не возвращаться въ это старое гнѣздо, гдѣ уже теперь жалкій отпрыскъ Вольфрамовъ давилъ всѣхъ своими тонкими, какъ ноги паука, пальцами. Въ душѣ молодого человѣка не было и тѣни зависти. Онъ, напротивъ, очень обрадовался, когда узналъ, что Водьфрамы дождались наслѣдника, такъ какъ его ужасала мысль, что когда-нибудь онъ долженъ будетъ постоянно жить на Монастырскомъ дворѣ. Онъ не могъ, конечно, предполагать, что съ первымъ-же появленіемъ на свѣтъ этого мальчугана, жизнь на Монастырскомъ дворѣ сдѣлается для него невыносимой и что онъ почувствуетъ себя съ этой поры бездомнымъ. Дядя только-что показалъ ему, что онъ здѣсь совершенно лишній, и что его можно столкнуть въ любой уголъ, если онъ своимъ присутствіемъ будетъ раздражать слабые нервы ребенка. Дядя былъ очень грубъ съ нимъ, когда онъ былъ ребенкомъ, но въ послѣднее время сталъ относиться къ нему, какъ молодому человѣку, гораздо мягче и ласковѣе. Феликсъ со злостью топнулъ ногою. Значитъ, это относилось не къ нему, не къ его познаніямъ, какъ онъ это думалъ. Дядя уважалъ въ немъ единственнаго носителя Вольфрамовской крови и единственнаго наслѣдника Монастырскаго двора. Теперь совѣтникъ бросилъ уже ненужную деликатность. За шелковыми занавѣсками дѣтской кроватки покоился теперь его собственный первенецъ и онъ сталъ поступать съ Феликсомъ также грубо, какъ и въ дни его дѣтства.
А мать? Сынъ не сомнѣвается въ ея материнской любви, хотя она также мало расточала свои ласки, какъ и деньги. О характерѣ брата она была очень высокаго мнѣнія. Его непреклонность, твердость и суровость, по ея мнѣнію, были столько-же необходимы для мужчины, какъ любовь къ порядку и домовитость для женщины. Она слѣпо ему довѣрялась. Фамильная честь была кумиромъ, которому она поклонялась, и всѣ говорили, что интересы сына стояли у нея на второмъ планѣ. Вымираніе семьи, процвѣтавшей впродолженіи трехъ столѣтій, было и для нея величайшимъ горемъ. Маленькихъ бѣлокурыхъ племянницъ она никогда не любила и на ихъ мать смотрѣла съ сожалѣніемъ. Ей всегда непріятно было слышать, что когда-нибудь все перейдетъ къ семейству Луціанъ-Вольфрамъ. Она не желала, чтобы эта честь досталась имени того, кто сдѣлалъ ее несчастною. Поэтому она менѣе всего старалась сгладить непріятное впечатлѣніе, испытанное только-что ея сыномъ, и сдѣлать ему пріятнымъ пребываніе въ семействѣ брата. Да и къ чему? Онъ не нуждался болѣе въ этомъ негостепріимномъ домѣ!
Молодой человѣкъ, рѣшившійся оставить навсегда Монастырскій дворъ, снова вернулся въ комнату и сталъ у окна. Онъ не хотѣлъ казаться ни обидчивымъ, ни упрямымъ, потому что пріѣхалъ сюда не на каникулы, какъ онъ писалъ матери, а по дѣлу, имѣющему для него величайшую важность.
Жгучій страхъ вдругъ оковалъ его сердце. Въ Берлинѣ онъ считалъ это дѣло далеко не такимъ труднымъ, какимъ оно представилось ему теперь, при видѣ этихъ двухъ суровыхъ, замкнутыхъ въ себя лицъ.-- "Люси!" -- пробормоталъ онъ со вздохомъ, глядя на роскошный вязъ на дворѣ, освѣщаемый лучами заходящаго солнца. Подъ вязомъ проскользнула, какъ-бы вызванная его возгласомъ, стройная фигура, съ разсыпавшимися по спинѣ бѣлокурыми локонами, полная жизни и семнадцатилѣтней рѣзвости. Ему чудилось, будто двѣ теплыя бѣлыя дѣтскія ручки обвили его шею и: горячее дыханіе скользило по его щекѣ. Къ нему вдругъ вернулось то очарованіе страсти, которымъ онъ жилъ нѣсколько мѣсяцевъ; оно дало ему силы для борьбы и увѣренность въ побѣдѣ.
Между тѣмъ маіорша возвратилась въ кухню; она отрѣзала два куска хлѣба стоящимъ на дворѣ маленькимъ нищимъ. Туда-же вошелъ и совѣтникъ. Феликсъ слышалъ его шаги, глухо раздающіеся по каменному полу. Онъ шелъ въ кухню, но вдругъ почему-то остановился.
Чрезъ открытое окно въ кухню было слышно, какъ работникъ говорилъ коровницѣ, шедшей въ хлѣвъ со свѣжею травою подъ мышкой:
-- Послушай, въ Шиллингсгофѣ старый баринъ прогналъ Адама. Мнѣ разсказывалъ это кучеръ; онъ очень объ немъ сожалѣетъ.
-- Ступай къ своему дѣлу! Я плачу тебѣ за работу, а не за сплетни,-- крикнулъ ему совѣтникъ.
-- Какъ ты позволяешь, чтобы передъ твоими окнами люди тратили все время въ болтовнѣ,-- мрачно сказалъ онъ сестрѣ.
-- Совершенно лишнее замѣчаніе. Ты знаешь, я не меньше смотрю за порядкомъ, чѣмъ ты -- возразила она совершенно спокойно. Адамъ взволновалъ всю прислугу. Ему отказали изъ-за исторіи съ каменно-угольными копями; онъ еще разъ приходилъ просить, чтобы ты за него заступился, и грозилъ броситься въ воду.
Между тѣмъ Феликсъ вышелъ на порогъ комнаты. Онъ видѣлъ сбоку, какъ его дядя безсознательно теребилъ свою бороду и такъ внимательно разсматривалъ сушившіеся на жердяхъ попоны и мѣшки, что, казалось, почти не слыхалъ словъ сестры.
-- Пустяки, прервалъ онъ ее: -- кто такъ говоритъ, тотъ этого не сдѣлаетъ.-- Онъ приблизилъ стаканъ подъ кранъ и залпомъ выпилъ холодную воду.-- Впрочемъ, я поговорю объ этомъ съ барономъ. Его-бы слѣдовало осадить; онъ слишкомъ далеко заходитъ въ своемъ дѣтскомъ бѣшенствѣ, прибавилъ онъ, ставя пустой стаканъ на мѣсто. Совѣтникъ вытеръ себѣ носовымъ платкомъ лицо, какъ будто оно было покрыто потомъ.
-- Въ этомъ и будетъ состоять оправданіе, котораго желаетъ Адамъ. Онъ проситъ только, чтобы ты, съ своей стороны, объяснилъ это странное совпаденіе, сказалъ, подходя, Феликсъ.
Дядя быстро повернулся. Его большіе голубовато-сѣрые глаза, въ которыхъ свѣтился характеръ человѣка, никогда не сбивавшагося съ своей дороги, смотрѣли всегда проницательно въ чужое лицо; но могли также глядѣть изъ подлобья, какъ двѣ сверкающія искры. Этотъ взглядъ смѣрялъ изящный костюмъ стоявшаго на порогѣ племянника и перешелъ на собственное порыжѣвшее пальто, служившее ему обычной одеждой.
Замѣчаніе молодого человѣка осталось безъ отвѣта. Совѣтникъ, саркастически улыбаясь, обмахнулъ носовымъ платкомъ угольную пыль съ платья и сапоговъ, и показывая головой на Феликса, насмѣшливо замѣтилъ сестрѣ:
-- Посмотри-ка, твой сынокъ, что твоя модная картинка: чистъ и аккуратенъ, прямо съ иголочки. Какъ-же ты въ этомъ сюртучкѣ отправишься въ копи?
-- Онъ не для этого и сдѣланъ, дядя. Что мнѣ за дѣло до твоихъ копей, возразилъ Феликсъ, скрывая обиду подъ улыбкою.
-- Какъ, ты такъ быстро и спокойно примиряешься съ перемѣною твоей судьбы? Посмотри, сестра, я тебѣ нѣсколько разъ говорилъ, что эти идеальныя головы гораздо богаче насъ. Онѣ спокойно отказываются отъ сотенъ тысячъ, какъ будто-бы это простой булыжникъ. Да, мой маленькій Викторъ сыгралъ съ тобою плохую шутку. Вѣдь Монастырскій дворъ -- не бездѣлица.
Молодой человѣкъ былъ очень чутокъ къ малѣйшимъ интонаціямъ голоса дяди. Теперь онъ слышалъ въ немъ дикое торжество, вызванное сознаніемъ, что у него есть настоящій наслѣдникъ,-- злорадство и насмѣшливое поддразниваніе.
-- Слава Богу! Я не завистливъ, и отъ души желаю, чтобы ребенокъ выросъ тебѣ на радость,-- сказалъ спокойно Феликсъ и его открытое лицо выражало то, что онъ говорилъ. Но если ты думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и богатству, то ошибаешься. Я никогда такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.
-- У тебя есть долги? строго спросилъ совѣтникъ, подходя къ племяннику.
Молодой человѣкъ гордо закинулъ голову и сдѣлалъ отрицательный жестъ.
-- Ну, такъ зачѣмъ-же? Развѣ мать тебѣ мало даетъ? Или тебѣ хочется купить побольше такихъ бездѣлушекъ, какъ эти,-- сказалъ онъ, подходя къ племяннику и разсматривая его брелоки. Онъ замѣтилъ между ними маленькій медальонъ съ блестящими камушками.-- Э, чортъ побери! Камешки-то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза!-- закричалъ онъ въ кухню.
Маіорша сняла свой синій кухонный передникъ, повѣсила его на гвоздь и, не спѣша, подошла къ нимъ.
-- Я никогда не покупаю этихъ модныхъ игрушекъ,-- сказала она, бросивъ испытующій взглядъ на драгоцѣнную бездѣлушку. Потомъ стала пристально смотрѣть на зарумянившееся лицо сына, какъ-бы желая узнать его тайну.-- Отъ кого этотъ медальонъ? спросила она.
-- Отъ дѣвушки.
-- У молодыхъ дѣвушекъ, мой другъ, рѣдко такъ много денегъ, чтобы дарить подобныя вещи,-- замѣтилъ совѣтникъ, съ наслажденіемъ любуясь игрою камней. Я знаю, отъ кого этотъ драгоцѣнный подарокъ: отъ твоего стараго друга, баронессы Лео, въ Берлинѣ, и въ немъ хранится почтенный сѣдой локонъ, не правда-ли?
-- Нѣтъ, дядя! Блестящій, каштановый,-- отвѣтилъ быстро молодой человѣкъ, какъ будто ему была непріятна всякая ошибка по этому поводу. Гордая, счастливая улыбка освѣтила его лицо. Но скоро у него замерло дыханіе: безъ всякой подготовки дѣло близилось къ развязкѣ, и передъ нимъ стояли два желѣзные человѣка. Онъ читалъ сарказмъ въ лицѣ одного и досаду въ лицѣ другой. Никогда еще Феликсу не приходилось выступать такъ открыто противъ этихъ двухъ столбовъ семейства Вольфрамовъ.
-- Я желала-бы знать имя этой дѣвушки, лаконически и спокойно спросила мать, такимъ-же тономъ, какимъ когда-то освѣдомлялась о имени мальчиковъ, въ обществѣ которыхъ находила своего сына. Проницательнымъ взоромъ она читала на лицѣ юноши мучительную борьбу и это заставило ее быть еще строже.
-- Мама, будь добра! умолялъ юноша. Онъ схватилъ ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. Не торопи меня!
-- Нѣтъ, прервала она сына и вырвала у него руки. Ты знаешь, я привыкла всякія недоразумѣнія между нами разъяснять немедленно, а это, кажется, весьма серьезное недоразумѣніе. Неужели ты не знаешь, что я всю ночь буду мучиться, думая объ опасности, которая тебѣ, повидимому, угрожаетъ. Я хочу знать имя!
Большіе голубые глаза молодого человѣка вспыхнули чувствомъ оскорбленія, но онъ молчалъ, теръ себѣ лобъ, какъ-бы собираясь съ мыслями, и съ волненіемъ отбрасывалъ свои пепельные кудри.
-- О, да ты герой! замѣтилъ совѣтникъ, съ грубой ироніей. Ты поступаешь такъ, какъ будто-бы вся твоя жизнь въ каштановомъ локонѣ. Да, она не нищая, если можетъ дарить брилліанты. Но что касается ея имени и происхожденія -- вотъ тутъ-то и загвоздка! Не правда-ли? Ты имѣешь причины скрывать ея родню, ты стыдишься ея?
-- Стыжусь?! Я стыжусь моей Люси! вырвалось у молодого человѣка, и все его самообладаніе пропало. Люси Фурнье! спросите о ней въ Берлинѣ и вы услышите, что вся аристократическая молодежь у ея ногъ, что она могла выйти за любого графа, еслибы не предпочла принадлежать мнѣ. Я знаю, что тропическій цвѣтокъ не годится для нѣмецкаго огорода; знаю, что все, такъ или иначе связанное съ искусствомъ, презирается на Монастырскомъ дворѣ. Я долженъ бороться съ глубокими предразсудками, и это смутило меня на минуту; но только потому, что въ первый моментъ удивленія съ вашей стороны я боялся оскорбительнаго слова о любимой мною дѣвушкѣ; а этого я не могъ-бы вынести.
Онъ глубоко вздохнулъ и посмотрѣлъ прямо и смѣло въ лицо своей матери, которая оперлась на столъ, блѣдная и неподвижная, какъ мраморное изваяніе.
-- Мать Люси -- знаменитая женщина, прибавилъ онъ коротко и рѣшительно.
-- Вотъ какъ! протянулъ совѣтникъ. А отецъ? онъ тоже знаменитъ?
-- Ея родители живутъ врозь -- "какъ мои", хотѣлъ онъ прибавить; но свирѣпый взглядъ матери заставилъ его проглотить послѣднее слово. Мадамъ Фурнье -- баллерина.
-- Полно, пожалуйста! Скажи прямо, по-нѣмецки -- танцовщица, которая ежедневно, въ коротенькой юбочкѣ и съ голой грудью, пляшетъ на подмосткахъ! Брръ! И это будетъ его теща, Тереза! сказалъ онъ съ громкимъ саркастическимъ хохотомъ.-- Слышишь, сестра? Помнишь, я предсказывалъ тебѣ двадцать пять лѣтъ назадъ, что неосторожный твой бракъ ты искупишь на дѣтяхъ? Это его кровь, легкая солдатская кровь. Истребишь-ли ты въ немъ эти плевелы?
-- Сдѣлать этого не берусь, отвѣтила она глухо:-- но легкій товаръ, который онъ хочетъ мнѣ навязать, я выброшу изъ нашего дома, въ этомъ ты можешь быть увѣренъ.
Шумъ въ кухнѣ заставилъ ихъ замолчать. Служанка вошла съ корзиною шпината и приготовлялась чистить его на кухонномъ столѣ. Маіорша выслала дѣвушку изъ кухни, заперла на задвижку дверь, ведущую на дворъ и вернулась на прежнее мѣсто.
Сердце молодого человѣка сильно забилось, когда мать, въ длинномъ траурномъ платьѣ и съ блѣднымъ лицомъ, быстро приближалась къ нему, чтобы покончить все однимъ ударомъ. Безсознательно онъ схватился за медальонъ.
При этомъ движеніи холодная улыбка скользнула по губамъ матери.
-- Не безпокойся! Я не дотронусь до этого постыднаго подарка своими честными руками. Всякій знаетъ, какъ добываются танцовщицами брилліанты. Ты будешь такъ благоразуменъ, что самъ его снимешь, по моему приказанію. Иначе, послѣ горькихъ опытовъ, наступитъ часъ, когда ты самъ кинешь его съ отвращеніемъ.
-- Никогда! воскликнулъ Феликсъ съ горькимъ и вмѣстѣ торжественнымъ смѣхомъ. Онъ снялъ медальонъ и горячо прижималъ его къ губамъ.
-- Это сумасшествіе! съ бѣшенствомъ прошипѣлъ совѣтникъ.
-- Сумасшествіе! повторилъ совѣтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ итакъ нѣжно прижалъ его къ груди, какъ-будто обнималъ любимую дѣвушку.-- Какъ тебѣ нестыдно давать такія театральныя представленія передъ нами, серьезными людьми? Вообще я не понимаю, откуда у тебя берется смѣлость -- здѣсь, на монастырскомъ дворѣ, передъ твоей почтенной семьей, упоминать о такой связи, о которой молодые люди хорошихъ фамилій никогда не заикаются.
-- Дядя! крикнулъ молодой человѣкъ, не владѣя собою.
-- Господинъ референдарь! холодно отвѣтилъ совѣтникъ. Онъ скрестилъ руки и блестящими глазами насмѣшливо смотрѣлъ на пламенѣвшее гнѣвомъ лицо племянника
-- Ты становишься смѣшнымъ съ твоимъ негодованіемъ, мой милый, сказала спокойно совѣтница и взяла сына за поднятую съ угрозой руку. Она снова овладѣла собой, и ни братъ, ни сынъ не могли бы замѣтить нервнаго огня въ ея взглядѣ.
-- Дядя правъ, надо имѣть много мужества, чтобы говорить съ нами о людяхъ подобнаго сорта.
-- Навѣрное не болѣе, чѣмъ сколько понадобится моей бѣдной Люси, чтобы признаться своимъ родителямъ въ любви ко мнѣ,-- жолчно прервалъ ее молодой человѣкъ. Мадамъ Фурнье живетъ въ Берлинѣ, какъ княгиня. Старая ея мать изъ знатной, хотя и обѣднѣвшей семьи, принимаетъ въ своемъ салонѣ все высшее общество города. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ можетъ тебѣ подтвердить, что мы оба въ этомъ обществѣ играли весьма незамѣтную роль. Люси уже съ годъ служитъ душою и идоломъ этого кружка. Она еще прекраснѣе своей матери и не менѣе ея талантлива. Для ея матери и бабушки она -- восходящая звѣзда.
-- Отчего ты ничего не скажешь о роли, которую играютъ жены посѣтителей салона мадамъ Фурнье,-- прервала описаніе мать коротко и ядовито.
Ея сынъ испуганно замолчалъ и опустилъ глаза.
-- Большинство этихъ мужчинъ не женаты.
-- А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ, дома? спросила она съ невыразимой злобой и презрѣніемъ. Ты очень ошибаешься, думая прельстить меня блескомъ гостинной танцовщицы. Я знаю, какая грязь скрывается за размалеванными кулисами, и это знаніе досталось мнѣ слишкомъ дорого.
Яркій свѣтъ, брошенный этими словами на дѣтскія воспоминанія Феликса, испугалъ его. Онъ понялъ теперь многія сцены, происходившія въ домѣ родителей, въ Кенигсбергѣ. Онъ понялъ, почему его мать, замаскированная и закутанная, поздно уходила отъ его кровати. Она тайно слѣдила за его отцомъ. Это сознаніе отняло у него послѣднюю надежду. Приходилось бороться не только противъ мѣщанскихъ предразсудковъ: теперь, съ желѣзною непреклонностью, передъ нимъ стояла замужняя женщина -- его мать, права которой были оскорблены этого сорта людьми. Имъ овладѣло отчаяніе.
-- Я не буду и не смѣю опровергать твоего строгаго приговора, потому что не знаю, что довелось тебѣ испытать,-- возразилъ Феликсъ, стараясь сохранить спокойствіе. Я раздѣляю твое мнѣніе о танцовщицахъ; но клянусь, что въ домѣ Фурнье нѣтъ и тѣни чего-нибудь предосудительнаго. Я бы желалъ жениться прежде, чѣмъ моя невѣста поступитъ на театральные подмостки. За этимъ-то я и пріѣхалъ сюда. Люси еще не поступила на сцену, хотя ее и считаютъ уже прекрасной артисткой. Мадамъ Фурнье, слава которой начинаетъ меркнуть, сама ее учила. Она вѣритъ въ блестящую артистическую будущность своей дочери и отклонила предложеніе графа Л., который искалъ руки ея. Люси должна въ скоромъ времени выступить на сцену и это необходимо предупредить.
-- Дѣвушка любитъ танцовать?
-- Да, любитъ страстно. Но эту страсть, свою будущую славу и блескъ, она приноситъ въ жертву мнѣ. Изъ этого ты можешь видѣть, мама, какъ она меня любитъ.
Въ его голосѣ зазвучали нѣжныя ноты.
Маіорша насмѣшливо кивнула головой.
-- А разсчетливая матушка въ Берлинѣ, я вижу, и не догадывается объ вашихъ радужныхъ планахъ, замѣтилъ совѣтникъ.
-- Нѣтъ! отвѣчалъ Феликсъ тихо.-- Я, какъ честный человѣкъ, долженъ рѣшить, что я могу предложить мадамъ Фурнье, въ сравненіи съ другими претендентами.
-- Ну, тутъ, кажется, нечего долго раздумывать. Твое жалованье, какъ рефендаря, не трудно сосчитать. Его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурнье.
Пламенемъ негодованія и злобы вспыхнуло лицо молодого человѣка, но онъ все еще сдерживался.
-- Я рѣшилъ бросить государственную службу и открыть здѣсь въ городѣ нотаріальную контору.
Въ эту минуту тяжелая рука матери легла на его плечо. Никогда мать не говорила съ нимъ такимъ неумолимымъ и строгимъ голосомъ, какъ теперь.
-- Опомнись, Феликсъ! сказала она.-- Ты говоришь, точно въ лихорадочномъ бреду. Чтобы разсѣять туманъ въ твоей головѣ, я научу тебя, что сказать этой мадамъ Фурнье, которая живетъ, какъ княгиня и отказываетъ богатымъ женихамъ дочери, разсчитывая на милліоны отъ ея балетныхъ прыжковъ. Ты долженъ сказать: у меня нѣтъ ни карьеры, ни рубля собственныхъ денегъ. Мнѣ суждено жить трудомъ. Ваша избалованная дочь должна будетъ подвязать кухонный передникъ, штопать старое бѣлье; ея таланты заглохнутъ, въ гостинной нотаріуса не будутъ толпиться аристократы, а моя мать никогда не пуститъ ее къ себѣ на глаза.
-- О, мама! воскликнулъ молодой человѣкъ.
-- Милый мой, продолжала она, не обращая вниманія на его крикъ, полный боли и муки:-- ты желалъ быть богатымъ, очень богатымъ! Я это понимаю: чтобы содержать княжескій домъ, нужно много денегъ. Ты думаешь, что тебѣ поможетъ богатство твоей матери? Ты не ошибаешься. Но это богатство скоплено по грошамъ честнымъ трудомъ семейства, работавшаго въ продолженіи трехъ столѣтій. Вотъ что я тебѣ скажу -- она при этомъ подняла правую руку и высокая фигура ея казалась еще выше,-- чѣмъ отдать состояніе моей семьи на расхищеніе развратнаго театральнаго сброда, я скорѣе возвращу его до послѣдняго гроша семейству Вольфрамъ. Такъ это и знай.
-- Это твое послѣднее рѣшеніе, мама? спросилъ сынъ съ побѣлѣвшими губами и потухшимъ взоромъ.
-- Мое послѣднее рѣшеніе. Выбрось эту дѣвушку изъ головы. Ты долженъ это сдѣлать, говорю тебѣ разъ навсегда. Я желаю тебѣ только добра и счастья, и впослѣдствіи ты меня поблагодаришь за это.
-- За разрушенное счастье не благодарятъ! воскликнулъ Феликсъ. Его голосъ крѣпчалъ все болѣе и болѣе и перешелъ наконецъ въ громкій вопль негодованія. Брось свои деньги въ люльку Вольфрама -- это твое наслѣдство и ты можешь съ нимъ поступать, какъ тебѣ заблагоразсудится. Но въ такомъ случаѣ ты теряешь всякое право вмѣшиваться въ мои личныя дѣла. Ты всегда поступала со мною эгоистически, какъ будто я вещь безъ крови и плоти, кусокъ воску, изъ котораго, по произволу, ты можешь лѣпить всякія фигуры во вкусѣ семейства Вольфрамовъ. Ты уже разъ перевернула мою судьбу вверхъ дномъ, и это я называю непростительной кражей. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ идти за тобою, куда-бы меня ни повели; теперь-же я имѣю собственную волю и не позволю во второй разъ такъ безчеловѣчно обобрать себя.
Она бросилась было къ двери, но остановилась съ поднятыми руками и смотрѣла на сына съ ужасомъ. На лбу совѣтника, отъ злости, жилы налились кровью. Онъ схватилъ молодого человѣка за руку и началъ трясти его изо всей силы.
-- Это что за рѣчи?! Ахъ, ты мальчишка! кто тебя обокралъ? Ты, голышъ! Потрудись объяснить, какъ это тебя обокрали?
-- У меня украли мой отцовскій домъ! воскликнулъ Феликсъ и вырвалъ руку у дяди.-- Когда отецъ умираетъ, то это ударъ судьбы, которому, по необходимости, нужно покориться. Но никто не имѣетъ права отторгать сына отъ отца. Они составляютъ одно цѣлое гораздо болѣе, чѣмъ мать съ сыномъ. А мой отецъ любилъ меня глубоко. Я еще теперь чувствую горячія объятія отца, храбраго и гордаго солдата, котораго потому только называли легкомысленнымъ, что онъ не былъ филистеромъ.
Онъ замолчалъ и глубоко вздохнулъ, какъ будто съ плечъ его свалилась гора, которую онъ носилъ съ дѣтства. Мать его при послѣднихъ словахъ вышла изъ комнаты. Онъ слышалъ, какъ ее длинное платье шуршало по каменному полу сѣней; видѣлъ, какъ отворилась стеклянная дверь, и она съ опущенною головою прошла по двору, отворила калитку и вошла въ садъ.
-- Блудный сынъ! пробормоталъ совѣтникъ, голосомъ, прерывающимся отъ злобы. Этого тебѣ мать никогда не проститъ. Убирайся поскорѣй изъ моего дома,-- для тебя здѣсь нѣтъ мѣста. Я не могу достаточно возблагодарить небо за то, что оно мнѣ послало сына, въ которомъ снова воскресаетъ poдъ Вольфрамовъ, и избавило меня отъ подкидыша кукушки!
Онъ вошелъ въ свою комнату, громко захлопнувъ дверь, а молодой человѣкъ молча взялъ со стола единственное отцовское наслѣдство -- серебрянный приборъ и вышелъ.
V.
Феликсъ, какъ въ чаду, отворилъ дверь и вышелъ на дворъ. Пробило шесть часовъ. Сѣни были полны женщинъ и дѣтей, которыя съ жестяными кружками ожидали вечерняго молока. Коровница принесла два ведра пѣнистаго молока и поставила ихъ на полъ. Она съ удивленіемъ увидѣла, что мѣсто за прилавкомъ еще пусто: это было въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ она служила на Монастырскомъ дворѣ. Даже въ день смерти и погребенія совѣтницы домоправительница появлялась аккуратно въ тотъ моментъ, когда приносили молоко.
Феликсъ быстро прошелъ черезъ толпу. Эта торговля была до такой степени ему противна, что онъ, въ часы продажи, всегда обходилъ сѣни по маленькой задней лѣстницѣ; сегодня же, ничего не замѣчая, онъ быстро взбѣжалъ въ послѣдній разъ по скрипучей лѣстницы вверхъ.
Маленькая дорожная сумка Феликса лежала на столѣ въ мезонинѣ. За ней-то онъ и шелъ. Предполагая съ ночнымъ поѣздомъ вернуться въ Берлинъ, онъ предъ отъѣздомъ хотѣлъ зайти въ Шиллингсгофъ, чтобы переговорить съ Арнольдомъ. Это были единственныя опредѣленныя мысли, выдѣлявшіяся изъ хаоса, который царилъ въ его разгоряченной головѣ. Планы будущаго затемнялись только-что пережитыми фактами. Третьяго дня онъ выѣхалъ изъ Берлина. Мадамъ Фурнье, ангажированная на это время въ Вѣну, извѣстила, что директоръ театра, повидимому, соглашается принять на сцену Люси. Это извѣстіе его ужасно испугало. Онъ сознавалъ, что съ поступленіемъ на сцену начнутся тріумфы Люси, и въ артисткѣ для него исчезнетъ невѣста. Она сама торопила его поскорѣе устроить свои дѣла и ѣхать въ Вѣну, чтобы лично переговорить съ ея матерью -- и все это рухнуло отъ одного удара. Медленно надѣлъ онъ на плечо свою сумку и уже собирался уйти, но на минуту остановился, прислушиваясь, не раздадутся ли въ сѣняхъ знакомые шаги. Онъ далъ себѣ слово никогда, болѣе не возвращаться на Монастырскій дворъ; но ему тяжело было уйти, не простившись въ послѣдній разъ съ матерью и не высказавъ ей сожалѣнія о своей горячности, хотя-бы она и отвѣтила ему презрительнымъ молчаніемъ.
На дворѣ стало невыносимо душно. Съ юга подымались темносѣрыя грозовыя облака. Медленно приближаясь, они шагъ за шагомъ поглощали свѣтъ: дома исчезали во мракѣ и ночь, казалось, наступила ранѣе обыкновеннаго.
Внизу на дворѣ все смолкло. Ворота были заперты, калитка перестала скрипѣть, когда послѣдній покупщикъ покинулъ Монастырскій дворъ, бережно неся свой горшокъ съ молокомъ. Курятникъ былъ запертъ, павлины и индѣйскіе пѣтухи усѣлись на жердяхъ подъ низкою крышею и только у колодца летало нѣсколько запоздалыхъ голубей.
Въ каштановой аллеѣ Шиллингсгофа также все стихло. Желѣзная мебель и пестрыя подушки были убраны. Деревья, съ своими неподвижными вершинами и правильными стволами, стояли подъ навѣсомъ свинцовыхъ тучъ, будто высѣченныя изъ темнаго камня. Чрезъ заросшую плющемъ стѣну доносился на Монастырскій дворъ запахъ цвѣтовъ.
Минута проходила за минутой, а Феликсъ, поджидая, продолжалъ ходить по комнатѣ Казалось, никогда не было такой тишины на Монастырскомъ дворѣ, какъ теперь, когда онъ съ біеніемъ сердца прислушивался къ малѣйшему шороху. Онъ опять подошелъ къ открытому окну и сталъ смотрѣть въ темноту. Вдругъ ему послышалось, будто кто-то прошелъ черезъ переднюю и сталъ подниматься по лѣстницѣ. Дверь отворилась и онъ почувствовалъ свѣжее дыханіе сквознаго вѣтра, но не повернулся, боясь встрѣтить разгнѣванное лицо матери. Сзади послышался легкій шорохъ, какъ будто отъ крыльевъ пролетѣвшей птички; до него вдругъ донесся тонкій ароматъ розъ; нѣжные пальчики закрыли его воспаленные глаза. Холодный испугъ оковалъ его съ головы до ногъ.-- Люси! пробормоталъ онъ задыхающимся голосомъ.
Вмигъ глаза Феликса освободились и предъ нимъ явилась невообразимо прелестная дѣвушка, которая, смѣясь, обняла его шею; изъ-за неплотно притворенной двери высматривало широкое добродушное лицо коровницы, проводившей къ нему гостью.
-- Люси! Что ты сдѣлала? воскликнулъ онъ внѣ себя.
Мягкія руки дѣвушки мгновенно соскользнули съ его плечъ и ея прелестное личико вытянулось отъ испуга. Она смотрѣла на него полуиспуганно, полусердито.
-- Что я сдѣлала? отвѣчала она, обиженно надувъ губки:-- убѣжала, вотъ что! Развѣ это такъ дурно?
Онъ замолчалъ и сталъ испуганно прислушиваться. Теперь онъ боялся прихода матери. Ему казалось, что его сокровище, его кумиръ попалъ въ медвѣжью берлогу.
-- Прошу тебя, не стой, какъ въ воду опущенный, сказала Люси, нетерпѣливо оправляя шляпу.-- Да, шутка не удалась, какъ вижу. Я думала, что это будетъ забавнѣе. Дѣлать нечего, я могу, милостивый государь, и уйти, если пришла не во время.
-- О, нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ молодой человѣкъ. Онъ прижалъ Люси къ груди и покрылъ ея нѣжное личико страстными поцѣлуями.
-- Довольно! сказала она,-- и смѣясь, ловко выскользнула изъ его рукъ. Она бросила шляпу и платокъ на столъ и поправила упавшій на грудь локонъ.-- Хорошо, теперь ты снова умница, мой милый, сказала она.-- Ахъ, еслибъ ты вчера былъ у насъ -- вотъ была кутерьма!.. ты себѣ и представить не можешь! Мама телеграфировала, что вывихнула ногу и не можетъ появиться на сцену, а театральная дирекція согласилась, чтобы я выступила, вмѣсто мамы, въ понедѣльникъ въ роли Жизели, и чтобы немедленно ѣхала. Я сидѣла на балконѣ и, вмѣстѣ съ какаду, лакомились изъ бонбоньерки, которую ты мнѣ принесъ. Вдругъ эта телеграмма, какъ бомба, обрушилась на наши головы. Горничныя, лакеи, даже кухонный персоналъ -- все взволновалось.-- Она закончила свой разсказъ короткимъ, звучнымъ смѣхомъ, и стала пристегивать часы, которые живымъ жестомъ выдернула изъ-за кушака.
-- Желала-бы я, чтобы ты въ этотъ моментъ посмотрѣлъ на бабушку,-- продолжала она. У нея опять ревматизмъ въ ногѣ и она сидитъ, прикованная къ креслу... Ты знаешь, она такая чопорная аристократка, и когда начнетъ говорить о своихъ знаменитыхъ предкахъ, давно сгнившихъ маркизахъ Ружероль, то мнѣ всегда становится страшно. Она снова пересчитала по пальцамъ всѣхъ Henris и Gastons, которые при этомъ, конечно, должны были перевернуться въ могилѣ, стучала здоровой ногой по ковру и говорила, что мама съ ума сошла, позволяя мнѣ, послѣднему отпрыску такой аристократической фамиліи, путешествовать одной, съ этой глупой горничной Миной. Что-жь? Она отчасти была права.-- Люси плутовски захохотала. Дорогіе браслеты звенѣли при каждомъ ея граціозномъ движеніи; серебристо-сѣрое шелковое платье шуршало каждой складкой и занесенный ею запахъ розъ заглушилъ ароматъ фіалокъ, разносившійся изъ шкафа съ бѣльемъ. Ея большіе каріе глаза быстро взглянули на молодаго человѣка. Феликсъ стоялъ, опершись рукою на столъ, въ нѣмомъ очарованіи. Совершенно забылъ онъ о своемъ опасномъ положеніи въ старомъ домѣ своей глубоко оскорбленной матери. Онъ видѣлъ передъ собою только молодое, живое, полное невыразимой граціи созданіе. Она прочитала глубокую нѣжность въ его взглядѣ и бросилась въ его объятія.