Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Тетя Ната

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

  

ТЕТЯ НАТА.
Очеркъ.

I.

   Садовникъ Мосей принималъ озабоченно-сердитый видъ, когда принимался за дѣло. Происходило это, можетъ-быть, отъ того, что у него, собственно говоря, не было никакого дѣла, а носилъ онъ званіе садовника по традиціи, потому что былъ старинный барскій садъ и слѣдовательно долженъ былъ быть и садовникъ. Старыя оранжереи давно развалились, новыя деревья не подсаживались, клумбы поддерживались только передъ террасой, а собственно садъ находился въ страшномъ запустѣніи и зарасталъ съ каждымъ годомъ все сильнѣе. По нѣкоторымъ аллеямъ уже нельзя было ходить, до того онѣ заросли бурьяномъ, чертополохомъ и разной другой сорной травой, которая обходится безъ помощи садовника.
   Мосей все-таки помнилъ, что онъ садовникъ, и, какъ испытанный старый дворовый политикъ, время отъ времени считалъ долгомъ проявить себя именно съ этой точки зрѣнія. Весной онъ реставрировалъ нѣсколько клумбъ, приводилъ въ относительный порядокъ англійскій газонъ передъ террасой, а осенью вооружался садовыми ножницами и подстригалъ шпалеры изъ бѣлыхъ акацій, сирени и боярышника. Сейчасъ стояла осень, поэтому нужно было пустить въ ходъ ножницы. Мосей поднялся рано, долго ворчалъ и наконецъ вышелъ на работу. Онъ долго стоялъ у террасы и смотрѣлъ на запущенный садъ. То ли было здѣсь раньше... Все на аглицкую руку было устроено, а теперь и смотрѣть тошно. Конечно, Мосей обвинялъ не себя и никого другого, а такъ вообще обстоятельства: вотъ и барскій домъ тоже разваливается, и террасу давно нужно бы подновить, и дворъ, и службы, и заборъ у сада.
   "И куда они растутъ...-- размышлялъ Мосей, оглядывая акаціи, сирени и боярышникъ.-- Вѣдь вотъ поди жъ ты! я ихъ рѣжу кажинную осень, а они свое... Способа нѣтъ никакого. А барышня требуетъ порядка..."
   Между прочимъ, Мосей нѣсколько разъ оглядывался на окно столовой. Ему хотѣлось, чтобы барышня видѣла его работу. Для чего же онъ надѣвалъ бѣлый передникъ и принималъ видъ настоящаго садовника? Барышня рано встаетъ и пусть посмотритъ своими глазами, какъ Мосей работаетъ.
   Ожиданія Мосея оправдались. Дѣйствительно, въ окнѣ столовой скоро показалась голова старушки въ бѣломъ чепцѣ. Мосей снялъ свой картузъ, точно для того только, чтобы показать свою лысую, какъ бильярдный шаръ, голову. Бѣлый чепецъ заволновался. Скоро по-старчески скрипнула дверь на террасу, и показалась сама барышня, за которой дѣвка Ариша несла плетеный камышевый стулъ. Барышнѣ было за пятьдесятъ, но она держалась еще бодро. Высокій ростъ придавалъ ей величавый видъ, а печально-строгое лицо сохраняло еще слѣды давно минувшей красоты. Мосей помнилъ эту дворянскую красоту къ полномъ расцвѣтѣ и при каждой встрѣчѣ съ барышней даже теперь чувствовалъ себя черной костью. Теперь его бильярдный шаръ отвѣсилъ привычный поклонъ и выжидательно заморгалъ хитрыми старыми глазами.
   -- Ну что, Мосей: подстригать будешь?-- спросила барышня свѣжимъ не по лѣтамъ голосомъ, сохранившимъ еще въ себѣ красивыя ноты.
   -- Точно такъ-съ, барышня... И куда они растутъ: кажинную осень вотъ такъ-то орудую. А они все растутъ...
   Барышня посмотрѣла печальными глазами на садъ и торжественно помѣстилась на своемъ стулѣ. Ариша, тоже старая, сморщенная старушка, накинула на ея плечи теплую накидку. Барышня вотъ уже сорокъ лѣтъ носила все черное и теперь походила на какую-то тѣнь, поднявшуюся изъ далекаго прошлаго.
   -- Съ Богомъ, Мосей...
   -- Слушаю-съ.
   Мосей постоялъ, задумчиво тряхнулъ своимъ бильярднымъ шаромъ и, не торопясь, отправился къ акаціямъ. Скоро защелкали его ножницы, и на газонъ посыпались молодые побѣги. Тетя Ната смотрѣла на эту работу и переживала смутно-безпокойное чувство,-- это съ ней случалось именно осенью, когда Мосей приводилъ въ порядокъ садъ. Странно, какъ иногда ничтожныя обстоятельства неразрывно связываются съ самыми рѣшающими моментами. Такъ было и здѣсь. Тетя Ната даже закрыла глаза, прислушиваясь къ щелканью ножницъ. Ея мысли перенеслись въ далекое-далекое прошлое, отъ котораго ее отдѣлялъ роковой сорокалѣтій періодъ. Да, тогда большая барская усадьба стояла, какъ полная чаша, садъ находился въ образцовомъ порядкѣ, даже деревья были молоды, и садовникъ Мосей еще потряхивалъ русыми шелковистыми кудрями, приводя въ трепетъ и нѣмой восторгъ горничную дѣвку Аришку. Ахъ, какъ это было давно... Такой же крѣпкій осенній денекъ, такъ же Мосей съ ножницами подравнивалъ акаціи, и вдругъ разразилась гроза, та семейная гроза, отъ которой, казалось, застоналъ и закорчился даже самъ барскій домъ. Всему виной были двадцать лѣтъ тети Наты и черные огневые глаза сосѣда по имѣнью, корнета въ отставкѣ, Павла Дмитрича Пластунова. Къ несчастью, Пластуновы были небогаты, и корнетъ получилъ рѣшительный и обидный отказъ, когда сдѣлалъ предложеніе. По доброму старому обычаю, Павелъ Дмитричъ выкралъ изъ родной усадьбы свою судьбу, причемъ единственнымъ свидѣтелемъ этого подвига былъ садовникъ Мосей. Парень все видѣлъ и покрылъ робкимъ молчаніемъ счастливо убѣгавшую парочку, можетъ-быть, потому, что въ дѣлѣ была замѣшана дѣвка Ариша, состоявшая неотступно при барышнѣ. Да, дворовый рабъ не выдалъ, но за утреннимъ чаемъ барышни хватились и по горячимъ схѣдамъ бросились въ пластуновскуго усадьбу, гдѣ и накрыли готовыхъ уже къ вѣнцу бѣглецовъ. И священникъ ждалъ въ церкви, какъ было условлено, но сильная родня увезла невѣсту домой, и все пошло прахомъ. Тетя Ната осталась навсегда дѣвушкой, а Павелъ Дмитричъ исчезъ и вернулся на родное пепелище только послѣ эмансипаціи, вернулся подержанымъ джентльменомъ съ вѣчнымъ запахомъ перегорѣлой водки. Вотъ уже пятнадцать лѣтъ, какъ онъ проживалъ въ родовомъ гнѣздѣ, состоя на содержаніи своей старшей сестры, къ которой перешло все имѣніе. Вскорѣ по возвращеніи на святую родину Павелъ Дмитричъ сдѣлалъ визитъ тетѣ Натѣ, по послѣдняя его не приняла. Можетъ-быть, вышло и лучше, что этотъ бракъ разстроили,-- по крайней мѣрѣ, тетя Ната думала такъ сегодня.
   -- Да, лучше...-- повторила она вслухъ, точно старалась кого-то увѣрить.
   Эти старческія размышленія были прерваны появленіемъ трехъ молодыхъ особъ, которыхъ привела Ариша. Всѣ трое были дѣвочки-подростки, въ томъ неблагодарномъ возрастѣ, когда дѣти начинаютъ раздѣляться на мальчиковъ и дѣвочекъ.
   -- Тетя, съ добрымъ утромъ!..
   Всѣ трое чинно усѣлись за столъ, занимавшій лѣвый уголъ террасы, и въ ожиданіи утренняго кофе не знали, что имъ дѣлать. Старшей, Вѣрочкѣ, было всего восемь лѣтъ, за ней слѣдовала шестилѣтняя Наденька, а послѣднее мѣсто занимала пятилѣтняя Любенька. Вся эта дворянская поросль ютилась подъ крылышкомъ тети Наты, какъ около стараго дерева обвиваются молодые побѣги. Вѣрочка была дочь старшаго брата Александра, который овдовѣлъ, опять женился и кончилъ тѣмъ, что оставшуюся отъ первой жены дѣвочку передалъ на воспитаніе тетѣ Натѣ. Исторія Наденьки была еще печальнѣе,-- она была дочерью младшей сестры, которая разошлась съ мужемъ. Разошедшіеся супруги долго дѣлили между собой ребенка и кончили тѣмъ, что отдали его тетѣ Натѣ, какъ третьему, нейтральному лицу. Любенька приходилась тетѣ Натѣ двоюродной внучкой и была круглой сиротой. Вообще, семейныя комбинаціи близкихъ людей какъ-то не удавались, и эти три дѣвочки служили тегѣ Натѣ живымъ доказательствомъ, того, что, дѣйствительно, выходить замужъ не стоило. Прежде бывали счастливые браки, а нынче только и слышишь, что одни разошлись по добровольному соглашенію, другіе разбѣжались съ какимъ-нибудь скандаломъ, третьи разойдутся не-сегодня-завтра. Ахъ, какъ хорошо знала теперь тетя Ната эту грустную изнанку семейной жизни... Черезъ ея руки прошло больше двадцати дѣвочекъ -- все близкія или дальнія родственницы. Всѣ онѣ воспитывались подъ ея крыломъ до институтскаго возраста, потомъ поступали въ институтъ, а потомъ вдругъ исчезали для нея, т.-е. выходили замужъ. И за кого выходили? Нѣтъ, лучше объ этомъ печальномъ опытѣ не вспоминать. Тетя Ната никакъ не могла уловить рокового момента, когда эти дѣвушки дѣлались чужими въ своемъ гнѣздѣ и, какъ ночныя бабочки, летѣли прямо на огонь. Ужъ, кажется, она давала имъ твердое воспитаніе, хотя и не могла подѣлиться всѣми знаніями жизни. Обстоятельства складывались обыкновенно самымъ роковымъ образомъ: выпущенная институтка сначала была въ восторгѣ отъ своей собственной свободы, потомъ наступалъ періодъ раздумья, какой-то глупой скуки, и все заканчивалось тѣмъ, что она какъ-то вдругъ выходила замужъ. Тетя Ната была всегда противъ такихъ опытовъ и каждый разъ горячо протестовала, предсказывая всѣ бѣды. Къ сожалѣнію, ея предсказанія постоянно исполнялись, и бѣдныя институтки возвращались къ ней черезъ подгода, много черезъ годъ, чтобы повѣдать, какъ жестоко онѣ ошиблись, и какъ милая тетя Ната была права. Да, бѣдняжки плакали на ея груди, ломали въ отчаяніи руки, и тетѣ же Натѣ приходилось ихъ утѣшать, успокоивать и отправлять обратно къ своимъ обязанностямъ. Странно, что цѣлый рядъ такихъ случаевъ не убѣдилъ тетю Нату въ неисправимости человѣческой натуры, и на каждый новый номеръ, стоявшій на очереди, она смотрѣла съ новой надеждой: можетъ-быть, хоть эта окажется благоразумнѣе...
   Теперь на очереди стояла Сонечка. Она только-что весной кончила институтъ и провела все лѣто у тети Наты. Изъ всѣхъ воспитанницъ тетя Ната привязалась всего сильнѣе именно къ этой, потому что Сонечка была такая выдержанная, благоразумная и слушала съ такимъ вниманіемъ благоразумные совѣты милой, дорогой тети.
   -- Вотъ эту я ужъ не отдамъ никому!-- съ тайной гордостью думала про себя тетя Ната, любуясь красавицей-племянницей.-- Да, не отдамъ...
   Да и некому было отдавать, потому что кругомъ стояли однѣ разоренныя помѣщичьи усадьбы, въ которыхъ доживали вѣкъ послѣдніе представители вымиравшихъ дворянскихъ родовъ или тѣ безвѣстные люди, которые, какъ коршуны, забились въ чужія гнѣзда. Ни съ тѣми ни съ другими тетя Ната знакомства не поддерживала, гордая старыми дворянскими традиціями. Да, людей не было, т.-е. мужчинъ, а Сонечка была благоразумна, благоразумна до того, что тетѣ Натѣ начинало даже казаться, какъ говаривали въ доброе старое время, что у нея какъ будто недостаетъ сердца.
   Итакъ, Мосей подстригалъ акаціи, три дѣвочки съ аппетитомъ пили свой утренній кофе, не подозрѣвая объ ожидавшей ихъ грозной судьбѣ, а тетя Ната сидѣла и думала, погрузившись въ свое прошлое, Вотъ и она такъ же, какъ Мосей, всю жизнь подстригала молодые упрямые побѣги, такъ же привязывала молодыя деревца къ палочкамъ, чтобы росли прямо, такъ же исправляла маленькіе недочеты человѣческой природы, и такъ же бурьянъ и жгучая кропива вырастали на ея "проспектахъ жизни". Однимъ словомъ, было много общаго...
   -- А гдѣ же Сонечка?-- спросила наконецъ тетя Ната, опредѣляя время по остывшей чашкѣ своего кофе.
   -- Онѣ еще почиваютъ,-- доложила почтительно Ариша.-- Куда имъ торопиться-то... Дѣвичье дѣло, пусть понѣжатся.
   Да, да, зачѣмъ въ самомъ дѣлѣ будить Сонечку -- пусть ее спитъ на здоровье. Кто знаетъ, что ее ждетъ впереди, а теперь хоть отдохнетъ послѣ своего институтскаго сидѣнья. Въ этотъ моментъ Мосей издалъ неопредѣленный звукъ, наклонился, поднялъ что-то, еще разъ удивился и, не торопясь, пошелъ на террасу.
   -- И какъ ему было попасть сюда...-- размышлялъ онъ вслухъ, подавая барышнѣ шелковый носовой платокъ.-- Точно у насъ такихъ платковъ и нѣтъ, барышня.
   Тетя Ната ужасно встревожилась. Платокъ, безъ всякаго сомнѣнія, былъ мужской и притомъ съ какими-то мѣтками. Неожиданно для самой себя тетя Ната спросила Аришу:
   -- Ариша, ты увѣрена, что барышня спитъ?
   -- Ежели дверь закрыта на ключъ...
   -- Сходи, посмотри... Да скорѣе.
   Старушку охватила какая-то тайная тревога. Это было одно изъ тѣхъ тяжелыхъ предчувствій, какія, къ несчастію сбываются. Вотъ и торопливые шаги Ариши. Старуха вбѣжала на террасу и какимъ-то виноватымъ голосомъ заявила:
   -- Ихъ нѣту, Софьи Григорьевны... Дверь-то только была приперта, а не на ключѣ.
  

II.

   Сцена представляла такую живую картину: центръ занимала тетя Ната, державшая платокъ въ рукахъ, какъ знамя, призывавшее къ какому-то чрезвычайному подвигу, Ариша оставалась въ дверяхъ, передъ террасой безъ шапки стоялъ Мосей. Три дѣтскихъ личика съ напряженнымъ вниманіемъ, слѣдили за всѣмъ происходившимъ и, видимо, ничего не могли понять.
   -- Мосей, лошадей!..-- проговорила наконецъ тетя Ната, дѣлая энергичный жестъ -- это былъ наслѣдственный жестъ, переходившій изъ рода въ родъ.
   Мосей и Ариша облегченно вздохнули. Всегда въ критическихъ случаяхъ настоящіе господа куда-нибудь ѣхали, а всегда именно этимъ актомъ разрѣшались затруднительныя положенія. Произошло то молчаливое соглашеніе, которое бываетъ только между людьми, слишкомъ тѣсно сжившимися. Мосей принялъ особенно серьезный видъ и отправился немедленно исполнять приказаніе. Ему даже въ голову не приходила траги-комическая сторона предстоявшей операціи. Кучера не было, старая лошадь была давно не кована, старый экипажъ не закладывался съ прошлаго лѣта. Все это были пустяки, потому что предстояло разрѣшить неразрѣшимую задачу. Старикъ былъ преисполненъ сознаніемъ важности возложенной на него задачи. Онъ самъ удивился, когда черезъ какой-нибудь часъ "подалъ" къ парадному крыльцу, открывавшемуся только въ торжественныхъ случаяхъ. Тетя Ната съ фамильной торжественностью помѣстилась въ старомодный экипажъ и молча отдала приказаніе ѣхать,-- словъ не требовалось, потому что и Мосей и Ариша отлично знали, куда могла ѣхать барышня.
   Вѣрочка, Любенька и Наденька видѣли изъ окна своей комнаты, какъ торжественно выкатилъ фамильный экипажъ на круглыхъ рессорахъ за предѣлы усадьбы и повернулъ налѣво. Дѣвочки были собраны Аришей въ одну комнату, а комната была заперта на ключъ. Ариша сейчасъ походила на насѣдку, приготовившуюся защищать своихъ цыплятъ отъ показавшагося въ небѣ ястреба. Дѣвочки не понимали, что такое случилось, куда поѣхала тетя Ната, зачѣмъ ихъ заперли въ комнату,-- онѣ смутно переживали отраженное настроеніе большихъ.
   А старинный экипажъ катился уже ко деревнѣ, возбуждая общее удивленіе. Мосей попрежнему не спрашивалъ, куда ѣхать, и повернулъ изъ деревни направо, къ заброшенному тракту,-- въ двухъ верстахъ прошла чугунка, и трактъ оставался не у дѣлъ. По сторонамъ дороги тянулись тощія крестьяскія поля, потомъ показался тощій лѣсокъ, чащеватой бородкой облѣпившій глинистые берега тощей рѣчонки Мутяшки. Когда-то тутъ былъ настоящій лѣсъ, именно, когда Павелъ Дмитричъ увозилъ тетю Нату на ухарской парѣ. Старушка не узнавала мѣстности и спросила:
   -- Да ты куда меня везешь, Мосей?
   -- Не безпокойтесь, барышня: все будетъ правильно. Точно, былъ лѣсъ, а сейчасъ одна щетина осталась...
   Нужно было проѣхать слишкомъ двадцать верстъ, и тетя Ната имѣла достаточно въ своемъ распоряженіи времени, чтобы еще разъ передумать всю свою жизнь. Бываютъ такіе дни итоговъ... Въ душѣ тети Наты оказались гоже громадныя опустошенія, какъ по сторонамъ дороги, по которой она ѣхала сейчасъ, и она увидѣла эти опустошенія только теперь. Да, тутъ былъ и цвѣтущій зеленый лѣсъ, и цвѣли цвѣты, и пѣли птицы, но отъ лѣса оставались одни пни, цвѣты повяли, птицы улетѣли. Она могла сейчасъ смотрѣть на себя со стороны, какъ всѣ отжившіе люди, придавленные "опытомъ жизни". Сегодняшній случай былъ послѣдней каплей въ этомъ опытѣ, и тетя Ната чувствовала, что она такая старая-старая, что кругомъ нея дѣлается что-то такое, чего она не понимала и никакъ не можетъ понять. Правда, ее охватилъ извѣстный порывъ, желаніе спасти неопытную душу, вырвать ее изъ налетѣвшей вихремъ бѣды, но этотъ порывъ чѣмъ-то уже тормозился, хотя еще смутнымъ и неопредѣленнымъ, но все-таки существующимъ. Образовался какой-то мучительный пробѣлъ, въ родѣ тѣхъ проваловъ, какіе образуются иногда въ землѣ.
   Мысли Мосея были проще и опредѣленнѣе. Онъ нѣсколько разъ встряхивалъ своей головой, вздыхалъ и наконецъ проговорилъ:
   -- А вѣдь я видѣлъ его, барышня...
   -- Когда?
   -- А тутъ какъ-то... Значитъ, у меня въ деревнѣ кумъ, ну, я и сижу у кума, а онъ верхомъ и ѣдетъ. Лошадь у него гнѣдая съ аглицкимъ хвостомъ, сѣдло тоже аглицкое -- молодцомъ проѣхалъ. Вся повадка господская. Значитъ, онъ ужъ это не въ первый разъ ѣхалъ-то, а наша барышня въ тѣ поры съ книжкой по саду изволили гулять.
   -- Какія ты глупости болтаешь!..
   Тетя Ната хотѣла еще сказать что-то, но во-время вспомнила, что происходило сорокъ лѣтъ назадъ, и промолчала. Мосей опять тряхнулъ головой, точно отгонялъ надоѣдливую муху.
   Старая лошадь скоро выбилась изъ силъ и начала сбавлять шагу. Это ничтожное обстоятельство расхолаживало тетю Нату, потому что ей хотѣлось летѣть съ быстротой вѣтра. Господи, да такъ они никогда не пріѣдутъ... А тутъ еще лопнулъ черезсѣдельникъ, и Мосей долго возился съ перегорѣвшимъ ремнемъ, пока все наладилъ. А время, дорогое время летѣло стрѣлой... Нужно было ловить каждую минуту, а тутъ... а тутъ какая-то гадкая лошадь не хочетъ итти, какой-то гадкій ремень лопается. Тетя Ната чувствовала, какъ у ней закипаютъ безсильныя женскія слезы.
   -- Мосей, ради Бога, скорѣе...
   Мосей дергалъ локтями, билъ хлыстомъ старую клячу, выкрикивалъ какія-то безсмысленныя слова, и результатомъ этихъ героическихъ усилій было то, что экипажъ дѣлалъ быстрѣе всего нѣсколько саженъ.
   Только черезъ три часа самаго мучительнаго пути вдали показалась бѣлая сельская церковь. это было село Пластунка. У тети Наты дрогнуло сердце. Вонъ и барская усадьба на горѣ, а сейчасъ подъ горой прудъ и большой старинный садъ. Когда подъѣхали ближе, оказалось, что садъ и прудъ существовали только въ воображеніи тети Наты по старымъ воспоминаніямъ, а въ дѣйствительности этого уже ничего не было.
   -- Садъ-то вырубили на дрова,-- отвѣтилъ Мосей на недоумѣніе барышни.-- А прудъ Павелъ Митрачъ выпустили, потому какъ они ссорятся съ крестьянами: не доставайся никому. Ну, вода и ушла...
   Барской усадьбы тетя Ната тоже не узнала. Она была съ бѣлыми колоннами и бельведеромъ, а теперь стоялъ какой-то совсѣмъ простой домъ, ободранный и покосившійся. Онъ казался меньше настоящей своей величины рядомъ съ сохранившимися старыми службами. Въ виду усадьбы Мосей пріосанился, какъ и слѣдуетъ человѣку, приготовившемуся встрѣтить жестокій отпоръ. Конечно, не прежняя пора, когда въ Пластунку нагрянули на трехъ тройкахъ, чтобы выручитъ барышню, а все-таки законъ требуетъ порядка. Этакое вредное мѣсто, эта самая Пластунка... Вотъ когда отрыгнулось!
   Въ виду селенія старый изъѣзженный конь прибавилъ шагу, точно и онъ проникся сознаніемъ важности наступавшаго момента. Старинный экипажъ величественно остановился у новыхъ ворогъ, поставленныхъ безъ всякихъ затѣй и вычуръ.
   -- Ты меня подождешь здѣсь, Мосей... Въ случаѣ чего я тебя кликну.
   -- Слушаю-съ.
   Тетя Ната вышла изъ экипажа съ большимъ трудомъ. Ей почему-то казалось, что ворота должны быть на запорѣ, но въ дѣйствительности они оказались открытыми. На дворѣ тоже никого не было, такъ что она безпрепятственно вошла на новое крылечко и очутилась въ передней. Здѣсь тетя Ната должна была перевести духъ. Ее охватило опять волненіе. Въ пріотворенную дверь налѣво была видна большая свѣтлая комната, совсѣмъ пустая -- очевидно, это была гостиная. Направо дверь была притворена. Тетя Ната вошла въ гостиную и осмотрѣлась. Ей прежде всего бросилась въ глаза соломенная темная шляпа, лежавшая на вазочкѣ съ визитными карточками -- это была шляпа Сонечки. Тетя Ната опустилась на ближайшій стулъ и въ ужасѣ закрыла глаза. Гдѣ-то скрипнула дверь, и послышались осторожные шаги. Изъ внутренней двери выглянулъ какой-то сѣдой старикъ и остановился. Въ первое мгновеніе тетя Ната не узнала его, но потомъ поднялась и гордо выпрямилась.
   -- Милостивый государь...
   Старикъ сдѣлалъ шагъ впередъ и поднялъ руку, умоляя о молчаніи.
   -- Милостивый государь, вы знаете, зачѣмъ я явилась въ этотъ домъ...
   -- Ради Бога, тише, Наталья Осиповна: она спитъ...
   -- Что-о? Спитъ?..
   -- Да, да... Такъ чудно спитъ. Идемте ко мнѣ въ кабинетъ и объяснимтесь, какъ слѣдуетъ порядочнымъ людямъ.
   "Порядочнымъ людямъ!" -- Плечи тети Наты презрительно поднялись, а на лицѣ явилась уничтожающая гримаса.
   -- Я должна видѣть ее и ни съ кѣмъ не желаю вступать ни въ какіе переговоры...
   -- А если она спитъ? Ради Бога, не дѣлайте шуму...
   Такой неожиданный приступъ совершенно обезоружилъ тетю Нату, и она плохо сознавала, какъ очутилась въ небольшомъ кабинетѣ, грязномъ и безпорядочномъ, какіе бываютъ только у старыхъ холостяковъ. Боже мой, гдѣ она?.. А онъ стоялъ у стола и выжидалъ, когда она успокоится, т.-е. это былъ совсѣмъ не онъ, а неизвѣстный ей старикъ, обрюзгшій старческой полнотой. Охотничья сѣрая куртка сидѣла на немъ мѣшкомъ, окладистая сѣдая борода покрывала всю грудь, голова облысѣла -- нѣтъ, онъ не могъ быть такимъ никогда. Да, никогда... Правда, оставались глаза, но и они были обложены такой сѣтью старческихъ морщинъ, что трудно было узнать.
   -- Я ждалъ васъ, Наталья Осиповна,-- заговорилъ онъ, притворяя дверь,-- она узнала голосъ и вздрогнула.-- Да, ждалъ... Даже хотѣлъ самъ ѣхать, но вы предупредили меня. И, знаете, мнѣ было не совсѣмъ удобно уѣзжать...
   -- Вы говорите пустяки, и не въ этомъ дѣло... Я пріѣхала за племянницей и увезу ее домой. Да, у нея есть свой домъ... понимаете?.. Конечно, она молода... неопытна... Однимъ словомъ, я не могу допустить... я... вы меня понимаете. Могу удивляться только одному, какъ вы, который говоритъ о порядочности, могли допустить подобную исторію... вы, старый дворянинъ, воспитанный въ извѣстныхъ понятіяхъ?
   Старый дворянинъ только развелъ руками и со страхомъ посмотрѣлъ на дверь.
   -- А самое главное: что онъ такое, этотъ... этотъ негодяй... да, негодяй!..
   -- Наталья Осиповна...
   -- Молчите!.. Я знаю больше, чѣмъ вы думаете: онъ -- дитя позора, онъ результатъ вашей развратной жизни, человѣкъ, у котораго нѣтъ даже имени... Да, да, да!..
   Его сѣдая голова грустно поникла.
   -- И онъ осмѣлился посягнуть на самое святое... Разбой передъ такимъ поступкомъ ничто. Вы меня понимаете... Этотъ негодяй даже не parvenu, а...
   -- Позвольте, Наталья Осиповна: Миша мой сынъ...
   Она посмотрѣла на него и горько засмѣялась. Сынъ? Да, она имѣла право смѣяться. Сынъ? Очевидно, старикъ выжилъ изъ ума, и она говоритъ съ сумасшедшимъ. Сынъ... Позвольте, вѣдь это самая злая иронія по ея адресу: онъ въ глаза смѣется надъ ней. Да, она смѣялась, смѣялась надъ собой, надъ тѣмъ, что было сорокъ лѣтъ тому назадъ.
   -- Вамъ остается только добавить, Павелъ Дмитричъ, что онъ и мой сынъ...-- неожиданно проговорила она.-- Вѣдь вы когда-то навѣки принадлежали мнѣ, слѣдовательно... Это, наконецъ, забавно. Но мы уклонились въ сторону, милостивый государь... Есть извѣстныя традиціи, есть то, что не умираетъ даже послѣ разложенія самой формы, и я выросла именно въ такихъ традиціяхъ и не могу допустить... допустить...
   Она подбирала слова, чтобы выразить свою мысль, а онъ отвернулся къ окну, чтобы скрыть непрошенную слезу. Она была безжалостна и задѣла самое больное мѣсто. И, вмѣстѣ, какъ она была жестоко права! Въ этотъ моментъ отворилась дверь, и вошла Сонечка. Она быстро взглянула на старика и однимъ движеніемъ бросилась къ тегѣ Натѣ.
   -- Тетя... милая... дорогая...
   Тетя Ната торжественно отстранила ее одной рукой, торжественно поднялась и торжественно проговорила:
   -- Въ этомъ вертепѣ намъ не мѣсто разговаривать, милая... Ты, кажется, забыла, что у твоей тети есть свой домъ, который вмѣстѣ и твой. Мы и поговоримъ дома...
   -- Тетя, милая, всего одну минутку... самую маленькую минутку.
   Она, кажется, никогда Ее была еще такъ красива, какъ въ эту минуту -- къ молодому лицу шла даже тревога. Записной красавицей Сонечка никогда но была, но въ ней была "кровь" -- въ каждомъ движеніи, въ каждомъ взглядѣ. Павелъ Дмитричъ молча взглянулъ на нее и молча вышелъ изъ кабинета.
  

III.

   Наступила долгая пауза. Гдѣ-то тикали невидимые часы. Въ окно глядѣлъ своимъ печальнымъ свѣтомъ сѣрый осенній день. Двѣ женщины собирались съ силами. Надъ ихъ головами невидимо рѣяли далекія тѣни дѣдушекъ и бабушекъ,-- вопросъ касался родовой чести. Сонечка смотрѣла на тетю Нату своими прелестными карими глазами, и какая-то смутная нерѣшительность мѣшала ей произнести роковую фразу. Это было послѣднее слово подсудимаго, и дѣдовскія тѣни замерли въ трепетномъ ожиданіи. Онѣ были тутъ, эти тѣни, и ждали.
   -- Тетя, дорогая... я не вернусь домой, потому что... потому что мой домъ здѣсь.
   Тетя Ната посмотрѣла на племянницу какими-то похолодѣвшими глазами и строго сжала губы.
   -- Дальше...-- прошептала она, дѣлая усиліе надъ собой.-- Дальше... я хочу знать все.
   -- Вы знаете, дорогая тетя, что я всегда была послушной дѣвушкой... вы меня очень любили... да... Но есть вещи, которыхъ вы никогда не поймете. Я такъ хочу жить...
   Глаза тети Паты обвели голыя стѣны кабинета.
   -- Это называется: жить? да?..
   Сонечка опустилась на колѣни и припала своей русой головкой къ строгой старческой рукѣ.
   -- Ну, что же дальше?
   -- Видите, тетя... я много думала...
   На Сонечкѣ было простое домашнее платье, которое она надѣвала утромъ. Старушкѣ бросилось въ глаза, что волосы Сонечки были очень тщательно причесаны. И это въ такую минуту... Она могла спать -- чего же больше?
   -- Видите ли, тетя... я васъ очень люблю, очень... но какъ это вамъ сказать? Во-первыхъ, я совсѣмъ бѣдная дѣвушка, а такихъ бѣдныхъ дѣвушекъ никому не нужно... Мое институтское образованіе тоже капиталъ очень скромный. Однимъ словомъ, я долго просидѣла бы у моря и не дождалась бы погоды... Тетя, это просто скучно.
   -- И это говоришь ты... ты?..
   Дѣдовскія тѣни встревожились, потому что въ ихъ время такъ не говорили. Даже и словъ такихъ не было...
   -- Милая тетя, вы для меня являлись лучшимъ доказательствомъ, что я должна была поступить именно такъ...
   -- Я?..
   -- Да, вы, дорогая, милая, единственная, непонимающая... Если бы вы только знали, какъ я васъ люблю... всѣхъ люблю... Мнѣ кажется, что сейчасъ я могла бы сдѣлать счастливыми рѣшительно всѣхъ, весь міръ! Посмотрите, тетя, какая я здоровая... Ахъ, Боже мой, если бы только были слова, которыми я могла бы высказать вамъ все, все, все!..
   Тетя Ната опустила глаза. Сейчасъ ей видна была только задняя часть Сонечкиной головы, ея крѣпкій затылокъ, окутанный завитками золотистыхъ волосиковъ, сильное молодое плечо, точно забинтованное молодыми мускулами -- да, это была идеально здоровая дѣвушка. Правда, немного худощавая, но это былъ послѣдній остатокъ дѣвичества. Это молодое тѣло зацвѣтетъ отъ перваго солнечнаго луча, отъ перваго поцѣлуя... И эта живая красота опять пробудила въ сердцѣ тети Наты жгучее чувство страданія.
   -- Вы знаете, тетя, я часто думала о васъ, и... и мнѣ дѣлалось ужасно жаль васъ...
   -- Меня?!..
   -- Да, да... Вы такая хорошая, ласковая, вы въ десять разъ были красивѣе меня, и если бы.. Однимъ словомъ, я не хотѣла повторить вашу исторію. Простите меня, тетя... Сегодняшній роковой день заставляетъ меня быть откровенной... тѣмъ болѣе, что вы по доброй волѣ никогда не согласились бы со мной. Я въ этомъ убѣждена и очень страдала... Мнѣ было такъ больно огорчать милую, дорогую тетю!
   -- Довольно объ этомъ...
   Опять пауза. Опять тиканье часовъ. Дѣвушка поднялась, съ какой-то тоской посмотрѣла въ окно, быстро обернулась и заговорила твердымъ, увѣреннымъ тономъ:
   -- Самое больное мѣсто сейчасъ для насъ: онъ... Вы слышали о немъ и, не видя, уже вынесли обвинительный приговоръ. Для васъ, урожденной Веретенниковой, онъ получеловѣкъ, потому что... и это при сознаніи, что онъ ни въ чемъ не виноватъ, что это общественная несправедливость, что это несчастіе... И, знаете, тетя, меня это поразило съ перваго раза. Мнѣ сдѣлалось такъ жаль его, мнѣ было обидно...
   -- Было бы гораздо лучше, если бы ты именно этого совсѣмъ не понимала...
   -- Ахъ, тетя, я знаю только одно, что должна была поступить именно такъ, какъ поступила!.. Это было выше меня, сильнѣе... Онъ не смѣлъ даже показаться вамъ на глаза, зная ваши взгляды. Что же я могла сдѣлать?.. Но вѣдь онъ такой же человѣкъ, какъ и всѣ другіе...
   -- Значитъ, ты его не любишь, если онъ для тебя, какъ "всѣ другіе"?
   Сонечка задумалась и нахмурила брови.
   -- Люблю ли я его?-- повторила она вопросъ.-- Я боюсь выговорить именно такое большое слово... Я думаю, что его можно будетъ сказать потомъ, когда будутъ доказательства...
   Тетя Ната быстро поднялась и отстранила дѣвушку отъ себя. Она теперь говорила уже не отъ себя, а отъ всего рода.
   -- Ты сейчасъ сказала самое худшее, что только могла сказать!.. Несчастная... У тебя совсѣмъ нѣтъ сердца!.. Понимаешь ли ты, что можно человѣку простить рѣшительно все, даже... даже преступленіе, если оно было совершено водъ вліяніемъ чувства. Но холодный, гадкій расчетъ... Нѣтъ, ты -- выродокъ!.. ты -- само несчастіе!..
   Если бы тѣни могли говорить, онѣ не сказали бы ничего другого, всѣ эти дѣдушки и бабушки.
   -- Ты забыла одно, что, если выбросить изъ жизни поэзію, то ничего не останется... Безъ поэзіи нѣтъ жизни, и въ этомъ все несчастіе современнаго бездушнаго поколѣнія. Да, твои предки дѣлали ошибки, бывали несправедливы, даже жестоки, но все это искупалось именно чувствомъ. Ты этого не поймешь, несчастная... Да, поэзія покупалась иногда слишкомъ дорогой цѣной, но она давала смыслъ всей жизни, она ее освѣщала, она, наконецъ, передавалась слѣдующимъ поколѣніямъ, какъ дорогой завѣтъ. Тѣ женщины не давали поцѣлуя нелюбимому человѣку, тѣ женщины умѣли страдать долгіе годы, тѣ женщины находили въ себѣ и мужество и эгоизмъ переносить все, потому что онѣ были не то, что ты...
   Эта громовая рѣчь смутила Сонечку. Это дѣвичье лицо вдругъ поблѣднѣло, глаза округлились, въ выраженіи лица появилась страдающая складка -- о, какъ онѣ торжествовали, старыя тѣни!..
   -- Ну, что же ты молчишь?-- наступала тетя Ната, чувствуя на своей сторонѣ перевѣсъ.-- Да, тебѣ нечего отвѣчать, несчастная...
   -- Нѣтъ, тетя, есть, но только мы говоримъ о разныхъ вещахъ... То, что въ ваше время называлось любовью, для меня совершенно непонятно и, по-моему, должно называться другимъ именемъ...
   -- Что-о?!.. Какъ ты сказала?
   -- Какая же это любовь, которая разбивалась о первую сословную перегородку, о какой-нибудь предразсудокъ, о фамильный деспотизмъ... И всего удивительнѣе то, что вы сами, тетя...
   -- Что я сама?
   -- Вы тоже хотите быть деспотомъ...
   Для окончательнаго доказательства деспотизма тети Наты, Сонечка бросилась къ ней на шею и залилась слезами.
   -- Милое мое дитя, тебя ввели въ заблужденіе...-- шептала умиленная старушка, цѣлуя дорогую головку.-- Тебя обманули, крошка! Но у тебя есть тетя, которая...
   Дальше сцена была прервана появившимся въ дверяхъ молодымъ человѣкомъ. Старушка инстинктивно прижала къ себѣ дѣвушку крѣпче, точно появившійся субъектъ ногъ ее вырвать изъ ея объятій, и разсчитанно-громкимъ голосомъ проговорила:
   -- Да, у тебя есть тетя, которая не... не...
   Тетя Ната взглянула на молодого человѣка, и ея руки распустились, точно кто ее оглушилъ. Она какъ-то безпомощно посмотрѣла кругомъ, перевела глаза ка молодого человѣка и вся задрожала,-- Сонечка это видѣла,-- у бѣдной тети Наты тряслись руки, конвульсивно вздрагивали губы.
   -- Тетя, милая, что съ тобой?-- спрашивала дѣвушка.-- Миша, воды...
   Когда молодой человѣкъ вышелъ, старушка спросила шопотомъ:
   -- Кто это, крошка?
   -- Какъ кто, тетя? Онъ. Миша...
   -- Ахъ, да...
   Тетя Ната опустилась на стулъ и, съ трудомъ переведя духъ, прибавила:
   -- Мнѣ показалось, крошка, что это... Какъ поразительно похожъ онъ на отца!.. Двѣ капли воды... Какой-то двойникъ, привидѣніе...
   Старушка даже закрыла глаза. Передъ ней въ послѣдній разъ встало это дорогое прошлое во всемъ блескѣ молодости, мужской красоты и силы. Да, этотъ несчастный быль красивъ, какъ и отецъ... Тетя Ната совершенно растерялась и никакъ не могла припомнить, что она должна сдѣлать, что сказать. Она успокоилась только тогда, когда со стаканомъ воды явился самъ Павелъ Дмитричъ. Тетя Ната опять вернулась къ настоящему, о которомъ говорило это старое лицо, эта сѣдая борода и общій видъ старости.
   -- Пусть онъ сюда не входитъ,-- шепнула тетя Ната, привлекая къ себѣ Сонечку.-- Мнѣ страшно... Потомъ я сама переговорю съ нимъ. Да... Онъ долженъ знать, что у тебя есть тетка, которая...
   Старушка выпила стаканъ волы и немного успокоилась. Въ кабинетѣ наступила пауза.
   -- Я по понимаю одного..-- заговорила она упавшимъ, обезсилѣвшимъ голосомъ:-- Не понимаю, зачѣмъ тебѣ, Сонечка, нужно было именно бѣжать?.. Вѣдь это возмутительно... это ужасно... Ты меня убила, Сонечка!..
   -- Да вѣдь, тетя, дорогая, милая, вы все-таки деспотъ... Я знаю ваши взгляды, вашъ характеръ... Наконецъ, это поэтичнѣе, тетя!..
   Мосей сидѣлъ на козлахъ уже цѣлый часъ и все посматривалъ на окна, ожидая сигнала. Да, барышня задастъ имъ: вонъ какъ поднялась веретенниковская-то кровь! Какъ медвѣдица хорошая -- сейчасъ на дыбы... Но время шло, а сигнала все не было. Лошадь дремала, опустивъ голову.
   -- Этакая старая кожа!-- обругалъ ее Мосей.-- Ты у меня смотри...
   Затѣмъ онъ и самъ задремалъ. Его разбудилъ чей-то молодой голосъ,
   -- Эй, старичокъ, проснись...
   -- А... что?..
   -- Заѣзжай во дворъ. Нужно лошадь покормить...
   Взглянувъ на молодого человѣка, Мосей понялъ все. Его бильярдный шаръ сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто онъ былъ не на настоящемъ мѣстѣ. "Эхъ, женская ваша слабость... Да развѣ бы въ прежнія времена такъ поступили? Ахъ, барышня, барышня -- полная ваша неустойка..."
  
   1893.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru