Марков Евгений Львович
Царицынский плёс

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги "Россия в Средней Азии").

   

Евгений Львович МАРКОВ

ЦАРИЦЫНСКИЙ ПЛЁС

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   Мы с женою с любопытством обошли все уголки громадного парохода, чтобы ознакомиться с его чисто-американским устройством. Страна господствующей демократии, разумеется, не могла оставить без известного комфорта и самую небогатую публику. По ее образцу, и на нашем пароходе, не говоря уже о втором классе, мало отличающемся по существенным удобствам от первого, -- даже третий класс устроен с большою заботливостью и приличием. У всякого пассажира своя отдельная койка, спальни просторны и чисты, отлично защищены от непогод всякого рода, особая кухня и буфет, -- далеко не то, одним словом, что мы привыкли разуметь под названием 3-го класса на наших морских пароходах, где эта злополучная палубная публика терпит всевозможные стеснения и неудобства и имеет буквально только пол, на котором в праве протянуться среди скота, бочек, тюков и шагающих через головы матросов. Здесь даже 4-й класс, помещающийся на палубе, как в прочих пароходах 3-й класс, прикрыт деревянными широкими навесами от дождя и солнца и вообще несравненно удобнее обычных третьих классов.
   Водил нас по всем этим пароходным закоулкам любезный помощник капитана Б., оказавшийся крымчаком, из Феодосии, несколько знавший меня еще во время моего директорства в Крыму, и большой почитатель моих "Очерков Крыма". Моряк, везде бывалый, он рассказывал нам любопытные вещи о своих кругосветных странствованиях и, между прочим, очень разутешил русскую душу нашего собеседника А., сообщив нам оригинальный китайский закон, практикующийся в Ханькоу, по которому европеец за убийство китайца платит всего 25 -- 50 долларов пени, а за убийство европейца китайцем сажают на кол не только самого убийцу, но и его жену и детей, а в иных случаях даже и соседей!..
   -- Вот бы такой закончик у нас на Кавказ или в Туркестан ввести... Поубавили бы азиаты свои разбои! -- с хохотом уверял А.

*

   Весенний разлив еще не совсем успел войти в берега, и Волга несется вниз еще очень широкою и эффектною скатертью. По случаю половодья не поставлены еще и баканы, и пока еще везде удобный фарватер. Впрочем, помощник капитана передавал нам, что вообще дело лоции ведется на Волге очень небрежно, точно так же, как и расчистка русла. Кое-где попадаются казенные драги, но толку от них мало, хотя деньги тратятся большие. Чтоб устроить подход водою к Саратову, затратили огромные суммы, а все-таки пристань в 3-х верстах от города. Впрочем, прежде она ушла от него даже на 12 верст, которые приходилось к тому же проезжать по пескам. Волжские пески и камни приносят огромные убытки пароходчикам. Один только Зевеке в прошлом году погубил два свои парохода, посадив их на камни.
   Правый берег теперь ушел от нас довольно далеко, загородившись низкими островами и густою уремой; левый тоже весь в лесистых луговых островах. Сёл уже не видно; только кое-где, при устье какого-нибудь "волжка" (туземное название рукавов Волги), попадаются рыбацкие ватаги и "учуги", стоят около них барки, валяются на берегу опрокинутые пузом вверх неводные лодки.
   Птиц тут совсем не видно, к моему удивлению.
   В устье реки мы видели и цаплей, и бакланов, и чаек, а тут одни только галки; да и те боятся перелетать через ширь реки, версты в три, четыре; боятся высоко подняться над водою, так что чуть не задевают воды крыльями; некоторые смельчаки, впрочем, пробуют погарцовать и повыше, в воздушной бездне; но их сейчас же относит ветром назад, как лодку сильным течением. Ветер ветром, а мне кажется еще, что в таком длинном русле, прорезающем на несколько тысяч верст толщи земли, должен постоянно тянуть сквозняк своего рода, как в какой-нибудь трубе. Быстрина реки, подгоняемая жестоким ветром, кажется еще вдвое больше от бега парохода. Встречные беляны все постановились на якоря. Издали ярусы плотно сложенного на них тёса кажутся папушами листового табаку; так уменьшает размеры всех предметов эта могучая ширь Волги. Навстречу нам пробежал нефтяной пароход Нобеля, а вот пассажирский -- "Рюрик" промчался, словно бравый рысак на городском гулянье, промелькнул и исчез за поворотом берега. Около 8 часов вечера провалил мимо нас, обменявшись с нашим хриплым рыканьем и помахав, по обычаю, белым флагом, громадный пловучий дом "Пушкин"; такой же трех-этажный, такой же длинный-предлинный, как и наш, он работал своими огромными колесами с точностью и спокойствием хорошей швейной машины и пронесся, не шелохнувшись ни одним суставом своим, до краев переполненный людьми, машинами и грузом.
   А буксирных пароходов мы нагоняем без счета. Все тянутся вверх с вязанками барж в хвосте. Это истинные спасители человека от изнурительной и унизительной работы вьючного скота. Буксиры эти заменили собою несчастного бурлака, всю жизнь тянувшего, бывало, по этим тысячеверстным берегам свою каторжную лямку. Умное изобретение техника сделало то, чего не могли бы достигнуть самые горячие проповеди моралиста. В этом известная нравственная сила цивилизации, науки; она волею-неволею освобождает человека от рабских обязанностей, даже без всяких возвышенных целей с своей стороны, одним естественных ходом своих открытий и изобретений...

*

   Волга -- это такая мощь, такой простор, такая самобытность... целый особый мир, имеющий свои явления, свои законы, свою поэзию. Поневоле этот особый мир должен был воспитать и свою особую нравственность. Здесь само собою зарождается чувство раздолья, удали, беззаветной смелости, -- инстинкты вольного орла, перед которым везде простор, везде добыча. У него острые когти, крепкий клюв, -- стало быть, он тут хозяин надо всем, что не имеет такого клюва и таких когтей, что не в силах спастись от его хищного налета на более быстрых крыльях, что тащится черепахой на канате или на неуклюжих веслах впереди его легкой разбойничьей лодки. Никаких других нравственных побуждений, никакой жалости, никакого колебания. Одна разыгравшаяся на свободе буйная силушка, та нерастраченная еще историческою жизнью сырая народная силушка, что, по чудному выражению старинной русской песни, "по жилушкам живчиком переливается, -- грузно мне от силушки, как от тяжелого бремени". Никого кругом нет, кроме дремучих лесов, безмолвно таящих свои суровые тайны, кроме голых неприступных обрывов да глубоких омутов Волги, немых и темных как могила. Кого бояться, кого стыдиться, у кого спрашивать позволения в этой текучей тысячеверстной пустыне? Моя тут воля, -- и все тут мое! Я тут властен царить, как этот степной ветер, что рвет и треплет в клочья облака по поднебесью, что с молодецким свистом хлещет своим бешеным бичом, будто лихой кочевник пустыни табун одичавших лошадей, упрямые волны реки... "Вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью, разыгралась непогодушка!". Эта старая песнь Волги сама поется здесь и этим ветром-бурею, и этими хлещущими и плещущими волнами, что несутся стремглав, кружа мне голову, навстречу несущемуся на всех крыльях пароходу. Поэзия "удалого доброго молодца", разбойничьи идеалы Стеньки Разина и Ваньки Каина реют в этом суровом воздухе речной пустыни... Везде им тут по колено море, всё им тут трын-трава! Чужая душа -- копейка, за то и своя не дороже! Разлетелся на свою добычу с вольной выси поднебесной, не считая, не меряя, ударил железным клювом, -- одолел -- хорошо, мое счастье, а пропал -- туда и дорога!

*

   Когда едешь долго по Волге, изо дня в день, не только дни, но и ночи, и видишь всю эту неизмеримую массу вод, несущихся из-за тысяч верст, через целые огромные области, из неведомых лесных трущоб Вологды, Костромы, Вятки, Перми, наливающих там внизу целое море; видишь эти бесчисленные села и города, эти разноплеменные народы, к ней прильнувшие, ею живущие, черпающие в ней свой смысл и силу; видишь эти нескончаемые караваны нагруженных барж, белян, барок, расшив, эти флотилии пароходов, -- понимаешь тогда всем существом своим, что Волга действительно должна была представляться наивному воображению дикаря язычника, первобытного обитателя ее берегов, какою-то живою всесильною богиней, требующею поклонения и жертв. Она была в его глазах Волгой-матушкой не в виде только метафоры или ласкового эпитета, а действительно матерью, родительницей всего, кормилицей его, заботницей обо всем, что было нужно ему.
   Это инстинктивное поклонение Волге-матушке, царственной реке земли русской, унаследовал от древних предков своих и русский человек, тоже издревле живший на ее берегах. Царственная река во все века, которые помнит история, была невольною владычицей всей русской земли. Жили на ней хозары, -- и брали тогда дань с Киева и Чернигова, с северян и вятичей. Разбили на ней, века спустя, монголы свою "Золотую Орду", -- и вся Русь от Новгорода до Волыни очутилась в их господстве. Русь Киевская, Русь Новгородская, стала подпадать под крепкую руку младшей сестры своей Москвы тем больше и крепче, чем ближе к Волге подвигалось Московское княжество, поглощая собою постепенно Ростов, Суздаль, Владимир, Рязань, Нижний. Завоевание Казанского и Астраханского царства царем Иваном Грозным было прежде всего завоеванием Волги, -- и удивительным образом опять эта власть над царственною русскою рекой совпала, как и прежде, со властью над всею землей русскою, с истинным началом русского царства.

*

   "Каменный Яр", как все бывшие сторожевые городки правого волжского берега, забрался на высокий голый мыс, стеной обрывающийся в реку. И здесь ни деревца, ни травки, ни кустика; только тесные ряды сваленных в одну кучу серых тесовых домов, из которых подымаются две каменные церкви. Эти волжские села-городки живо напоминают те безыскусственные рисунки древне-русских городов и селений, какие сохранил нам в своем любопытном путешествии по России Герберштейн. В высшей степени прозаические, лишенные красоты и вкуса, они тем не менее живут себе, по-видимому, припеваючи, при рыбе и денежках, вероятно, нисколько не огорчаясь досадными впечатлениями художника-туриста.
   Удивительно разнообразны вкусы человека! Сарту довольно глиняной норы, горсти рису, ломтя дыни, -- но зато необходим зеленый сад, расшитые шелком башмаки, раззолоченный халат. Русский мужик будет жить всласть на голом обрыве, унылом как могила, но зато подавай ему рубленый дом, щи с рыбой, кашу с салом и водки вдоволь.
   При Екатерине II Каменный Яр назывался "Каменным форпостом"; в нем стоял тогда обычный казацкий караул, как это было устроено тогда по всей так называемой "Царицынской линии" для охраны почтового тракта из Саратова в Астрахань, шедшего вдоль правого берега Волги. Гмелин, посетивший эти форпосты, с большим состраданием рассказывает об участи бедных донских воителей, державших здесь караул.
   Они, по словам его "употребляются к тому, чтобы дорогу по Волге между Царицыном и Черным Яром от давно уже там известных разбойников, коих еще и ныне несколько бывает, очищать.
   На каждых 25 или 30 верстах на западном берегу реки Волги находятся порядочно небольшим редутом окруженные караульни, и при оных живут в бедных землянках по 24 казака, кои состоят под смотрением сотника. По прошествии каждых четырех месяцев они сменяются, и по году или около двух лет служат на линии. Сии на форпостах находящиеся казаки отправляют также и почты: они должны проезжающим с порядочными подорожными давать подводы и на казенных судах употребляемы быть в греблю. Если хочешь бедную тварь в свете себе представить, то должно на память привести донского казака, на линии стоящего.
   Здесь поступают с ними так, как едва ли прилежный хозяин поступает со своим скотом".

*

   Ветер все крепчал и к вечеру превратился в жестокую бурю. Солнце село багровое, в кровавом зареве. Быть, значит, буре и завтра.
   Сарепту мы проехали ночью и проснулись уже у Царицына. Царицын -- тоже в свое время сторожевой городок, построенный на высоком гористом берегу. Сначала тянется огромное богатое село, у ног которого на реке целый лесок мачт; все это парусники с хлебом; за ними начинается длинный ряд пароходных пристаней Самолета, Волжского Общества, Кавказа и Меркурия, Зевеке и проч. Тут уж больше цивилизации, Европы: дымят трубы, шумят колеса, раздаются свистки. Над пристанями, по горе - только что разбитый бульвар с обычными беседками для шипучих водиц, зелеными скамеечками, зелеными решеточками. К бульвару этому от каждой пристани поднимается крутая деревянная лестница, по одной из которых и мы с женою должны были взобраться, чтобы ознакомиться хотя бегло с знаменитым в своем роде торговым городом волжского низовья.
   Мы наняли извозчика и довольно скоро объехали все, что стоило смотреть в Царицыне. По правде сказать, там смотреть ровно нечего.
   Ряд порядочных домов на набережной, у пристани, красивый дом водопровода, в самом низу, и затем просторная как выгон -- торговая площадь с примыкающими к ней одной, двумя улицами, еще смотрят сколько-нибудь городом. В общем же -- впечатление громадного ярмарочного села, куда начинает вторгаться то там, то здесь городская цивилизация в виде больших каменных домов, хорошо снабженных магазинов, торговых складов и проч. Есть даже гимназия, женская гимназия и разные другие просвещенные учреждения. Но над всем господствует, все потопляет в себе -- пыльный и грязный мужицкий базар. Царицын в сущности -- один гигантский хлебный лабаз, к которому все остальное прилеплено только случайно, словно ради приличия. Даже церкви его -- скорее деревенские, чем городские. Нет ни одной выдающейся, достойной украсить собою богатый торговый город и стать его центром. Пять церквей стоят почти рядом друг с другом, может быть, потому, что все стояли в старое время в городском острожке, окруженные стеною...
   Дебруин, проезжавший здесь по Волге в 1703 г., видел еще вокруг Царицына деревянные стены и башни.
   Площадь не мощена, да и из улиц чуть ли не одна всего мощеная, много две.
   Русский уездный город сказался в этом, несмотря на торговлю и богатство, несмотря на пароходы и железные дороги. Но рядом с хлебным Царицыном стоит взглянуть на другой, новейший Царицын -- Царицын нефтяной. Он отодвинулся по берегу Волги версты на 2 от старого центра и начинается хорошеньким Нобелевским городком, так живо напомнившим мне Бакинский городок Нобеля. Нобелевский городок словно окопался кругом глубокими оврагами и зеленеет своими садиками на высоком полуострове Волги, рядом с безнадежно-голыми обрывами своих соседей. Тут прекрасные каменные дома заводов и до полутораста хорошеньких деревянных домиков для служащих, из которых каждый имеет свое скромное хозяйство и свой скромный комфорт. Внизу опять пристани всех возможных пароходных компаний, флотилия собственных пароходов и барж, наверху целые баттареи серых железных башен для хранения нефти и керосина, целые поезда вагонов-цистерн, двигающиеся по рельсам собственной Нобелевской дороги, соединяющей его заводы с Грязе-Царицынскою железнодорожною линией.
   Из барж и пароходов гигантские насосы прямо перекачивают керосин и нефть наверх, в железные башни. За Нобелевскими заводами и Губонинскими соляными складами идут, также отдельными поселками, разделяясь друг от друга небольшими промежутками, заводы и цистерны сначала Тагиева, потом Стефанини, товарищества "Нефть", и проч. и проч. Каждое владенье вооружено своего рода нефтяными баттареями, и все эти железные круглые башни, словно знамена различных наций, окрашены в разнообразные цвета, по которым издали узнаешь их. Но уж тут никаких садиков, никакой зелени и, по-видимому, никакого следа заботы о людях, работающих с утра до ночи и с ночи до утра на этих заводах. Везде кругом одни голые обрывы да глиняные пустыри.
   Царицын занимает особенно выгодное положение на Волге, также как его соседи Сарепта с юга и Дубовка с севера. До этой местности Волга, начиная от Самары, течет на юго-запад у подножия скалистого хребта, который составляет ее правый берег. Но немного ниже Царицына она вдруг словно натыкается на какую-то невидимую преграду, и резко отбрасывается на юго-восток, покидая свой горный хребет, и уже с тех пор ее провожают вместо настоящих гор простые глинистые обрывы берега.
   В том же самом месте и Дон, все время текущий на юго-восток, как бы стремясь к слиянию с Волгой, наталкивается на отроги правого хребта Волги, которые уходят от нее в степь под именем Эргеня, и еще круче, чем она, вдруг поворачивает к юго-западу, так что устья этих двух великих рек, чуть не сливающихся вместе у Царицына, оказываются в конце концов на расстоянии многих сотен верст друг от друга: одно в Азовском, а другое в Каспийском море.
   Это-то тесное сближенье Дона с Волгой около Дубовки и Царицына, это выгодное положение Царицына в крутом повороте Волги, издревле придали поселкам этой местности важное значение. Трудно сомневаться, что упоминаемый арабским писателем X века Ибн-Дастом -- торговый Хозарский город Сарашен и был тем самым татарским "Сара-чин" ("желтые пески"), который русские люди переделали впоследствии в понятный их уху Царицын.
   По предположению Карамзина, Хозарский Саркел, или Белая Вежа, главнейший населенный центр Дона в древние века, находился близ того именно крутого колена Дона, которым он подходит к Царицыну.
   Дикие тюркские племена, некогда кочевавшие в степях южной России, пользовались этим местом сближенья великих русских рек для того, чтобы перетаскивать свои хищнические ладьи из одного главного водного пути в другой. Наши предки славяне точно так же пользовались этим удобным волоком при своих набегах на Поволжские и Каспийские страны, как мы знаем это из подробных рассказов древних арабских писателей.
   Впоследствии по этим же естественным волокам двигались из Дона в Волгу и из Волги в Дон Донские и Волжские казаки, понизовая разбойничья вольница, а подчас и царские рати. Оттого-то с древних времен существовал в этом месте между Волгой и Доном, сейчас же выше Царицына, земляной вал с укреплениями, преграждавший путь хищным кочевникам в глубину России. Следы этого вала, поддерживаемого еще при Петре Великом, видны до сих пор.
   Оттого же Царицын с первых дней своего построения при царе Иване Грозном стал своего рода передовым редутом русского царства против кочевой азиатчины и Волжских разбойников, а впоследствии, по замирении Поволжья и водворении здесь сильной государственной власти, обратился в важный торговый пункт.
   Дубовка несколько ранее Царицына воспользовалась исключительными выгодами местности и уже давно была соединена с Качалинскою станицей Дона конно-железною дорогой, теперь упраздненною. Еще раньше гениальный взгляд Петра едва было не соединил каналом Волгу с бассейном Дона. Только канал этот рылся несколько севернее, у города Камышина, из маленькой речки Камышинки в реку Иловлю, которая верховьем своим подходит почти вплотную к Волге и еще ближе к Камышинке, а затем течет параллельно с Волгой до впаденья своего в Дон как раз у того места, где он круто поворачивает на юго-запад. Собственно говоря, Иловля с Камышинкой и служили издревле путем водного сообщения Дона с Волгой, и волок судов происходил всего только на ничтожном расстояньи, отделяющем верховья Иловли и Камышинки. В настоящее время, с постройкой коротенькой железной дороги от Царицына до станицы Донской и целой системы других железных дорог, соединивших Царицын через Грязи и Орел со всеми областями и торговыми центрами России, точно так же, как с западною границей и приморскими портами, -- значенье понизового Волжского порта всецело перешло в Царицын. Он стал естественным центром торговых сношений Каспия и Волжского низовья с остальною Россией и обратился мало-помалу в громадный склад соли, рыбы, нефти и хлеба, превысив своим населеньем многие губернские города.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru