Майков Аполлон Николаевич
Завещание дяди племяннику

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЗАВѢЩАНІЕ ДЯДИ ПЛЕМЯННИКУ.

Любезный племянничекъ!

   Я хочу сдѣлать въ твою пользу завѣщаніе. Ты знаешь, а можетъ-быть и не знаешь, что я, Иванъ Петровъ сынъ Чумковъ, братъ твоей матери и твой дядя, нажилъ въ-теченіе своей шестидесятилѣтней жизни тысячъ двадцать капитала, который лежитъ въ Государственномъ Заемномъ Банкѣ, и кромѣ того еще выстроилъ здѣсь въ ***, гдѣ провелъ большую половину своей жизни, двухэтажный деревянный домикъ, очень-чистенькій (въ страховомъ актѣ Втораго Общества найдешь полное описаніе всѣхъ его принадлежностей, бумажныхъ обоевъ, мѣдныхъ ручекъ, бляшекъ на окнахъ, и проч., которые ко Святой и къ Рождеству блестятъ удивительно, благодаря просыпающейся любви къ опрятности въ кухаркѣ моей Катеринѣ и служителѣ Павлушкѣ); при немъ садъ съ яблонями и вишнями, которыхъ, за собственнымъ моимъ продовольствіемъ, еще продаю я въ годъ рублей на семьдесятъ. Это все я хочу передать тебѣ. Конечно, оно было бы короче, и для тебя пріятнѣе, еслибъ я просто сдѣлалъ духовную, что вотъ-молъ, такой-то, находясь въ здравой памяти и въ полномъ употребленіи своихъ способностей, отказываю такому-то моему племяннику то-то и то-то... Это такъ и будетъ, не безпокойся; акты законные и въ законныхъ выраженіяхъ ты получишь, какъ слѣдуетъ. А что теперь тебѣ пишу, такъ это только болѣе для собственнаго удовольствія; Ради Бога, тоже не думай, чтобъ я взялся за перо и бумагу для того, чтобъ преподать тебѣ кой-какія наставленія; знаю я, какъ пріятно получать въ твои года наставленія отъ дяди, котораго ты не знаешь почти, потому-что я, помню, видѣлъ тебя лѣтъ двѣнадцать тому назадъ, когда еще ты былъ порядочный сусликъ, въ зеленой курточкѣ, съ кружевнымъ воротничкомъ, который маменька твоя безпрестанно поправляла, разсказывая мнѣ о твоихъ необыкновенныхъ способностяхъ. Я ничего этого, разумѣется, не замѣтилъ въ тебѣ, тѣмъ болѣе, что ничего отъ тебя инаго не видалъ, окромѣ нѣкоторой ловкости и силы, съ какою ты во время ея панегирика, вертясь у меня въ колѣняхъ, оборвалъ ключикъ и печатки съ моихъ часовъ. Вздумалъ же я тебѣ написать мое завѣщаніе не потому, что старость людей словоохотными содѣлываетъ, а болѣе по той причинѣ, что великое облегченіе доставляетъ душѣ, удрученной болѣзнями, добровольное и нелестное о себѣ повѣствованіе. По сей причинѣ припало сильное ко мнѣ желаніе, чтобъ ты дядю своего хоть мало узналъ -- какъ съ хорошей, такъ и съ дурной стороны, потому-что человѣкъ подобенъ тѣмъ кружкамъ, которыми играли древніе -- одна сторона бѣлая, другая сторона черная. Если же не съумѣю себя изобразить вполнѣ, въ чемъ сильно отчаяваюсь, потому-что давно уже ничего кромѣ дѣловыхъ бумагъ не писалъ, и на этой страницѣ уже перечеркнулъ строчекъ двадцать: въ слогѣ мѣшаюсь, потому-что навыка къ литературному сочиненію не имѣю,-- такъ желаю, чтобъ ты по-крайности прочелъ о чемъ я думаю и потомъ, пожалуй, въ одномъ изъ писемъ твоихъ, которыя я получаю отъ тебя аккуратно къ новому году, отвѣтилъ бы мнѣ, такъ ли это.
   Что меня особенно тревожитъ теперь, такъ это вопросъ, отъ чего это такъ устроенъ свѣтъ... Охъ, вижу твою плутовскую мину, когда ты прочтешь этотъ вопросъ; да если еще читаешь мое письмо вслухъ пріятелямъ, вижу, вижу, злодѣи, какъ вы хохочете: пошелъ-молъ дядя на старости лѣтъ философствовать; мнѣ, право, и самому смѣшно, отъ-чего это вспало мнѣ на умъ такъ взяться за дѣло и начинать ужь слишкомъ-высоко. Но иначе нельзя; видно, у меня голова была философическая и изъ меня могъ бы выйдти философъ... Ну, да смѣйтесь-себѣ; однако, читай далѣе: отъ чего это такъ устроенъ свѣтъ, что жить скучно и тошно? Нашъ городничій говоритъ, будто отъ-того, что купцы нашего города бѣдны, а что вонъ въ Торопцѣ другое дѣло, -- тамъ и енотъ переходитъ, и запахъ кожевенныхъ заводовъ не противенъ; станціонный смотритель Иванъ Прохоровичъ приписываетъ это худому воспитанію и запальчивости господъ проѣзжающихъ по казенной надобности; Марѳа Ивановна, находящаеяся во второй разъ въ замужствѣ за судьею (а первый мужъ былъ тоже судья), относитъ это къ водворенію большой нравственности и правосудія, а супругъ ея объясняетъ этотъ вопросъ тѣмъ, что постоянно находится между Сциллой и Харибдой -- между супругою своею и строгостью законовъ. Всѣ эти объясненія для меня неудовлетворительны, потому-что, видно, у меня философическая голова, и изъ меня могъ бы быть философъ. Однако, нельзя же ихъ оставить совсѣмъ безъ вниманія, потому-что и въ простодушныхъ басняхъ и сужденіяхъ въ слѣпотствѣ пребывающей черни, мудрый находитъ золотую искру правды, а тѣмъ болѣе не могу я прейдти молчаніемъ столь знатныхъ особъ нашего уѣзда, какъ сказанныя лица, и потому я дойду до нихъ послѣ и упомяну въ своемъ мѣстѣ, гдѣ и какъ слѣдуетъ. Отъ-чего, когда внимательнымъ взоромъ взглянешь на грубую физическую природу, усматриваешь въ ней неукоснительно-правильное рожденіе, цвѣтеніе, оплодотвореніе и спѣяніе сѣменъ, не токмо въ великолѣпной розѣ и другихъ драгоцѣнныхъ украшеніяхъ флоры нашихъ садовъ, но и въ самыхъ ея низкихъ порожденіяхъ, въ злакахъ, не только нельстящихъ глазу, но печальнымъ видомъ своимъ даже отвращающихъ отъ себя взоръ человѣка? И все это совершается въ свое время, по своимъ натуральнымъ законамъ. Отъ-чего же мы не можемъ сказать, чтобъ съ нами случилось то же все въ свое время? Вотъ, любезный племянникъ, что мнѣ теперь спать не даетъ; такъ и хочется разрѣшить эти запросы. Много меня обяжешь, если тоже, въ своемъ письмѣ, которое ожидаю получить отъ тебя на новый годъ, увѣдомишь меня, не разрѣшилъ ли кто-нибудь изъ новыхъ писателей этихъ для меня теперь важныхъ тэзисовъ, потому-что, хотя письма твои и кратки и черезъ-чуръ не выходятъ изъ границъ почтенія и уваженія, съ коими ты имѣешь честь пребыть ко мнѣ покорнымъ и любящимъ племянникомъ моимъ, Ипполитомъ Ѳепинымъ, а все-таки изъ писемъ твоихъ я усматриваю, что ты человѣкъ не глупый и съ новой философіей знакомый (иначе, можетъ-быть, и не поздравлялъ бы меня съ новымъ годомъ). Я же самъ признаюсь, что уже отъ книгъ не только на иностранныхъ языкахъ, но даже и отъ русскихъ давно отпалъ: изъ того же, чему выучился въ университетѣ, мало осталось въ памяти; кромѣ разныхъ латинскихъ словъ изъ римскаго права и слабаго воспоминанія о естественномъ правѣ, jus gentium, ничего не имѣю. Да, помнится, ничего тамъ и не говорится о томъ, что меня занимаетъ. Больно мнѣ на старости, что прожилъ такъ безполезно, ни себѣ на радость, ни другимъ на утѣшеніе; больно, что изъ меня ничего не вышло путнаго; а еще больнѣе то, что какъ пораздумаешь, да поприпомнишь, такъ и окажется, что могло бы выйдти изъ меня что-нибудь годное, ужь въ-самомъ-дѣлѣ, если ничто не лучшее, такъ, можетъ-быть, философъ, потому-что у меня голова философическая и еще въ школѣ обнаруживалъ я наклонность къ умозаключенію и пониманію вещей собственнымъ опытомъ. А вѣдь во всемъ я неукоснительно слѣдовалъ порядку, который не мной выдуманъ, и заведенъ давно, и ужь вѣрно людьми поумнѣе меня. Теперь, знаешь, какъ оглянешься, да подумаешь, что вѣдь выполнилъ весь этотъ порядокъ, такъ вѣдь чувствуешь не гордое сознаніе исполненнаго долга, а сердце переполняется горестью, и какъ кошка скребетъ угрызеніе, зачѣмъ это всю жизнь свою поступалъ не такъ, какъ бы хотѣлось, т. е. не то, чтобъ хотѣлось, а какъ къ чему въ свою пору желаніе было, да чего по разнымъ препятствіямъ исполнить возможности не было; и что все вѣдь послѣ и совершила, да ужь было не то,-- именно все совершилъ, когда страстное желаніе-то, или влеченіе прошло. А отъ-того только вышло зло, а ни чуть не добро, къ которому и здравый умъ и чистое сердце указывали путь. Вышелъ я изъ университета; прежде университетъ былъ не то, что теперь, и конечно, мы выходили не такъ учены, какъ ты теперь, но все-таки въ свое время мы были достаточно и очень-хорошо образованы, и какъ взялся за жизнь-то, Боже мой, какая ревность припала дѣйствовать ко благу ближняго! Любовь къ отечеству, благородство дышали во мнѣ и наполняли мою душу какъ нѣкое тонкое электричество, когда къ тебѣ провели проволоку, а ты стоишь на стеклянной скамейкѣ; только прикоснись, бывало, къ тебѣ своимъ нечистымъ пальцемъ порокъ, такъ и отхватитъ его, какъ электричество иглой подъ ноготь. Помню я, разъ при мнѣ, когда меня опредѣлили служить въ столицѣ въ судебное мѣсто, по одному дѣлу, которое я тогда только переписывалъ,-- совершенно правое дѣло одного отставнаго капитана Минутина,-- секретарь поправилъ: отъ неправой стороны принялъ прошеніе, въ которомъ усмотрѣлъ я мелькомъ, въ числѣ документовъ, двѣ сѣренькія бумажки; вотъ, какъ сталъ онъ докладывать, слышу,-- обвинилъ крутомъ моего Минутина, котораго я по дѣлу, которое переписывалъ, успѣлъ душевно полюбить, какъ невиннаго страдальца, обвинилъ, да подвелъ указъ, такъ-что сверхъ потери по иску, и остальное его имущество должно было пойдти съ публичнаго торга. Я не выдержалъ, и въ полномъ присутствіи, предъ зерцаломъ, изображающимъ эмблематическое нахожденіе посреди насъ высшей справедливости, обличилъ виновнаго, подобно Цицерону, обличавшему нечестивца Катилину, замыслившаго погибель римской республики. Какая же награда моей ревности? Былъ ли я, подобно великому спасителю римскаго государства, отличенъ, или, по-крайности, былъ ли внятъ мой голосъ? Черезъ недѣлю я долженъ былъ просить о перемѣщеніи себя къ другимъ дѣламъ; итакъ, со срамомъ и обидою извергнутъ изъ судилища, какъ членъ вредный и строптивый. Такъ первое обнаруженіе души чистой, хотя еще опытомъ и знаніемъ въ поступкахъ неруководствуемой, было въ самомъ началѣ своемъ оскорблено и ввергло меня въ горькое существованіе, закрывъ надолго дорогу къ отличіямъ и почестямъ. А вышло бы изъ меня не то, что я нынѣ: только познакомь меня съ дѣломъ, да и употреби куда слѣдуетъ, не давъ остыть. Нѣтъ, судьба иначе судила: черезъ двадцать лѣтъ только послѣ того, сѣлъ самъ на судейское мѣсто; да, что жь? каюсь, братъ, зналъ, что всѣ меня окружающіе воруютъ, что и повытчикъ воруетъ, даже и инвалидъ въ прихожей тоже деретъ гривенники съ просителей, коли не хотятъ замерзнуть въ сѣняхъ дожидаясь; что, бестія, нарочно не топилъ прихожей, хоть дрова и казенныя, а самъ зябнетъ, моря на холоду моихъ кліентовъ,-- да ужь силъ не было, охоты не было какъ-то во все это вступиться и враговъ себѣ нажить. Ужь коли пошло на то, обнаружу тебѣ въ оправданіе еще больше; чего мнѣ скрывать? пострадаетъ мое доброе имя? Да что мнѣ теперь доброе имя, когда оно доброе имя только отъ-того, что формуляръ мой вышелъ чистъ? Что мнѣ доброе имя, когда теперь и я и жизнь моя прошлая, и все, что меня окружаетъ, мнѣ противно и постыло? Что у меня всего лучше, такъ это, опять-таки повторяю, философическая голова, да что въ ней проку-то, въ моей философической головѣ, когда она, вмѣсто того, чтобъ утѣшать меня подъ старость какимъ-нибудь хоть рогатымъ силлогизмомъ, только задаетъ вопросы, которые меня тревожатъ, а разрѣшенія имъ не даетъ. Такъ, когда были въ самомъ корнѣ поражены мои добрыя наклонности, какъ зерно, захваченное морозомъ, я не могъ уже предостеречь себя отъ гибельнаго дыханія заразы, которая впивалась въ душу, какъ хитрый, льстивый царедворецъ, блестящими приманками обольщая духъ мой, изнемогавшій въ когтяхъ бѣдности, обѣтами счастья и довольства. Я тоже сталъ брать... скажу, впрочемъ, что бралъ я сначала только съ праваго и отстаивалъ его уже съ жаромъ. Отъ-того-то и двадцать тысячъ у меня накопилось, и я ихъ тогда же простроилъ; и домикъ-то выстроилъ. Это, впрочемъ, не бѣда, хоть публикуй,-- всѣ скажутъ, что если только это, то дядя твой честный человѣкъ. Это взятка честная. А въ молодости по -- пробуй-ка, бывало, предложить мнѣ что-либо подобное! Да такой бы поднялъ скандалъ, что упряталъ бы подъ судъ дерзновеннаго, и на ланитахъ бы его отпечатлѣлъ за сомнѣніе въ моей честности. Я не знаю, что бы я тогда сдѣлалъ! Послѣ сего перваго шага... но что было послѣ, прочтешь въ своемъ мѣстѣ, потому-что все это имѣетъ связь съ другими событіями моей жизни.
   Ну, это, пожалуй, все объясняется испорченностью нравовъ тѣхъ городковъ, куда кинула меня слѣпая судьба. Отъ-чего же и другое-то все въ моей жизни такъ вышло глупо? Отъ-чего хоть бы собственно въ частной моей жизни тоже какъ оглянешься, мерзость на мерзости? Было мнѣ лѣтъ двадцать-шесть, или двадцать-восьмой годъ, полюбилъ я одну дѣвицу... Это, правда, не въ первый разъ: влюбленъ я бывалъ и прежде, когда былъ студентомъ, стихи читалъ, даже стихи писалъ, для того, чтобъ слышать ихъ изъ милыхъ устъ, чего, впрочемъ, тоже не могъ добиться, ибо барышни мои не хотѣли никогда читать моихъ стиховъ при мнѣ, говоря, что "какъ можно, вы сами такъ хорошо читаете" -- волочился уже послѣ того и за женщинами замужними, и мужей обманывалъ, и все сходило мнѣ съ рукъ, благодаря Бога, хорошо. Познакомился я между этихъ продѣлокъ съ нею... тебѣ не надо знать ея имени, хоть противъ этого имени я ничѣмъ не виноватъ, и оно не можетъ меня заставить покраснѣть: отъ-того-то, можетъ-быть, и не хочется мнѣ, чтобъ ты его зналъ. Такъ познакомился я съ нею. А это вотъ какъ было. Была она сирота, жила въ одномъ домѣ компаньйонкой у одной дамы, съ которой я былъ въ весьма-тѣсныхъ, по развращенности моей, отношеніяхъ. Мужъ этой дамы,-- дѣло въ наше время не рѣдкое -- преслѣдовалъ несчастную своими преступными замыслами. Не знаю, отъ-чего у меня сердце сжалось, когда я это замѣтилъ, и хотя самъ былъ нисколько не честнѣйшихъ правилъ, чѣмъ этотъ господинъ, однако не знаю почему внушилъ ей довѣренность; она мнѣ никогда не говорила о преслѣдованіяхъ со стороны того, но мы поняли другъ друга, и я уже видѣлъ, что она стала какъ-то менѣе его бояться и позволяла себѣ сильныя противъ него выходки, чего прежде не было; даже открыто надъ нимъ смѣялась, чего тоже прежде себѣ не позволяла. Я очень-хорошо понимаю теперь, что придало ей бодрости сносить всѣ его гнусности, а равно и всю непріятность всего ея существованія,-- то, что въ ней родилась увѣренность, что ее понимаютъ и что въ случаѣ нужды есть человѣкъ, къ которому она можетъ обратиться. Она такъ мало походила на тѣхъ женщинъ, которыхъ я встрѣчалъ прежде и послѣ того, хотя многія превосходили ее и образованіемъ и красотою; у нея такъ было много врожденнаго такта; притомъ, самая встрѣча ея съ жизнію лицомъ-къ-лицу такъ благоразумно сочетала въ ней идеализмъ, необходимый особенно въ женщинѣ, съ знаніемъ вещей, нѣжность чувства, проникавшаго ее всю, съ умѣніемъ владѣть собою, что просто, я тебѣ говорю, она ставила частехонько меня въ тупикъ, съ перваго взгляда угадывала людей и сказывала о нихъ свое сужденіе, да такъ вѣрно, что я потомъ, не смотря на мою философскую голову и на все мое знаніе римскаго и естественнаго права, пріобрѣтеннаго въ университетѣ, только повѣрялъ на опытѣ слова ея. Не помню, чтобъ я кого-нибудь такъ уважалъ въ своей жизни, какъ ее... Охъ, жаль, право, навыка къ литературнымъ сочиненіямъ не имѣю и не могу тебѣ уписать ни всѣхъ ея достоинствъ, ни того, какое благодѣтельное вліяніе производила на меня моя любовь. Я съ каждымъ днемъ видѣлъ, какъ она-то сама развивается говоря со мною, и какъ я самъ тогда сдѣлался лучше. И, что было странно, я всегда былъ съ женщинами смѣлъ и предпріимчивъ: съ нею, помню, только разъ во все наше знакомство, ее поцаловалъ... Я объ этомъ говорю, потому-что не ставлю ни себѣ въ укоръ, ни ея памяти въ оскорбленіе.
   Чего бы, кажется, лучше, какъ не бракомъ увѣнчать наши взаимныя страсти, освятивъ ихъ благословеніемъ церкви передъ ликомъ Того, Кто повелѣлъ мужу сердцемъ выбирать помощницу всея жизни? Но тогда двадцати-то тысячъ еще я не пріобрѣлъ и домика не выстроилъ; пробивался кое-какъ жалованьемъ, да уроками. Всѣ мои близкіе, всѣ, кто любилъ меня, приняли во мнѣ участіе; матушка рыдая заклинала меня побѣдить себя; всѣ говорили, что, искренно желая моего счастія, никто не захочетъ, чтобъ я себя и ее погубилъ, и дѣтей обрекъ бы на нищенство... Резоны были очевидные; главное въ нихъ то, что касалось прямо моей чести. Я не женился; тянулись годы; разлюбить не могъ; чахъ себѣ понемножку, искалъ средствъ, мѣстъ, трудился -- и попусту; она, бѣдняжка, не перенесла и переселилась въ лучшій міръ, въ который чистая душа ея такъ пламенно вѣрила,-- переселилась подъ сѣнь Заступницы вѣрующихъ, которой молилась со слезами и отъ которой чаяла невидимой помощи въ этой трудной жизни, гдѣ, кромѣ скорби и слезъ ничего отраднаго не встрѣтила. Какъ я ее пережилъ -- не знаю; можетъ-быть потому-что уже духовно началъ умирать прежде ея видимаго преставленія. Что было со мною послѣ плачевнаго событія этого, описывать не стану, ибо для того не довольно одной философической головы, надобно еще сердце покрѣпче моего, -- ибо уже и отъ сихъ слабыхъ строкъ я умиленно плачу,-- да и побольше, какъ я говорю, навыка къ литературному сочиненію.
   Какъ бы то ни было, я однако пережилъ. Нѣтъ такихъ горестей и потерь, въ которыхъ бы не утѣшился человѣкъ, это правда; но правда и то, въ чемъ убѣдили меня долголѣтній опытъ и философія: послѣ самыхъ важныхъ потерь человѣкъ хотя и не умретъ, но онъ уже не тотъ, онъ уже хуже. Переломивъ свою натуру, думаешь, что восторжествовалъ, что проявилъ волю титапскую; можетъ-быть; но знай тоже, что это, какъ говорятъ, переломленіе себя и есть послѣдній твой доблестный подвигъ; болѣе ты никуда не годенъ; жизнь твоя точно переломлена, какъ береза, поваленная вихремъ и упавшая на сосѣднюю ель, которая поддерживаетъ ее своими поднятыми къ верху вѣтвями: сломанное до сердцевины весною дерево еще прозеленѣетъ до осени -- но что въ немъ?... Такъ ли говоритъ ваша новѣйшая философія? Желалъ бы я прочесть, какъ толкуютъ нѣмецкіе умники; отъищи, пожалуйста, мнѣ объ этомъ предметѣ какую-нибудь книгу, купи и пришли; право, хорошо бы ты сдѣлалъ; цѣну ея и что пересылка будетъ стоить, я заплачу.
   Все это привожу я къ тому, что когда я былъ молодъ и крѣпокъ и любилъ -- эта страсть тоже встрѣтила препятствія, достойныя уваженія; всѣ говорили, да я и самъ говорю, что я поступилъ благоразумно, не пойдя наперекоръ принятому порядку. Но что дальше было, все уже имѣетъ связь съ этимъ моимъ благоразумнымъ и благороднымъ поступкомъ.
   Не безъизвѣстно тебѣ, что на сороковомъ году своей жизни, когда я уже пріобрѣлъ порядочный по моимъ нуждамъ достатокъ, я вступилъ въ законный бракъ съ Аделаидой Ивановной, съ твоей тёткой. Дѣвочка была она молоденькая, только-что привезли изъ Петербурга, гдѣ она воспитывалась въ заведеніи. Вздумавъ на ней жениться, я думалъ найдти себѣ подпору, и хотѣлось мнѣ имѣть подлѣ себя существо, которое бы могъ я образовать по своимъ понятіямъ, такъ, чтобъ каждая ея мысль, каждое ея чувство прошло бы прежде чрезъ мое сердце и черезъ мою голову. Точно и ходилъ я за ней, какъ ходитъ садовникъ за дорогимъ растеніемъ: то выставитъ его на солнце, то, предвидя бурю, укроетъ въ натопленную теплицу. Но что жь, дорогой племянничекъ, изъ этого вышло? Разбери-ка ты хорошенько, какъ я,-- теперь, правда, а не тогда,-- обсудилъ свое поведеніе, и назови-ка настоящимъ именемъ мои отеческія попеченія. Примѣръ великаго Руссо, какъ видишь, не остался безплоденъ. Я обнаруживаю передъ тобою много печальнаго и достойнаго смѣха и посрамленія въ моей жизни... Хочешь ли ты знать, какъ называла все это сама моя жена, а равно изъ этого увидишь, до чего довели ее мои отеческія попеченія? Вотъ перепишу тебѣ нѣсколько строкъ изъ ея писемъ, перехваченныхъ мною, писанныхъ... ты поймешь къ кому:
   "...Наконецъ, послѣднія силы меня оставляютъ... Притворство, вѣчное притворство! Казаться любящей мужа и вѣчно думать о тебѣ... Ты не повѣришь, до чего доходитъ его подозрительность. Мнѣ не даютъ безъ себя и шагу ступить; дѣло приносятъ на домъ; если нельзя уже не идти въ присутствіе, то оттуда привходятъ безпрестанно подъ разными предлогами... Сердце мое переполнено; чувствую, оно надорвется само, и безъ помощи гибельнаго оружія, которое я уже раза два пыталась унести изъ кабинета изверга, чтобъ найдти средство окончить мои страданія... Но ты просилъ меня жить, и я живу, и это пусть будетъ тебѣ лучшимъ доказательствомъ того, какъ я тебя люблю... Представь себѣ, что не только хотятъ, чтобъ я любила его, хотятъ, чтобъ я думала какъ онъ, чувствовала то, что онъ чувствуетъ,-- а есть ли у него въ сердцѣ что-нибудь, кромѣ чувства собственности жены его, не знаю! Еслибъ не эта добрая нищая, которая по утрамъ кладетъ на окно мнѣ вѣсточку изъ рая, твое письмо, и передаетъ тебѣ мои письма, я не знаю, была ли бы возможность мнѣ какъ-нибудь подѣлиться съ тобою мыслью, чувствомъ и страданіемъ... Вчера я дрожала и смѣялась, добрая наша нищая стоитъ у окна; я съ мужемъ (фи, какъ противно это слово!) сижу у окна... мнѣ непремѣнно нужно было передать тебѣ мои слезы, я знала, что онъ къ должности не пойдетъ, слѣдовательно, отъ меня не отстанетъ; я завернула въ записку свою мѣдный пятакъ и передала ему, чтобъ онъ кинулъ его несчастной."
   Такихъ писемъ я перехватилъ много; каждое изъ нихъ есть вопль души страдающей, которую я убивалъ и жегъ медленнымъ огнемъ, хотя отъ природы имѣю сердце доброе. Не смотря на то, нищая была представлена мною въ полицію, отправлена на поселеніе, а тотъ, котораго я называлъ обольстителемъ жены моей, убитъ на дуэли, которую я ему состряпалъ съ кой-какими хорошими людьми, впутавъ его въ споръ изъ-за картъ и напустивъ на него человѣка, который промаху не давалъ и котораго одинъ звѣроподобный видъ преисполнялъ сердце отвращеніемъ и ужасомъ. Неопытный юноша его вызвалъ въ-слѣдствіе моихъ клеветъ и палъ... Да будетъ ныньче миръ праху твоему! За гробомъ кончается злоба! Прости, тѣнь печальная, грѣшному старику, не разъ орошавшему пустынную могилу твою, одинокую, при опушкѣ лѣса, своими горькими слезами!.. Жена моя получила о смерти его извѣстіе, будучи уже въ восьмомъ мѣсяцѣ беременности, и умерла въ преждевременныхъ родахъ, произведя на свѣтъ мертваго младенца. Вотъ, видишь ли, я сдѣлался изъ тирана-мужа коварнымъ убійцею, но такимъ убійцею, который чистъ по наружности и смѣло можетъ отвѣчать передъ человѣческимъ правосудіемъ, ибо дѣйствовалъ не нарушая ни чьихъ правъ! А вѣдь любилъ же я прежде, и ревность не закрадывалась въ мою душу; отъ-чего это? Не отъ-того ли, что я чувствовалъ тогда, что имѣю право быть любимымъ; не отъ-того ли, что тогда вѣрилъ въ чистоту человѣческой природы, въ добродѣтель и любовь женщины; послѣ, это уже все утратилось. Отъ-чего же эта разница? нѣтъ ли и на этотъ вопросъ отвѣта въ вашихъ книгахъ? пришли, пожалуйста, если найдешь; я заплачу.
   Смерть супруги моей хотя и была нѣкоторымъ торжествомъ для моего самолюбія, однако сильно подкосила меня. Хотя и прежде я давно уже потерялъ то безкорыстіе, съ которымъ вступилъ на поприще дѣятельности, но послѣднее событіе моей жизни какъ-то опьянило меня. Какъ солдатъ, въ бою ищущій смерти для того, чтобъ заглушить въ душѣ своей укоры совѣсти, кидается въ самый пылъ сраженія прямо подъ градъ пуль, или врывается въ средину непріятельскаго строя, такъ и я бросился въ самыя отчаянныя продѣлки; внутренній голосъ мнѣ говорилъ, что я не правъ, что мнѣ нужно искупить себя предъ собою и цѣлымъ обществомъ посредствомъ наказанія. Я жаждалъ наказанія какъ отрады, какъ должнаго, какъ возстановленія своей совѣсти, и началъ, что-называется, драть съ праваго и неправаго, не разбирая, что выйдетъ. Вышло то, что скоро я насчитывалъ до полутораста тысячъ капитала, а наконецъ вмѣстѣ со многими попался, по случаю ревизіи, наряженной надъ нашей губерніей. Тутъ, признаюсь, уже страхъ заступилъ мѣсто желанія наказанія; я принялъ всѣ мѣры, чтобъ оправдаться... насъ было много... это было давно... я вышелъ чистъ, сохранилъ свое доброе имя, потерялъ только капиталы, едва успѣвъ сохранить прежнія 20 тысячъ, которыя и передаю тебѣ, ибо инаго ближайшаго родственника не имѣю.
   Вотъ тебѣ, любезный племянничекъ, весь твой дядюшка. Не знаю, пребудешь ли ты въ слѣдующемъ письмѣ твоемъ, которое имѣю получить отъ тебя при желаніи мнѣ всякихъ благъ на новый годъ, съ истиннымъ ко мнѣ почтеніемъ и уваженіемъ. Впрочемъ, почему же и нѣтъ? Меня всѣ почитаютъ и уважаютъ. Да притомъ, скажи-ка откровенно, виноватъ ли я самъ во всѣхъ гнусныхъ происшествіяхъ своей жизни? Виноваты люди... охъ, люди виноваты! то виновато, что обстоятельства жизни такъ слагаются, что какъ ни родись ты со всѣми наклонностями къ добру, а все кончишь тѣмъ, что подъ конецъ юдольнаго своего странствованія о прошломъ вспоминать прійдется съ горечью и злостью! Не тѣ ли виноваты, кто выдумалъ такіе обычаи, по милости которыхъ я, не смотря на то, что рожденъ былъ съ философической головой, не вышелъ философомъ,-- по милости которыхъ еще я бывалъ больно сѣченъ въ школѣ учителемъ математики и латинской словесности, когда, будучи еще ребенкомъ, обнаруживалъ хотя и ребяческое, но часто дѣльное сужденіе о вещахъ и осмѣливался предлагать имъ часто свои замѣчанія на ихъ уроки, не принимая на слово того, чего не понималъ? Не по ихъ ли милости обреченъ я былъ дальновиднымъ и разсчетливымъ родителемъ моимъ къ практическому изученію положительныхъ законовъ и отвлеченъ отъ слѣдованія за курсомъ матери всѣхъ наукъ, къ которой я донынѣ сохранилъ живое стремленіе? Не они ли закрыли передо мною дорогу къ живому источнику, обновляющему и освѣжающему всѣ наши познанія, коего сладкозвучное журчаніе и до-сихъ-поръ раздается въ ушахъ моихъ, ибо близость его чувствую, хотя и отведенъ отъ него далеко, въ пустынѣ, подобно путнику, который, по выраженію суевѣрнаго простолюдина, обойденъ лѣшимъ? Не по ихъ ли милости, говорю, брошенъ былъ я въ глушь, куда до меня не только свѣтъ наукъ, но и слабое ихъ мерцаніе не достигало? Не они ли виновники того, что чистота души моей, врожденное благородство и теплая ко благу отечества и правды любовь, не найдя привѣта, не устояли въ душѣ моей, и, по слабости натуры своей, я отклонился отъ добра, необѣщавшаго мнѣ ничего въ жизни и открылъ сердца свое сладкорѣчивой сиренѣ мздоимства и правдоторговли? Всѣ эти сѣмена добра, которыя вложены въ мою душу источникомъ всякаго добра, всѣ мои страсти, имѣвшія началомъ своимъ тѣ же благія внушенія добра, встрѣтивъ препятствія въ своемъ раскрытіи и обнаруженіи, обратились во зло не только мнѣ-самому, не только всѣмъ близкимъ моимъ, двумъ женщинамъ, изъ которыхъ одну я любилъ и уважалъ, а другою владѣлъ,-- юношѣ, котораго одна любила, не смотря на мое тиранство, -- но и цѣлому обществу, покрывъ его срамомъ, питать и поддерживать неправаго судью и лихоимца? Отъ-чего, наконецъ, тогда, когда я былъ въ силѣ дѣйствовать, средствъ у меня не было,-- когда я могъ бы быть счастливымъ съ тою, которую любилъ, и изъ любви къ которой готовъ былъ трудиться, ни труда, ни достатка я не имѣлъ; а ныньче, съ головой, убѣленной лѣтами, съ ногой, разбитой параличомъ, съ разстроеннымъ желудкомъ и съ философической головой, которая мнѣ не даетъ покоя, обладаю я двадцатью тысячами капитала, домикомъ, укрывающимъ меня отъ вреднаго дѣйствія стихій, и садомъ, отъ котораго получаю до 70 руб. дохода въ лѣто? Для того ли, чтобъ оставить это тебѣ? все это тебѣ можетъ быть нужно теперь и послужило бы, можетъ-быть, къ исполненію различныхъ плановъ, и спасло бы тебя въ будущемъ отъ ожесточенія на себя и на другихъ, но, другъ мой, можетъ-быть, проволочу я свои безрадостные дни еще много лѣтъ, ибо не могу иначе тебѣ завѣщать свое имущество, какъ mortis causa, и когда оно прійдетъ къ тебѣ, будетъ, можетъ-быть, уже поздно. Вотъ отъ-чего есть правда въ словахъ нашего городничаго, судьи или станціоннаго смотрителя и прочихъ людей безъ философическаго направленія, о чемъ упоминалъ я въ приступѣ къ своему предмету. Спрашивается, кто же мой злодѣй, мой развратитель? и тотъ, и другой, и третій... Пораздумавъ обо всемъ этомъ прилежно, я дохожу до такого умозаключенія, что всѣ эти обычаи и случаи моей жизни обезобразили въ лицѣ моемъ вѣнецъ творенія Божія, человѣка, сорвавъ съ лучезарной природы его печать подобія Творцу своему, отъ-чего, вмѣсто стремленія къ свѣту, онъ обратился къ темному міру зла, въ огонь ярости и скорби. Благородныя страсти наши въ лучшую свою пору находятся въ вѣчномъ стремленіи, но простора и направленія къ добру имъ нѣтъ. Человѣкъ, по ихъ милости, уподобляется луку со стрѣлою: онѣ натянули лукъ, но прикрѣпили стрѣлу; каждое мгновеніе стрѣлѣ хочется сорваться и летѣть къ цѣли, тетивѣ опуститься -- нѣтъ, не тутъ-то было: распирай дугу привязанная къ луку стрѣла, натягивай тетиву, тебя не выпустятъ, еще не время. И лукъ и стрѣла и тетива силятся прійдти въ натуральное положеніе; тетиву мочитъ дождь: она сжимается, какъ-будго дѣлаетъ усиліе -- не тутъ-то было!.. Но время идетъ. Стрѣлокъ разсчелъ, что пора; развязалъ стрѣлу у лука, спускаетъ тетиву... но, о горе! тетива опустилась и мотается на какъ-будто его держитъ туго-натянутая струпа, а стрѣла не вьется, не свиститъ, не рѣжетъ воздуха и упадаетъ, лишившись подпоръ, къ ногамъ благоразумнаго стрѣлка. Такъ и наши силы: пока онѣ напряжепы, простора нѣтъ,-- выжидай. Настанетъ срокъ -- онѣ уже ослабѣли, онѣ уже не тѣ, онѣ уже стремятся не въ высь, къ солнцу, въ царство свѣта, а падутъ долу, во мракъ преисподней.
   Вотъ тебѣ, любезный племянничекъ, моя философія; какъ-то ты ее найдешь? Согласишься ли со мною, или долженъ я буду сказать: "я совершилъ много и -- ничего", какъ говоритъ Юлій-Цезарь въ одномъ разговорѣ въ царствѣ мертвыхъ... Ты, я думаю, знаешь этотъ разговоръ: въ восемьсотъ-первыхъ годахъ выходили Вѣдомости изъ Царства Мертвыхъ на нѣмецкомъ языкѣ,-- прелестнѣйшія были вѣдомости! Теперь, я думаю, издаютъ ихъ и на русскомъ; не сдѣлаешь ли для дяди-старика удовольствія -- пришли хоть одинъ нумерокъ. Правда, слѣдовало бы мнѣ, по примѣру всѣхъ писателей, которыхъ случилось мнѣ прочесть въ лѣта моей юности, попросить извиненія въ томъ, если гдѣ я ошибаюсь; но этого я съ тобою не имѣю нужды дѣлать, ибо не систему какую-нибудь предлагаю, а только прошу тебя, такъ-какъ ты живешь въ стодвухъ концахъ лука: лукъ не рванулся выпрямиться, и согнутъ, лицѣ, гдѣ занимаются всѣми науками и философіею, конечно,-- написать мнѣ, не стѣсняясь тѣмъ, что если гдѣ моя глупая голова и соврала, такъ ли разсуждаютъ ваши писатели; и если гдѣ моя философія погрѣшила, то укажи. Также не нашли ли какого-нибудь средства помочь горю, ибо, говорю тебѣ, я не одинъ, насъ много грѣшныхъ; если уже для насъ поздно и прошедшаго перемѣнить человѣкъ не можетъ, то безотрадно думать, что и невинныхъ младенцевъ, нынѣ рѣзвящихся весело и беззаботно въ ангельскомъ своемъ подобіи на колѣняхъ нѣжной матери, ожидаетъ подъ старость то же горькое сознаніе и хула людская ляжетъ на ихъ маститыя сѣдины... Опять повторяю, коли есть по этой части какія книги, то пришли ихъ ко мнѣ. Одного я боюсь: если гдѣ неясно я высказалъ мою мысль, то ты меня объ этомъ просто спроси, потому-что если и произошла какая-либо неясность, то не отъ неразумія моего или малаго прилежанія къ заданной тэмѣ. Что же принадлежитъ до самаго изложенія, то очень-хорошо вижу, что погрѣшаю въ слогѣ и не могу выдержать всего, какъ бы слѣдовало по правиламъ краснорѣчія, переходя частёхонько отъ высокаго къ подлому штилю, каковой приличествуетъ только дружескому разговору; но все сіе произошло не отъ чего инаго, какъ отъ того, что навыка къ литературному сочиненію не имѣю.
   Прощай.

Дядя твой Иванъ Чуйковъ.

А. МАЙКОВЪ

"Отечественныя Записки", No 4, 1847

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru