Марков Евгений Львович
От Симбирска до Казани

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги "Россия в Средней Азии").

   

Евгений Львович МАРКОВ

ОТ СИМБИРСКА ДО КАЗАНИ

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   Ночью буря расходилась хоть бы и на море. Развело сильную волну, двухэтажный пароход наш трещал по всем швам и покачивался так, как будто мы были еще на суровом Каспии, а не на матушке Волге. Подход к Симбирску мы проспали, а так как пароход еще опоздал из-за бури чуть не на целый час, то нам уже оставалось слишком мало времени, чтобы съездить в Симбирск. Да в такую погоду, признаться, и не манило никуда!
   Город в 4-х верстах от берега, лезть к нему нужно по крутейшей и грязнейшей горе, а тут дождь, буря, качает не только пароход, но и самую пристань, к которой он пристал, со всеми ее зыбучими сооружениями. Скверно глядеть на берег. До сих пор еще ничего подобного не попадалось в приволжских городах. Черный как вакса чернозем берега, размытый дождем и прибоем волн, ползет и обваливается в реку; не обсаженная ничем дорога, похожая скорее на русло болотистой речки, мечет свои безнадежные петли то вправо, то влево по крутейшему скату, напрасно отыскивая сколько-нибудь удобный подъем, а по ней карабкаются вниз, словно в далекую старину в глуши деревенских проселков, целые обозы нагруженных телег. Тесовые лачуги разбросаны кое-где кругом, покосившиеся деревянные амбары, кажется, приготовились валиться в реку; судов никаких, только несколько пустых досчатых пристаней трясутся и качаются вместо судов на расходившейся волне.
   В "путеводителе" я прочел о каком-то прекрасном шоссе в городе, так называемом Петропавловском спуске; но с нашего парохода мы никак не могли открыть его существования. Только красивый двухъярусный ресторан с башнями под островерхними шатрами, в quasi-древнем русском стиле, да новая каменная церковь на уступе горы -- сколько-нибудь говорили нам о близости губернского города, которому почему-то присвоена молвой привилегия "дворянского города" по преимуществу. Для меня, впрочем, эта картина интересна, как уцелевший образчик того, чем были еще недавно волжские города, в те дни, когда не было на Волге пароходов, керосина и железных дорог.
   Собственно говоря, в Симбирске смотреть решительно нечего, кроме памятника нашему знаменитому историографу Карамзину, уроженцу Симбирской губернии. Памятник русскому историку и русскому патриоту вполне уместен в таком историческом и патриотическом городе. Трудно приписать одной случайности ту мужественную стойкость, которую проявлял Симбирск в зловещие эпохи, колебавшие русское царство, -- сначала при Стеньке Разине, потом при Пугачеве. Симбирск спас Россию от неудержимо разгоревшегося пожара народной анархии, спас стольную Москву от похода на нее волжской вольницы, -- разгромив в 1670 году под своими стенами непобедимого вождя мятежной черни -- Степана Тимофеича, после того, как Саратов, Самара, Царицын и множество других волжских городов малодушно сдавались ему без сопротивления и с хлебом-солью выходили к нему навстречу. Симбирску минуло едва 20 лет с основания его, как пришлось ему стать грудью против грозного атамана, одно имя которого поднимало народ и бунтовало стрельцов. Стенька целый месяц томил приступами и осадой мужественного воеводу Милославского, которого деревянная крепостца оставалась, как Ноев ковчег среди потопа, среди охваченных мятежом окрестных областей. Но из Казани пришел наконец к нему на выручку с верным войском своим, пробившись оружием через восставшие уезды, храбрый князь Юрий Барятинский, и в жестокой сечи расколотил в прах нестройные полчища Разина. Сам Стенька, заговоренный колдовством от пуль и железа, был ранен саблей в голову, нога его прострелена пищалью, и сам он совсем было попался в могучие руки одного отчаянного алатырца Семена Степанова, уже повалившего его на землю, если бы, к несчастью, герой алатырец не был тут же изрублен казаками. После последнего неудачного приступа к городу, Стенька собрал в тайный круг своих казацких есаулов и глубокою ночью бежал с казаками на низ, оставив свое обманутое воинство и весь свой стан в добычу воеводам. Поутру, когда открылся обман, мятежники в ужасе бросились к Волге на струги и суда, давили и топили друг друга, тонули в реке, падали мертвые под пулями и саблями. Барятинский беспощадно преследовал их, расстреливая суда, сотнями забирая в полон. Весь крутой берег Волги, который теперь перед нами, был устлан трупами. Почти никто не ушел. Тут же началась и короткая расправа. На далеко вдоль берега Волги расставлены были виселицы; вешали, расстреливали, четвертовали всех подряд без дальнейших расспросов и следствий...
   Победа Барятинского как волшебством развенчала мифологическую непобедимость Степана Тимофеича. Царские воеводы двинулись в возмутившиеся города и начали их приводить один за одним под законную власть. Два Долгоруких, Юрий и Данила, Милославский, князь Щербатов добивали в разных местах остатки воровских шаек и отодвигали все дальше и дальше книзу безмерно разросшиеся пределы мятежа. Самара и Саратов, недавно еще торжественно встречавшие "батюшку Степана Тимофеича", заперли теперь перед ним ворота, и разбитый атаман из Царицына должен был перетянуть с Волги на родной Дон в излюбленный Качалинск опять к своей отчаянной казацкой голытьбе.
   Федька Шелудяк, один из самых смелых и способных подручников Стеньки, пришел, правда, еще раз под Симбирск и даже два раза бросался на приступ против него, но воевода Петр Шереметев, сделав вылазку из города, нанес мятежникам такое поражение, что они едва успели бежать из-под стен Симбирска, оставив в руках воеводы все пушки, ружья, запасы и много пленных.
   Симбирский разгром был лебединою песнью Стеньки. От него мало-помалу отступилась не только Волга, Яик, Терек, но и родной ему Дон, и Корнило Яковлев, хитроумный глава домовитых казаков, смекнув, что Стенька спел свою песенку, решился наконец покончить с ним, заковав в освященные кандалы чернокнижника Стеньку, и повез его в Москву поклониться его злодейской головой Царю-батюшке...
   Во времена Пугачевщины Симбирск также чуть ли не один из всех волжских городов остался верен законной государыне и не попал в руки самозванца. Напротив того, самозванец попал к нему в руки, потому что, после победы Михельсона, Суворов препроводил Емельку Пугачева в железной клетке к графу Панину, -- именно, в Симбирск, и уже из Симбирска он был отправлен на казнь в Москву.
   Эти славные страницы не должны никогда забываться в истории Симбирска; своего рода оффициальным признанием их служит герб Симбирска, данный ему императрицей Екатериной, изображающей собою белый столб с царскою короной наверху, -- символ той надежной опоры, которою был в свое время для царской власти этот верный город...
   Нередко слышатся укоризны людей, мало поучавшихся истории, по поводу тех богатств и тех исключительных почестей, которые выпали на долю представителям некоторых старинных наших родовитых фамилий. Конечно, нравственному чувству человеческому всегда отраднее видеть более равномерное распределение между людьми земных благ; но чтобы быть вполне справедливыми, было бы полезно почаще вспоминать и те, иногда поистине невознаградимые заслуги родоначальников и предков этих самых фамилий, которыми полны летописи Русской истории, которые мы обыкновенно очень мало знаем, но которые убеждают беспристрастного человека, что почетные титулы и обширные земли большею частью давались в свое время избранным людям далеко недаром...

*

   Берег за Симбирском покрыт лесами; из лесов выглядывают дачи, очень привлекательные издали. Одна из этих дач, по уверению местных жителей, -- усадьба Киндяковой, с "обрывом", прославленным в романе Гончарова. Симбирский берег Волги вообще много лесистее саратовского, а в то же время и гораздо заселеннее.
   А буря между тем разыгралась не на шутку; ветер дует против течения и взбивает настоящие морские пенистые волны; волны эти упрямо хлещут в пароход, в камни берега, от них все трещит и гудит кругом. Густые свинцовые тучи сплошь заволокли небо, и холодный дождь больно сечет лицо; сивер такой вдруг завернул -- чистый ноябрь! Дамы наши перезябли, надели теплые кофты, пальто, пледы, поскучнели и приуныли. Дети капризничают, вынужденные сидеть взаперти. Благо еще салон наш весь в окнах кругом, точно фонарь, так что во все стороны все хорошо видно. Не везет нам что-то с Волгой! Или, лучше сказать, Волга хочет показаться нам не своими поэтическими пейзажами, а суровыми характерными чертами своей исторической физиономии, подходящими к обстановке бурлаков и разбойников, разбитых судов, потонувших людей...
   Все сплавные баржи, лодки, беляны стоят на якорях, хотя теперь и не ночь. Буря их унесла бы Бог знает куда. Но мы не теряем бодрости, утешая себя, как истинные русские люди, которым не в новинку всякое долготерпение.
   "Дождик вымочит, -- солнце высушит", "нет денег -- значит перед деньгами", а "непогода -- непременно перед погодой".
   И мы оказались правы: с 2 часов дня небо вдруг как-то непостижимо быстро расчистилось, словно гуменной ток, разметенный заботливым хозяином; все разом поголубело, прояснилось, засверкало красками. Но буря не утихла, хотя и потеплело.
   Правый берег становится опять высоким и густо-лесистым, но уже без тех своеобразных пирамид и конусов, которыми любуешься в Жигулях. В тени лесов и скал приютилось что-то в роде раскольничьего скита -- серая тесовая молеленка с покривившимся крестом, и около нее несколько скученных серых изб.
   Но это, однако, не раскольничий скит, а православная часовня; место это зовется "Богородицким рынком" и еще "Старыми Тетюшами". Окрестная мордва уверяет, что когда-то в этом тесном береговом уголку стоял их укрепленный городок, перенесенный потом на горы. А из уцелевшей грамоты царя Федора Ивановича видно, что с 1589 года здесь существовал Никольский монастырь, разоренный в половине XVII века волжскими разбойниками. В конце XVIII века на месте сожженного монастыря рыбаки нашли чудно-светившуюся икону Казанской Божией Матери, которая до сих пор хранится в соборе города Тетюшей и очень почитается местными жителями.
   Серая часовенка и обозначает собою место обретения иконы; сюда также приходят в известные дни богомольцы из окрестных уездов, a рабочие мимоидущих судов ни за что не пропустят случая пристать к берегу, и помолиться в старой часовенке.
   С часовенкой связано довольно поэтическое предание. Рассказывают, что какой-то болгарский царек, в одном из набегов своих на Русь, взял в плен молодую русскую княжну; красавица ни за что не соглашалась изменить своей православной вере, и влюбленный в нее мусульманин дозволил ей в дни поста удаляться на тот берег Волги -- молиться христианскому Богу на том самом уединенном месте, где стоит теперь часовня...
   Название "Богородицкий рынок" не должно вводить в заблуждение читателя. На Волге, и даже на Дону "рынками" называют не базары, как у нас, а мысы, обрывистые выступы берега, -- вероятно, от корня "рыть". Впрочем, возможно допустить, что и обычное наше слово рынок в смысле базара могло произойти от того же берегового мыса большой реки, представлявшего особые удобства для остановки судов и выгрузки товаров для продажи. Так как в старину товары больше всего двигались по судоходным рекам, то и первые места продажи их могли называться именем тех береговых выступов, к которым приставали суда, а впоследствии имя это могло быть усвоено всякому месту торга вообще.
   Вот справа и сам город Тетюши. Это уже пошла Казанская губерния. Город прячется наверху очень высокой и крутой горы, совсем голой и совсем красной от потеков железной руды. Только главы храма Божьего, да тесовые кровли крайних домиков выглядывают из-за гребня горы, словно какая-нибудь сторожевая засада, охраняющая берег. Дорога проделана наискось по обрывам берега, очень длинная, с живописными поворотами. Внизу обычные ссыпки, пристани, -- характерная физиономия, общая всем приволжским городам. Тетюши, впрочем, городок, далеко не важный по своей торговле. Единственное право его на внимание -- это серная руда, которая разрабатывается в его окрестностях, и которая при более счастливых условиях могла бы иметь серьезную будущность.
   Теперь мы забрались в истую татарщину. Когда-то здесь было самое сердце волжской Болгарии. Почти напротив города Тетюшей, на левом берегу Волги, до сих пор высятся полуразвалившиеся башни и палаты города Болгар, древней столицы когда-то могущественного Болгарского царства, с которым старая Русь воевала, не покладая меча, начиная от Святослава и Владимира Святого до самого основания царства Казанского, нового и еще более жестокого врага, зародившегося на развалинах Болгарского царства.
   К сожалению, эти любопытные развалины -- в 5-6 верстах от Волги, так что на посещение их необходима была бы особая поездка, несовместимая с нашим теперешним сплошным рейсом от Астрахани до Нижнего.
   Деревня, соседняя с историческими развалинами, сохранила за собой историческое имя болгар, вероятно, слегка измененное из слова волгар, которым должны были называться эти старинные жители Волги, точно так, как Византия называлась у некоторых народов Бизантией, а Вавилон -- Бабилоном.
   По крайней мере, Никоновская летопись наша прямо говорит в одном месте: "Взяша Волгоры иже на Волзе и на Каме".
   Следы пребывания болгарского народа видны здесь и в разных других местах левого берега. При речках Утке и Майне, впадающих с левой стороны в Волгу, на южной границе Казанской губернии, уцелело особенно много земляных валов, городищ, курганов, очевидно, остатков былых болгарских укреплений, -- между прочим, и древнего болгарского города Булымера.
   Старые финские и тюркские племена, бывшие в течение веков хозяевами Волги, до сих пор не покинули ее и остаются даже в могущественном русском царстве прежними коренными обитателями ее берегов. Мордва, когда-то громившая нас вместе с болгарами, татарами и всякими другими кочевниками, а теперь давно православная и давно земледельческая, мало уже различимая от чисто-русского племени, чуть ли не целым миллионом душ засела в приволжских губерниях правого берега. Чувашей в Казанской губернии и в соседних с нею местностях тоже насчитывают около полмиллиона; это жители горной стороны Волги -- потомки древних буртасов, как думают некоторые наши ученые; против них, на левом берегу Волги, а отчасти и рядом с ними, живет с четверть миллиона луговых и горных черемисов, быть может, остатков той, совершенно исчезнувшей теперь Мери, которая в первые века русской истории населяла собой Ростовскую область, и которая могла уйти сюда из захваченных русскими мест, спасаясь от насильственного обращения в христианство, -- "ушлецы языка славянского земли ростовския, ушедше бо от св. крещения во идолопоклонение и тамо кочевное житие татарское веры безсерменския изволиша", как говорит о них одна старинная "козмография".
   Не говорю уже о казанских татарах, наследниках древних болгар, несомненно сливших под своим именем не только этих былых болгар, но и разные другие племена старинного волжского населения.
   Все эти азиатско-мусульманские народности, обсевшие нашу Волгу, Каму, Оку, Свиягу, Суру, изрядно-таки разбавляют азиатчиной славянскую кровь великорусса, и хотя, с одной стороны, сильно облегчают этим наше неудержимое давление на Азию и наше духовное родство с Азией, но, с другой стороны, служат несомненными, хотя и мало сознаваемыми у нас, тормозами развития культурной жизни в России.
   Окрестности Тетюшей -- это одно из главных гнезд чувашского племени. Что оно действительно живет на горах -- сомневаться нельзя. Горы за Тетюшами почти так же высоки, как Жигули, хотя далеко не так красивы: есть вершины до 70 саженей высоты над уровнем Волги. Местные жители рассказывают нам удивительные вещи про оригинальные пещеры в этих горах, то залитые водой, то наполненные льдами. Жаль очень, что волжские пароходы, преследуя исключительно торговые цели, не приспособляют своих рейсов хотя бы к самому кратковременному посещению подобных достопримечательностей Волги, как это делают пароходы Рейна или швейцарских озер. Вот мы миновали и село Тенишево на левом берегу, откуда ближе всего было бы пробраться к интересным развалинам болгар, которых мечеть хорошо видна даже из Тетюшей, с противоположного берега Волги. За Тенишевым сейчас же пристань на "Березовой Гривке", безотрадное совсем голое место, где сиротливо торчит одинокая избушка, а около нее толпится кучка извозчиков с таратайками и тарантасами, тщетно ожидающих седоков с парохода. В бурю далеко не легко даже пароходу пристать к берегу; у островов и берегов отдыхают буксиры с своими баржами, чувствуя, что им не под силу бороться с такою бурей; стоит у пристани и пассажирский пароход "Великий князь Владимир", тоже американский двухэтажный, как и наш, и тоже общества "Кавказ и Меркурий". На палубе множество публики, синеют студенческие воротники, невольно напоминая близость Казани.
   Наш пароход два раза пытался подойти к пристани и два раза со срамом возвращался назад, отбиваемый волной; в третий раз он отошел совсем далеко от берега и с помощью какой-то уловки капитана причалил-таки наконец к берегу, когда "Владимир" уже снялся с якоря.
   От пристани Березовой Гривки хорошо виден весь заросший деревьями рукав Волги, который отделяется от нее очень близко отсюда; это известный "Спасский Затон", в котором зимуют пароходы "Кавказа и Меркурия", и где находится его механический завод. Затон этот не совсем безопасен от льдов во время полой воды, потому что коса, отделяющая его от коренной Волги, недостаточно высока.
   За Березовою Гривкой берега Волги теряют всякую привлекательность, низки, безлюдны; но часов в 7 вечера, когда мы прошли мимо широко отверстой пасти, через которую многоводная Кама вливается в Волгу, -- горы правого берега стали опять интересны; они тут совсем голые, обрывистые, с красными и белыми прослойками, в роде полосатого мрамора; вероятно, известняки, чередующиеся с темно-красною охрой. Форма этих гор тоже довольно причудливая. Мы двигаемся теперь, как раз под ними, в тени их отвесных будто ножом обрезанных осколов, напоминающих правильною волнообразною линией своей поверхности сплошные ряды гигантских каменных домов под круглыми зелеными крышами. Иногда белые стены этих нерукотворных домов сплошь облиты темно-малиновою охрой, иногда эти красные потоки только пестрят их, будто ручьи льющейся сверху крови. В осыпях известняка темнеют пещерки, узкие живописные ущелья вьются в пазухах гор, поднимаясь далеко вверх, вплоть до надвинувшихся с материка колоссальным скатом хлебных полей, которые нам видны отсюда со всеми своими буграми и буераками. Рыбацкие лодки, рыбацкие шалаши идиллически выглядывают из таких лесистых теснин. На утесе живописно высится где-нибудь высоко над нашими головами темный силуэт человека или лошади, в неподвижном изумлении провожающих нас взглядом; вон целая толпа отдыхавших рабочих поднялась из кустов и столпилась на краю отвесного обрыва... А то и целые села двухэтажных домиков, с большими хорошими церквами, любуются нами сверху, и сами вырезаются так красиво на огнистом закате. Вот и Татария, -- а везде православные храмы, везде уже крепко и широко засела русская сила!
   На правом и на левом берегу поминутно мелькают красно-белые и черно-белые шесты, так называемые здесь "маячки", которыми обозначен фарватер Волги; пароход наш послушно переваливает с одного такого маячка на другой, обегая мели и острова. Ширь Волги у впадения Камы еще очень большая, версты три -- не меньше; но частые острова и мели сильно стесняют течение. Левый берег выше впадения Камы весь в сплошных зарослях лесов. Под защитой этих берегов и островков тащатся потихоньку и стоят на якорях в укромных уголках буксиры и баржи, избегающие слишком бурного стремени Волги. Только двух-ярусные громады пассажирских пароходов смело и уверенно бегут самою срединой реки нам навстречу. Пробежал "Тургенев", "Император", пробежал одноярусный "Алексей". Встречи эти делаются все чаще и чаще; чуется близость большого города.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru