Максимов Сергей Васильевич
Павел Иванович Якушкин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Биографический очерк

  

СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА

Изданіе Вл. Михневича.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.

ПАВЕЛЪ ИВАНОВИЧЪ ЯКУШКИНЪ.
Біографическій очеркъ

С. B. Максимова.

  

Письмо къ издателю.

  

Многоуважаемый Владиміръ Осиповичь!

   Передаю въ ваше распоряженіе мои воспоминанія о П. И. Якушкинѣ, написанныя, по просьбѣ Н. А. Некрасова, въ дополненіе къ коротенькому некрологу, наскоро мною набросанному въ No 2-мъ "Отечественныхъ Записокъ" за 1872-й годъ. По независящимъ отъ обоихъ насъ причинамъ статья эта не была напечатана. Тѣмъ не менѣе и подъ слоями пыли нѣсколькихъ лѣтъ въ ней сохранились неизмѣнными тѣ же чувства и мысли, какія вылились и тогда подъ свѣжими впечатлѣніями печальнаго и обиднаго извѣстія. По этой-то причинѣ я сдѣлалъ лишь незначительныя сокращенія и необходимыя дополненія въ виду того, что въ то время приходилось высказываться совершенно при другихъ условіяхъ. О чемъ я забылъ и чего не досказалъ, -- помогутъ вамъ другіе: Павла Якушкина знали очень многіе, а кто его зналъ, тотъ и любилъ. При оригинальномъ складѣ жизни, особенностями своего характера онъ умѣлъ проявлять такія своеобразныя черты, рѣзкое впечатлѣніе которыхъ безсильна износить всякая память.
   Примите увѣренія и проч.

С. Максимовъ.

  
   Наступила весна 1858 года: и въ Петербургѣ обновлялась природа, оживая и улыбаясь, хотя улыбка эта казалась и въ то время довольно грустною, тѣмъ не менѣе, та весна была изъ лучшихъ въ другомъ, не въ астрономическомъ и не въ физическомъ смыслѣ. Переживалось время, когда здоровая струя свѣжаго воздуха вдругъ ворвалась въ нашъ міръ и потянула такою крѣпкою тягой, прибодряя нервы, что почуялись особыя невѣдомыя силы и неодолимая потребность работы. Среди свѣтлыхъ радостей весны, послѣ суровой зимы и томительныхъ скитаній по сугробамъ, на освѣженномъ воздухѣ, на обѣщанной свободѣ и несомнѣнномъ просторѣ работалось суетливо, безразсчетно, но охотливо, по сознательному долгу и твердой увѣренности въ неизбѣжности и обязательности труда.
   Къ тому времени весеннихъ работъ, если и произведено было немного, то затѣяно было довольно. Предчувствовались еще большія работы впереди.
   Остановимся изъ многихъ другихъ на литературномъ полѣ, такъ какъ на немъ и ни толклись съ прочими и суетились въ толпѣ, поджидая назначенія и не задумываясь о томъ, что можетъ быть приведется тяжело и не по силамъ. Не зовутъ вола пиво пить -- зовутъ вола воду возить.
   На литературномъ полѣ къ прежнимъ работникамъ мало-по-малу стали присоединяться новые. Участіе свѣжихъ силъ стало прибодрять; нѣкоторыми показаны новые пріемы и, по общему закону человѣческаго прогресса, очень удачные и болѣе успѣшные.
   Литература въ это время заручилась уже "Губернскими Очерками". Пѣсни Беранже, въ прелестныхъ переводахъ и счастливыхъ передѣлкахъ В. С. Курочкина, входили во вкусъ и сильно увлекали. Неумолкавшіе дѣятели изъ прежнихъ перестраивали тоны и стали искать мотивовъ не въ отвлеченіяхъ абстрактной мысли, а въ живой струѣ голой жизненной правды, олицетворяемой въ художественныхъ образахъ. Кто сдѣлалъ такъ, у тѣхъ лишь и оставались сочувствующіе слушатели. Времени переворота прошло еще немного, но совершилось неслыханное: около новыхъ проповѣдниковъ быстро собралась густая толпа слушателей и еще быстрѣе и неожиданнѣе выразилось взаимное сочувствіе, котораго ни подозрѣвать, ни ожидать не было никакой возможности. Словно всѣ сговорились, и какъ будто всѣ давно уже вели между собою условный символическій разговоръ по необнародованной и нецензурной азбукѣ.
   Время это было замѣчательно именно тѣмъ, что проявилось тогда много новаго и неожиданнаго.
   Изъ числа этихъ новыхъ и неожиданныхъ, по крайней мѣрѣ для Петербурга, было появленіе въ этомъ центрѣ журнальной и газетной дѣятельности, весною 1858 года, новаго лица. Явилось оно, по своей надобности, съ очень скромною цѣлью. Однако, не смотря на наличную его скромность и даже застѣнчивость, ни на короткое пребываніе его здѣсь, лицу этому удалось произнести очень сильное впечатлѣніе на тѣ литературные кружки, въ которыхъ оно появилось. Все было въ немъ своеобразно и при томъ самобытно, многое поражало извѣстнаго рода рѣзкостью и даже крайностями; самая причина его пріѣзда выходила изъ ряда обыкновенныхъ и была слѣдствіемъ его оригинальнаго образа жизни и способа дѣйствій.
   Мы увидѣли передъ собою человѣка, одѣтаго въ полумѣщанскій, полукрестьянскій костюмъ, у котораго параднымъ платьемъ на выходъ была черная суконная поддевка и тѣ же высокіе сапоги съ напускомъ, безъ калошъ. Въ городѣ, не терпѣвшемъ тогда никакого разнообразія и отступленій даже въ архитектурѣ зданій и придумавшемъ форменную одежду для дворниковъ, появленіе поддевки показалось явленіемъ довольно рѣзкимъ. Столичный глазъ привыкъ понимать по платью только два вида людей: военныхъ и статскихъ. Бороды въ то время были строго-воспрещенною контрабандой и, въ видахъ исключенія, терпимы были только у людей, носившихъ третій видъ терпимой столичной одежды, имѣвшей общее названіе русской. На человѣкѣ, вызвавшемъ эти замѣчанія наши, русское платье рѣзало глаза и останавливало вниманіе проходящихъ: при русскомъ костюмѣ онъ носилъ очки, которыя въ средѣ простыхъ, русскихъ людей и по сейчасъ составляютъ рѣзкую исключительность, допускаемую грамотными стариками -- начотчиками. Собственно только одни очки и стояли въ противорѣчіи съ костюмомъ. На первыхъ порахъ могло казаться, что костюмъ надѣтъ съ цѣлью выдѣлиться изъ толпы и попробовать задать новую моду. Но такъ могли думать (и думали) лишь мимоидущіе: на людей, присмотрѣвшихся ближе, костюмъ произвелъ совершенно другое впечатлѣніе. Видимый оригиналъ, надѣлъ, въ сущности, именно то платье, которое наиболѣе соотвѣтствовало его роду занятій, его задушевнымъ побужденіямъ, и безъ него онъ былъ-бы также не полонъ, какъ и безъ бороды и другихъ своихъ рѣзкихъ, но своеобразныхъ особенностей. По справкѣ оказалось, что такое платье носитъ тотъ человѣкъ уже десять лѣтъ, что онъ прошелъ въ немъ среди серьезныхъ опасностей и великаго множества непріятностей и уберегъ себя среди насмѣшекъ и оглядываній.
   Борода была густая и довольно подержанная: сѣдина уже предательски пробивалась въ ней. Павелъ Ивановичь Якушкинъ былъ въ русскомъ нарядѣ своемъ безупречно искрененъ, а безъ него рѣшительно не мыслимъ. Въ Петербургѣ надъ нимъ успѣли посмѣяться до того, что задали ему серьезную задачу пораздумать о замѣнѣ русскаго костюма общепринятымъ платьемъ. Для подобной оказіи разъ настояла даже крайняя нужда, когда представилась необходимость являться ему къ бывшему его начальнику по московскому университету, графу С. Гр. Строганову. Подозрѣвалась опасность отъ швейцара; визитъ въ мужичьемъ нарядѣ могъ показаться если не дерзостью, то насмѣшкой передъ такимъ богатымъ и гордымъ аристократомъ. Мы очень усердно хлопотали объ устраненіи этихъ внѣшнихъ препятствій, которыя въ то время намъ казались очень серьезными. Достали фракъ, одѣли Якушкина франтомъ, весьма приличнымъ на первый взглядъ, но съ первыхъ же шаговъ новоставленника рѣшились отказаться отъ своей скороспѣлой затѣи: Павелъ Ивановичъ положительно разучился носить всякій другой костюмъ, кромѣ усвоеннаго и завоеваннаго имъ. Въ немъ онъ производилъ одну изъ труднѣйшихъ работъ изученія русскаго народа, встрѣчался глазъ на глазъ съ нимъ въ самыхъ источникахъ, гдѣ тихо и скромно струятся они, въ густыхъ заросляхъ, едва примѣтные глазу и съ трудомъ доступные (доступные только послѣ многихъ усилій и при извѣстномъ искусствѣ). Объ искусствѣ и работахъ его знали кое кто въ Москвѣ и очень смутно въ Петербургѣ: такъ скромна была дѣятельность этого изслѣдователя русской народности. Въ Петербургѣ, въ значеніи литературнаго дѣятеля, П. И. Якушкинъ имѣлъ полное основаніе показаться новостью, и показался именно тою силой, которая копилась подъ спудомъ, но достаточно окрѣпла и дерзнула появиться лишь въ то время, когда повѣяло новымъ духомъ и предчувствовался запросъ на людей, знакомыхъ съ народомъ, которому приготовлялась великая реформа освобожденія. Въ видимой новинкѣ оказались, однако, старыя заслуги и старые труды. Онъ уже успѣлъ сдѣлать довольно, и одну часть работы довелъ до конца. Самое появленіе его въ Петербургѣ вызвано было неудачнымъ исходомъ этихъ долговременныхъ и тяжелыхъ работъ. Онъ собиралъ пѣсни для П. В. Кирѣевскаго. Сборникъ былъ конченъ, надо было его надобрать и окончательно приготовить къ изданію. Кирѣевскій умеръ. Наслѣдникъ его передалъ его работу г. Безсонову, къ глубочайшему огорченію главнаго дѣятеля и наилучшаго оцѣнщика собраннаго матеріала. Павелъ Ивановичъ рѣшился издать собственный сборникъ, изъ записокъ личной памяти и кое какихъ лоскутковъ. На то время пишущій эти строки успѣлъ вернуться изъ Архангельской губерніи съ двумя сборниками собранныхъ тамъ пѣсенъ. Павелъ Ивановичъ пріѣхалъ съ просьбой помочь выйти изъ обиднаго положенія.
   Привелъ Павла Ивановича братъ его, Викторъ, нашъ другъ и товарищъ по медицинской академіи, -- одна изъ свѣтлыхъ и честныхъ личностей, -- находившійся въ то время подъ тѣмъ же обаяніемъ необходимости труда живыхъ работъ. Привезъ онъ брата изъ деревни, самъ будучи на пути за границу для усовершенствованія въ европейскихъ медицинскихъ факультетахъ {Удалось ему сдѣлаться потомъ въ своихъ краяхъ довольно извѣстнымъ, въ качествѣ безмезднаго и опытнаго врача, особенно между мѣстнымъ крестьянскимъ населеніемъ, но преждевременно умеръ и онъ (на сороковомъ году жизни) въ Римѣ, отъ чахотки.}.
   Предшествовавшая жизнь Павла Ивановича не богата событіями. Вотъ что мы знаемъ о томъ. Родился онъ въ 1820 году, въ усадьбѣ Сабуровѣ, Малоархангельскаго уѣзда, Орловской губерніи, въ дворянской семьѣ, съ достаточными матеріальными средствами. Отецъ его, Иванъ Андреевичъ, служилъ въ гвардіи, вышелъ въ отставку поручикомъ и жилъ постоянно въ деревнѣ {Онъ имѣлъ роднаго брата Дмитрія Андреевича, сынъ котораго Иванъ Дмитріевичъ, двоюродный братъ Павла Ивановича, пострадалъ во время событій въ декабрѣ 1825 года, былъ сосланъ въ Сибирь и оставилъ послѣ себя записки, напечатанныя частію въ "Рус. Архивѣ". Сынъ Ивана Дмитріевича, Евгеній Ивановичъ, заявилъ себя въ литературѣ въ послѣднее время замѣчательнымъ трудомъ по изслѣдованію обычнаго народнаго права, обратившимъ на себя особенное вниманіе ученыхъ. Изслѣдованіе это "Обычное право", вып. I, напечатано въ Ярославлѣ, въ 1875 году. Въ "Трудахъ" тамошняго губ. стат. ком. помѣщены "Молитвы и заговоры", записанные имъ же въ Пошехонсхомъ уѣздѣ, а въ "Вѣстн. Яросл. Земства" -- "Поместные суды въ Ярославской губерніи". Авт.}. Хотя семья Якушкиныхъ и успѣла лишиться отца далеко до времени совершеннолѣтія самаго старшаго брата, Александра, тѣмъ не менѣе она осталась на рукахъ матери, которая пользовалась общимъ, глубокимъ уваженіемъ, внушаемымъ ея безконечной добротой, свѣтлымъ умомъ и сердечностью. Прасковья Фадеевна владѣла въ то же время тактомъ опытной хозяйки и имѣнье, доставшееся семьѣ послѣ отца, не только не разстроилось (какъ это бываетъ при подобныхъ условіяхъ), но приведено было въ наилучшее состояніе. Благодаря этому счастливому обстоятельству, Прасковья Фадеевна имѣла возможность воспитать шестерыхъ сыновей въ Орловской гимназіи и, затѣмъ, двумъ изъ нихъ (Александру и Павлу) открыть дорогу къ университетскому образованію, а третьяго (Виктора) воспитывать въ петербургской медико-хирургической академіи.
   Хотя я не пишу біографіи Якушкина въ строгомъ мѣстѣ, съ соблюденіемъ надлежащихъ требованій и слѣдуя общепринятымъ пріемамъ этого рода сочиненій, все таки считаю необходимымъ здѣсь, прервавъ разсказъ, остановиться мимоходомъ на одномъ обстоятельствѣ.
   Родъ Якушкиныхъ -- старинный дворянскій, занесенный въ 6-ю часть дворянской родословной книги Смоленской губерніи. Не смотря на то, что аристократическія права и претензіи въ данномъ случаѣ нарушены самымъ рѣзкимъ демократическимъ образомъ всѣми шестью братьями безъ исключенія, я не нахожу нелишнимъ разсказать слѣдующее:
   Ихъ "предокъ съ дѣтства въ службѣ бранной" служилъ тишайшему царю Алексѣю и кротчайшему его сыну Федору въ войнахъ съ турскимъ салтаномъ и ханомъ крымскимъ съ ордами. Въ грамотѣ, жалованной царями Петромъ и Іоанномъ Алексѣевичами и сохранившейся въ семействѣ Якушкиныхъ, за красною печатью и подъ шелковымъ прикрытіемъ, стряпчій Григорій Сергѣевичъ Якушкинъ похвалялся "за службу, промыслы и храбрость", и награжденъ былъ въ 1686 году пустошами въ Московскомъ уѣздѣ, да въ Вяземскомъ. Потомокъ его, Андрей, въ 1752 году жалованъ изъ лейбъ-гвардіи капраловъ въ прапорщики, а въ 1811 голу выдана Якушкинымъ въ Смоленскѣ грамота на дворянское достоинство. Записаны были тогда въ 6-ю книгу капитанъ Семенъ и подпоручикъ Иванъ Андреевы Якушкины и недоросль Иванъ Дмитріевъ Якушкинъ. Иванъ Андреевичъ былъ отцемъ нашихъ Якушкиныхъ и, черезъ обмѣнъ (или покупку) смоленскаго жалованнаго помѣстья на лучшее черноземное въ Малоархангельскомъ уѣздѣ, сталъ орловскимъ помѣщикомъ. Его женою и матерью 7 сыновей и одной дочери сдѣлалась его крѣпостная дѣвушка, умная, по природѣ, и, по русскому народному закону, во вдовствѣ проявившая еще большія умственныя способности и высокія нравственныя и практическія качества.
  

-----

  
   Въ московскій университетъ Павелъ Ивановичъ поступилъ въ 1840 году на математическій факультетъ, слушалъ его довольно успѣшно, такъ что былъ уже на четвертомъ курсѣ, когда встрѣча съ М. П. Погодинымъ и П. В. Кирѣевскимъ измѣнила предначертанный случайнымъ выборомъ планъ будущихъ занятій. Узнавъ, что П. В. Кирѣевскій собираетъ народныя пѣсни, Якушкинъ записалъ одну и отправилъ къ собирателю съ товарищемъ, нарядившимся лакеемъ. П. В. за эту пѣсню выдалъ 15 р. асс. Якушкинъ вскорѣ повторилъ опытъ и на третій разъ получилъ уже отъ собирателя приглашеніе познакомиться. Пѣсни были неподдѣльнаго народнаго творчества, взятыя не изъ того источника, которымъ пробавлялась столичная публика при помощи цыганъ и военныхъ запѣвалъ на народныхъ гуляньяхъ и кутежахъ. Чуткій къ способностямъ Якушкина, Петръ Васильевичъ на собственный счетъ задалъ ему такую работу, которая наиболѣе соотвѣтствовала дарованіямъ неудавшагося математика. Не сдѣлался Якушкинъ ни учителемъ ариѳметики и геометріи въ какой-либо изъ гимназій московскаго учебнаго округа, ни чиновникомъ казначейства, или другихъ счетныхъ палатъ; П. В. Кирѣевсюй отправилъ его для изслѣдованія въ сѣверныя поволжскія губерніи, разомъ на ту дорогу, которая оказалась потомъ настоящею и на которой Якушкинъ и получилъ литературную извѣстность.
   Якушкинъ взвалилъ на плечи лубочный коробъ, набитый офенскихъ товаромъ на крестьянскую руку, цѣнностью не больше десяти рублей, -- взялъ въ руки аршинъ и пошелъ подъ этимъ незамысловатымъ видомъ торговца-сумошника на изслѣдованіе народности и для изученія и записыванія пѣсенъ. Взятый товаръ, подобранный больше въ разсчетѣ на слабое дѣвичье сердце, предназначался не на продажу, а на вымѣнъ на пѣсни и на что подойдетъ изъ подходящаго этнографическаго матеріала.
   Путь былъ теменъ, приключеній бездна; и жердочка тонка, и рѣчка глубока: опасность на ней велика, если не предусмотрѣть мелкаго пустяка, какого-нибудь сучка, даже задоринки.
   Торговецъ Якушкинъ по грязи и бездорожицѣ, подъ защитой случайной угрѣвы, присаживаясь на облучокъ встрѣчной и попутной тележонки, шелъ къ своей цѣли прямо. Крюки и уклоненія въ сторону онъ позволялъ себѣ только по задачѣ интересной мѣстности -- разумѣется, всего охотнѣе въ глушь, по дикимъ проселкамъ. А здѣсь честь не велика. Двѣ версты до цѣли.
   -- Да ты не ходи: идти нельзя, волковъ много.
   -- Одну только версту опасно будетъ, а тамъ другая верста пойдетъ полемъ, -- утѣшаетъ другой.
   Въ другой разъ смерклось: хорошо бы на боковую. Постучался въ одну избу -- отказали; постучался въ другую -- отказали съ утѣшеніемъ: "хоть не стучись -- здѣсь не примутъ, иди дальше въ харчевню на большой дорогѣ". Въ харчевню также не пустили, хоть и предложена была плата за ночлегъ. Приняли въ караулкѣ. Мѣсто на грязномъ полу, на голыхъ доскахъ въ повалку съ другими -- вотъ и рай, за который, по требованію, пожалуй, и хорошія деньги можно бы заплатить.
   А могло случиться на такую стать: въ пѣшемъ хожденіи во Владимірской губерніи, Павелъ Ивановичъ попалъ въ зажору по поясъ, промокъ до костей и прозябъ до тифознаго воспаленія. Въ кабакѣ выручилъ цѣловальникъ, изъ сердоболія дерзнувшій отворить дверь и дать водки, но не осмѣлившійся оставить у себя ночевать и обогрѣться. Однако далъ онъ провожатаго, который и привелъ въ теплую избу. Здѣсь на печи, не столько водка, сколько молодыя, не надорванныя силы свалили опасность вешнихъ водъ и самую воду, какъ съ гуся.
   Въ Переяславлѣ-Залѣсскомъ отравили его въ трактирѣ солянкой, надо было садиться и ѣхать на лошадяхъ. Ямщикъ везетъ и, слушая оханья, приходитъ въ ужасъ, не далекъ отъ мысли бросить больнаго на дорогѣ, чтобы не привезти трупъ и не очутиться въ отвѣтѣ. Надо было сдерживать оханья, чтобы обманомъ сѣсть съ другимъ ямщикомъ и ѣхать на свѣжихъ лошадяхъ. Съ этимъ ямщикомъ, по просьбѣ послѣдняго, нельзя было въѣхать на постоялый дворъ, привелось ночевать у будочника въ конурѣ его; по выходѣ оттуда упасть на улицѣ и, благодаря сердоболію мѣщанки, избавиться отъ коликъ на ея теплой печи, подъ ея горшками, которые она вскидывала ему на животъ. Да всего и не перечесть, да и разсказывать о томъ излишне, такъ какъ Павелъ Ивановичъ охотливо и откровенно разсказалъ о многмъ изъ своихъ похожденій въ немногихъ разсказахъ, напечатанныхъ имъ въ разное время и въ разныхъ повременныхъ нашихъ изданіяхъ и собранныхъ въ настоящемъ изданіи полностью, безъ исключеній. Теперь В. О. Михневичъ, оцѣнившій въ нашемъ другѣ литературнаго дѣятеля, облегчитъ трудъ желающимъ подробнѣе прослѣдить за поучительными похожденіями и добровольнымъ мученичествомъ оригинальнаго человѣка.
   Способъ пѣшаго хожденія Павелъ Ивановичъ призналъ удобнымъ и обязательнымъ для себя на всю жизнь. Образъ странника былъ любезенъ и дорогъ ему, сколько по привычкѣ, столько же и по исключительности положенія въ средѣ народа, гдѣ страннику, захожему человѣку великъ почетъ и уваженіе. Съ особенною любовью вспоминалъ онъ и разсказывалъ о тѣхъ случаяхъ, когда его покормили молочкомъ, яичницу-верещагу сдѣлали. Около Новгорода попалъ онъ на рыбныя тони, тдѣ отобрали ему ловцы самой лучшей крупной рыбы на уху. Въ другомъ мѣстѣ старушка дала страннику копѣечку на дорогу. Попадалъ онъ на большія угощенія, получалъ кое-гдѣ даже почетныя мѣста въ переднемъ углу. Денегъ нигдѣ не брали.
   -- Нельзя ли дать мнѣ щей, я заплачу, что стоитъ.
   -- И... Избави Господи! грошъ возьмешь -- бѣда! Такъ кушай сколько хочешь. Да кстати и щи уварились...
   Даровое угощеніе, охотливая помощь ему, заслужившему таковыя по безграничной любви къ народу, были кстати: Якушкинъ ходилъ съ скудными денежными запасами. Обусловливалъ онъ ихъ у покровителей своихъ походовъ очень умѣренно, съ совѣстливою деликатностью; тратилъ полученное безразсчетливо; большихъ денегъ и задатковъ боялся, не надѣясь на себя, и отказывался отъ полученія крупныхъ суммъ, съ откровеннымъ сознаніемъ въ неспособности владѣть и распоряжаться денежными кушами.
   Но выходъ Якушкина, надо помнить, былъ новый -- никто до него таковыхъ путей не прокладывалъ. Пріемамъ учиться было негдѣ; никто еще не дерзалъ на такіе смѣлые шаги, систематически разсчитанные и на дерзостные поступки -- встрѣчъ глазъ на глазъ съ народомъ. По духу того времени, затѣю Якушкина можно считать положительнымъ безуміемъ, которое, по меньшей мѣрѣ, находило себѣ оправданіе лишь въ увлеченіяхъ молодости.
   Тогда съ "мужиками" водилась только литература, да и то благодаря вмѣшательству И. С. Тургенева, повѣсти и разсказы про нихъ начали читать и у Д. В. Григоровича, и у преждевременно скончавшагося И. Т. Кокорева. Однако, Далевскій сборникъ пословицъ былъ для печати забракованъ, какъ сборникъ "народныхъ глупостей" и т. д. Столичныхъ "гулящихъ господъ" взялись посвящать въ тайны народной поэзіи цыгане и разные хоры русскихъ пѣвцовъ, вырядившихся для пущаго сходства въ красныя рубахи и плисовыя поддевки. При помощи гитаръ, бубновъ и мѣдныхъ тарелокъ "русскіе пѣвцы" разсказывали о Грунюшкѣ-игруньѣ, которая умерла безъ юбки, а цыгане въ видѣ той же народной пѣсня, преподносили ту, которая повѣствуетъ о ножкѣ, наступившей на бревно и о свидѣтелѣ этого событія, пожалѣвшемъ, что онъ не бревно. Рѣшившись собирать подлинныя народныя пѣсни, далеко не ребенкомъ, а подъ тридцать лѣтъ, Якушкинъ дѣлалъ крупный литературный шагъ, самъ того не подозрѣвая, и во всякомъ случаѣ торилъ тропу, по которой ходить другимъ было уже нѣсколько полегче.
   Ему на первыхъ порахъ сошло съ рукъ: увлеченіе помогло забраться далеко; случайность отвела вѣроятные толчки и предотвратила опасность. Первое путешествіе окончено было благополучно, и прогулка безъ препятствій оставила лишь самое благопріятное впечатлѣніе, разманила, завлекла и обѣщала наибольшіе успѣхи въ виду пріобрѣтенныхъ пріемовъ и практики.
   Когда ему предлагали новые походы, -- онъ уже не задумывался.
   По возвращеніи изъ похода въ Москву, черезъ М. П. Погодина, Якушкинъ сдѣлался извѣстенъ и любезенъ такъ называемымъ славянофиламъ, тѣмъ немногимъ, но всѣмъ извѣстнымъ московскимъ ученымъ, которые работали надъ изученіемъ задачъ русской жизни и русской мысли. Кружку людей этихъ П. И. Якушкинъ обязанъ былъ самыми существенными изъ своихъ вѣрованій и самимъ главнымъ въ своихъ честныхъ и прямыхъ убѣжденіяхъ. Въ немъ не отразилась крайность: онъ не былъ славянофиломъ въ томъ узкомъ смыслѣ, какъ понимаетъ это наша критика: вынесъ онъ съ собою и оставилъ потомъ при себѣ искреннюю любовь и твердую вѣру въ честную, даровитую натуру великорусскаго племени, въ широту его міроваго призванія; болѣлъ случайностями задержки въ историческомъ поступательномъ шествіи его по пути прогресса, вѣровалъ въ народъ и любилъ его настолько, что всю жизнь потомъ оставался за него работникомъ, ходатаемъ и заступникомъ.
   Подъ впечатлѣніемъ бесѣдъ друзей Погодина, молодой и талантливый другъ нашъ успѣлъ закалиться до того, что впослѣдствіи уже и не измѣнялъ ни разу своимъ цѣлямъ и убѣжденіямъ. Цѣль, предначертанная ему матеріальными средствами и надобностью одного изъ славянофиловъ -- именно незабвеннаго Петра Васильевича Кирѣевскаго -- заключалась въ собираніи народныхъ пѣсенъ, непосредственно въ деревняхъ, на поляхъ, на широкой Волгѣ, непосредственно изъ усть самого народа.
   Якушкинъ пошелъ во второй, третій и, кажется, четвертый походъ опять подъ защитой коробка и подъ маской мелочнаго торговца. На этотъ разъ ему не сошло такъ счастливо, какъ въ первый разъ. Въ одинъ изъ такихъ походовъ онъ натолкнулся на то, что неизбѣжно и что сходило до сихъ поръ съ рукъ, благодаря лишь случайности. Подвернулась задоринка (даже и не сучекъ) и шедшій по тонкой жердочкѣ поскользнулся. Бывали и отрадныя минуты. Пригласили его на барскій дворъ и въ барскія комнаты показать коробокъ. Якушкинъ разложилъ товары, между которыми булавки, шелковыя ленточки, бѣлила и румяна. Обступили его барышни "съ звонкимъ дѣвичьимъ смѣхомъ и съ вѣчною красавицей младшей сестрицей". Выбирали ленточки, выслушивали цѣну. Захотѣлось купить румянъ: цѣна показалась высокою. Баришни щебетали по-французски и, между прочимъ, выговорили надежду на то, что торговецъ-сумошникъ поддастся и сбавитъ цѣну. "Нельзя уступить", выговорилъ онъ по-русски, забывши роль и опасность. Барышни переконфузились, начались разспросы. Кончилось тѣмъ, что отецъ барышень накормилъ коробочника за собственнымъ столомъ хорошимъ обѣдомъ.
   Выпадали на торговца и подозрѣнія. Захолустныя власти предполагали "измѣну", обижались и огорчалась. Одна добрая душа (другой сотской) сочла за нужное предостеречь.
   -- Тебя велѣно поймать, а я тебя ловить не буду. Найми лошадь, я тебѣ помогу -- ступай въ губернію.
   Прибывши въ "губернію" и, встрѣтившись въ домѣ товарища съ тѣмъ исправникомъ, который велѣлъ ловить его, Якушкинъ слышалъ изъ устъ самого:
   -- Заковалъ бы я васъ, или не заковалъ -- не знаю, но ужъ вѣрно пріѣхали бы вы сюда на казенный счетъ, а не нанимать бы вамъ лошадей: непремѣнно переслалъ бы васъ къ губернатору.
   И тому подобное.
   Въ другой такой же походъ за пѣснями Павелъ Ивановичъ успѣлъ гдѣ-то въ спопутной деревнѣ заразиться вѣтряною оспой, заболѣть и свалиться въ первомъ попавшемся деревенскомъ углу. Здоровая натура однако выдержала натискъ, несмотря на всѣ неблагопріятныя для больного условія: далеко отъ врача и внѣ всякой разумной и цѣлесообразной помощи. Коробейникъ поправился, но на всю жизнь сохранилъ на лицѣ слѣды довольно тяжелой оспы. Лицо было серьезно изуродовано и Якушкину не разъ приходилось потомъ платиться за это случайное несчастіе отъ тѣхъ людей, которые по лицу привыкли составлять впечатлѣніе. Опушенное длинной бородой, при длинныхъ волосахъ, лицо его, изуродованное неожиданной посѣтительницей, дѣйствительно оттѣняло его изъ ряду обыкновенныхъ личностей.
   Самъ Павелъ Ивановичъ простодушно сознавался всѣмъ, замѣчавшимъ ему о рѣзкости и подозрительности его физіономіи, что въ дѣйствительности она изъ такихъ, которыя не находятъ невѣстъ, но очень удобно пріобрѣтаютъ враговъ. Онъ признавался всѣмъ, что первыми непріятными столкновеніями, онъ обязанъ былъ именно подозрительности своей физіономіи, усиленной, сверхъ того, крестьянскимъ костюмомъ при очкахъ, при лоскуткахъ бумаги и карандашѣ. Замѣчательно, напримѣръ, то, что о псковскомъ полиціймейстерѣ, имя котораго тѣсно связалось, благодаря журнальнымъ статьямъ, съ именемъ Якушкина, Павелъ Ивановичъ всегда отзывался съ кротостью, не намятуя зла и не ставя его въ вину и осужденіе. Издавши отдѣльной книжкой разсказы о своихъ похожденіяхъ во Псковѣ и около, онъ написалъ заключительныя слова: "дальнѣйшія происшествія считаю излишнимъ повторять" {Мы можемъ указать только на одинъ случай, когда онъ не могъ вынести огорченія и уложить расходившееся сердце. Но то былъ ударъ, дѣйствительно, серьезный въ самую чувствительную и щекотливую сторону сердца: у него отнято было право редакціи пѣсенъ П. В. Кирѣевскаго, на которыя онъ положилъ всю душу, истратилъ много здоровья и свѣжихъ, молодыхъ силъ. У него только и было завѣтнаго, святочтимаго и мы нисколько не преувеличимъ, если скажемъ, что въ этомъ была его жизнь. Въ настоящемъ изданіи читатели найдутъ равъясненіе всей этой исторіи, изложенное самимъ собирателемъ пѣсенъ. Авт.}. И въ этомъ чувствовалась намъ всегда не одна только прирожденная и возлелѣянная имъ незлобивость характера, умѣвшая забывать огорченія и оскорбленія, но и несомнѣнное сознаніе въ участіи при его неудачахъ тѣхъ и другихъ недостатковъ и его физіономіи, и его образа жизни, и его характера. Въ послѣднемъ рѣзко выдавался всѣмъ извѣстный недостатокъ силы воли, который, однако, никому не былъ вреденъ, кромѣ самого виновника, добровольно и при благопріятствующихъ условіяхъ, отдававшагося ему очень часто черезъ мѣру.
   Выше всего стояли симпатическія черты характера, которыхъ было столь много, что Павелъ Ивановичъ владѣлъ способностью быстро побѣждать предубѣжденія и привязывать къ себѣ всѣхъ, кто набѣгалъ на него. Довольно было одной встрѣчи, чтобы при второй получилъ Павелъ Ивановичъ привѣтствія отъ людей, успѣвшихъ прислушаться въ нему. Въ этихъ случаяхъ играла сильную роль его откровенность, самая своеобразная и простодушная. Всего менѣе можно было назвать его человѣкомъ скрытнымъ, себѣ на умѣ. Онъ просто-на-просто сохранился такимъ простакомъ, которые попадаются въ глухихъ провинціяхъ: очень довѣрчивый, очень ласковый, готовъ на безкорыстную послугу, побѣжитъ по первому призыву и даже деньги не считаетъ завѣтными. Въ Якушкинѣ слѣдовало даже удивляться тому, какимъ способомъ онъ съумѣлъ уберечь въ себѣ это патріархальное, старомодное простодушіе и поразительную невинность младенца.
   "Онъ всѣмъ нравился своей прямотой (писалъ ко мнѣ одинъ изъ самыхъ близкихъ и самыхъ строгихъ къ нему людей). Нравился своимъ безкорыстіемъ, -- нѣтъ, этого слова мало, чтобы выразить его. Въ немъ было что-то такое, что ставило его выше другихъ и этимъ Павелъ стоялъ выше всѣхъ дрязгъ и всѣхъ мелочей. Въ немъ была особенная нѣжность, которую онъ умѣлъ показывать братьямъ и роднымъ не за одно лишь то, что ему всѣ готовно помогали и ни одинъ изъ нихъ не умѣлъ отказывать ему ни въ чемъ. А сколько въ немъ было юности! Павелъ нравился именно безстрашіемъ идти наперекоръ судьбѣ, этой беззаботностью о будущемъ, этой, -- казавшейся со стороны безумной, -- смѣлости, мѣшать дѣло съ бездѣльемъ, жить безъ заботы, -- и отъ того-то всѣ и заботилась объ немъ. Оттого никто не хотѣлъ смотрѣть на его внѣшность, никто не хотѣлъ требовать, зная его несамостоятельность. Словомъ -- въ немъ всего виднѣе выдѣляется "хорошій человѣкъ"!"
   Въ этомъ отчасти заключался секретъ его обаянія и того обстоятельства, что въ какія нибудь двѣ недѣли пребыванія его въ Петербургѣ, онъ сдѣлался между нами сразу своимъ, какъ будто знакомство и дружба сведены и прилажены были съ нимъ очень давно. На нашихъ глазахъ росли его знакомства съ положительной быстротой, такъ что вызывали серьезное изумленіе: всѣ эти свойства счастливаго и успѣшнаго миссіонера гармонически сочетались въ нашемъ другѣ. Для всѣхъ насъ не было сомнѣнія въ томъ, что онъ одинъ изъ рѣдкихъ счастливцевъ, которые попадаютъ на свойственную ихъ характеру стезю и при всякомъ выходѣ на свою миссію несомнѣнно возобладаютъ успѣхомъ. При этомъ нѣтъ никакихъ усилій, ничего искусственнаго -- все дѣлается шутя, естественнымъ путемъ, даже, какъ будто, безъ всякаго особаго участія со стороны самого дѣятеля: по пословицѣ, счастливому и въ зубахъ вязло.
   Я былъ личнымъ свидѣтелемъ одного выхода его на базарную площадь, интересовавшую меня дѣятельностью и продѣлками кулаковъ -- перекупщиковъ крестьянскаго хлѣба. Черезъ какой нибудь часъ времени Павелъ Ивановичъ возвращался въ кучкѣ крестьянъ, которые галдѣли съ нимъ за панибрата, трепали его по плечу, хватали за руки, говорили:
   -- Слышъ-ко Павло Иванычъ!... Надо тебѣ такъ говорить, милый человѣкъ... Подожди-ко, Павелъ Иванычъ!... Павелъ Иванычъ, слушай-ко, что я тебѣ скажу, послушай лучше меня!...
   Словно онъ торговалъ какимъ ходовымъ товаромъ, привезъ его много и товаръ этотъ у него рвали съ рухами. Въ сущности же онъ просто на просто подбирался къ изученію плутовскихъ пріемовъ кулаковъ, прилагаемыхъ къ простому добродушію хлѣбныхъ производителей, съ которыми было такъ много родственнаго и схожаго въ характерѣ самаго Якушкина. Отсюда-то онъ и вынесъ запасъ новыхъ и соблюлъ въ чистотѣ старыя прирожденныя черты добродушія, столь характерныя во всѣхъ его пяти братьяхъ. Въ народной средѣ создался ея миссіонеръ и толковникъ. Характеръ его нравился всѣмъ и находилъ сочувствіе даже въ двухъ, въ трехъ лицахъ происхожденіемъ, воспитаніемъ, богатствомъ и общественнымъ положеніемъ, поставленныхъ въ совершенно иныя рамки міросозерцанія. Его, по старымъ отношеніямъ, тамъ любили и принимали безъ доклада и отказа. Даже откормленный и избалованный швейцаръ роскошнаго и изящнаго дома на Невскомъ проспектѣ, у Полицейскаго моста, счелъ для себя достойнымъ и приличнымъ почистить его поношенную свитку, примолвивъ: "Перышко, Павелъ Иванычъ, прилипло!..."
   Замѣчательно еще и то, что какъ бы крупны и по временамъ докучливы не были его нѣкоторые недостатки, они ему прощались, они забывались скоро, обязывая всѣхъ и каждаго на самую крайнюю терпѣливость и самое безграничное снисхожденіе. Этимъ секретомъ примиренія владѣлъ Павелъ Ивановичъ въ совершенствѣ до конца жизни.
   Изъ Краснаго Яра онъ адресовалъ къ намъ своего новаго пріятеля, въ которомъ мы нашли самаго преданнаго ему человѣка и искренняго друга и слышали отъ него, что, какъ отецъ за сыномъ, блюдетъ въ Красномъ Ярѣ за Павломъ Ивановичемъ и его интересами другой неподкупный другъ изъ мѣстныхъ торговцевъ. Хорошій человѣкъ въ Якушкинѣ былъ сильнѣе человѣка, имѣвшаго свою долю недостатковъ.
   Возвращаемся къ прерванному разсказу о предшествовавшихъ пріѣзду Якушкина въ Петербургъ событіяхъ его жизни.
   Большой сборникъ народныхъ пѣсенъ принесъ Якушкинъ въ собраніе П. В. Кирѣевскаго; самъ же поселился не далеко отъ своего патрона -- богатаго помѣщика той-же губерніи, въ которой родился и воспитывался нашъ собиратель. Живя въ усадьбѣ матери, путешественникъ отдыхалъ, занимаясь по серьезной задачѣ искусственнымъ разведеніемъ рыбъ (безъ положительныхъ, однако, результатовъ), бесѣдами и серьезнымъ обмѣномъ мыслей въ кружкѣ, который случайно сгруппировался въ Орлѣ изъ образованныхъ и развитыхъ представителей современной интеллигенціи. Достаточно указать на талантливаго И. В. Павлова (впослѣдствіи редактора "Московскаго Вѣстника"), на М. А. Стаховича, H. K. Рутцена, доктора А. А. Вѣтрова и друг. То время было временемъ подготовительныхъ работъ и серьезныхъ думъ надъ осуществлявшеюся тогда реформой крестьянскаго труда. Подъ вліяніемъ и вдохновеніемъ высоко честной и развитой семьи товарищеской, воспитались первые лучшіе дѣятели, проводники и толкователи великой идеи безсмертнаго достоянія нашего времени. Изъ этого кружка вышли съ запасомъ энергіи и правильно организованныхъ силъ тѣ люди, на долю которыхъ выпали первые труды піонеровъ въ опасномъ и тяжеломъ дѣлѣ разъясненія и осуществленія великихъ идей, положенныхъ въ основу положенія объ освобожденіи крестьянъ. Преданія о честной и правильной дѣятельности еще живы на мѣстахъ. Здѣсь Павелъ Ивановичъ пѣлъ своя пѣсни, напѣвы которыхъ онъ хорошо усвоилъ и въ то время отлично помнилъ. Впрочемъ пѣвецъ онъ былъ плохой: голосъ его былъ визгливъ и крикливъ, и вовсе не пригоденъ для комнатъ, имѣлъ нѣкоторый успѣхъ на свѣжемъ воздухѣ, въ полѣ, на улицѣ.
   Замѣчательно было то, что Якушкинъ сохраняль въ памяти напѣвы теперь рѣдкихъ, исчезающихъ старинныхъ пѣсенъ, изъ которыхъ немногія переложены на ноты и, между прочимъ, К. П. Вильбоа и М. Стаховичемъ. Сборникъ напечатанъ въ 1860 году. Въ послѣдніе годы П. И. Якушкинъ напѣвы сталъ спутывать и забывать.
   Въ 1858 году я странствовалъ по нѣкоторымъ губерніямъ черноземной полосы Россіи. На пути изъ Орловской въ Тамбовскую и далѣе въ Пензенскую я заѣзжалъ погостить въ семью Якушкиныхъ и Павелъ вызвался меня проводить до Ельца или лучше до Михайла Александровяча Стаховича, богатаго помѣщика, но совершенно демократическаго закала. Будучи умнымъ и талантливымъ человѣкомъ, онъ съ успѣхомъ работалъ на литературномъ поприщѣ и его художественныя сцены, подъ названіемъ "Ночное", пользуются такою обширною извѣстностью, что до сихъ поръ не сходятъ со сцены столичныхъ, провинціальныхъ и домашнихъ театровъ. Онъ писалъ прекрасныя стихотворенія и дѣлалъ переводы иностранныхъ поэтовъ. По убѣжденіямъ, симпатіямъ и дѣятельности онъ принадлежалъ къ тому тѣсному кружку литераторовъ, который въ свое время носилъ названіе "молодой редакціи Москвитянина". Изъ ея рядовъ выдѣлился такой крупный и сильный талантъ, какъ А. Н. Островскій, такіе тонкіе критики-эстетики, какъ Евг. Ник. Эдельсонъ и Ап. Ал. Григорьевъ, такой замѣчательный художникъ -- артистъ, какъ П. М. Садовскій. Къ нимъ присоединились, и А. Ф. Писемскій, который былъ товарищемъ Павла Якушкина по московскому университету, и Ал. Ант. Потѣхинъ.
   Душею и сердцемъ Стаховичъ горячо преданъ былъ народнымъ интересамъ; отлично понималъ народную жизнь и непрестанно занимался ея изученіемъ. Главнымъ образомъ онъ, интересовался народною поэзіей и счастливъ былъ тѣмъ, что отлично зналъ музыку и потому могъ записывать русскія пѣсни прямо на ноты (выпущено четыре тетради). Это отчасти, а главнымъ образомъ поразительное сродство характеровъ сблизило отношенія Павла Явушкина съ Михайломъ Стаховичемъ до самой тѣсной и неразрывной дружбы. Я убѣдился въ этомъ лично, когда трое сутокъ погостилъ въ Пальнѣ у Стаховича, бывшаго уѣзднымъ елецкимъ предводителемъ дворянства. Еще болѣе я убѣдился въ томъ, на сколько Михайло Александровичъ былъ нѣжнымъ и мягкимъ человѣкомъ, по его отношенію къ своимъ дворовымъ и крѣпостнымъ, и насколько всѣ они его любили за его чрезвычайную простоту и ласку въ обращеніи съ ними, -- положительно на правахъ любящаго отца и вѣрнаго друга. Это тѣмъ удобнѣе было наблюдать и провѣрять, что, какъ счастливый попадаетъ къ обѣду, а роковой подъ обухъ, мы съ Павломъ попали на годовой сельской праздникъ, когда господское тароватое и обильное угощеніе развязывало языки и вызывало полную откровенность. Еще легче было убѣдиться въ томъ, что въ своихъ мѣстахъ М. А. Стаховичъ вообще пользовался громадною любовію и популярностію, какъ честный человѣкъ, испытанный радѣтель и неподкупный вѣрный другъ. Это тѣмъ болѣе было кстати, что тогда осуществлялась "эманципація" и работали все товарищи или сверстники Стаховича.
   М. А. Стаховичу предстояли еще большіе успѣхи на поприщѣ его призванія и прямо направленной дѣятельности, но злая судьба неожиданно пресѣкла его полезную и честную жизнь. Оказалось вскорѣ, что мое посѣщеніе было въ послѣдніе, сочтенные и порѣшенные дни ея. Я видѣлъ его убійцу обласканнымъ до панибратства, облюбленнымъ за брата роднаго и облагодѣтельствованнымъ до конца. Передо мною, во всѣ три дня, безвыходно видѣлся этотъ человѣкъ, умный и ласковый, какъ неизмѣнный и искренно преданный другъ, неотступно состоявшій при баринѣ-благодѣтелѣ. Крестьяне пальновскіе говорили мнѣ, что у бурмистра Ивана, благодаря барскимъ милостямъ, было 300 овецъ, 50 коровъ, 12 лошадей заводскихъ, не считая другихъ, 2 тысячи четвертей молоченаго хлѣба и множество другаго видимаго достатка. Другаго участника въ убійствѣ я не видалъ: онъ отправился въ Орелъ получить какую-то крупную сумму денегъ, принадлежавшую богатому Стаховичу. Эти-то роковыя деньги и послужили основнымъ поводомъ къ злодѣянію сговорившихся убійцъ: бурмистра Ивана и Киндякова, бывшаго письмоводителемъ у Стаховича, какъ дворянскаго предводителя.
   Останавливаюсь на этомъ поразительномъ и неожиданномъ происшествіи здѣсь именно потому, что судьба Стаховича была тѣсно связана съ судьбою Якушкина: первый имѣлъ на втораго несомнѣнное вліяніе, поддерживая его въ дѣловыхъ стремленіяхъ дружескими совѣтами и матеріальною помощію. Онъ довѣрялся Павлу на столько, что поручилъ ему хлопоты по составленію Литературнаго сборника, еще въ 1848 году, въ которомъ предполагались (но не осуществились) печататься статьи И. В. Павлова, П. И. Мельникова, М. Е. Салтыкова, А. Ф. Писемскаго и друг. Якушкинъ долженъ былъ дебютировать сборникомъ пѣсенъ; самъ издатель предполагалъ напечатать уже готовую статью "Мельница", свои "Воспоминанія о П. В. Кирѣевскомъ", перевода изъ Гейне и собственныя стихотворенія. Въ виду этаго яснаго доказательства самыхъ довѣрчивыхъ отношеній къ человѣку, всего наименѣе практическому и умѣлому, я долженъ сказать, что и Якушкинъ, въ свою очередь, ни къ кому не былъ такъ привязанъ, какъ именно -- къ М. А. Стаховичу. Въ личныхъ убѣжденіяхъ для меня немыслимо отдѣленіе этихъ именъ одного отъ другаго: такъ они тѣсно между собою связаны и до того настойчиво напрашиваются эти воспоминанія мои, которыя группируются около упомянутаго выше горестнаго факта.
   Когда я уѣхалъ, Павелъ остался еще для своихъ обычныхъ "проказъ". Стаховичъ проводилъ его домой и, въ свою очередь, погостилъ съ недѣлю въ семьѣ Якушкиныхъ, которая не иначе понимала друзей любаго изъ братьевъ, какъ за своихъ близкихъ и родныхъ. Всѣ были на счету и въ почетѣ. Самымъ сердечнымъ образомъ заводили справки объ отсутствующихъ, самымъ радушнымъ и задушевнымъ гостепріимствомъ встрѣчали навѣщавшихъ Сабурово. Когда сюда достигла вѣсть о смерти Mиx. Алек., семейство Якушкиныхъ служило по немъ панихиды, для одной вспомнили день его ангела (8-го ноября); заказывали сорокоустъ, и т. д.
   Сначала пустили слухъ, что М. А. Стаховичъ самъ удавился. Впрочемъ, первоначальный осмотръ мѣста преступленія то и показывалъ: голова его оказалась привязанною на галстукѣ къ дверному ключу кабинета. Медицинскій осмотръ обнаружилъ слѣды тяжелыхъ и смертельныхъ ударовъ въ виски и пахи. Богъ возглаголалъ устами младецевъ, сыновей бурмистра, которые слышали, что баринъ три раза вскрачалъ "караулъ", когда "тятька" былъ съ нихъ въ кабинетѣ. Кромѣ него и одной женщины, во всемъ домѣ никого не было. Бурмистръ былъ арестованъ, долго запирался, указывая на самоубійство; потомъ, сидя въ острогѣ, началъ плакать и вскорѣ во всемъ чистосердечно признался (его сослали въ Сибирь вмѣстѣ съ сообщникомъ).
   Быстро разнеслась молва по всей губерніи и, по обычаю, ломала истину вкривь и вкось и перетолковывала причины событія.
   -- Самъ удавился, -- значитъ, что-то загадочное и нехорошее пожелалъ отвлечь отъ себя и запечаталъ смертью уста, чтобы они не измѣнили и не предали другихъ.
   -- Задушилъ староста, довѣренный человѣкъ, -- значитъ, не годится обращаться съ крѣпостными за панибрата, потому что малѣйшій выговоръ и рѣзкое слово забалованныхъ людей этого сорта ожесточаетъ..." и тому подобное толковали люди, изумленные и озадаченные прискорбнымъ происшествіемъ.
   -- Убитъ своимъ крѣпостнымъ, -- стало быть не добрый былъ помѣщикъ, и одинъ, по выбору и назначенію, отомстилъ ему за всѣхъ, и еще явилась новая жертва помѣщичьяго произвола"
   Такъ это и было понято въ Петербургъ, гдѣ и переполошились при мысли объ убійствѣ помѣщика крестьянами "за тяжкое съ ними обращеніе". Дѣльная газетная статья о покойномъ разомъ могла бы разбить такое ошибочное мнѣніе, но друзья его опоздали. Приказано было произвести строжайшее слѣдствіе и отдано дѣло въ руки опытныхъ жандармскихъ офицеровъ. Оказалось:
   Въ роковой день Mиx. Алек. былъ въ Ельцѣ у обѣдни (онъ отличался замѣчательною религіозностію даже до излишествъ). Послѣ обѣдни служилъ панихиду по Петрѣ Bac. Кирѣевскомъ, столь извѣстномъ, первомъ собирателѣ народныхъ пѣсенъ. Голубиною кротостію и чистотою души онъ имѣлъ громадное нравственное вліяніе не только на Стаховича и Якушкиина, но и на весь кружокъ такъ называемыхъ славянофиловъ (этотъ впрочемъ человѣкъ -- лице историческое, занимающее видное мѣсто въ исторіи Отечественваго развитія; лично его знавшими онъ былъ боготворимъ).
   Отъ обѣдни М. А. Стаховичъ возвращался въ Пальню веселымъ. Дорогой былъ шутливъ и пѣлъ любимыя имъ народныя пѣсни, которыя исполнялъ съ замѣчательнымъ искуствомъ и точностью. По пріѣздѣ послахъ за старостой. Побранилъ его слегка, но объявилъ ему на этотъ разъ рѣшительное свое намѣреніе учесть по управленію имѣніемъ, а въ 2 часа Мих. Алекс. не стало. Убійца, совершивъ злодѣяніе, вернулся изъ кабинета и сѣлъ обѣдать въ столовой. Когда сказали ему, что дверь къ барину не отворяется, онъ сходилъ освидѣтельствовать и поспѣшилъ тотчасъ дать знать о томъ управляющему брата Мих. Алекс., имѣніе котораго находилось на другой Пальневской горѣ. На слѣдующій-же день убійца озаботился угнать весь свой скотъ и перетаскать имущество въ городъ. Трупъ имъ убитаго подвѣсилъ онъ на дверную ручку такъ, что и близорукимъ стало яснымъ это неудачное намѣреніе скрыть слѣды, а знаки побоевъ на тѣлѣ и "смерть отъ задушенія постороннимъ лицемъ" засвидѣтельствована была безспорно всѣмъ составомъ врачебнаго управленія. На похоронахъ Мих. Алек. были не только всѣ его и сосѣдніе крестьяне, но и окрестные помѣщики, и именитые и богатые елецкіе хлѣбные торговцы. Погребеніе оказалось вышедшимъ изъ ряда обыкновенныхъ, по многолюдному собранію и грустному настроенію всѣхъ провожавшихъ его въ могилу.
   Я пораженъ былъ этимъ страшнымъ извѣстіемъ уже въ Казани, когда приближался къ Петербургу, а Пав. Якушкинъ былъ уже въ Москвѣ, стремясь соединиться со мной, въ намѣреніи сопутствовать мнѣ на Амуръ (что однако, по не зависѣвшимъ отъ насъ причинамъ, для него не состоялось).
   Кромѣ Стаховича, изо всѣхъ братьевъ имѣлъ на Павла наибольшее вліяніе Викторъ, не смотря на то, что былъ моложе на 10 лѣтъ. Соединенный тѣсными узами дружбы съ нашимъ петербургскимъ кружкомъ того давняго времени, Викторъ Ивановичъ Якушкинъ былъ намъ милъ своею открытой душой и замѣчательной сердечностью и былъ дорогъ прямотою характера, твердостью честныхъ убѣжденій и стойкостію во взглядахъ и сужденіяхъ. Свѣтлый умъ, чрезвычайная отзывчивость, горячія симпатіи ко всему начинавшему выдѣляться даровитостью въ томъ или другомъ направленіи (иногда доходившій до крайностей) памятны и дороги для всѣхъ немногихъ изъ насъ, остающихся еще въ живыхъ. Онъ рано умеръ отъ чахотки въ Римѣ, и хотя ничего не писалъ для печати, но живые слѣды его вліянія были сильны и очищенное смертью его мѣсто такъ и осталось незанятымъ. Дружескія письма его къ братьямъ и пріятелямъ изъ-за границы, гдѣ онъ, по окончаніи курса въ медицинской академіи, совершенствовался въ наукахъ своей профессіи, могли бы теперь свидѣтельствовать насколько былъ даровитъ въ свою очередь и этотъ Якушкинъ. Съ оригинальнымъ, чисто русскимъ закаломъ ума, при живой наблюдательности, присматривался онъ къ европейской жизни и тамошнимъ порядкамъ въ такой мѣрѣ, что замѣтки его могли бы съ большимъ интересомъ быть прочитанными и въ настоящее время въ печати. Онѣ ясно доказали бы, что такой человѣкъ могъ имѣть вліяніе, и мы знаемъ, имѣя въ рукахъ много доказательствъ, что этому вліянію поддавалась и такая упругая натура, какая была у Павла, -- склонная, если можно такъ выразиться, къ разнообразнымъ проказамъ. Братъ Викторъ былъ для него геніемъ-хранителемъ и руководителемъ въ моменты опасныхъ выходокъ и необдуманныхъ порывовъ.
  

-----

  
   Отдѣлился отъ друзей и товарищей П. И. Якушкинъ для того, чтобы попробовать свои силы, по задачѣ университетскаго воспитанія, на педагогическомъ поприщѣ.
   Онъ поступилъ учителемъ уѣзднаго училища въ г. Богодуховѣ, потомъ въ Обояни. Грубое обращеніе директора, съ которымъ не въ силахъ былъ примириться Якушкинъ, были причинами размолвки, которая отразились на судьбѣ Якушкина сначала переводомъ его изъ одного училища въ другое, потомъ окончательнымъ выходомъ его въ отставку. Не послужилъ онъ и двухъ лѣтъ въ обоихъ училищахъ на офиціальномъ педагогическомъ поприщѣ. Въ это время житья его то въ деревнѣ, то въ пріятельской семьѣ въ Орлѣ, скончался П. В. Кирѣевскій, выговорившій словесное завѣщаніе передать окончательный подборъ пѣсенъ главнѣйшему виновнику всего сборника. Сталось не такъ. Якушкинъ огорчился, выяснилъ себѣ намѣреніе поступить самостоятельно и отправился въ Петербургъ. Со сборникомъ пѣсенъ, переданныхъ ему друзьями, онъ возвратился въ деревню, занялся тамъ систематическимъ подборомъ, написалъ предисловіе и въ 1859 году напечаталъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" въ видѣ приложенія. Въ небольшомъ числѣ экземпляровъ его сборникъ пѣсенъ, въ видѣ отдѣльныхъ оттисковъ, обращался нѣкоторое время въ продажѣ и наконецъ сдѣлался теперь библіографическою рѣдкостью.
   Пріѣзды въ Петербургъ на жизнь Якушкина имѣли то вліяніе, что онъ здѣсь сталъ чаще загащиваться, пріѣзжалъ нѣсколько разъ, живалъ мѣсяцами и даже готовъ былъ совсѣмъ остаться. Тоже обстоятельство на дѣятельность Якушкина произвело наиболѣе благопріятное вліяніе въ томъ смыслѣ, что онъ ознакомился съ журнальными редакціями, получилъ отъ нихъ выгодное приглашеніе разсказать о своихъ похожденіяхъ и наблюденіяхъ въ формѣ литературныхъ беллетристическихъ статей. Особеннымъ гостепріимствомъ пользовался онъ въ редакціи "Современника" и въ этомъ журналѣ помѣстилъ большую часть своихъ статей, между которыми и лучшія: "Бунты на Руси" и "Великъ Богъ земли русской". Матеріалы для послѣдней (и наиболѣе живые и характерные) получилъ онъ отъ брата Николая Ивановича, бывшаго мировымъ посредникомъ, который въ тоже время былъ талантливымъ наблюдателемъ и искусснымъ разсказчикомъ. Не отступилъ Павелъ Ивановичъ отъ своихъ симпатій и въ послѣдніе годы вдданія "Отечественныхъ Записокъ", время отъ времени присылая свои записки и, между прочимъ, о городѣ Красномъ Ярѣ (Астрах. губ.), гдѣ онъ проживалъ послѣдніе годы своей скитальческой жизни.
   Прежде чѣмъ усѣсться тамъ и отправиться оттуда прямо къ мѣсту вѣчнаго успокоенія, Якушкину удалось видѣть въ Петербургѣ знаки общественнаго сочувствія къ его полезной и честной дѣятельности. На литературныхъ чтеніяхъ, которыя тогда были въ модѣ и въ потребностяхъ, его встрѣчали и провожали чрезвычайно сильными и оживленными рукоплесканіями. На улицахъ на него указывали какъ на человѣка, "обошедшаго пѣшкомъ всю Россію". Фотографическія карточки, сдѣланныя очень удачно художникомъ Берестовымъ, покупались десятками на расхватъ. Съ большою смѣлостью и энергіей онъ могъ согласиться на предложеніе и пуститься въ новое путешествіе, по желанію, никогда неизмѣнявшаго ему своей дружбой и помощью, М. П. Погодина. По мысли и при участіи послѣдняго, Якушкинъ отправился во Псковъ и ходилъ по селамъ и деревнямъ, въ окрестностяхъ этого древняго, вѣчеваго города и одного изъ древнѣйшихъ русскихъ поселеній на сѣверѣ Россіи. О нѣкоторыхъ результатахъ онъ напечаталъ самъ, о самомъ печальномъ и послѣднемъ арестѣ его въ городскомъ полицейскомъ управленіи заговорили про него другіе и произвели тотъ говоръ и шумъ въ обществѣ и литературѣ, которые еще всѣмъ памятны и хорошо извѣстны.
   Несчастливъ онъ былъ и въ слѣдующій походъ свой, который привелъ его въ Нижній-Новгородъ на время макарьевской ярмарки. Выходъ этотъ знаменателенъ тѣмъ, что былъ послѣднимъ въ свободной и самостоятельной жизни нашего неугомоннаго и несчастнаго друга.
   Макарьевская ярмарка 1865 года выдѣлилась изъ числа предъидущихъ между прочимъ тѣмъ, что тогда въ Нижнемъ-Новгородѣ собралось одновременно нѣсколько представителей литературы. Хотя это случайное обстоятельство въ виду всемірнаго значенія ярмарки и не могло представляться особенно выдающимся исключеніемъ, но на него обратилъ вниманіе и пожелалъ имъ воспользоваться тогдашній ярмарочный голова Александръ Павловичъ Шиповъ, человѣкъ образованный, извѣстный своею разностороннею общественною дѣятельностію и глубокими симпатіями въ литературѣ и экономическимъ наукамъ, и самъ авторъ многихъ ученыхъ трактатовъ. То было такое время, когда эти симпатіи были горячи и искренни и публичными заявленіями ихъ не стѣснялись, особенно если въ тоже время предполагалось въ нихъ извѣстнаго рода поученіе и руководство. А. П. Шиповъ согласилъ ярмарочное купечество ознаменовать это маленькое и случайное событіе большимъ обѣдомъ по подпискѣ. Разосланы были оффиціальныя приглашенія къ наличнымъ литературнымъ дѣятелямъ, въ числѣ которыхъ въ то время были, сколько помнится: П. И. Мельниковъ, В. П. Безобразовъ, И. А. Арсеньевъ и еще кое кто, кромѣ нашего повсюднаго скитальца. Павелъ Иван. Мельниковъ на это лѣто былъ командированъ министерствомъ Внутреннихъ дѣлъ для всесторонняго изслѣдованія ярмарочныхъ оборотовъ и для какихъ то соглашеній ярмарочнаго купечества, кажется, по поводу открытія русскихъ портовъ для китайскаго чая. Тотъ годъ предшествовалъ именно уничтоженію кяхтинской монополіи и паденію сибирской торговли этимъ ходовымъ товаромъ, игравшимъ въ дѣлахъ макарьевской ярмарки, вмѣстѣ съ уральскимъ желѣзомъ, первенствующую роль, Владиміръ Павловичъ Безобразовъ, въ званіи члена экспедиціи по изученію хлѣбной торговли, снаряженной соединенными обществами географическимъ и вольноэкономическимъ, жилъ въ Нижнемъ, на пути въ камскій бассейнъ и на уральскіе горные заводы (отчеты его впослѣдствіи, конечно, появились въ печати).
   Обѣдъ задался на славу. Готовилъ самъ Никита Егоровъ, имя котораго, какъ знаменитаго повара и ресторатора, извѣстно всей Россіи. Обиленъ былъ обѣдъ торгующаго на ярмаркѣ купечества, задуманный для сближенія съ литераторами въ виду ихъ скопленія, -- и яствами и питіями. Когда достаточно заручились первыми и подбодрились послѣдними, начались рѣчи, т. е. спичи, -- новость самая недавняя и обычай, который только что въ то время нагуливался. Московскихъ людей успѣли уже однако къ этому отчасти пріучить и они съ сосредоточеннымъ вниманіемъ прислушивались, кто "скажетъ хлеще и загнетъ круче". Говорилъ петербургскій ораторъ, -- чего лучше? "Можетъ и настоящая потѣха выйти, -- любопытно, сейчасъ умереть!" Хорошо было извѣстно всѣмъ, что московскимъ краснобаямъ за петербургскими спикерами не угоняться: тамъ и климатъ другой. Въ залѣ былъ слышенъ полетъ мухи, когда началъ говорить В. П. Безобразовъ, столь извѣстный дѣловою и серьезною постройкою своихъ рѣчей, искусствомъ ихъ произносить и общепонятно излагать, находчиво примѣнять къ значенію и смыслу того повода и случая, который соединялъ многихъ и вдохновлялъ его самого. Онъ тогда уже былъ ораторомъ опытнымъ и смѣлымъ, а потому легко и скоро овладѣлъ вниманіемъ слушателей.
   Въ самомъ патетическомъ мѣстѣ раздаются звуки, развлекающіе общее вниманіе. То былъ стукъ разливной ложки. Ею одинъ изъ петербургскихъ журналистовъ размѣшивалъ сахаръ въ мискѣ, въ которой приготовлялъ онъ традиціонную жженку, вызвавшись доказать свое искусство. Стукъ этотъ дѣйствительно былъ на столько громокъ, что мѣшалъ общему вниманію.
   -- Остановитесь на минутку, Владиміръ Павловичъ! Хороша ваша рѣчь, а вонъ Илья Александровичъ стучитъ: значитъ хочетъ сказать что то получше.
   Это былъ крикъ нашего чудака и, хорошо зная его характеръ, смѣло увѣряемъ, что онъ былъ искреннимъ, непосредственно вылетѣвшимъ изъ груди, безъ задней мысли и тѣмъ менѣе изъ желанія порисоваться. Однако эта рѣзкая выходка не прошла ему даромъ. Она, по обычаю, обнаружила все разнообразіе точекъ зрѣнія на одинъ и тотъ же предметъ, съ самыми рѣзкими противорѣчіями. Одни находили, что это сдѣлано очень мило, простодушно, безъ злобы и очень кстати, какъ протестъ противъ наибольшой невѣжливости и своего рода неумѣстной выходки. Другіе просто обидѣлись, не будучи въ силахъ примириться съ такою дерзостью темнаго человѣка, осмѣлившагося нарушить чинъ и порядокъ общественнаго засѣданія и сожалѣя о томъ, что не догадались своевременно вывести виновнаго изъ-за стола и изъ залы главнаго дома, гдѣ кушало именитое купечество. Это впрочемъ имѣло свою точку зрѣнія и не обидѣлось. Вотъ и потѣха, вотъ и "загнулъ", -- и рядская молва растаскала это извѣстіе по всѣмъ стогнамъ ярмарки, увеличивая придатками и привѣсками, извращая въ корнѣ и усиливая въ смыслѣ. Въ окончательно обезображенномъ и изуродованномъ видѣ предстала сплетня предъ высшимъ ярмарочнымъ начальствомъ. Виновникъ былъ выдвинутъ на сцену, вызванъ, получилъ строгое внушеніе и рѣзкій запросъ о цѣли пріѣзда, обслѣдованъ и оказался достаточно виноватымъ: толкается на той половинѣ моста черезъ Оку, тдѣ собираются бурлаки; видали его въ толпахъ подъ каруселями; разсиживается въ разныхъ трактирахъ, паспортъ "слѣпой", самъ "чудной"... Взяли его подъ сомнѣніе и возвратили въ Петербургъ скорѣе, чѣмъ самъ онъ на то разсчитывалъ.
   -- Вотъ я такимъ вашимъ дѣламъ всегда готовъ пособлять, -- говорилъ мнѣ тотъ же главный начальникъ, когда я черезъ годъ послѣ того на слѣдующую макарьевскую ярмарку пріѣхалъ попробовать торговлю народными книжками, изданія (подъ моею редакціею) Товарищества Общественной Пользы и просилъ разрѣшенія.
   -- Помилуйте: съѣхались, шатаются, кутятъ, болтаютъ. Особенно вотъ этотъ въ крестьянскомъ платьѣ!...
   Я вынужденъ нѣсколько дольше остановиться на этомъ событіи въ жизни Павла Якушкина главнымъ образомъ потому, что пустое недоразумѣніе и злая сплетня послужили основою и началомъ рѣзкаго перелома въ скитаньяхъ нашего неудачника. Здѣсь объявился имъ крайній предѣлъ и неожиданный конецъ. Павелъ Ив. сталъ съ той поры до конца жизни находиться подъ опекой. Незамѣтно для насъ, таинственно приблизился моментъ нашего послѣдняго свиданія въ жизни.
   Наканунѣ онъ пришелъ проститься.
   -- Завтра велѣли мнѣ приходить.
   И все такой же: ни на кого не жалуется и всѣми доволенъ. Вспоминалъ про Тараса Шевченку, съ которымъ былъ друженъ. Разсказывалъ про сегодняшнія похожденія, въ которыхъ главную роль играли его хлопоты о покупкѣ лекарства (ляписныхъ пилюль). Въ карманѣ не было ни копѣйки, а всего-то нужно было, по крайнему и смѣлому разсчету его, три рубля.
   -- Только до деревни матери...
   По обыкновенію онъ былъ суетливъ, непосѣдливъ; невозможно было замѣтитъ въ немъ какой-либо слѣдъ душевной тревоги по поводу непріятнаго вчерашняго извѣщенія. Тѣмъ менѣе можно было прочитать это на его лицѣ, всегда отличавшимся какимъ-то испуганнымъ выраженіемъ. Располагался онъ у меня переночеватъ, но вдругъ что-то вспомнилъ и ушелъ, условившись зайти на другой день раннимъ утромъ. Все это роковое утро я его не покидалъ. Ходили мы изъ одного мѣста въ другое. Въ двухъ намъ отказали; велѣли идти въ третье попробовать, не здѣсь ли знаютъ о томъ, что съ нимъ надо дѣлать. Только это третье оказалось именно такимъ, вѣдомству котораго подлежалъ на это время нашъ подневольный путникъ, столь простодушно отдававшійся своей участи и судьбѣ.
   По дорогѣ на Морскую, въ канцелярію генералъ-губернатора, мы зашли въ "Греческую" кухмистерскую. Здѣсь Якушкинъ не рѣдко сиживалъ съ А. И. Левитовымъ, талантливымъ и извѣстнымъ народнымъ писателемъ, также торопившимъ теченіе жизни, какъ многіе и очень многіе. Для смѣлости и на вторую ногу я предложилъ отъѣзжающему другу повторить "бодряжки". Онъ на отрѣзъ отказался; не хотѣлъ вы пить, ни ѣсть. Вдругъ сдѣлался задумчивымъ; о чемъ ни спросишь, -- требуетъ повторить вопросъ. Мнѣ показался онъ на тотъ разъ такимъ несчастнымъ, жалкимъ, кровно обиженнымъ и при этомъ совершенно -- беззащитнымъ.
   -- До чего это тебя, Павелъ, наконецъ затормошила неугомонная жизнь, и чѣмъ ты тутъ, во всемъ этомъ, виноватъ?
   -- А ты не плачь: мнѣ тогда самому смѣшнѣй будетъ.
   Только тутъ и слегка обнаружилось необычное настроеніе духа. Ему очевидно было очень тяжело, но не за себя:
   -- Боюсь испугать старуху-мать, когда явлюсь къ ней съ провожатымъ.
   Успокоился онъ на томъ, что въ Орлѣ ему помогутъ упросить губернатора, которому онъ выдастъ росписку за поручительствомъ, и тогда явится въ Сабурово хотя и нежданнымъ, но путнымъ гостемъ (такъ впрочемъ и случилось).
   Разставшись на этотъ разъ, каждый по своему дѣлу, мы по настоящему и не простились, разсчитывая сдѣлать это въ другомъ мѣстѣ, напр. въ книжномъ магазинѣ Кожанчикова, на вокзалѣ желѣзной дороги, и т. под.
   Ждали его проѣзда, не спуская глазъ съ Невскаго проспекта, стоя на крылечкѣ книжнаго магазина, въ которомъ одна добрая душа приготовила на свои скудныя средства и лекарство въ дорогу и малую толику милосердныхъ деньжонокъ. Собрались попрощаться съ нимъ и другіе: Пав. Иванов. разсчитывалъ во пути сюда забѣжать. Но всѣ мы видѣл потомъ одно только, какъ его провезъ извощикъ съ провожатымъ. Памятны мнѣ теперь, какъ живые, и вчерашніе его порывы остановиться, слѣзть съ пролетки, взбѣжать на коротко-знакомую ему чугунную лѣсенку магазина. Кто-то изъ насъ выговорилъ:
   -- Точно голубь бьется въ силкахъ, и судорожные взмахи крыльевъ вижу.
   Ему такъ и не привелось проститься съ нами: московская чугунка успѣла его увезти прежде, чѣмъ мы добрались до вокзала.
  

-----

  
   Проведя большую и лучшую часть своей жизни внѣ городовъ и условій городской общественной среды, подъ непосредственнымъ вліяніемъ безхитростной, деревенской простоты, П. Д. Якушкинъ не остался безъ очевидныхъ признаковъ этого вліянія. Отъ долговременной практики и частныхъ сношеній съ людьми непосредственной природы, въ немъ осталась привычка прилагать тѣ-же способы обращенія и со всѣми другими людьми высшихъ слоевъ общества, куда его приводила судьба и случай. Въ силу этого обстоятельства онъ казался большимъ оригиналомъ, въ которомъ прежде всего замѣчалось отрицаніе условныхъ общественныхъ приличій. Онъ не умѣлъ войти, не умѣлъ поклониться, не владѣлъ почти ни однимъ пріемомъ, на которые такъ требовательны гостинныя и на которыхъ иные и многіе люди строятъ себѣ блестящія общественныя положенія. Чувствуя за собой эти свойства, онъ, бывало усердно хлопоталъ о томъ, чтобы какъ-нибудь замаскировали и облегчили его выходъ, напримѣръ, даже черезъ небольшое пространство эстрады до мѣста публичнаго чтенія. Не очень онъ хлопоталъ о томъ, что по случайности очень часто приходилось ему начинать бесѣду свою съ щепетильными и брюзгливыми столичными слушателями словами: "дѣло было въ кабакѣ" и т. п. Отрѣшенность его отъ общепринятыхъ всѣмъ громаднымъ большинствомъ пріемовъ и правилъ, неподатливость его требованіямъ самымъ основнымъ и существеннымъ, такъ и остались за нимъ на всю жизнь. Онъ не красовался или, по временамъ даже тяготился, дѣлалъ надъ собою усилія и, все-таки, былъ въ этомъ наименѣе счастливъ, чѣмъ въ чемъ либо въ другомъ.
   Особенно рѣзко выдѣлялась въ немъ привычка высказывать правду въ глаза, забывая о щекотливости самолюбій, не памятуя о томъ, что въ разрѣшеніи таковыхъ давно уже отказано и за допущенія налагаются строгія взысканія, слѣдуютъ преслѣдованія; возможно мщеніе по размѣру силы и вліянія лица, выслушавшаго эту голую правду. Привычку эту, которую мы называли въ шутку юродствомъ, запоздавшимъ ровно на триста нѣтъ со времени взятія Пскова Иваномъ Грознымъ и встрѣчи его тамъ съ Николой Святошей, оправдывали въ немъ исключительность характера, вліяніе воспитавшей его среды. Mы знаемъ много случаевъ въ жизни его, когда подобные пріемы были основными причинами непріятныхъ для него столкновеній. Къ этому надо присоединить, что Якушкинъ былъ въ тоже время очень находчивъ, остроуменъ и независимъ (доказательствъ найдется очень много и въ его печатныхъ разсказахъ, и въ памяти людей его близко знавшихъ). За рѣзко высказанное сужденіе и оцѣнку дѣйствій, не подлежащихъ его суду, еще въ гимназіи въ Орлѣ, директоромъ ея онъ оставленъ былъ въ седьмомъ классѣ на другой годъ (учился онъ отлично и еще тамъ успѣлъ высказаться положительно даровитымъ, съ быстрою и легкою воспріимчивостью).
   Въ другой разъ другому начальнику своему по педагогической службѣ, имѣвшему обыкновеніе говорить всѣмъ подчиненнымъ "ты", онъ отвѣчалъ: "ты я говорю только добрымъ пріятелямъ, людямъ, которыхъ я цѣню и уважаю, а вы говорю даже слугамъ". Ему за это досталось. Пѣсни, которымъ училъ онъ ребятокъ между классами, приняты были за дурное намѣреніе, выходя въ сосѣднія деревни за тѣмъ же продуктомъ истолкованы совсѣмъ въ другую, неподходящую сторону. Надъ нимъ наряжено было слѣдствіе, кончившееся, однако, тѣмъ, что перевели его въ другое училище. Павелъ Ивановичъ просто на просто употреблялъ ту систему обращенія съ учениками, которая теперь признана обязательною для всѣхъ и стала общеупотребительною; за отступленія отъ нея вызываютъ даже къ суду и налагаютъ, по приговорамъ судовъ, взысканія.
   До отъѣзда Павелъ Ивановичъ успѣлъ удовлетворить требовательности своей живой и непосѣдливой природы: живя въ Харьковѣ на досугѣ, онъ успѣлъ пошалитъ, пошабаршить (какъ называли мы въ шутку его суетливость, наклонность къ проказамъ и непосѣдливость). Между прочимъ онъ надоѣдалъ просьбами принять его въ ряды "христолюбиваго воинства" и остался удовлетвореннымъ, когда отвѣчалъ ему начальникъ, въ лицѣ ген.-губ. Кокошкина: "какой ты воинъ: посмотри ты на себя, развѣ такіе бываютъ защитники отечества?" Въ то время продолжалась Крымская война; въ Харьковъ привозили раненыхъ; въ городѣ назначенъ былъ обширный лазаретъ. Павелъ Ивановичъ толкался между ранеными, изучалъ русскаго солдата въ самую щекотливую пору его жизни и умѣлъ занести въ свои "Путевыя Замѣтки" много характерныхъ чертъ и теплыхъ строкъ. Тогда же онъ слѣдилъ за рекрутскими наборами и также напечаталъ на эту тему особую статью, которая подверглась однако сильнымъ цензурнымъ помаркамъ.
   Получая уроки и испытавъ строгія внушенія, Павелъ Ивановичъ, однако, не унимался. Онъ продолжалъ быть собою во всей неприкосновенности и исключительности своего характера, задичавшаго на деревенскомъ просторѣ и въ долговременныхъ скитаньяхъ. Послѣднія вліятельны были на него тѣмъ, что онъ такъ и остался бездомнымъ скитальцемъ со всѣми неизбѣжными, притомъ, принадлежностями, даже до излишества. Двѣ, три пары бѣлья про запасъ, да что на себѣ: вотъ вся его движимая и недвижимая собственность. Даже на фотографическихъ портретахъ, снятыхъ съ натуры, -- на одномъ онъ съ чужою шапкой, на другомъ въ пріятельскомъ овчинномъ тулупѣ изъ крымскихъ барашковъ. Между тѣмъ, въ дорогахъ онъ свыше полушубковъ себя не баловалъ, а въ городахъ, (въ томъ числѣ и въ Петербургѣ), ходилъ цѣлыя зимы въ суконномъ армякѣ. Къ морозамъ онъ себя пріучилъ издавна и вообще на многое заперъ сердце.
   Въ дорогу идти, -- полушубокъ промышлять и надѣвать всегда подарочный отъ добраго, сочувствующаго человѣка. Прежде водилась сумка, потомъ завелся какой-то чемоданчикъ, да и онъ гдѣ-то запропастился, былъ забытъ. Чемоданчикъ смѣнилъ просто узелокъ изъ подручнаго платка. Между бѣльемъ нѣсколько листиковъ исписанной бумаги, нечитанная книжка -- да и все; даже карандашъ отъ случайно подвернувшагося человѣка. На счастливый случай и удачный исходъ (какъ было въ Яму-Мшагѣ, около старой Русы): частное письмо редакціи "Русской Бесѣды", предложеніе географическаго общества, его собственное письмо, запечатанное въ пакетъ съ надписью на имя секретаря мѣстнаго губернскаго правленія -- вотъ что увидѣлъ у всегда безпаспортнаго Якушкина мшагинскій становой, разцѣнившій болѣе послѣднее свидѣтельство о вліятельности путешественника, чѣмъ два первыя.
   Надо сказать, что у нашего странника, владѣвшаго способностью терять все -- отъ денегъ до собственныхъ памятныхъ записокъ, потерянъ былъ указъ объ отставкѣ. О потерѣ было заявлено мѣстному становому и получено письменное удостовѣреніе пристава о томъ, что дѣйствительно заявленіе сдѣлано. Якушкинъ успѣлъ потерять и это свидѣтельство. Одинъ изъ братьевъ выхлопоталъ ему копію съ удостовѣренія, Павелъ Ивановичъ и ее потерялъ; взята была копія съ копіи. Вотъ этотъ-то документъ и отвѣчалъ всѣмъ, кому приходилось удостовѣряться въ его личности. Здѣсь же главный источникъ всѣхъ недоразумѣній и слѣдовавшихъ, затѣмъ, непріятностей, осмотровъ, задержекъ, арестовъ и высылокъ.
  

-----

  
   Я не буду слѣдить за дальнѣйшими похожденіями его послѣ выѣздовъ въ Петербургъ. Онъ самъ съ замѣчательнымъ искусствомъ, откровенностью, талантливо и остроумно разсказалъ объ нихъ. Двѣ части первоначальныхъ исповѣдей его изданы отдѣльными книгами. Д. Е. Кожанчиковъ, въ 1860 году, издалъ его "Путевыя письма изъ Новгородской и Псковской губ."; г. Генкель, въ 1867 году "Бывалое и Небывальщина". Въ "Отечественныхъ Запискахъ" четырехъ послѣднихъ лѣтъ и въ "Современникѣ" (въ послѣдніе годы его существованія) разбросано иного другихъ статей, не попавшихъ въ два первые сборника. Во всѣхъ этихъ статьяхъ, по обычнымъ пріемамъ вашего пѣсенника-странника, въ изобиліи находятся автобіографическія данныя и сквозятъ симпатичныя черты его пріемовъ и личнаго характера. При одномъ изданіи приложенъ даже его портретъ, очень схожій и удачно выполненный на деревѣ {Настоящій, прилагаемый портретъ доставленъ намъ сосѣдомъ и пріятелемъ нашего друга, Н. Д. Черкашинымъ, который занимаясь фотографіей, какъ любитель, столь удачно и мастерски схватилъ черты всегда оригинальнаго "оригинала".}.
   Написалъ собственно Якушкинъ немного, хотя и сдѣлалъ несравненно больше того, о чемъ успѣлъ и съумѣлъ разсказать, судя по тѣмъ свѣдѣніямъ и знаніямъ, въ какихъ намъ сотни разъ приходилось убѣждаться лично. Онъ положительно былъ одинъ изъ серьезныхъ знатоковъ народныхъ обычаевъ, быта и въ особенности характера. Преслѣдуя важную цѣль собиранія пѣсенъ, онъ изучилъ этотъ вопросъ до тонкости и въ погонѣ за любимымъ дѣломъ, мимоходомъ слѣдя за остальными народными чертами, усвоилъ ихъ въ такомъ множествѣ, что возбуждалъ уваженіе. Можетъ быть эта отрывочность свѣдѣній и мѣшала ему остановиться на цѣльныхъ трактатахъ и спеціально ихъ разработывать. Вѣроятно оттого и литературныя работы его представляютъ коротенькія замѣтки, всегда сгруппированныя около его личныхъ похожденій по вызову той или другой задачи. Въ первыхъ статьяхъ эти мимолетныя замѣтки, (всегда, впрочемъ, очень вѣскія и свѣжія), сопровождаютъ его разсказъ о похожденіяхъ за пѣснями; въ послѣдующихъ (разсказахъ о Новгородской и Псковской губерніяхъ), тѣ же замѣтки группируются около похожденій его по задачѣ М. П. Погодина, за стариной двухъ вѣчевыхъ древнихъ русскихъ городовъ.
   По зависимости отъ случайности этихъ задачъ, Якушкинъ былъ наемнымъ исполнителемъ чужихъ и заказныхъ работъ. Не на своей волѣ и сдержанный въ тѣсныхъ рамкахъ заказа, онъ былъ и искуснымъ и честнымъ исполнителемъ ихъ: отсюда масса сыраго, ученаго матеріала и, затѣмъ, отрывки, клочки чисто литературныхъ работъ. Но и въ нихъ читатели успѣли спознать несомнѣнно талантливаго народнаго писателя и оцѣнить живаго и правдиво искренняго разсказчика. Не забудемъ при этомъ, что на долю этого передоваго, протаптывавшаго первыя тропы, выпала большая борьба съ препятствіями, не мало потрачено времени на возню со становыми и сотскими. Слабѣла энергія, охалаживались добрые порывы (и это на лучшій конецъ), круто обрывалась натоптанная тропа на крутой скалѣ: дальше идти нельзя, надо бросать дѣло и возвращаться назадъ подъ надежную стрѣху домашняго крова или цивилизованнаго общества и благоустроенныхъ городовъ. Такихъ рѣшительныхъ обрывовъ на скользкомъ пути нашего странника попалось завѣдомо четыре. Изъ десяти походовъ былъ только одинъ вполнѣ удачный.
   По желанію заказчиковъ, Якушкинъ собиралъ старину: старинныя рукописи, "досельныя" (древнія) народныя преданія, былины и преимущественно пѣсни -- пѣсни, однако въ первозданной ихъ формѣ безъ новѣйшихъ наростовъ {Къ послѣдняго рода пѣснямъ въ нашемъ пѣсенникѣ развилось даже нескрываемое отвращеніе, простодушно и охотно высказываемое.}. Вотъ почему мы видимъ его преимущественно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ предполагалась наибольшая цѣльность народнаго духа и неиспорченность его преданій и вѣрованій. Онъ бродитъ сначала въ глуши Заволжья, въ чернораменныхъ лѣсахъ Ветлужскаго уѣзда Костромской губерніи, на границахъ великорусскаго племени съ инородческими, въ представительствѣ черемисовъ. Видимъ его потомъ около древнихъ Ростова и Переяславля и, наконецъ, на берегахъ озера Ильменя и Псковскаго, въ окрестностяхъ древнихъ городовъ русскихъ. Пробирался онъ къ Угличу (но не удалось -- заболѣлъ), походилъ, однако, на югѣ въ Валковскомъ уѣздѣ Харьк. губ. до кордонной линіи, сохранявшейся въ видѣ землянаго вала, насыпаннаго цри императрицѣ Аннѣ, отъ устьевъ рѣки Береки, впадающей въ Донецъ, до устья Ореля, притока Днѣпра. По этой линіи построено было нѣсколько укрѣпленій и во всѣхъ поселены великороссы, выведенные изъ разныхъ губерній. У этихъ переселенцевъ выговоръ и нарѣчіе сгладились въ сосѣдствѣ съ Украйной. По подозрѣнію, что осталось много пѣсенъ, занесенныхъ съ родины и неиспорченныхъ солдатами, лакеями и фабричными, Павелъ Ивановичъ мечталъ пройти по всей линіи: да не хватило средствъ, измѣняли обстоятельства. Кое что изъ собраннаго онъ затерялъ и отъ похода этого не осталось слѣдовъ въ печати, кромѣ кое-какихъ обрывковъ въ чужой памяти, слышавшихъ отъ него самого про этотъ далеко не конченный походъ. Онъ началъ писать уже гораздо позднѣе, чѣмъ дѣйствовать. Поѣздка въ Петербургъ въ этомъ отношеніи имѣла для него рѣшительное и знаменательное дѣйствіе. До того времени онъ ничего не писалъ, съ того времени онъ началъ сгруппировывать отрывочныя данные изъ запасовъ памяти. Многое было имъ забыто, изъ записаннаго растеряно, сохранившееся собиралъ онъ торопливо, но удѣлялъ готовно и для политическихъ газетъ, и для сатирическихъ журналовъ и для періодическихъ изданій съ чисто ученымъ и литературнымъ направленіемъ. Однако, когда потребовался отвѣтъ на современные вопросы, онъ находилъ силы и возможность удовлетворять имъ, хотя бы и въ отрывочной и своеобразной формѣ. Такъ, между прочимъ въ одинъ изъ позднѣйшихъ походовъ онъ остановился на изученіи склада народнаго суда и сужденій, его дѣловыхъ (хозяйственныхъ и общественныхъ) думъ, что такъ опредѣлительно выражается въ мірскихъ избахъ и волостныхъ сходахъ. Для наблюденія за крестьянскими сходками и для изученія ихъ Якушкинъ выходилъ спеціально, сдѣлалъ довольно, но кромѣ мелкихъ намековъ, сохранившихся кое гдѣ въ напечатанныхъ имъ сочиненіяхъ, другихъ слѣдовъ не осталось. Лоскутки записокъ, всегда не сшитые, валявшіеся кое какъ, растерялись. Память въ эти годы ему стала измѣнять; не было вліятельной руки, которая усадила бы его работать: навѣрное исполненная работа пропала безъ результатовъ; о ней нигдѣ нѣтъ даже намека. Только о рекрутскихъ наборахъ успѣлъ онъ вспомнить и напечатать.
   Въ отвѣтахъ на современные вопросы -- несомнѣнная причина его быстро-выросшей и прочно установившейся литературной извѣстности. Въ особенности рѣзко выдѣлились "Крестьянскіе бунты на Руси" и "Великъ Богъ земли русской", и такъ называемые отрывки безъ конца и начала, по необыкновенной свѣжести современныхъ мотивовъ, по простодушной искренности разсказа и по честнымъ намѣреніямъ высказаться въ защиту тѣхъ, къ кому выстрадалъ Павелъ Ивановичъ такую горячую любовь и объявилъ такую неизмѣнную и искреннюю "преданность". Радѣльникомъ народа онъ былъ подлиннымъ и судьей его непокупнымъ и неподкупнымъ. Меньше всѣхъ ему удалось отойти отъ его интересовъ и ближе всѣхъ привелось подслушать его завѣтныя и затаенныя мысли, отгадать его скромныя намѣренія и простодушно-невинныя цѣли. Для этого онъ отлично зналъ всѣ мѣста, владѣлъ секретомъ -- пользоваться, но не имѣлъ собственныхъ средствъ и помнилъ о своей главной слабости. Мы знаемъ одинъ случай, когда онъ отказался отъ предложенныхъ трехъ тысячъ на поѣздку сильнымъ лицомъ, которое несомнѣнно его уважало и ему покровительствовало. Отказался Якушкинъ отъ этихъ денегъ, выдаваемыхъ цѣликомъ впередъ, на томъ основаніи (по личному его откровенному сознанію), что эти деньги, говоря словами стариннаго стиха про Голубиную книгу, "въ рукахъ держать будетъ -- не сдержать будетъ".
   Даже спеціальное ученое общество (географическое) узнало о дѣятельности Якушкина лишь въ 1860 году, когда онъ пріобрѣлъ уже достаточную извѣстность въ литературныхъ кружкахъ и самолично объявился въ Петербургѣ. Его вызвали въ одно изъ засѣданій; дали возможность поговорить съ каѳедры во время одного изъ общихъ собраній общества, и почтили званіемъ сотрудника. Не смотря на зарокъ награждать труды по задачамъ, хотя и соотвѣтствующимъ программѣ общества, но произведеннымъ не по заказамъ его, а самостоятельно, этнографическій отдѣлъ счелъ полезвымъ и своевременнымъ наградить его серебряною медалью. Онъ удостоился ея, какъ сказано въ опредѣленіи совѣта, "за сборникъ пѣсенъ и за весьма полезныя указанія членамъ отдѣленія относительно нѣкоторыхъ пробѣловъ программы отдѣленій".
   Въ Павлѣ Ивановичѣ безсребренникъ видѣлся настоящій: у него никто не видалъ денежнаго кошелька, какъ не видалъ никто какой-либо другой движимой собственности. Онъ слишкомъ былъ отрѣшенъ отъ обыденныхъ привычекъ осѣдлыхъ людей и цѣнилъ ни во что завѣтныя вещи и предметы, напоминающіе о мѣстѣ или привязывяющіе къ нему. Калика перехожій онъ былъ подлинный со множествомъ яркихъ чертъ этого стародавняго русскаго типа. Оттого онъ и казался такимъ чудакомъ. Завѣтнаго не было у него ничего, начиная съ презрѣннаго металла (какой для него больше, чѣмъ для кого-либо былъ дѣйствительно презрѣннымъ) и кончая умственными пріобрѣтеніями, которыми онъ также дѣлился безъ всякаго разбора. О денежныхъ вознагражденіяхъ за печатный трудъ онъ не условливался; довольствовался тѣмъ, что дадутъ, никогда не жаловался и не сѣтовалъ. Цѣнилъ деньги и просилъ ихъ понемножку, когда были крѣпко нужны: сквозили сапоги и промокали ноги, сползала съ головы шапка, слѣзала съ плечъ свитка, да и объ этомъ надо было ему напомнить и кому-нибудь похлопотать. Хорошо вознаграждаемый изрѣдка литературнымъ гонораромъ, онъ, любя угощаться, любилъ угощать, владѣлъ замѣчательною способностью терять деньги и, въ особенности, удѣлять уцѣлѣвшія тому, кто въ нихъ нуждался. Мы знаемъ одинъ и слыхали про другіе случаи, когда Павелъ Ивановичъ, при случайной встрѣчѣ съ крайней нуждой, которая успѣла протянуть руку въ то время, когда въ дырявыхъ карманахъ мимо шедшей потасканной и изорванной свитки имѣлись рубли, Павелъ Ивановичъ отдавалъ все, что имѣлъ при себѣ.
   Умеръ онъ безъ гроша въ карманѣ и, умирая, имѣлъ полное право выговоритъ въ слухъ пользовавшаго его врача: "Припоминая все мое прошлое, я ни въ чемъ не могу упрекнуть себя".
   Въ немъ (повторяемъ опять) скитальческая жизнь сохраняла все то, что остается ея привиллегіей, что могутъ назвать и распущенностью и эксцентричностью, чудачествомъ и всякимъ неподобнымъ словомъ. Но это и было его собственною типической чертой, которая жила въ немъ съ подлежащими частностями и потребностями.
   Къ обидамъ и огорченіямъ онъ былъ мало чувствителенъ. Сколько разъ приходилось слышать отъ него, обиженнаго, такіе отвѣты:
   -- Стало такъ надо. Видно онъ (обидѣвшій) лучше меня про то знаетъ, если говоритъ мнѣ прямо въ глаза.
   Не меньше равнодушія замѣчали въ немъ къ разнымъ случайнымъ неудачамъ, неудавшимся намѣреніямъ, расклеившимся дѣламъ. Замѣчая иногда его личную виновность въ этихъ неудачахъ и останавливая на этомъ его собственное вниманіе, на вопросъ -- "зачѣмъ ты такъ сдѣлалъ?", всегда слышался одинъ отвѣтъ, обратившійся даже въ общее мѣсто: "Чтобы смѣшнѣе было". Равнодушіе, хладнокровіе его, оправдывающія отвѣтъ этотъ, дѣйствительно были въ немъ поразительны, словно ему столько же и не горячо, какъ и не холодно. Даже минутное замѣшательство, испуганные глаза, суетливость движеній, исчезновеніе веселости при встрѣчѣ съ неожиданною и поразительною непріятностью, мы, какъ рѣдкія проявленія, едва вспоминаемъ теперь. Затѣмъ, всегда хладнокровенъ, всегда беззаботенъ и веселъ, и даже какъ будто очень счастливъ и доволенъ собой, и всегда не отъ міра сего. Онъ былъ безпеченъ до того, что какъ будто надѣялся жить вѣчно, а жить торопился такъ, какъ будто предстояло ему умереть завтра.
   Къ друзьямъ онъ смѣло и увѣренно приходилъ во всякое время, не справляясь съ часами дна и ночи. Къ людямъ, въ которыхъ замѣчалъ къ себѣ сочувствіе, онъ приходилъ обѣдать, когда ему хотѣлось ѣсть и сознавался въ томъ съ откровенностью, не заставляя догадываться и упрашивать, приходилъ спать, когда застигала ночь и смежались глаза вблизи квартиры знакомаго. Сплошь и рядомъ возвращавшіеся хозяева находили нашего бездомнаго скитальца, не имѣвшаго гдѣ главы преклонить, преклонившимъ ее на полѣнѣ, расположившимся на полу.
   "Избавьте мать отъ меня", -- серьезно просилъ онъ изъ деревни въ послѣднее время пребыванія его тамъ. -- "Сколько я могу понимать: хотѣли высылкой сюда наказать меня, но наказали мать. Войдите же въ положеніе ни въ чемъ неповинной, честной и доброй старушки, обязанной видѣть передъ собой ежедневно потеряннаго сына".
   Этотъ рѣдкостный геройскій порывъ честной души приводитъ насъ на самый конецъ дѣяній и похожденій нашего незабвеннаго товарища и друга. Его прошеніе было исполнено: онъ былъ переведенъ изъ Орловской губерніи въ Астраханскую. Онъ уѣхалъ на дальную чужбину съ тѣмъ же чистымъ сердцемъ, но, конечно, съ меньшимъ запасомъ силъ, съ надломленнымъ здоровьемъ, недостатки котораго медленно близили его къ концу земныхъ странствій въ 1872 году.
   Конецъ этотъ постигъ его опять-таки на пути передвиженія, не въ Красномъ Ярѣ и Енотаевскѣ (Астраханской губерніи), гдѣ онъ жилъ въ послѣдніе годы жизни, а въ Самарѣ.
   Жизнь про себя и для себя ненормальная, исключительная, неправильная, обидная, и -- вотъ онъ самъ за нее въ отвѣтѣ, безъ родныхъ и близкихъ, въ чужомъ городѣ, свалился при дорогѣ и даже на историческомъ бродяжьемъ распутьѣ.
   Но за прохожимъ человѣкомъ другая жизнь: за яркою и блестящею стороной ея, -- шероховатости и неровности другой стороны стушевываются и пропадаютъ. Ее-то онъ беззавѣтно и обращалъ на судъ и оцѣнку, изъ-за нее-то и не видѣлъ несовершенствъ другой стороны, случайныхъ, при другихъ условіяхъ не изжитыхъ и не обезсиленныхъ. Не хотѣли ее видѣть и тѣ, которые прежде другихъ и лучше другихъ видѣли физіологическія и анатомическія детали въ непощаженномъ организмѣ при послѣднихъ разсчетахъ его съ жизнью. Хотѣли видѣть и вѣдать только яркую сторону: самарскіе врачи подняли безмолвный, свалившійся на дорогѣ, трупъ отшутившаго свою жизнь человѣка и съ честію проводили его въ могилу.
   Якушкина не свалили въ придорожную яму, въ наскоро сколоченномъ больничномъ ящикѣ -- положили его въ честный гробъ съ украшеніями. Гробъ понесли на честныхъ рабочихъ рукахъ, съ церковнымъ пѣніемъ, которое такъ понималъ и любилъ покойный, и въ довершеніе съ полковою музыкой, которая такъ отвѣчала и приличествовала нашему пѣвцу и пѣсеннику.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru