Макаров Михаил Николаевич
В. И. Головин, один из русских драматургов первой четверти настоящего века

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Василій Ивановичь Головинъ,

ОДИНЪ ИЗЪ РУССКИХЪ ДРАМАТУРГОВЪ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ НАСТОЯЩАГО ВѢКА*).

(Изъ записокъ М. Н. Макарова.)

   *) Прочитавъ этотъ отрывокъ изъ любопытныхъ записокъ М. Н. Макарова, мы не рѣшились ничего измѣнять въ немъ: пускай въ статьѣ этой не будетъ журнальной легкости, за то есть своя добродушная оригинальность, которая, вѣроятно, понравится многимъ.

I.

   -- Ѣдемте, сударь! ѣдемъ! На что это похоже, такъ долго лежать прохлажаться, спать! рѣзко-пронзительнымъ голосомъ кричалъ кто-то съ шумомъ за дверью моего кабинета, и, съ тѣмъ-же вмѣстѣ, моя кабинетная дверь отворилась и у самаго моего носа появился человѣкъ средняго роста, плотненькой, толстенькой, но чрезъ-чуръ живой, говорливый; а въ добавокъ и съ пребольшою тетрадью, завернутою, въ бѣломъ, какъ снѣгъ платкѣ.
   -- Головинъ! крикнулъ и я, протирая глаза: говори-же, что такое! Зачѣмъ? Куда? Я заспался, извини! Вчера, ты знаешь, мы прыгали вмѣстѣ у ***!
   -- А нынче, продолжалъ, почти не слушая меня, мой ранній гость: а нынче, повторялъ онъ, въ десять часовъ должны мы быть у Кокошкина и тоже неврознь. Честное слово далъ я Ѳедору Ѳедоровичу дочитать передъ нимъ моихъ Писателей! Пущинъ и Писаревъ {Писаревъ, Александръ Ивановичъ; водевилей его, до сей минуты, едва-ли не должно почитать (у насъ) лучшими; Пущинъ, Александръ Семеновичъ, принадлежалъ къ числу самыхъ вѣрныхъ друзей Кокошкина, цѣнителей всего драматическаго, единственно Кокошкинскимъ приговоромъ Имѣя своевременную извѣстность въ Москвѣ, Пущинъ, вмѣстѣ съ B. А. Похвистневымъ и другими умѣлъ мастерски разглашать славу не только драматурговъ нашихъ, но даже и поэтовъ!....} у меня въ каретѣ. Вставай-ко, вставай!...."
   Я вскочилъ, кое-какъ одѣлся, и вотъ уже вся наша четверка, прескорехонько торопилась по высокой лѣстницѣ къ кабинету незабвеннаго директора московскихъ театровъ, торопилась, а не въ попадъ; оттуда попросили насъ къ параду, въ боярскую Кокошкинскую гостиную, памятную и прежними владѣльцами своими -- Мамоновыми {Матвѣемъ Васильевичемъ и сыномъ его.}, замѣченными нѣкогда, во времяна оны, очень, очень-хорошо Екатериною Великою.-- А ея замѣтки не шутка!
   Кромѣ насъ четверыхъ и хозяина, въ гостиной были Щепкинъ, Львова-Синецкая, Сабуровъ и еще другіе актеры. Въ числѣ литературныхъ лицъ отличилъ я С. В. Смирнова, переводчика Шиллеровой трагедіи Коварство и Любовь, старика Карцева {Объ этомъ старцѣ Карцевѣ нѣкогда была напечатана статья въ С. П. Бургской Литературной Газетѣ (Барона Дельвига) и въ Молвѣ.} неизмѣнно, на весь свой вѣкъ, поклонника Вольтеру, и мало-ли кого!
   Радушіе хозяина и чай встрѣтили насъ еще прежде чтенія, выскочившаго изъ батиста Головинскаго; но однакожъ, послѣ чая и чтеніе не замедлилось. Комедія Василія Ивановича называется: "Писатели между собою" {Головинъ ее напечаталъ въ Москвѣ, въ типографіи Семена 1827 гола, а первое представленіе ея было на Московскомъ-же Петровскомъ театрѣ, въ бенефисъ актрисы Лисицыной 1826, декабря 31 дня.}. Она пяти актная, мѣрная, правильная по стихамъ, неоспоримо, во многихъ мѣстахъ сухимъ, не вполнѣ легкая! Ея содержаніе составляютъ интриги между авторами, бой полемическій одного противъ другаго, слѣпое умничанье женщины автора, почти главной основы всей піэсы, принадлежавшей, по времяни, уже къ упадку на нашей сценѣ классической комедіи Княжнина, Капниста и самого Кокошкина, точныхъ еще послѣдователей (разумѣю по ихъ возможностямъ) Мольера, Расина, Реньяра и другихъ драматическихъ Французскихъ классиковъ. Все это было въ славѣ прежде, а теперь водевиль сильно вытѣснялъ классическую комедію. Въ Парижѣ жилъ Скрибъ, и за нимъ уже ни одинъ Французъ не видалъ даже самого Вольтера: подлѣ Скриба непрестанно рождались новые водевилисты и передъ классицизмомъ составляли изъ себя стѣну неприступную: тоже должно было послѣдовать и у насъ!.." Мы Головина одобряли, поощряли; одинъ только Писаревъ, гдѣ приходилось кстати, изъ-подтишка, перечитывалъ свои куплетцы на счетъ и въ счетъ писателей, впрочемъ, тѣже куплетцы вторилъ и кое-кто изъ другихъ. Пущинъ, и то и сё причисляя къ свѣденію, записывалъ; онъ готовилъ, можетъ-быть, славную статью для своей словесной газеты завтрашней, а станется и для черезъ-минутной. Ужъ таковъ былъ выходъ неровныхъ нумеровъ его газеты! Головинъ задыхался, мучился, уставалъ! Не вспомню, у кого-то вылетѣло слово о силахъ возраста новаго нашего поколѣнія, смотрѣвшаго на точную послѣдовательность устарѣлымъ, прежнимъ манерамъ и мнѣніямъ безъ разбора, какъ на каррикатуру,-- у Головина сорвалась эпиграмма; онъ вдругъ проговорилъ:
   
   Въ честь балагановъ не пишу,
   Я не беру примѣръ съ паяса,
   Не прыгаю и не пляшу
   Въ угодность дѣтскаго Парнасса.
   Старался я для взрослыхъ пѣть
   И взрослымъ нравиться успѣть.
   
   Эпиграма довольно продолговата и достаточно-шероховата, однакожъ Писаревъ умолкъ! Кокошкинъ и другіе знатоки наши тутъ-же нашли, что въ піесѣ Головина было много хорошаго. На томъ-же остановился толкъ и Пущина и всѣхъ его товарищей; слѣдовательно, это принято было летучею дневною газетою цѣлой Москвы, имѣвшею великое вліяніе, даже на-переговоръ московскому Англінскому-клубу!... При чтеніи въ особенности замѣчены слѣдующіе хорошіе стихи:
   
   Кто другу побоясь полезный дать совѣтъ,
   Чтобъ не поссориться, пустыя мелитъ фразы,
   Подлѣй, по моему, того на свѣтѣ нѣтъ!
   
   или:
   
             Какое заблужденье!
   Какъ, ты надѣется что умный человѣкъ
   Успѣетъ чѣмъ-нибудь въ нашъ просвѣщенный вѣкъ?
   
   -- На это обнадеженный въ будущихъ успѣхахъ поэтъ говоритъ:
   
   Всѣ авторы меня поддержутъ, какъ друзья!
   А ему возражаютъ:
   
   Эхъ! Авторовъ друзей не знаю что-то я!
   
   При подобныхъ выходкахъ, нѣкоторые изъ литераторовъ всей нашей честной компаніи перешептывались или переглядывались одинъ съ другимъ. Пущинъ тихонько аплодировалъ и повторялъ очень-часто:
   
   Эхъ! Авторовъ друзей не знаю что-то я!
   
   Головинъ оставался довольнымъ: всѣ общество друзей и недруговъ его было весело!
   Сцена, (въ "Писателяхъ" же), при избраніи дамы-автора предсѣдательницею ученаго общества, очень-забавна: авторскія пикировки сыплются градомъ; здѣсь нашъ Василій Ивановичъ выдержалъ прекрасно свое опредѣленіе, что авторовъ-друзей нигдѣ не существуетъ! Тонъ и приличія модъ, такъ деспотически теперь у насъ въ Москвѣ разлетающія, въ Писателяхъ между собою какъ-бы предсказываются вездѣ, по особенному пророчеству; болтовня по Французски идетъ въ гору: по молодая вдова, княгиня Тирская, начинаетъ судить еще по-старинѣ, она рѣшилась сказать было, что тамъ, гдѣ нѣтъ взаимной страсти, нѣтъ и счастія! Продолженіемъ самой этой своей сентенціи она, можетъ быть, высказала-бы многое, ея же днямъ современное, а въ наши дни для насъ, весьма, любопытное; но вдругъ и неожиданно ее перебилъ авторъ Тонской, начавши говорить, что
   
   ".... Всѣ горести, напасти ...
   Въ замужствѣ отъ того!....
   
   И не домолвилъ отъ чего потому, что и ему Тонскому была опредѣлена участь Тирской-же, его тоже перебилъ, и уже съ жаромъ Пламеновъ (другой писатель). Этотъ опредѣлилъ замѣтки Тонскаго тѣмъ, что всѣ горести, напасти въ замужествѣ отъ того,
   
        "... Что часто котильонъ.
   Мундиръ, усы, лорнетъ, какой-то глупый тонъ,
   У многихъ дамъ въ глазахъ даютъ намъ вѣсъ и цѣну!
   И если-бъ самъ Вольтеръ явился къ намъ на сцену,
   Чтобъ здѣсь себя въ Москвѣ, хоть мало показать....
   
   Чѣмъ и какъ? Вы спрашиваете, но и Пламеновъ уже, какъ завелось, перебитъ также, какъ и Тонской. Вмѣсто его вамъ объясняетъ про Вольтера, другъ Тонскаго, Любимъ: этотъ увѣренъ, что и Вольтеръ явившись къ намъ на сцену -- французскую кадриль (обязанъ) танцевать.
   Именно такъ; а нынче-бы, можетъ, для мудреца Фернейскаго и еще нопакладнѣе было, его-бы заставали
   
   "То польку, то канканъ, въ честь моды, отжигать."
   
   На все время: -- Французская кадриль уже препорядочно смята нашими польками, точно также, какъ нѣкогда и ею, Французскою кадрилью, были замяты манимаски и кадрили англійскія!..
   Не выбирая еще многихъ и премногихъ другихъ замѣчательныхъ стиховъ изъ комедіи В. И. Головина, скажемъ, что она точно имѣла свои достоинства; да на сценѣ, уже привыкавшей къ водевилямъ, успѣха имѣть не могла, и хотя разыгривалась самыми лучшими московскими мартистами, (назовемъ ихъ: Ленскій, Лисицына, Львова-Синецкая, Мочаловъ, Сабуровъ, Щепкинъ), а совсѣмъ тѣмъ, послѣ двухъ или трехъ представленій, строгая классика не защитила ее отъ упадка: она пропала и давно уже лежитъ подъ Хвастуномъ, подъ Чудаками, чуть-чуть пробиваясь изъ-подъ Ябеды, гораздо болѣе для нашихъ актеровъ сподручной, нежели писатели.
   

II.

   Къ напечатанной комедіи Головина приложено имъ что-то, въ родѣ предисловія; въ этомъ предисловіи накиданы также пророчества объ успѣхѣ самаго сочиненія, и пророчества-же о многомъ будущемъ (теперешнемъ) въ нашей литературѣ; тутъ есть даже и такой вопросъ, какъ на-примѣръ: "къ чему-же или зачѣмъ-же намъ комедія? не лучше ли опера, или, по-крайней-мѣрѣ, мелодрама?.... "На подобные вопросы къ крохѣ нашей публика и доселѣ еще обыкновенно слѣдуетъ безотвѣтное молчаніе, и потому-то, на свой-же вопросъ, авторъ самъ себѣ отвѣчаетъ... Вы любопытствуете знать "какг?" я отвѣчаю: никакъ." Да и что вы отвѣтите на многіе такіе наши вопросы, которые, не руководствуясь здравымъ смысломъ, идутъ только за прихотью уже сбившейся и съ толку и съ правилъ публики! Далѣе поэтъ говоритъ, что и нашъ (русской) разборчивый зритель требуетъ именно изящнаго: сильныхъ характеровъ, обдуманной интриги, дѣйствія, морали, не въ словахъ, а на дѣлѣ, и прочаго... а совсѣмъ не ковриковъ-самолетовъ.
   "Однакожъ они есть и будутъ эти коврики-самолеты!" замѣчаетъ одинъ изъ дѣйствующихъ противниковъ нашего поэта.-- Да, именно есть, скажемъ и мы, и къ-сожалѣнію такъ и случилось -- Западъ и денно и ночпо отпускаетъ ихъ къ намъ (и земно, и воздушно) цѣлыми тысячами. Быстро формируется у насъ вѣкъ надувалъ, и этотъ вѣкъ надувалъ уже въ выигрышѣ.
   Всего хорошаго изъ пяти-актной, большой, очень-большой піесы Головина выписывать не берусь; -- повторю только, что эта его піеса, по своимъ авторскимъ спорамъ, по своимъ авторскимъ замѣткамъ и по другимъ, авторскимъ-же интригамъ, особенно по страсти литературной авторши Піониной, имѣетъ много занимательнаго для нравственности. Конечно въ Писателяхъ-же Головинскихъ, какъ проговорили и мы, есть то тамъ, то сямъ сухость, и сухость утомительная, особенно для слуха всѣхъ любителей всего самолетнаго, (отъ-чего, должно сознаться, и драматическій трудъ почтеннаго Василія Ивановича, даже при самой отличной игрѣ Щепкина, Мочалова -- отца, Львовой Синецкой, Ленскаго, не могъ выдержать и трехъ представленій). Но на это смотрѣть-ли въ историческихъ фактахъ нашего театра? Кстати: вспомните и водевиль; онъ уже шелъ у насъ могучѣе всякой комедіи. Извините, и я сбиваюсь, какъ наша-же кроха-публика; повторенія у меня непрестанно; да они-же могли-бы остаться у меня-же вѣчными -- до конца моей жизни; я самый несчастный борецъ съ легкостью нравовъ Французскихъ, намъ ненужныхъ, намъ ненадобныхъ, также, какъ и философія нѣмецкая!...
   

III.

   Кромѣ поименованной мною комедіи, Головинъ написалъ нѣсколько драматическихъ статей для журналовъ и нѣсколько водевилей, изъ коихъ первыя печатаны были въ Вѣстникѣ Европы, въ Телескопѣ и въ другихъ такихъ-же повременныхъ изданіяхъ; изъ вторыхъ иные, были представляемы на театрахъ. Василій-же Ивановичъ хлопоталъ много о вызовѣ своего земляка М. С. Щепкина на московскую сцену.
   Вотъ нѣсколько строкъ изъ писемъ Головина ко мнѣ: этими строками еще кое-что объясняется о Головинѣ, мною недосказанное. Нескучно, -- читайте ихъ, вотъ онѣ:

4-го сентября 1827, Неплюевка (*).
(*) Названіе Путивльскаго имѣнія, принадлежавшаго Головину,

"Любезный и почтенный другъ М. И.!"

   "Какъ человѣкъ, любящій васъ душою, все дожидался я письма вашего. Я писалъ къ вамъ то и сё, съ посылкою двухъ тысячъ на удовлетвореніе усильныхъ требованій неумолимой ростовщицы. {Любопытное письмо о ростѣ, ростовщикахъ и ростовщицахъ, писанное ко мнѣ Головинымъ, затерялось какъ-то въ бумагахъ; но, можетъ-быть, комизмъ его еще отысканъ будетъ.--} живутъ-же этакіе люди на свѣтѣ! Разбой таинственный, и потому-то нѣтъ, и долго, долго не будетъ ему суда отъ свѣта -- Но это дѣло здѣсь стороннее, мнѣ остается только напомнить, вамъ о другихъ порученіяхъ: 1-й пришлите мнѣ дипломъ на избраніе меня Членомъ вашего Словеснаго Общества {Общество Любителей Россійской Словесности, нѣкогда, существовавшее при Московскомъ Университетѣ.}. Оно кажется, согласилось, что по печатному и я болтунъ препорядочный: "тискаю!" 2-е Похлопочите о моемъ отпускѣ {Головинъ служилъ тогда.} и наконецъ 3-е и послѣднее, похлопочите-же о напечатаніи моего Похищеннаго Офицера {Названіе водевиля, съ довольнымъ успѣхомъ играннаго на московскомъ театрѣ.}; не полѣнитесь отобрать самый вѣрный отвѣтъ отъ Степанова, {Извѣстный московскій типографщикъ, имѣвшій тогда типографію подъ покровительствомъ Дирекціи Императорскихъ Театровъ, да и теперь имѣющій одну изъ лучшихъ типографій въ Москвѣ.} допросите его хорошенько, почему и для чего онъ удерживаетъ мое бѣдное дѣтище въ станкѣ типографскомъ; напомните ему-же, Степанову, что наши Петровскія кресла достаточно похлопали моему благородію, самъ рай не дремалъ при немъ и даже изъ многихъ ложъ торчали хорошенькіе головочки, ожидая, что-то будетъ съ Похищеннымъ? Впрочемъ я понимаю Степанова, онъ знаетъ что у меня нѣтъ связей съ Сѣверомъ, что я не прикормилъ еще ни однаго журналиста, и вотъ мой офицеръ никогда не найдется для торговаго разсчета выгоднымъ; онъ пропалъ, пропалъ навѣчно, безъ окупа!
   Что-то вы, любезный другъ, какъ и чѣмъ уладили съ А. С. Ш.? далъ-ли онъ вамъ обѣщанное, или всё еще сидите у моря, да ждёте погоды? Наша малороссійская погода покамѣстъ живетъ на порядкѣ; у васъ-же, на Руси великой, полно можно-ли и говорить о погодѣ, что она живетъ на порядкахъ! При томъ не забудьте, что васъ же приписали къ приходу Карамзинскому, что вы также большая или меньшая выдержка изъ фактовъ моихъ уже заснувшихъ писателей.
   Любовь Михайловна {Василій Ивановичъ былъ женатъ на Любови Михайловнѣ Бакуниной, родной сестрѣ извѣстной нашей писательницы, Прасковьи Михайловны Бакуниной.} благодаритъ васъ и вашу Мар. Ив. за воспоминаніе объ насъ, бѣдныхъ отшельникахъ. Хорошо бывало и здѣсь при Баянахъ, а теперь, гдѣ наловимъ соловьевъ древнихъ лѣтъ -- старики померли, а потомство ихъ все разлетѣлось, иное объиталъянилось, другое онѣмечилось, третье все еще гречится и даже туречится!...
   Я еще ни за что непринимался,-- то-то, то-сё; но это-же то и сё не у меня одного, согласитесь, что оно же разселено и въ общей массѣ нашего мало-мальски грамотнаго людства, особенно въ нѣсколько высшихъ сферахъ; тамъ есть время для многаго, даже время бостонное, вистовое, для одной литературы тамъ какъ-то нѣтъ ни одной свободной минуточки. Хочется почитать, хочется пописать -- спрячься, читай и пиши тайкомъ, а не то и Боже упаси! Что объ васъ скажутъ?-- Грамота на міру, неполномъ грамотѣями, бѣда-бѣдовая! Другая рѣчь мы съ вами: -- не уклончивы, все пишемъ да пишемъ!... Пѣсни, пословицы и все достойное вниманія по нашему Путивлю присылать къ вамъ буду и проч. Прощайте.--
   

IV.

   Изъ другаго письма, отъ 22 сентебря 1828 года, видно, что Василій Ивановичъ хлопоталъ у себя въ вотчинѣ о возобновленіи древняго храма; но въ тоже время писалъ и романъ; названіе этого романа неизвѣстно; а вотъ о немъ слова нашего Головина: Нельзя-ли мнѣ доставить пословицъ Снегирева? Что онѣ будутъ стоить, напишите, деньги за нихъ получите съ первою почтою. Исполняйте-же мое требованіе поспѣшнѣе, а не то на васъ падетъ вина великая: вы, сударь, будете душегубцемъ моего романа)"
   Въ 1832 году видно, что этотъ-же романъ Головинскій не былъ еще оконченъ: тутъ Головинъ жилъ въ Москвѣ и одною изъ записокъ своихъ требовалъ еще отъ меня, для того-же романа: Димитрія Самозванца (Булгарина) и Юрія Милославскаго (Загоскина), а наконецъ дополнилъ все это слѣдующимъ:" Ожидая отъ васъ себѣ возможныхъ литературныхъ пособій, вооружился я перомъ и сижу надъ цѣлою дестью бумаги, около меня развернулись Карамзинъ, въ оригиналѣ Маржеретъ и даже Успенскій:
   
   Богатъ, какъ Крезъ, я стариною,
   Пословицы мнѣ Снегиревъ поетъ:
   И мой романъ летитъ, не йдетъ
   Съ своей начинкою чужою!
   
   Въ другой, слѣдующей за тѣмъ запискѣ и еще отъ меня-же требованіе, и опять для романа-же: "Не можете-ли", писалъ Василій Ивановичъ,-- "прислать скорѣе -- Полное историческое извѣстіе о древнихъ стригольникахъ и новыхъ раскольникахъ, изданное Протоіереемъ Андреемъ Іоанновымъ въ 1799 году? Я совѣщусь васъ тормошить; впрочемъ, когда авторъ дѣйствуетъ на своей литераторской службѣ, тогда уже ему извыше дается право, безъ всякой политической совѣстливости тормошить своего брата-литератора, пріятеля и требовать отъ него книгъ, книгъ, рукописей, рукописей и проч. и проч. Безъ того-же, спрѣчъ, незаимствуясь другъ отъ друга чужбинкою, какихъ-бы мы лишились грамотѣевъ, теперь только чужбиною и славныхъ!-- Вы ихъ знаете.... Особенно Исторія Карамзина, какъ матеріалъ, принята уже многими нашими романистами къ себѣ въ-половину, повозись только съ нею, и два, и три тома вашего историческаго романа какъ тутъ: вамъ останется кое-какъ придѣлать одинъ четвертый томъ. Вотъ по тому-то самому присылайте-ко скорѣе, какія у васъ тамъ есть книги, рукописи. Вы знаете какія, мы ужъ съ вами объ нихъ поговорили. Не думайте также, чтобъ я книгу и рукопись почиталъ ничтожествомъ и усвоивалъ ихъ, подъ часъ, себѣ.-- Нѣтъ! нѣтъ! Я придаю ей цѣну денежную, и въ случаѣ бѣдъ плачу за нее, какъ по векселю, что потребуется. Жаль однако-жъ, что у насъ нѣтъ еще на усвойку богатства литературнаго статьи законной; и даже въ самыхъ описяхъ имуществъ драгоцѣннѣйшая книга или рукопись -- пустякъ; а послѣ, за этотъ-же пустякъ знатокъ не жалѣетъ золота!..."
   

V.

   1833 года, января 25 дня, Василій Ивановичъ, изъ своего Путивля, прислалъ ко мнѣ еще слѣдующее, весьма-любопытное письмо: "Любезный другъ М. Н. (говоритъ онъ): озадачивъ васъ важными, нетерпящими отлагательствъ порученіями, ни словечка, въ послѣднемъ моемъ письмѣ не поговорилъ я съ вами о нашей общей болѣзни, метро и неметроманіи! Давно-ли вы, сударь, стали объясняться пиѳически, то-есть: загадками? Что вы за Сѳинксъ, и что я за Эдипъ? Какимъ образомъ узнали вы, что У....ву понравилась моя Комета {Статья юмористическая. Не знаю, была-ли она въ печати, но читана, была съ успѣхомъ въ домѣ Ѳ. Ѳ. Кокошкина.}? У...въ нашъ начальникъ: его мнѣніе слишкомъ-лестно и важно для меня! Опишите мнѣ все это чисто, ясно, беззагадочно!.. Нельзя-ли мнѣ выслать нумеръ того журнала, въ которомъ мое Свѣтопреставленіе {Та-же статья Комета.} напечатано! Узнайте также, была-ли помѣщена статья моя въ Телескопѣ, подъ названіемъ: "Что такое умъ?" Если нѣтъ, то я вышлю ее нашему почтеннѣйшему Князю **, а то гг. Телескопоуправщики держутъ наши статьи по пяти да по шести мѣсяцевъ подъ спудомъ! Мой "Концертъ въ уѣздѣ {Статья юмористическая.} былъ напечатанъ у нихъ черезъ полгода. Водится-ли это? Я пишу мои бездѣлки въ два, три дня, слѣдовательно, желаю, чтобы онѣ передавалась и публикѣ скоро! Послѣ одобрѣнія ученѣйшаго въ Россіи человѣка У--а, кажется, и безъ мнѣній самонадѣянности, можно сказать, что нѣкоторыя мои статьи брели-бы не хуже другихъ, и слѣдовательно, журнальная растяжка времени не есть-ли кабала, подкопъ, мина подъ flopтеціи правды, подъ малый талантъ мой? Такая догадка безошибочна, ибо, если мое писанье недостойно занимать мѣсто въ журналѣ -- не печатайте ихъ вовсе; а не черезъ нѣсколько мѣсяцевъ! Вы сами писатель, знаете, какъ этотъ народъ щекотливъ! не видѣвши поспѣшности отъ издателя передать публикѣ мое сочиненіе, натурально не пошлешь ему новаго; а если еще чувствуешь самъ себѣ цѣну, то, въ добавокъ ко всему, взбѣсишься, охолодѣешь, и вотъ такимъ-образомъ въ матушкѣ Россіи погибаетъ тьма талантовъ {Мысли весьма комическія и не вездѣ вполнѣ справедливыя; но искренность ихъ -- оригиналъ драматическій.}!
   Поговорите съ княземъ: если угодно будетъ ему присылать мнѣ свой журналъ, то я постараюсь во всякій нумеръ его залучатъ которую-нибудь изъ моихъ бредней, и проч.
   P. S. Мой романъ, по несчастному обстоятельству, сталъ. Ангелъ мой М... {Сынъ Головина -- ребенокъ прелестный} занемогъ въ ту самую секунду, когда я описывалъ повѣрья народныя и говорилъ о печальныхъ обрядахъ -- Не имѣю духа продолжать! Не переломлю себя!... Что зэі Аскольдова Могила? Какъ-бы ее достать {Тутъ еще блеснула любопытная оригинальность моего поэта: -- посмотрите, кончина единственнаго тогда сына, милаго ребенка, разстроила все въ бѣдномъ Головинѣ: его романъ пропалъ, всю его письменность замѣнила слезы, рыданія.-- Но передъ поэтомъ-драматургомъ лежитъ новость, вѣсть о появленіи Аскольдовой могилы, и любопытство авторское закрываетъ на минуту всю печаль сердечную -- авторъ-драматургъ тотчасъ спрашиваетъ: "Что это за Аскольдова могила?"}?
   Въ 1а42 году Головинъ прислалъ мнѣ довѣренность на полученіе изъ Дирекціи московскихъ театровъ, двухъ драматическихъ его сочиненій одобренныхъ ценсурою: 1) оперу-водевиль Трохимъ Ехремовичъ Кадура и 2) драму Виконтъ Валъморъ; по занятіямъ служебнымъ, я не могъ хлопотать по этому порученію, какъ-бы слѣдовало; Головинъ скорбѣлъ, а я не могъ добиться въ дѣлахъ его толку. Дирекція измѣнилась, не было Загоскина -- "Виконтъ Валъморъ" пропалъ, "Кадура" мелькалъ на нѣкоторыхъ сценахъ удачно, -- Головину хотѣлось все это собрать и напечатать; да дѣла семейныя, смерть достойной супруги разстроили нашего драматурга до нельзя. Послѣднее его сочиненіе были сцены изъ Разбойниковъ русскихъ. Въ половинѣ прошлаго 1845 года, Василіи Ивановичъ скончался, и лежитъ на земляхъ Путивля, подлѣ Баяновъ.
   Не поговорить о Головинѣ для "Репертуара и Пантеона" я почитаю грѣхомъ на совѣсти; въ исторіи нашего театра, какъ видите, и Головинъ необходимъ; онъ ревностно служилъ русской Таліи и отдавалъ ей все, что только имѣлъ за-душою, онъ же участвовалъ, какъ сказано (и ревностнѣе многихъ), въ переводѣ на московскую сцену М. С. Щепкина. Опять скажу: тутъ подарокъ Таліи драгоцѣнный -- фактъ незабвенный!
   Многимъ памятны литературные вечера Князя Ивана Михайловича Долгорукова, поэта оригинальнаго, о которомъ, однако-жъ, до сего времени еще почти никто не сказалъ ни слова, и о которомъ, въ исторіи нашей поэзіи, за одинъ Каминъ его въ Пензѣ, За его Я, за его Завѣщаніе, должно-бы говорить много, много!

"Пантеонъ", 1846, т. 14, кн. 6

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru