Марков Евгений Львович
Самарская лука

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги "Россия в Средней Азии").

   

Евгений Львович МАРКОВ

САМАРСКАЯ ЛУКА

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   Хвалынск, последний город Саратовской губернии, так печально прославившийся в недавние дни своими холерными буйствами, мы проехали в 3 часа ночи и, конечно, проспали, без малейшего на то неудовольствия с нашей стороны.
   Когда же мы вышли утром на верхнюю террасу, мы уже проплывали справа берегами Симбирской губернии и готовились подходить к Сызрани. Утро стояло такое же ясное и такое же холодное, как и прошедшая ночь. На пристанях народ был в полушубках, а дамы в ротондах, несмотря на 29-е мая.
   Подъезд к Сызрани очень оригинален. Его высокий собор давно уже дразнит нас, то и дело появляясь перед нашими глазами с какого-то скрытого от нас берега. Мы сначала подъезжали к этому собору, потом уезжали от него, потом опять вернулись к нему. А все дело в том, что Сызрань стоит на одном из "воложков" Волги, а не на коренном русле ее. Нас все время отделял от этого воложка длинный остров, который мы наконец миновали, и тогда только завернули назад, вниз по течению, чтобы добраться до Сызрани; но и тут дело не обошлось просто. Мы прошли пристань и город, потом как-то хитро перевернулись в узеньком воложке и пристали наконец к городу, носом прямо в Волгу. На Сызранской пристани то же, что везде -- суда, ссыпки, крупчатые заводы, ничего особенно интересного для досужего путешественника, чуждого торговых дел, хотя Сызрань была в XVII столетии довольно важною порубежною крепостью, очень выгодно защищенною с одной стороны пучинами Волги, с другой -- крутыми обрывами реки Сызрана и впадающей в нее Крымзы.
   Крепостных стен Сызрани давно уже нет, но часть города, где скучены старые церкви и еще более старая каменная башня, вместе с присутственными местами, до сих пор величается по привычке "Кремлем". Сызранская хлебная пристань всегда была известна по Волге, но с проведением к ней железных дорог через Моршанск и Ряжск, она соединилась прямыми путями со всеми внутренними и пограничными рынками России, и в то же время посредством Самаро-Оренбургской и Самаро-Златоустовской дорог вошла в непосредственные сношения с Заволжьем, Уралом и Сибирью. Такое завидное положение Сызрани в узле важных торговых путей, конечно, отозвалось на ее торговле в высшей степени благоприятно. Одно большое неудобство и несчастье для Сызрани -- это то, что ее "Сызранская волошка" или "воложек" доступна для пароходов только весною вскоре после полой воды, а летом делается слишком мелкою для судоходства. По этой причине и линия железной дороги прошла не через самый город, а немножко севернее его, и станция железной дороги была вы-строена в с. Батраках, в 10-ти верстах к востоку от Сызрани, уже на берегу коренной Волги.
   Батраки тянутся по крутому берегу длинною линией своих изб. У Батрацкой пристани стояло много судов, но наш пароход не счел почему-то нужным заходить в нее. Несколько лет тому назад в Батраках была учреждена для опыта единственная на Руси переселенческая контора, так как по Самаро-Оренбургской и Самаро-Уфимской линии происходило главное движение крестьян внутренних губерний, переселяющихся в Приуральские и Сибирские губернии и в степные области Туркестана, Тургайскую, Акмолинскую, Семиреченскую и другие. Предполагалось здесь сортировать партии и направлять их в местности, где действительно могли быть свободные для поселения и удобные земли. Но опыт, по-видимому, совершенно не удался. Средства конторы были слишком ничтожны для колоссального дела, которое она должна была регулировать, и самые взгляды правительства на цели и способы переселения не успели установиться настолько твердо, чтобы такое полезное и необходимое учреждение, как переселенческие конторы, -- могло достигнуть серьезного развития. Вместо открытия на ряду с Батрацкою на главных переселенческих трактах других подобных контор и снабжения их потребными средствами, эта единственная контора была скоро закрыта, и переселенческое дело, -- этот, быть может, важнейший и труднейший вопрос современной экономической жизни русского народа, -- осталось по-прежнему без правительственного руководства и помощи, к несомненному и трудно вознаградимому ущербу для будущности нашего крестьянства. В Батраках устроилась и другого рода новинка, -- чуть ли тоже не единственные в России асфальтовые заводы. Когда едешь близко от правого берега Волги, то в отвесных обвалах берега ясно видны черные слои извести, пропитанной горною смолою, чередующиеся с обыкновенною белою известью, мергелем и др. породами. Эти асфальтовые слои залегают очень близко к поверхности земли, так что добыча их должна быть совсем не затруднительна. Местные жители передавали мне, что Батрацкий асфальт чрезвычайно богат горючими смолистыми частями, сравнительно с европейским, что залежи его здесь неистощимы, и что требования на него ежедневно возрастают в громадных размерах, так что иностранного асфальта почти уже вовсе нет теперь на русских рынках, да и за границей батрацкий асфальт начинает понемногу соперничать с тамошним. А между тем производство асфальта зародилось здесь немного более двадцати лет тому назад. Главную заслугу в открытии и разработке Батрацкого асфальта приписывают г. Воейкову, который устроил здесь первый завод, в настоящее время принадлежащий Сызранскому товариществу и имеющий оборотов на сотни тысяч рублей. Другой большой завод принадлежит Печерскому товариществу. Печерским здешний асфальт называется потому, что он добывается больше всего в береговом кряже Печерских гор, что тянутся верст на 35 или 40 к востоку от Сызрани, от Батраков и Старых Костичей до села Печерского.
   Печерскими эти горы названы оттого, что разливы Волги источили их рыхлую известково-мергелистую почву множеством "печор" или пещер.
   Вообще береговые возвышенности этой части Волги носят названия разных гор: между Сызранью и Хвалынском идут "Чернозатонские горы" по имени села Черного Затона, ниже Хвалынска до Вольска -- Девичьи горы, а южнее Вольска, по стране немецких колоний, Змеевы горы.
   Батраки незаметно сливаются с таким же бесконечным селом Старые Костичи, близ которых построен знаменитый железный мост через Волгу. Собственно, мост находится в селе Новые Костичи, лежащем уже на левом берегу Волги, в 20-ти верстах от Сызрани.
   Нужно сказать, что сейчас же от Сызрани начинается резкий поворот Волги к востоку, а если ехать сверху вниз Волги, то вернее сказать, что у Сызрани западное направление Волги резко изменяется на южное.
   Длинная и чрезвычайно крутая петля, которую мечет Волга на средине своего пути и которая известна под именем Самарской луки, поворачивает на восток несколько выше уездного города Ставрополя, переламывается под таким же прямым углом на юг у Царева Кургана, потом у Самары поворачивает также круто на запад, и только от Сызрани опять принимает свое господствующее южное и слегка юго-западное направление. Вот у начала этой-то петли или этой "луки Самарской", железная дорога и перекинула через Волгу, на левый берег ее, к торговой Самаре, свою железную ариаднину нить, соединившую дичь и глушь нашей Сибири с Германией, Францией, Италией и всеми цивилизованными странами премудрой Европы. Издали Волжский мост кажется удивительно легким, чуть не воздушным. Не верится, чтобы эти тонкие черные ниточки, протянутые чуть заметною сеткою над широкою пучиною реки, были несокрушимым путем, по которому проносятся день и ночь за Волгу и из-за Волги сотни миллионов пудов всевозможного товара. Не верится, чтобы эта черная палочка, движущаяся по этим паутинкам, была целым поездом тяжелых вагонов. Но морской бинокль убеждает вас, что это действительно поезд, и что он действительно двигается по железному мосту.
   Когда подъезжаешь ближе к этому мосту, и уже отлично разглядываешь все его каменные устои и железные фермы, опять берет сомнение, опять вы во власти иллюзии глаз. Отказываешься допустить, чтобы громадная мачта парохода нашего могла пройти под арками моста, на вид далеко не высокими. Наверное, и она опустится в решительную минуту на борт парохода на каком-нибудь невидном нам могучем шалнере, как опускаются мачты почти всех парусных судов, проходящих на наших глазах под этим мостом. Вот уже кажется мы всего в трех шагах от моста, а мачта наша продолжает выситься над ним чуть не целою четвертью своею; неужели ж она в самом деле зацепится сейчас за ферму и разлетится в куски. Пароход надвигается на мост так ходко, так уверенно... И вдруг, мы уже под прикрытием внезапно осенившей нас железной сети, а мачта наша стоит по-прежнему стройно и невредимо, а над нею остается еще добрая сажень свободного пространства...
   Только вблизи убеждаешься во всей колоссальности этого моста; но она не поражает глаз вследствие удивительной легкости постройки и гармонии ее частей. Сквозная плетеница железной тесьмы, весом в полмильона пудов и около полторы версты длиною, повисла под широкою гладью Волги, едва, по-видимому, прикоснувшись концами своих коготков к стройным каменным быкам, высоким и узким как башни.
   12 других таких же башен-устоев поддерживают этот решетчатый мост среди водной пучины, на расстоянии 52 сажен друг от друга. Эти узкие почти двадцати-саженные столбы, облицованные спереди тесанными гранитными глыбами, будто боевою бронею против натиска льдов, внизу опираются на широких каменных пятах, который в свою очередь выведены на громадных железных кессонах, загнанных глубоко в грунт речного дна, и тоже наполненных каменною кладкою. Железные решетчатые фермы моста еще поднимаются на высоту 5 1/2 сажень над своими опорами, так что поезда железной дороги проносятся над Волгою, можно сказать, на высоте любой колокольни, поэтому совсем не удивительно, что наш пароход прошел под этими гигантскими арками, ни чуть не склоняя долу своей мачты.
   Волжский мост, названный Александровским, в память покойного Государя Александра Николаевича, при котором он был построен, во всяком случае составляет славу русского строительного искусства, и сама Европа признает это. В целом мире сыщется мало сооружений, которые могли бы стать наряду с ним по своей грандиозности.
   Мост через древний Оксус, по которому мы недавно проезжали на пути из Бухары в Мерв, конечно, вдвое длиннее Александровского моста, но он деревянный, можно сказать, временный, притом не поражающий ни стройностью линий своих, ни легкостью, ни высотою.
   Александровский мост построен по чертежам известного нашего специалиста по мостовым сооружениям профессора Белелюбского. Собственно же строителями его были сначала инженер Струве, прославившийся своими мостами через Днепр и Неву, а потом, по случаю отказа его, инженеры Михайловский, как подрядчик, и Березин, как техник. Обошелся мост более 7 миллионов рублей, и строился он, считая с перерывами, 5 лет.
   Царица русских рек делала с своей стороны все, чтобы обращать в ничто дерзкие замыслы инженеров, и не дать им перепоясать свои от века вольные струи железною рабскою цепью. С Волгою ладить инженерной науке приходилось много труднее, чем с какой-нибудь иною большою рекой. В весеннее половодье она поднимает свои воды на высоту 6 сажен выше обычного уровня и достигает более 12 сажен глубины, разливаясь в то же время на 7 и на 8 верст в ширину, и стремясь вниз к старому Каспию с быстротою 420 футов в одну минуту, иначе сказать, пробегая в 1 час более 7 верст. При таких условиях работы делаются совершенно невозможными, и приходится ждать около 3-х месяцев, пока воды не войдут в свое обычное русло. Нужно прибавить к этому грозный Волжский ледоход, который бывает здесь не только весною, но обыкновенно и осенью, перед окончательным наступлением зимы. Громадные льдины страшной тяжести несутся друг за другом и друг на друга с одуряющею быстротою и сокрушают, как игрушку, всякую начатую работу, все, что не успевают укрепить к тому времени надежным образом. Все эти неодолимые условия местности несомненно задержали успешный ход работ и невольно удорожили их стоимость.

*

   Пароходы могут проходить только под некоторые из 13-ти пролетов Волжского моста, для чего на этих пролетах выставлены особые значки. Но вообще пароходы минуют мост без всякой тревоги и опасности. Совсем другое дело злополучные беляны. Эти неуклюжие, высоко и тяжело нагруженные суда, сидящие в воде до самых бортов, без парусов, без пара и без весел, отчаянно мучаются, пока им удается кое-как проползти под назначенные для них пролеты моста, где стремнина реки неудержимо наносит их на каменные устои.
   Вон целых четыре лодки-поводыря тащат за собою на буксире собравшийся в кучу караван этих громоздких карапузов, надрываясь от усилий, и с боя овладевая каждым шагом вперед. Мы уже ушли Бог знает как далеко от моста, а они все бесплодно копошатся у его каменной пяты. Еще, пожалуй, труднее справиться с пролетами моста лесным плотам, которые плывут сверху на низ, обширные, как площади, с построенными сверху бревен домиками для рабочих, с перилами кругом, настоящие пловучие пристани, оторванные от какого-нибудь городского берега.
   Течение вертит ими во все стороны, и они то и дело упираются далеко раскинутыми углами то в один, то в другой устой моста, сами себе загораживая ход.

*

   "Самарская лука" особенно оживлена и заселена. Села почти сплошные -- и на правом, и на левом берегу! Многие из них напоминают имя какого-нибудь славного Волжского удальца былых веков.
   Тут село Ермаково, сохраняющее в своем имени память о Ермаке Тимофеиче, разбойничавшем здесь раньше, чем он обратился в знаменитого покорителя Сибири, и село Кольцово в память товарища Ермака, известного эсаула Кольцо.
   По широкой глади реки двигаются безостановочною чередой громоздкие, как Ноев ковчег, беляны, новенькие с иголочки, весело сверкающие на солнце свежим деревом своих досок и бревен, бегут пароходы и баржи. Целая пловучая литература: "Пушкин", "Гоголь", "Некрасов"; а вот огромный американский пароход "Боярыня", двух-ярусный, как и наш, битком набитый публикою; публика и ихняя, и наша наверху, и -- проплывая мимо друг друга, все приветливо машут друг другу платками, словно неожиданно встретившиеся родственники.
   Самара видна как будто на круглом пригорке, выходящем в Волгу, сначала неизбежный нефтяной городок из железных башен-цистерн, чисто береговые батареи, защищающие город, вытянутый вдоль берега над рядом пристаней и барж. Большинство судов стоит, впрочем, на средине реки, где запасаются и нефтью для отопления. Перед самою Самарою -- остров среди реки. Все кругом в деревьях, смотрит весело. Город довольно красив, хотя и не на особенно высоком берегу. Все церкви его видны разом, видно много больших каменных домов; но белых среди них меньше, чем нештукатуренных, кирпичных, очевидно, только что торопливо воздвигнутых ради торговой наживы. Многоэтажные паровые крупчатки воздымаются на первом плане, огромные как соборы, и Самарские церкви кажутся издали гораздо ниже их; по-видимому, они тут на первом плане во всех смыслах. Сейчас чувствуется город горячей хлебной торговли.
   Короткие улицы Самары рядами спалзывают к Волге по склону холма; но главные улицы тянутся наверху, параллельно берегу. Дворянская -- лучшая из них. Украшением ее и всего города служит памятник Императору Александру Николаевичу. Он стоит на площади, окруженный хорошеньким просторным цветником.
   На постаменте из красного гранита сидят по углам четыре черные бронзовые фигуры -- и среди них стоит статуя Царя-Освободителя. Она также вылита из темной бронзы, работы академика Шервуда. Поза, фигура Императора, его манера носить фуражку и шинель -- все вышло очень удачно; только всегда доброму и мягкому лицу покойного Государя придано слишком бравурное, не характерное для него выражение. Конечно, эта статуя увековечивает великий исторический момент высокой нравственной решимости Александра, которая и должна была сказаться, по мысли художника, в этой вызывающей смелости его взгляда, но, мне кажется, все-таки было бы ближе к истине сообщить чертам доброго Государя их обычную доброту и чуждое всякого вызова твердое упование на помощь Всевышнего.
   В сидящих четырех фигурах -- главные моменты царствования Александра II. Русский мужик с грамотою 19-го февраля в руках, осеняющий себя крестным знамением. Средняя Азия в виде восточной женщины, низлагающей свой венец к ногам русского Царя, умиротворенный черкес, переламывающей пополам бесполезную теперь шашку свою, и Болгария, разорвавшая свои цепи.
   Было бы, пожалуй, уместнее посадить фигуру христианской Болгарии на переднем фасаде памятника, в pendant к освобожденному русскому мужику, а покоренный мусульманский Туркестан перенести назад к такому же мусульманскому и такому же покоренному кавказскому собрату его.
   На углах и на боках восьмигранного пьедестала записаны золотыми буквами все важные государственные деяния, совершенные Царем-Освободителем, и, пробегая их в этом общем длинном списке, невольно исполняешься сознанием громадности его исторического труда и его исторических заслуг.
   Памятник стоит на очень видном и эффектном месте, приметный отовсюду, и очень кстати венчающий своею величественною статуей берег Волги. Подобные исторические и художественные памятники во всяком случае рекомендуют просвещенность города и его гражданские чувства, чем, к сожалению, не особенно часто отличаются наши провинциальные города.
   Кроме нас с женою, много простого люда, по-видимому, тоже прибежавшего с пароходов, с любопытством и благоговейным вниманием ходило кругом памятника, всматриваясь в каждую подробность и выслушивая объяснения более знающих.
   -- Странно, что художник изобразил крестьянина сидящим в то время, как он крестится; русский человек непременно встанет, когда молится! -- сказал я громко своей жене, не заметив, что около нас стояли непрошенные слушатели.
   -- Батюшка! -- вдруг растроганным голосом возразил мне высокий седой старик с бородою Гостомысла. -- Бывает, и сидя перекрестишься, встать не поспеешь, коли радость большую услышишь...

*

   Дворянская улица очень недурна, хорошие дома, хорошие магазины, очень красивая и эффектная католическая церковь, величественный пятиглавый собор единоверцев, кажется, самый древний в городе, но зато мостовые отвратительны до невозможности, орудия мучительства своего рода. Мы испытали их своими боками, объездив все, что могли найти интересного в Самаре, -- этом громадном волжском базаре, не сохранившем в себе почти никаких памятников древности.
   Зато с искренним удовольствием отдохнули мы в Струковском саду над кручею Волги, с его водопадиками, фонтанами, цветниками, летним клубом и очень удобным вокзалом, окруженным галлереями, лесенками, террасами и балкончиками; с выступов широкой набережной аллеи, -- любимой прогулки самарцев, -- вправо и влево -- открытый вид на Волгу и на бесконечные перспективы ее живописных берегов...
   Театр помещается на самом конце Дворянской улицы, в виде несколько фантастического русского терема, красного с головы до ног, с шпилями, башенками и высокими кровлями шатром.
   Большой пятиглавый собор византийского стиля во имя св. Александра Невского, с высокою колокольней, еще не вполне отделан; за ним, на северной окраине города такой же пятиглавый Иверский женский монастырь с своими церквами и обильнейшим колодцем ключевой воды, охваченный зубчатою стеною.
   Когда мы отходили от города на своем пароходе, насосавшемся досыта нефти из Нобелевской баржи, и оглянулись на покидаемую нами Самару, город показался нам гораздо красивее и характернее, чем при подходе нашем к нему.
   Скученные вместе громадные каменные корпуса многоярусных крупчаток и Жигулевский пивоваренный завод с их дымящимися трубами, роскошный Струковский сад, нависший над берегом Волги, шпили и шатры театрального замка, и над ними два пятиглавые собора с колокольнями, видные теперь от макушки до пяток, -- все это составляло очень яркую и живописную картину.
   У подножия Самарского холма тянется за городом целый городок новых бревенчатых срубов с крышами и без крыш, срубленых в дешевых лесах Костромской и Нижегородской губерний и выставленных здесь на продажу лесными торговцами. Потом левый берег сразу делается скалистым и обрывистым, с густыми шапками лесной поросли.
   Дача Аннаева, выстроенная в стиле средневекового французского замка, ярко вырезается среди этого темного лесного фона на вершине крутого зеленого холма прямо над пучиною Волги своими белыми круглыми башнями и высокою красною кровлей, между тем как внизу холма весело выглядывают из разных углов того же темного леса белые зубцы приворотной башни и разные хозяйственные и увеселительные постройки, разбросанные по береговым обрывам. На этой же даче известное кумысное заведение. Дачи идут и дальше по берегу, но уже совсем не такие красивые.

*

   Самара выросла с 1851 года, в какие-нибудь сорок лет, из маленького уездного города, с 15.000 жителей, каким она тогда была, в большой торговый город, число жителей которого уже близко подбирается теперь к ста тысячам. Превосходная пристань и железные дороги, соединявшие ее с Европою и Азиею, сделали ее важнейшим хлебным и сальным рынком Волги.
   Река Самара, у устья которой построен город, вскрывается несколькими днями раньше Волги, так что зимующие в ней суда раньше других могут нагружаться хлебом и салом и идти в Рыбинск сейчас же по проходе льда на Волге, пока не наступит самая большая полая вода.
   Казанские и нижегородские хлебные караваны, хотя зимуют и значительно ближе к Рыбинску, могут выступить в путь только несколькими днями позднее, и потому Самара всегда опережает их. Ее положение на железнодорожном сибирском пути, который неминуемо должен обратиться в путь международный, сулит Самаре еще более блестящее будущее, хотя обороты ее торговли и без того растут не по дням, а по часам. Вообще Самара дышит новизною, молодостью, предприимчивостью, -- вся она в будущем, а не в прошедшем, это своего рода Волжская Одесса, точно так, как Нижний -- Волжская Москва.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru