Лукиан
Зевс в трагическом положении

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Н. Д. Чечулина (1909).

   

ЛУКІАНЪ

ИЗБРАННЫЯ СОЧИНЕНІЯ

Перевелъ съ греческаго Н. Д. Чечулинъ

   

С. ПЕТЕРБУРГЪ
Тип. Главн. Управл. Удѣл., Моховая, 40
1909.

   

Зевсъ въ трагическомъ положеніи.

Зевсъ.-- Гера.-- Посейдонъ, -- Аполлонъ -- Двина.-- Афродита.-- Гермесъ.-- Статуя Гермеса съ аѳинскаго рынка. Момъ.-- Гераклъ.-- Колоссъ Родосскій.-- Тимоклъ.-- Дамисъ.

   Гермесъ. Что ты, о Зевсъ, размышляя, нее что-то шепчешь?
   Что ты такъ блѣденъ, съ лицомъ какъ философъ, серьезнымъ?
   Ты мнѣ откройся, приказывай мнѣ, что угодно.
   Ввѣрься ты мнѣ, ужъ я тебя, право, не выдамъ!
   Аѳина. Да, мой отецъ, Кронидъ, владыка безсмертныхъ!
   Молитъ тебя свѣтлоокая дщерь твоя Тритогенейя,
   Выскажись, душу свою облегчи, пусть знаемъ мы также,
   Что за печали грызутъ тебѣ сильно и душу и сердце,
   Что ты глубоко вздыхаешь, зачѣмъ твои блѣдны ланиты?
   Зевсъ. Можно сказать, что нѣтъ такихъ бѣдствій ужасныхъ,
   Нѣту несчастій, нѣтъ потрясающихъ душу событій,
   Бремя которыхъ теперь бы роду боговъ не грозило!..
   Аѳина. Господи! что за ужасное рѣчи начало!
   Зевсъ. О, вы! всемерзкія праха земного рожденья!
   О Прометей! Что за бѣды ты намъ приготовилъ!!
   Аѳина. Что же такое? Вѣдь ты говоришь о живущихъ?!
   Зевсъ. Молніи быстротекущей гроза, что будешь ты дѣлать!
   Гера. Перестань ты пыхтѣть! Ты думаешь, что если я не могу отвѣчать тебѣ изъ комедій да изъ былинъ, какъ вонъ они, или разыгрывать съ тобой цѣлыя сцены изъ Еврипида, такъ я не понимаю, что это у тебя за печаль?!
   Зевсъ. Не знаешь, а то заголосила бы ты!
   Гера. Знаю я, что, вправду, тебя мучитъ! Любовныя какія нибудь шашни! Да ужъ по привычкѣ не жалуюсь, часто я отъ тебя эту обиду терпѣла!.. Вѣстимо, опять нашелъ Данаю какую нибудь, или Семелу, или Европу,-- ну и бѣсишься отъ любви да придумываешь, какъ бы, обернувшись въ быка, сатира, или въ золото, пробраться сквозь крышу въ объятія любезной. Всѣ эти вздохи слезы, блѣдность но чего другого это знаки, какъ влюбленности.
   Зевсъ. Ахъ матушка! Ты думаешь, что все еще у меня мысли о любви и о другихъ такихъ же пустякахъ?!
   Гера. Да что же другое, если неэто, такъ разстроило тебя, Зевса?!
   Зевсъ. Въ отчаянномъ положеніи, Гера, дѣло боговъ, и на волоскѣ, какъ говорится, виситъ: пользоваться ли намъ еще почетомъ и получать ли на землѣ дары, или о насъ совсѣмъ позабыть и почитаться намъ за ничто.
   Гера. Такъ, стало, Земля опять родила какихъ нибудь Гигантовъ, или Титаны разбили свои оковы, вырвались изъ подъ стражи и опять подняли противъ насъ оружіе?!
   Зевсъ. Ну-у! съ этой стороны дѣло боговъ въ безопасности.
   Гера. Что же другое можетъ быть страшно? Не понимаю я, что же, если не нѣчто подобное, такъ преогорчило тебя, что ты не Зевсомъ кажешься, а дрожишь, какъ оси новъ листъ.
   Зевсъ. Вотъ что, Гера: вчера стоикъ Тимоклъ и эпикуреецъ Дамисъ -- не знаю ужъ, съ чего начавъ рѣчь -- спорили о промыслѣ въ присутствіи множества почтенныхъ и извѣстныхъ людей это то меня и огорчило ужасно,-- и Дамисъ говорилъ, что боговъ нѣтъ, что они не блюдутъ и не устраиваютъ ничего въ мірѣ, а почтенный Тимоклъ старался стоять за насъ. Потомъ подвалила толпа и споръ ничѣмъ не рѣшился. И вотъ они сошлись сегодня обсудить до конца, и вонъ сколько собралось послушать, кто побѣдитъ и чья правда. Видите, какова опасность, въ какомъ трудномъ положеніи натпе дѣло: оно зависитъ отъ удачи одного человѣка. И вотъ, одно изъ двухъ: или мы останемся въ презрѣніи, если признаютъ, что мы только одни слова, или будемъ почитаться по прежнему, если переспоритъ Тимоклъ.
   Гера. Это, взаправду, страшно, и не попусту ты, Зевсъ, говорилъ все по трагедіямъ...
   Зевсъ. А ты вздумала, что въ такой серьезный моментъ я стану думать о какой нибудь Данаѣ или Антіопѣ! По что же намъ, Гермесъ, Гера и Аѳина, дѣлать, а? Подумайте-ка и вы хоть малость.
   Герм. По моему, надо обсудить дѣло по обычаю всѣмъ вмѣстѣ, созвавъ собраніе.
   Гера. И по моему тоже,
   Аѳина. А по моему, батюшка, напротивъ. не надо смущать небо, не надо показывать, что ты этимъ встревоженъ, а прямо сдѣлать такъ, чтобы Тимоклъ переспорилъ и чтобы Дамисъ ушелъ изъ собранія осмѣяннымъ.
   Герм. Но, Зевсъ, вѣдь это же не останется въ секретѣ: споръ философовъ шелъ явно, и покажется, что ты ужъ слишкомъ много на себя берешь, если не сообщить всѣмъ о такомъ важномъ вопросѣ.
   Зевсъ. Ну. такъ скликай, и чтобы собрались всѣ; ты правду сказалъ.
   Герм. Эй! боги! сходитесь на совѣтъ! Не мѣшкайте! Идите, всѣ собирайтесь! Совѣтовать будемъ не о пустякѣ!
   Зевсъ. Что ты, Гермесъ, такъ сухо, грубо, прозаически сзываешь и на такое то важное совѣщаніе!
   Герм. А какъ же по твоему надо, Зевсъ?
   Зевсъ. Какъ по моему? А надо, я думаю, приглашеніе сдѣлать въ стихахъ, поэтически, погромче, чтобы побольше пришло.
   Герм. Да, Зевсъ; только вѣдь это дѣло поэтовъ да пѣвцовъ, а я плохой поэтъ, такъ что испорчу все приглашеніе -- либо въ размѣрѣ ошибусь, либо стопу пропущу, и станутъ смѣяться моей рѣчи. Я видалъ, какъ Аполлонъ посмѣивается надъ иными отвѣтами оракуловъ, хотя въ оракулахъ все позволительно и слушающимъ не до того, чтобы провѣрять стихи.
   Зевсъ. Такъ ты вставь въ приглашеніе побольше гомеровскаго. Гермесъ, какъ онъ насъ созывали. Ты помнишь же, вѣроятно...
   Герм. Не такъ, чтобы очень ужъ ясно и точно, но попробую.
   Къ Зевсу въ чертоги сбирайтеся боги всѣ и богини,
   Такъ-же и нимфы, и рѣки -- кромѣ одного Океана,--
   Всѣ собирайтесь, кто только когда вкушалъ гекатомбы,
   Всѣ, кто только сидитъ надъ какими-нибудь алтарями!
   Зевсъ. Ладно, Гермесъ; отлично у тебя вышло, вонъ ужъ и собираются. Ты ихъ принимай и разсаживай, всякаго по достоинству, по матеріалу и по работѣ: впередъ золотыхъ, затѣмъ серебряныхъ, за ними изъ слоновой кости, потомъ бронзовыхъ и мраморныхъ; изъ этихъ послѣднихъ впередъ надо ставить Фидіевыхъ, или работы Алкамена, Мирона и Евфранора и тому подобныхъ художниковъ, а разная тамъ дрянь, безобразные, пустъ такъ, гдѣ нибудь подальше въ молчаніи постоятъ на совѣтѣ, лишь бы въ собраніи побольше народу было...
   Герм. Слушаю. Разсажу ихъ какъ слѣдуетъ. Но вотъ что не худо бы мнѣ знать: если кто нибудь изъ нихъ золотой и массою своею стоитъ много талантовъ, а по работѣ плохъ, безобразенъ и нелѣпаго вида, садить ли его выше бронзовыхъ работы Мирона и Поликлета, или мраморныхъ работы Фидія и Алкамена, или должно отдать предпочтеніе работѣ?
   Зевсъ, Да, слѣдуетъ такъ, но золото все таки нужно предпочитать...
   Герм. А, значитъ по стоимости и по пышности надо разсадить, а не по божественному достоинству. Ну, такъ идите впередъ вы, золотые!.. Ой, Зевсъ: кажется, что впередъ то сядутъ одни чужіе боги, потому что греческіе, видишь, какіе они: изящные, красивые, превосходно сдѣланные, но только все бронзовые или мраморные, или ужъ самое большее изъ слоновой кости, кой гдѣ только тронутые позолотой, такъ, въ видѣ подкраски и чтобъ немножечко блестѣло, внутри то они деревянные и въ нихъ цѣлыя тысячи мухъ: а вонъ эта Бендисъ, или вонъ тотъ Анубисъ, а за ними вонъ Аттисъ, Митра, Менъ, эти сплошь изъ чистаго золота, тяжелые и дѣйствительно драгоцѣнные.

*

   Посейдонъ. Это, Гермесъ, справедливо, что тотъ псоголовый египтянинъ сидитъ выше меня, Посейдона?
   Герм. Да вѣдь тебя, потрясатель земли, Лизиппъ сдѣлалъ изъ бронзы, дешевенькимъ, такъ какъ у коринѳянъ тогда золота не было, а этотъ очень цѣненъ, онъ весь литой. Такъ ужъ приходится потерпѣть, что тебя и поотодвинутъ и что выше чѣмъ ты будетъ цѣниться тотъ, у кого этакій золотой носъ!
   Афродита. Тогда, Гермесъ, возьми меня и посади гдѣ нибудь впереди. Я золотая.
   Герм. Нѣтъ, Афродита, -- по крайней мѣрѣ, сколько я вижу, если я не ослѣпъ: ты изъ бѣлаго мрамора, кажется пентелійскаго, обращеннаго въ Афродиту Праксителемъ; такъ ты и отдана была въ Книдъ.
   Афр. Я приведу тебѣ очень достовѣрнаго свидѣтеля, Гомера: онъ постоянно называетъ меня "золотой " Афродитой.
   Герм. Ну, такъ вѣдь онъ и Аполлона называлъ "многозлатымъ, богатымъ", а вишь, и онъ теперь сидитъ гдѣ то въ третьемъ ряду, послѣ того какъ разбойники стащили у него вѣнки, а разные вертуны отобрали у него лиру, такъ что, ужъ будь добра, сядь и ты подальше.
   Колоссъ Родосскій. А со мной кто посмѣетъ спорить, когда я солнце -- и такой величины!! Вѣдь если бы родосцы не рѣшили сдѣлать меня непремѣнно колоссальныхъ размѣровъ, такъ на мою цѣну можно было бы сдѣлать 16 золотыхъ боговъ; полагаю, меня такъ и цѣнить надо! Да при такой-то величинѣ у меня и работа отличнѣйшая!...
   Герм. Что тутъ дѣлать, Зевсъ? Положительно я не могу рѣшить! Если смотрѣть на матеріалъ -- онъ бронзовый: если же посмотрѣть, чего онъ стоитъ -- его надо посадить впереди перваго ряда...
   Зевсъ. Ахъ, да зачѣмъ было и приходить сюда этому... Смѣется надъ малымъ ростомъ остальныхъ, и всю эстраду завалилъ... Э-э-э... Вотъ что, великій родосецъ! Если и надо цѣнить тебя выше, чѣмъ золотыхъ, то гдѣ ты тутъ сядешь, если только не заставить всѣхъ стоять? Одинъ ты будешь сидѣть, и то цѣлый Пниксъ займешь еврею одною половиною. Лучше ужъ ты постой, наклонившись...
   Герм. Погляди-ка еще, чего тутъ дѣлать станешь? Вонъ двое: оба бронзовые, оба одной работы Лизиппа, одинаковой величины, оба одинаково почитаются по рожденію, какъ дѣти Зевса,-- Діонисъ и Гераклъ. Кому изъ нихъ сидѣть выше? Видишь, они спорятся...
   Зевсъ. Ахъ, Гермесъ, мы теряемъ время, а давно бы ужъ пора намъ открыть засѣданіе... Ну, пусть теперь сядутъ вперемѣшку, гдѣ кто хочетъ, а. потомъ мы обсудимъ это, и я тогда посмотрю, какой установить для нихъ порядокъ...
   Герм. Святители, какъ они шумятъ! И орутъ, какъ всегда... подавай! подавай! Гдѣ нектаръ? гдѣ нектаръ? амброзіи не хватило! А гдѣ гекатомбы? Общихъ жертвоприношеній!...
   Зевсъ. Скажи ты имъ, Гермесъ, чтобы они замолчали... Пусть-ка бросятъ они эти пустяки и узнаютъ, зачѣмъ они собраны.
   Герм. Да вѣдь не всѣ понимаютъ, Зевсъ, по гречески, а я не полиглоттъ, чтобы говорить и по скиѳски, и по персидски, и по еракійски, и по кельтски, такъ что, я думаю, просто подать знакъ рукой, чтобы они замолчали...
   Зевсъ. Ну, ладно.
   Герм. Ну, вотъ, они стали безгласны, что твои софисты, такъ что пора и говорить... Видишь, они глядятъ на тебя, ожидая, что ты скажешь.
   Зевсъ. Э-э-э... Послушай, Гермесъ, что со мной; тебѣ то я, какъ сыну, могу это сказать... Ты, вѣдь, знаешь, какъ я всегда говорилъ на собраніяхъ смѣло и рѣшительно...
   Герм. Знаю, я всегда трепеталъ, слушая твои рѣчи, а особливо, когда ты грозилъ, спустивъ золотую цѣпь, поднять изъ глубины море и землю со всѣми богами...
   Зевсъ. Да... А теперь, сынокъ,-- не знаю ужъ, отъ важности ли вопроса, или отъ многолюдства собранія, собраніе, какъ видишь, очень многочисленно -- но растерялся я, не соберусь съ мыслями, прилипъ языкъ у меня къ гортани, а что всего нелѣпѣе -- я позабылъ начало рѣчи, которую приготовилъ и которое мнѣ казалось всего подходящѣе для нихъ...
   Герм. Ты, Зевсъ, все испортилъ... А они ужъ обратили вниманіе, что ты молчишь, и ожидаютъ услышать что-то очень непріятное, если ты медлишь...
   Зевсъ, Какъ ты думаешь, Гермесъ: что, если я обращусь къ нимъ съ гомеровскимъ обращеніемъ?
   Герм. Съ какимъ это?
   Зевсъ. Слушайте слово мое вы, боги, и вы всѣ, богини!"
   Герм. Нѣтъ, брось! Довольно, что ты давеча намъ продекламировалъ! Знаешь что: оставь ты стихотворную напыщенность, а возьми какую-нибудь изъ демосоѳновыхъ рѣчей противъ Филиппа, измѣнивъ кое-что. такъ теперь дѣлаютъ очень многіе ораторы!
   Зевсъ. Дѣло! Для тоги, кто затрудняется, самое подходящее такія реторическія заимствованія и такая поддержка!
   Герм. Ну, начинай же!...
   Зевсъ. Я увѣренъ, господа боги, что вы дорого бы дали, чтобы вамъ стало вполнѣ яснымъ то дѣло, рѣшить которое вы собрались нынче. Въ виду этого вамъ надлежитъ внимательно выслушать мою рѣчь. Вѣдь настоящій случай, боги, таковъ, что чуть голосомъ но вопіетъ, что его надо особенно обсудить сравнительно со всѣми другими. Мы же относимся къ нему со страннымъ пренебреженіемъ. И вотъ я хочу (ну, теперь я буду говорить ужъ не по Демосоѳну)... и вотъ я хочу разсказать вамъ обстоятельно, чѣмъ встревоженный, я созвалъ собраніе.
   Вчера, какъ вы знаете, мы, по приглашенію судохозяина Мнеситея, были въ гостяхъ въ Пиреѣ, гдѣ этотъ Мнеситей приносилъ жертву въ благодарность за то, что корабль его около Каферея спасся отъ большой опасности. Послѣ возліянія вы всѣ разошлись кто куда, какъ каждому вздумалось, а я -- было еще не поздно -- пошелъ въ городъ прогуляться вечеркомъ но Керамику, размышляя все время о скаредности Мнеситея, который на угощеніе шестнадцати боговъ принесъ въ жертву одного пѣтуха, да и то совсѣмъ стараго и хриплаго, да четыре кусочка ладону, совершенно заплеснѣвшаго. такъ что онъ сейчасъ же и гасъ на угольяхъ и дыму отъ него не удавалось понюхать ни кончикомъ носа -- и это послѣ того, какъ онъ обѣщалъ цѣлыя гекатомбы, когда корабль былъ уже межъ камнями и его несло на скалу... Ну-съ, такъ вотъ, думая объ этомъ, вхожу я въ галлерею картинъ и вижу, что стоитъ великое множество народу, одни подъ портикомъ, другіе подъ открытымъ небомъ, а еще какіе-то. сидя на стульяхъ, громко и горячо спорятъ. Посмотрѣвъ въ чемъ дѣло и узнавъ, что спорщики эти -- философы, я вздумалъ послушать, что они говорятъ. Дождался я тучи, завернулся въ нее и обратился въ подобіе ихъ, и бороду отпустилъ, и сталъ совсѣмъ похожимъ на философа. Порастолкавши кой-кого локтями, я вошелъ, сохраняя incognito, и нахожу: эпикурейца, проклятаго Дамиса и стоика Тимокла, почтеннѣйшаго человѣка, спорящихъ съ великимъ азартомъ. Тимоклъ просто вспотѣлъ и голосъ у него осипъ отъ крика, а Дамисъ, язвительно поддразнивая, еще болѣе горячилъ его. Рѣчь же у нихъ шла о насъ. Мерзавецъ Дамисъ говорилъ, что мы не промышляемъ о людяхъ, не бдимъ надъ тѣмъ, что у нихъ совершается: говорилъ даже, что насъ вовсе и нѣтъ,-- таковъ былъ смыслъ его рѣчи. И находились такіе, которые одобряли его. Тимоклъ же держалъ нашу сторону и спорилъ съ нимъ, возражалъ и всячески стоялъ за насъ, восхваляя нашъ промыслъ; доказывалъ, что мы всё въ мірѣ руководимъ и устраиваемъ въ надлежащемъ порядкѣ. Были такіе, что и его одобряли, только онъ уже утомился и говорилъ съ трудомъ, и больше соглашались съ Дамисомъ. Тогда я, видя опасность, велѣлъ Ночи спуститься и прекратить бесѣду. И всѣ разошлись, отложивъ обсужденіе на слѣдующій день, и я, уходя въ большой толпѣ, слышалъ среди идущихъ похвалы Дамису и почти полное согласіе съ нимъ. По были и такіе, которые не находили возможнымъ выбрать то или другое мнѣніе, а рѣшали ждать, что скажетъ завтра Тимоклъ.
   Вотъ это то и есть то дѣло, по которому я васъ пригласилъ, господа боги. Не пустяшное оно, если вы обратите вниманіе, что вся намъ честь, слава и выгода -- люди, и если они придутъ къ убѣжденію, что насъ вовсе нѣтъ, или что мы, хоть и существуемъ, да о нихъ совсѣмъ не думаемъ, быть намъ отъ земли безъ жертвъ, безъ приношеніи, безъ почета, и будемъ мы сидѣть на небѣ безо всего, впроголодь, лишившись празднествъ, торжествъ, состязаній, жертвъ, служеній и приношеній. Вотъ я и говорю, что теперь надо намъ всѣмъ подумать: гдѣ намъ спасеніе, какъ бы Тимоклъ побѣдилъ и признанъ былъ говорящимъ правду, а Дамисъ былъ бы осмѣянъ слушателями. А я что-то не совсѣмъ увѣренъ, что Тимоклъ побѣдитъ, если ему не будетъ помощи отъ насъ.-- Ну, Гермесъ, подавай какъ слѣдуетъ знакъ, чтобы встали желающіе подать совѣтъ.
   Герм. Господа! Молчаніе! Не шумите! Кто хочетъ говорить изъ имѣющихъ право голоса совершеннолѣтнихъ боговъ?!... Что же это? Никто не встаетъ... Всѣ молчатъ, пораженные важностью предложеннаго вопроса...
   Момъ. Ну, будьте вы всѣ тише воды, ниже травы, а я, Зевсъ, имѣю много сказать, если только мнѣ будетъ позволено говорить.
   Зевъ. Говори, Момъ, совершенно свободно. Ты, навѣрно, скажешь что-нибудь дѣльное.
   Момъ. Ну-съ, послушайте же боги, что, какъ говорится, наболѣло у меня на сердцѣ. Я давно предвидѣлъ, что дѣла наши прядутъ въ такое безотрадное положеніе я что народится множество такихъ умниковъ, которые отъ насъ же самихъ заимствуютъ основаніе для своей дерзости. И, говоря по правдѣ, не на Эпикура надо намъ сердиться, не научениковъ его и послѣдователей, если они такъ говорятъ о насъ. Да и что же о насъ думать, когда всѣ видятъ, что на землѣ такіе безпорядки, что на честныхъ людей никто не обращаетъ никакого вниманія, что они гибнутъ въ бѣдности, болѣзняхъ, въ рабствѣ, а что самые негодные и скверные люди почитаются, богатѣютъ, повелѣваютъ несравненно достойнѣйшими, что святотатцы не несутъ наказаній и остаются неоткрытыми, а что иногда люди, ни въ чемъ не повинные, подвергаются наказаніямъ и даже жестокимъ казнями. Совершенно естественно, если, видя все это, люди рѣшаютъ, что насъ вовсе и нѣтъ, а особенно, когда они слышатъ, что оракулъ говоритъ: "Крезъ, черезъ Гали съ рѣку перейдя, великое царство разрушитъ", а не сказано: свое или вражеское; или, еще: "О Саламинъ священный, ты чада женщинъ погубишь" -- хотя, вѣдь, кажется, и персы и греки одинаково чада женщинъ. Или еще, когда они слышатъ отъ рапсодовъ, что мы и любимъ, и раны получаемъ, и связываютъ насъ иногда: что мы и служимъ, и ссоримся, и имѣемъ тысячи дѣлъ, и что при всемъ этомъ мы, дескать, и блаженны и невредимы,-- что же имъ остается, какъ не смѣяться и не ставить все, насъ касающееся, ни во что?! И намъ негодовать, что иные люди, не совсѣмъ глупые, все это изобличаютъ и отвергаютъ нашъ промыслъ?! Да мы должны радоваться, что еще хоть нѣкоторые приносятъ намъ жертвы, когда вины наши такъ велики! Да скажи ты мнѣ, Зевсъ,-- здѣсь вѣдь мы одни, на нашемъ совѣтѣ нѣтъ никого изъ людей, кромѣ Геракла, Діониса, Ганимеда и Асклепія, которые уже приняты въ нашу общину,-- скажи ты мнѣ по совѣсти. ты подумалъ когда-нибудь хоть настолько разобрать, кто изъ людей хорошій и кто худой? Не станешь ты этого утверждать! И если бы Тезей, проходя изъ Трезены въ Аѳины, между прочимъ не убилъ нѣсколькихъ злодѣевъ, ты -- насколько это зависѣло отъ тебя и отъ твоего промысла -- ты бы пальцемъ не пошевелилъ, чтобы помѣшать Скирону, Питіокамиту, Керкіону и остальнымъ жить себѣ грабежомъ ни большимъ дорогамъ. И если бы Эврисѳей, человѣкъ почтенный и умный, не позаботился бы изъ человѣколюбія о своей землѣ и не послалъ бы вить этого своего раба, мужика дюжаго и трудолюбиваго, на разныя работы,-- тебѣ, Зевсъ, и горюшка мало было бы и не думалъ бы ты ни о гидрѣ, ни о стимфалійскихъ птицахъ, ни о ѳракійскихъ коняхъ, ни о пьянствѣ и буянстнѣ кентавровъ. И если говорить правда, всѣ мы только сидимъ здѣсь, поджидая, не принесетъ ли кто жертвы, не покуритъ ли передъ нами ладона, а все остальное идетъ само собой какъ придется, вперемѣшку. И терпимъ по заслугамъ и еще будемъ терпѣть въ скорости, какъ только люди поймутъ, что нѣтъ имъ никакой пользы отъ жертвоприношеній и устроенія намъ празднествъ. Вотъ скоро ты и увидишь, что Эпикуры. Митродоры, Дамисы насъ осмѣиваютъ, а наши защитники -- разбиты и загнаны. И придется вамъ все это терпѣть и допускать, сами вы до итого довели. А Мому не велика бѣда, что онъ останется не въ почетѣ -- онъ не былъ никогда въ числѣ почитаемыхъ и раньше, когда вы были еще въ полномъ благополучіи и только и дѣлали, что угощались жертвами.
   Зевсъ. Ну, боги, оставимъ его съ его воркотней. Онъ всегда былъ желченъ и рѣзокъ. Еще Демосѳенъ отлично сказалъ: обвинять, бранить, порицать -- дѣло легкое и всякому желающему доступное, а вотъ посовѣтовать, какъ поправить дѣло, для этого, по истинѣ, нуженъ мудрый совѣтникъ. И я увѣренъ, что вы всѣ остальные это и сдѣлаете, хотя этотъ и будетъ молчать.
   Посейдонъ. Я, собственно, какъ вы знаете, человѣка. подводный, и у себя, въ глубинѣ морской, свое дѣло дѣлаю, спасаю по мѣрѣ возможности, плавающихъ, перевожу ихъ корабли и унимаю вѣтры. А теперь -- вѣдь и меня это дѣло касается,-- я полагаю, что надо, прежде чѣмъ дойдетъ до этого спора, извести этого Дамиса молніей тамъ, или инымъ какимъ способомъ, чтобы не одержалъ онъ верху въ спорѣ -- ты вѣдь говоришь, Зевсъ, что похоже, будто онъ убѣдитъ. Этимъ мы въ то же время и людямъ покажемъ, какъ наказываемъ мы тѣхъ, кто противъ насъ подымается,
   Зевсъ. Шутишь ты. Посейдонъ или въ самомъ дѣлѣ позабылъ, что не въ нашей власти такія дѣла, а что Судьба рѣшаетъ заранѣе, кому быть убитымъ молніей, кому погибнуть отъ меча, кому умереть отъ горячки или чахотки. Если бы отъ меня зависѣло, да неужели же ты думаешь, что я не хватилъ бы молніей, а позволилъ бы еще недавно уйти ворамъ изъ Нисы, когда они стянули у меня двѣ кудри, каждая но шести минъ?! А ты самъ потерпѣлъ бы, чтобы у тебя въ Геростѣ какой то рыбакъ ореецъ унесъ трезубецъ?! Да кромѣ того такъ мы покажемъ, что треножимся, огорчены всѣмъ этимъ дѣломъ, боимся, дескать, доказательствъ Дамиса. потому его и погубили, не допуская до диспута съ Тимокломъ. И тогда всѣ рѣшатъ, что мы побѣдили случайно.
   Пос. А я такъ думалъ бы, что это кратчайшій путь къ побѣдѣ.
   Зевсъ. Да совсѣмъ это плохая выдумка. Посейдонъ, совсѣмъ неспособная -- погубить врага заранѣе: тогда онъ умеръ не побѣжденнымъ, его доказательства остались неразбиты, не опровергнуты...
   Пос. Ну, придумывайте что нибудь другое, если мое, по вашему, не подходить.
   Аполлонъ. Если можно говорить намъ, еще молодымъ. безусымъ, можетъ быть, я бы и сказали нѣчто не лишнее для рѣшенія вопроса...
   Момъ. Вопросъ, Аполлонъ, такъ важенъ, что тутъ ужъ надо говорить не по возрасту, всѣмъ одинаково принадлежитъ теперь право голоса. Вотъ было бы прекрасно, кабы мы, находясь въ крайней опасности, занялись мелочными формальностями! Ты же имѣешь и всѣ права говорить: давнымъ давно ужъ ты вышелъ изъ недорослей, по всѣмъ правиламъ записанъ въ числѣ двѣнадцати. чуть чуть что въ совѣтѣ Кроноса не участвовалъ. Не мальчишествуй, пожалуйста, говори прямо, что думаешь, не стѣсняясь, что. дескать, не на законномъ основаніи ты ораторствуешь.-- это ты-то, у котораго такой почтенный, бородатый сынъ, какъ Асклепій! Наконецъ, теперь особенно прилично тебѣ показать свою мудрость, если ты не даромъ сидишь на Геликонѣ, разсуждая съ Музами.
   Апол. Не тебѣ это, Момъ, разрѣшать, а Зевсу. Коли онъ велитъ, я скажу нѣчто не пустое, а достойное моей дѣятельности на Геликонѣ.
   Зевсъ. Говори сынъ мой. я разрѣшаю.
   Апол. Тимоклъ этотъ человѣкъ хорошій и почтенный. Онъ отлично знакомъ съ ученіемъ стоиковъ, читаетъ лекціи по философіи многимъ молодымъ людямъ и получаетъ за это изрядныя денежки. Онъ говоритъ очень убѣдительно, когда говоритъ только съ учениками. Но въ большихъ собраніяхъ онъ ужасно конфузится, и голосъ у него слабъ, и слова онъ путаетъ, такъ что въ собраніяхъ онъ всегда вызываетъ смѣхъ: онъ не можетъ тогда говорить плавно, а волнуется и заикается, особенно, когда старается быть краснорѣчивымъ. Въ частномъ разговорѣ онъ остроуменъ и находчивъ, какъ говорятъ люди, наилучше знакомые со стой ческою философіею, по излагая свою мысль и развивая ее, онъ самъ все и запутываетъ, ослабляетъ свои доказательства и не выясняетъ то, что хочетъ доказать: говоритъ словно загадками, уподобленіями и отвѣчаетъ на поставленные вопросы еще далеко не выяснивъ ихъ, такъ что слушатели не убѣждаются имъ, а насмѣхаются надъ нимъ. Я думаю, что надо непремѣнно говорить ясно и особенное вниманіе обращать на то, чтобы слушатели понимали рѣчь...
   Момъ. Вотъ это ты отлично сказалъ, Аполлонъ, выхваляя говорящихъ ясно, хотя въ своихъ оракулахъ ты не очень то придерживаешься этого правила: тамъ ты двусмысленъ и загадоченъ, большею частью говоришь осторожно, и вашимъ и нашимъ, такъ что слушающимъ нужно другую Пинію, для объясненія оракуловъ. Въ настоящемъ то случаѣ ты что-же совѣтуешь? Какое же средство исправить неспособность Тимокла къ ясному изложенію?
   Апол. Вотъ, Момъ, если бы мы могли дать ему въ затрудненіи какого нибудь совѣтника, который бы хорошенько излагалъ то, что этотъ придумаетъ въ возраженіе...
   Момъ. Вотъ разсуждаетъ то совсѣмъ какъ мальчишка! Дядьку ему какого то нужно?! На диспутъ философовъ посылать какого то совѣтчика, который будетъ разжевывать слушателямъ то, что Тимоклъ. будетъ молоть!! Дамисъ будетъ говорить самолично, а нашъ долженъ будетъ своему подставному на ухо шептать, что надо, а этотъ будетъ ораторствовать, а что услышать отъ противника, самъ къ тому будетъ безучастнымъ! Не потѣха ли это всѣмъ выйдетъ?! А мы вотъ что посмотримъ: ты, умникъ нашъ, ты вѣдь говоришь, что ты прорицатель и денегъ за это получаешь немало,-- тебѣ когда то золото кусками приносили: что бы тебѣ явить намъ въ эту нужную минуту свое искусство! Предскажи, кто побѣдить! Ты вѣдь, какъ прорицатель, конечно, знаешь результатъ.
   Апол. Какъ же это сдѣлать, Момъ! Здѣсь нѣтъ ни треножника, ни ѳиміама, ни пророческаго источника Кастальскаго...
   Момъ. Вишь! Чуть его прижмутъ, онъ и увертывается!
   Зевсъ. А ты все-таки предскажи, сынъ мой, чтобы не давать этому каверзнику клеветать на тебя и издѣваться, будто все твое искусство зависитъ отъ треножника, источника, куреній, а какъ только итоги нѣтъ, такъ и все искусство твое тю-тю...
   Апол. Лучше бы, батюшка, сдѣлать это въ Дельфахъ, или въ Колофонѣ, гдѣ все, что нужно, какъ слѣдуетъ. Впрочемъ, попробую предсказать, чья возметъ, и такъ, безъ всего, безъ приготовленій, извините только, если стихи будутъ не очень хороши.
   Момъ. Ничего, говори только, Аполлонъ, ясно, а не разводи такъ, что нужно еще толкованій. Теперь, вѣдь, не кусочекъ баранины получать тебѣ или не черепашку, какъ въ Лидіи, самъ знаешь, какое дѣло!
   Зевсъ. Ну, что же, говори, сынокъ! А какъ все это страшно предъ прорицаніемъ! Лицо блѣдное, взглядъ блуждаетъ, волосы дыбомъ, какія то судороги, все такъ вдохновенно, страшно, мистично...
   Апол. Дивный внемлите оракулъ вѣщателя Феба,
   Чѣмъ разрѣшится ужаснѣйшій споръ межъ мужами
   Громкоголосыми, съ множествомъ словъ изощренныхъ!
   Сѣмо-овамо мнѣ слышится шумъ ужасающій,
   Будто какъ буря громовая по лѣсу мчится...
   Только сверчка изловилъ орелъ острокогтый,
   Громко вороны закаркали, дождь навлекая...
   Мулъ побѣдилъ, оселъ своихъ чадъ созываетъ!
   Зевсъ. Что ты тамъ прыскаешь со смѣху, Момъ!! Ничего тутъ смѣшного нѣтъ! Перестань, чертъ тебя дери! Лопается со смѣху!
   Момъ. Да какъ не смѣяться при такомъ ясномъ и понятномъ прорицаніи!
   Зевсъ. Ну такъ ты намъ и разъясни, что это и что онъ сказалъ.
   Момъ. Очень, очень ясно, такъ что мы обойдемся безъ Ѳемистокла! Прорицаніе говоритъ совершенно прямо, что онъ шарлатанъ, а мы, попросту, совершенные ослы и вороны, если ему вѣримъ, а мозги у насъ воробьиные...
   Гераклъ. А я, батюшка, хоть и пришлецъ здѣсь, позволю себѣ все таки сказать, что надо, просто, какъ только они сойдутся и заспорятъ, пока Тимоклъ будетъ одерживать верхъ, оставить идти этому спору, а чуть что иначе, я тряхну ихъ портикъ и задавлю Дамиса, чтобы онъ, проклятый, насъ не ругалъ..
   Зевсъ. Ахъ, Гераклъ, Гераклъ! Дико ты судишь и какъ сущій неотесъ! Столько народу погубить изъ за одного пакостника да еще и этотъ портикъ, память Мараѳона. Мильтіада, Кинегира! Да кромѣ того, если падетъ этотъ портикъ, какъ ораторы будутъ витійствовать, лишившись самаго необходимаго для произнесенія своихъ рѣчей. Наконецъ, пока ты жилъ на землѣ, чего добраго ты бы и смогъ выкинуть такую штуку. Но съ тѣхъ поръ какъ ты сталъ богомъ, ты вѣдь, я думаю, долженъ бы знать, что только Парки могутъ сдѣлать что-нибудь подобное, а мы безсильны...
   Геракль. Такъ когда я убивалъ льва и гидру, это Парки за меня дѣлали?
   Зевсъ. Конечно.
   Гер. И теперь, если кто станетъ меня ругать, или ограбитъ мой храмъ, или разобьетъ мою статую, если Паркамъ не будетъ угодно, мнѣ съ тѣмъ ничего не подѣлать?
   Зевсъ. Ничего.
   Гер. Ну, такъ позволь тебѣ сказать откровенно, Я, какъ говорится въ комедіи, человѣкъ простой, я лодку лодкой и называю... Если таково наше положеніе, такъ Богъ съ вами, съ вашими почестями, поклоненіями, съ кровью жертвенныхъ животныхъ! Я ухожу въ адъ, тамъ меня, безо всего, съ однимъ моимъ лукомъ будутъ бояться хоть души убитыхъ мною чудовищъ...
   Зевсъ. Ну и прекрасно, и проваливай! И сору изъ избы выноситься не будетъ! Ты словно Дамисовы рѣчи говоришь... Но кто это тамъ такъ бѣжитъ: бронзовый, отлично сдѣланный, изящный, съ высоко подвязанными волосами?.. Ахъ. да это ты. Гермесъ, съ площади отъ Портика! Весь онѣ въ гипсѣ, вѣчно его копируютъ! Что это ты, братецъ. такъ бѣжишь? Какія новости съ земли?

*

   Статуя Гермеса. Очень важныя, требующія немедленныхъ мѣръ,
   Зевсъ. Ну, говори, что такое тамъ еще...
   Статуя Гермеса. Въ отличномъ панцырѣ, работы дивной,
   На мѣдное копье опершися,
   Я, какъ живой, изъ мѣди вылитый,
   Стою себѣ давно и а площади.
   Вдругъ вижу я: валитъ толпа,
   Въ ней два, отъ крика хриплые,
   Ожесточенно спорятся.
   Одинъ Дамисъ...
   Зевсъ. Пожалуйста безъ стиховъ, милѣйшій. Я знаю, про что ты говоришь... Что же? Давно ужъ у нихъ начался споръ?
   Статуя Гермеса. Нѣтъ. У нихъ пока еще перестрѣлка, они еще задираютъ другъ друга, перекидываясь ругательствами.
   Зевсъ. Ну, такъ чего же намъ, боги, лучше? Послушаемъ ихъ тайкомъ! Ну-ка пусть Часы отодвинутъ запоры, разгонятъ облака и откроютъ двери неба... Святители! Сколько ихъ набралось послушать! Тимоклъ то нашъ что то не очень мнѣ нравится: робѣетъ, смущается... Не устоять ему противъ Дамиса, сгубитъ онъ все сегодня! Сколько будетъ можно, помолимся за него сами себѣ втихомолку, чтобы Дамисъ не замѣтилъ...

*

   Тимоклъ. Такъ какъ же ты говоришь, безбожникъ Дамисъ: боговъ нѣть и они не промышляютъ о людяхъ.
   Дамисъ. Нѣть, сначала скажи ты, изъ чего ты узналъ, что они есть.
   Тим. Нѣтъ, нѣтъ, сначала ты, проклятый, отвѣть!
   Дам. Нѣтъ, нѣтъ! Ты!
   Зевсъ. Пока нашъ говорить лучше и громче. Такъ его, такъ его, Тимоклъ! Осыпай его ругательствами! Въ этомъ твоя сила; и во всемъ остальномъ ты покажешься сильнымъ, коли зажмешь ему ротъ.
   Тим. Клянусь Аѳиной, первымъ я не буду доказывать!
   Дам. Ну, такъ спрашивай. Тимоклъ. Твоя взяла въ этомъ. Согласенъ. Только, пожалуйста, безъ руготни.
   Тим. Ну, ладно. Скажи ты мнѣ, несчастный: ты думаешь, что боги не промышляютъ?
   Дам. Ничуть.
   Тим. Какъ же? Обо всемъ никто не печется?
   Дам. Разумѣется.
   Тим. И никакой богъ не заботится объ общей гармоніи?
   Дам. Hr заботится.
   Тим. И все совершается такъ-себѣ, безсмысленною силой?
   Дам. Да.
   Тим. Ужели же вы, господа, слыша это, утерпите и не побьете каменьями этого разбойника?!
   Дам. Зачѣмъ ты, Тимоклъ, возбуждаешь противъ меня другихъ? Да и кто ты, что стараешься за боговъ? Они, вѣдь, вотъ не сердятся и ничего не сдѣлали мнѣ, слыша все эти, если только они слышатъ.
   Тим. Слышатъ, Дамисъ. слышатъ, и когда нибудь послѣ зададутъ тебѣ!
   Дам. Да гдѣ имъ время то на меня выбрать, когда у нихъ столько заботь, какъ ты говоришь, когда они устраиваютъ все безконечное множество дѣлъ въ этомъ мірѣ. А такъ какъ они никогда не наказывали ни тебя, ни другихъ за клятвопреступленія, то нечего и бранить меня, противъ уговора. А я ужъ и не знаю, какое бы лучшее доказательство своего промысла могли они дать, какъ если бы они погубили позорной смертью такого негодяя, какъ ты. Но, очевидно, они просто забились себѣ за Океанъ, вѣроятно, къ "непорочнымъ" эѳіопамъ -- вѣдь они любятъ ходить туда на пиры иногда и безъ зову!
   Тим. Ну что сказать на такую безстыдную рѣчь!!
   Дам. Вотъ именно то, Тимоклъ, что я давно желаю отъ тебя услышать: какъ ты пришелъ къ убѣжденію, что боги промышляютъ надъ міромъ.
   Тим. Прежде всего меня убѣдилъ въ этомъ порядокъ всего существующаго. Солнце всегда идетъ тѣмъ же путемъ, такъ же и луна; часы смѣняются, растенія растутъ, животныя рождаются; все это такъ прекрасно устроено, что питается, движется, мыслить. ходитъ, строится, одѣвается; все это и другое многое, по твоему, не есть дѣло промысла?!
   Дам. Ты допускаешь petitio principii. Ни изъ чего я не вижу, что это дѣйствіе промысла, а что все это такъ, это сказалъ бы и я самъ, и о нѣтъ необходимости сейчасъ же признавать, что это совершается по какому-то предуставленному порядку. Возможно, что когда-то было иначе, а теперь такъ, и устроилось мало по малу. А ты этотъ-то порядокъ и называешь необходимостью. И ясно, что ты окажешься въ затрудненіи, какъ только кто нибудь не послѣдуетъ за тобой въ признаніи, что все существующее, каково бы оно ни было, цѣлесообразно и превосходно, и въ твоемъ заключеніи, что это есть доказательство, что все устроено нѣкимъ промышленіемъ. Такъ что это, какъ говорится въ комедіи "слабо", и ты представь другое доказательство.
   Тим. А я думаю, что не нужно другихъ доказательствъ, но я ихъ сейчасъ, все-таки, приведу. Скалки мнѣ: ты согласенъ, что Гомеръ -- великій поэтъ?
   Дам. Конечно.
   Тим. Ну, такъ я убѣжденъ имъ: онъ мнѣ раскрываетъ промыслъ боговъ!
   Дам. О, другъ любезный, что Гомеръ великій поэтъ, въ этомъ всѣ съ тобою согласятся, но чти онъ или какой-либо другой поэтъ раскрываетъ истину въ такого рода вопросахъ, въ этомъ никто не согласится. Вѣдь неоспоримо, что поэты не объ истинѣ заботятся, а о томъ, чтобъ увлечь слушателя; для этого они пишутъ стихами, повторяютъ миѳы и вообще особенно заботятся о пріятномъ. Впрочемъ, я съ удовольствіемъ послушалъ бы, чѣмъ это ты убѣдился у Гомера? Не разсказомъ ли его о Зевсѣ, какъ дочь, братъ и жена задумали его связать, такъ что если бы Ѳетида, встревоженная происходящимъ, не призвала Бріарея, сидѣть бы нашему милѣйшему Зевсу въ холодной? А въ отплату за это онъ изъ признательности къ Ѳетидѣ обманулъ Агамемнона ложнымъ сномъ, изъ за чего погибло множество ахейцевъ? Ну, что? Развѣ не могъ онъ хватить молніей и сжечь Агамемнона, а не оказываться самому плутомъ?! Или тебя особенно заставило вѣрить, когда ты услышалъ, какъ Діомедъ ранилъ Афродиту, а потомъ, по приказу Аѳины, и самого Арея, и какъ почти тотчасъ же бросились въ рукопашную и сами боги, тутъ и боги-мужчины и боги-женщины, и Аѳина одолѣла Арея, вѣроятно, ослабѣвшаго отъ раны, которую онъ получилъ отъ Діомеда,, а противъ Латовы стоялъ благодѣтельный Гермесъ крылатый"? Или тебя убѣдилъ разсказъ объ Артемидѣ, какъ она, оскорбленная и взбѣшенная, что Ойней не позвалъ ее въ гости, за это напустила на его землю какую-то сверхъестественную и необыкновенной силы свинью? Такъ вотъ, разсказывая подобныя вещи, тебя и убѣдилъ Гомеръ?!
   Зевсъ. Ай-ай, какъ всѣ вскричали, одобряя Дамиса! Я нашъ-то, кажется, въ затрудненіи: волнуется онъ, жмется; похоже, что запроситъ онъ пардону: онъ ужъ высматриваетъ, какъ бы незамѣтно улепетнуть...
   Тим. Такъ, по твоему, и Еврипидъ не говоритъ здраво, когда выводитъ на сцену самихъ боговъ и показываетъ, какъ они спасаютъ благородныхъ героевъ и низвергаютъ негодяевъ и нечестивцевъ?!
   Дам. Ахъ, Тимоклъ, величайшій изъ философовъ! Если трагики, изображая это, убѣдили тебя, то одно изъ двухъ: либо ты долженъ думать, что Полъ, Аристодемъ, Сатиръ -- тоже боги, либо понять, что все это лишь маски боговъ да костюмы. долгополые кафтаны, хламиды, рукавицы, поддѣльные животы, подкладки и т. д. и т. д. А когда Еврипидъ, не стѣсняемый требованіями сцены, говорить именно то, что онъ думаетъ, то послушай-ка, какъ онъ разсуждаетъ:
   Ты зришь надъ собой безпредѣльное небо.
   Зришь землю въ границахъ ея водяныхъ?
   Зови это Зевсомъ, считай это богомъ.
   И еще:
   Зевсъ, кто бы ты ни былъ!-- я имя твое только знаю!
   и т. д.
   Тим. Итакъ всѣ люди и всѣ народы ошибаются, почитая и прославляя боговъ?
   Дам. Я очень радъ, что ты заговорилъ о "мнѣніи" народовъ, Тимоклъ: именно изъ нихъ всего яснѣе, что разсказы о богахъ но содержатъ ничего основательнаго: великая тутъ путаница и всѣ разное почитаютъ: скиѳы поклоняются одному мечу, ѳракійцы Замолксису, бѣглому рабу, пришедшему къ нимъ, говорятъ, съ Самоса: фригійцы -- Мену, эѳіопы -- дню, килленцы Фалету, ассирійцы -- голубю, персы -- огню, египтяне -- водѣ; вода у нихъ общій предметъ поклоненія, но поклоняются и особо: мемфисцы быку, пелузіоты луку, другіе -- ибису, крокодилу, третьи павіану, кошкѣ, мартышкѣ: въ деревняхъ -- такъ у однихъ -- богъ просто правое плечо, у ихъ сосѣдей -- лѣвое, или полголовы, наконецъ, глиняныя кружки и чашки. Что же это такое, а? Не потѣха это, милѣйшій Тимоклъ?!
   Момъ. Не говорилъ я вамъ, боги, что все это выплыветъ наружу и что намъ здорово за это достанется?!
   Зевсъ. Говорилъ, Момъ, говорилъ и совершенно справедливо, и я постараюсь все это исправить, лишь бы намъ избавиться отъ настоящей сейчасъ бѣды...
   Тим. Но, богопротивникъ ты этакій, а изреченія оракуловъ я предсказанія будущаго -- чьимъ же дѣломъ назовешь ты ихъ, какъ не боговъ и ихъ промысла!?
   Дам. Помалкивай ужъ, другъ любезный, объ оракулахъ, не то я тебя спрошу, какой это изъ нихъ ты особенно имѣешь въ виду; не тотъ ли, который даль пиѳійскій богъ лидійскому царю? Онъ сказалъ въ высшей степени и такъ и этакъ, и былъ двуличенъ, какъ вотъ иныя гермы -- двуликія и похожія съ обѣихъ сторонъ, какъ ихъ ни поверни. Чего еще лучше: Крезъ черезъ Галисъ перейдя, разрушитъ царство -- свое или Кира? А не малыми денежками купилъ этотъ двусмысленный отвѣтъ несчастный повелитель Сардъ.
   Момъ, Ахъ, боги! онъ того самаго какъ разъ я касается, чего я особенно опасался! Гдѣ же милѣйшій нашъ пѣвецъ? Пускай онъ и отвѣчаетъ, когда до этого дошло.
   Зевсъ. Зарѣзаешь ты насъ, Момъ, не во время начиная ругаться...
   Тим. Смотри, что ты дѣлаешь Дамисъ, разбойникъ! Только что не разрушаешь своими рѣчами храмовъ боговъ и ихъ алтарей!
   Дам. Не противъ всѣхъ я алтарей, Тимоклъ! Да что намъ до нихъ за дѣло, пускай они себѣ завалены ѳиміамомъ и благовоніями! А вотъ тѣ, которые посвящены Артемидѣ у тавроскнеовъ, тѣ охотно бы я перекувырнулъ: тамъ дѣвица рта угощается такими жертвоприношеніями..
   Зевсъ. За что на насъ такая напасть! Никого изъ боговъ этотъ господинъ не щадитъ, "а настигаетъ карающій всѣхъ, и виновныхъ и правыхъ1"!
   Момъ. Не много ты найдешь межъ нами невиноватыхъ то, Зевсъ! А такъ пойдетъ, скоро онъ доберется и до кого-нибудь изъ самыхъ первыхъ!
   Тим. Не слышишь ты, какъ Зевсъ гремитъ, Дамисъ богомерзкій?!
   Дам. Что громъ гремитъ, какъ этого не слыхать, Тимоклъ, а Зевсъ ли это гремитъ, то тебѣ лучше знать, Тимоклъ: ты пришелъ къ намъ изъ общества боговъ. Жители же Крита другое намъ говорятъ и показываютъ какую-то тамъ могилу и памятникъ, которые свидѣтельствуютъ, что Зевсъ не можетъ гремѣть, такъ какъ онъ давно уже умеръ.
   Момъ. Ахъ, я давно зналъ, что онъ про это заговоритъ! Что это ты, Зевсъ, поблѣднѣлъ и зубъ на зубъ у тебя не попадаетъ?! Надо быть смѣлымъ и презирать этихъ людишекъ!
   Зевсъ. Презирать!! Какъ это ты говоришь, Момъ!! Не видишь развѣ, сколько народу слушаетъ и какъ они возбуждены противъ насъ; видишь, какъ Дамисъ отводитъ ихъ отъ насъ, наполняя имъ уши такими рѣчами!?
   Момъ. Да, вѣдь, Зевсъ, если ты, разсудивши за благо, цѣпь золотую потянешь поднимешь ты вмѣстѣ и землю и море!..
   Тим. Скажи мнѣ, проклятый, ты ѣздилъ когда по морю?
   Дам. Очень часто, Тимоклъ.
   Тим. Ну и двигалъ все вѣтеръ, надувая разные паруса, или гребцы, а правилъ и велъ корабль кто-нибудь одинъ?
   Дам. Да.
   Тим. И такъ, корабль не плылъ безъ управителя, а ты утверждаешь, что все это идетъ безъ правителя и вождя?!
   Зевсъ. Вотъ это ловко сказано, Тимоклъ! Сравненіе твое превосходно!
   Дам. Но, любезнѣйшій мой Тимоклъ, вѣдь этого-то кормчаго можно было видѣть, можно было видѣть, какъ онъ постоянно заботился о необходимомъ, все время все приготовлялъ и распоряжался матросами, и ничего у корабля не было безполезнаго, ничего такого, что не было бы необходимо для плаванія. А твой-то правитель, котораго ты поставляешь во главѣ великаго корабля, и его помощники, вѣдь ничего не устраиваютъ хорошенько и какъ слѣдуетъ. Снасти у нихъ перепутаны: что надо къ носу, идетъ къ кормѣ и наоборотъ, якориу нихъ вдругъ золотые, а рукоятки -- свинцовыя; подводная часть -- разукрашена, а наружная безо всякой отдѣлки. И изъ матросовъ -- кто хуже, лѣнивѣе, трусливѣе, тѣ получаютъ двойную и тройную плату, а кто отлично плаваетъ и ныряетъ, умѣетъ хорошо реи подбирать, знаетъ все, что нужно, тотъ приставленъ только воду отливать. Такъ же и съ пассажирами: сидитъ рядомъ съ кормчимъ и пользуется всякимъ вниманіемъ негодяй; въ почтеніи какой нибудь срамникъ, отцеубійца, святотатецъ; они-то и сидятъ выше другихъ, а множество добрыхъ набиты въ трюмѣ и попираются тѣми, кто по истинѣ то гораздо хуже ихъ, Припомни-ка, какъ проплыли этотъ путь Сократъ, Аристидъ, Фокіонъ! Да у нихъ но было хлѣба насущнаго, они ногъ не могли вытянуть на голой лавкѣ нижней палубы,-- и съ какими удобствами Каллій, Мидій, Сардапапалъ -- эти наслаждались чрезмѣрно и плевали на тѣхъ, кто ниже... Вотъ что творится на твоемъ кораблѣ, мудрѣйшій Тимоклъ! И потому-то у него тысячи аварій. Если бы какой-нибудь кормчій стоялъ тутъ, смотрѣлъ бы и все бы устраивалъ, то прежде всего онъ зналъ бы, кто изъ ѣдущихъ честный человѣкъ и кто дрянь, каждому давалъ бы всего по справедливости, лучшимъ давалъ бы и мѣста лучшія, поближе къ себѣ, наверху, а кто похуже -- тѣмъ внизу. И въ помощники и въ совѣтники бралъ бы тѣхъ, кто получше. Да и изъ матросовъ -- кто человѣкъ усердный и умѣлый, того бы ставили къ борту или вообще надзирать за другими, а медленнаго и нерадиваго и драли бы разъ по пяти на день. Такъ вотъ, другъ любезный, примѣръ твой и но подходитъ: ты взялъ очень плохого кормчаго!
   Момъ. Ну, Дамисъ, теперь понесъ и побѣдилъ онъ...
   Зевсъ. Правда твоя, Момъ: ничего Тимоклъ сильнаго не привелъ, а говорилъ только банальности, ежедневно повторяемыя въ спорахъ.
   Тим. Ну, если тебѣ и примѣръ съ кораблемъ не убѣдителенъ, такъ слушай: вотъ тебѣ, какъ говорится священный якорь, его ужъ ты никакою хитростью не вырвешь.
   Зевсъ. Что же это онъ скажетъ?!.
   Тим. Ну, слѣди, вѣрно ли я заключаю и возрази, если гдѣ возможно. Если есть алтари боговъ, есть и боги. А алтари есть. Значитъ, есть и боги. Ну, что противъ этого скажешь?!
   Дам. А вотъ нахохочусь.... тогда и отвѣчу!..
   Тим. Да ты, кажется, никогда не перестанешь ржать?! Говори, что тебѣ показалось въ моихъ словахъ смѣшного?
   Дам. Да ужъ больно тоненькой ниточкой привязалъ ты свой якорь, а еще священный! Ну, ужъ если ты существованіе боговъ доказываешь существованіемъ алтарей и думаешь, что это сильное доказательство... если лучшаго ты не имѣешь, такъ... лучше разойдемся...
   Тим. Такъ ты соглашаешься, что уходишь побѣжденнымъ?
   Дам. Да, да, Тимоклъ! И когда ты, словно тѣ, кому грозитъ наказаніе, ищешь убѣжища у алтарей, я хочу клянусь твоимъ священнымъ якоремъ!-- присягнуть у твоихъ же алтарей, что никогда не стану спорить съ тобой о такихъ вещахъ!..
   Тим. Да ты издѣваешься надо мной?! Ахъ ты, разбойникъ! Негодяй! Мерзавецъ, каналья, сволочь! Развѣ мы не знаемъ твоего отца, твою мать?! Ты брата то удавилъ! Развратничаешь, молодыхъ людей портишь! мерзѣйшій ты и подлѣйшій человѣчишко! Постой къ вотъ я тебя тресну, башку твою поганую расшибу вотъ камнемъ!!!
   Зевсъ, Со смѣхомъ, боги, тотъ уходить, а этотъ-то вслѣдъ ругательски его ругаетъ... Не можетъ онъ стерпѣть насмѣшекъ Дамиса и, право, вотъ-вотъ раскроитъ онъ ему голову!.. Ну, а намъ то, боги, что же теперь дѣлать??
   Гермесъ. Да вѣдь, какъ говорится: кто на побои не жалуется, тому, значитъ, не попало. Ну, велика бѣда, что кое кто уйдутъ отсюда убѣжденные Дамисомъ?! Гораздо больше тѣхъ, кто думаетъ иначе, даже и изъ эллиновъ, а варвары -- такъ и всѣ.
   Зевсъ. Да, Гермесъ... а вѣрно сказалъ Дарій о Зойирѣ, и я самъ бы лучше хотѣлъ имѣть одного Дамиса союзникомъ, чѣмъ тысячу вавилонянъ подданными.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru