Лонг
Дафнис и Хлоя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Д. С. Мережковскій

ДАФНИСЪ И ХЛОЯ

Повѣсть Лонгуса

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Изданіе М. В. Пирожкова
1904

  
   Поэма Дафнисъ и Хлоя такъ хороша, что въ наши скверныя времена нельзя сохранить въ себѣ производимаго ею впечатлѣнія, и перечитывая ее, изумляешься снова. Какой вкусъ, какая полнота, и нѣжность чувства! Ихъ можно сравнить съ лучшимъ, что только было написано. Требуется написать цѣлую книгу, чтобы, какъ слѣдуетъ, оцѣнить достоинства этой поэмы. Слѣдовало-бы ее перечитывать разъ въ годъ, чтобы научаться изъ нея и вновь чувствовать впечатлѣнія ея большой красоты.

Гете.

  

ДАФНИСЪ и ХЛОЯ

   Охотясь однажды на островѣ Лезбосѣ, я увидѣлъ въ лѣсу, посвященномъ Нимфамъ, самое прекрасное, что когда-либо видѣлъ во всю мою жизнь: произведеніе живописи, исторію любви. Роща, сама по себѣ, была прекрасна. Тѣнистыя деревья, разнообразные цвѣты, журчащія воды. Источникъ питалъ и цвѣты, и деревья. Но ничто не могло сравниться съ картиною, очаровательнымъ произведеніемъ художника, изображеніемъ любви. Многіе люди, даже изъ чужихъ земель, приходили туда на поклоненіе Нимфамъ, желая увидѣть эту картину. На ней художникъ изобразилъ женщинъ, рожавшихъ, другихъ, облекавшихъ дѣтей пеленами, младенцевъ, покинутыхъ на произволъ, животныхъ, которыя питали ихъ, пастуховъ, которые принимали ихъ, юношей и дѣвъ, соединявшихся въ любви, разбойниковъ на морѣ, нападеніе враговъ на сушѣ.
   Эти образы и многіе другіе, тоже любовные, наполнили меня такимъ изумленіемъ и радостью, что я пожелалъ написать о нихъ повѣсть. И такъ, я попросилъ, чтобы мнѣ подробно объяснили картину и, выслушавъ все со вниманіемъ, сочинилъ эти четыре книги, которыя посвящаю, какъ жертву, богу Любви, Нимфамъ и Пану. Это произведеніе да будетъ вмѣстѣ съ тѣмъ сокровищемъ, полнымъ прелести для всѣхъ людей: болящій найдетъ въ немъ исцѣленіе, огорченный -- усладу, тотъ, кто любилъ -- воспоминаніе, тотъ, кто еще не зналъ любви,-- посвященіе въ ея таинства. Ибо никто не избѣгъ или не избѣгнетъ любви, пока на землѣ будетъ красота и глаза, чтобы видѣть ее. Но да позволитъ мнѣ богъ Любви,-- описывая чужія страсти, самому оставаться свободнымъ и мудрымъ.
  

КНИГА ПЕРВАЯ

I

   Митилены -- большой и красивый городъ на Лезбосѣ. Онъ пересѣченъ каналами, въ которые тихо вливается морская вода, и украшенъ мостами изъ бѣлаго, гладкаго камня. Онъ кажется не городомъ, а островомъ. Въ сосѣдствѣ, приблизительно въ двухъ стахъ стадіяхъ отъ Митиленъ, богатый человѣкъ владѣлъ землею. Это было прекрасное мѣсто: горы, обильныя дичью, поля пшеницы, холмы, покрытые лозами, луга для пастбищъ. Море окружало владѣніе, и нѣжныя волны набѣгали на тонкій песокъ побережья.
  

II

   На этой землѣ козій пастухъ, по имени Ламонъ, нашелъ однажды ребенка, котораго кормила коза. Вотъ какъ это случилось. Подъ кустами терновника, обвитаго побѣгами густого плюща, зеленѣлъ мягкій дернъ. На немъ лежалъ ребенокъ. Туда часто бѣгала коза; она, то и дѣло, исчезала, покидая своего козленка, чтобы провѣдать младенца. Ламонъ это замѣтилъ и сталъ жалѣть покинутаго сосунка. Разъ, въ самый полдень, онъ пошелъ по слѣдамъ козы, и увидалъ, что она подходитъ съ осторожностью, чтобы нечаянно не ранить копытомъ, лежащаго на травѣ ребенка, который выжимаетъ молоко изъ сосцовъ козы, какъ будто сосетъ грудь матери. Пастухъ, съ удивленіемъ, приблизился и увидѣлъ мальчика, красиваго, здороваго, въ пеленкахъ изъ болѣе роскошной ткани, чѣмъ та, которая соотвѣтствовала его несчастному положенію. Ибо ткань была пурпуромъ съ пряжкою изъ чистаго золота. Рядомъ лежалъ маленькій ножъ съ ручкою изъ слоновой кости.
  

III

   Сначала онъ подумалъ, не взять ли съ собою памятные знаки, покинувъ ребенка. Но потомъ устыдился при мысли, что онъ менѣе сострадателенъ, чѣмъ коза. И такъ, дождавшись ночи, взялъ онъ съ собою все -- драгоцѣнные предметы, вмѣстѣ съ ребенкомъ, и даже привелъ козу къ женѣ Мирталѣ. Миртала весьма изумилась и спросила его, не рождаютъ ли нынѣ козы мальчиковъ. Ламонъ разсказалъ ей съ подробностями, какъ нашелъ покинутаго ребенка, какъ увидѣлъ, что коза его кормитъ, и какъ ему было стыдно оставить его на произволъ судьбы. Миртала вполнѣ одобрила дѣйствія мужа. Они заперли на замокъ предметы, найденные съ ребенкомъ, стали говорить всѣмъ, что онъ -- ихъ собственный, и дали ему козу въ кормилицы. Для того, чтобы самое имя его звучало по-сельски, рѣшили назвать его Дафнисомъ.
  

IV

   Два года спустя, съ пастухомъ овецъ, пасшимъ стадо свое по сосѣдству, случилось то же самое. По близости былъ гротъ, посвященный Нимфамъ -- огромная скала, пустая внутри, закругленная снаружи. Въ самомъ камнѣ утеса были изваяны статуи нимфъ, съ босыми ногами, съ руками, голыми до плечъ, съ локонами, вьющимися вокругъ шеи, съ улыбкой на губахъ -- какъ-бы пляшущія въ хороводѣ. Входъ въ пещеру занималъ середину скалы. Оттуда струился ключъ, и воды его, стекая, образовали цѣлый ручей. Передъ гротомъ зеленѣла ясная луговина, на которой влажность питала мураву, нѣжную и обильную. Здѣсь висѣло множество деревянныхъ чашъ для молока, флейтъ бога Пана, флейтъ изъ неровныхъ сложенныхъ тростниковъ, и свирѣлей -- жертвоприношеній пастуховъ былыхъ временъ.
  

V

   Въ это убѣжище Нимфъ, овца, которая только что родила ягненка, хаживала такъ часто, что пастухъ нѣсколько разъ думалъ, что она заблудилась и больше не вернется. Рѣшившись наказать ее и отучить отъ дурной привычки, взялъ онъ ивовую зеленую вѣтвь, согнулъ ее на подобіе силка, и пошелъ къ утесу, чтобы поймать бѣглянку. Но, войдя въ пещеру, пастухъ нашелъ то, чего не ждалъ: увидѣлъ, какъ овца съ материнскою нѣжностью даетъ сосать ребенку вымя, полное молокомъ. А тотъ весело и жадно прикладываетъ то къ одному сосцу, то къ другому свои губки, розовыя и чистыя, потому что каждый разъ, какъ, насытившись, онъ переставалъ сосать, овца заботливо вытирала ему лицо языкомъ. Ребенокъ былъ дѣвочкой. Рядомъ лежали пеленки и памятные знаки: золотая сѣтка для волосъ, золоченые полусапожки и туфельки, шитыя золотомъ.
  

VI

   Полагая, что въ этой находкѣ есть нѣчто божественное, наученный овцою состраданію, Дріасъ взялъ дѣвочку на руки, положилъ памятныя примѣты въ кожаный мѣшокъ и, обращаясь къ Нимфамъ съ молитвой, просилъ, чтобы онѣ послали ему счастія за его заботы о маленькой ихъ дочкѣ. Когда пришла пора отводить стадо въ овчарню, вернулся онъ въ хижину, сообщилъ женѣ то, что видѣлъ, показалъ находку и посовѣтовалъ ей смотрѣть на ребенка, какъ на собственную дочь,-- такъ ее и воспитывать, никому не открывая тайны. Напэ -- таково было имя жены Дріаса -- съ того самаго дня сдѣлалась матерью: баловала и любила ребенка, какъ будто боялась, чтобы овца не превзошла ее нѣжностью, и для болѣе вѣрнаго сохраненія тайны, выбравъ имя тоже сельское, назвала дѣвочку Хлоей.
  

VII

   Мальчикъ и дѣвочка скоро выросли, и оба были такъ прекрасны, что мало походили на прочихъ поселянъ. Уже Дафнису было пятнадцать лѣтъ, а Хлоѣ на два года меньше, когда Дріасу и Ламону приснился одинъ и тотъ-же сонъ: Нимфы пещеры, откуда вытекалъ ключъ, и гдѣ Дріасъ нашелъ дѣвочку, передавали Дафниса и Хлою отроку, столь-же прекрасному, какъ и блаженному, имѣвшему крылья за плечами и маленькія стрѣлы съ маленькимъ лукомъ. Отрокъ, прикоснувшись къ обоимъ одной и той же стрѣлою, приказалъ ему -- пасти козъ, ей -- овецъ.
  

VIII

   Сновидѣніе опечалило стариковъ. Имъ было грустно, что дѣтямъ также назначено судьбою только пасти стада, потому что до тѣхъ поръ они думали, что роскошь младенческихъ одеждъ предрекаетъ имъ болѣе завидную участь. И, надѣясь на эту участь, они дали пріемнымъ дѣтямъ болѣе нѣжное воспитаніе, научили ихъ чтенію и всему, что сельская жизнь представляетъ добраго и благороднаго. Тѣмъ не менѣе, Ламонъ и Дріасъ рѣшили поступить такъ, какъ боги повелѣвали, съ тѣми, кого боги спасли. Разсказавъ другъ другу сновидѣніе и принеся жертву въ присутствіи Нимфъ окрыленному Отроку -- имени его они еще не знали -- Ламонъ и Дріасъ послали своихъ питомцевъ, новыхъ пастуховъ, пасти стада и научили ихъ тому, что слѣдовало дѣлать; какъ выгонять стада на пастбище до полудня; затѣмъ, когда полуденный жаръ спадаетъ, въ какой часъ водить на водопой, и когда загонять обратно въ хлѣвъ; въ какихъ случаяхъ употреблять посохъ,-- въ какихъ -- голосъ. Они-же, исполнившись великою радостью, какъ будто имъ довѣрили важное дѣло, начали съ того, что полюбили своихъ козъ и овецъ болѣе, чѣмъ ихъ любятъ обыкновенные пастухи, потому что Хлоя была обязана овцѣ спасеніемъ жизни, а Дафнисъ не забывалъ, что коза вскормила его, покинутаго людьми.
  

IX

   Была ранняя весна. Всюду рождались цвѣты -- въ рощахъ, на лугахъ и по горнымъ склонамъ. Воздухъ былъ полонъ жужжаніемъ пчелъ, щебетаніемъ птицъ, блеяніемъ новорожденныхъ ягнятъ. Овцы прыгали на холмахъ, пчелы гудѣли въ травѣ, птицы наполняли пѣніемъ листву. Между тѣмъ какъ все, такимъ образомъ, слѣдовало сладостнымъ законамъ природы, они, юные и нѣжные, подражали тому, что видѣли и слышали: слыша пѣніе птицъ -- пѣли, видя, какъ овцы прыгаютъ -- прыгали съ легкостью и, подобно пчеламъ, наслаждались цвѣтами: срывая, одни клали себѣ на грудь, изъ другихъ плели вѣнки, которые приносили въ жертву Нимфамъ.
  

X

   Между тѣмъ какъ они пасли стадо по очереди, все было у нихъ общее. Нерѣдко Дафнисъ отыскивалъ заблудившихся овецъ. Нерѣдко Хлоя сгоняла съ вершины обрывистаго утеса слишкомъ отважную козу. Иногда одинъ охранялъ оба стада, пока другой забавлялся веселыми играми. То были игры пастуховъ и дѣтей: дѣвочка, собирая сухія былинки камыша, плела западню для кузнечиковъ и, погруженная въ это занятіе, забывала о своихъ овцахъ; мальчикъ срѣзалъ тонкіе стебли тростника, прокалывалъ ихъ узловатыя связки, склеивалъ мягкимъ воскомъ и, нерѣдко до поздняго вечера, учился играть на флейтѣ. Они пили вмѣстѣ вино, молоко, и соединяли въ общей трапезѣ то, что приносили съ собою изъ дому на обѣдъ. Скорѣе ты увидѣлъ-бы, что овцы и козы пасутся отдѣльно, чѣмъ Дафниса и Хлою -- разъединенныхъ.
  

XI

   Между тѣмъ какъ они предавались младенческимъ играмъ, богъ Любви уже готовилъ имъ нѣкоторыя заботы. Волчица по сосѣдству кормила волчатъ своихъ и похищала изъ стадъ немало жертвъ, потому что, для пропитанія дѣтенышей, ей нужно было много добычи. Замѣтивъ это, поселяне сошлись ночью и вырыли нѣсколько ямъ, шириною въ одну огрію, глубиною -- въ четыре. Они унесли и разсѣяли большую часть вырытой земли, но не всю; потомъ, прикрывъ ямы сверху длинными, тонкими вѣтвями, усыпали ихъ оставшейся землей, такъ что яму нельзя было видѣть, и все мѣсто осталось совершенно гладкимъ. Даже заяцъ, пробѣжавъ, сломалъ бы вѣтви, непрочныя, какъ солома, и обнаружилъ-бы, что здѣсь не твердая земля, а только обманчивый видъ земли. Но хотя они и надѣлали довольно этихъ ямъ и на холмахъ, и въ полѣ, волчица не попалась: она, должно быть, учуяла западню. Зато провалилось много овецъ и козъ, и даже въ одной изъ нихъ едва не погибъ самъ Дафнисъ. Вотъ какъ это случилось.
  

XII

   Два козла, исполнившись ревностью, кинулись другъ на друга и ударились лбами. Ударъ былъ такъ силенъ, что рогъ у одного изъ нихъ сломался, и, подстрекаемый болью, раненый пустился бѣжать съ жалобнымъ блеяніемъ. Побѣдитель бросился въ погоню и преслѣдовалъ его нещадно. Дафнисъ, огорченный сломаннымъ рогомъ, разсерженный буйствомъ козла, схватилъ ручку длиннаго посоха и устремился въ погоню за преслѣдователемъ. Увлеченные, одинъ -- бѣгствомъ, другой -- яростной погоней, они, конечно, не имѣли времени смотрѣть себѣ подъ ноги. И оба упали въ яму, сначала козелъ, потомъ Дафнисъ. Къ счастію, Дафнисъ упалъ на козла, ударъ былъ смягченъ, и это спасло мальчика. Онъ сидѣлъ въ ямѣ и плакалъ, ожидая, не подойдетъ-ли кто-нибудь, чтобы вытащить его. Хлоя, видѣвшая издалека все, что произошло, подбѣжала къ западнѣ: убѣдившись что онъ живъ, она позвала на помощь пастуха быковъ, жившаго по сосѣдству. Пастухъ прибѣжалъ, сталъ искать длинной веревки, за конецъ которой Дафнисъ могъ-бы ухватиться, чтобы такимъ образомъ вытащить его изъ ямы. Но веревки не нашлось. Тогда Хлоя вынула изъ волосъ своихъ шнурокъ, которымъ они были связаны и отдала пастуху, чтобы онъ опустилъ одинъ конецъ Дафнису; другой они держали, стоя на краю западни, и общими силами стали тащить. Дафнисъ ухватился руками за шнурокъ, вскарабкался и наконецъ вылѣзъ. Злополучнаго козла также вытащили. Оба рога оказались у него при паденіи сломанными; такова была тяжкая и быстрая месть, постигшая недавняго побѣдителя. Они подарили его пастуху въ награду за оказанную помощь, чтобы онъ принесъ его въ жертву, и условились сказать, что волкъ похитилъ козла -- въ томъ случаѣ, если бы дома замѣтили его отсутствіе. Потомъ вернулись къ стадамъ. Видя, что оба стада, и овцы, и козы пасутся мирно,-- сѣли подъ тѣнью дуба и стали смотрѣть, не раненъ-ли Дафнисъ при паденіи. Не было ни слѣдовъ ушиба, ни крови. Но волосы и тѣло запачканы были землею и грязью. Дафнисъ рѣшилъ вымыться, чтобы Ламонъ и Миртала не увидѣли того, что съ нимъ случилось.
  

XIII

   И такъ, придя въ святилище Нимфъ, онъ отдалъ Хлоѣ на сохраненіе верхнюю одежду и сумку и, стоя надъ родникомъ, началъ омывать свои кудри и тѣло. Кудри были черные и обильные, тѣло смуглое отъ солнечнаго загара, и казалось, что волосы кидали эту смуглую тѣнь на кожу. Хлоя смотрѣла и находила, что Дафнисъ прекрасенъ. Такъ какъ до тѣхъ поръ дѣвушка не замѣчала его красоты, то вообразила, что это воды ручья одарили его прелестью. Она сама омыла ему плечи и, чувствуя подъ рукою мягкую гладкую кожу, нѣсколько разъ прикасалась украдкою къ собственной кожѣ, чтобы убѣдиться, у кого изъ нихъ тѣло болѣе нѣжное. Солнце склонялось къ закату, и они вернулись домой со стадами. Но съ этого дня у Хлои была только одна мысль, одно желаніе: снова увидѣть Дафниса купающимся въ родникѣ.
   На слѣдующій день, когда они возвратились на пастбище, Дафнисъ сѣлъ на обычное мѣсто, подъ тѣнью дуба; играя на флейтѣ, онъ смотрѣлъ на козъ, а онѣ, лежа у ногъ его, какъ будто прислушивались къ звукамъ флейты. Хлоя, сидя рядомъ съ нимъ, также смотрѣла на овецъ, но чаще -- на Дафниса. И опять, во время игры на флейтѣ, онъ показался ей прекраснымъ, и она подумала, что это музыка одарила его такою прелестью, и взяла флейту изъ рукъ его, чтобы убѣдиться, не можетъ-ли и она, играя, сдѣлаться, такой-же прекрасной. Хлоя попросила его выкупаться еще разъ и увидѣла его въ водѣ -- увидѣла и прикоснулась къ нему. И потомъ, возвращаясь, думала о его красотѣ, и эта мысль была началомъ любви. Того, что чувствовала, она не съумѣла бы назвать, бѣдная дѣвушка, воспитанная въ сельской простотѣ, никогда не слышавшая имени любви. Но душа ея томилась, взоры были разсѣяны; часто произносила она имя Дафниса; почти не ѣла, проводила безсонныя ночи и забывала стадо. То смѣялась, то плакала. Засыпала и пробуждалась внезапно. Лицо ея то сразу покрывалось блѣдностью, то вспыхивало румянцемъ. Кажется, меньшей тревогою объята телка, ужаленная оводомъ. Нерѣдко, оставшись одна, говорила она себѣ:
  

XIV

   "Я больна. Но не знаю, чѣмъ. Я страдаю, а на тѣлѣ моемъ нѣтъ раны. Я тоскую, но ни одна изъ овецъ моихъ не потерялась. Я вся пылаю, даже въ прохладной тѣни. Сколько разъ царапалъ меня колючій терновникъ -- я не плакала. Сколько разъ пчелы жалили меня -- я отъ того не теряла охоты къ пищѣ. Значитъ, сильнѣе, чѣмъ все это -- боль, которая теперь пожираетъ сердце мое. Дафнисъ прекрасенъ, но и цвѣты прекрасны. Флейта его издаетъ нѣжные звуки; но и соловьи поютъ не хуже. А между тѣмъ, я о нихъ не вспоминаю. Зачѣмъ я не флейта,-- тогда бы я чувствовала его дыханіе! Зачѣмъ я не коза,-- тогда бы онъ берегъ меня! О злой ручей! Ты сдѣлалъ прекраснымъ только Дафниса; я же напрасно погружалась въ твои воды. Простите, сладостныя Нимфы! Вы также покидаете меня! Не хотите спасти ту, которая вскормлена была среди васъ. Кто то послѣ меня будетъ плести для васъ вѣнки? Кто накормитъ моихъ бѣдныхъ ягнятъ? Кто позаботится о моемъ болтливомъ кузнечикѣ? Я поймала его съ такимъ трудомъ и посадила въ тростниковую клѣтку, чтобы онъ усыплялъ меня въ этой пещерѣ своимъ пѣніемъ, подъ жаркими лучами солнца. Теперь Дафнисъ лишилъ меня сна -- и напрасно поетъ мой кузнечикъ!"
  

XV

   Такъ вздыхала и томилась Хлоя, не умѣя назвать любовь по имени. Но Дарконъ, волопасъ, который вытащилъ изъ ямы Дафниса и козла, юноша, съ подбородкомъ, уже опушеннымъ бородой, знавшій любовь и по имени, и на дѣлѣ,-- съ того самаго дня чувствовалъ сильное влеченіе къ Хлоѣ. Время усилило его желанія. Мало заботясь о Дафнисѣ, котораго считалъ ребенкомъ, Дарконъ рѣшилъ добиться своего или подарками, или хитростью. Сначала подарилъ Дафнису пастушью свирѣль, девятиствольную, скрѣпленную не воскомъ, а желтою мѣдью; Хлоѣ -- кожу молодой лани, усѣянную бѣлыми пятнами -- нарядъ Вакханокъ. Когда-же они подружились, Дарконъ понемногу сталъ пренебрегать Дафнисомъ и въ то-же время приносилъ каждый день Хлоѣ то свѣжій сыръ, то красивый вѣнокъ, то спѣлые плоды, а то и кубокъ украшенный золотомъ, или молодыхъ птицъ, взятыхъ въ силки на холмахъ. Она-же, довѣрчивая, неискушенная въ хитростяхъ любви, принимала подарки съ радостью. Но еще сильнѣе была ея радость, когда чѣмъ нибудь могла она подѣлиться съ Дафнисомъ. Скоро и онъ долженъ былъ извѣдать мученія любви. Однажды Дафнисъ вступилъ въ споръ съ Даркономъ о томъ, кто изъ нихъ прекраснѣе. Судьей была Хлоя; награда побѣдителю -- поцѣлуй Хлои. Дарконъ началъ первый и молвилъ такъ:
  

XVI

   "Посмотри, Хлоя, ростомъ я выше Дафниса. Онъ козій пастухъ, а я -- волопасъ; занятіе мое настолько-же благороднѣе его, насколько волъ больше козла. Я бѣлъ, какъ молоко; волосы мои бѣлокуры, подобно колосу, ожидающему серпа. Кормила меня собственная мать, а не коза. Онъ-же малъ ростомъ; безъ бороды, какъ женщина; черенъ, какъ волкъ. Онъ пасетъ козловъ, а отъ нихъ дурно пахнетъ. Онъ такъ бѣденъ, что и собаки не прокормитъ. Говорятъ, Дафнисъ сосалъ вымя козы: вотъ почему онъ и вышелъ козленкомъ!"
   Послѣ этихъ и другихъ подобныхъ рѣчей волопаса, Дафнисъ заговорилъ въ свою очередь:
   "Правда, коза вскормила меня, такъ же какъ Зевса. Я пасу козъ и не промѣнялъ-бы ихъ на самыхъ большихъ изъ его коровъ. Ралахъ козлиный ко мнѣ не пристаетъ, какъ и къ богу Пану, у котораго однако большая часть тѣла козлиная. Сыръ, полубѣлый хлѣбъ, свѣтлое вино -- вотъ мое сельское богатство. Большаго не нужно мнѣ. Я -- безбородый, какъ богъ Діонисъ; я черенъ, какъ цвѣтъ гіацинта. Но вѣдь богъ Діонисъ выше сатировъ, гіацинтъ благороднѣе лилій. Дарконъ рыжъ, какъ лисица; борода у него, какъ у козла; онъ бѣлъ и толстъ, какъ жены городскія. Если ты поцѣлуешь меня, то встрѣтишь губы, а у него щетину, которая покрываетъ ему весь подбородокъ. Вспомни, Хлоя, что и тебя вскормила овца, а между тѣмъ, ты прекрасна!"
  

XVII

   Хлоя дольше не могла терпѣть. Гордясь его похвалой и давно уже сгорая желаніемъ поцѣловать Дафниса, вскочила она и обняла его. То былъ поцѣлуй простодушный и безыскусственный, но воспламенявшій сердце. Дарконъ, опечаленный, убѣжалъ и рѣшился прибѣгнуть къ другому средству, чтобъ утолить свои желанія. А Дафнису казалось, что его не поцѣловали, а укусили. На одно мгновеніе сдѣлался онъ унылымъ и задумчивымъ. Иногда вздыхалъ, сердце билось неудержимо, и онъ не могъ побѣдить волненія. Ему хотѣлось смотрѣть на Хлою, но когда онъ подымалъ глаза, лицо его горѣло отъ стыда. И въ первый разъ замѣтилъ онъ съ восторгомъ, что волосы у нея бѣлокурые, глаза большіе, какъ у телки, и кожа бѣлѣе козьяго молока -- какъ будто онъ только что прозрѣлъ, а до тѣхъ поръ былъ слѣпъ. Теперь, поднося пищу ко рту, онъ едва отвѣдывалъ; когда пилъ, едва касался губами краевъ чаши. Былъ тихъ и мраченъ -- нѣкогда болѣе говорливый, чѣмъ полевыя цикады. Былъ неподвиженъ -- нѣкогда болѣе рѣзвый, чѣмъ козы. Стадо было забыто; флейта лежала, беззвучная. И лицо его поблѣднѣло, какъ травы на поляхъ во время зноя. И когда она уходила, и онъ оставался одинъ, то говорилъ про себя, будто бредилъ:
  

XVIII

   "Что сдѣлалъ со мною поцѣлуй Хлои? Губы ея нѣжнѣе розъ, прикосновеніе ихъ слаще меда; а между тѣмъ, ея поцѣлуй больнѣе пчелинаго жала. Много разъ цѣловалъ я козлятъ моихъ, много разъ цѣловалъ я только что родившихся овечекъ Хлои и даже теленка, подареннаго ей Даркономъ. Но этотъ поцѣлуй совсѣмъ не то: дыханіе мое прерывисто, сердце бьется, душа изнемогаетъ; а все-таки я хотѣлъ-бы еще разъ поцѣловать ее. О злая побѣда! О страшная болѣзнь, которой я и назвать не умѣю! Не отвѣдала-ли Хлоя ядовитаго напитка прежде, чѣмъ меня поцѣловать? Но почему-же она не умерла? О, какъ поютъ соловьи! Какъ пестрѣютъ цвѣты! А я уже не плету вѣнковъ. Фіалка и гіацинтъ распускаются, а Дафнисъ увядаетъ, Кажется, скоро Дарконъ будетъ, въ самомъ дѣлѣ, красивѣе меня!"
  

XIX

   Такъ вздыхалъ и томился бѣдный Дафнисъ, непосвященный въ таинства любви. А между тѣмъ Дарконъ, пастухъ быковъ, влюбленный въ Хлою, воспользовавшись тѣмъ временемъ, когда Дріасъ сажалъ дерево рядомъ съ виноградной лозой, поднесъ ему нѣсколько круговъ сливочнаго сыру и сказалъ, что это подарокъ на память объ ихъ старинной дружбѣ, которая началась въ тѣ дни, какъ Дріасъ также ходилъ со стадами на пастбище. Послѣ такого вступленія, завелъ онъ рѣчь о замужествѣ Хлои, обѣщая Дріасу, въ качествѣ богатаго пастуха, много прекрасныхъ и цѣнныхъ подарковъ -- пару воловъ для паханія, двѣ пары пчелиныхъ ульевъ, пятьдесятъ Яблоновыхъ черенковъ, кожу бычачью для выдѣлки обуви и каждый годъ прекраснаго теленка, отнятаго отъ матки. Дріасъ, соблазненный обѣщаніями, едва не согласился и не ударилъ по рукамъ. Но потомъ, сообразивъ, что молодую дѣвушку ждетъ болѣе завидная участь, и боясь навлечь на себя гнѣвъ неизвѣстныхъ родителей Хлои въ томъ случаѣ, если-бы истина открылась, не посмѣлъ согласиться на бракъ, попросилъ у Даркона извиненія и отказался отъ предложенныхъ подарковъ.
  

XX

   Потерпѣвъ во второй разъ неудачу и отдавъ безъ всякой пользы свои лучшіе сыры, Дарконъ рѣшилъ овладѣть Хлоей насильно, когда она будетъ одна. Замѣтивъ, что они водятъ стадо на водопой по очереди -- одинъ день Дафнисъ, другой -- Хлоя, придумалъ онъ хитрость, достойную пастуха. Взялъ шкуру большого волка, которому нѣкогда быкъ, сражавшійся во главѣ стада, распоролъ брюхо рогами, и, накинувъ себѣ на плечи, завернулся въ нее съ ногъ до головы: руки вдѣлъ въ переднія лапы, въ заднія -- ноги до пятъ, голову вложилъ въ волчью морду, какъ воинъ въ шлемъ. Такимъ образомъ нарядившись и сдѣлавъ все, чтобы походить на волка, онъ спрятался вблизи источника, куда овцы и козы каждый день приходили съ пастбища на водопой. Источникъ протекалъ въ глубокомъ оврагѣ, и кругомъ были заросли терновника, кустовъ ползучаго можжевельника и чертополоха; здѣсь могъ спрятаться настоящій волкъ. Дарконъ притаился и, выглядывая, ожидалъ часа, когда стадо приходитъ къ источнику. Онъ разсчитывалъ сперва напугать Хлою волчьей шкурой, потомъ броситься на нее и безъ труда овладѣть ею.
  

XXI

   Прошло нѣкоторое время, и Хлоя появилась: она вела стадо къ источнику и была одна. Дафнисъ въ это время срѣзалъ нѣжные побѣги молодыхъ вѣтвей, чтобы дать ихъ козлятамъ дома, послѣ пастбища. Псы, стражи козъ и овецъ, слѣдовали за нею. По своему обыкновенію, нюхая воздухъ, учуяли они Даркона, который шевелился въ кустахъ, приготовляясь напасть на дѣвушку, и, залаявъ съ яростью, бросились на него, какъ на волка. Прежде чѣмъ, растерявшись отъ неожиданности, онъ успѣлъ вскочить, собаки окружили его и впились зубами, стараясь прокусить волчью кожу. Ему стыдно было открыться и, охраняемый шкурой, которая скрывала его, онъ сперва не выходилъ изъ кустовъ и молчалъ. Но когда Хлоя, уже немного оправившись отъ испуга, закричала и позвала Дафниса на помощь, когда собаки, разорвавъ кожу, впились ему въ тѣло, онъ сталъ изъ всей силы кричать, умоляя о помощи молодую дѣвушку и Дафниса, уже подбѣгавшаго къ нимъ. Скоро успокоили они псовъ обычнымъ свистомъ; потомъ отвели къ источнику бѣднаго Даркона, у котораго бедра и плечи были искусаны. Омывъ кровавые слѣды собачьихъ зубовъ, перевязали раны жеваннымъ листомъ вяза. И такова была ихъ невинность въ отважныхъ хитростяхъ любви, что они сочли все это за сельскую шутку. Не думая сердиться, старались даже утѣшить его и передъ тѣмъ, чтобы разстаться, прошли съ нимъ часть дороги рука въ руку.
  

XXII

   Послѣ такого опаснаго приключенія, Дарконъ, спасенный не изъ пасти волчьей, по пословицѣ, а изъ псиной, пошелъ залѣчивать раны. Дафнису же и Хлоѣ стоило не малаго труда собрать до ночи козъ и овецъ. Испуганныя волчьей шкурой, встревоженныя лаемъ собакъ, однѣ вскарабкались на вершины утесовъ, другія разсѣялись въ долинѣ до самаго моря. А, между тѣмъ, онѣ привыкли слушаться голоса, весело прибѣгать на звукъ флейты и даже собираться, когда хлопали въ ладоши. Но волкъ такъ напугалъ ихъ, что онѣ все забыли. Дафнису и Хлоѣ пришлось отыскивать ихъ по слѣдамъ, какъ зайцевъ. Когда же наконецъ они загнали ихъ въ овчарню,-- въ эту ночь, первый разъ, послѣ многихъ дней, оба уснули глубокимъ сномъ и въ усталости нашли лѣкарство отъ любви. Но когда утро забрежжило, снова начались тѣ-же мученія -- та-же радость свиданія, та-же печаль разлуки. Они тосковали, хотѣли чего-то и не знали, чего. Знали только, что причина страданій -- для нея ручей, въ которомъ онъ купался, для него -- поцѣлуй. А время года еще болѣе воспламеняло ихъ сердца.
  

ХХШ

   То былъ конецъ весны, начало лѣта. Все дышало силою и полнотою жизни. Наливался плодъ на деревьяхъ, колосъ на поляхъ. Всюду -- сладкое стрекотаніе цикадъ, благоуханія лѣта, нѣжное блеяніе молодыхъ овецъ. Рѣчные струи, казалось, пѣли тихую пѣснь въ мирномъ теченіи. Вѣтеръ въ соснахъ шумѣлъ, и звукъ его, подобенъ былъ звуку далекой свирѣли. Яблоки, желая поцѣловать землю, полныя нѣги, срывались и падали. Солнце, любящее красоту, заставляло каждаго обнажать прекрасное тѣло. Все воспламеняло Дафниса: погружаясь въ холодные ручьи, то плескался онъ въ водѣ, то преслѣдовалъ рыбъ, которыя играли вокругъ него; и часто съ жадностью пилъ, какъ будто для того, чтобъ потушить внутренній огонь. А Хлоя, выдоивъ овецъ и большую часть козъ, переливая молоко изъ подойниковъ въ чанъ, долго не могла кончить работы, потому, что мухи надоѣдали ей, и когда она отмахивалась, жалили. Потомъ умывала лицо, украшала голову вѣнкомъ изъ сосновой зелени, набрасывала на плечи пятнистую шкуру лани, и наполняла чашу виномъ и молокомъ, чтобъ раздѣлить ее съ Дафнисомъ.
  

XXIV

   Но особенно въ полуденный часъ, глаза ихъ испытывали чары любви. Тогда Хлоя видѣла Дафниса нагимъ, созерцала красоту его въ полномъ цвѣтѣ, и страдала, и все въ немъ казалось ей совершеннымъ. Любовался и Дафнисъ, какъ дѣвушка подъ шкурой лани, увѣнчанная сосновою зеленью, протягивала ему полную чашу, и пастуху казалось, что это одна изъ Нимфъ священнаго грота. Онъ снималъ сосновыя вѣтви съ ея головы и, поцѣловавъ ихъ, увѣнчивался ими самъ. Въ то время, какъ онъ купался, она одѣвалась въ его тунику, тоже сперва поцѣловавъ ее. Иногда, играя, они перекидывались яблоками, или украшали голову, заплетали волосы другъ другу. Она сравнивала съ миртовыми ягодами его кудри, потому что они были черны, а онъ лицо ея -- съ золотисто-розовымъ яблокомъ. Онъ училъ ее играть на флейтѣ; и когда она прикладывала губы къ отверстіямъ,-- бралъ у нея флейту, искалъ губами того мѣста, котораго она коснулась, дѣлая видъ, что хочетъ показать, какой звукъ она взяла невѣрно -- и флейта была скромной посредницей поцѣлуевъ.
  

XXV

   Однажды, въ полуденный зной, пока онъ игралъ на флейтѣ, и стадо дремало въ тѣни, Хлоя незамѣтно для себя, уснула. Дафнисъ, видя ее спящей, отложилъ флейту, любуясь на нее съ жадностью, не могъ насытить взоровъ, потому что теперь уже не стыдился смотрѣть на нее, и шепталъ:
   -- Какъ спятъ ея глаза, какъ дышетъ ея грудь! Ароматъ яблокъ и боярышника менѣе сладокъ, чѣмъ ея дыханье. А между тѣмъ, я не смѣю обнять ее. Поцѣлуй ея жалитъ сердце и, какъ новый медъ, дѣлаетъ безумнымъ. И я боюсь разбудить ее. О, болтливыя цикады! Онѣ помѣшаютъ ей спать оглушительнымъ крикомъ. А вотъ еще козлы подрались и стукаются рогами. О волки, болѣе трусливые, чѣмъ лисицы, зачѣмъ вы ихъ не похитите?
  

XXVI

   Между тѣмъ, какъ онъ такъ говорилъ, цикада, преслѣдуемая ласточкой, прыгнула на грудь Хлои, чтобы найти въ ней убѣжище. Ласточка не успѣла поймать бѣглянки, но увлеченная погоней, пролетѣла такъ близко отъ лица Хлои, что коснулась его однимъ крыломъ. Хлоя, не понимая, что случилось, громко вскрикнула и проснулась. Но когда увидѣла ласточку, кружившуюся надъ ея головой, Дафниса, смѣющагося надъ ея испугомъ, успокоилась и протерла сонные глаза. Въ это мгновеніе цикада, спрятавшаяся на груди Хлои, запѣла, подобно молящей, нашедшей пріютъ во храмѣ боговъ и возглашающей имъ благодарственный гимнѣ. Хлоя снова вскрикнула, а Дафнисъ засмѣялся. Пользуясь этимъ предлогомъ, онъ опустилъ руку подъ одежду Хлои, чтобы снять съ груди ея бѣдную цикаду, которая, даже подъ его пальцами, не переставала пѣть. Хлоя взглянула на нее, улыбнулась, взяла на ладонь, поцѣловала и, все еще поющую, снова положила себѣ на грудь.
  

XXVII

   Въ это время горлица заворковала въ чащѣ лѣса, и они заслушались нѣжнаго голоса. Хлоя спросила его, что она говоритъ, и Дафнисъ разсказалъ ей сельскую басню:
   "Въ былые дни, Хлоя, жила пастушка прекрасная, какъ ты, и такая же юная. Она пасла большое стадо коровъ. Голосъ былъ у нея нѣжный. И коровы любили ея пѣсни и слушали, такъ что она никогда не ударяла ихъ посохомъ, не колола острою палкою. Сидя подъ соснами, увѣнчанная зеленью сосенъ, прославляла она пѣснями Пана и Питисъ, богиню луговъ. Коровы не отходили, очарованныя пѣніемъ. Вблизи этихъ мѣстъ, водилъ быковъ на пастбище отрокъ, такой же прекрасный, такой же пѣвецъ, какъ она. Соперничая съ дѣвушкой, имѣлъ онъ голосъ мужественный, болѣе сильный, хотя и нѣжный, какъ у дѣтей. Однажды выманилъ онъ пѣніемъ изъ ея стада восемь лучшихъ коровъ и увелъ ихъ за собою на другія пастбища. Пастушка, горюя о потерѣ, стыдясь пораженія, умолила боговъ превратить ее въ птицу, чтобы больше не возвращаться домой и не терпѣть насмѣшекъ. Боги услышали молитву и превратили ее въ горлицу, такую же обитательницу горъ, такую же пѣвицу, какъ она. И до сихъ поръ бѣдная дѣвушка поетъ о своемъ горѣ, и жалуется, что не можетъ найти похищенныхъ коровъ."
  

ХХVIII

   Таковы были радости лѣта. Приближалась пышная осень, и гроздья винограда начинали зрѣть, когда морскіе разбойники изъ города Тира, плывшіе, чтобы прослыть за варваровъ, на легкомъ Карійскомъ кораблѣ,-- причалили неподалеку. Высадившись, въ полуброняхъ и съ мечами, начали они грабить все, что попадало имъ подъ руку -- душистыя вина, пшеницу, медовые соты. Увели и нѣсколькихъ быковъ изъ Дарконова стада. Дафнисъ игралъ на морскомъ берегу. Они схватили его. Хлою же Дріасъ не отпускалъ въ поле въ такой ранній часъ утра, боясь, чтобы другіе пастухи, рѣзвые и буйные, не причинили вреда молодой дѣвушкѣ. При видѣ юноши, рослаго, красиваго -- добычи болѣе драгоцѣнной, чѣмъ все, что они могли найти въ поляхъ -- разбойники не тронули козъ, перестали грабить и поторопились отвести на корабль несчастнаго, который кричалъ, плакалъ, призывалъ Хлою. Потомъ отвязали канатъ, взялись за весла и поплыли въ открытое море. Въ это время появилась Хлоя, погоняя стадо и держа новую флейту въ рукахъ, которую предназначала въ подарокъ своему другу. Увидѣвъ разбѣжавшихся козъ, слыша крикъ Дафниса, все болѣе громкій, Хлоя покинула стадо, бросила флейту и побѣжала къ Даркону за помощью.
  

XXIX

   Дарконъ лежалъ на землѣ, истекая кровью, пронзенный мечами разбойниковъ. Онъ едва дышалъ. Но при видѣ Хлои, воспоминаніе прежней любви оживило блѣдное лицо его, и онъ сказалъ:
   -- Кончено! Я умираю, Хлоя. Проклятые воры зарѣзали меня, какъ быка, за то, что я охранялъ мое стадо. Слушай: спаси Дафниса, отомсти за меня и погуби разбойниковъ. Я пріучилъ быковъ внимать флейтѣ и прибѣгать на зовъ ея, какъ бы они далеко ни паслись. Возьми ее, сыграй на ней пѣсню, которой въ былые дни научилъ я Дафниса, а онъ -- тебя; остальное сдѣлаетъ флейта и быки на кораблѣ. Я дарю тебѣ ее; ею побѣдилъ я въ состязаніяхъ многихъ пастуховъ. Ты же въ награду поцѣлуй меня, пока я живъ, а когда умру, поплачь, и если увидишь, что другой пастухъ ведетъ на пастбище быковъ, вспомни обо мнѣ.
  

XXX

   Дарконъ не могъ больше говорить. И когда она обняла его, душа улетѣла съ послѣднимъ поцѣлуемъ, съ послѣднимъ словомъ.
   Хлоя взяла флейту, приложила къ губамъ и заиграла такъ сильно, какъ могла. На звукъ пѣсни, которую они узнали, быки ринулись съ громкимъ мычаніемъ въ воду. Сильный толчекъ накренилъ корабль на бокъ; море разступилось подъ тяжестью спрыгнувшихъ быковъ; корабль опрокинулся, пучина сомкнулась -- и все исчезло. Находившіеся на кораблѣ выброшены были въ море, но не всѣ одинаково могли надѣяться на спасеніе: у разбойниковъ мечъ привѣшенъ былъ къ поясу, тѣло сжато кольчугою, ноги обуты по колѣно въ мѣдныя поножія. Тогда какъ Дафнисъ имѣлъ босыя ноги, ибо водилъ стада по мягкой травѣ луговъ, и на тѣлѣ мало одежды, такъ какъ осень стояла жаркая. Вотъ почему пираты не могли долго держаться на поверхности и скоро потонули, увлекаемые ко дну тяжестью вооруженія. А Дафнису не стоило никакого труда освободиться отъ платья. Правда, сперва ему нелегко было плыть, потому что онъ привыкъ купаться только въ рѣкахъ. Но скоро нужда научила его: выбравъ мѣсто между двумя быками, ухватился онъ за рога обоихъ и такимъ образомъ поплылъ, безъ труда и утомленія, какъ будто управляя колесницею. Вообще быкъ плаваетъ лучше и дольше самаго сильнаго человѣка; уступаетъ только водянымъ птицамъ и рыбамъ и никогда не потонулъ бы, если-бы рогъ его копытъ не тяжелѣлъ, разбухая въ водѣ.. Эта способность быковъ къ плаванію доказывается названіемъ Босфора, Водоноснаго, которое до сихъ поръ дается нѣкоторымъ морямъ.
  

XXXI

   Таково было чудесное избавленіе Дафниса отъ двойной опасности -- разбойниковъ и кораблекрушенія. Выйдя изъ воды, онъ нашелъ на берегу Хлою, которая и плакала, и смѣялась. Онъ кинулся ее обнимать и спросилъ, зачѣмъ она играла на флейтѣ. Хлоя разсказала ему все: какъ прибѣжала къ Даркону, какъ быки его были пріучены слушаться флейты, какъ онъ приказалъ ей играть и какъ умеръ. Объ одномъ лишь не сказала, потому что ей было стыдно -- о поцѣлуѣ. Они рѣшили отдать послѣдній долгъ благодѣтелю и присоединились къ родителямъ несчастнаго Даркона, совершавшимъ похоронный обрядъ. Сдѣлали могильную насыпь, посадили вокругъ много садовыхъ деревьевъ, на которыхъ повѣсили въ честь его первые начатки плодовъ. Надъ могилой пролили чашу молока, раздавили гроздья, разбили флейту. Быки, издавая жалобное мычаніе, безпокойно бѣгали и не находили себѣ мѣста. По увѣренію пастуховъ, они оплакивали умершаго хозяина.
  

XXXII

   Послѣ погребенія Даркона, Хлоя отвела въ священный гротъ къ Нимфамъ и обмыла Дафниса. Молодая дѣвушка обмыла также, въ первый разъ, въ присутствіи Дафниса, свое тѣло, бѣлое и чистое, сіявшее прелестью, не нуждавшееся въ омовеніяхъ, чтобы казаться прекраснымъ. Они нарвали цвѣтовъ, всѣхъ, какіе можно было найти въ это время года, наплели вѣнковъ Нимфамъ и привѣсили къ скалѣ, какъ жертвенный даръ, флейту Даркона. Потомъ вернулись къ овцамъ и козамъ. Бѣдныя лежали на землѣ неподвижно, не щипали травы и не блеяли. Должно быть, тосковали о Дафнисѣ и Хлоѣ. Но только что они появились, позвали ихъ обычнымъ возгласомъ и заиграли на флейтѣ, овцы начали пастись, козы -- прыгать и блеять, словно радуясь спасенію хозяина.
   Дафнисъ ничему не имѣлъ уже силы радоваться съ тѣхъ поръ, какъ, увидѣлъ Хлою обнаженной и созерцалъ ея тайную красоту безъ покрововъ. Сердце его ныло, снѣдаемое отравой. Дыханіе дѣлалось то быстрымъ и прерывистымъ, какъ будто онъ бѣжалъ отъ погони, то медленнымъ и слабымъ, какъ будто онъ умиралъ отъ усталости. Ему казалось купаніе въ ручьѣ болѣе опаснымъ, чѣмъ кораблекрушеніе; ему казалось, что душа его все еще во власти разбойниковъ. Бѣдный юноша, бѣдный сынъ полей не |зналъ, что нѣтъ большаго разбойника, чѣмъ Любовь!
  

КНИГА ВТОРАЯ

   Была середина осени. Наступило время жатвы винограда. Полевыя работы въ полномъ разгарѣ: одни приготовляютъ точило, другіе поправляютъ бочки, тѣ плетутъ корзины, тѣ налаживаютъ гладкій круглый камень, чтобы давить сочныя гроздья, срываютъ кору съ высушенныхъ ивовыхъ вѣтвей и дѣлаютъ факелы, чтобы зажигать по ночамъ, когда будутъ собирать въ чаны неперебродившій сокъ. Дафнисъ и Хлоя покинули на время стада и помогали виноградарямъ. Дафнисъ приносилъ виноградъ въ корзинѣ, бросалъ въ точило, давилъ, сливалъ вино въ бочки; Хлоя готовила обѣдъ жнецамъ, наливала имъ прошлогодняго вина, срѣзала невысоко висѣвшія гроздья. Ибо на островѣ Лезбосѣ, лозы растутъ низко; вмѣсто того, чтобы подыматься вверхъ по деревьямъ, онѣ свѣшиваютъ вѣтви до земли и ползутъ по ней, какъ плющъ, такъ что достать до нихъ могутъ и дѣти, у которыхъ руки едва освободились отъ пеленокъ.
  

II

   По обычаю, соблюдаемому на праздникѣ Вакха, когда рождается вино,-- женщины окрестныхъ селеній, приглашены были къ жнецамъ на помощь. Онѣ засматривались на Дафниса, хвалили красоту его, равную, по словамъ ихъ, красотѣ Вакха. Одна, побойчѣе другихъ, поцѣловала его, что понравилось Дафнису, а Хлою огорчило. Въ свою очередь, юноши, стоя въ точилахъ, шутили и заигрывали съ Хлоей; прыгали съ рѣзвостью, какъ сатиры при видѣ вакханки, и увѣряли, что согласились бы сдѣлаться овцами, чтобы ходить за такою пастушкою. Хлоя смѣялась, а Дафнисъ огорчался. Но оба ждали съ нетерпѣніемъ, когда сборъ винограда кончится, чтобы вернуться въ знакомыя поля и, вмѣсто буйныхъ криковъ, слышать звукъ флейты и блеяніе стадъ. Черезъ нѣсколько дней, жатва кончилась, бочки наполнились сладкимъ виномъ, помощь была менѣе нужна, и они снова начали водить стада на пастбище. Съ радостнымъ сердцемъ пошли въ пещеру Нимфъ помолиться и принесли гроздья, еще висѣвшія на лозѣ,-- какъ жертвенный даръ. Никогда не лѣнились они воздавать Нимфамъ эту почесть. Каждый день, на утренней зарѣ, привѣтствовали богинь; молились имъ и вечеромъ, возвращаясь домой. Всегда приносили какой-нибудь даръ -- цвѣты, плоды, поспѣвавшіе къ тому времени года, гирлянды свѣжихъ листьевъ, возліянія изъ овечьяго или козьяго молока. Впослѣдствіи богини вознаградили Дафниса и Хлою. А теперь, подобные веселымъ щенятамъ на свободѣ, прыгали они, играли на флейтѣ, пѣли и боролись другъ съ другомъ, не хуже барановъ и козловъ.
  

III

   Въ то время, какъ они предавались этимъ веселымъ забавамъ, подошелъ къ нимъ старикъ, одѣтый въ звѣриную шкуру, съ грубою кожаной обувью, съ мѣшкомъ, привѣшеннымъ сбоку, столь же древнимъ, какъ его владѣлецъ. Онъ подсѣлъ къ нимъ и сказалъ:
   -- Дѣти мои,-- я старикъ Филетасъ. Нѣкогда пѣвалъ я пѣсни во славу этихъ Нимфъ, игрывалъ и на флейтѣ въ честь бога Пана, и большое стадо быковъ слѣдовало за голосомъ моимъ. Нынѣ пришелъ я разсказать вамъ то, что видѣлъ и слышалъ. Есть у меня садъ, который я обрабатываю собственными руками. Полюбилъ я его съ тѣхъ поръ, какъ, состарившись, больше не могу водить быковъ на пастбище. Въ этомъ саду -- цвѣты и плоды различныхъ временъ года: весною розы, лиліи, гіацинты, простыя и двойныя фіалки; лѣтомъ маки, груши, яблоки всѣхъ родовъ; а теперь виноградъ, винныя ягоды, гранаты, зеленые мирты. На зарѣ стаи птицъ прилетаютъ въ мой садъ, одни клевать, другіе пѣть, потому что онъ уютный, тѣнистый, и орошается тремя источниками, и если бы не терновая изгородь, то можно бы подумать, что это цѣлая роща.
  

IV

   Войдя въ него сегодня, около полудня, замѣтилъ я, подъ гранатовыми деревьями и миртами, ребенка, державшаго въ рукахъ ягоды миртовъ и гранатъ, бѣлаго, какъ молоко, златокудраго, какъ огонь, свѣжаго, словно онъ только что выкупался. Онъ былъ нагъ, одинъ, и рвалъ плоды, играя, какъ будто въ собственномъ саду. Я подбѣжалъ, хотѣлъ удержать его, боясь, чтобы рѣзвый шалунъ не поломалъ моихъ миртовъ и гранатовыхъ деревьевъ. Но онъ ускользалъ отъ меня неуловимо -- то забѣгалъ въ чащу розовыхъ кустовъ, то прятался въ маки, какъ молоденькій тетеревъ. Не разъ, бывало, гонялся я за молочнымъ козленкомъ, бѣгалъ до усталости за новорожденными телятами. Но и тѣ были менѣе проворны. Наконецъ, утомившись,-- потому что я очень старъ,-- долженъ я былъ опереться на посохъ и, все-таки посматривая, чтобы онъ не убѣжалъ, спросилъ его, отъ какихъ онъ сосѣдей и зачѣмъ приходитъ рвать плоды въ чужихъ садахъ. Ничего не отвѣтилъ онъ, только подошелъ ко мнѣ и улыбнулся такъ тихо, такъ нѣжно, что сердце у меня смягчилось, и больше я не могъ сердиться. Я сталъ просить, чтобы онъ не боялся и позволилъ обнять себя; клялся ему своими миртами, что отпущу, дамъ яблокъ и гранатъ, позволю во всякое время рвать мои плоды и цвѣты, если только онъ поцѣлуетъ меня.
  

V

   Мальчикъ громко разсмѣялся, и я услышалъ голосъ болѣе нѣжный, чѣмъ голосъ ласточки, соловья и лебедя передъ смертью, когда онъ старъ, какъ я:
   -- Что до меня, Филетасъ, дѣло за мною не станетъ: я готовъ тебя цѣловать, потому что я вѣдь только и жажду поцѣлуевъ, не меньше, чѣмъ ты своей утраченной юности. Но смотри: позволятъ ли тебѣ твои годы принять такой подарокъ? Ибо, какъ ты ни старъ, но когда поцѣлуешь меня,-- захочешь и поймать. А настигнуть меня не можетъ ни соколъ, ни орелъ, ни птица съ еще болѣе быстрымъ полетомъ, если есть такая. Я по виду дитя, на самомъ же дѣлѣ болѣе старъ, чѣмъ Сатурнъ, болѣе старъ, чѣмъ всѣ вѣка. Я видѣлъ, какъ во цвѣтѣ юности ты насъ въ этихъ долинахъ большое стадо -- и я былъ съ тобою, когда, влюбленный въ Амариллисъ, ты игралъ на флейтѣ подъ этими буками. Но ты не замѣчалъ меня, хотя я былъ недалеко отъ молодой дѣвушки. Это я тебѣ отдалъ ее, и отъ вашего союза родились дѣти, добрые пастухи и земледѣльцы. Теперь я покровительствую Дафнису и Хлоѣ. Соединивъ ихъ утромъ, вхожу въ твой садъ, играю съ цвѣтами и листьями, купаюсь въ источникахъ. Вотъ почему твои цвѣты и деревья такъ прекрасны: они орошаются водами, въ которыхъ я купаюсь. Посмотри на садъ: есть ли въ немъ хоть одна сломанная вѣтка, хоть одинъ сорванный плодъ, растоптанный цвѣтокъ или замутившійся родникъ? Радуйся! Ибо ты одинъ изъ людей созерцалъ въ старости своей дитя -- Любовь.
  

VI

   Молвивъ такъ, онъ вспорхнулъ на мирты, какъ молодой соловей, и прыгая съ вѣтки на вѣтку, мелькая сквозь листья, достигъ вершины. Тогда я увидѣлъ крылья за плечами его и въ колчанѣ, между крыльями, маленькія стрѣлы. Потомъ взлетѣлъ онъ еще выше и скрылся. Если опытъ жизни недаромъ убѣлилъ мнѣ голову, и старость не омрачаетъ моего разума, то вы, о, дѣти, посвящены богу Любви, и онъ охраняетъ васъ.
  

VII

   Велика была ихъ радость, когда они это услышали, и то, что онъ говорилъ, казалось имъ похожимъ на плѣнительную сказку. Они спросили, что такое Любовь,-- дитя или птица, и въ чемъ заключается ея могущество? Филетасъ отвѣтилъ:
   -- Дѣти, любовь есть богъ, юный, прекрасный и окрыленный. Вотъ, почему любитъ онъ юность, летаетъ за красотой и окрыляетъ душу. Такова сила его, что даже сила Громовержца не можетъ съ нею равняться. Онъ царствуетъ надъ стихіями; онъ царствуетъ надъ свѣтилами. Онъ царствуетъ надъ прочими богами, съ большею властью, чѣмъ вы надъ вашими козами и овцами. Всѣ цвѣты созданы любовью, и любовь вызвала на свѣтъ изъ нѣдръ земныхъ растенія. Любовью движутся рѣки, любовью дышатъ вѣтры. Я видѣлъ влюбленнаго быка: онъ ревѣлъ, какъ ужаленный оводомъ. Я видѣлъ козла, жаждавшаго соединиться съ козою, и всюду онъ слѣдовалъ за нею. Я и самъ былъ молодъ и любилъ Амариллисъ: тогда я не думалъ о пищѣ, забывалъ о питьѣ, не наслаждался отдыхомъ;, душа моя изнемогала, сердце билось, тѣло трепетало, я кричалъ, какъ будто меня били, потомъ вдругъ погружался въ молчаніе, какъ мертвый. Кидался въ холодныя рѣки, какъ будто внутренній огонь пожиралъ меня. Призывалъ бога Пана на помощь, ибо онъ также влюбленъ въ богиню Питисъ. Я благодаренъ былъ Эхо, которое повторяло за мною имя Амариллисъ. Я разбивалъ въ отчаяніи флейты, потому что онѣ очаровывали послушныхъ телицъ моихъ и не привлекали Амариллисъ. Ибо нѣтъ никакого лѣкарства отъ любви -- ни питья, ни ѣды, ни волшебныхъ заклятій. Есть одно только средство -- цѣловаться, обнимать другъ друга и обоимъ лежать вмѣстѣ голыми.
  

VIII

   Филетасъ, послѣ всѣхъ этихъ наставленій, собрался уходить, и они наградили его овечьими сырами и козленкомъ, у котораго на лбу начинали пробиваться рога. Оставшись одни и въ первый разъ услышавъ имя любви, они предались печали и безнадежности. Ночью, по возвращеніи домой, стали сравнивать то, что испытывали, съ тѣмъ, что слышали: влюбленные страдаютъ,-- и мы страдаемъ; не думаютъ о ѣдѣ -- и мы не думаемъ; не спятъ -- мы не можемъ уснуть; горятъ -- внутренній огонь и насъ пожираетъ; желаютъ видѣть другъ друга,-- и мы томимся въ ожиданіи слишкомъ медленной зари. О, вѣдь это же и есть любовь -- мы любимъ другъ друга, сами того не зная! Но если это любовь, если я любимъ, то почему же мы такъ страдаемъ? Зачѣмъ ищемъ другъ друга? Все, что говорилъ Филетасъ, вѣрно. Этотъ самый мальчикъ съ крыльями приснился нашимъ родителямъ, и велѣлъ, чтобы мы водили стада на пастбище. Какъ же поймать его? Онъ малъ и убѣжитъ. Какъ же спастись? У него крылья. Онъ догонитъ насъ. Надо помолиться Нимфамъ и призвать ихъ на помощь. Но вѣдь Панъ не помогъ Филетасу, когда онъ былъ влюбленъ въ Амариллисъ. Испытаемъ же лѣкарство, которое онъ совѣтовалъ: цѣловать другъ друга, обниматься, лежать вмѣстѣ голыми. Правда, теперь холодно, но ужъ мы потерпимъ. Терпѣлъ же до насъ Филетасъ.
  

IX

   Такъ новою школою была для нихъ ночь. На слѣдующее утро, выгнавъ стадо въ поле, только что увидѣлись, они обняли другъ друга, чего прежде никогда не дѣлали. Переплелись руками, прижались другъ къ другу. Что-же касается до третьяго средства -- лечь вмѣстѣ голыми -- не посмѣли. Это было бы черезъ-чуръ отважно, не только для молодой дѣвушки, но и для козьяго пастуха. Слѣдующую ночь провели также безъ сна, размышляя о томъ, что сдѣлали, и сожалѣя о томъ, чего не посмѣли сдѣлать:
   -- Что-же? Вѣдь вотъ мы и цѣловали другъ друга, а легче не стало. Обнимались, но я не нашелъ утоленія. Значитъ, лежать вмѣстѣ -- единственное лѣкарство отъ любви? Дѣлать нечего, надо попробовать. Ужъ вѣрно въ этомъ есть что нибудь посильнѣе поцѣлуя.
  

X

   Среди такихъ помысловъ, сны ихъ, конечно, были тоже любовные -- о поцѣлуяхъ и объятьяхъ. То, чего не дѣлали днемъ, довершали они ночью: лежали вмѣстѣ, голые. Утромъ вставали, еще болѣе влюбленные, и гнали стада на пастбище, торопя ихъ свистомъ,-- такъ нетерпѣливо стремились они къ поцѣлуямъ. Только что замѣчали другъ друга, бѣжали, улыбаясь. Потомъ начинались поцѣлуи, объятья съ переплетенными руками. Но третье средство медлило. Дафнисъ не смѣлъ его предложить; Хлоя тоже не хотѣла говорить первая. Наконецъ, случай помогъ, и все сдѣлалось само собою.
  

XI

   Сидя рядомъ, подъ тѣнью дуба, начинали они чувствовать сладость поцѣлуевъ. Страсть уже опьяняла ихъ, но не утоляла. Чѣмъ сильнѣе обнимали они другъ друга перевившимися руками, тѣмъ крѣпче прижимались губы къ губамъ. Въ пылу объятій, Дафнисъ привлекъ къ себѣ Хлою слишкомъ порывисто, она склонилась на бокъ и на половину легла, онъ -- за нею, слѣдуя за ея устами, чтобы не потерять поцѣлуя. Признавъ въ этомъ то, что видѣли во снѣ, они оба долго лежали такъ, какъ будто связанные. Но не умѣя ничего большаго, воображая, что это и есть предѣлъ любовныхъ радостей, провели въ напрасныхъ объятьяхъ главную часть дня. Вечеромъ разошлись, проклиная ночь, и погнали стада свои обратно. Можетъ быть, дошли бы они и до чего нибудь болѣе дѣйствительнаго, если бы не приключилась внезапная тревога, которая наполнила смятеніемъ всю страну.
  

XII

   Богатые юноши изъ Метимны, желая провести въ сельскихъ забавахъ время жатвы, снарядили маленькій корабль, взяли слугъ, вмѣсто гребцовъ, и отправились, не слишкомъ удаляясь отъ берега, и проѣзжая мимо Митиленскихъ помѣстій, сосѣднихъ съ моремъ, потому что это прибрежіе доступно и покрыто великолѣпными жилищами. Всюду -- купальни, сады, рощи, которыя непрерывно слѣдуютъ другъ за другомъ, одни -- даръ природы, другія -- дѣло рукъ человѣческихъ. Прекрасныя мѣста, волшебные пріюты наслажденій! И такъ, ѣхали они вдоль берега, иногда причаливали и не дѣлая никому зла, предавались разнообразнымъ увеселеніямъ. То посредствомъ крючковъ, привязанныхъ легкой лесою къ тростнику, съ высоты обрывистаго мыса, нависшаго надъ водою, удили рыбу, которая водится между морскими камнями. То съ гончими и сѣтками ловили зайцевъ, которыхъ спугивали изъ виноградной чащи крики жнецовъ. Или-же охотились на птицъ, брали въ силки дикихъ гусей, стрепетовъ, утокъ. Такимъ образомъ, развлекаясь, добывали себѣ и припасы, необходимые для стола. Если-же чего либо недоставало, покупали у поселянъ и за все платили щедро. Впрочемъ, нуженъ былъ только хлѣбъ, вино да ночлегъ, такъ какъ они считали не безопаснымъ, въ осеннюю пору, ночевать въ морѣ. Корабль-же вытаскивали на берегъ, боясь, чтобы ночью не унесла его буря.
  

XIII

   Случилось однажды, что поселянинъ, имѣвшій надобность въ веревкѣ для подыманія точильнаго камня, такъ какъ его собственная истерлась, сошелъ тайно къ морскому берегу, увидѣлъ корабль, никѣмъ не охраняемый, отвязалъ канатъ и унесъ съ собой, желая имъ воспользоваться. Утромъ юноши Метимнійцы стали искать веревки. Такъ какъ никто не признавался въ кражѣ, то, сдѣлавъ нѣсколько упрековъ хозяину, отправились они моремъ далѣе. Проѣхавъ стадій тридцать, остановились и причалили къ берегу у тѣхъ полей, на которыхъ Дафнисъ и Хлоя пасли стада свои, потому что казалось имъ, что на окрестныхъ равнинахъ должна быть хорошая заячья охота. Не имѣя веревки для причала, взяли длинныхъ отпрысковъ зеленой ивы, сплели изъ нихъ подобіе каната и привязали корабль къ берегу за верхнюю часть кормы. Потомъ спустили свору гончихъ и разставили тенета на тѣхъ мѣстахъ, которыя показались имъ наиболѣе удобными. Собаки зарыскали въ полѣ съ громкимъ лаемъ и спугнули козъ, которыя, спустившись съ холмовъ, побѣжали къ берегу моря. Но здѣсь, не находя травы на голомъ пескѣ, самыя смѣлыя приблизились къ кораблю, и перегрызли отпрыски зеленой ивы, прикрѣплявшіе корабль къ берегу.
  

XIV

   На морѣ подымалось волненіе отъ вѣтра, вѣявшаго съ прибрежныхъ холмовъ. Волны, въ обратномъ теченіи, незамѣтно подняли отвязанный корабль и унесли въ открытое море. Только что увидѣли это Метимнійцы, какъ одни побѣжали къ морю, другіе стали звать гончихъ. Всѣ вмѣстѣ кричали такъ долго и сильно, что отовсюду, съ окрестныхъ полей сбѣжались поселяне. Но дѣлать было нечего: вѣтеръ свѣжѣлъ, волны, играя, уносили корабль съ неумолимою быстротою. Метимнійцы, лишенные и корабля, и многаго имущества, бывшаго на немъ, стали разыскивать пастуха провинившихся козъ. Нашли Дафниса, начали его бить и срывать одежду. Уже одинъ изъ нихъ ремнемъ, на которомъ водятъ собакъ, хотѣлъ связать ему руки. Несчастный вопилъ подъ ударами, молилъ о помощи сосѣдей, въ особенности призывалъ Ламона и Дріаса. Оба, старики еще бодрые, съ руками, загрубѣлыми и окрѣпшими въ полевыхъ работахъ, прибѣжали, заступились за Дафниса и потребовали, чтобы спорящіе объяснили въ чемъ дѣло.
  

XV

   Такъ какъ требованіе это всѣми было одобрено, то выбрали посредникомъ волопаса Филетаса. Онъ былъ и годами старше всѣхъ, и въ странѣ считали его за человѣка справедливаго. Метимнійцы первые изложили свою жалобу ясно и подробно передъ судіей-волопасомъ:
   -- Мы высадились на берегъ, чтобы охотиться. Привязавъ корабль вѣтками ивы, оставили его на берегу и отправились съ гончими искать дичи. Вы не можете себѣ представить, какими драгоцѣнными вещами наполнено было наше судно! какими одеждами! сколько собачьихъ сбруй припасено было тамъ! сколько денегъ! На эти сокровища можно бы купить всѣ ваши поля. Какъ вознагражденія, требуемъ мы, чтобы вы позволили намъ увести съ собою этого глупаго пастуха, который повидимому пасетъ свои стада въ морѣ.
  

XVI

   Такъ говорили Метимнійцы. Дафнисъ, послѣ испытанныхъ побоевъ, чувствовалъ себя нехорошо. Но увидѣвъ Хлою, забылъ все и началъ такъ:
   -- Я стерегу мое стадо, какъ должно. Жаловался-ли кто-нибудь изъ окрестныхъ поселянъ, что козы мои испортили ему садъ, сломали хотя одну лозу въ его виноградникѣ? А вотъ эти юноши -- дѣйствительно глупые охотники: собаки ихъ, плохо выученныя, бѣгаютъ всюду, лаютъ безъ толку; онѣ, какъ волки, спугнули козъ моихъ съ холмовъ и пастбищъ и загнали къ морю. Вы говорите: перегрызли ивовыя вѣтви. Правда! Но вѣдь на голомъ пескѣ не могли онѣ найти ни дерна, ни тмина, ни толокнянки. Корабль унесенъ вѣтромъ въ море? Но въ этомъ виновны вѣтеръ и море, а не козы. На кораблѣ были деньги, одежды? Но какой разумный человѣкъ повѣритъ, чтобы судно, нагруженное драгоцѣнными вещами, могло быть привязано ивовыми вѣтвями!
  

XVII

   Молвивъ такъ, Дафнисъ началъ плакать и пробудилъ жалость въ поселянахъ, такъ что Филетасъ, въ качествѣ посредника, поклялся богомъ Паномъ и Нимфами, что ни Дафнисъ, ни козы его не виновны; виновны-же развѣ море да вѣтеръ, за которыя пастухъ отвѣчать не можетъ. Метимнійцы, мало убѣжденные доводами Филетаса, бросились въ ярости, снова схватили Дафниса и пытались связать ему руки. Но поселяне, выведенные изъ терпѣнія, напали на нихъ, какъ стая крикливыхъ скворцовъ и сой. Въ одинъ мигъ вырвали изъ ихъ рукъ Дафниса, который, въ свою очередь, не жалѣлъ ударовъ. Скоро, при помощи палокъ, обратили они въ бѣгство Метимнійцевъ и преслѣдовали ихъ до тѣхъ поръ, пока не выгнали за межу своихъ владѣній.
  

XVIII

   Межъ тѣмъ, какъ поселяне заняты были дракою, Хлоя отвела Дафниса къ Нимфамъ. Обмыла ему лицо, запачканное кровью, которая потекла у него изъ носу во время драки; вынула изъ мѣшка кусокъ хлѣба съ ломтемъ сыру и дала ему поѣсть. Но болѣе всего подкрѣпилъ и успокоилъ его поцѣлуй нѣжныхъ губъ, болѣе сладкій, чѣмъ медъ.
  

XIX

   Такова была опасность, которой избѣгнулъ Дафнисъ. Этимъ дѣло не кончилось. Метимнійцы, вернувшись домой, смиренные пѣшеходы, безъ корабля, покрытые синяками, потерявшіе охоту къ веселью, созвали народное собраніе, явились гражданамъ, какъ молящіе справедливости и потребовали возмездія. Они, конечно, не открыли истины, боясь, чтобы ихъ не подняли на смѣхъ за палочные удары, принятые ими отъ безоружныхъ пастуховъ. Напротивъ, обвинили Митиленійцевъ въ томъ, что они отняли корабль и ограбили ихъ, какъ враги во время войны. Метимнійцы, заключивъ по ранамъ, что они говорятъ правду, сочли необходимымъ отомстить за оскорбленіе молодыхъ людей, принадлежавшихъ къ лучшимъ семьямъ. Тотчасъ, большинствомъ голосовъ, постановили походъ на Митиленійцевъ, безъ объявленія военныхъ дѣйствій, и приказали военачальнику спустить на море десять кораблей, чтобы опустошить берегъ Митиленскій, такъ какъ, въ виду наступавшей зимы, считали неблагоразумнымъ посылать въ море много кораблей.
  

XX

   Заутра стратегъ поднялъ якорь. Съ отрядомъ воиновъ, служившихъ ему гребцами, направился онъ къ морской границѣ Митиленіи. Здѣсь награбилъ много скота, также вина и хлѣба, ибо жатва только что кончалась, и захватилъ въ плѣнъ людей, занятыхъ осенними работами въ поляхъ. Съ наибольшею силою напалъ онъ на ту мѣстность, въ которой жили Дафнисъ и Хлоя, высадился неожиданно и забралъ все, что нашелъ подъ рукою. Дафнисъ въ это время отлучился отъ стада: пошелъ въ лѣсъ нарѣзать зеленыхъ вѣтвей на зимній кормъ козлятамъ. Увидѣвъ издали, какъ враги высаживаются на берегъ, спрятался онъ въ дуплѣ древняго бука. Хлоя была на пастбищѣ; преслѣдуемая врагами, прибѣжала она, молящая, къ Нимфамъ и богинями заклинала воиновъ пощадить ее и овецъ. Но напрасно. Метимнійцы, всячески насмѣявшись надъ изваяніями богинь, увели оба стада и погнали передъ собою пастушку ударами хворостины, какъ беззащитную козу или овцу.
  

XXI

   Корабли были переполнены разнообразною добычей. Метимнійцы сочли за лучшее не продолжать военныхъ дѣйствій и пустились въ обратный путь, боясь враговъ и зимы. Выѣхали въ море; но двигались медленно, не на парусахъ, а на веслахъ, потому что не было вѣтра. Когда все успокоилось, Дафнисъ вышелъ изъ лѣсу на равнину, гдѣ обыкновенно пасли они стада свои. Но не нашелъ ни козъ, ни овецъ, ни Хлои. Всюду запустѣніе; разбросанныя по землѣ, валялись обломки флейты, на которой играла Хлоя. Онъ громко закричалъ и съ жалобными воплями сталъ подбѣгать то къ буку, подъ тѣнью котораго они сиживали, то къ берегу моря, надѣясь еще увидѣть Хлою, то къ изваяніямъ Нимфъ, у подножія которыхъ напрасно* искала она убѣжища отъ враговъ. Здѣсь катался онъ по землѣ и обвинялъ Нимфъ въ предательствѣ:
  

XXII

   -- Хлою оторвали отъ вашихъ алтарей; вы это видѣли и потерпѣли! Хлою, которая плела для васъ вѣнки, приносила вамъ начатки молока, Хлою, чья флейта виситъ еще здѣсь, какъ жертвенный даръ! Волкъ не унесъ козы -- а враги сразу похитили оба стада и пастушку, подругу мою! Они рѣжутъ козъ, убиваютъ овецъ! Ты будешь жить отнынѣ въ городѣ, Хлоя! Какъ покажусь я теперь на глаза отцу и матери, безъ стада, безъ Хлои, чтобы сдѣлаться простымъ поденщикомъ; потому что мнѣ больше некого пасти? Лягу здѣсь и подожду смерти или новыхъ враговъ. О Хлоя, чувствуешь-ли ты такое же горе, какъ я? Помнишь-ли ты эти долины, Нимфъ и меня? Или утѣшаютъ тебя въ несчастій овцы и козы, раздѣлившія съ тобою плѣнъ?
  

ХXIII

   Пока онъ жаловался такъ, глубокій сонъ объялъ его среди плача и стоновъ, и явились ему Нимфы, три жены, высокія и прекрасныя, наполовину обнаженныя, съ босыми ногами, съ развѣвающимися кудрями, подобныя изваяніямъ. Сперва онѣ какъ будто безмолвно жалѣли Дафниса, помомъ старшая сказала ему, утѣшая:
   -- Не упрекай насъ, Дафнисъ. Мы болѣе заботимся о Хлоѣ, чѣмъ ты. Это мы сжалились надъ нею, когда она была маленькой дѣвочкой, приняли и вскормили ее въ этой пещерѣ. Она рождена не среди полей и овецъ, также, какъ ты рожденъ не среди козъ Ламона. Впрочемъ, мы уже устроили все къ ея благу. Не привезутъ ее въ Метимны рабыней, не будетъ она военной добычей. Мы умолили бога Пана, чей ликъ ты видѣлъ подъ сосною, и которому однако вы ни разу не принесли въ даръ гирлянды цвѣтовъ,-- мы умолили Пана придти на помощь Хлоѣ. Ибо лучше насъ умѣетъ онъ сражаться, и нерѣдко случалось ему покидать затишье полей для брани. Панъ выступилъ въ путь, Панъ идетъ -- грозный воитель, противъ Метимнійцевъ. Не горюй-же и встань. Покажись Ламону и Мирталѣ, которые, подобно тебѣ, лежатъ и плачутъ, думая, что и тебя взяли въ плѣнъ. Завтра Хлоя вернется съ козами и овцами. И снова будете вы вмѣстѣ водить ихъ на пастбище, снова играть на свирѣли. Остальное богъ любви довершитъ.
  

XXIV

   Увидѣвъ и услышавъ это, Дафнисъ внезапно пробудился. Плача отъ скорби и радости, обнялъ подножіе Нимфъ, далъ обѣтъ, если Хлоя спасется, принести имъ въ жертву лучшую въ стадѣ козу. Потомъ побѣжалъ къ соснѣ, подъ которой виднѣлась статуя Пана, козлоногаго, рогатаго, въ одной рукѣ державшаго флейту, другой останавливавшаго козла, который скачетъ. Дафнисъ помолился за Хлою и обѣщалъ заколоть ему козла. Солнце склонялось, когда юноша кончилъ молиться и плакать. Взявъ нарѣзанныя вѣтви, вернулся онъ домой, гдѣ возвращеніе его утѣшило Ламона и Мирталу. Поѣвъ немного, легъ онъ спать, но и во снѣ плакалъ. Умолялъ Нимфъ явиться, тосковалъ въ ожиданіи дня, который, какъ онѣ обѣщали, долженъ былъ возвратить ему Хлою. Ночь никогда не казалась ему такою длинною. А въ это время вотъ что происходило на корабляхъ.
  

XXV

   Военачальникъ Метимнійцевъ, проплывъ десять стадій, рѣшилъ дать отдыхъ воинамъ, утомленнымъ вылазкой. Замѣтивъ мысъ, выдававшійся въ море, и образовавшій двумя концами полукругъ, подобіе новаго мѣсяца, гдѣ воды были спокойнѣе, чѣмъ въ гавани, велѣлъ онъ спустить якорь, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ берега, опасаясь, чтобы приморскіе жители не произвели нападенія на корабли; потомъ предоставилъ Метимнійцамъ отдыхать и забавляться на свободѣ. Такъ какъ все у нихъ было въ изобиліи, благодаря добычѣ,-- начали они пить, веселиться и праздновать побѣду. Но къ тому времени, когда наступили сумерки, и ночь положила конецъ празднику,-- земля сдѣлалась какъ бы огненной, по водѣ издалека послышался шумъ веселъ, какъ будто приближался многочисленный флотъ. Они стали звать военоначальника, трубили сборъ, перекликались, одни считая себя ранеными, другіе падая, подобно убитымъ. И все являло видъ морского сраженія. А сраженія не было, и не было враговъ.
  

XXVI

   Послѣ ночи, проведенной въ такомъ безпокойствѣ, наступилъ день, еще болѣе страшный, чѣмъ ночь. На рогахъ у козловъ и козъ Дафниса появились гирлянды плюща съ гроздьями ягодъ. Овцы и бараны Хлои завыли, какъ волки. Голову самой пастушкѣ увѣнчала сосновая зелень. И на морѣ творились чудеса не меньшія; хотѣли поднять якорь -- не могли; когда погружали въ воду весла, чтобы грести -- онѣ ломались; дельфины, выскакивая изъ волнъ и ударяя хвостами о корабли, расшатывали скрѣпы. На вершинѣ обрывистаго утеса, которымъ увѣнчанъ былъ мысъ, слышалась флейта Пана: звуки были не сладкіе и нѣжные, подобные звукамъ свирѣли, а наводили ужасъ, подобно грому воинской трубы. Флотъ объятъ былъ смятеніемъ; матросы хватались за оружіе и спрашивали, гдѣ врагъ. Ожидали съ нетерпѣніемъ ночи, надѣясь отдохнуть. Тѣ, у кого умъ еще былъ не совсѣмъ помраченъ, поняли, что эти чудеса происходятъ отъ бога Пана, гнѣвнаго и мстящаго. Но никто не могъ догадаться о причинѣ этого гнѣва, потому что среди добычи, награбленной ими, не было ничего посвященнаго Пану. Наконецъ, около полудня, когда военачальникъ уснулъ тоже не обычнымъ, а чудеснымъ сномъ, самъ Панъ явился ему и сказалъ:
  

XXVII

   -- О святотатцы! нечестивѣйшіе изъ людей! кто побудилъ ваши безумныя сердца къ столь великому буйству? Вы опустошили поля, любезныя намъ; похитили стада быковъ, овецъ и козъ, посвященныя нашимъ заботамъ; отторгли отъ жертвенника отроковицу, которую богъ любви избралъ, дабы на ней явить примѣръ своихъ милостей. Не уважили вы Нимфъ, ни меня, меня -- бога Пана! Но съ такою добычей не видать вамъ города Метимны, не избѣгнуть свирѣли моей, которая наводитъ трепетъ на ваши сердца. Я потоплю васъ, отдамъ на съѣденіе рыбамъ, если вы тотчасъ-же не возвратите Нимфамъ и Хлои, и стада ея, овецъ и козъ. Встаньте-же, высадите на берегъ молодую дѣвушку со всѣмъ, что ей принадлежитъ. Тогда я буду сопутствовать вашему плаванію, буду сопутствовать Хлоѣ благовѣющими вѣтрами.
  

ХХVIII

   Пораженный сновидѣніемъ, Бріяксисъ (такъ звали стратега) внезапно пробудился, созвалъ корабельныхъ начальниковъ и приказалъ искать Хлою среди плѣнниковъ. Они скоро нашли ее и привели къ нему, ибо она сидѣла, увѣнчанная сосновою зеленью. Догадываясь по этому знаку, что сновидѣніе относится къ ней, онъ взялъ ее на собственный корабль и высадилъ на берегъ. Только что коснулась она земли, какъ снова съ вершины скалы послышались звуки флейты; но теперь уже не было въ нихъ ничего враждебнаго; флейта играла сельскую пѣсню, подобную тѣмъ, съ которыми пастухи водятъ стада на пастбище. Тотчасъ-же овцы бросились на берегъ съ корабля по лѣстницѣ, не спотыкаясь, въ стройномъ порядкѣ, козы -- съ еще большею легкостью, потому что онѣ привыкли лазить по горамъ.
  

XXIX

   Потомъ стадо окружило Хлою, образовало подобіе хора, прыгая, блея, какъ-бы изъявляя радость. А въ это же время стада другихъ пастуховъ, козы, овцы, коровы, оставались спокойно на днѣ корабля, какъ бы чуждыя призыву флейты. Пока всѣ, удивляясь, прославляли Пана, чудеса еще болѣе дивныя появились на морѣ и сушѣ: корабли Метимнійцевъ сдвинулись и поплыли прежде, чѣмъ якори были подняты; дельфинъ, прыгавшій по волнамъ, предшествовалъ кораблю военачальника. А передъ стадами слышалась тихая музыка Пановой флейты; овцы и козы шли и паслись, очарованныя звуками.
  

XXX

   Былъ часъ, когда вторично, послѣ полудня, выгоняютъ стада на пастбище. Дафнисъ, съ высокаго мѣста, откуда открывался видъ на далекія поля, замѣтивъ стадо и Хлою, воскликнулъ громкимъ голосомъ: "О Нимфы! О Панъ!" сбѣжалъ внизъ на равнину, бросился въ объятія Хлои и упалъ, теряя сознаніе. Когда, послѣ многихъ усилій, поцѣлуями и ласками она привела его въ чувство, оба пошли къ старому буку, на обычное мѣсто и, усѣвшись подъ тѣнью, онъ спросилъ ее, какъ удалось ей бѣжать отъ враговъ. Она разсказала ему подробно: гирлянды плюща вокругъ козлиныхъ роговъ, волчій вой овецъ, сосновый вѣнецъ на ея головѣ, огонь на землѣ, шумъ на морѣ, флейту Пана, по очереди пѣвшую то брань, то миръ; ужасы ночи, невѣдѣніе дороги, пѣснь, которая указывала путь. Дафнисъ, видя въ этомъ помощь Пана и совершеніе того, что предсказали Нимфы въ сновидѣніи, разсказалъ ей, въ свою очередь, все, что видѣлъ и слышалъ, и какъ умирающаго отъ скорби возвратили его Нимфы къ жизни. Потомъ послалъ ее за Дріасомъ, Ламономъ и всѣмъ необходимымъ для жертвоприношенія. Самъ же въ это время выбралъ лучшую въ стадѣ козу, обвилъ ей рога плюшемъ, на подобіе того, какъ все стадо явилось непріятелю, пролилъ молока между рогами, закололъ козу въ жертву Нимфамъ, повѣсилъ, содралъ кожу, посвятилъ ее богинямъ и прикрѣпилъ къ скалѣ.
  

XXXI

   Когда пришла Хлоя съ домашними, Дафнисъ зажегъ огонь, сварилъ одну часть мяса, другую изжарилъ, предложилъ первые куски Нимфамъ и выпилъ въ честь ихъ кубокъ сладкаго вина; потомъ сдѣлалъ застольныя ложа изъ мягкихъ листьевъ. И всѣ возлегли, чтобы ѣсть, пить и веселиться. Въ то же время онъ слѣдилъ за стадами, боясь, чтобы волкъ не надѣлалъ бѣды. Пропѣли пэанъ во славу Нимфъ, сочиненный пастухами былыхъ временъ. Когда наступила ночь, легли спать подъ открытымъ небомъ. На слѣдующій день не забыли Пана. Увѣнчавъ сосновою зеленью красивѣйшаго въ стадѣ козла, отвели его къ соснѣ, посвященной Пану. Здѣсь совершили возліянія, помолились Богу, закололи жертву, повѣсили и содрали кожу. Сваривъ и изжаривъ мясо, положили куски по близости на лиственное ложе, по серединѣ луга. Кожа, сельская жертва пастушьему богу, была подвѣшена за рога на вѣтвь сосны у изваянія. Сдѣлавъ это, предложили Пану первые куски мяса, пролили большой кубокъ вина; Хлоя пропѣла гимнѣ, Дафнисъ сыгралъ на флейтѣ.
  

XXXII

   Возлегли и начали пиръ, когда случайно подошелъ волопасъ Филетасъ. Онъ принесъ богу Пану гирлянды цвѣтовъ и гроздья, еще висѣвшія на широколиственной лозѣ. За нимъ слѣдовалъ младшій изъ его сыновей, Титиръ, мальчикъ свѣтлокудрый и румяный, бѣлый и рѣзвый. Онъ шелъ, весело прыгая, какъ молодой козленокъ. Тотчасъ же встали, увѣнчали статую Пана, привѣсили жертвы къ дремучимъ вѣтвямъ сосны; потомъ усадили гостей, приглашая раздѣлить трапезу. Когда старики разгорячились отъ вина, явилось немало предметовъ для бесѣды и разсказовъ: говорили о томъ, какъ пасли стада во дни юности, какъ много разъ спасались отъ морскихъ разбойниковъ. Одинъ хвасталъ, что убилъ волка, другой,-- что развѣ Панъ играетъ на флейтѣ лучше, чѣмъ онъ. Этимъ искусствомъ гордился Филетасъ.
  

ХХXIII

   Дафнисъ и Хлоя стали ублажать и упрашивать волопаса, чтобы явилъ онъ образчикъ искусства, сыгралъ на флейтѣ въ честь того бога, которому флейта мила. Онъ согласился и хотя жалуясь, что старость уменьшила силу его дыханья, взялъ флейту у Дафниса. Но, пригодная отроку, оказалась, она малою для столь великаго искусника. Филетасъ послалъ Титира за собственной флейтой въ свой домикъ, отстоявшій на десять стадій. Мальчикъ сбросилъ верхнюю одежду и побѣжалъ, легконогій, какъ детенышъ лани. Въ это время Ламонъ предложилъ разсказать исторію Пановой флейты, слышанную имъ отъ Сицилійскаго козьяго пастуха, который взялъ, какъ плату за разсказъ, флейту и козла.
  

XXXIV

   "Нѣкогда свирѣль, называемая Сирингой, была не свирѣлью, а молодою дѣвушкой съ благозвучнымъ голосомъ. Она пасла козъ, играла съ Нимфами, пѣла также сладко, какъ теперь. И между тѣмъ, какъ она пасла козъ, играла и пѣла, Панъ подошелъ и хотѣлъ овладѣть ею, обѣщая, что всѣ козы понесутъ двойни. Она же посмѣялась надъ его любовью и отвѣтила, что не хочетъ любви ни козлиной, ни человѣческой. Панъ устремился къ ней, чтобы овладѣть ею насильно. Она убѣгаетъ отъ его насильственныхъ объятій. Запыхавшись отъ бѣга, прячется въ тростникъ. Панъ, въ ярости, срѣзаетъ стебли тростника, но не найдя въ нихъ дѣвушки, догадывается о томъ, что случилось, выдумываетъ флейту и соединяетъ воскомъ тростники неравные, образъ неравной любви. И вотъ какъ прекрасная дѣвушка превратилась въ благозвучную Сирингу."
  

XXXV

   Ламонъ окончилъ разсказъ и Филетасъ похвалилъ его, увѣряя, что басня эта лучше всякой пѣсни,-- когда Титиръ вернулся съ отцовской флейтой. Она была велика, составлена изъ толстыхъ тростниковъ, съ работою желтой мѣди, украшавшею воскъ. Казалось, что это та самая первая флейта, которую придумалъ и сдѣлалъ Панъ. Филетасъ поднялся, сѣлъ на лиственное ложе, сначала испробовалъ по-очередно каждый изъ девяти стволовъ, чтобы знать, вѣренъ-ли звукъ; потомъ, убѣдившись, что дыханіе проходитъ безпрепятственно, началъ дуть, съ юношескою силою и увлеченіемъ. Чудилось созвучіе нѣсколькихъ соединенныхъ свирѣлей -- столь разнообразные звуки извлекалъ онъ изъ отверстій флейты. Затѣмъ, мало-по-малу понижая строй, и переходя къ напѣвамъ болѣе тихимъ и сладостнымъ, обнаружилъ передъ ними всѣ тонкости глубокаго искусства. Сыгралъ пѣсни для стада быковъ, другія -- для козъ, третьи -- любезныя овцамъ; нѣжныя -- для овецъ, гордыя и сильныя -- для быковъ, острыя и ясныя -- для козъ; словомъ, всѣ флейты соединились въ одной.
  

XXXVI

   Между тѣмъ какъ слушатели лежали, не двигаясь очарованные музыкой, Дріасъ всталъ, попросилъ волопаса сыграть вакхическую пѣснь и началъ плясать пляску виноградарей. Можно было видѣть, какъ онъ по-очередно то срываетъ виноградъ съ лозы, то несетъ его въ корзинѣ, то выдавливаетъ гроздья, то наполняетъ бочки и пьетъ сладкое вино,-- столь совершеннымъ было искусство, и такъ естественно изображала пляска лбзы, точило, бочки и пьющаго Дріаса.
  

XXXVII

   Третій старикъ, исполнивъ пляску ко всеобщему удовольствію, обнялъ Хлою и Дафниса. Тотчасъ оба встали и начали изображать басню Ламона. Дафнисъ былъ Паномъ, Хлоя Сирингою. Онъ молилъ ее страстно, она отвергала любовь его съ улыбкою; онъ преслѣдовалъ и бѣгалъ за нею на кончикахъ ногъ, подражая козлоногому Пану, она убѣгала. Наконецъ спряталась въ лѣсъ, замѣнившій болото. Дафнисъ взялъ большую флейту волопаса, извлекъ изъ нея жалобные звуки, подобные вздохамъ влюбленнаго, потомъ страстную пѣснь, какъ будто для того, чтобы тронуть сердце гордой, наконецъ призывный крикъ, какъ будто онъ искалъ ее. Восхищенный Филетасъ всталъ, обнялъ его и поцѣловавъ, подарилъ ему флейту, прося боговъ, чтобы Дафнисъ передалъ ее такому же достойному наслѣднику, какъ онъ. Дафнисъ посвятилъ богу Пану свою прежнюю маленькую флейту, заключилъ въ объятья Хлою, какъ будто она, въ самомъ дѣлѣ, возвратилась послѣ бѣгства и отвелъ стадо въ овчарню, играя на свирѣли.
  

XXXVIII

   Такъ какъ наступала ночь, то Хлоя вернулась домой съ овцами, подъ звуки той-же свирѣли. Овцы шли рядомъ съ козами, Хлоя -- рядомъ съ Дафнисомъ, и онъ могъ цѣловать ее на свободѣ. Они обѣщали другъ другу утромъ вывести стада на пастбище ранѣе обыкновеннаго часа, что не преминули исполнить. Едва забрежжилъ день, какъ они уже были въ полѣ. Привѣтствовали сначала Нимфъ, потомъ Пана, сѣли подъ дубомъ и начали играть на флейтѣ. Затѣмъ стали цѣловать другъ друга, обниматься, легли на землю, но больше ничего не сдѣлали. Когда встали, то рѣшили поѣсть и выпить изъ общаго кубка -- вина, смѣшаннаго съ молокомъ.
  

XXXIX

   Разгорячившись отъ вина и сдѣлавшись смѣлѣе, начали они спорить, кто сильнѣе любитъ, и захотѣлось имъ поклясться во взаимной вѣрности. Дафнисъ подошелъ къ соснѣ, призвалъ Пана въ свидѣтели, что онъ не можетъ прожить безъ Хлои ни единаго дня. Хлоя, въ пещерѣ Нимфъ, поклялась богинямъ жить и умереть съ Дафнисомъ. Такова была невинность Хлои, такова простота ея сердца, что, выйдя изъ пещеры, она пожелала, чтобы Дафнисъ еще разъ поклялся.
   -- Дафнисъ,-- молвила Хлоя,-- Панъ -- богъ измѣнчивый, непостоянный; онъ любилъ Питисъ, любилъ Сирингу, то и дѣло гоняется за Нимфами лѣсными, не даетъ покоя и Нимфамъ полей, покровительницамъ стадъ. Я боюсь, что, если ты забудешь клятву, онъ и не подумаетъ наказать тебя, хотя бы даже у тебя было не меньше любовницъ, чѣмъ стволовъ у свирѣли. Дай мнѣ настоящую клятву пастуха,-- поклянись козою, вскормившею тебя, что ты не покинешь Хлои, пока она будетъ вѣрной,-- если же нарушитъ клятву, данную тебѣ и Нимфамъ, бѣги отъ нея, возненавидь ее, убей, какъ волка!
   Дафнису понравилось это сомнѣніе: стоя среди стада, одну руку онъ положилъ на козла, другую на козу и поклялся любить Хлою, пока будетъ ею любимъ; "ели же когда-нибудь она измѣнитъ,-- убить себя, а не ее. И Хлоя, радостная, болѣе не сомнѣвалась -- какъ простодушное дитя, какъ пастушка, считающая овецъ и козъ богами пастуховъ.
  

КНИГА ТРЕТЬЯ

I

   Когда Митиленійцы узнали о нападеніи враговъ, когда изъ селъ дошли къ нимъ вѣсти объ опустошеніяхъ, то они порѣшили не оставлять безнаказанной дерзость Метимнійцевъ и вооружиться немедленно. Набрали три тысячи гоплитовъ, пятьсотъ всадниковъ, и послали ихъ сушею, подъ предводительствомъ Гиппаса, такъ какъ море казалось небезопаснымъ въ виду наступавшей зимы.
  

II

   Гиппасъ, выступивъ въ походъ, воздержался отъ опустощенія Метимнійскихъ земель; не похищалъ ни стадъ, ни другой добычи у землевладѣльцевъ и пастуховъ, полагая грабежъ болѣе достойнымъ разбойника, чѣмъ военачальника. Поспѣшно направился онъ къ самому городу, надѣясь, что найдетъ ворота безъ стражи и захватитъ городъ врасплохъ. Его отдѣляло отъ Метимны не болѣе, чѣмъ сто стадій, когда явился глашатай, посланный просить перемирія. Метимнійцы, услыхавъ отъ плѣнниковъ, что граждане Митиленъ ничего не знали о случившемся, и что все вышло изъ-за ничтожной драки молодыхъ людей съ поселянами и пастухами, пожалѣли о томъ, что не остереглись и безъ достаточнаго повода допустили враждебныя дѣйствія противъ сосѣдняго города. Теперь желали они одного -- возвратить добычу, возстановить прежній союзъ между обоими городами на морѣ и сушѣ. Гиппасъ послалъ глашатая Метимнійцамъ, хотя имѣлъ, какъ военачальникъ, неограниченную власть. Въ то-же время приблизился онъ къ Метимнѣ на разстояніе десяти стадій и расположился лагеремъ, ожидая извѣстій. Черезъ два дня посланный вернулся съ приказаніемъ принять добычу и возвратиться въ городъ, не начиная враждебныхъ дѣйствій. Такъ какъ Митиленійцамъ предстоялъ выборъ между войною и миромъ, то они сочли болѣе выгоднымъ миръ.
  

III

   Война Митиленъ и Метимны кончилась столь-же неожиданно, какъ началась. Наступила зима, для Дафниса и Хлои болѣе страшная, чѣмъ война. По дорогамъ нанесло такіе сугробы, что нельзя было выйти изъ дому, и каждый сидѣлъ взаперти. Съ горъ низвергались бурные потоки, вода замерзала, деревья покрылись инеемъ. Земля пряталась подъ бѣлымъ саваномъ снѣговъ, и только на берегу незамерзающихъ ключей оставалась обнаженной. Стада не ходили на пастбище, пастухъ не смѣлъ переступить порога. Утромъ, съ пѣніемъ пѣтуховъ, всѣ сходились вокругъ большого огня; одни занимались пряжею, другіе ткали козью шерсть и устраивали птичьи силки. Оставалась одна забота: подложить быкамъ соломы въ ясли, козамъ и овцамъ -- листвы въ овчарню, свиньямъ -- буковыхъ орѣховъ и желудей въ корыто.
  

IV

   Невольный плѣнъ былъ пріятенъ прочимъ пастухамъ и земледѣльцамъ. Они отдыхали отъ работъ, хорошо ѣли, много спали. Ни лѣто, ни осень, ни даже весна не казалась имъ такой отрадной, какъ зима. Но Дафнисъ и Хлоя не могли позабыть о наслажденіяхъ, которыхъ лишились -- о поцѣлуяхъ, объятьяхъ, общихъ обѣдахъ. Проводили ночи, томясь безсонницей, ждали новой весны, которая должна была вернуть ихъ къ жизни. Сердца ихъ сжимались отъ скорби, когда руки прикасались къ мѣшку, откуда они вынимали припасы, когда взоры падали на кубокъ, изъ котораго они пили вмѣстѣ, и на грустно-покинутую флейту -- даръ любви. Они умоляли Нимфъ и Пана положить предѣлъ ихъ мученіямъ, возвратить солнце имъ и стадамъ. Вознося эти молитвы, оба изыскивали предлоги для свиданій. Хлоѣ было труднѣе выйти изъ дома, потому что та, которая считалась ея матерью, не оставляла ея ни на мгновеніе: учила чесать шерсть, вращать веретено, говорила ей о свадьбѣ. Дафнисъ былъ свободнѣе. Менѣе занятый, чѣмъ дѣвушка, придумалъ онъ хитрость, чтобы увидѣть Хлою.
  

V

   Передъ Дріасовымъ дворомъ, немного пониже стѣны, росли два большихъ мирта и плющъ. Мирты почти касались другъ друга. Плющъ выросъ между ними и въ обѣ стороны распростирая, подобно лозѣ, тонкіе побѣги, образовывалъ сплетенными вѣтвями тѣнистый сводъ. Кисти ягодъ, большихъ, какъ виноградъ, висѣли на вѣтвяхъ; стаи птицъ прилетали сюда, не находя зимой другой пищи. Здѣсь бывало множество черныхъ и сѣрыхъ дроздовъ, голубей, скворцовъ и всякихъ иныхъ птицъ, лакомыхъ до ягодъ плюща. Дафнисъ, чтобы имѣть предлогъ для свиданій, придумалъ охотиться. Отправился съ мѣшкомъ, полнымъ медовыхъ лепешекъ, не забывъ ни птичьяго клея, ни силковъ, чтобы не могли усумниться въ его намѣреніяхъ. Хотя надо было пройти не больше десяти стадій, снѣгъ, еще рыхлый, не успѣвшій затвердѣть, затруднялъ путь. Но ничто не останавливаетъ любящихъ -- ни вода, ни огонь, ни Скнескіе снѣга.
  

VI

   Ни разу не отдыхая, дошелъ онъ до Дріасова двора. Очистивъ ноги отъ снѣга, разставилъ силки, намазалъ клеемъ длинныя, тонкія вѣтви; потомъ сѣлъ, ожидая, съ волненіемъ птицъ и особенно Хлои. Птицы прилетѣли во множествѣ. Онъ поймалъ ихъ столько, что ему стоило большого труда собрать ихъ, убить и ощипать. Но никто не выходилъ изъ дому -- ни мужчина, ни женщина, ни пѣтухъ, ни курица. Всѣ сидѣли въ теплѣ, поближе къ уютному огню. Дафнисъ не зналъ, что придумать, и проклиналъ враждебный рокъ. Долго стоялъ онъ передъ дверью, не находя удобнаго предлога, чтобы войти:
   -- Я прихожу за огнемъ.-- Но развѣ не было ближайшихъ сосѣдей?-- Я хотѣлъ попросить хлѣба.-- Но мѣшокъ твой полонъ припасами.-- У насъ не хватило вина. Но съ винограднаго сбора едва прошло нѣсколько дней.-- Я бѣжалъ отъ волка.-- Гдѣ же слѣды волка?-- Я пришелъ охотиться на птицъ.-- Зачѣмъ же не идешь домой, окончивъ охоту?-- Я хочу видѣть Хлою.-- Но развѣ я смѣю въ этомъ признаться отцу и матери дѣвушки?-- Не постучаться-ли безъ всякаго предлога?-- Нѣтъ, это ужъ слишкомъ подозрительно. Самое лучшее -- уйти, ничего не сказавъ. Весной увижу Хлою, потому что, чувствую, рокъ не судилъ мнѣ видѣть ее эту зиму.
   Разсуждая такъ, онъ уже собралъ птицъ и хотѣлъ удалиться, когда богъ любви сжалился надъ нимъ. Вотъ что случилось.
  

VII

   Дріасъ съ домашними возлежалъ за столомъ. Куски мяса были уже распредѣлены, хлѣбъ поданъ, вино смѣшано въ кубкахъ, какъ вдругъ одна изъ овчарокъ, воспользовавшись минутой разсѣянности, схватила кусокъ, выскочила въ дверь и убѣжала. Дріасъ, взбѣшенный, потому что собака унесла его собственную долю, взялъ палку и пустился въ погоню. Преслѣдуя овчарку, пробѣжалъ онъ мимо плюща, замѣтилъ Дафниса, съ охотничьей ношей на плечахъ, собравшагося уходить, остановился, сразу забылъ все, и собаку, и мясо, крикнулъ ему громкимъ голосомъ: "здравствуй, сынокъ!" -- крѣпко обнялъ, поцѣловалъ и повелъ за руку въ домъ. Когда Дафнисъ и Хлоя увидѣли другъ друга, они едва не упали отъ волненія. Но сдѣлавъ усиліе, чтобы удержаться на ногахъ, привѣтствовали другъ друга и обнялись: въ этихъ объятьяхъ нашли они какъ бы взаимную опору.
  

VIII

   Дафнисъ, осчастливленный тѣмъ, на что не смѣлъ надѣяться -- и свиданіемъ, и поцѣлуемъ, сложилъ на столъ свою ношу. Разсказалъ, какъ соскучившись взаперти, пошелъ охотиться на дроздовъ, какъ наловилъ ихъ, однихъ силками, другихъ клеемъ, пользуясь ихъ жадностью къ ягодамъ миртъ и плюща. Его похвалили за умную забаву и пригласили возлечь и взять одинъ изъ кусковъ мяса, оставленнаго собакою. Хлою попросили разлить вино, что она исполнила съ радостью. Дѣвушка услужила сперва всѣмъ прочимъ, Дафнису же -- послѣднему. Она притворилась, что сердита на него за то, что онъ хотѣлъ вернуться домой, не повидавшись съ нею. Но прежде, чѣмъ подать ему чашу, омочила въ винѣ свои губы. И Дафнисъ, хотя чувствовалъ сильную жажду, пилъ медленными глотками, чтобы продлить наслажденіе.
  

IX

   Скоро мясо и хлѣбъ исчезли со стола. Тогда, не вставая, возлежавшіе начали его разспрашивать о Мирталѣ и Дамонѣ, называли ихъ счастливыми, потому что они имѣли въ немъ такую опору старости. Эти похвалы были для него тѣмъ пріятнѣе, что Хлоя слышала ихъ. Когда же хозяева удержали его до слѣдующаго дня, сказавъ, что готовятъ жертвоприношеніе богу Вакху, Дафнисъ въ восторгѣ едва не почтилъ ихъ самихъ, какъ боговъ. Тотчасъ вынулъ изъ сумки много лепешекъ, испеченныхъ на меду, и пойманныхъ птицъ. Приготовили ужинъ. Чаши снова наполнились; въ огонь подложили хвороста, онъ вспыхнулъ ярче, и только что наступила ночь, опять возлегли за столъ. Часы пролетали за часами въ разсказахъ и пѣсняхъ. Потомъ пошли спать -- Хлоя съ матерью, Дріасъ съ Дафнисомъ. Хлоя думала только объ одномъ -- о предстоявшей утромъ радости увидѣть Дафниса. А онъ обманывалъ себя призрачнымъ счастіемъ, находя отраду въ томъ, чтобы лежать рядомъ съ отцемъ Хлои; онъ сжималъ его въ объятьяхъ и цѣловалъ съ нѣжностью, думая во снѣ, что обнимаетъ и цѣлуетъ Хлою.
  

X

   Утро было холодное. На дворѣ пронзительный морозный вѣтеръ обжигалъ лицо. Они встали, принесли въ жертву Вакху годовалаго козленка, развели большой огонь и начали готовить пиръ. Между тѣмъ, какъ Напэ пекла хлѣбъ, а Дріасъ жарилъ козленка, Дафнисъ и Хлоя, улучивъ свободную минуту, пошли за ворота къ плющу. Здѣсь разставили силки, расположили палочки съ клеемъ и поймали множество птицъ. Въ то-же время нё прекращались ни поцѣлуи, ни ласковыя рѣчи.
   -- Я вѣдь для тебя пришелъ, Хлоя.
   -- Знаю, Дафнисъ.
   -- Для тебя убиваю бѣдныхъ дроздовъ.
   -- Чего-же ты хочешь отъ меня, милый Дафнисъ?
   -- Не забывай меня!
   -- Я уже поклялась, что не забуду тебя, призвавъ въ свидѣтельницы Нимфъ той пещеры, куда мы вернемся, только что снѣгъ растаетъ.
   -- Когда-то онъ еще растаетъ! Видишь, какіе сугробы. Боюсь, что я погибну раньше, чѣмъ снѣгъ.
   -- Мужайся, Дафнисъ. Солнце уже грѣетъ.
   -- О, если-бы, Хлоя, солнце было такъ же горячо, какъ тотъ огонь, который пожираетъ мнѣ сердце!
   -- Ты смѣешься, ты хочешь обмануть меня.
   -- О, не говори такъ, заклинаю тебя козами, которыми ты заставила меня клясться!
  

XI

   Хлоя отвѣчала Дафнису, какъ эхо, когда Напэ ихъ позвала. Охотники прибѣжали съ добычей, еще болѣе обильной, чѣмъ намедни. Послѣ возліяній Вакху, пообѣдали, возложили вѣнки плюща на голову. Когда пришла пора,-- возславивъ Вакха и пропѣвъ гимнѣ Эвоэ, Напэ и Дріасъ отпустили Дафниса. Наполнивъ ему сумку хлѣбомъ и мясомъ, дали горлицъ и дроздовъ, чтобы онъ отнесъ ихъ въ подарокъ Ламону и Мирталѣ, говоря, что поймаютъ другихъ, пока стоитъ зима, и плющъ покрытъ кистями ягодъ. Дафнисъ, прощаясь, поцѣловалъ по очереди всѣхъ, но Хлою -- послѣднюю, чтобы поцѣлуй остался на его губахъ несмѣшаннымъ и чистымъ. Съ той поры находилъ онъ разные предлоги для посѣщеній, такъ что зима прошла для нихъ не совсѣмъ безъ любви.
  

XII

   Въ началѣ весны, когда только что показалась земля сквозь тающій снѣгъ, и трава зазеленѣла, пастухи выгнали въ поле стада; раньше всѣхъ, Дафнисъ и Хлоя, какъ служители великаго Пастыря. Сперва побѣжали они въ пещеру Нимфъ, потомъ къ Пану, наконецъ къ дубу и усѣлись на корни его, наблюдая за стадами, цѣлуясь. Затѣмъ пошли взглянуть, не найдется-ли цвѣтовъ, чтобы сплести вѣнокъ богамъ. Но цвѣты едва рождались подъ вѣяніемъ Зефировъ и нѣжной теплотою солнца. Все-же нашлись фіалки, нарциссы, ландыши, всѣ ранніе цвѣты, растущіе первой весной. Послѣ того, какъ Дафнисъ выдоилъ козъ и овецъ, увѣнчали они гирляндами изваянія боговъ и совершили возліяніе весенняго молока. Потомъ сѣли поиграть на свирѣли, какъ будто затѣмъ, чтобы пробудить соловьевъ. А тѣ уже робко щебетали въ кустахъ и снова начинали прославлять богиню Итисъ, какъ будто, послѣ долгаго молчанія, припоминали забытыя пѣсни.
  

XIII

   Овцы блеяли, ягнята прыгали и, склоняясь подъ брюхомъ матокъ, сосали имъ вымя. Бараны преслѣдовали овецъ, у которыхъ еще не было ягнятъ, подымались и покрывали, одинъ одну, другой другую, каждый въ свою очередь. Козлы, еще болѣе пламенные, бѣгали за козами, скакали вокругъ нихъ сладострастно и ревновали. У каждаго козла были свои жены, и онъ ревниво оберегалъ ихъ отъ соперниковъ. Такое зрѣлище и въ старикахъ воскресило бы вожделѣніе любви,-- тѣмъ болѣе въ Дафнисѣ и Хлоѣ, юныхъ, томимыхъ желаніями, давно уже искавшихъ любви. Все, что они видѣли и слышали, воспламеняло ихъ. Они истаевали, искали большаго, чѣмъ поцѣлуй и объятья. Въ особенности Дафнисъ, который выросъ и возмужалъ во время зимняго отдыха,-- цѣловалъ ее съ пылкостью, обнималъ жадно, сдѣлавшись болѣе смѣлымъ и предпріимчивымъ.
  

XIV

   Онъ молилъ Хлою позволить ему все, чего онъ хочетъ,-- полежать съ нимъ рядомъ голою дольше, чѣмъ они до сей поры лежали.
   -- Вѣдь это -- единственное изъ наставленій Филетаса,-- убѣждалъ онъ ее,-- котораго мы не исполнили, единственное лѣкарство отъ любви!
   Когда она его спрашивала, что можетъ быть б0льшаго, чѣмъ цѣловаться, обнимать другъ друга и лежать вмѣстѣ, и что хочетъ онъ дѣлать, когда будетъ лежать голый рядомъ съ нею, Дафнисъ отвѣчалъ:
   -- То самое, что дѣлаютъ бараны съ овцами, и съ козами козлы. Ты видишь, какъ потомъ онѣ затихаютъ, не бѣгаютъ отъ своихъ любовниковъ, а тѣ уже ихъ не преслѣдуютъ. Они мирно пасутся, какъ будто наслаждаясь общею нѣгою. Должно быть, находятъ они въ этомъ такую сладость, которая побѣждаетъ всю горечь любви.
   -- Но развѣ ты не видишь, Дафнисъ, какъ дѣлаютъ бараны съ овцами, козлы съ козами?.. А ты хочешь, чтобы мы лежали вмѣстѣ, и при томъ еще голыми: посмотри-же, насколько ихъ шерсть гуще и толще ткани нашихъ одеждъ...
   Дафнисъ повѣрилъ, легъ рядомъ съ нею и долго сжималъ ее въ объятьяхъ. Но онъ не умѣлъ сдѣлать того, чего такъ томительно хотѣлъ. Тогда юноша сѣлъ на землю и заплакалъ, горюя, что въ любви онъ неискуснѣе козловъ.
  

XV

   По сосѣдству жилъ земледѣлецъ, человѣкъ уже не первой молодости, именемъ Хромисъ, обрабатывавшій наслѣдственную землю. У него жила молоденькая горожанка, бойкая, хорошенькая, болѣе нѣжная и стройная, чѣмъ сельскія женщины. Звали ее Ликеніонъ. Каждое утро видѣла она, какъ Дафнисъ проходилъ мимо ея оконъ, выгоняя козъ на пастбище, каждый вечеръ тою-же дорогой возвращался онъ съ поля. И хотѣлось ей сдѣлать пастуха своимъ любовникомъ, обольстивъ подарками. Однажды Ликеніонъ подстерегла его и, оставшись съ нимъ съ глазу на глазъ, предложила флейту, медовыхъ сотъ, охотничью сумку изъ оленьей кожи. Но сказать ничего не посмѣла, подозрѣвая, что онъ любитъ Хлою, потому что замѣтила, что Дафнисъ занятъ пастушкою, хотя и догадывалась объ этой любви только по ихъ взорамъ, выраженію лицъ и взаимнымъ улыбкамъ. Въ тотъ самый день, сказавъ Хромису, что намѣрена посѣтить сосѣдку родильницу, съ утра она пошла по ихъ слѣдамъ, спряталась въ засаду такъ, чтобы ее не могли увидѣть и подслушала все, что они говорили, подсмотрѣла, что они дѣлали. Увидѣла и слезы Дафниса. Сжалившись надъ бѣдными дѣтьми и подумавъ, что боги посылаютъ ей рѣдкій случай сдѣлать вдвойнѣ хорошее дѣло -- помочь имъ въ затрудненіи и утолить собственныя желанія, рѣшилась она прибѣгнуть вотъ къ какой хитрости.
  

XVI

   На слѣдующее утро, снова отлучившись со двора, подъ предлоговъ посѣщенія родильницы, пошла она прямо къ дубу, гдѣ сидѣли Дафнисъ и Хлоя. Съ великимъ искусствомъ притворившись огорченной, Ликеніонъ стала кричать:
   -- Ко мнѣ, Дафнисъ! Горе, горе! Изъ двадцати гусей моихъ орелъ похитилъ самаго лучшаго. Но такъ, какъ ноша слишкомъ тяжела, онъ не могъ унести ее въ гнѣздо на вершину скалы и опустился съ добычей въ глубинѣ того лѣса. Заклинаю тебя Нимфами и вотъ этимъ Паномъ, пойдемъ со мною въ лѣсъ, потому что одна я боюсь. Спаси мою птицу! Можетъ быть, убьешь ты и орла, и онъ больше не будетъ похищать у васъ козлятъ и ягнятъ. Хлоя тѣмъ временемъ посмотритъ за стадомъ: вѣдь козы твои слушаются ея, какъ тебя самого, потому что вы всегда вмѣстѣ.
  

XVII

   Дафнисъ, ничего не подозрѣвая, всталъ, взялъ посохъ и послѣдовалъ за Ликеніонъ. Она увела его какъ можно дальше отъ Хлои и, достигнувъ темной чащи лѣса, усадила на берегу ручья.
   -- Дафнисъ,-- молвила она,-- ты любишь Хлою. Нимфы открыли мнѣ это сегодня ночью; разсказали въ сновидѣніи, какъ ты плакалъ вчера и повелѣли помочь твоему горю, наставивъ въ любовномъ искусствѣ. Знай-же, есть нѣчто большее, чѣмъ поцѣлуи, объятья и то, что ты наблюдалъ у барановъ и козловъ: есть иныя ласки, соединеніе болѣе сладостное, чѣмъ все, что ты знаешь. Ибо восторгъ можно продлить. И такъ, если только ты хочешь утѣшиться въ своемъ горѣ, найдя то самое утоленіе, котораго ищешь, приди, отдайся мнѣ, о нѣжный и радостный ученикъ: въ угоду Нимфамъ я научу тебя всему!
  

ХVIII

   При этихъ словахъ, Дафнисъ не могъ удержать своей радости; простодушный поселянинъ, невинный пастухъ, къ тому-же юный и влюбленный, припалъ онъ къ ногамъ Ликеніонъ, молилъ, какъ можно скорѣе научить его искусству любви, чтобы онъ могъ наконецъ сдѣлать Хлоѣ то, чего желаетъ. И какъ будто-бы это было, въ самомъ дѣлѣ, нѣкоторое великое таинство, обѣщалъ ей козленка, только что отнятаго отъ матки, свѣжіе сливочные сыры и самую маткукозу. Ликеніонъ, видя въ пастухѣ простоту еще большую, чѣмъ предполагала, принялась учить его такъ: велѣла сѣсть, какъ можно ближе и, не смущаясь, цѣловать ее точно такъ, какъ они дѣлали съ Хлоей, ничего не упуская -- сжимать ее въ объятіяхъ и лечь рядомъ съ нею на землю. Когда юноша сѣлъ, обнялъ ее и легъ рядомъ съ нею,-- видя, что онъ достаточно подготовленъ и весь горитъ желаніемъ, она приподняла его тихонько, привлекла и положила на себя. Потомъ, все уже казалось простымъ и легкимъ, ибо сама природа учила его тому, что онъ долженъ былъ дѣлать.
  

XIX

   Только что урокъ любви былъ конченъ, Дафнисъ, еще сохраняя свое сельское простодушіе, хотѣлъ тотчасъ-же бѣжать къ Хлоѣ и сдѣлать съ нею то, что узналъ, какъ будто боялся, откладывая, забыть урокъ. Но Ликеніонъ удержала его и молвила:
   -- Слушай, Дафнисъ, вотъ что тебѣ еще слѣдуетъ знать: такъ какъ я уже не дѣвушка, то для меня это было легко. Другой мужчина, ранѣе тебя, научилъ меня любви, и въ награду я отдала ему мою дѣвственность. Но Хлоя, когда въ первый разъ вступитъ съ тобою въ этотъ поединокъ,-- будетъ кричать, плакать и сопротивляться... Ты же не бойся. И убѣдивъ ее отдаться, приведи въ это самое мѣсто, чтобы никто не услышалъ, если она будетъ кричать, никто не увидѣлъ, если она будетъ плакать и сопротивляться. Помни также, что я первая, раньше Хлои, сдѣлала тебя мужчиной.
  

XX

   Ликеніонъ, довершивъ свой урокъ, пошла въ другую сторону лѣса, какъ будто продолжая поиски пропавшаго гуся. Дафнисъ же, размышляя о томъ, что она ему сказала, чувствовалъ, какъ его первая рѣшимость ослабѣваетъ, и не смѣлъ требовать у Хлои большаго, чѣмъ объятья и поцѣлуи. Ему не хотѣлось, чтобы она звала на помощь, какъ будто онъ причинялъ ей вредъ, чтобы она плакала и сопротивлялась, какъ будто онъ ей врагъ. Все это пугало его, неискушеннаго въ любви. Вотъ почему онъ вышелъ изъ лѣса, съ твердою рѣшимостью наслаждаться только обычными ласками. Вернувшись туда, гдѣ она сидѣла, увидѣлъ онъ, что пастушка плететъ вѣнки изъ фіалокъ; чтобы лучше обмануть ее, юноша сказалъ, что вырвалъ гуся изъ орлиныхъ когтей,-- обнялъ ее крѣпко и сталъ цѣловать точно такъ, какъ въ любовномъ поединкѣ съ Ликеніонъ, потому что зналъ, что эти ласки не опасны. Она возложила вѣнокъ на его голову, поцѣловала ему кудри, и они казались ей болѣе душистыми, чѣмъ фіалки. Потомъ вынула изъ охотничьяго мѣшка сушеныя фиги и нѣсколько маленькихъ хлѣбовъ, которыя дала ему, чтобы подкрѣпить его силы. И когда онъ ѣлъ, брала въ ротъ куски изъ его рта, какъ птенецъ изъ клюва матери.
  

XXI

   Среди этого угощенія, когда они были заняты болѣе поцѣлуями, чѣмъ ѣдою, появилась рыбачья лодка, плывшая вдоль берега. На морѣ царила тишина, поверхность воды была зеркальной, и рыбакамъ приходилось работать веслами, что они усердно дѣлали, такъ какъ везли въ городъ только что пойманную рыбу для богатаго дома. Гребли и пѣли, по обычаю матросовъ, чтобы обмануть усталость. Хозяинъ запѣвалъ морскую пѣсню, и прочіе гребцы, мѣрно опуская и подымая весла черезъ нѣкоторые промежутки, хоромъ подхватывали. Пока ѣхали въ открытомъ морѣ, звукъ терялся въ необъятности воздуха; когда же, обогнувъ высокій утесъ, въѣхали въ глубокій заливъ, похожій на рогъ новой луны, голоса ихъ сразу сдѣлались громче, пѣсня гребцовъ явственнѣе донеслась къ берегу, потому что глубокій оврагъ въ самомъ концѣ равнины, подобный слуховому рожку, умножающему звукъ, повторялъ, какъ вѣрное эхо, долетавшіе звуки. И эхо было столь ясное, что слышались въ немъ и шумъ веселъ, и пѣсня гребцовъ. Соединяясь и не мѣшая другъ другу, они очаровывали слухъ. Только что въ морѣ звукъ умиралъ, какъ земля рождала отзвукъ, который слѣдовалъ за нимъ и умножалъ его, не смѣшиваясь.
  

XXII

   Для Дафниса въ этомъ не было ничего новаго. Онъ только смотрѣлъ на море, любуясь лодкой, скользившей по влажной равнинѣ быстро, какъ птица, и стараясь запомнить пѣсню, чтобы сыграть ее на флейтѣ. Но Хлоя, слышавшая въ первый разъ отзвукъ, называемый эхо, то устремляла взоры на море, когда гребцы подхватывали хоромъ пѣснь, то оборачивалась къ лѣсу, желая увидѣть, кто отвѣчаетъ. Замѣтивъ, что молчаніе опять воцарилось въ оврагѣ, когда они проѣхали, спросила она Дафниса: нѣтъ-ли другого моря за мысомъ, другой лодки, съ другими гребцами, поющими ту-же пѣснь, и не сразу-ли всѣ замолчали? Дафнисъ, нѣжно улыбнувшись, еще нѣжнѣе поцѣловавъ ее, возложилъ на голову Хлои вѣнокъ изъ фіалокъ и началъ разсказывать басню о нимфѣ Эхо, потребовавъ, какъ платы за разсказъ, десяти поцѣлуевъ.
  

XXIII

   "Есть множество различныхъ Нимфъ, о милая Хлоя; однѣ живутъ въ садахъ, другія -- въ рощахъ, третьи -- въ полѣ; всѣ онѣ прекрасны и любятъ гармонію. Отъ одной изъ этихъ Нимфъ родилась Эхо, смертная по отцу, прекрасная, какъ мать-полубогиня. Нимфы вскормили ее, Музы научили играть на свирѣли, флейтѣ, лирѣ, киѳарѣ и пѣть различныя пѣсни. Достигнувъ цвѣта юности, водила она хороводы съ Нимфами, пѣла пѣсни съ Музами. Но не хотѣла принадлежать ни человѣку, ни богу, потому что возлюбила дѣвственность. Панъ завидовалъ ея пѣнію, досадовалъ на то, что не можетъ насладиться ея красотою и, возненавидѣвъ Эхо, возбудилъ въ пастухахъ безумную ярость. Какъ стая волковъ или жадныхъ собакъ, разорвали они дѣвушку на части, раскидали въ окрестностяхъ члены ея, все еще полные музыки. И земля приняла ихъ и пріютила въ угоду Нимфамъ. Земля сохранила ея пѣсни и, по милости, дарованной Музами, Эхо все еще говоритъ и вторитъ звукамъ, какъ нѣкогда пѣвунья,-- вторитъ голосу людей и боговъ, свирѣли и киѳарѣ, и рыканію хищнаго звѣря. Подражаетъ и Пану, когда онъ играетъ на флейтѣ; козлоногій прыгаетъ, бѣгаетъ по горамъ, и одна у него забота -- изловить шалуна, который прячется и подражаетъ ему, и дразнитъ."
   По окончаніи разсказа, Хлоя подарила Дафнису не десять, а гораздо больше поцѣлуевъ, потому что нимфа Эхо повторила почти каждое слово его, подтверждая, что все это -- истина.
  

XXIV

   Солнце день это дня становилось жарче, такъ какъ весна кончалась, наступало лѣто. Вмѣстѣ съ тѣмъ ожидали ихъ новыя радости, обычныя спутницы лѣта. Онъ плавалъ въ рѣкахъ; она купалась въ ручьяхъ. Онъ игралъ на флейтѣ, соревнуя съ благозвучнымъ ропотомъ сосенъ; она пѣла, соперничая съ соловьями. Оба охотились на болтливыхъ кузнечиковъ, брали въ плѣнъ пѣвучихъ цикадъ, рвали цвѣты, потрясали деревья и ѣли новые плоды. Потомъ ложились вмѣстѣ, голые, подъ одну козлиную шкуру, и Хлоя легко могла бы сдѣлаться женщиной, если бы Дафниса не удерживалъ страхъ причинить ей боль. И нерѣдко, опасаясь, что не будетъ въ силахъ преодолѣть желаніе, онъ не позволялъ ей снимать одежду. Хлоя удивлялась, но не смѣла спросить, чего онъ боится.
  

XXV

   Въ теченіе лѣта, много было у нея жениховъ. Зo всѣхъ сторонъ приходили къ Дріасу сватать Хлою. Одни приносили подарки, такъ что жена Дріаса, Напэ, разсчитывая на хорошую прибыль, совѣтовала поскорѣе выдать Хлою замужъ и не держать въ домѣ взрослой дѣвушки, которая, не сегодня, завтра, гдѣ нибудь въ полѣ, могла продать свою дѣвственность первому встрѣчному пастуху за корзину яблокъ или розовый вѣнокъ. Лучше же, говорила она, сдѣлаемъ ее доброю хозяйкою, да и сами получимъ хорошій подарокъ, который сохранимъ для нашего родного сына,-- ибо незадолго передъ тѣмъ родился у нихъ мальчикъ. Иногда Дріасъ готовъ былъ уступить этимъ доводамъ и соблазниться предложеніями, болѣе выгодными, чѣмъ могъ ожидать отецъ бѣдной пастушки. А иногда ему приходило на умъ, что Хлоя не создана для мужа поселянина, что, если найдутся отецъ и мать ея, то она сдѣлаетъ Дріаса и всѣхъ его родныхъ богачами. И старикъ медлилъ отвѣтомъ, откладывалъ со дня на день, получая тѣмъ временемъ множество подарковъ. Хлоя видѣла это, огорчалась, но долго скрывала отъ Дафниса, чтобы не причинить ему горя. Наконецъ, когда однажды онъ настаивалъ, молилъ и выпытывалъ, Хлоя, подумавъ, что муки сомнѣнія хуже самой горькой правды, разсказала все,-- сколько у нея жениховъ, какъ они богаты, и какъ Напэ торопитъ свадьбу, и какъ Дріасъ, не отказывая никому, откладываетъ дѣло до сбора винограда.
  

XXVI

   Этотъ разсказъ привелъ Дафниса въ негодованіе: онъ сѣлъ, началъ плакать, говоря, что умретъ, если Хлоя не будетъ приходить на пастбище, и не только онъ, но и овцы Хлои, если отнимутъ у нихъ любимую пастушку. Потомъ немного оправился, мужество вернулось къ нему, и онъ подумалъ, нельзя-ли сдѣлать такъ, чтобы Дріасъ выдалъ за него Хлою замужъ. Онъ уже считалъ себя въ числѣ жениховъ и надѣялся легко побѣдить соперниковъ. Одно только его безпокоило. Ламонъ не былъ богатъ, что нѣсколько уменьшало преимущества Дафниса. Тѣмъ не менѣе рѣшился онъ посватать ее, и она одобрила его намѣреніе. Юноша, однако, ничего не посмѣлъ сказать Ламону, но болѣе храбрый съ Мирталой, открылъ ей любовь свою и намѣреніе жениться на Хлоѣ. Миртала сообщила объ этомъ ночью Ламону, которому намѣреніе Дафниса не понравилось. Онъ побранилъ ее за то, что она хочетъ женить на дочери бѣднаго пастуха отрока, которому памятные знаки пророчатъ счастливую долю, который, если родители его отыщутся, освободитъ ихъ самихъ, Ламона и Мирталу отъ рабства и дастъ имъ больше земли во владѣніе, чѣмъ теперь они занимаютъ для обработки. Миртала, боясь, чтобы любовь не довела Дафниса до какого-нибудь опаснаго и неразумнаго поступка, если отнять у него послѣднюю надежду,-- смягчила отказъ предлогами:
   -- Дитя мое, мы бѣдны,-- сказала она,-- и не можемъ ничего давать изъ дому, а напротивъ, желали-бы взять въ домъ дѣвушку съ приданымъ. Устрой это какъ-нибудь, попроси Хлою, а она пусть скажетъ отцу, чтобы онъ согласился на свадьбу, не требуя приданаго. Хлоя, конечно, тоже тебя любитъ и пожелаетъ лучше раздѣлить ложе съ бѣднымъ и красивымъ юношей, чѣмъ съ богатымъ уродомъ.
   Миртала была увѣрена, что Дріасъ ни за что не согласится, имѣя подъ рукою болѣе выгодныхъ жениховъ, и думала, что ей удалось ловко обойти вопросъ о женитьбѣ. Дафнисъ, въ свою очередь, ничего не могъ возразить. Но видя себя далекимъ отъ цѣли своихъ желаній, сдѣлалъ то, что обыкновенно въ такихъ случаяхъ дѣлаютъ несчастные любовники: началъ плакать и призывать Нимфъ на помощь. Онѣ явились къ нему ночью, во снѣ, имѣя тотъ-же видъ и обликъ, какъ въ первый разъ. Опять старшая обратилась къ нему и сказала:
   -- Женитьбу Хлои устраиваетъ богъ иной,-- мы же сдѣлаемъ тебѣ подарокъ, который смягчитъ Дріаса. Корабль молодыхъ Метимнійцевъ, у котораго козы твои перегрызли ивовый канатъ, цѣлый день носился по прихоти вѣтра, уплывая въ открытое море. Но въ полночь вѣтеръ измѣнился, подулъ съ моря къ берегу и пригналъ корабль на острые камни сосѣдняго мыса. Судно разбилось, грузъ пошелъ ко дну. Только мошну съ тремя тысячами драхмъ выбросили волны на прибрежный песокъ, и до сей поры лежитъ она тамъ, скрытая подъ водяными травами, рядомъ съ падалью дельфина. Зловоніе удаляло всѣхъ прохожихъ -- вотъ почему никто не видѣлъ мошны. Поди, возьми ее и отдай. Теперь нужно тебѣ только казаться не бѣднымъ, но время наступитъ, когда ты будешь богатъ.
  

XXVII

   Молвивъ такъ, богини скрылись вмѣстѣ съ мракомъ ночи. Дафнисъ проснулся, вышелъ изъ дому, радостный, и поспѣшно погналъ стадо на пастбище. Поцѣловавъ Хлою, помолившись Нимфамъ, спустился онъ къ морю, какъ будто для омовенія,-- пошелъ по берегу, влажному отъ прибоя, отыскивая три тысячи драхмъ. Не долго пришлось ему трудиться, такъ какъ запахъ гніющаго дельфина, выброшеннаго волнами на песокъ, скоро достигъ до него, указывая путь. Онъ пошелъ прямо къ означенному мѣсту и, разгребая водоросли, увидѣлъ мошну съ деньгами. Взялъ ее, спряталъ въ мѣшокъ и, прежде чѣмъ удалиться, возблагодарилъ Нимфъ и Море. Хотя онъ былъ пастухъ, но море казалось ему теперь болѣе роднымъ и любезнымъ, чѣмъ суша, такъ какъ оно благопріятствовало его любви.
  

XXVIII

   Имѣя деньги, не сталъ онъ терять времени даромъ. Считая себя самымъ богатымъ, не только изъ окрестныхъ поселянъ, но вообще изъ всѣхъ людей, тотчасъ побѣжалъ къ Хлоѣ, разсказалъ сновидѣніе, показалъ мошну и попросилъ, чтобы она посмотрѣла за козами. Потомъ во весь духъ побѣжалъ къ Дріасу и, увидѣвъ его съ женою (они молотили хлѣбъ на току), прямо повелъ рѣчь о свадьбѣ и молвилъ такъ:
   -- Выдай за меня Хлою замужъ. Я хорошо играю на флейтѣ, умѣю подрѣзать виноградныя лозы, сажать деревья, пахать и вѣять хлѣбъ. А какой я пастухъ, о томъ спроси Хлою: дали мнѣ стадо въ пятьдесятъ козъ, и я его удвоилъ. Я воспиталъ племя большихъ, красивыхъ козловъ, тогда какъ прежде надо было для случки водить нашихъ козъ въ чужія стада. Къ тому-же я молодъ, вашъ сосѣдъ и во всемъ безупреченъ. Коза вскормила меня, такъ же какъ Хлою овца. Кромѣ всѣхъ этихъ преимуществъ передъ другими женихами, не уступлю я имъ и въ цѣнѣ подарка. Они обѣщаютъ какихъ-нибудь козъ, овецъ, пару тощихъ воловъ, или зерна столько, что развѣ курамъ на кормъ; я-же предлагаю тебѣ три тысячи драхмъ,-- только пусть объ этомъ не знаетъ, даже отецъ мой, Дамонъ.
   И онъ отдалъ ему деньги, обнялъ и поцѣловалъ.
  

XXIX

   Дріасъ и Напэ, удивленные видомъ богатства, обѣщали отдать ему Хлою и выхлопотать у Дамона согласія. Напэ съ Дафнисомъ остались на гумнѣ и продолжали гонять воловъ вокругъ тока, вытряхая зерно изъ колосьевъ молотильными граблями, а Дріасъ, спрятавъ мошну въ тотъ-же ларь, гдѣ хранились памятные знаки Хлои, поспѣшилъ къ Дамону и Мирталѣ, чтобы сватать -- неслыханное дѣло!-- для невѣсты жениха. Онъ засталъ ихъ тоже за работой; они ссыпали въ мѣру только что провѣянный ячмень, жалуясь, что собрали чуть-ли не меньше, чѣмъ посѣяли. Дамонъ сказалъ въ утѣшеніе, что вездѣ плохой урожай. Потомъ заговорилъ о женитьбѣ Дафниса, увѣряя, что другіе женихи предлагаютъ большіе подарки; отъ нихъ же, отъ Ламона и Мирталы, онъ ничего не возьметъ, а напротивъ еще дастъ имъ кое-что самъ. Напомнилъ также, что дѣти воспитаны вмѣстѣ, вмѣстѣ водили въ поле стада, и такъ подружились, что ихъ теперь не легко разлучить; наконецъ, что они и по возрасту мужъ и жена. Къ этимъ доводамъ прибавилъ онъ много другихъ, какъ человѣкъ, получившій три тысячи драхмъ за то, чтобы ихъ убѣдить. Ламонъ не могъ сослаться ни на свою бѣдность, такъ какъ родители невѣсты ничего не требовали, ни на молодость Дафниса, который былъ въ это время взрослымъ юношей. Истинной же причины, то-есть, того, что Дафнису прочилъ онъ болѣе завидную долю, чѣмъ бракъ съ его дочерью, старикъ не хотѣлъ открывать. Немного помолчавъ и подумавъ, отвѣтилъ онъ такъ:
  

XXX

   -- Разумно поступаете вы, отдавая преимущество сосѣдямъ передъ чужими, не соблазняясь богатствомъ и уважая честную бѣдность. Да наградятъ васъ Панъ и Нимфы! Что до меня, я былъ бы не менѣе радъ, чѣмъ вы. Ибо годы мои уже преклонные, я нуждаюсь въ опорѣ, а союзъ съ вашимъ домомъ не могу не почесть за великое счастье. Къ тому-же и Хлоя будетъ отличной женой,-- она прекрасная и добрая дѣвушка, во всемъ безупречная. Но я -- рабъ, и все, что есть у меня, принадлежитъ не мнѣ, а господамъ моимъ. Слѣдуетъ, сообщивъ имъ объ этомъ дѣлѣ, испросить согласія. Ежели будетъ на то ваша воля, отложимъ свадьбу до осени. Я слышалъ отъ тѣхъ, кто пріѣзжаетъ изъ города, что господинъ мой будетъ здѣсь къ тому времени. Тогда мы и сыграемъ свадьбу, а пока пусть они любятъ другъ друга, какъ братъ и сестра. Только, молвить правду, ты хочешь сдѣлать своимъ зятемъ того, чья кровь благороднѣе нашей.
   Такъ онъ сказалъ, обнялъ его и предложилъ чего-нибудь выпить, ибо часъ былъ полуденный. Потомъ проводилъ, оказывая всяческое вниманіе и стараясь его учествовать.
  

XXXI

   Дріасъ, который не пропустилъ мимо ушей послѣднихъ словъ Ламона, ушелъ, раздумывая, кѣмъ-бы могъ быть Дафнисъ.
   -- Его кормилицей была коза,-- значитъ, боги о немъ заботятся. Онъ красивъ и ничуть не похожъ на этого курносаго старика и его лысую жену. Онъ подарилъ мнѣ три тысячи драхмъ,-- легко сказать!-- да вѣдь козій пастухъ и орѣховъ столько не найдетъ въ лѣсу, сколько у него оказалось червонцевъ! Кто знаетъ, не подкидыпгь-ли онъ также, какъ Хлоя? Не нашелъ-ли его Ламонъ, какъ я -- Хлою? Не былоли при немъ такихъ-же памятныхъ примѣтъ, какія нашелъ и я? Да будетъ такъ, о Панъ и любезныя Нимфы! Можетъ быть, когда найдутся его родители, откроется и тайна Хлои.
   Такъ размышляя, подошелъ онъ къ своему гумну и увидѣлъ Дафниса, который ожидалъ отвѣта въ большой тревогѣ. Онъ успокоилъ его, назвалъ своимъ зятемъ, сказалъ, что свадьбу сыграютъ по осени и, пожимая руку, далъ ему слово, что Хлоя никому не будетъ принадлежать, кромѣ Дафниса.
  

XXXII

   Отказавшись закусить и выпить, Дафнисъ полетѣлъ къ Хлоѣ. Она только что выдоила овецъ и приготовляла творогъ для сыра, когда онъ принесъ ей радостную вѣсть. Съ той поры, считая Хлою женой своей, Дафнисъ цѣловалъ ее открыто, какъ невѣсту, и помогалъ ей во всѣхъ работахъ: нацѣживалъ подойники, заквашивалъ молоко на творогъ и сыръ, сажалъ ягнятъ-сосунковъ подъ матку, какъ собственныхъ козлятъ. Потомъ, сдѣлавъ все, что нужно, шли они купаться, ѣли, пили вмѣстѣ, гуляли, искали спѣлыхъ плодовъ. А плодовъ было вдоволь, такъ какъ наступило время года, когда все зрѣетъ: всякія груши, садовыя и лѣсныя, множество яблокъ; одни упали на землю, другія еще висѣли на деревьяхъ; упавшія отличались болѣе нѣжнымъ запахомъ, а тѣ, что на вѣткахъ -- болѣе чистымъ румянцемъ; первыя имѣли вкусъ душистаго вина, вторыя блестѣли, какъ золото. Была одна яблоня, съ которой все уже собрали, такъ что не было на ней ни листьевъ, ни плодовъ; всѣ вѣтки были голыя. И только на самой вершинѣ осталось одно послѣднее яблоко, большое, прекрасное, болѣе душистое и сочное, чѣмъ всѣ прочія. Должно быть, тотъ, кто собиралъ плоды, побоялся лѣзть такъ высоко и не сорвалъ его, или же судьба сохранила прекрасный плодъ для любящихъ.
  

ХХХШ

   Дафнисъ, только что замѣтилъ яблоко, полѣзъ на дерево, какъ ни разубѣждала его Хлоя. Видя, что онъ не слушаетъ просьбъ ея, она оставила его и вернулась къ стаду. А Дафнисъ взлѣзъ на вершину дерева, сорвалъ яблоко, поднесъ Хлоѣ и молвилъ:
   -- Дѣвушка! прекрасные лѣтніе дни вскормили это яблоко. На прекрасномъ деревѣ выросло оно. Солнце его позлатило, судьба сберегла. Могъ-ли я допустить, увидѣвъ его, чтобы оно упало на землю, чтобы стада, проходя, растоптали его, чтобы ползучій гадъ осквернилъ его ядомъ, или чтобы, оставшись тамъ, въ высотѣ, на диво всѣмъ, оно было испорчено временемъ? Афродитѣ дано было яблоко, какъ награда за красоту,-- и тебѣ я дарю его, какъ залогъ твоей побѣды. Судья богини былъ пастухомъ, и я -- пастухъ.
   Молвивъ такъ, опустилъ онъ тихонько яблоко за одежду, на грудь ея. Хлоя, видя Дафниса близко, поцѣловала его, и ему не пришлось раскаиваться въ томъ, что онъ лѣзъ такъ высоко на дерево, ибо она отдарила его поцѣлуемъ, болѣе драгоцѣннымъ, чѣмъ золотое яблоко.
  

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

I

   Въ тѣ дни прибылъ изъ Митилены рабъ, посланный къ Ламону господиномъ его, съ вѣстью, что онъ намѣренъ пріѣхать незадолго до винограднаго сбора, чтобы видѣть, не причинило-ли какого-нибудь вреда нападеніе Метимнійцевъ. Уже лѣтній зной смѣнила прекрасная осень. Ламонъ готовилъ все къ пріему господина и заботился, чтобы взоровъ его ничто не оскорбило: очистилъ родники, чтобы вода ихъ была прозрачна, очистилъ дворъ отъ навоза, чтобы дурной запахъ не потревожилъ господъ, привелъ въ порядокъ садъ, чтобы онъ услаждалъ ихъ взоры.
  

II

   Этотъ садъ былъ красоты чудесной, великолѣпія царственнаго. Расположенный на высокомъ мѣстѣ, имѣлъ онъ одну стадію въ длину, четыре плетра въ ширину, образуя продолговатый четырехугольникъ. Здѣсь виднѣлись деревья всевозможныхъ родовъ -- яблони, мирты, груши, гранаты, фиги, маслины. Рядомъ вились лозы, свѣшиваясь гирляндами съ яблонь и грушъ, и гроздья, уже янтарныя, соперничали съ другими плодами. Кромѣ плодовыхъ деревьевъ, были кипарисы, лавры, платаны и сосны. По вѣтвямъ ихъ, вмѣсто лозъ, извивались побѣги плюща, и гроздья его, уже черныя, напоминали виноградъ. Плодовый садъ находился внутри и былъ защищенъ отовсюду деревьями, не приносящими плодовъ, которыя окружали и покрывали его, образуя непроницаемую стѣну. И все обнесено было невысокою каменною оградой. Каждое дерево росло на свободѣ, не мѣшая сосѣдямъ, такъ какъ стволы расположены были правильно, на нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга; и только вверху вѣтви соединялись, смѣшивая листву. Все сдѣлала природа, и все, въ то же время, казалось, совершеннымъ произведеніемъ искусства. Здѣсь были и цвѣтники: одни изъ цвѣтовъ выросли сами, другіе были посажены. Садовникъ заботился о розахъ, гіацинтахъ, лиліяхъ; а фіалки, нарциссы, маргаритки росли, никѣмъ не посѣянныя. Здѣсь лѣтомъ была тѣнь, весной цвѣты, осенью плоды и во всякое время года неизъяснимое очарованіе.
  

III

   Между деревьями открывался далекій видъ на равнину, гдѣ можно было отличить пастуховъ, пасущихъ стада. Взоры отрадно покоились на морѣ и корабляхъ, стоявшихъ у берега -- новое наслажденіе, которое увеличивало прелесть этого мѣста. Въ самой серединѣ сада, на перекресткѣ двухъ аллей, пересѣкавшихъ его вдоль и поперекъ, возвышался храмъ бога Вакха съ жертвенникомъ. Побѣги плюща обвивали мраморъ алтаря; колонны были затканы виноградными лозами. На внутреннихъ стѣнахъ художникъ изобразилъ подвиги Вакха -- рождающую Семелу, уснувшую Аріадну, закованнаго Ликурга, растерзаннаго Пентея. Здѣсь можно было видѣть и пораженіе Индійцевъ, и превращеніе Тирренскихъ мореходовъ. Всюду -- сатиры, попирающіе гроздья, всюду -- вакханки, пляшущія хороводами. Художникъ не забылъ и Пана: козлоногій сидѣлъ на скалѣ, играя на флейтѣ, и подъ мѣрную пѣсню его, сатиры скакали въ точилахъ, вакханки плясали.
  

IV

   Таковъ былъ садъ Дамона. Онъ заботился о немъ усердно, очищалъ отъ сухихъ вѣтвей, подымалъ поникшія лозы, украшалъ изваяніе Вакха цвѣтами. Ключъ, найденный Дафнисомъ, питалъ цвѣтники. То былъ въ самомъ дѣлѣ "ключъ цвѣтовъ", хотя его и назвали ключемъ Дафниса. Ламонъ велѣлъ сыну получше откормить козъ, думая, что хозяинъ, послѣ долгаго отсутствія, пожелаетъ видѣть стадо. Но Дафнису нечего было бояться: онъ зналъ, что достоинъ похвалы, такъ какъ удвоилъ стадо: волкъ не похитилъ ни одной козы, и онѣ были толще овецъ. Тѣмъ не менѣе, желая снискать особое благоволеніе господина, отъ котораго зависѣла женитьба его на Хлоѣ, онъ посвящалъ стаду всѣ свои труды и все свое вниманіе. Раньше обычнаго времени выходилъ съ ними въ поле, домой возвращался позже. Два раза въ день водилъ на водопой; отыскивалъ жирныя пастбища. Надѣлалъ также новыхъ подойниковъ, большихъ кадокъ для молока, свѣжихъ плетенокъ для сыру. Такъ заботился онъ о красотѣ своихъ козъ, что масломъ натиралъ имъ рога, гребнемъ разсчесывалъ шерсть. И стадо казалось священнымъ стадомъ бога Пана. Хлоя дѣлила съ Дафнисомъ труды и заботы о козахъ, не жалѣя времени, пренебрегая собственнымъ стадомъ. И ему казалось, что, благодаря лишь ей, козы сдѣлались такими красивыми.
  

V

   Среди этихъ трудовъ, засталъ ихъ второй вѣстникъ изъ города, съ приказаніемъ, какъ можно скорѣе окончить сборъ винограда. Онъ говорилъ, что долженъ остаться, пока не выдавятъ сладкаго вина, потомъ ѣхать въ городъ, и вернуться съ господиномъ ко времени сбора послѣднихъ плодовъ. Этому вѣстнику, котораго звали Евдромъ (Быстроногій),-- ибо обязанное его состояла въ быстромъ бѣгѣ,-- оказали радушный пріемъ. Тотчасъ приступили къ дѣлу: собрали виноградъ, выдавили, слили вино въ бочки. Но лучшія гроздья оставили на вѣткахъ, чтобы городскіе жители могли насладиться, какъ-бы нѣкоторымъ видомъ и подобіемъ винограднаго сбора.
  

VI

   Когда Евдрому пришла пора вернуться въ городъ, Дафнисъ сдѣлалъ ему много подарковъ, предложилъ все, что можетъ дать козій пастухъ: прекрасные сыры, молодого козленка, бѣлую овечью шкуру съ длинною шерстью, чтобы укрываться зимою въ дорогѣ. Евдромъ, восхищенный, поцѣловалъ Дафниса, обѣщалъ похлопотать за него у господина и ушелъ въ дружескомъ расположеніи. Дафнисъ же остался, погруженный въ безпокойное раздумье, вмѣстѣ съ Хлоей. Бѣдный мальчикъ, до сей поры привыкшій видѣть только овецъ, козъ, поселянъ и Хлою, первый разъ долженъ былъ предстать предъ лицо господина, котораго зналъ лишь по имени. Она была тоже въ немалой тревогѣ за Дафниса: чѣмъ-то еще, думала, кончится свиданіе съ хозяиномъ? И свадьба ихъ пробуждала въ ней опасенія: боялась она, чтобы все не разсѣялось, какъ дымъ, какъ сонъ. Теперь, цѣлуясь, они такъ прижимались другъ къ другу, какъ будто хотѣли слиться въ одно существо. Но поцѣлуи были печальны, объятья тревожны, словно хозяинъ уже пріѣхалъ, и страшась, желали они укрыться отъ взоровъ его. Скоро новая бѣда увеличила ихъ тревогу.
  

VII

   По сосѣдству жилъ волопасъ, именемъ Ламписъ, который также сваталъ Хлою и поднесъ Дріасу множество подарковъ, чтобы склонить его къ согласію. Догадываясь, что Дафнисъ женится на Хлоѣ, если получитъ согласіе, искалъ онъ средства лишить ихъ милости хозяина. Зная, что господинъ въ особенности любитъ садъ, Ламписъ рѣшилъ осквернить и опустошить его. Рубить деревьевъ не смѣлъ,-- стукъ топора могъ бы его выдать. Ламписъ предпочелъ уничтожить цвѣты. Однажды ночью перелѣзъ черезъ ограду и началъ ихъ рвать, ломать, топтать ногами, какъ дикій вепрь. Потомъ скрылся, никѣмъ не замѣченный. Утромъ Ламонъ пошелъ въ садъ полить цвѣты ключевой водой. Когда увидѣлъ онъ обезображенный цвѣтникъ, отчаяніе и запустѣніе -- злое дѣло врага, а не вора, то разодралъ свою одежду и сталъ призывать боговъ на помощь, испуская громкіе вопли. Миртала бросила то, что у нея было въ рукахъ, и прибѣжала къ нему. Дафнисъ, который уже выводилъ козъ на пастбище, вернулся, и всѣ, при видѣ этого несчастія, начали стонать и плакать.
  

VIII

   Конечно, по поводу цвѣтовъ такое горе было бы чрезмѣрнымъ: причиной ихъ слезъ былъ страхъ передъ господиномъ. Впрочемъ, даже посторонняго человѣка огорчило бы это зрѣлище: все было разрушено -- виднѣлись только черные, влажные комья разрытой земли, да цвѣты, случайно спасшіеся отъ гибели, все еще блестѣли яркими красками, все еще были прекрасны, хотя лежали на землѣ, умирающіе. И пчелы рѣяли надъ ними, съ непрерывнымъ жужжаніемъ, какъ будто оплакивая злое дѣло. Ламонъ стоналъ въ отчаяніи:
   -- Горе, горе мнѣ! О, мои бѣдныя розы -- какъ онѣ сломаны! Мои грядки фіалокъ -- какъ онѣ растоптаны! Мои гіацинты и нарциссы вырваны съ корнемъ! Придетъ весна, а они уже не будутъ зеленѣть, придетъ лѣто -- " они не распустятся; и осенью никто не наплететъ изъ нихъ вѣнковъ. О, Вакхъ, покровитель нашъ, ужель тебѣ не было жаль этихъ бѣдныхъ цвѣтовъ, твоихъ милыхъ сосѣдей, которыми такъ часто мы украшали голову твою? Какъ могъ ты допустить, чтобы на глазахъ у тебя ломали ихъ, топтали ногами? Что теперь дѣлать? Какъ показать господину обезображенный садъ? Что подумаетъ онъ, увидѣвъ это запустѣніе? Повѣситъ бѣднаго старика на сосну, какъ Марсія! Можетъ быть, повѣситъ и Дафниса, подумавъ, что это козы растоптали цвѣтникъ.
  

IX

   Такъ воскликнулъ онъ, и слезы полились у него градомъ. Теперь всѣ уже горевали не о цвѣтахъ, а о собственной долѣ. Хлоя была въ отчаяніи, думая, что Дафниса могутъ повѣсить. Она молила боговъ, чтобы хозяинъ не пріѣзжалъ вовсе, проводила дни въ тревогѣ, и ей иногда казалось, что она уже видитъ, какъ Дафниса бичуютъ. Однажды вечеромъ скороходъ Евдромъ прибѣжалъ съ извѣстіемъ, что хозяинъ будетъ черезъ три дня, а сынъ его, молодой господинъ -- завтра утромъ. Они рѣшили подумать сообща о томъ, что дѣлать, и попросили у Евдрома совѣта. Дружески расположенный къ Дафнису, посовѣтовалъ онъ сперва сообщить обо всемъ молодому господину, обѣщая, съ своей стороны, похлопотать, такъ какъ пользовался у него нѣкоторымъ благоволеніемъ, въ качествѣ молочнаго брата. На слѣдующій день они сдѣлали такъ, какъ онъ имъ сказалъ.
  

X

   Астилъ пріѣхалъ на конѣ, въ сопровожденіи нѣкоего шута-нахлѣбника, тоже ѣхавшаго верхомъ. Астилъ былъ юноша съ подбородкомъ едва опушеннымъ бородой. Гнаѳонъ-же (такъ звали его спутника -- блюдолиза) имѣлъ щеки давно знакомыя съ бритвой. Ламонъ, сопровождаемый Мирталой и Дафнисомъ, вышелъ навстрѣчу, упалъ къ ногамъ Астила и сталъ молить, чтобы онъ сжалился надъ нимъ и спасъ отъ гнѣва отца стараго бѣднаго раба, ни въ чемъ невиновнаго. Онъ повѣдалъ ему все. Астилъ былъ тронутъ; пошелъ въ садъ, увидѣлъ опустошенный цвѣтникъ, обѣщалъ умолить отца и смягчить его гнѣвъ, сказавъ, что во всемъ виноваты его, Астиловы кони, такъ какъ онъ привязалъ ихъ близь этого мѣста, а они, играя, оборвали привязь, поломали и растоптали цвѣты. Ламонъ и Миртала пожелали ему благополучія за услугу. Дафнисъ поднесъ козлятъ, сыры, красивыхъ птицъ съ птенцами, виноградныя гроздья на лозѣ, яблоки на вѣткѣ, прибавивъ ко всему душистое Лезбосское вино, лучшее изъ всѣхъ винъ, какія есть въ мірѣ.
  

XI

   Астилъ, поблагодаривъ его, пошелъ охотиться на зайцевъ, какъ богатый юноша, который думаетъ о развлеченіяхъ и пріѣхалъ въ деревню въ поискахъ новыхъ забавъ. Гнаѳонъ-же, умѣвшій только ѣсть, пить, напиваться и напившись, развратничать,-- увидѣвъ Дафниса, подносившаго подарки, разжогся похотью. Отъ природы, любитель красивыхъ отроковъ, восхищенный такой прелестью, какой и въ городѣ не легко найти, рѣшилъ онъ, приступивъ къ Дафнису, достигнуть своихъ цѣлей, увѣренный, что съ козьимъ пастухомъ дѣло будетъ ему стоить малаго труда. Утвердившись въ этомъ намѣреніи,-- вмѣсто того, чтобы сопровождать Астила на охоту, спустился онъ на пастбище, къ Дафнису, говоря, что желаетъ взглянуть на козъ, а въ дѣйствительности, онъ смотрѣлъ только на Дафниса. Чтобы задобрить пастуха, похвалилъ козъ и попросилъ его сыграть на флейтѣ какую нибудь сельскую пѣсенку. Потомъ сказалъ, что имѣетъ большую власть у господъ и не преминетъ сдѣлать такъ, чтобы они. отпустили Дафниса на волю.
  

XII

   Думая, что мальчикъ прирученъ, онъ подстерегъ его однажды вечеромъ на перекресткѣ, подбѣжалъ и началъ обнимать. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дафнисъ долго не понималъ; когда же понялъ, изо всей силы оттолкнулъ Гнаѳона, и блюдолизъ, пьяный, безъ того едва державшійся на ногахъ, упалъ и покатился. Тѣмъ временемъ, пастухъ убѣжалъ, проворный, какъ ланенокъ, покинувъ нахлѣбника въ положеніи безпомощномъ и плачевномъ. Съ того дня Дафнисъ къ нему не приближался. Переходя со стадомъ съ одного пастбища на другое, избѣгалъ онъ его такъ же старательно, какъ искалъ Хлои. Гнаѳонъ не рѣшался болѣе преслѣдовать отрока, увидѣвъ, что Дафнисъ столь же силенъ, какъ прекрасенъ. Онъ выжидалъ удобнаго случая, чтобы поговорить съ Астиломъ, надѣясь, что молодой господинъ подаритъ ему мальчика въ полное владѣніе, такъ какъ зналъ, что покровитель ни въ чемъ ему не отказываетъ.
  

XIII

   Пока нельзя было ничего сдѣлать, такъ какъ Діонисофанъ только что пріѣхалъ съ Клеаристой, и по всему дому слышался стукъ лошадиныхъ копытъ, голоса рабовъ, мужчинъ и женщинъ. Гнаѳонъ воспользовался этимъ временемъ, чтобы приготовить длинную рѣчь, которою намѣренъ былъ потѣшить господина при первомъ удобномъ случаѣ. Діонисофанъ, человѣкъ высокаго роста, съ просѣдью въ волосахъ, по красотѣ и здоровью, могъ бы еще поспорить съ молодыми людьми; къ тому-же былъ онъ богатъ, какъ немногіе, любезенъ, какъ никто. Въ день пріѣзда хозяинъ принесъ жертвы богамъ пастушескихъ и полевыхъ работъ -- Деметрѣ, Вакху, Пану, Нимфамъ, и задалъ пиръ всему дому. Въ слѣдующіе дни ходилъ осматривать полевыя работы вмѣстѣ съ Ламономъ; видя земли хорошо воздѣланными, виноградники въ добромъ порядкѣ, садъ благоустроеннымъ (такъ какъ Астилъ принялъ на себя вину въ опустошеніи цвѣтника), онъ былъ очень доволенъ, поздравилъ Дамона и обѣщалъ ему свободу. Затѣмъ пошелъ на пастбище, чтобы взглянуть на козъ и козьяго пастуха.
  

XIV

   Хлоя убѣжала въ лѣсъ, смущенная и напуганная шумной толпой. Дафнисъ остался, съ длинношерстымъ козьимъ мѣхомъ на плечѣ, съ новымъ мѣшкомъ у бедра, держа въ одной рукѣ свѣжіе сыры, въ другой -- молочныхъ козлятъ. Если это правда, что Аполлонъ хранилъ стада Лаомедона, то богъ Солнца былъ конечно такимъ, какимъ тогда явился Дафнисъ. Онъ не молвилъ ни слова, только щеки зарумянились,-- склонился и поднесъ подарки.
   -- Господинъ,-- произнесъ Ламонъ,-- этотъ юноша пасетъ твоихъ козъ. Ты далъ мнѣ пятьдесятъ матокъ и двухъ козловъ; теперь у него сто козъ и десять козловъ. Посмотри, какія они жирныя, какая у нихъ длинная шерсть, и нѣтъ ни одного сломаннаго рога. Онъ пріучилъ ихъ къ музыкѣ: они все умѣютъ дѣлать по звуку свирѣли.
  

XV

   Клеариста пожелала видѣть, какъ они слушаются музыки. Она велѣла Дафнису поиграть козамъ на флейтѣ, какъ онъ это обыкновенно дѣлаетъ, и обѣщала за трудъ новую тунику и сандаліи. Дафнисъ усадилъ присутствовавшихъ, какъ зрителей въ театрѣ и, стоя подъ ясенемъ, вынулъ изъ мѣшка свирѣль и сперва заигралъ слабо, чуть слышно. Козы насторожили уши, подняли головы. Потомъ -- сильнѣе, какъ бы приказывая имъ пастись, и онѣ начали щипать траву, склонивъ головы къ землѣ. Затянулъ сладкую, нѣжную пѣсню, и онѣ сразу улеглись на травѣ. Извлекъ изъ флейты нѣсколько острыхъ пронзительныхъ звуковъ, и онѣ шарахнулись, побѣжали къ лѣсу, какъ будто увидѣли волка. Но только что послышалась призывная пѣсня,-- вышли изъ рощи и радостно вернулись къ его ногамъ. Слуги съ большею точностью не исполняютъ приказаній господина. Всѣ удивлялись, но въ особенности Клеариста, которая поклялась, что не забудетъ подарковъ, обѣщанныхъ красивому пастуху, такъ хорошо играющему на флейтѣ. Потомъ вернулись домой обѣдать и, послѣ трапезы, господа послали Дафнису лакомыхъ кусковъ.
  

XVI

   Дафнисъ раздѣлилъ угощеніе съ Хлоей, радуясь невѣдомому вкусу городскихъ блюдъ, и думая теперь уже съ большею надеждою о томъ, какъ-бы получить согласіе господина на свадьбу съ Хлоей. Гнаѳонъ, послѣ всего, что видѣлъ и слышалъ, рѣшилъ, что жизнь потеряетъ для него цѣну, если онъ не будетъ обладать Дафнисомъ, улучилъ удобную минуту, когда Астилъ гулялъ въ саду, повелъ его къ жертвеннику Вакха, облобызалъ ему руки и обнялъ ноги. Молодой господинъ спросилъ, что это значитъ, и велѣлъ открыть все, поклявшись исполнить его желаніе. Тогда нахлѣбникъ воскликнулъ горестно:
   -- О господинъ, погибъ, погибъ твой бѣдный Гнаѳонъ! До сихъ поръ всю жизнь я любилъ только ѣсть и пить, клялся, что въ мірѣ нѣтъ ничего лучше добраго стараго вина, предпочиталъ твоихъ поваровъ всѣмъ Милетскимъ отрокамъ,-- и что-же? Меня уже ничто не радуетъ, кромѣ Дафниса. Я не могу прикоснуться ни къ одному изъ тонкихъ блюдъ, которыхъ нынѣ каждый день готовятъ такое множество -- мясовъ, рыбъ, медоваго пироженнаго. Мнѣ хотѣлось-бы сдѣлаться козою, щипать траву и листья, чтобы слышать его флейту, и чтобы онъ водилъ меня на пастбище. Спаси твоего Гнаѳона, сжалься надъ нимъ! А не то,-- клянусь великими богами,-- въ послѣдній разъ наполнивъ себѣ чрево явствами, возьму я ножъ и зарѣжусь у двери Дафниса! И ты больше никогда не будешь звать меня своимъ любезнымъ, маленькимъ Гнаѳономъ, какъ всегда зовешь меня, лаская.
  

XVII

   Блюдолизъ заплакалъ и обнялъ ему ноги. Увидѣвъ это, Астилъ не могъ побѣдить жалости, тѣмъ болѣе, что зналъ, по собственному опыту, страданія любви. Обѣщалъ выпросить Дафниса у отца и увести его въ городъ, въ качествѣ собственнаго слуги, для того, чтобы отдать его Гнаѳону. Потомъ, желая подразнить шута, спросилъ, какъ ему не стыдно вздыхать о козьемъ пастухѣ, сынѣ простого земледѣльца. И нарочно притворившись брезгливымъ, выражалъ свое отвращеніе къ дурному запаху козловъ. Гнаѳонъ, какъ человѣкъ, изучившій всѣ басни за обѣденными столами,-- не безъ нѣкотораго остроумія, отвѣтилъ ему за себя и за Дафниса:
   -- Гдѣ-бы ни была красота, человѣкъ ею плѣненъ. Сохранились разсказы о томъ, какъ люди любили деревья, цвѣты, хищныхъ звѣрей, хотя и достоенъ великой жалости любящій, который принужденъ бояться того, что любитъ. Конечно, Дафнисъ тѣломъ рабъ, но красота его свободна. О, только взгляни на эти кудри, подобные гіацинту, на эти глаза, блестящіе изъ подъ бровей, подобно драгоцѣнному камню изъ подъ золотой оправы! Посмотри на щеки его блѣдно-розовыя и пурпурныя, на уста, украшенные зубами, бѣлыми, какъ слоновая кость. Кто не пожелалъ-бы сорвать съ этихъ устъ благоуханный поцѣлуй? Что-же касается дружбы къ простому поселянину, примѣръ боговъ оправдаетъ меня: Анхизъ былъ волопасъ, и Афродита имъ обладала; Бранхій водилъ козъ на пастбище, и Аполлонъ любилъ его; Ганимедъ былъ пастухъ, и самъ Громовержецъ похитилъ его на Олимпъ. Не побрезгаемъ же и мы отрокомъ, котораго слушаются козы, какъ будто онѣ влюблены въ него. Возблагодаримъ Зевесовыхъ орловъ за то, что они не похитили его на небо, не лишили землю такой неземной красоты!
  

ХVIII

   Астилъ, котораго весьма развеселила эта защитительная рѣчь, посмѣялся и сказалъ, что любовь дѣлаетъ изъ людей риторовъ. Тѣмъ не менѣе, онъ сталъ выжидать удобнаго случая, чтобы поговорить съ отцомъ о Дафнисѣ. Но Евдромъ, незамѣченный, услышалъ весь разговоръ. Расположеніе къ Дафнису, котораго онъ считалъ умнымъ и добрымъ юношей, сожалѣніе о цвѣтущей красотѣ, предаваемой на поруганіе пьяному, развратному нахлѣбнику, побудили его, не медля, пойти къ Дафнису и Дамону и открыть имъ все. Дафнисъ, внѣ себя, сперва думалъ бѣжать въ сопровожденіи Хлои, или умереть. Но Дамонъ, вызвавъ Мирталу за ворота, сказалъ ей:
   -- Жена, погибли мы: вотъ, когда откроется, что мы такъ долго скрывали. Теперь, можетъ быть, Дафнису придется покинуть нашъ домъ, козъ и пастушескую жизнь. Но будь что будетъ! Клянусь Паномъ и Нимфами, даже если-бы я долженъ былъ, какъ говорится, стать воломъ въ стойло, не умолчу о судьбѣ Дафниса. Разскажу, гдѣ нашелъ его, какъ воспиталъ, покажу и памятные знаки, найденные при немъ,-- пусть узнаетъ подлый блюдолизъ, кого онъ осмѣлился любить, негодяй! Вынь и приготовь памятные знаки, чтобы они были у меня подъ рукою.
  

XIX

   Порѣшивъ на томъ, вернулись они къ Дафнису. А въ это время Астилъ, улучивъ свободную минуту, приступилъ къ отцу съ просьбой, чтобы онъ отдалъ ему и позволилъ увезти Дафниса въ городъ: этотъ пастухъ, по словамъ его, такой красивый юноша, что жалко оставлять его въ деревнѣ; Гнаѳонъ отлично можетъ пріучить его къ полезной городской службѣ. Отецъ охотно согласился, велѣлъ позвать Дамона и Мирталу, чтобы сообщить имъ радостную вѣсть, и объявилъ, что отнынѣ Дафнисъ будетъ служить Астилу, вмѣсто того чтобы пасти козъ и козловъ. Взамѣнъ обѣщалъ дать имъ двухъ пастуховъ. Рабы сбѣжались взглянуть на своего новаго товарища и полюбоваться его красотой, когда Дамонъ, попросивъ позволенія говорить, молвилъ такъ:
   -- Господинъ, прислушай, что скажетъ тебѣ слуга твой старый и вѣрный. Клянусь богомъ Паномъ и Нимфами, не солгу ни единымъ словомъ. Не я -- отецъ Дафниса, и Мирталѣ не дано было счастіе имѣть такого сына. Родители покинули его младенцемъ на произволъ судьбы, быть можетъ, потому, что у нихъ было много другихъ дѣтей. Когда я нашелъ его, онъ лежалъ покинутый, и мальчика кормила одна изъ моихъ козъ. Я похоронилъ эту козу въ оградѣ нашего сада, въ благодарность за то, что она была ему матерью. При немъ нашелъ я памятные знаки. О господинъ мой, знай, что я сохранилъ ихъ, и по нимъ можешь ты убѣдиться, что Дафнисъ не намъ чета по крови. Пусть будетъ онъ рабомъ Астила, я противъ этого ничего не скажу. Но не могу допустить, чтобы сдѣлался онъ игрушкою Гнаѳона, который хочетъ увезти его въ городъ.
  

XX

   Молвивъ такъ, старикъ замолчалъ и горько заплакалъ. Гнаѳонъ въ ярости грозилъ ему побоями. Но Діонисофанъ, пораженный тѣмъ, что услышалъ, приказалъ Гнаѳону замолчать, бросивъ на него гнѣвный взоръ. Затѣмъ началъ разспрашивать Дамона, велѣлъ открыть всю правду и не сплетать басней, такъ какъ хозяинъ полагалъ, что старикъ все это выдумалъ съ тою цѣлью, чтобы у него не отнимали сына. Дамонъ продолжалъ упорствовать, клялся богами, выражалъ готовность подвергнуться жестокой казни, если-бы оказалось, что слова его ложь. Тогда Діонисофанъ, желая посовѣтоваться съ Клеаристой, которая здѣсь же присутствовала, подошелъ къ ней и произнесъ вполголоса:
   -- Зачѣмъ Дамону лгать? Я же сказалъ, что даю ему двухъ пастуховъ взамѣнъ Дафниса. Да простому поселянину и не выдумать столь хитрой басни. Къ тому-же съ перваго взгляда видно, что такой красивый мальчикъ не можетъ быть сыномъ стараго Дамона и Мирталы.
  

XXI

   И они пришли къ тому заключенію, что лучше всего, не тратя времени на пустыя догадки, разсмотрѣть памятные знаки, дабы убѣдиться, нѣтъ-ли въ нихъ указаній на болѣе высокое и благородное происхожденіе мальчика. Тѣмъ временемъ, Миртала успѣла сходить домой за драгоцѣнными примѣтами, которыя тщательно хранила въ старой сумкѣ. Когда она принесла ихъ, Діонисофанъ началъ разсматривать, первый. Только что увидѣлъ онъ пурпурныя пелены, золотую пряжку, ножикъ съ ручкой изъ слоновой кости,-- воскликнулъ:
   -- О, Боже милостивый!
   И поскорѣе позвалъ Клеаристу, чтобы она, въ свою очередь, взглянула на примѣты. Увидѣвъ ихъ, она воскликнула:
   -- Что я вижу! Да вѣдь это тѣ самыя вещи, которыя мы оставили съ нашимъ бѣднымъ мальчикомъ! Не въ это-ли мѣсто велѣли мы Софрозинѣ отнести его и положить? Нѣтъ! Нѣтъ! Не можетъ быть никакого сомнѣнія: это мои примѣты,-- я узнаю ихъ. Дитя -- наше. О Діонисофанъ! Дафнисъ -- твой сынъ и онъ водилъ на пастбище козъ отца своего!
  

XXII

   Между тѣмъ, какъ она еще говорила, и Діонисофанъ, цѣлуя памятные знаки, плакалъ отъ радости,-- Астилъ, узнавъ, что Дафнисъ -- его братъ, сбросилъ хламиду и пустился бѣжать черезъ садъ, чтобы первому обнять его и поздравить. Дафнисъ, завидѣвъ, какъ онъ бѣжалъ къ нему съ цѣлою толпою, услышавъ, какъ всѣ кричали: "Дафнисъ! Дафнисъ!" -- подумалъ, что они сейчасъ схватятъ и увезутъ его въ городъ, кинулъ на землю сумку, флейту и стремглавъ побѣжалъ къ морю, въ твердой рѣшимости броситься въ пучину съ высокаго берега. И легко могло бы статься, что чудеснымъ образомъ только что найденнаго сына родители снова и навѣки утратили бы, еслибы Астилъ, догадавшись о его намѣреніи, не закричалъ: -- Подожди, Дафнисъ! Не бойся! Я -- твой братъ! Тѣ, кого ты звалъ господами,-- твои родители. Ламонъ разсказалъ намъ обо всемъ -- о козѣ и о прочемъ. Онъ показалъ примѣты. Обернись, посмотри, какіе мы радостные, какъ смѣемся! Ну, обними-же меня перваго,-- клянусь тебѣ Нимфами, что я не лгу.
  

XIII

   Дафнисъ остановился, послѣ этой клятвы, и подождалъ Астила. Тотъ подбѣжалъ и обнялъ его. Тѣмъ временемъ, всѣ вышли изъ дому и поспѣшили къ нему -- слуги, служанки, отецъ, мать. Всѣ обнимали его, цѣловали, съ восторгомъ и слезами. Дафнисъ выказывалъ особенную нѣжность къ отцу и матери. Онъ прижималъ ихъ къ своей груди, какъ будто зналъ давно, и не могъ оторваться отъ нихъ,-- такъ могущественъ голосъ природы. Онъ на одно мгновеніе забылъ даже Хлою. Когда вернулся домой, его облекли въ богатыя одежды, отецъ посадилъ его рядомъ съ собой и сказалъ:
  

XXIV

   -- Дѣти мои, я женился въ ранней молодости. Скоро родился у меня сынъ, и я былъ счастливъ. Потомъ родилась дочь, и наконецъ второй сынъ -- Астилъ. Полагая, что трехъ дѣтей довольно, я велѣлъ покинуть на произволъ судьбы четвертаго, который родился послѣднимъ, и приказалъ, чтобы съ нимъ положили эти вещи, не какъ памятные знаки, а скорѣе, какъ могильныя украшенія. Судьба рѣшила иначе: болѣзнь въ одинъ и тотъ-же день похитила у насъ и первенца, и дочь. Тебя же, Дафнисъ, боги сохранили, чтобы мы имѣли опору на склонѣ лѣтъ. О, не суди меня, сынъ мой, за то, что я покинулъ тебя: знай, что я сдѣлалъ это противъ собственной воли, побуждаемый волей боговъ. Ты же, Астилъ, не сокрушайся, что долженъ уступить половину имѣнія Дафнису, ибо для сердца благороднаго нѣтъ ничего драгоцѣннѣе брата. Любите же другъ друга, дѣти мои, а что касается богатства, можете считать себя равными царямъ; я оставлю вамъ большія земли, множество искусныхъ рабовъ, золото, серебро и все, что дѣлаетъ людей счастливыми. Только одного желаю, и объ этомъ будетъ упомянуто въ моемъ завѣщаніи,-- чтобы въ долю наслѣдства, которую получитъ Дафнисъ, вошли этотъ домъ и земля, вмѣстѣ съ Ламономъ, Мирталой и козами.
  

XXV

   Едва успѣлъ онъ кончить, какъ Дафнисъ вскочилъ и молвилъ:
   -- Хорошо, что ты мнѣ напомнилъ, отецъ. Я вѣдь еще не поилъ козъ, а между тѣмъ давно пора. Онѣ навѣрное томятся жаждою и ждутъ звука моей свирѣли. А я сижу здѣсь въ праздности!
   Всѣ улыбнулись, видя, какъ сдѣлавшись господиномъ, онъ все еще не пересталъ быть козьимъ пастухомъ, и послали другого позаботиться о козахъ. Потомъ принесли жертву Зевсу-Спасителю и устроили большой пиръ. Одинъ Гнаѳонъ не участвовалъ въ праздникѣ и дрожа, просидѣлъ весь день, всю ночь, во храмѣ Вакха, какъ преступникъ, умоляющій именемъ бога о помилованіи. Когда распространилась молва, что Діонисофанъ нашелъ потеряннаго сына, что Дафнисъ -- пастухъ сдѣлался владѣльцемъ имѣнія, отовсюду прибѣжали сосѣди поздравить счастливца, поднести подарки отцу. Дріасъ, воспитатель Хлои, пришелъ первый.
  

XXVI

   Діонисофанъ просилъ всѣхъ принять участіе въ праздникѣ, которымъ долженъ былъ ознаменоваться радостный день. Приготовили множество винъ, пшеничнаго хлѣба, дичи, молочныхъ поросятъ, всякаго пироженнаго. Совершили закланіе безчисленныхъ жертвъ сельскимъ богамъ. Дафнисъ собралъ свою пастушескую снасть и, раздѣливъ ее на нѣсколько частей, посвятилъ Вакху оленій мѣшокъ и ланью шкуру, Пану -- свирѣль и многоствольную флейту, Нимфамъ -- посохъ и самодѣльные подойники. Но разставаясь съ этими предметами, не могъ удержаться отъ слезъ: до такой степени привычка сладостнѣе нежданнаго счастія. Онъ не имѣлъ духу проститься съ подойниками, не выдоивъ козъ на прощаніе, ни съ ланьей кожей,-- не одѣвшись въ нее, ни съ милой флейтой,-- не сыгравъ на ней. Осыпалъ ихъ поцѣлуями, привѣтствовалъ козъ на прощаніе, назвалъ каждаго изъ козловъ по имени. Пошелъ также напиться въ томъ родникѣ, куда часто хаживалъ съ Хлоей. Что касается любви, то онъ не смѣлъ еще говорить о ней, выжидая удобнаго случая.
  

XXVII

   Въ то время, какъ Дафнисъ занятъ былъ жертвоприношеніями, вотъ что происходило съ Хлоей. Одна, въ поляхъ, сидѣла она, всѣми покинутая, вздыхала и жаловалась:
   -- Дафнисъ забылъ меня. Онъ думаетъ о богатой невѣстѣ. И зачѣмъ только я заставила его поклясться козами, а не сельскими Нимфами! Онъ забылъ своихъ козъ, такъ же какъ Хлою. Принося жертвы Нимфамъ и Пану, не вспомнилъ обо мнѣ, не пожелалъ меня видѣть. Вѣрно, нашелъ въ домѣ матери своей рабынь болѣе прекрасныхъ, чѣмъ я. Ну, что-же, будь счастливъ, Дафнисъ! Но Хлоя не будетъ жить безъ тебя!
  

ХХVIII

   Пока она такъ вздыхала и предавалась горю, коровій пастухъ Ламписъ пришелъ съ толпой поселянъ, схватилъ и унесъ ее, вполнѣ увѣренный, что Дафнисъ болѣе не помышляетъ о женитьбѣ на Хлоѣ, и что теперь Дріасу нѣтъ причины отказывать ему, Лампису. Кто-то изъ сосѣдей увидѣлъ похищеніе, услышалъ пронзительные крики и побѣжалъ извѣстить Напэ; Напэ сказала объ этомъ Дріасу, Дріасъ -- Дафнису. Дафнисъ не имѣлъ силы ни открыть свою любовь отцу, ни покориться несчастію. Онъ бѣгалъ по саду, ломая руки и жалуясь:
   -- Зачѣмъ на бѣду нашелъ я отца моего! Зачѣмъ не остался въ поляхъ по прежнему пасти моихъ козъ! Насколько былъ я счастливѣе въ рабствѣ и бѣдности! Тогда я видѣлъ Хлою, тогда мы любили другъ друга. А теперь Ламписъ схватилъ ее, унесъ; ночь наступитъ, и онъ ляжетъ съ нею на ложе. Напрасно клялся я Паномъ, козами и Нимфами!
  

XXIX

   Жалобы Дафниса услышалъ Гнаѳонъ изъ своего убѣжища во храмѣ Вакха. Подумавъ, что наступило время помириться съ новымъ господиномъ, пригласилъ онъ нѣсколькихъ молодыхъ людей, товарищей Астила, отыскалъ Дріаса, велѣлъ ему указать путь къ дому Ламписа, и всѣ побѣжали туда. Они застали пастуха въ ту минуту, когда онъ входилъ въ свой домъ съ Хлоей, вырвали изъ рукъ его дѣвушку и нещадно избили всѣхъ помогавшихъ ему въ насиліи. Гнаѳонъ хотѣлъ связать Ламписа и увести его, какъ военноплѣнника съ поля сраженія, но Ламписъ убѣжалъ и скрылся. Совершивъ этотъ подвигъ, Гнаѳонъ, съ наступленіемъ ночи, вернулся домой. Діонисофанъ почивалъ, но Дафнисъ бодрствовалъ и продолжалъ плакать въ саду. Блюдолизъ привелъ къ нему Хлою, разсказалъ все, что случилось, умолялъ простить его, считать отнынѣ преданнымъ, вѣрнымъ рабомъ своимъ и не лишать стола, чтобы не умереть ему, бѣдному нахлѣбнику, съ голоду. Дафнисъ, увидѣвъ Хлою и обнявъ ее, забылъ, простилъ все и началъ умолять дѣвушку, чтобы и она простила его безпечность.
  

XXX

   Посовѣтовавшись, рѣшили пока никому не говорить о свадьбѣ. Дафнисъ тайно будетъ приходить на свиданія съ Хлоей и откроетъ любовь свою только матери. Но Дріасъ не одобрилъ этого рѣшенія, хотѣлъ сказать отцу обо всемъ и обѣщалъ получить его согласіе на свадьбу. Раннимъ утромъ, положилъ онъ въ сумку памятные знаки, пошелъ къ Діонисофану и Клеаристѣ и увидѣлъ ихъ сидящими въ саду. Тамъ же были Астилъ и Дафнисъ. Когда всѣ умолкли, онъ повелъ рѣчь свою такъ:
   -- Необходимость, заставившая говорить Ламона, теперь побуждаетъ и меня открыть тайну, которую хранилъ я донынѣ. Хлоя -- не дочь мнѣ, и не жена моя кормила ее своей грудью. Кто родители, не знаю. Она была покинута въ пещерѣ Нимфъ и вскормлена овцой. Я самъ это видѣлъ,-- удивленный, взялъ къ себѣ въ домъ и воспиталъ ее. Что слова мои не лживы,-- можете убѣдиться по ея красотѣ, ибо она не имѣетъ ничего общаго съ нами. Объ истинѣ свидѣтельствуютъ и памятные знаки: для пастуховъ они слишкомъ богаты. Разсмотрите же ихъ, постарайтесь найти родителей и рѣшите, достойна-ли Хлоя сдѣлаться супругой Дафниса.
  

XXXI

   Не безъ тайнаго намѣренія, намекнулъ онъ въ послѣднихъ словахъ на эту свадьбу, и Діонисофанъ не пропустилъ намека мимо ушей. Взглянувъ на Дафниса, увидѣлъ онъ, какъ щеки его вспыхнули, какъ юноша удерживаетъ слезы, и тотчасъ догадался о его любви. Вотъ почему рѣшилъ онъ какъ можно внимательнѣе провѣрить слова Дріаса, правда, болѣе изъ любви къ сыну, чѣмъ изъ участія къ незнакомой дѣвуш кѣ. Но, взглянувъ на принесенные Дріасомъ памятные знаки -- золоченыя сандаліи, полусапожки, сѣтку для волосъ, велѣлъ позвать Хлою и обнадежилъ ее, сказавъ, что мужъ у нея уже есть, а скоро отыщутся и родители. Клеариста взяла ее къ себѣ и позаботилась, чтобы Хлоя была одѣта, какъ приличествовало женѣ ея сына. Діонисофанъ, въ свою очередь, отвелъ Дафниса въ сторону и спросилъ, сохранила-ли Хлоя дѣвственность, на что Дафнисъ отвѣтилъ, что между ними не было ничего, кромѣ поцѣлуевъ и объятій. Отецъ улыбнулся, услышавъ объ ихъ взаимныхъ клятвахъ, и усадилъ ихъ за столъ.
  

XXXII

   И тогда всѣ увидѣли, что значитъ прекрасная одежда для прекраснаго тѣла: Хлоя въ великолѣпномъ нарядѣ, съ кудрями, красиво заплетенными, съ умытымъ лицомъ, показалась такою прекрасной, что самъ Дафнисъ едва узналъ ее. Если-бы вовсе не было памятныхъ знаковъ, и то можно-бы побиться объ закладъ, что она -- не дочь Дріаса. Со своею женой онъ участвовалъ въ пирѣ, оба возлежали на одномъ ложѣ. Ламонъ и Миртала -- противъ нихъ. Въ слѣдующіе дни повторились жертвоприношенія Хлои, и столы снова были накрыты. Хлоя, въ свою очередь, посвятила божествамъ все, что имѣла,-- свирѣль, мѣшокъ, козій мѣхъ, подойники. Пролила вино въ ручей, струившійся въ глубинѣ грота, потому что здѣсь была она вскормлена овцой, и здѣсь же часто совершала омовенія. Затѣмъ увѣнчала цвѣтами могилу овцы -- своей кормилицы. Дріасъ указалъ ей мѣсто. Она захотѣла также въ послѣдній разъ поиграть на флейтѣ своему стаду и сыгравъ, помолилась Нимфамъ и попросила ихъ, чтобы ея родители, если они когда нибудь найдутся, оказались достойными ея союза съ Дафнисомъ.
  

ХХXIII

   Насладившись сельскими праздниками, рѣшили они вернуться въ городъ, отыскать родителей Хлои и не откладывать свадьбы. Однажды утромъ, окончивъ приготовленія, сдѣлали Дріасу новый подарокъ въ три тысячи драхмъ; назначили Ламону плоды и жатву съ половины земель, козье стадо съ пастухами, четыре пары воловъ, зимнюю одежду, волю ему и женѣ. Потомъ направились въ Митилены, въ сопровожденіе множества коней и колесницъ. Граждане не могли узнать объ ихъ прибытіи въ тотъ-же день, такъ какъ они пріѣхали ночью. Но на слѣдующее утро передъ воротами собралась толпа мужчинъ и женщинъ. Мужчины поздравляли Діонисофана съ возвращеніемъ потеряннаго сына, и привѣтствія ихъ сдѣлались еще радостнѣе, когда они увидѣли красоту Дафниса. Женщины дѣлили радость Клеаристы, нашедшей сына и невѣсту. И онѣ не могли надивиться несравненной красотѣ Хлои. Весь городъ былъ въ движеніи, всѣ только и говорили, что объ этомъ юношѣ и дѣвушкѣ, громко хвалили прекрасный союзъ. Высказывали пожеланія, чтобы рожденіе Хлои соотвѣтствовало ея красотѣ. Многія изъ богатыхъ женщинъ молили боговъ и думали: о, если-бы оказалось, что мать этой прекрасной дѣвушки -- я!
  

XXXIV

   Между тѣмъ Діонисофанъ, послѣ долгаго раздумья о судьбѣ Дафниса и Хлои, уснувъ глубокимъ сномъ, имѣлъ видѣніе: приснилось ему, что Нимфы умоляютъ Эроса, чтобы онъ согласился на этотъ союзъ. Эросъ, ослабивъ тетиву на лукѣ, кладетъ его рядомъ съ колчаномъ и повелѣваетъ Діонисофану пригласить на пиръ именитыхъ гражданъ Митиленскихъ,-- потомъ, когда послѣдній кубокъ будетъ наполненъ, обнести, показать всѣмъ памятные знаки и пропѣть свадебный гимнѣ. Пораженный вѣщимъ сномъ и велѣніемъ бога, онъ всталъ на разсвѣтѣ, приказалъ готовить великолѣпную трапезу, гдѣ соединилъ все изысканное, что производятъ море, земля, озера, рѣки, и пригласилъ на торжество знаменитѣйшихъ гражданъ Митиленскихъ. Вечеромъ, когда чаша, изъ которой творятъ возліянія богу Гермесу, была наполнена, одинъ изъ рабовъ принесъ на серебряномъ блюдѣ памятные знаки и сталъ обходить столъ, показывая ихъ, поочередно, каждому изъ возлежавшихъ.
  

XXXV

   Всѣ объявили, что не знаютъ ихъ, за исключеніемъ Мегакла, который, по причинѣ своей почтенной старости, возлежалъ на верхнемъ концѣ стола. Только что увидѣлъ онъ памятные знаки, какъ узналъ ихъ и воскликнулъ голосомъ громкимъ и мужественнымъ:
   -- Что это? Гдѣ ты, дитя мое? Неужели ты жива еще? Или отъ тебя остались только памятные знаки, сохраненные пастухомъ? Діонисофанъ, откуда у тебя примѣты моей дочери? Не лишай меня радости найти ее также, какъ ты нашелъ Дафниса!
   Діонисофанъ попросилъ сначала разсказать, гдѣ и какъ она была покинута. Тогда онъ произнесъ голосомъ, не менѣе твердымъ:
   -- Въ то время, когда я былъ очень бѣденъ,-- такъ какъ истратилъ все, что имѣлъ на устройство народныхъ игръ и на военныя галеры,-- родилась у меня дочь. Боясь, что придется воспитать ее въ нищетѣ, я украсилъ ее этими памятными знаками и покинулъ на произволъ судьбы, ибо зналъ, что есть немало людей, которые, не имѣя собственныхъ дѣтей, охотно берутъ чужихъ на воспитаніе и замѣняютъ имъ родителей. Я велѣлъ положить ее въ пещеру Нимфъ, довѣривъ покровительству богинь. Впослѣдствіи счастье вернулось ко мнѣ, богатства мои возростали, а наслѣдниковъ не было, такъ какъ боги уже не посылали мнѣ не только сына, но и второй дочери. Между тѣмъ, какъ будто смѣясь надо мной, то и дѣло, они посылаютъ мнѣ сновидѣнія и возвѣщаютъ, что овца возвратитъ мнѣ дочь.
  

XXXVI

   Услышавъ это, Діонисофанъ воскликнулъ еще громче, чѣмъ Мегаклъ, вскочилъ, велѣлъ позвать Хлою, облеченную въ богатыя одежды, и сказалъ:
   -- Вотъ дитя, которое ты покинулъ на произволъ судьбы. Овца вскормила ее, благодаря попеченіямъ боговъ, такъ же какъ Дафниса -- коза. Прими же эти памятные знаки и дитя твое, прими и отдай ее сыну моему. Мы оба покинули ихъ, оба нашли; мой сынъ и дочь твоя спасены покровительствомъ Пана, Нимфъ и бога Любви.
   Мегаклъ согласился, велѣлъ позвать жену свою Родэ и долго держалъ Хлою въ объятіяхъ. Когда наступилъ часъ отдыха, всѣ остались переночевать въ домѣ Діонисофана, ибо Дафнисъ поклялся, что теперь уже никому не довѣритъ Хлою, ни даже ея собственному отцу.
  

XXXVII

   На слѣдующій день порѣшили вернуться въ деревню, по настоянію Дафниса и Хлои, которые не могли привыкнуть къ городской жизни. Кромѣ того, хотѣли устроить свадьбу по сельскому обычаю. И такъ вернулись къ Ламону, гдѣ Дріасъ былъ представленъ Мегаклу, Родэ познакомилась съ Напэ, и всѣ вмѣстѣ начали приготовленія къ блистательному пиру. Мегаклъ посвятилъ Хлою Нимфамъ, принесъ имъ въ даръ, среди множества другихъ жертвъ, памятные знаки и увеличилъ казну Дріаса до десяти тысячъ драхмъ.
  

XXXVIII

   Діонисофанъ, пользуясь прекрасною погодою, велѣлъ устроить лиственныя ложа для трапезы, передъ самою пещерою Нимфъ. Онъ пригласилъ на роскошный свадебный пиръ всѣхъ окрестныхъ поселянъ. Здѣсь присутствовали: Ламонъ и Миртала, Дріасъ и Напэ, отецъ и мать Доркона, Филетасъ и сыновья его, Хромисъ и Ликеніонъ. Даже Лампису простили и позволили участвовать въ пирѣ. Все въ этомъ праздникѣ было устроено нарочно такъ, какъ водится у поселянъ и пастуховъ. Одинъ пѣлъ жатвенную пѣсню, другой представлялъ что нибудь забавное, какъ это дѣлается вокругъ точилъ виноградныхъ; Филетасъ игралъ на свирѣли, Ламписъ на флейтѣ, Дафнисъ и Хлоя обнимались. Рядомъ паслись козы, какъ будто принимали участіе въ праздникѣ. Молвить правду, это было не совсѣмъ по вкусу горожанамъ; но Дафнисъ звалъ то одну, то другую по имени, угощалъ ихъ свѣжими листьями, бралъ за рога и цѣловалъ.
  

XXXIX

   На этомъ не кончилась пастушеская жизнь Дафниса и Хлои: до конца дней посвящали они стадамъ большую часть времени и заботъ. Съ особеннымъ усердіемъ чтили Пана, Нимфъ и бога Любви, пріобрѣли множество козьихъ и овечьихъ стадъ и всегда предпочитали тонкимъ блюдамъ плоды и молоко. Когда родился у нихъ сынъ, пожелали они, чтобы коза была ему кормилицей, а дочери, родившейся потомъ -- овца. Сына назвали Филопеменомъ, дочь Аглеей. Такъ провели они долгіе дни въ поляхъ, украсили пещеру Нимфъ, воздвигли въ ней изваянія и устроили жертвенникъ пастушескому богу Любви. Панъ также не былъ забытъ: вмѣсто сосны, которая осѣняла его нѣкогда, воздвигли храмъ и назвали его храмомъ Пана-Воителя.
  

XL

   Но все это случилось впослѣдствіи. А теперь, съ наступленіемъ ночи, проводили они жениха и невѣсту въ брачный покой, одни возглашая гимны на свирѣли, другіе -- на флейтѣ, третьи сопровождали ихъ съ большими горящими факелами. Остановившись передъ дверями дома, голосомъ грубымъ и дикимъ, грянули пѣснь, болѣе похожую на грохотъ Поссейдонова трезубца, разсѣкающаго землю, чѣмъ на гимнѣ Гименея. Дафнисъ и Хлоя возлегли, голые, на брачное ложе, обняли другъ друга, стали цѣловаться и провели ночь, болѣе безсонную, чѣмъ совы. Дафнисъ показалъ на дѣлѣ, что понялъ урокъ Ликеніонъ, и Хлоя теперь только постигла, что всѣ ихъ прежнія ласки были дѣтскими играми.

Конецъ.

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru