Вотъ пошелъ уже третій годъ со времени начала славянской распри. Мы дождались конца кровавой драмы. Всѣ мы находимся подъ свѣжими впечатлѣніями минувшаго кровопролитія... Ужасъ и смерть -- повсюду смерть и ужасъ!.. ужасъ и смерть впродолженіи цѣлыхъ двухъ лѣтъ!.. Голова кружится, грудь сдавлена, духъ захватило, въ вискахъ стучитъ, въ ушахъ барабанный бой, гудящая въ воздухѣ граната, вопли разоренныхъ болгаръ и нашихъ вдовъ и сиротъ, дикій шумъ, ревъ, пальба, звяканье штыковъ, сабель, ржанье лошадей, стоны, крики, команда, восклицанія, предсмертный хрипъ -- и все это сливается въ одинъ общій хаосъ. Въ разстроенномъ воображеніи рисуется рядъ ужаснѣйшихъ картинъ: то намъ кажутся полуобнаженные люди, разбросанные по полямъ битвы, надъ которыми носятся свинцовыя тучи... человѣческія руки, ноги валяются, какъ щепки, и лакомятъ собою хищныхъ птицъ и собакъ; то намъ представляются на Балканахъ фигуры окоченѣвшихъ людей; то мы видимъ на Шипкѣ обезглавленные трупы, съ конвульсивно застывшими руками въ тотъ моментъ, когда раненому хотѣлось вырвать ножъ изъ рукъ убійцы; то отрѣзанныя головы, съ багровыми пятнами на щекахъ и на лбу, катятся какъ мячики, внизъ подъ шипкинскую гору...
Таковы впечатлѣнія войны, таковы ея ужасы.
Въ дополненіе этой картины: моръ гуляетъ по лазаретамъ и коситъ жизнь тѣхъ людей, которые еще, благодаря счастливому случаю, избѣгли смерти или увѣчій на полѣ битвы. Этотъ моръ уже дерзко ворвался въ предѣлы нашего отечества.
Утомленные и иступленные послѣдствіями войны, мы окончательно теряемъ подъ собою почву, и одна только мысль коломъ засѣла въ наши головы: когда же наступитъ конецъ?.. Спустится ли къ намъ съ небесъ, хотя на время, та миѳическая дѣва, съ масличной вѣткой въ рукахъ, которая удалилась на небо, въ концѣ царствованія Сатурна, и которая, рано или поздно, по сознанію всѣхъ народовъ, должна вернуться на землю и воцарить миръ, ясный, вѣчный и чистый, какъ свѣтъ?
Но божество "Миръ" -- такъ же таинственно, какъ таинственна и самая война. Мы бродимъ, какъ во тьмѣ: пробуемъ, испытываемъ, щупаемъ и все-таки оступаемся.
Мы обращаемся за объясненіемъ причинъ войны къ печати, но и она, кромѣ противорѣчій, ничѣмъ себя не заявила и во всякомъ случаѣ стояла ниже того факта, которымъ она хотѣла руководить.
"Основный принципъ настоящей войны есть принципъ великій, принципъ освобожденія славянъ изъ-подъ ига деспота".
Кто нашептываетъ намъ эти слова? Это нашептываютъ публицисты, цѣль жизни которыхъ заключается въ томъ, чтобы попирать всякую свободную мысль, всякую свободную иниціативу.
Гдѣ тутъ логика? гдѣ правда? гдѣ искренность?
Другая часть публицистовъ, болѣе логичныхъ, болѣе правдивыхъ и независимыхъ, отличалась въ этомъ вопросѣ разладомъ мнѣній. Одни доказывали намъ, что въ русскомъ народѣ никогда не существовало традицій славянофильства, что даже мысль освобожденія славянъ заимствована отъ Запада. Другіе отдѣлывались намеками и охлаждали шовинистовъ; ссылались на факты, взятые изъ самой войны, изъ отношеній русскихъ къ болгарамъ, изъ образа жизни болгаръ, изъ экономическаго состоянія Болгаріи, и заимствовали эти факты, ради большей аргументаціи, изъ органовъ самихъ же шовинистовъ. Но прямого отвѣта и они не даютъ.
Очевидно, мы переживаемъ такое время, когда много русскихъ людей потеряли головы въ мозговомъ хаосѣ нашихъ дней. Въ лабиринтѣ всевозможныхъ противорѣчій здравомыслящій человѣкъ можетъ найти положительнаго только одно: что для здраваго смысла тутъ нѣтъ ни дороги, ни выхода. Оглянитесь вокругъ себя и посмотрите, какое броженіе умовъ происходитъ во всѣхъ слояхъ нашего общества; представьте всю славянскую эпопею отъ начала и до конца; вспомните всѣхъ дѣйствующихъ лицъ ея и всѣ ея перипетіи -- и вы поймете, что "броженіе" -- вотъ главный источникъ, изъ котораго оно вышло.
Кто первыми откликнулись, горячѣе остальныхъ, на зовъ славянъ-инсургентовъ? Первыми откликнулись гг. Черняевъ (въ "Русск. Мірѣ") и Катковъ ("въ Моск. Вѣд."), то есть какъ разъ тѣ самые публицисты, которыхъ, по настоящему, менѣе всѣхъ другихъ должны были бы понять возставшіе инсургенты, и которые, по настоящему, менѣе всѣхъ другихъ должны были бы этимъ инсургентамъ сочувствовать. Много времени прошло, пока русское общество расшевелилось, подало руку помощи славянамъ и увлеклось движеніемъ сербовъ; это вовсе не было такъ быстро, какъ думаютъ нѣкоторые; много труда потратили гг. Черняевъ, Катковъ и т. д., чтобы расшевелить русское общество. Въ виду этихъ данныхъ, развѣ можно сказать, что наше общественное движеніе на помощь славянамъ было искренно, нормально, естественно? Да и тѣ, которые бросились изъ Россіи въ Сербію, развѣ сознавали, во имя чего они пошли? Если мы заглянемъ въ душу каждаго изъ нихъ, то окажется, что всѣ они -- люди, недовольные дома, разбитые жизнью, нравственно подавленные, съ тою только разницею, что у каждаго изъ нихъ была своя собственная, различная другъ отъ друга причина своего недовольства. Извѣстно, что въ Сербіи мы ничего путнаго не произвели, а оставили по себѣ только весьма невыгодное заключеніе въ сербахъ и горькое объ насъ воспоминаніе; тѣ же самые слѣды мы оставили и по дорогѣ изъ Россіи въ Сербію и изъ Сербіи обратно въ Россію.
Тѣмъ не менѣе, фактъ кровавой драмы остается, какія бы причины ни произвели его. Процессъ войны произошелъ на нашихъ глазахъ, а теперь мы дождались и конца его, ежели дождались. Мы побѣдили -- несомнѣнно. Но побѣды кружатъ головы и вводятъ общество въ самообольщеніе. Самообольщеніе же, въ большей части случаевъ, ведетъ къ грустнымъ результатамъ. Противъ этого яда существуетъ противоядіе: безпристрастное, критическое отношеніе къ дѣятелямъ войны, фактамъ и явленіямъ и къ самимъ себѣ вообще, т. е. нейтральнымъ свидѣтелямъ войны. Во время совершенія побѣдъ, народное ликованіе понятно, но оно не всегда удобно -- послѣ войны. Вызывайте болѣе критическаго отношенія къ самимъ себѣ и... тогда будетъ, право, лучше.
I. По дорогѣ.
Я выѣхалъ въ Кишеневъ изъ Петербурга въ самый день объявленія войны. День былъ пасмурный, дождливый, сѣренькій, день -- петербургскій. Когда я ѣхалъ въ вокзалъ желѣзной дороги, на улицахъ была обычная суета, впрочемъ, весьма ограниченная и малолюдная, сравнительно съ уличною суетою другихъ столицъ Запада. Глядя на обычное, меланхолическое, сосредоточенное и скучное настроеніе блуждающей по улицамъ публики, я невольно вспомнилъ о Западѣ. "Что было бы въ такой день въ Берлинѣ, подумалъ я: -- еслибы нѣмцы объявили войну французамъ?.. Что было бы въ такой день въ Парижѣ, еслибы французы вздумали воевать съ нѣмцами? Неужели и здѣсь проявляется наша всегдашняя, убійственная апатія? Неужели это продуктъ нашей замкнутой жизни, отсутствія общественныхъ интересовъ, и т. д., и т. д.? Или мы, въ самомъ дѣлѣ, не сочувствуемъ войнѣ, которая только что объявлена нашимъ "историческимъ врагамъ"? Или война вообще противна намъ по складу нашихъ натуръ? Однако, примѣры прошлыхъ войнъ говорили намъ, что силою духа въ военное время русскій народъ похвастаться можетъ. Наше сочувствіе къ славянскому дѣлу мы выражали, насколько позволяли наши обстоятельства; мы ходили въ вокзалъ желѣзной дороги, кричали "ура", махали шапками, платками, провожали "нашихъ". Почему же мы не дѣлаемъ этого сегодня, когда наши интересы ближе столкнулись съ дѣломъ славянской свободы, когда мы непосредственно приняли сторону войны? Пропагандисты славянскаго движенія объясняли намъ тогда, что мы потому хладнокровно относимся къ торжественному дню, что мы люди пылкіе и что въ насъ угасъ уже тотъ пылъ, который согрѣвалъ насъ во время сербской войны, что прошла горячность и что война объявлена слишкомъ поздно. Въ такомъ случаѣ, гдѣ же была ваша логика, направленная въ пользу увѣреній, что ненависть къ туркамъ мы будто бы всосали чуть ли не съ колыбели прапрадѣдовъ, и что русскій народъ исторически воспитанъ на сознаніи ранняго или поздняго освобожденія славянъ?
Офицеры, отправлявшіеся на войну, кипятились въ вокзалѣ желѣзной дороги.
-- Тащи, скорѣй, живѣй!.. Гдѣ багажный билетъ?.. Ну!.. слава Богу!.. теперь все хорошо, исправно!..
И они спокойно опускались на скамью въ вагонѣ, весело оглядывая своихъ сосѣдей.
-- Что будетъ -- то будетъ... съ нами крестная сила!..
Поѣздъ трогался.
Всякій думалъ по своему. "Что бы ни было -- посмотримъ, думалъ нейтральный зритель войны: -- война, можетъ, выведетъ насъ изъ затруднительнаго положенія"...
Офицеръ думалъ: "Вовсе не такъ страшно ѣхать на войну, какъ полагаютъ, напротивъ того, очень пріятно, легко, весело!.. Зачѣмъ этотъ поѣздъ такъ медленно идетъ?.. Зачѣмъ? Скорѣй!.. или скорѣй, поѣздъ!.. Какъ они смотрятъ на меня, эти пассажиры!.. Какъ, должно быть, я великъ и великодушенъ въ эту минуту въ глазахъ этихъ пассажировъ".
"Какой молодецъ!" въ самомъ дѣлѣ, думали пассажиры, глядя на офицера.
Но никто не говорилъ о туркахъ. Какъ будто ихъ вовсе не существовало.
"Что мнѣ нужно дѣлать?.. думалъ я, скромно забравшись къ уголокъ вагона.-- Что будетъ со мною, когда я пріѣду въ Кишиневъ? Допустятъ ли корреспондентовъ въ армію? Какъ отнесутся къ намъ?.. Будетъ ли цензура?"
-- Куда ѣдете? вывелъ меня изъ раздумья мой vis-à-vis.
-- Потому, что корреспондентомъ будетъ г. Всеволодъ Крестовскій... оффиціальнымъ корреспондентомъ... Можетъ, вы тоже оффиціальнымъ ѣдете?..
-- Нѣтъ.
-- Ну, такъ напрасно, ворочайте назадъ, совѣтую.
Пассажиръ сказалъ это тономъ совершенно себя удовлетворяющимъ и убѣдительнымъ, откинулся на спинку скамьи и началъ безсмысленно глядѣть въ окно. Онъ глядѣлъ очень долго. Не знаю, о чемъ онъ думалъ. Его лицо ровно ничего не выражало и я, глядя на него, полагалъ, что онъ ровно ни о чемъ не думаетъ.
"Какъ тутъ не воевать? Воевать надо!" шепталъ мнѣ внутренній голосъ.
Разговоровъ на тэму войны по дорогѣ было очень мало.
II. Въ Кишиневѣ.
Когда мы подъѣзжали къ Кишиневу, въ вагонѣ начали появляться различныя личности, ѣхавшія изъ Одессы, изъ Николаева, изъ Ялты и изъ разныхъ другихъ мѣстъ. Ихъ было гораздо больше, чѣмъ офицеровъ. Были греки, евреи и русскіе, преимущественно содержатели гостинницъ.
-- Торговли нѣтъ никакой, жаловались они сосѣдямъ.-- Южный берегъ совсѣмъ опустѣлъ, просто бѣда!..
-- Вы что же, въ Кишиневъ?
-- Да, надо попытать, непремѣнно надо!.. Тамъ, должно, что-нибудь да будетъ.
-- Вы насчетъ чего же?
-- Насчетъ провіанта, а можетъ, трактиръ откроемъ, а можетъ, и полпивную.
"Можетъ, и домъ терпимости", подсказывала мысль, когда, бывало, смотришь на физіономію антрепренера.
-- Только какъ?.. Гдѣ? Что?.. Вотъ вопросъ!.. Какимъ путемъ? Не знаете ли вы? спрашивалъ онъ послѣ долгихъ размышленій.
-- Нѣтъ, милый человѣкъ, не знаю.
И видно было, какъ эти вопросы страшно мучили русскихъ антрепренеровъ. Всякій изъ нихъ зналъ твердо, что прямымъ путемъ достигнуть почти невозможно. Время такое, люди такіе и почва такая. А другіе пути для нихъ, людей съ воли, были неизвѣстны. И вотъ они терзались. Они ни о чемъ другомъ не толковали, ни о чемъ другомъ не думали: ни о туркахъ, ни о предстоящемъ походѣ, ни о послѣдствіяхъ войны, ни о братьяхъ-славянахъ и необходимости помочь имъ; они думали объ одномъ: "какъ? что? гдѣ? какимъ путемъ?" Видно было, что если эти русскіе люди и всосали что-либо съ молокомъ матери и если они дѣйствительно были воспитаны на какихъ-либо историческихъ традиціяхъ, то всѣ эти традиціи и обнаружились вотъ тутъ сразу и свелись къ одному только вопросу: "какимъ путемъ?" Увѣренность, что есть какой-то "путь", есть непремѣнно, была такъ сильна, что они не скрывали ея и передъ другими. "Скажите мнѣ, не знаете ли вы, какимъ путемъ?" жадно бросались они къ каждому встрѣчному и поперечному. Они были въ своемъ родномъ обществѣ и были убѣждены, что который нибудь изъ встрѣчныхъ и поперечныхъ этого общества непремѣнно долженъ это знать, и во всякомъ случаѣ, не возмутится этимъ вопросомъ. Накопившееся чувство алчности, при сознаніи, что одинъ глупый шагъ и все превратится въ миѳъ -- заставляло ихъ ставить вопросы круто и откровенно. И, дѣйствительно, я не видѣлъ ни одного человѣка, который бы возмутился ихъ вопросомъ. Напротивъ того, я видѣлъ очень много такихъ лицъ, которыя отвѣчали: "не знаю" съ чувствомъ нѣкотораго соболѣзнованія: "вѣдь этакіе у насъ, право, порядки!.. Нѣтъ, чтобы дать русскому нажить... даютъ все жидамъ да жидамъ!.. тьфу ты пропасть!"
И вотъ они снова задумывались и мучились.
-- А вы читали въ газетахъ статейку по поводу манифеста за освобожденіе славянъ?.. старались ихъ чѣмъ-нибудь разсѣять любезные сосѣди.
Тѣ только отчаянно рукою махали въ отвѣтъ.
Въ томъ же вагонѣ сидѣли евреи; они ѣхали туда же и затѣмъ же. "Вотъ они знаютъ, они непремѣнно знаютъ, какимъ путемъ. Не подсѣсть ли къ нимъ?.." думали жаждущіе и алчущіе. Наивные подсаживались къ евреямъ. Но евреи вели такого рода разговоры:
-- Ви совершенно вѣрно давички замѣтили, што турцки привступленія горьки у въ Европа. Я самъ теперички изъ Берлинъ. И, Боже мой, какъ тамъ говорятъ на этотъ слючай; и тамъ увей такъ говорятъ, такъ говорятъ, што я даже не могъ увтерпѣть... ви думаете, я за баришъ пріѣхалъ?
Еврей щурился, моталъ нѣсколько разъ головою и нахально смотрѣлъ на всю окружающую публику.
Публика улыбалась, но никто не замѣчалъ еврею: "врешь шельма, знаемъ мы васъ!" хоть каждый и сознавалъ это внутренно.
-- Ей-богу, нѣтъ!.. ей-богу, нѣтъ!.. божился еврей: -- я самъ русскій... мнѣ у всю душу терзаетъ христіанская кровь. Теперечки будетъ въ обязанность каждый порядочный человѣкъ принести увъ пользу на Россію.
И еврей бросалъ при этомъ многознаменательный взглядъ на русскаго антрепренера. "Чувствуй, молъ". Рыбакъ рыбака видѣлъ издалека. Но русскій ровно ничего не "чувствовалъ"; онъ еще больше негодовалъ противъ еврея.
Въ нашемъ вагонѣ было много бѣглецовъ, преимущественно изъ еврейскаго народонаселенія Одессы. Каждый день бѣжало до 200 семействъ, бросая дома, пожитки, всю утварь на произволъ судьбы. На платформахъ была давка страшная. Жандармы похаживали и острили:
-- Карманы берегите, платки хороните!
Дѣти и женщины пищали, плакали и ныли до такой степени, что становилось даже смѣшно, глядя на нихъ. Ихъ обуялъ чисто паническій страхъ.
-- Ну, куда вы бѣжите?
-- А вы куда бѣжите? огрызались, въ свою очередь, еврейки.
-- Мы не бѣжимъ, а ѣдемъ, а вы чего испугались?
-- Ахъ, Боже, Боже, и какъ страшно, и какъ страшно!.. Турки въ Одессу придутъ.
Бѣдные малые ребята жались къ матерямъ со всѣхъ сторонъ, широко открывали свои глазенки и испуганно и безсознательно смотрѣли на окружающихъ; они видѣли, какъ ихъ матери плакали, и такими же озабоченными казались имъ и другія окружающія лица; они хватались за подолы своихъ матерей, обертывались назадъ и вдругъ, инстинктивно пугаясь, заливались слезами всею мощью своихъ дѣтскихъ силъ.
Однѣ еврейки и вспоминали турокъ въ нашемъ вагонѣ.
-- Да, вотъ подите, говорилъ сосѣдъ-чиновникъ:-- чего-бы кажется?.. Одесса укрѣплена, батарей тамъ понаставили, мины заложили, все какъ слѣдуетъ... анъ вонъ, подите, какой страхъ нагнали.
-- Что тутъ мины? Воевать надо! рѣшительно замѣтилъ купецъ, сидѣвшій напротивъ насъ, рядомъ съ своей женою.-- Тутъ мины ни почемъ!..
-- А ты что-же на войну не идешь? ехидно спросилъ его офицерскій деньщикъ.
-- Я-то? Я-бы, братецъ, пошелъ на войну, да вишь я какую мину подъ себя подпустилъ, сказалъ онъ, указывая на жену.
-- Нѣтъ, это, въ самомъ дѣлѣ, странно, продолжалъ философствовать чиновникъ:-- и мины есть, и пушки есть, и пороху достаточно, и ядеръ тоже, а всѣ бѣгутъ. Почему же бѣгутъ?... Что на этотъ счетъ въ народѣ говорятъ?
-- Въ народѣ говорятъ, отвѣтилъ одесситъ:-- что у насъ флота нѣтъ, что турки могутъ гулять по Черному Морю.
-- Это, дѣйствительно, такъ точно, имъ очень слободно гулять, согласился купецъ.
-- Почему-же у насъ флота нѣтъ?
-- Потому, что денегъ нѣтъ, не на что построить, сказалъ чиновникъ.
-- Какъ-такъ денегъ нѣтъ? удивился другой пассажиръ:-- не можетъ этого быть, какъ же мы воевать начали? Безъ денегъ войны нельзя вести.
-- Денегъ на войну мы заняли.
-- Денегъ нѣтъ, говорите вы, разсудилъ купецъ, покачивая головою:-- а деньги мы заняли, хорошо!.. А на какое дѣло мы заняли? Для пріобрѣтенія али для чего прочаго другого? На войну заняли... Нѣтъ, это вы не такъ говорите.
Купца никто не разувѣрялъ. Купецъ долго думалъ. Не будь войны, онъ бы объ этомъ не подумалъ.
-----
На одномъ изъ пунктовъ холмистой мѣстности, на нѣсколько десятковъ верстъ покрытой зеленымъ ковромъ первой весенней травки, раскинулся городъ Кишиневъ. Травка эта была еще въ зародышѣ своей будущей роскоши, когда мы подъѣзжали къ Кишиневу. Но прелестная свѣжесть этой первой зелени, сплошнымъ ковромъ покрывающей черноземную почву плодороднаго бессарабскаго края, такъ вотъ и манила къ себѣ, такъ и лелѣяла непривычный къ такой картинѣ глазъ сѣвернаго жителя. Передо мною открылась, по истинѣ, живописная панорама молдаванской Швейцаріи. Здѣсь тянулось полотно желѣзной дороги, по рельсамъ которой, сердито фыркая и пыхтя, прытко бѣгалъ локомотивъ около вокзала взадъ и впередъ. Весь рельсовый путь былъ запруженъ вагонами съ открытыми платформами, нагруженными лазаретными фургонами, орудіями, зарядными ящиками и домашнею утварью полковъ, по походному положенію. Военнымъ поѣздамъ не было конца. Солдаты ѣхали съ музыкою, съ пѣснями, выбѣгали изъ вагоновъ на полустанкахъ, бросались къ водянымъ чанамъ и, по приказанію фельдфебелей: "въ вагонъ вались", бросались снова въ помѣщенія. Иногда приходилось видѣть такого рода сцены: изъ вагоновъ поѣзда съ кавалеріей выпускали лошадей на волю, чтобы дать имъ возможность промяться. Лошади вылучали моменты отсутствія конюховъ и первымъ дѣломъ валились на землю и катались въ грязи, пока конюхи не прибѣгали въ ужасѣ къ нимъ на помощь.
-- Ахъ, ты дьяволъ, шутъ тя дери!.. окаянная, чтобъ тебя разорвало!..
Лошадь только фыркала, размазывая хвостомъ грязь по туловищу.
На одномъ изъ такихъ зеленыхъ холмовъ, начинающихся съ деревушки Парканъ и поднимающихся постепенно все выше и выше по мѣрѣ приближенія къ юго-западной линіи горизонта, стоитъ своеобразный городъ Кишиневъ. Я говорю: "своеобразный городъ", потому что Кишиневъ, дѣйствительно, принадлежитъ къ числу тѣхъ городовъ нашей имперіи, граждане которыхъ, еще со времени татарскаго нашествія, не успѣли вылѣзти изъ исторической грязи, хотя и усвоили себѣ страстишку строить дорогіе и роскошные дома рядомъ съ грязнымъ жидовскимъ кабакомъ. Городъ, занявъ большое пространство, утонулъ въ грязи мѣстнаго чернозема и живетъ своею обычною жизнью лѣниваго, неповоротливаго, равнодушнаго молдаванина.
Наружная физіономія города непривлекательна, какъ и всѣхъ нашихъ провинціальныхъ городовъ. Была середина апрѣля, дожди лили какъ изъ ведра; грязь была невылазная, а когда весеннее солнышко подсушивало почву, то подымалась пыль, выѣдающая глаза и забирающаяся въ самыя затаенныя отверстія человѣческихъ тѣла и платья.
Городъ былъ интересенъ своею внутреннею жизнію. Вглядываясь въ толпу, кишѣвшую по улицамъ, можно было замѣтить маску нѣкоторой неопредѣленности, которую надѣлъ на себя Кишиневъ. Смѣсь одеждъ и лицъ, племенъ, нарѣчій, состояній здѣсь можно было замѣтить скорѣе, чѣмъ гдѣ-либо. Но вся эта смѣсь держалась особнякомъ, каждая примыкая къ своей партіи. Казалось-бы, что время настало такое общее, что интересы самыхъ разнообразныхъ слоевъ кишиневскаго общества должны быть теперь тѣсно, неразрывно связаны другъ съ другомъ, что всѣ должны слиться во-едино, но тѣмъ не менѣе каждый держался особнякомъ: армейскій съ армейскимъ, гвардеецъ съ гвардейцемъ, штабный со штабнымъ, горожанинъ съ горожаниномъ, болгаринъ съ болгариномъ, купецъ съ купцомъ, еврей съ евреемъ и т. д. Интересно было прослѣдить за отношеніями военныхъ къ публикѣ и публики къ начинающейся войнѣ вообще.
Нигдѣ, никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ такъ рѣзко не бросалось въ глаза сознаніе военныхъ, что теперь одни только "мы" имѣемъ право на существованіе и на голосъ, а вся остальная толпа "смотри и благоговѣй!" Можетъ быть, это происходило отъ того, что я видѣлъ въ Кишиневѣ преимущественно такихъ военныхъ людей, которые всю свою жизнь прожили въ замкнутыхъ, такъ называемыхъ "привилегированныхъ кружкахъ" нашего общества, которые на весь міръ привыкли смотрѣть гордо и считать интересы этого міра -- меркантильными и недостойными порядочныхъ людей. Какъ бы то ни было, но военные очень гордо смотрѣли на публику, когда возвращались ежедневно со смотровъ, и когда эта публика "смотрѣла на нихъ и благоговѣла". Мало того, военные болѣе, чѣмъ когда-либо, старались отдѣлиться отъ толпы и не имѣть съ нею ничего общаго. Толпа толкалась по улицамъ, толкалась по иллюминаціямъ, какихъ въ Кишиневѣ никогда не было въ другое время, и, глядя на парады, разговаривала:
-- А ты водку пилъ?
-- Нѣтъ еще.
-- Такъ пойдемъ, братецъ -- часъ адмиральскій.
Или:
-- Ахъ, какой душка!
-- Кто такой?
-- А вотъ этотъ офицеръ, который скачетъ.
Закричатъ, бывало, "ура" въ штабномъ домѣ.
-- Что такое? спрашивали одинъ другого изъ черной публики.
-- Должно, пьютъ господа, говорили въ народѣ.
-- Житье-же тамъ, братцы, привольное.
-- Настоящее!
-- Слышали? дѣлилась въ то-же время новостями публика, кто почище былъ.
-- Что такое?
-- Мониторъ взорвали!.. потому "ура" кричали.
-- Совсѣмъ не то, Дунай перешли!
-- Полноте вздоръ городить; турки высадку сдѣлали, а мы ихъ въ рѣкѣ потопили.
-- Удивляюсь... Однако... пора, кажется, какъ-бы не прозѣвать.
-- Что-же, съ курочкой, что-ли?
-- Ну, хоть съ курочкой.
"Курочка" служила связующимъ элементомъ, а связывающіе интересы обнаруживались только тогда, когда адъютантъ дѣлалъ глазки Марьѣ Ивановнѣ. И они обнаруживались до такой степени рельефно, до такой степени... вотъ до какой степени, напримѣръ:
Шелъ однажды я вмѣстѣ съ однимъ изъ такихъ кишиневскихъ Ивановъ Степанычей изъ клуба поздно вечеромъ домой. Вмѣстѣ съ нами былъ одинъ офицеръ, хорошій знакомый Ивана Степаныча. По всему городу извѣстно было, что у Марьи Ивановны дѣло "чистое". Подходимъ мы къ дому, смотримъ -- калитка отперта.
-- Что за оказія? удивился Иванъ Степанычъ.
-- Должно быть, дворникъ заснулъ, серьёзно сказалъ офицеръ.
-- Представьте себѣ! угрюмо отвѣтилъ Иванъ Степанычъ.-- И вотъ эта самая исторія, заговорилъ онъ, печально качая головою:-- каждый день, каждый день... Это вѣдь ужасно!...
-- Какой вы чудакъ, Иванъ Степанычъ!
-- А что?
-- Да помилуйте... у вашей жены по ночамъ гости засиживаются, а вы философствуете...
Ивана Степаныча какъ-будто кто обухомъ по головѣ ударилъ.
-- Ахъ, господа, господа, что вы говорите! сказалъ онъ послѣ долгаго раздумья:-- это не у жены, а у горничной.
Вотъ до какой степени рельефно сказывались общіе интересы, связующіе офицера съ гражданиномъ, въ моментъ объявленія нами войны съ турками! Точно такіе-же связующіе интересы могли быть замѣчены и въ отношеніяхъ простого народа къ солдатамъ. Въ этомъ отношеніи чернь нисколько не отличалась отъ привилегированныхъ.
-- Эй, Сидоренко! кликнулъ однажды на улицѣ, на моихъ глазахъ, мужикъ знакомаго солдата.
-- Что надо?
-- Куда Фомичевъ-то дѣвался, дьяволъ, аль выступили?
Сидоренко, очевидно, зналъ, что Фомичевъ былъ другомъ дома мужичка, только онъ запамятовалъ полкъ, въ которомъ служилъ Фомичевъ. Полковъ было много въ Кишиневѣ.
-- Да онъ въ какомъ полку-то?
-- Въ такомъ-то, отвѣтилъ мужикъ.
-- Надо полагать, выступили.
-- Гдѣ бы мнѣ повѣрнѣе узнать?.. въ штабѣ, что-ли?..
-- Зачѣмъ тебѣ знать?
-- Деньги унесъ, взаймы бралъ... жалобно сказалъ мужичекъ...
-- Зачѣмъ въ штабъ! серьёзно отвѣтилъ ему солдатъ:-- ты у своей бабы спросилъ-бы, она должна эвто лучше знать.
Такимъ образомъ, его "собственная баба" рекомендовалась лучшимъ указателемъ передвиженія частей нашей арміи.
Четыре главныя партіи замѣтны были въ Кишиневѣ: партія "дѣятелей", партія "нейтральныхъ зрителей" изъ мѣстной интеллигенціи (кишиневцы ничѣмъ не отличались отъ обывателей другихъ городовъ Россіи), партія "жаждущихъ" и "алчущихъ" и такъ-называемый простой народъ, который охотно сливался съ солдатами.
Партія "дѣятелей" была занята съ утра до ночи. Ходили, ѣздили, бѣгали, суетились... и чѣмъ больше ходили и ѣздили, тѣмъ они серьёзнѣе становились и тѣмъ неприступнѣе казались. "Секретъ" такъ вотъ и окружалъ ихъ густою пеленою; лбы ихъ морщились, дума сосредоточивалась, уши затыкались, уста немѣли. "Секретомъ" для нихъ было все, начиная съ побѣдоносной телеграммы о первомъ взрывѣ монитора, пока она не дойдетъ по назначенію, и кончая собственной персоной. Да эта собственная персона была для каждаго изъ нихъ тоже "секретомъ", и едва-ли не самымъ интереснымъ. "Посмотримъ, думалъ каждый другъ про друга:-- что-то изъ этого выйдетъ, посмотримъ, на что ты, голубчикъ, годишься, посмотримъ, кто выиграетъ, кто проиграетъ... посмотримъ!"
Партія "жаждущихъ" и "алчущихъ" не разсуждала, а дѣйствовала. Это была самая дѣятельная партія за это время. Арена была широка: сухари, лошадиный кормъ, подвозъ провіанта, проводка желѣзныхъ дорогъ, маркитантство, пріобрѣтеніе необходимыхъ матеріаловъ для перехода черезъ Дунай и даже такія невинныя вещи, какъ, напримѣръ, телеграммы.
-- Послушайте, мы поѣдемъ въ Румынію закупать матеріалы... это дѣло рѣшеное...
Такъ говорилъ одинъ другому -- положимъ, X. Y--ку, являясь къ Y--ку на квартиру, еще до выступленія войскъ изъ Кишинева. Принесенная вѣсть, конечно, радовала Y--къ.
-- Отлично, ѣдемте... я очень радъ...
-- Только это дѣло серьёзное... надо его обдумать хорошенько... это дѣло рискованное... Положимъ, что румыны, какъ кажется, будутъ на нашей сторонѣ, а вѣдь, впрочемъ, чортъ ихъ знаетъ!.. какъ-бы они насъ не выдали туркамъ.
-- Н-да!.. надо подумать!..
-- Я, видите, долго думалъ объ этомъ, говорилъ X:-- потому что, признаться сказать, я такъ и разсчитывалъ, что насъ пошлютъ въ Румынію... я обдумалъ это дѣло со всѣхъ сторонъ и пришелъ къ слѣдующимъ заключеніямъ: намъ нужно замаскироваться и заручиться заграничными паспортами на имя какихъ-ни будь иностранцевъ.
-- Это хорошо... только, если позволите высказать мое мнѣніе, одни иностранные паспорты вовсе не гарантируютъ нашихъ личностей.
-- Все это такъ, все это вѣрно, все это я, батюшка, обдумалъ... Слушайте дальше... для того, чтобы мы были совершенно гарантированы, намъ необходимо ѣхать съ дамами.
-- Конечно, эта мысль геніальная... тогда каждый будетъ считать насъ туристами... Я понимаю вашу мысль.
-- Я говорилъ объ этомъ съ кѣмъ слѣдуетъ, замѣтилъ X:-- и, конечно, не встрѣтилъ никакихъ препятствій... Что значитъ какая-нибудь лишняя ассигновка сравнительно съ такимъ грандіознымъ и великодушнымъ дѣломъ, какое мы начинаемъ? Ассигновку намъ разрѣшили.
-- Отлично.... очень радъ.
-- Такимъ образомъ, намъ остается теперь выбрать дамъ... и, я полагаю, что лучше всего остановиться на нашихъ женахъ.
-- Лучше-ли это будетъ? усомнился Y:-- не лучше-ли поискать что-нибудь посвѣжѣе?
-- Эхъ, вы, шутникъ, право, вы вѣчно съ вашими каламбурами... Что ихъ обижать?.. возьмемъ нашихъ женъ.
-- Все равно -- женъ, такъ женъ, тутъ дѣло не въ женахъ.
-- Затѣмъ намъ нужно остановиться на какихъ нибудь вымышленныхъ, иностранныхъ фамиліяхъ.
-- Я назначаю фамилію: "Валю", сказалъ Y.
-- А я выбираю фамилію: "Руле", сказалъ X.
-- Мы ѣдемъ вмѣстѣ?
-- Ѣдемъ вмѣстѣ.
-- Кончено!
Ударили по рукамъ. На томъ и порѣшили. Но въ дѣйствительности "мосье Руле" уѣхалъ ранѣе "мосье Валю". "Мосье Валю", конечно, разсердился.
-- Вѣдь этакій пролазъ монсье Руле; меня, небойсь, не взялъ съ собою!.. эгоистъ!.. Все для себя да для себя, а нѣтъ, чтобы объ другихъ подумать.
Путешественники остались незамѣченными, хотя ихъ француженки и производили нѣсколько странное впечатлѣніе смѣсью языковъ французскаго съ нижегородскимъ.
Въ ближайшемъ изъ городовъ "мосье Руле" является къ протежирующей власти. Рекомендуется, объясняетъ свою миссію и просить указаній. Его снабжаютъ всѣми указаніями и совѣтами.
-- Я васъ долженъ предупредить, заявляетъ таинственно мосье Руле своему протектору:-- что за мною слѣдитъ по пятамъ турецкій шпіонъ... Мнѣ указали его... онъ имѣетъ французскій паспортъ и называетъ себя Валю... будьте осторожны.
Съ этими словами "мосье Руле" раскланивается и удаляется, а на мѣсто его является, по прошествіи нѣкотораго срока, "мосье Валю". Рекомендуется, объясняетъ свою миссію и проситъ указаній.
-- Я вамъ, милостивый государь, вотъ что скажу, говоритъ ему протекторъ:-- если вы, милостивый государь, моментально не удалитесь изъ моего кабинета, я васъ выдамъ, какъ шпіона, и васъ повѣсятъ, какъ собаку... вонъ изъ моего кабинета!..
Что оставалось дѣлать "мосье Валю"?-- Онъ сконфуженно удалился изъ кабинета.
Можно было бы представить вамъ нѣсколько такихъ примѣровъ, еслибы они въ сущности не сводились къ одному и томуже знаменателю. Я хочу сказать, что арена военной дѣятельности на первыхъ же порахъ представила собою широкое поле, на которомъ грызлись вампиры разнообразныхъ положеній и національностей, вырывая другъ у друга въ тылу арміи куски изо рта, и выгребая все, что только можно было выгрести изъ предмета государственнаго обихода, называемаго "денежнымъ мѣшкомъ".
Русскіе солдатики въ это время собирались въ далекій путь. Вылѣзая изъ грязи, они вытаскивали на своихъ плечахъ и орудія. Имъ предстояла тяжелая дорога, много труда, много лишеній, много невзгодъ и страданій. И съ какимъ необыкновеннымъ терпѣніемъ и кротостію встрѣтилъ русскій солдатъ предстоящій походъ! Бывало, проходитъ полкъ по улицамъ Кишинева -- толпа провожаетъ его, изъ толпы слышатся утѣшительные возгласы:
-- Турку стрѣлять будешь!.. старайся!..
-- Какъ его не стрѣлять, окаяннаго, коли онъ насъ баломутитъ... Стрѣлять-то мы въ турку будемъ, только вотъ бѣда, идтить къ нему надо... нѣтъ, чтобы туркѣ къ намъ подойтить.
III. Политика Румыніи при переходъ нашихъ войскъ границы.
Обычаи войны, какъ и дуэли, претендуютъ, на первыхъ порахъ на нѣкоторое "благородство" пріемовъ со стороны противниковъ. Само собою, однако, разумѣется, что они претендуютъ только до первой капли крови...
17 апрѣля, у нашего барьера, на берегу рѣки Дуная раздался первый холостой выстрѣлъ. Этотъ первый выстрѣлъ долженъ былъ обозначать, что наши войска заняли берега Дуная и что съ этого момента, всякій турокъ, тайно переплывающій рѣку, будетъ считаться шпіономъ, всякій, переплывающій рѣку, явно будетъ пониматься перебѣжчикомъ, и всякое турецкое судно, всякая шлюпка, попадая въ наши руки, будетъ считаться военною добычею.
Первый выстрѣлъ раздался съ батареи между Галацемъ и Рени, въ это самое время, по широкой рѣкѣ Дунаю, въ тихій, солнечный день, плыла себѣ потихоньку турецкая кочерьма подъ парусами; лѣнивый, неповоротливый, равнодушный турокъ-кормчій лежалъ себѣ на палубѣ кверху брюшкомъ, не обнаруживая рѣшительно никакихъ мѣръ, для того чтобы поскорѣе убраться во свояси и для того, чтобы показать батарейному командиру, что онъ понялъ значеніе его "международнаго сигнала" и готовъ, по мѣрѣ своихъ скудныхъ силъ, исполнить требованіе "воюющей стороны". Строгій и непремѣнно пылкій въ эту минуту батарейный командиръ, стоя у барьера поединка, приказалъ пустить ядро вслѣдъ плывущему судну; но, сознавая, что турокъ зависитъ отъ вѣтра, приказалъ направить это ядро такимъ об разомъ, чтобы не причинять вреда безпечному турку, а только спугнуть его и заставить поторопиться. Съ этой минуты началась собственно настоящая война.
Вспоминая этотъ эпизодъ въ настоящую минуту, когда мы покончили съ турками и когда начались разговоры между нами и англичанами -- невольно усматриваешь въ этомъ плаваніи безпечнаго турка весь смыслъ его прошлой политики. Вѣтеръ задулъ въ парусъ безпечности турка отъ скалистыхъ береговъ Великобританіи; пришелъ моментъ, когда трудно сказать, заштилѣетъ-ли и какую роль мы примемъ на себя въ противномъ случаѣ, будучи на мѣстѣ батарейнаго командира? Безпечность турокъ обнаружилась на самыхъ первыхъ порахъ. 13 апрѣля, наши войска заняли румынскую деревню Барбоши, отстоящую въ одной мили отъ Галаца -- заняли барбошскій мостъ, единственный мостъ желѣзной дороги, черезъ рѣку Серетъ, связывающій Яссы съ Бухарестомъ, и турки совершенно игнорировали сознаніе важности этого стратегическаго пункта. Будучи сильными владѣльцами Дуная, обладая рѣчною флотиліею изъ 17 канонерскихъ лодокъ и мониторовъ съ 60 орудіями, они не приняли рѣшительно никакихъ мѣръ для того, чтобы взорвать мостъ на рѣкѣ Серетѣ и этимъ значительно затруднить намъ сообщеніе между Бессарабіей и берегами Дуная.
Сердаръ экремъ-Абдуль-Керимъ-паша, семидесятитрехлѣтній генералиссимусъ Турціи, бывшій воспитанникъ вѣнской военной школы, не былъ глупъ по природѣ, но лѣнь служила ему какъ разъ въ этомъ направленіи. Вмѣсто того, чтобы лично слѣдить за движеніями непріятеля на самомъ берегу Дуная и стараться, по возможности, угадать намѣреніе русскихъ при переправѣ, онъ сидѣлъ себѣ передъ лагерною палаткою въ Шумлѣ и любовался костюмами своего обобраннаго ландштурма.
Теперь, когда прошли всѣ событія изъ прошлой войны и когда вспоминаешь рядъ непростительныхъ и совершенно непонятныхъ промаховъ турецкаго главнокомандующаго и нѣкоторыхъ турецкихъ генераловъ (главнымъ образомъ, при переправѣ черезъ Дунай и переходѣ черезъ Балканы), можно заподозрить турокъ просто въ умышленной готовности скорѣе и какъ можно больше потерять, для того, чтобы передать дѣло поединка въ вѣденіе "заитересованныхъ" державъ... Одинъ только Османъ-паша поддержалъ честь Турціи, но послѣдствія подтвердили, что своею историческою защитою плевненскихъ позицій онъ оказалъ услугу не столько Турціи, сколько намъ, потому что заставилъ насъ обнаружить всѣ наши слабыя стороны и убѣдиться въ такихъ вещахъ, относительно которыхъ мы легко могли бы заблуждаться еще и до сихъ поръ...
Въ этомъ предположеніи нѣтъ ничего невѣроятнаго. Какъ бы мы ни путались въ оффиціальныхъ и частныхъ цифрахъ численности нашего войска, съ которымъ мы перешли черезъ Дунай, какъ бы насъ ни старались увѣрить, что турки были сильнѣе насъ стороною своего англійскаго вооруженія, что они дрались храбро и что они вообще хорошіе солдаты, факты остаются фактами: восьмидесяти семи-милліонное государство возстало противъ тридцати двухъ-милліоннаго, изъ котораго всего четырнадцать съ половиною милліоновъ насчитываютъ маго метанъ, т. е. нашихъ враговъ, а остальные перешли на нашу сторону. Регулярная, многотерпѣливая, всевыносливая, строго дисциплинированная физическая сила поднялась противъ полуголоднаго, полуодѣтаго, плохо обученнаго турецкаго солдата, противъ толпы сброда какихъ-то черкесовъ, баши-бузуковъ, зейбековъ, спахизовъ, бедуиновъ, арабовъ. Кто изъ насъ сомнѣвался съ перваго момента объявленія войны въ нашемъ успѣхѣ?.. почему же нельзя допустить, что и турки были увѣрены въ несомнѣнности своихъ потерь?.. Послѣдствія подтвердили эту увѣренность; она выразилась поведеніемъ ихъ мониторовъ на Дунаѣ во время нашихъ работъ по части минныхъ загражденій. Наши моряки удивлялись нерѣшительности ихъ образа дѣйствій, когда заграждался Мачинскій Проливъ. Извѣстенъ тотъ фактъ, что это загражденіе окончилось бы безъ всякой помѣхи со стороны турокъ, еслибы прибывшій полковникъ Струковъ (нынѣ генералъ) не выѣхалъ на работы вмѣстѣ съ моряками и не высадилъ бы стрѣлковъ у деревни Гечидъ; его сигналы привлекли вниманіе турокъ и мониторъ открылъ огонь по нашимъ минёрамъ, когда они выѣхали оканчивать работы, вслѣдъ за перерывомъ послѣ удачнаго начала. Увѣренность въ потери подтверждается отсутствіемъ разумной иниціативы со стороны турецкихъ генераловъ за все время кампаніи, нерѣшительностію ихъ образа дѣйствій, въ особенности Османа-паши послѣ второй нашей неудачной атаки на Плевну, когда вся армія барона Криденера находилась въ сильномъ упадкѣ духа и въ разбросанномъ состояніи, такъ что туркамъ стоило перейдти въ рѣшительное наступленіе, и дѣло могло окончиться тѣмъ, что они заняли бы Систово и отрѣзали бы насъ отъ румынскаго берега {Разбросанность и упадокъ духа арміи бар. Криденера, ожиданіе, что турки перейдутъ въ наступленіе и опасеніе, обуявшее насъ за участь Систова въ ту минуту, могутъ подтвердить всѣ очевидцы второй атаки на Плевну. Авт}. Наконецъ, увѣренность турокъ въ томъ, что они слабѣе насъ -- сказалась чрезвычайно объективно въ стремительномъ поголовномъ, народномъ бѣгствѣ за Балканы турецкаго народонаселенія, обитавшаго во всей придунайской области Болгаріи -- бѣгства, происшедшаго съ разу вдругъ, какъ бы по предварительному уговору, вслѣдствіе паническаго страха, къ которому турецкій народъ уже былъ очевидно подготовленъ до момента нашего перехода черезъ Дунай, и который обуялъ ихъ всѣхъ отъ мала до велика, когда наше знамя впервые развернулось на турецкомъ берегу въ Систовѣ. Точно такое же бѣгство отдѣльныхъ отрядовъ регулярнаго турецкаго войска было замѣчено всѣми участниками во время первой экспедиціи генерала Гурко черезъ Балканы...
Но не будемъ забѣгать впередъ. Я хочу только сказать, что турки ждали насъ несомнѣнно съ душевнымъ трепетомъ, сердца ихъ конвульсивно сжимались и чувство страха усиливалось по мѣрѣ того, какъ грозная туча русскихъ полчищъ двигалась къ границѣ, смутно обрисовываясь на горизонтѣ румынскаго берега.
И это мы сознавали, какъ нельзя болѣе. Если въ наши души и врывалась струя какого-либо сомнѣнія въ ту минуту, то эта струя отнюдь не нарушала гармоніи нашихъ радужныхъ надеждъ относительно борьбы съ мусульманами, а касалась только туманнаго выхода изъ того положенія, въ которомъ мы очутились. Толпа народа собралась 30 апрѣля на площади кишиневскаго сквера передъ соборомъ; войскъ не было, они уже вышли изъ города; выстроили во фронтъ шпалерами классическихъ гимназистовъ; на флангахъ каждаго взвода русской молодежи, стояли учителя, наставники и воспитатели въ полной парадной формѣ, въ треуголкахъ, въ мундирахъ и даже при шпагахъ на лѣвомъ бедрѣ... "Моисей и Іисусъ Навинъ", сказало намъ напутственное слово: -- "освободили Израиль отъ тяжкаго египетскаго рабства; провели его по дну Чермнаго Моря, потопили египтянъ въ пучинѣ морской: побѣдили Амаликову силу въ пустынѣ; сокрушили твердыни Іерихона; истребили нечестивые народы ханаанскіе, повелѣвъ даже солнцу стати"... И мы, имѣя передъ собою столь убѣдительный примѣръ побѣжденія амаликовой силы въ пустынѣ, пошли храбро и увѣренно сокрушать и истреблять нечестивыхъ турокъ..."
А въ толпѣ, благоговѣйно взиравшей въ сторонкѣ на величественную поступь блестящаго и сіяющаго кружка красивыхъ офицеровъ, стояли въ это время фабричные и чесали себѣ затылки, не зная куда имъ идти на работу, по случаю закрытія нѣкоторыхъ обанкротившихся фабрикъ и заводовъ.
-- Куда вы отправляетесь? спросилъ я офицера изъ штаба.
-- Мы отправляемся прямо въ Бухарестъ... Музыканты поѣхали впередъ, туда же, какъ кажется, ѣдетъ эшелонъ съ конвоемъ. Смотрите, не опаздывайте, иначе вы прозѣваете видѣть картину торжественнаго въѣзда въ румынскую столицу.
-- А что скажутъ румыны?...
-- Тамъ, батюшка, двигается такая сила, что имъ и подумать страшно...
Но какъ ни была величественна сама по себѣ картина отъѣзда, сколько утѣшительныхъ надеждъ она ни внушала кишиневской публикѣ, тѣмъ не менѣе послѣдняя какъ-то молчаливо расползалась по своимъ норкамъ и зажила своею вялой апатичною, провинціальною жизнію.
-- Вы, Марья Дмитріевна, щиплете корпію?
-- Щиплю, батюшка, каждый день щиплю...
-- Щиплите, матушка, щиплите, да вотъ надо-бы маскарадикъ съ танцами устроить въ пользу краснаго креста...
Какъ будто сто-пудовая гиря свалилась въ груди моей, когда я выѣхалъ изъ этого мертваго Кишинева: такое подавляющее впечатлѣніе способны производить только наши города; они заражаютъ убійственнымъ сплиномъ самаго нервнаго человѣка, вырабатывая въ немъ невозможное равнодушіе ко всему и ко всѣмъ, даже въ такую минуту, когда тутъ же подъ бокомъ начинаются событія первостепенной, европейской важности.
Въ послѣдній разъ пробѣжали мимо оконъ вагона низенькіе, широко разбросанные домишки городскаго предмѣстья, и локомотивъ вынесъ меня на зеленый просторъ, окаймленный на югозападной сторонѣ хребтомъ невысокихъ горъ. Грудь широко вздохнула; ароматическая струя весенняго воздуха ворвалась въ отворенное окно вагона; сначала бѣжали мимо зеленыя поля, потомъ потянулось болото вдоль полотна желѣзной дороги; поѣздъ подъѣхалъ, наконецъ, къ крутому обрыву горы. Мы достигли пограничной станціи Унгены, проѣхали шлагбаумъ; таможенный солдатъ отдалъ поѣзду честь своимъ кистенемъ и этого русскаго стараго, сѣраго, неповоротливаго таможеннаго инвалида съ гладко обстриженною головою и щетинистыми усами, смѣнилъ молоденькій румынскій полицейскій, необыкновенно подвижной и развязный, щегольски одѣтый, смуглый господинчикъ, съ. предупредительными манерами и съ англійскимъ проборомъ на головѣ.
Еще нѣсколько часовъ путешествія и мы подъѣзжали къ городу Яссы. Онъ видѣнъ изъ далека. На скатѣ довольно высокаго холма, покрытаго ковромъ сочной молодой, весенней травки, раскинулся небольшой городокъ Яссы и производитъ самое лучшее впечатлѣніе на путешественника. Подъѣзжая къ дебаркадеру, вы видите городъ въ правой сторонѣ; среди массы тѣсно сгрупированныхъ городскихъ зданій, насчитываютъ до тридцати куполовъ церквей, которые рѣзко выдѣляются темнотою и стариною своихъ закоптѣлыхъ стѣнъ среди веселыхъ, яркихъ красокъ въ общемъ колоритѣ. Маленькіе дома рѣзко бьютъ въ глаза своею бѣлизною, несмотря на то, что они такъ тщательно стараются закутаться въ густой зелени садовъ. Кругомъ города раскинулись черноземныя поля, засѣянныя хлѣбомъ, кукурузою и виноградниками. При видѣ этой благодатной почвы становится совершенно понятнымъ, почему этотъ черномазый молдаванинъ, съ длинными, черными, какъ смоль, густыми кудрями, небрежно раскинувшимися по его плечамъ изъ подъ черной, войлочной шляпы съ широкими полями, одѣтый въ бѣлую рубаху и такія же шаровары, въ черную бурку, такъ вяло двигается и почему онъ лѣниво пашетъ свою землю, апатично поглядываетъ на поѣздъ и поминутно отходитъ отъ сохи, ложась на землю и закусывая "мамалыгой".
Наши войска застали румынскій народъ за полевыми работами.
-- Чудной народъ! говорили солдатики.
-- Почему чудной?
-- Потому бѣгутъ!.. какъ нашихъ съ поля увидятъ, что мы по дорогѣ идемъ -- такъ сейчасъ въ разсыпную, въ разныя стороны... Мы имъ въ слѣдъ: "погоди!.. погоди!.. мамалыга есть?" а у нихъ только пятки сверкаютъ... чего они бѣгутъ?..
-- Боятся!
-- Чего бояться?.. Мы ихъ не тронемъ, зачѣмъ баловаться!
И дѣйствительно, солдаты не трогали румынскій народъ. Онъ бѣжалъ отъ солдатъ, памятуя прошлые переходы русскихъ черезъ Румынію, когда наше войско, по словамъ очевидцевъ, держало себя въ Румыніи довольно непринужденно.
Въ сущности, чудного не было въ бѣгствѣ народа, при видѣ приближавшейся массы ярко блестѣвшихъ на солнцѣ штыковъ; чудно было видѣть выраженіе необыкновеннаго удивленія палицахъ нетолько крестьянъ, но и интелигентныхъ гражданъ, хотя бы города Яссы, когда первый эшелонъ нашихъ войскъ появился на границѣ. Появленіе войска въ предѣлахъ Румыніи было для нихъ такъ неожиданно, что они рѣшительно не знали, какъ отнестись къ гостю.
Дождь лилъ какъ изъ ведра, когда первый эшелонъ пришелъ въ Румынію. Слухъ о появленіи русскихъ войскъ въ предѣлахъ Румыніи съ быстротою молніи облетѣлъ городъ Яссы, и многіе горожане ринулись на станцію желѣзной дороги, несмотря на проливной дождикъ. Вышло замѣшательство.
-- Я протестую! могъ только заявить пограничный стражъ и съ этими словами воткнуть свое ружье штыкомъ въ землю и отвернуться въ сторону.
Въ точно такомъ-же курьёзномъ положеніи очутился и весь румынскій народъ. Ясскіе жители сошлись на станціи желѣзной дороги и, видя, какъ дождь пронизывалъ нашихъ солдатъ до костей подъ миніатюрными палатками, раскинутыми по обѣ стороны полотна дороги, соболѣзновали объ ихъ участи въ ту минуту; но никто, однако, не рѣшился пригласить ихъ въ городъ и укрыть подъ кровлею теплаго жилья. "Какъ еще отнесется къ нежданному гостю наше правительство?" думали румыны. И въ этой ихъ думѣ заключалась, конечно, вся курьёзная сторона отношенія народа къ правительству и "народнаго" правительства къ народу вообще. Правда, что въ это время по румынскимъ дорогамъ двигалась такая военная сила, для которой могли быть святы только права болѣе сильнаго, тѣмъ не менѣе это нисколько не измѣняетъ значенія личной политики князя Карла и его министровъ.
Русскій консулъ въ Яссахъ, г. Якобсонъ, послалъ депешу въ Бухарестъ, черезъ генеральнаго консула въ Бухарестѣ, барона Стюарта, въ которой онъ внушительнымъ образомъ требовалъ отъ румынскаго правительства немедленныхъ распоряженій относительно пропуска русскихъ войскъ въ виду состоявшагося приказанія: "вступить въ предѣлы Турціи". Въ депешѣ значился категорическій намекъ на то, что еслибы румынское правительство вздумало воспрепятствовать движенію русскихъ войскъ, то этимъ войскамъ ничего болѣе не остается, какъ прибѣгнуть къ силѣ оружія. Войска появились въ 4 часа утра. Къ четыремъ часамъ пополудни полученъ былъ отвѣтъ отъ Братіано, согласно которому русскимъ войскамъ предоставлялась полная свобода движенія къ берегамъ Дуная. Румынская армія, предварительно расположенная на всѣхъ важныхъ стратегическихъ пунктахъ Румыніи, предупредительно попятилась назадъ, а мѣста этой арміи заступили русскіе отряды. Части 8, 9, 11 и 12 корпусовъ двинулись 12-го апрѣля къ румынской границѣ изъ Унгенъ на Яссы, изъ Гаштемака на Леово и изъ Болграда на Чесме, Рени и Галацъ. Князь Карлъ и министръ Когольничану выдерживали роли до конца. Обмѣнявшись депешами съ русскимъ консуломъ, князь Карлъ соблюлъ, въ глазахъ Европы, видъ удивленнаго и пораженнаго и созвалъ немедленно народныхъ представителей. Но прежде, чѣмъ эти представители собрались въ Бухарестѣ, онъ былъ атакованъ турецкимъ визиремъ. Вслѣдъ за переходомъ русскихъ войскъ черезъ рѣку Прутъ, князь Карлъ получилъ депешу отъ великаго визиря приблизительно слѣдующаго содержанія: "Въ виду концентрированія русскихъ войскъ на берегу Прута и другихъ признаковъ очевиднаго приготовленія русскихъ къ открытію военныхъ дѣйствій, предлагаемъ вашему высочеству войти въ соглашеніе съ Портою и выработать немедленно мѣры, вмѣстѣ съ пашею Абдуль-Керимомъ, ради огражденія границъ княжества и интересовъ государства, согласно парижскому трактату". Князь Карлъ ничего на отвѣчалъ на эту депешу великаго визиря, а румынскій министръ иностранныхъ дѣлъ, Михаилъ Когольничану, отвѣтилъ въ Константинополь такимъ образомъ: "Княжеское правительство приняло къ свѣдѣнію депешу вашего высочества, адресованную на имя князя румынскаго. Такъ какъ содержаніе этой депеши требуетъ отъ насъ немедленнаго единства дѣйствій, ради оттѣсненія непріятеля, то удовлетвореніе подобнаго требованія не зависитъ отъ нашего личнаго произвольнаго распоряженія и отъ нашихъ личныхъ силъ. 14-го (26-го) апрѣля созовется парламентъ въ чрезвычайное общее собраніе; политическое положеніе дѣлъ будетъ выяснено передъ лицомъ законодательнаго корпуса и предстоящее рѣшеніе нашего правительства будетъ немедленно мною сообщено вашему высочеству; министерство конституціоннаго государства, каковымъ является въ настоящее время Турція, не можетъ требовать отъ румынскаго правительства пренебреженія основами конституціи, признанной всей Европой, и румынское министерство, очевидно, не можетъ высказываться категорически по поводу столь важнаго вопроса, какъ настоящій, безъ особаго на то уполномочія цѣлой націи".
Забавно было слышать этотъ упрекъ о "пренебреженіи основами конституціи", увѣреніе, что удовлетвореніе требованія "не зависитъ отъ личнаго произвольнаго распоряженія" -- въ виду отвѣта г. Когольничану, уже адресованнаго на имя нашего консула въ Яссахъ и въ виду удивленія конституціоннаго народа, съ которымъ онъ встрѣтилъ наши первые эшелоны.
Коренные соотечественики князя Карла румынскаго писали въ это время, ссылаясь на прокламацію главнокомандующаго, изданную румынскому народу: "Русскіе вошли друзьями въ предѣлы Румыніи и обѣщаютъ щедро платить румынамъ за всѣ ихъ потребности и нужды." Такого рода извѣстія жадно перепечатывались во всѣхъ оффиціальныхъ, оффиціозныхъ и независимыхъ органахъ румынской печати (исключая туркофильствующихъ), и вызывали весьма ощутительныя повышенія цѣнъ на хлѣбъ и мясо. Евреи, проживавшіе въ предѣлахъ Румыніи и нахлынувшіе туда со вступленіемъ русскихъ войскъ, закопошились и скупали хлѣбъ массами, почему цѣны быстро возвысились и ударили по карманамъ мѣстныхъ жителей. Справедливость заставляетъ замѣтить, что мы чрезвычайно какъ деликатно отнеслись къ румынамъ на первыхъ порахъ. Когда фактъ повышенія цѣнъ дошелъ, напримѣръ, до слуха корпуснаго командира, находившагося въ авангардѣ, генерала Ванновскаго, то послѣдній поспѣшилъ заявить мѣстной администраціи, что народонаселеніе платится напрасно, что его войска ни въ чемъ не нуждаются, потому что имѣютъ при себѣ все, что имъ полагается. Наша деликатность доходила до такой степени, что мы смотрѣли сквозь пальцы на то, какъ румыны и евреи обирали нашего солдата. Были случаи, что евреи и румыны размѣнивали солдату 20 франковъ за 16, да кромѣ того брали 1 или 2 франка за размѣнъ этой монеты. При размѣнѣ золота на серебро евреи взимали съ солдатъ 5% и 6% заработка. Желая отплатить деликатностью за деликатность, румынское правительство, безъ всякаго ходатайства, само обнародовало курсъ, согласно которому, русскій полуимперіалъ стоилъ 20 фр. и 40 сант., серебрянный рубль шелъ за 4 фр., а бумажный за 2 фр. 60 сант.
Тѣмъ не менѣе, румыны, почуявъ время, обрадовались ловлѣ золотой рыбки въ мутной водѣ. Извѣстно, что въ Бессарабіи существовали имѣнія, которыя недавно принадлежали русскому правительству. Эти имѣнія составляли когда-то собственность молдаванскихъ монастырей и были признаны княземъ Кузою собственностью Румынскаго Княжества. Вопросъ о правахъ собственности на эти имѣнія былъ всегда самымъ животрепещущимъ вопросомъ для всѣхъ румынъ вообще. При началѣ войны, эти имѣнія были переданы въ собственность Румыніи. Независимо отъ передачи правъ на эти имѣнія, Россія передала Румыніи нѣсколько милліоновъ франковъ дохода съ нихъ за прошлое время. Ясскіе жители видѣли шкатулочку въ рукахъ русскаго консула, барона Стюарта, на станціи желѣзной дороги, когда онъ выѣзжалъ на встрѣчу Государю. Всѣ газеты печатали объ этомъ извѣстіи, румыны были въ восторгѣ и деньги были очень кстати въ ту минуту, потому что въ сундукахъ румынской государственной кассы не было ни гроша. Это не подлежитъ сомнѣнію, потому что въ одномъ изъ ближайшихъ засѣданій палаты, если вы помните, былъ возбужденъ вопросъ о выпускѣ кредитныхъ денегъ. Въ палатѣ нашлись благоразумные люди, которые опровергли тогда эту ненужную мѣру, и эти благоразумные люди имѣли при этомъ въ виду главнымъ образомъ россійскую казну. Они, конечно, не ошибались въ своихъ разсчетахъ.
Слѣдуетъ ли говорить о томъ, что, подъ вліяніемъ этого исключительнаго "разсчета", дѣйствовали рѣшительно всѣ заинтересованныя въ дѣлѣ лица. "Разсчетъ" былъ совершенно ясенъ и осязателенъ для каждаго изъ нашихъ союзниковъ. Подъ вліяніемъ этого "разсчета" находился князь Карлъ, обмѣниваясь депешами наканунѣ дня своего рожденія, и провозглашенія его королемъ румынскимъ; подъ вліяніемъ этого "разсчета" находились всѣ истинные горячіе патріоты своего отечества, вся молодая, сильная, либеральная, интеллигентная Румынія наканунѣ провозглашенія. независимости страны; подъ вліяніемъ матеріальнаго "разсчета" находилось все народонаселеніе румынскихъ городовъ, черезъ которые проходили наши войска и подъ вліяніемъ прелести предвкушенія плодовъ при "разсчетѣ" -- собрались народные депутаты на первое засѣданіе палаты въ бухарестскомъ университетѣ.
Залъ палаты былъ переполненъ массою публики. Громадная толпа народа, весь Бухарестъ, толпился на улицѣ противъ зданія университета; затаивъ дыханіе, съ чувствомъ самаго глубокаго интереса и душевнаго волненія -- народъ ждалъ рѣшающаго слова изъ устъ своихъ уполномоченныхъ. "Т-с-с-ъ!" пронеслось въ толпѣ, когда князь Карлъ появился среди своего народа; слова застыли на устахъ, улеглось волненіе толпы, умолкли разговоры, всѣ обратились въ слухъ и зрѣніе, и князь Карлъ твердою поступью вошелъ въ палату: окинувъ смѣлымъ, прямымъ взоромъ всѣхъ собравшихся въ залѣ депутатовъ, онъ сказалъ имъ тронную рѣчь: "Гг. нейтралитетъ не принятъ!"... Какой?... Гдѣ?... Почему?... объ этомъ никто не зналъ?... Но, это было совершенно безразлично для народа въ ту минуту... "Мы обязаны защищать наши интересы"! сказалъ князь Карлъ, и эти слова нашли себѣ отголосокъ въ сердцахъ каждаго румына, потому что всѣ, безъ различія пола, возраста, положенія и развитія -- всѣ сразу поняли вѣрный и глубокій смыслъ этой фразы. "Русскіе вступили въ предѣлы нашего отечества; укажите мнѣ путь политики, по которому я долженъ слѣдовать"... "Къ чему указывать? думали депутаты:-- это такъ ясно, такъ очевидно!"... "Къ чему указывать?" думалъ и самъ князь Карлъ, обмѣнявшись депешами заранѣе. "Надѣюсь, что ненависть политическихъ партій, сказалъ онъ:-- эта вѣчная вражда ихъ между собою, наконецъ, прекратится въ виду столь важныхъ и серьёзныхъ событій настоящаго дня". И громъ рукоплесканій потрясъ своды переполненнаго зала. Князь Карлъ воодушевился и замѣтилъ депутатамъ: "Что касается меня, будьте увѣрены, гг. сенаторы и депутаты, что я свято исполню свои обязанности. Съ того дня, какъ я вступилъ на эту землю -- я сталъ румыномъ; съ того дня, какъ я возсѣлъ на престолъ, украшенный великими и славными предшественниками (?) -- ваши мысли стали моими мыслями, ваши желанія стали моими желаніями. Возвышеніе Румыніи, наши задачи на устьяхъ Дуная -- выше всего: удержаніе нашихъ правъ -- вотъ наши цѣли! Пусть страна будетъ увѣрена, что ради этихъ святыхъ цѣлей -- я съумѣю встать во главѣ моей арміи!"
И вотъ, послѣ всего того, что пережито и перечувствовано въ Кишиневѣ, я пріѣхалъ въ Бухарестъ въ день провозглашенія румынской независимости.
Фіакръ еле-еле двигался со станціи желѣзной дороги по улицамъ румынской столицы. Ликующая толпа расфранченныхъ мужчинъ, дамъ, блузниковъ и простого народа въ праздничномъ нарядѣ, двигалась по улицамъ, образуя шпалеры. Всюду былъ порядокъ, всюду торжественная тишина и спокойствіе. День былъ солнечный, ясный, веселый. Зданія были украшены флагами, коврами. Кончилась обѣдня въ соборѣ. Князь Карлъ скромно ѣхалъ изъ церкви въ свой двухэтажный дворецъ. Его окружала свита. За нимъ не было блестящаго войска; за нимъ ѣхали въ извощичьихъ фіакрахъ министры, сенаторы, депутаты, журналисты, ораторы, нѣсколько генераловъ и небольшая свита офицеровъ; всѣ во фракахъ, всѣ въ бѣлыхъ галстухахъ, меньшинство украшено регаліями; процессія двигалась медленно, толпа разступалась. Простой народъ, съ чувствомъ глубокаго уваженія, смотрѣлъ на эту трупу статскихъ людей; дамы бросали букеты изъ живыхъ цвѣтовъ, махали платками. Всѣми фибрами своего существа, я чувствовалъ, какъ вся народная масса радовалась, ликовала вокругъ меня спокойно и торжественно. Народное счастіе полонило меня.
Вечеромъ городъ иллюминовался; всѣ высыпали на улицы, всѣ были веселы, шутливы, разговорчивы; хватали газеты, читали, покупали телеграммы. Гулъ обшаго говора несся въ воздухѣ съ одного конца города на другой. Энтузіазмъ, патріотизмъ, увлеченія давали о себѣ знать на каждомъ шагу. Рѣчь Карла, посвященная войску, была у каждаго на устахъ: "Гг. офицеры, унтеръ-офицеры, капралы и солдаты!... знамя нашей страны находится въ вашихъ рядахъ; деритесь храбро съ непріятелемъ -- и зелень побѣдоносныхъ лавровъ увѣнчаетъ и украситъ горы и поляны румынской земли!" Эти поэтическія слова съ быстротою молніи неслись отъ одного конца города на другой. Они всѣмъ нравились, всѣхъ воодушевляли...
Вдругъ, среди этого общаго ликующаго волненія массы раздалось вдали пѣніе народнаго гимна... Гдѣ это поютъ? И куда хлынулъ вдругъ этотъ счастливый народъ?.. Пѣніе неслось отъ зданія университета; оно все ближе у ближе подходило къ главной улицѣ Бухареста; толпа росла и росла и все громче и громче раздавались аккорды народной пѣсни; прелестные, страстные звуки очаровательной для народа пѣсни охватили всю уличную массу; блузники стремительно окружили студентовъ; студенты, молодёжь, эта сила, эта надежда, эта радость, это упованіе и будущность румынскаго народа -- шла торжествующею, съ факелами въ рукахъ. Вотъ они подошли ко дворцу. Карлъ вышелъ на балконъ... смолкло все!... замеръ духъ народной толпы. Карлъ улыбался, онъ гордился молодёжью въ эту минуту, онъ сіялъ отъ радости; онъ былъ веселъ, доволенъ и счастливъ; выслушавъ привѣтствіе депутатовъ, онъ отвѣтилъ имъ теплымъ словомъ благодарности; спокойный воздухъ весенней ночи моментальна огласился громкимъ и неудержимымъ крикомъ: "да здравствуетъ независимая Румынія!"...
И все это ликованіе было совершенно понятно, потому что каждый дѣйствовалъ въ видахъ интересовъ страны. Глубокая ночь легла на землю; и въ то время, когда румыны-крестьяне, преисполненные самыхъ свѣтлыхъ чувствъ и сознательностей радости переживаемаго событія, кончали праздникъ въ тавернахъ неуклюжею пляскою съ бабами, тамъ, въ сторонѣ отъ торжества, по холмамъ и долинамъ Румыніи, пѣшечкомъ тянулись баталіоны нашихъ русскихъ солдатиковъ, обливаясь потомъ, изнемогая отъ усталости и выкидывая изъ ранцевъ все, ради облегченія себя: рубашки, тряпки -- все, заведенное ими на послѣдній грошъ, выбрасывая даже лишнюю порцію сухарей, безъ которыхъ они завтра могли быть голодными.
-- Не отставай, братцы!.. говорили имъ: -- за святое дѣло идемъ!.. идемъ мы за братьевъ-славянъ... освобождать!!..
Раздѣляли ли румыны чувства нашего великодушія въ ту минуту?
IV. Взрывъ монитора.
Главный штабъ выѣхалъ изъ Кишинева въ Плоешти. Войска вступили въ Румынію, и нѣкоторыя изъ дивизій проходили черезъ этотъ городъ. Не взирая на усталость, несмотря на то, что солдатамъ приходилось дѣлать форсированнымъ маршемъ по 400 и по 500 верстъ, они смотрѣли очень бодро; запыленные и обремененные солдатскою ношею и утомленные благодаря зною (до 35о) -- они едва спасались въ палаткахъ или подъ брезентами, во время остановокъ. Но, превозмогая всѣ трудности похода, терпѣливая и выносливая физическая сила двигалась все впередъ и впередъ.
Румынію заняла масса нашихъ войскъ, хотя далеко не въ такомъ количествѣ, какое предполагали, основываясь отчасти на офиціальныхъ, отчасти на частныхъ свѣденіяхъ (500,000); при началѣ кампаніи было всего около 200,000. Проѣзжая по желѣзнымъ дорогамъ Румыніи, являясь на берега Дуная, рѣшительно, нигдѣ нельзя было встрѣтить русскихъ войскъ. Проходя проселочными дорогами, наши главныя силы двигались черезъ Баніашъ, отстоящій отъ Бухареста на 6 верстъ, и сосредоточивались около Александріи. Впечатлѣніе совершеннаго отсутствія войскъ въ Румыніи было очень выгодно для насъ въ то время. Армія пряталась до поры, до времени, и въ этой таинственности заключалась, конечно, лучшая сторона исполненія задуманнаго плана: перехода черезъ Дунай.
Переходъ черезъ Дунай представлялся всѣмъ и каждому однимъ изъ самыхъ труднѣйшихъ маневровъ послѣдней кампаніи. Въ дѣйствительности, это такъ и было. При современномъ вооруженіи турокъ, при сосредоточеніи турецкихъ войскъ вдоль береговъ широкой и быстрой по теченію рѣки, при защитѣ этихъ береговъ вооруженными рѣчными мониторами, канонерскими лодками и пароходами и при совершенномъ отсутствіи равносильныхъ средствъ съ нашей стороны -- переходъ черезъ Дунай занималъ умы всей Европы и считался поводомъ къ громадной потерѣ людей съ нашей стороны. Ходили слухи, что генеральный штабъ разсчитывалъ на убыль при переходѣ въ 25,000 человѣкъ.
Первая забота съ нашей стороны свелась къ миннымъ загражденіямъ Дуная. Это дѣло было предоставлено нашимъ морякамъ, какъ спеціалистамъ миннаго искуства, и нѣкоторымъ изъ минеровъ сапернаго вѣдомства.
Минныя загражденія должны были запереть турецкія суда въ ихъ гаваняхъ. Будь на мѣстѣ турокъ любая держава Европы -- намъ бы они обошлись не такъ дешево, какъ случилось. Минныя загражденія были сдѣланы около Рени, у Мачинскаго Пролива и у деревни Парапанъ. Я не буду разсказывать въ этомъ бѣгломъ очеркѣ всѣхъ подробностей этихъ работъ. Мнѣ хочется передать лишь подробности геройскаго подвига гг. Шестакова и Дубасова. Легко можетъ быть, что подробный разсказъ этого подвига, согласно тѣмъ даннымъ, которыя мнѣ удалось собрать на мѣстѣ и за правдивость которыхъ я не могу не ручаться, такъ какъ я ихъ слышалъ изъ устъ весьма компетентныхъ свидѣтелей этого подвига, представитъ его въ нѣсколько иномъ свѣтѣ сравнительно съ тѣмъ представленіемъ, которое у насъ получилось, благодаря разсказамъ и донесеніямъ за прошлое время.
На сколько мнѣ помнится, этотъ случай взрыва моряками на водѣ судна миною былъ вторымъ случаемъ въ морской исторіи всѣхъ народовъ вообще. Первый случай относится ко времени американской войны. Принимая это во вниманіе, каждый изъ насъ имѣетъ полное право сказать, что наша морская исторія дѣйствительно украсилась подвигомъ, который никогда не умретъ въ умахъ и сердцахъ какъ современниковъ, такъ и нашихъ потомковъ. Страничка исторіи, на которую будетъ внесенъ этотъ подвигъ Шестакова и Дубасова, будетъ свѣтлой страничкой въ объемистыхъ томахъ исторіографіи нашихъ дней; она будетъ очень свѣтло отражаться среди остального матеріала, если принять во вниманіе скудость текущихъ матеріаловъ по морскому дѣлу {Этимъ я вовсе не желаю умалять значенія подвиговъ нашихъ черноморскихъ моряковъ за время прошлой восточной войны. Я имѣю въ виду матеріалы морской исторіи нашей эпохи.}.
Когда касались подвига Шестакова и Дубасова, до сихъ поръ всякій разъ говорили: "подвигъ Дубасова и Шестакова". Я говорю: "подвигъ Шестакова и Дубасова". Этимъ я нисколько не желаю умалять значенія Дубасова въ этомъ дѣлѣ. Сохрани меня Богъ! Но я оставляю за собою право относиться къ этимъ героямъ совершенно безпристрастно. Будучи свидѣтелемъ историческаго событія, каждый изъ насъ имѣетъ въ то же время полное право и быть судьею этого событія, согласно своему внутреннему убѣжденію, основанному на данныхъ самаго событія. Передавая разсказъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ былъ переданъ мнѣ людьми, неразрывно связанными съ событіемъ геройскаго поступка нашихъ первыхъ героевъ на Дунаѣ -- я, конечно, предоставляю каждому опровергать меня, если только этотъ "каждый" будетъ видѣть за собою фактическое подтвержденіе и чувствовать нравственное право на то. Не буду распространяться о томъ, что всякій истинный герой только тогда и будетъ "истиннымъ героемъ", когда онъ холодно и безпристрастно отнесется къ самому себѣ. Правда, иногда это бываетъ очень трудно; человѣчество привыкло превозносить героевъ до небесъ, а иногда и кружить имъ головы. Но въ этомъ-то случаѣ и при такомъ-то развращающемъ вліяніи массы и обнаруживается истинный герой, когда онъ сохраняетъ самообладаніе, какъ по отношенію къ другимъ, на благо которымъ онъ служитъ, такъ и по отношенію къ самому себѣ. Честность и истинный героизмъ -- это два неразрывныя свойства въ одномъ человѣкѣ; это два синонима.
Отрядъ моряковъ, находившійся въ Браиловѣ, состоялъ въ то время подъ начальствомъ капитана 1 ранга Рагули {Въ настоящее время, г. Рагуля находится въ Кронштадтѣ.}. Для работы на рѣкѣ необходимы были средства. Нашлись два небольше буксирные парохода, старые, собственно говоря, гнилые, уже отслужившіе свою службу; но, за неимѣніемъ лучшихъ, и эти были пригодны для насъ. Какъ мнѣ передавали, за одинъ пароходъ мы заплатили 15,000 р.; за другой -- 20,000 р.; одинъ назвали: "Загражденіе", другой окрестили именемъ "Взрывъ". Независимо отъ этого, румынское правительство предложило въ наше распоряженіе княжескую яхту, находившуюся подъ командою румынскаго моряка Муржеско, одну канонерскую лодку и одинъ небольшой пароходъ, употреблявшійся прежде для черныхъ работъ. Канонерская лодка была вооружена однимъ орудіемъ, и хотя она построена по образцу простыхъ рѣчныхъ канонерскихъ лодокъ, но румыны придали ей типъ броненоснаго судна съ тараномъ, утѣшая себя мыслью, что они имѣютъ судно, хотя и не броненосное, но похожее на такое по внѣшнему своему виду. Такимъ образомъ, наша экскадра образовалась изъ этихъ жалкихъ судовъ. Къ экскадрѣ присоединились четыре минныя шлюпки. Это -- обыкновенные паровые катера, употребляемые на судахъ нашей броненосной экскадры. Они только приспособлены для употребленія минъ, согласно практикѣ, выработанной нашей кронштадтской минной школою и минною эскадрою, плавающею ежегодно подъ командою контръ-адмирала Пилкина и занимающеюся практически миннымъ дѣломъ. Обыкновенный паровой катеръ носитъ вдоль своихъ бортовъ минные шесты въ 40 фут. длины. Въ концѣ такого шеста насаживается цилиндрическая мина, равная по силѣ своего дѣйствія ста фунтамъ пороха. Каждая паровая шлюпка вооружена двумя такими шестами и, слѣдовательно, двумя минами, независимо отъ кормового шеста, вооруженнаго также миною. Кормовая мина можетъ дѣйствовать на случай неуспѣха носовой при поворотахъ около непріятельскаго судна, хотя за носовыми минами остается большее вѣроятіе на успѣхъ. Мина взрывается двумя способами: путемъ автоматическаго проводника, причемъ мина воспламеняется при ударѣ о непріятельское судно, или путемъ проводника обыкновеннаго, по желанію. Спеціалисты спорятъ, который изъ этихъ двухъ проводниковъ лучше для употребленія. Лейтенантъ Шестаковъ увѣрялъ меня, что обыкновенный проводникъ онъ всегда предпочтетъ автоматическому. Минная шлюпка покрыта металлическимъ зонтомъ, а вдоль бортовъ къ этому зонту прикладываютъ мѣшки съ толченымъ каменнымъ углемъ, которые предохраняютъ людей, сидящихъ въ шлюпкѣ, отъ дѣйствія непріятельскихъ пуль. Во всемъ остальномъ шлюпка ничѣмъ не отличается отъ обыкновеннаго парового баркаса. Простота минныхъ приспособленій дала намъ возможность вооружить такими же шестами и такими же минами, только въ большихъ размѣрахъ, рѣчную румынскую канонерскую лодку. Типъ такихъ минъ выработанъ въ нашей кронштадской минной школѣ, въ которой много трудились горячо преданные этому дѣлу професора: Петрушевскій, Боресковъ и покойный (убитый въ Сербіи) капитанъ-лейтенантъ Шпаковскій. Эти лица усовершенствовали мину и примѣнили ее къ шлюпкѣ, тогда какъ изобрѣтеніе такой мины принадлежитъ всецѣло штабсъ-капитану морской артиллеріи Трумбергу. Устройствомъ такой мины и приспособленіемъ ея къ шлюпкѣ въ южной дѣйствующей арміи занимались впродолженіи декабря, января и февраля мѣсяцевъ лейтенанты: Ломинъ и баронъ Штакельбергъ. Минныя шлюпки, послѣ нѣкоторыхъ перемѣщеній, поступили въ окончательное вѣденіе лейтенантовъ Дубасова и Шестакова, мичмановъ Персина и Баля.
Когда черноморскій отрядъ прибылъ на берега Дуная, моряки раздѣлились и каждый занялся своимъ дѣломъ. Я уже говорилъ, что вначалѣ была заграждена минами рѣка Серетъ, для предохраненія моста желѣзной дороги, затѣмъ сдѣлали загражденіе у Рени, потомъ покончили съ загражденіями выше Браилова, наконецъ, приступили къ загражденію Мачинскаго Пролива. Какъ разъ къ этому времени подоспѣлъ профессоръ минной школы, генералъ маіоръ Боресковъ, подъ руководствомъ котораго и были окончены минныя работы въ Мачинскомъ Проливѣ.
Покончивъ съ загражденіями, у гг. Дубасова и Шестакова родилась мысль попробовать взорвать турецкій мониторъ, стоявшій въ Мачинскомъ Проливѣ и безпокоившій ихъ во время производства работъ, когда они заграждали проливъ. Но прежде, чѣмъ перейти къ разсказу самого взрыва, необходимо познакомить васъ съ положеніемъ мѣстности.
Въ первыхъ числахъ іюня я прибылъ въ Браиловъ (уже послѣ взрыва монитора). Это было не задолго до нашей переправы. Душно было въ воздухѣ; спиралось дыханіе въ груди; гроза шла, шла, и такъ вотъ и чувствовалось, что она скоро и быстро разразится на берегахъ Дуная.
Путешествіе въ Браиловъ и въ Галацъ умаляло это подавляющее впечатлѣніе. Галацъ и Браиловъ и вообще весь лѣвый берегъ какъ будто находился на мирномъ положеніи. Здѣсь не было перестрѣлокъ, здѣсь не видно было даже пикетовъ. Течетъ рѣка Дунай между низменнымъ турецкимъ берегомъ и возвышеннымъ румынскимъ, и по этой рѣкѣ, между Браиловымъ и Галацемъ, русскіе пароходы поддерживали сообщеніе такъ же спокойно и безпрепятственно, какъ по рѣкѣ Невѣ.
Прелестными видами любовались мы у Браилова. Этотъ городъ, равно какъ и Галацъ, построенъ на высокихъ и обрывистыхъ берегахъ Дуная. У подошвы этихъ обрывовъ несутся мутныя воды этой быстрой рѣки, а на другомъ берегу тянется нѣчто въ родѣ шхеръ мачинскаго архипелага. Тамъ далеко далеко, противъ Браилова, кончаются эти зеленыя шхеры турецкими, конусообразными горами темно-коричневаго цвѣта. Дунай разлился ужасно, хотя фарватеръ его, можно сказать, даже узокъ. Мачинскій Проливъ такой же узкій. Съ правой стороны, когда смотришь изъ Браилова, при входѣ въ Мачинскій Проливъ, раскинулись отдѣльные острова различныхъ формъ и величинъ. Во время разлива Дуная, всѣ эти острова бываютъ обыкновенно залиты водою, такъ что съ возвышеннаго мѣста вы видите одинъ сплошной, густой лиственный лѣсъ, какъ бы ростущій изъ воды, да различаете еще, среди густой зелени этого лѣса, отдѣльные узенькіе проливчики. Густая, тучная, сочная зелень манитъ васъ къ себѣ; но горе вамъ, если вы пробьетесь на шлюпкѣ внутрь архипелага и останетесь тамъ лишній часъ: страшную лихорадку схватите вы въ этомъ архипелагѣ зеленыхъ острововъ. Мачинскій Проливъ тянется неправильной линіей: сначала онъ идетъ вправо, потомъ заворачиваетъ влѣво и т. д. Съ лѣвой стороны пролива вы видите такую же зелень, затопленную на громадномъ пространствѣ поперекъ и внизъ по рѣкѣ. Но это -- не острова; это -- низменный берегъ, громадная поляна, густо заросшая кустарникомъ и сплошь затопляемая Дунаемъ каждый разъ, когда разливается эта рѣка. Во время моей бытности тамъ, вода спадала довольно быстро; почва этой поляны, равно какъ и всѣ возвышенные острова мачинскаго архипелага, постепенно выходили изъ воды, какъ будто выростали все выше и выше надъ водою и образовывали нѣчто въ родѣ громаднаго сплошного болота. Лиственница путается съ камышемъ, среди котораго растутъ болотныя травы. Вездѣ, по всему пространству, цапли перелетаютъ съ мѣста на мѣсто. Сейчасъ же, при входѣ въ Мачинскій Проливъ, съ лѣвой стороны, выступаетъ остроконечный мысъ на рѣку Дунай. На этомъ мысѣ, окруженномъ сплошною водою или, вѣрнѣе, водою спереди и сплошнымъ болотомъ сзади, стоитъ небольшая деревня Гечидъ. Она разрушена въ настоящее время, стѣны домовъ ея превратились въ развалины. Почва этого мыса идетъ одною полосою вдоль по проливу на нѣкоторое, недальнее разстояніе и снова обрывается въ воду. Вы минуете этотъ мысъ, плывете далѣе вдоль по Мачинскому Проливу и видите домъ, залитый водою. На крышѣ этого брошеннаго дома съ утра до ночи и съ ночи до утра покоилась вѣрная собака, предпочитавшая голодную смерть измѣнѣ своему жилью. Мучительнымъ воемъ голоднаго пса оглашался воздухъ Мачинскаго Пролива.
Мы плыли по Мачинскому Проливу на пароходѣ "Загражденіе". Лейтенантъ-черноморецъ Турнулъ любезно предложилъ намъ эту небольшую прогулку. Пароходъ взялъ на буксиръ баржу съ ротою солдатъ, которая должна была смѣнить другую роту, занимавшую пикеты на противоположномъ мысѣ, у деревни Гечидъ. Надо замѣтить, что послѣ вторичнаго взрыва монитора мы хозяйничали у Браилова, нетолько на нашемъ берегу, но и на турецкомъ. Солдаты располагались вокругъ костровъ и несли аванпостную службу. Турки нисколько не препятствовали намъ -- до того у страха были глаза велики. Болгаре-пастухи, узнавъ о томъ, что деревня Гечидъ и окружающій ее небольшой кусокъ территоріи былъ занятъ русскими войсками, пригоняли сюда черезъ болота цѣлыя стада быковъ и лошадей мѣстныхъ жителей и спасали ихъ, такимъ образомъ, отъ грабежа баши-бузуковъ.
При выходѣ изъ Мачинскаго Пролива, прямо круто подымался обрывистый берегъ Румыніи; на высотѣ этого берега кутался въ зелени очень хорошенькій городокъ Браиловъ, съ его красиво высматривавшими домами и бѣлыми куполами церквей. Сзади тянулась болотистая, громадная поляна, а еще далѣе высились горы Турціи, какъ будто совершенно необитаемыя человѣчествомъ. Даже при помощи бинокля вы съ трудомъ различаете турецкія деревни у подножья этихъ горъ, а самый Мачинъ прячется въ зелени мачинскаго архипелага. Вотъ въ общихъ чертахъ внѣшній видъ этой мѣстности, которой суждено было стать исторической, благодаря подвигу Шестакова и Дубасова.
Мысль о взрывѣ монитора давно занимала умы этихъ моряковъ, но осуществленіе ея встрѣчало препятствіе, главнымъ образомъ, потому, что никто изъ начальствующихъ лицъ не бралъ на себя отвѣтственности за результаты такого рискованнаго предпріятія. Дубасову и Шестакову было сказано, что сначала нужно покончить съ загражденіями, а потомъ уже можно будетъ подумать и о нападеніи. Когда окончились работы по загражденію, начальникъ отряда, капитанъ 1-го ранга Рагуля, уѣхалъ въ Плоешты. Во время его отсутствія, моряки задумали осуществить свой проэктъ. Между ними назначенъ былъ только день нападенія. Ходили слухи, что начальство категорически не запрещало Шестакову и Дубасову взрывать мониторъ, но что оно показывало видъ, что ничего не знаетъ о намѣреніи двухъ лейтенантовъ. Шестаковъ и Дубасовъ твердо рѣшили исполнить задуманное предпріятіе. Вы понимаете ту отвѣтственность, которую брали они на себя на случай неуспѣха, въ особенности Дубасовъ, какъ старшій въ чинѣ между ними.
Эскадра составилась изъ четырехъ минныхъ шлюпокъ. Планъ былъ составленъ: слѣдовать другъ за другомъ и нападать послѣдовательно, оканчивая, въ случаѣ неуспѣха, дѣло предъидущаго. Катера должны были слѣдовать въ такомъ порядкѣ: во главѣ долженъ былъ идти Дубасовъ, какъ старшій въ чинѣ, за нимъ Шестаковъ, затѣмъ мичманъ Персинъ и, наконецъ, мичманъ Баль долженъ былъ завершать атакующій кортежъ.
Турецкія суда уходили на ночь въ глубину Мачинскаго Пролива и становились на якорь вблизи самаго Мачина.
Наступила темная ночь, сырая, тихая іюньская ночь. Съ вечера развели пары, приготовили все необходимое, собрали команду, причемъ приняты были всевозможныя мѣры для того, чтобы не обнаруживать своего намѣренія. Когда наступила окончательная темнота, катера, одинъ за другимъ, въ условномъ порядкѣ отвалили отъ браиловской пристани.
-- Съ Богомъ! проводили ихъ товарищи.
Это была ужасная ночь... Эта ночь никогда не изгладится изъ воспоминаній героевъ; эта ночь заставила ихъ жить новою жизнію... Знаете ли вы, что значитъ встать лицомъ къ лицу съ опасностью?.. Знаете ли вы, что значитъ сознательно идти противъ силы, которая во сто кратъ сильнѣе? Герои подвига такъ же рѣдки, какъ рѣдки и геніи, какъ рѣдки и высокіе таланты изъ области отвлеченнаго міра. Легко заразиться недугами массы, но какъ трудно и какъ тяжко бороться съ ними и какъ чрезмѣрно великодушно ставить свою жизнь на карту во благо человѣчества!
Въ моментъ рѣшимости Шестакова и Дубасова, когда отъ нихъ отвернулись всѣ, на пользу которыхъ они жертвовали жизнію, ихъ одушевляла одна божественная искра, которая, равнымъ образомъ, воодушевляетъ поэта, мыслителя и художника-творца! Эта божественная искра зардѣлась въ образѣ свѣтлой звѣздочки, которая ласково манила ихъ къ себѣ: "Сюда!.. за мной идите!.. Тамъ... тамъ вы найдете цѣль вашей жизни!"
Герои забывали все въ мірѣ и увѣренно шли по указанію своего миѳическаго лоцмана.
Какъ только катеръ Шестакова отвалилъ отъ пристани, онъ прежде всего заснулъ... онъ былъ очень утомленъ предварительными работами.
-- Шурка, что ты спишь! сказалъ ему удивленный его товарищъ, лейтенантъ Петровъ.