Марков Евгений Львович
Саратов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги "Россия в Средней Азии").

   

Евгений Львович МАРКОВ

САРАТОВ

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   К вечеру стало сильно свежеть; дождь, ветер и надвигавшаяся темнота согнали всех с верхней террасы. Правый берег смутно мерещится сквозь эту серую мглу, будто хребет далеких гор. В охватившей нас темноте только мелькают временами мимо нас справа и слева, словно с угрозой заглядывая во внутренность нашего парохода, какие-то огромные огненные глаза, красные, зеленые, белые... Это фонари разного цвета, подвешенные на разной высоте, на мачтах проплывающих мимо пароходов и барж.
   А у нас в изящном салоне, обложенном красным деревом, с электрическими тюльпанами и бархатными креслами, -- так уютно, светло и весело. Собравшаяся публика беспечно болтает и играет кто во что умеет, в столовой аппетитно стучат ножи и звенит посуда, на блюдах дымятся только что пойманные живые стерлядки под грибками, отливает гранатом красное вино в стаканах, свежие газеты, нескончаемый чай... Совсем забываешь, что это не дом, не гостиная в каком-нибудь родном городе...
   Утром мы проснулись у Саратова. К удивлению моему, пароход стоял не за несколько верст от города, как этого я ожидал, начитавшись в газетах об обмелении Волги под Саратовом, а как раз у Саратовского берега. Впрочем, такое удобство Саратов испытывает только в весеннее половодье и вообще в большую воду; а летом пароходы далеко не доходят до городской пристани. Мы сидели за завтраком, с тем утренним юношеским аппетитом, который нападает даже на пожилых людей в здоровом и веселом безделье волжской прогулки, а пароход наш тоже завтракал по-своему, насасываясь из огромной черной баржи Нобеля густым черным супом нефтяных остатков, -- по-местному, "мазутом".
   Саратов довольно эффектен и обширен издали, смотрит серьезным торговым городом, достойным великой реки. Саратов -- опять-таки, белокаменный, как все русские и особенно Волжские города, и, как все эти города, ощетинился башнями многочисленных церквей. Немецкие, французские, итальянские города никогда не бывают белыми и яркими; напротив того, они всегда какого-нибудь темного колера. В них никогда не сверкают золотые купола, золотые кресты, так радующие глаз и душу в старинном русском городе. Но вдвойне сладостен этот родной вид белых стен и золотых маковок сердцу русского человека, скитавшегося так долго, как мы с женой, по чуждым землям среди чуждых пейзажей. Дома, однако, и тут, как везде по берегам Волги, насыпаны друг на друга без всякой примеси садов и зелени. От шумной пристани, полной пароходов, барж, лодок, контор, идут сначала громадные паровые крупчатки, составляющие торговую славу и силу Саратова, потом такая же громадная тюрьма -- чуть ли не лучший дом во всем Саратове, как это нередко бывает в наших провинциальных городах, -- потом красивый дом-дача Какурина, очень изящного стиля, среди сада, надвинувшегося на крутой берег Волги.
   Саратов, кроме того, что на берегу реки, еще у подножия горы; она прикрывает его с севера, так что он тянется по изволоку ее.
   "Бабушкин взвоз", по которому совершается этот подъем, не под силу не только бабушке, но иному дедушке, так что наш извозчик порядком взмылил своих лошадей, пока доставил нас благополучно на соборную площадь. Там уж настоящий большой город, даже попахивает чем-то повыше простого губернского. Городской сад "Липки" с фонтанами, ротондами, цветниками -- содержится отлично; тут же собор, тут же изящный дом Радищевского музея, который годился бы в любую столицу, и за ним очень недурное здание театра. Со-бор, впрочем, без стиля и без вкуса, как все постройки той эпохи русского искусства, когда родная старина намеренно забывалась, а обновленное национальное чувство еще не успело заговорить в образованном классе русского общества. Внутри -- какое-то пестрое вычурное рококо по сплошному золоченному фону, редко расположенные большие иконы, -- вообще не удавшаяся помесь русского с немецким или итальянским.
   Мы подробно осмотрели Радищевский музей, -- этот просвещенный и щедрый дар своему родному городу нашего известного художника-мариниста Боголюбова в память своего не менее известного деда Александра Николаевича Радищева. Вход роскошен и полон вкуса. Лестница из бронзированного чугуна, вылитая тут же в Саратове на заводе Черихина, ведет в целый ряд светлых и отлично отделанных зал, где собрано много прекрасных картин и этюдов самого Боголюбова, Бронникова и других художников. Меня особенно заняла великолепная вещь Бронникова -- "Больной у ворот католической обители". На мраморном балконе какого-то богатого монастыря, на берегу чудного голубого моря, где-нибудь в Амальфи или Сорренто, в знойном закате летнего вечера прохлаждаются жирные праздные патеры, добродушно посмеиваясь какому-то веселенькому рассказцу одного из своих товарищей, между тем как внизу, у ворот такой же сытый брат-привратник всячески старается усовестить глупых итальянских баб, притащивших так не вовремя умирающего больного причастить Святых Таин, -- не тревожить такими пустяками почтенных отцов, отдыхающих от дневных трудов... В музее, кроме картин, есть собрание китайских и японских вещей, приобретенных Боголюбовым во время своих путешествий, старинная французская и португальская мебель ХVI и XVII века, фарфор, хрусталь, некоторые исторические и, так сказать, биографические предметы, как, например, стол и кресло, на которых работал И.С. Тургенев, его рукописи и фотографии, есть и несколько подарков Августейших Особ нашей Царской Фамилии, при которой Боголюбов состоял одно время придворным художником. Несколько пустых еще зал ждут дальнейших приобретений будущего.
   Вообще музей осматривается с большим удовольствием и, при бедности в нашей губернской жизни всякого рода образовательных развлечений, несомненно должен приносить серьезную пользу.
   Нельзя не отнестись с глубоким сочувствием к прекрасному примеру Боголюбова -- дать такое благородное и разумное назначение собиравшимся в течение жизни сокровищам искусства и накопившимся денежным средствам.
   Дай Бог и другим нашим губернским городам побольше подражателей почтенному художнику!

*

   "Немецкая" улица -- не хуже любой улицы Москвы: множество магазинов, складов, всяких учреждений. Но большая часть официальных зданий на длиннейшей "Московской" улице. Там окружный суд, там судебная палата, дом губернатора и другие казенные места. Самая старинная часть города -- ближе к берегу Волги, там, где древнейшие храмы Саратова -- церковь Казанской Божией Матери и Троицкий собор. Казанская построена в 1605, а Троицкий -- в 1697 году. Впрочем, это год постройки теперешней каменной двух-ярусной церкви; в деревянном же виде Троицкий собор был основан еще в конце XVI века при Федоре Ивановиче, как мы прочли на медной доске собора. Внутри этих храмов нет ничего особенно замечательного, кроме старинных икон с громадными черными ликами, в серебряных окладах своеобразной работы того времени. Божия Матерь в бархатном сиянии, густо унизанном жемчугом и камнями, Иоанн Креститель с какими-то странными чешуйчатыми крыльями, Нерукотворенный Спас -- весь уже черный, как чернило, тоже в сиянии, осыпанном крупными драгоценными каменьями, -- вот все, что сохранилось от древности, да разве еще несокрушимые чугунные плиты пола, из которых до сих пор ни одна не дала ни одной трещины. Все остальное, очевидно, уже возобновлялось много раз и потеряло строгий и простой вид старины под бесхарактерною пестротой и безвкусною золотою отделкой более позднего времени. В Казанской церкви показали нам еще Евангелие Никона, но уже эпохи после исправления священных книг.
   В Саратове мы видели и несколько других церквей, таких же древних, судя по архитектуре, но все они не восходят далее, по-видимому, второй половины XVII века.
   Саратов основан был царем Федором Ивановичем около 1592 года и сначала стоял верстах в десяти от теперешнего города, на левом берегу Волги, у впадения в нее маленькой речки Саратовки, но, вероятно, вследствие постоянных нападений степных кочевников Заволжья был перенесен на высокий правый берег, где он теперь красуется.
   Показания старинных путешественников странным образом противоречат в этом отношении церковным сведениям, которые приведены выше. Так, например, Олеарий, плывший по Волге в Персию послом Голштинского двора при царе Михаиле Федоровиче, точно так же, как позднейший путешественник, голландец Стрюйс в 1668 году, видели Саратов еще на левом берегу укрепленным и довольно значительным городом. А судя по церковным записям в теперешнем Саратове, то есть Саратове правого берега, некоторые церкви были уже построены не только в 1605 году, но даже в конце XVI столетия.
   Нужно думать, что или церкви включили в счет своих лет те года, которые они простояли на левом берегу Волги до перенесения города под Соколову гору, или старый Саратов продолжал существовать некоторое время рядом с новым.
   При Петре Великом, судя по отзыву Корнеля де-Бруина, проехавшего по Волге в 1703 году, Саратов был уже без крепостных стен, с одними деревянными башнями, и, по уверению де-Бруина, татары и калмыки то и дело опустошали его.
   Когда на судне, в котором ехал этот путешественник, смертельно заболел один пассажир, в Саратове не нашлось ни одного лекаря помочь ему; это обстоятельство, столь обычное в старой Руси, до крайности удивило просвещенного голландца, и составило в его глазах самую нелестную репутацию нашему Саратову.
   Мы имели еще время поездить по магазинам красных товаров, где жена накупила в качестве волжских гостинцев здешней знаменитой сарпинки, поражающей своею дешевизною (по 14 и 18 коп. аршин) и хорошенькими узорами. Что касается до когда-то славной рыбной ловли Саратова, то она давно отошла в область преданий вместе со многим другим. "Поехать в Москву за песнями, в Саратов за рыбою", -- говорилась когда-то шутливая поговорка. Эта саратовская рыба только и осталась теперь что в поговорке, да разве на гербе Саратовской губернии, в котором Екатерина Вторая приказала поместить, на память потомству, три стерляди, должно быть, под пару тем трем куропаткам, которые летят до сих пор на гербе Курской губернии, но которых в этой губернии теперь так же мало, как рыбы в Саратове.
   Царицынская железная дорога перехватила всю рыбную торговлю Волжского низовья, точно так же как Баскунчакская железная дорога направила весь соленой вывоз сначала на Владимировку, а потом опять на тот же Царицын. Всего только несколько десятков лет, как Саратов был главным центром соленой торговли, волжским рынком неистощимого Эльтона. Солевозная дорога была устроена когда-то от озера Эльтона до Покровской слободы, что напротив Саратова на левом берегу Волги, шириною в 40 верст! Так что бесконечные обозы на волах, тянувшиеся с грузами соли от Эльтона к Волге, или за солью от Волги к Эльтону, могли без всяких хлопот кормить даровым кормом свой скот на этом привольном степном шляху. Впоследствии этот солевозный шлях был сужен в десятиверстную полосу...
   Вообще железные дороги, которые обратили иные наши города и местечки из ничтожества в крупные торговые центры, сослужили очень плохую службу Саратову, оттянув от него в разные другие волжские пристани те товары, которыми он некогда богател и славился. Теперь Саратов остался только при хлебе и скотоводстве. В этом отношении он еще служит важным рынком для степных местностей, к нему прилегающих и лежащих против него, по ту сторону Волги. Особенно большие дела он ворочает с пшеницею, крупчатою мукою, салом и кожами... Нужно надеяться, впрочем, что превращение разорительной Саратовско-Тамбовской железной дороги, прославившейся на всю Русь своею непостижимою убыточностью, в большую Рязанско-Уральскую линию, откроет для Саратова новую и очень широкую торговую будущность, как самого удобного посредника с Сибирью и Уралом, а впоследствии, чего доброго, с Ташкентом и Туркестаном.
   Эти ожидания тем основательнее, что в сущности Саратов представляет собою пристань Волги гораздо более удобную для снабжения, напр., рыбою или керосином Москвы и всего внутреннего района России, чем даже Царицын, по крайней мере, в летнее полугодие, так как удлинение дешевого водного пути выгодно вознаграждается в нем более короткою железно-дорожною линиею. Впрочем, по-видимому, в настоящее время торговый люд начинает сознавать это преимущество Саратова, и рыбные грузы из Астрахани на Саратов начинают заметно теперь увеличиваться, не говоря уже о рыбе уральской, которая постоянно шла на Саратов.
   Покровская слобода, о которой я сейчас говорил, смотрит настоящим городом; нам видно с парохода 5 церквей и много каменных домов, хотя слобода сильно заслонена от реки береговыми рощицами. В Покровской слободе всякие оффициальные учреждения и власти, так что и в этом отношении она не уступает уездному городу. Слобода эта, расположенная немного ниже устья речки Саратовки, зародилась сама собою, еще исстари, на месте бывшего калмыцкого кочевья, воспоминание о котором, вероятно, сохранилось в названии "Поганого поля", которым местные жители окрестили примыкающую к слободе часть степи. Здесь селились бурлаки-солевозы, занимавшиеся доставкою на Волгу эльтонской соли; соль создала, соль и обогатила эту слободу. В мрачную эпоху Пугачевщины, когда даже такие города как Саратов без боя отворяли ворота мятежникам, Покровская слобода прославилась тем, что атаман (то есть староста) ее солевозов, по прозванью Кобзарь, отказался признать власть самозванца и был повешен за это Пугачевым.
   Покровская слобода -- уже в Новоузенском уезде Самарской губернии, которая захватила весь этот левый берег Волги, начинаясь едва не против Камышина и кончаясь почти что против Тетюшей, Казанской губернии, в ближайшем соседстве с развалинами древних Булгар, так что она тянется не только рядом с Саратовской, но и рядом с Симбирскою губернией, прилегающими к правому берегу Волги. Местность у обоих берегов Волги около Саратова и выше довольно высокая. Все низменные острова, заросшие тальником и красною лозою, везде лески и рощицы; но в то время как левый берег ничем не нарушает своего степного характера, на правом виднеются засеянные поля, села с белыми храмами, весь тот знакомый глазу и родной сердцу русский пейзаж, который чувствуется особенно живо после нескольких месяцев азиатского странствования.
   Пользуясь коротким затишьем, громоздкие беляны, высокие как трехдечные корабли, тихо передвигаются вперед, послушно следуя, будто вереница нагруженных верблюдов за своим лаучем на маленьком ослике, -- за направляющею их передовой лодочкой, в то время как сзади, в виде хвостов этих водяных чудовищ, ползут по дну реки тяжелые чугунные бабки на цепях...

*

   Березники -- такое же большое гнездо серых тесовых крыш, тесно наваленных друг на друга, как и другие волжские села, и так же, как они, издалека видно на своем обрывистом береговом мысу, увенчанном высокою колокольнею. А против Березников, -- столица здешнего немецкого края, -- город Баронск, он же Екатериненштадт. С парохода нам видны две немецкие церкви необычайного на Руси готического стиля и одна православная церковь, хорошие большие дома под железными крышами, дымящие трубы заводов... А берег сплошь уставлен стоящими в несколько рядов высокими многоярусными амбарами для ссыпки хлеба, издали похожими на элеваторы или крупчатные мельницы. Я думаю, тут их не менее полутораста, словно каждый мало-мальски зажиточный обитатель этого немецкого городка имеет на берегу свою особую ссыпку хлеба. Немецкая цивилизация сказывается еще и в том, что множество извозчиков с экипажами толпится на берегу в ожидании посетителей. Пристаней тут несколько, как и везде по Волге; каждое пароходное общество имеет свою; только пристани эти, вследствие мелководья левого берега, посредине реки, и от них необходимо переправляться в Баронск на лодках. Это воздержало нас от желанья полюбоваться на правильно расположенные чистенькие улицы и садики германского городка и на воздвигнутый среди него в 1840 году бронзовый монумент Императрице Екатерине Второй, основательнице немецких колоний Саратова и Самары.
   За Екатериненштадтом до самого Вольска раскинулось немецкое царство; оно представляет собою отрадный оазис по хозяйственному благоустройству и удобству. Тут чуть не все имена швейцарских кантонов: и Унтервальден, и Люцерн, и Цуг, и Золотурн, и Цюрих, и Базель, и Гларус, и Шафгаузен... A кроме того, много и всяких других немецких имен. Всех колоний около 15, если не ошибаюсь, и все они выстроены вдоль берега Волги, отступив от него настолько, чтобы полая вода не могла разрушать их. В каждой колонии непременно церковь с высокою колокольнею, то в русском вкусе, то с обычным готическим шпилем. Эти церкви и колокольни так часто мелькают в глазах, что кажется будто все время проезжаешь одним сплошным, прекрасно построенным иностранным городом, полным церквей, что тянется на многие версты вверх по течению Волги. Моему русскому самолюбию не на шутку делается досадно, что иностранцы так наглядно доказывают нашу неумелость, наше относительное варварство, устроившись у нас же на Волге так хорошо и прилично, как мы не смеем и думать. Поневоле приходит в голову, что попади в руки иностранцев Волга со всеми ее богатствами, они б показали нам, что можно сделать из нее.
   Колонисты-немцы тоже пережили в свое время тяжкие годины после первого поселения своего; они чуть не ежедневно страдали от грабежей калмыков, башкиров, киргизов и должны были с оружием в руках убирать свою жатву или косить сено, зорко сторожа с высоты своих колоколен приближение степных хищников, и высылая караулы на окрестные курганы. Но их немецкая настойчивость и терпение победили все, и когда в крае воцарилось полное спокойствие, колонисты оказались самым богатым, самым промышленным и самым хозяйственным элементом местного населения. Они ввели здесь обширные посевы табаку, горчицы и разных других выгодных растений, завели всякие заводы и фабрики, сильнейшим образом подняли садоводство, скотоводство, земледелие.
   Правда, правительство наше принесло с своей стороны огромные жертвы для устройства благосостояния колонистов, а нужно сказать правду, что никто еще не делал опыта, чего бы мог достичь наш русский крестьянин при тех льготах и пособиях, которые были даны здесь немцам. Они получили безвозвратно значительные суммы на переселение из Германии, им были даны при первом устройстве целые капиталы взаймы на очень легких условиях; десятки тысяч казенных рублей были употреблены на одну только покупку леса для их домов; 30 лет они не платили никаких податей и не исполняли никаких натуральных повинностей; получив по 20 десятин плодородной земли на каждую душу, выговорили себе право беспошлинной торговли, свободного рыбного и звериного промысла, свободного курения пива, и даже могли привезти с собою из Германии без таможенного осмотра множество товаров для продажи. Не раз прощали им, кроме того, миллионные недоимки их долга казне.
   В начала царствования Императора Александра I правительство ежегодно тратило до 21/2 миллионов рублей на устройство быта колонистов, управление которыми было совсем изъято из ведения нашей полиции и судов, -- этого бича русского простонародья того времени, -- и поручено было особому главному судье и особой конторе, державшимся совсем иных приемов администрации, чем земские суды и заседатели прискорбной памяти.
   Во всяком случае, нельзя не порадоваться, что в настоящее время подобные огромные затраты на водворение среди нас иностранцев уже вышли из моды и, по-видимому, не повторятся больше, так как дай Бог, чтобы русской казны хватало на покровительство хотя бы одному русскому народному хозяйству...
   
   *
   
   А правый берег Волги делается все круче, все выше, все лесистее, по мере приближения к Вольску. Это начались "Змеевы горы", гребни которых местами поднимаются футов на 500. Тут поселений мало: Белогродня, Воскресенское, Рыбное, -- вот все, что увидели мы с своего парохода. Курчавые шапки гор и живописные лесные долинки очень эффектно оттеняют собою эти однообразные кучи серых домиков в три окна без садов и огородов. Рыбное тянется особенно долго, на целые версты; должно быть, село это и вправду не на шутку занимается рыбой, потому что просторная отмель его берега вся усеяна, будто раковинами больших устриц, рыбачьими лодками, вытянутыми из воды. Судя, впрочем, по темному фону сплошных лесов, по-видимому, и разбойничеству был здесь в свое время полный простор.
   К Вольску подъезжаешь как к крупному городу. В окрестностях его -- и хорошенькие дачи в лесу, и трубы заводов. Мы остановились около него еще засветло. Признаюсь, я никогда не подозревал, чтобы Вольск или, правильнее, Волгск, город Волги, был такой красивый и обширный город. Он навзрез насыпал собою широкий живописный амфитеатр меловых гор, но не уместился и в этой просторной чаше, а растекся оттуда своими частыми домиками и пригородными садиками по крутым обрывам Волжского берега, начиная чуть не от самого Рыбного, и взобрался в глубь окружающих его гор, очень эффектно освещенный огнями заходившего солнца, со своим огромным собором, воздвигнутым среди полчища низеньких домиков, как стяг среди боевой дружины. В Вольске, говорят, под 40.000 жителей, есть гимназия, типография, много фабрик и большая торговля, хотя он сделан городом всего в конце XVIII столетия, в эпоху создания Екатериною наместничеств и новых городов. Прежде это была дворцовая рыбная слобода Малыковка, прославленная в местных легендах тем, что здесь волостной сотник Василий Кулик убил некогда громадного змея-полоза, аршин 12-ти в длину, беспощадно пожиравшего стада волжских жителей. По крайней мере, так рассказывал мне один из бородатых туземных спутников моих, у которого я расспрашивал, сидя на верхней террасе парохода, про места, где мы проезжали...
   -- А знаете, батюшка, кто поднял эту деревушку из ее ничтожества? -- загадочно спросил он меня. -- Кто обратил ее в такой большой город?
   -- Кто такой? не знаю...
   -- Мужичок же простой, сельский писарь здешний, Злобин прозывался, хотя человек уж совсем незлобивый был... Давно это было, при Екатерине II еще. Он и первым головой в Вольске ходил, и большую потом силу забрал, самой царице был известен, по всей России откупа винные держал, озеро Эльтонское у казны снимал, да дюже много захватил разом, не хватило пороху -- разорился! Свои ж землячки и подвели, доверился им по доброте своего сердца, а они растащили у него все... Теперь и праха не осталось от миллионов его... Теперь тут другие болыше тузы ворочают, -- слыхали, небось? в Москве и в Астрахани, и в Нижнем, и по Волге всей гремят: Сапожниковы. Тут их гнездо самое. Дома какие, сады! Немного разве не десять тысяч в год за сад один съемщики московские платят... Амбаров у них тут сколько, мельниц! Купцы уж на что капитальные! Церквей сколько на свой счет понастроили!..
   -- Что ж, больше хлебом здесь торгуют?..
   -- Разумеется, хлебом; пшеницей особливо. Видели вон, как подъезжали мы к городу, ссыпок сколько понастроено?.. Салом тоже здоровая торговля идет, свечу стеариновую здесь работают... Садов потом много яблочных, и дорогие даже сады есть, обширные... Кругом города все фруктовые сады, всякий тут ими занимается, потому -- выгодно; да и грунт земли, способный -- известочка. Тут ведь у города страсть сколько земли, -- кажись, не сорок ли тысяч десятин? У Москвы столько нет, потому что прежде слобода была мужицкая, вот и захватили себе в старину земли, сколько душеньке их хотелось, не меривши.
   
   *
   
   Молодой месяц еле только показался своим бледным рогом и сейчас же ушел за темные силуэты леса. Небо вызвездило как-то лихорадочно-ярко, и после заката солнца сделалось холодно до нестерпимости.
   В салонах наших даже протопили не на шутку, потому что все дамы перепростудились за одну зорю. В газетах мы прочли, что в Твери эти дни навалило снега на 2 вершка. В Петербурге тоже снег, и даже в Москве 26-го мая выпал небольшой снежок и стоят сильные ночные морозы. Вот тебе и возвратились на Русь! Потянула на нас после туркестанских жаров родным сивером родная землица-матушка!
   В глубокую ночь пронесся навстречу нам, глухо гудя машинами и колесами, ярко освещенный электрическими лампами во всех своих многочисленных окнах громадный двух-ярусный американский пароход, казавшийся от отражения в воде четырех-ярусным. Он промелькнул мимо нас неожиданно и быстро, как видение, и понесся будить дальше сонные воды и сонные берега Волги.
   Мы со своим пароходом, должно быть, тоже кажемся жителям берега фантастическим огненным видением, прорезающим темноту ночи четырьмя рядами несущихся впереди огненных глаз...
   
   *
   
   Мы еще не спали, когда пароход наш остановился у пристани села Балакова. Это одно из самых больших торговых местечек Волги, давно ожидающих своего обращения в город, вместе с Покровским и Дубовкой.
   Балаково уже не на правом, Саратовском, а на левом, Самарском, берегу Волги, и после Самары самая важная хлебная пристань губернии. Ссыпок и амбаров тут многие сотни. Видны большие городские дома, много судов на пристани; но кроме хлеба и сала, обычных предметов вывоза волжских пристаней, здесь еще крупная лесная торговля. Балаково снабжает всевозможным лесным товаром верховых притоков Волги безлесные степные уезды Самарской губернии -- Николаевский и Новоузенский, лежащие по соседству с ним. Балаково, как и Вольск, как и Хвалынск, который будет сейчас же за Балаковым, -- гнезда раскольников-староверов. Им эти города обязаны своим богатством, своею торговлей и промышленною предприимчивостью. Рассадником здешнего раскола издавна служила река Большой Иргиз, протекающая несколько сот верст по Николаевскому уезду и впадающая в Волгу несколько ниже Балакова, почти как раз напротив Вольска; она вся была покрыта когда-то раскольничьими скитами. Сам теперешний уездный город Николаевск не что иное, как раскольничья слобода Мечетное, построенная на Иргизе первыми выходцами-раскольниками еще в начале царствования императрицы Екатерины II.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru