Лондон Джек
"Планшетка"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Planchette.
    Перевод З. А. Вершининой.

   Джек Лондон

"Планшетка"

Из сборника "Лунный лик"

Перевод З. Вершининой

   Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1900--1911). Пер. с англ. М.: Престиж Бук; Литература, 2010.
  
   -- Это мое право. Я хочу знать! -- сказала девушка. Голос ее прозвучал решительно и твердо. В нем не было и намека на просьбу. Однако это требование завершало собою длинный период просьб. Она просила не словами. Губы ее были немы, но ее лицо и глаза и, казалось, вся душа в течение долгих дней настойчиво молили и спрашивали. Он понимал это и все же не отвечал. Теперь она потребовала ответа.
   -- Это мое право, -- повторила девушка.
   -- Я знаю, -- ответил он беспомощно.
   Она молча ждала, и глаза ее были прикованы к солнечному свету, пробивавшемуся сквозь листву деревьев и заливавшему могучие стволы мягким сиянием. Свет, смягченный и окрашенный зеленью ветвей, казалось, исходил от самих стволов, так они были насыщены им. Девушка смотрела, но ничего не видела. Она слышала глухое журчание ручейка, протекавшего далеко внизу на дне оврага, но звуки эти не доходили до ее сознания.
   Девушка взглянула на своего спутника.
   -- Ну, что же? -- спросила она, и в голосе ее слышалась твердая уверенность, что он подчинится ее требованию. Она сидела выпрямившись, прислонясь к стволу упавшего дерева, а мужчина лежал около нее на боку, облокотившись о землю и поддерживая рукой голову.
   -- Милая, милая Льют, -- прошептал он.
   Она вздрогнула при звуке его голоса; не потому, что он был ей неприятен, -- нет, а потому, что она боролась с обаянием ласкающей мягкости этого голоса. Она хорошо знала все очарование и этого голоса и этого человека. Но теперь она старалась ожесточить против него свое сердце. Он хотел взглянуть ей в лицо, но ее серые глаза строго посмотрели на него из-под прямых бровей, и он опустил голову на ее колени. Рука ее коснулась его волос, а лицо приняло нежное и заботливое выражение. Но когда он снова взглянул на нее, ее серые глаза были опять неумолимы, а прямые брови сдвинуты решительно и сурово.
   -- Что я могу сказать вам? -- прошептал он, приподнимая голову и встречая ее взгляд. -- Я не могу жениться на вас, я не могу жениться ни на ком. Я люблю вас -- вы знаете это -- больше собственной жизни. Я взвешивал ваше значение для меня по сравнению со всеми сокровищами жизни, и вы перевесили все. Я готов отдать жизнь за то, чтобы назвать вас своей... Но я не могу. Я не могу жениться на вас... Я никогда не буду вашим мужем.
   Ее губы были сжаты от усилия овладеть собой. Он снова хотел склонить голову на ее колени, но она остановила его.
   -- Вы женаты, Крис?
   -- Нет, нет! -- горячо воскликнул он. -- Я не женат и никогда не был женат. Моей женой могли бы быть только вы... но это невозможно.
   -- Значит...
   -- Не надо, -- прервал он, -- не спрашивайте меня.
   -- Но это мое право -- знать, -- повторила она.
   -- Вы правы, правы, -- прервал он ее, -- но я не могу сказать вам.
   -- Вы не думаете обо мне, Крис, -- вздохнула она, -- вы не хотите подумать обо мне... Вы не знаете, что я переношу из-за вас от моих родных.
   -- Я не думал, что они так плохо относятся ко мне, -- сказал он с горечью.
   -- Да, они не любят вас; едва терпят. Они не показывают вам этого, но они почти ненавидят вас. И я должна это выносить. Правда, не всегда так было. Они любили вас... почти так, как я. Но это было четыре года назад. Время шло. Год, два... и они начали охладевать к вам. Их нельзя порицать за это. Вы ничего не говорили. Они чувствовали, что вы калечите мою жизнь. Вот уже четыре года, а вы ни слова не сказали им о нашей свадьбе. Что они должны думать? Именно то, что и думают, то есть что вы калечите мою жизнь.
   Она говорила и нежно проводила рукой по его волосам. Как грустно было ей причинять ему страдания!
   -- Они очень любили вас вначале, да и кто может, узнав, не полюбить вас? Вы, кажется, притягиваете к себе любовь всех живых существ, как деревья притягивают влагу из почвы. Вы у всех собираете дань любви, точно это ваше прирожденное, неотъемлемое право. Тетя Милдред и дядя Роберт считали, что нет человека, равного вам. Вы единственный, как солнце на небе. Тетя Милдред вздыхала, лукаво посматривала на дядю и говорила: "Когда я думаю о Крисе, мне приходит мысль, что хорошо было бы помолодеть". А дядя Роберт отвечал ей: "И я не осуждаю тебя, дорогая, нисколько не осуждаю". А затем оба они поздравляли меня с тем, что я завоевала любовь такого человека, как вы. Но они знали, что и я люблю вас. Разве я могла это скрыть? Это великое и чудесное чувство, которое вошло в мою жизнь и проглотило меня! Вот уже четыре года, Крис, я живу только вами. Каждое мое мгновение в течение всех этих четырех лет принадлежало вам. Наяву я жила моей любовью, во сне я грезила о вас. Вы управляли всем, что я делала; все мои мысли были направлены к вам. Не было ни одного желания, ни одного плана, мелкого или крупного, где вы не занимали бы главного места.
   -- Я не представлял себе, что налагаю на вас такие рабские цепи.
   -- Вы не налагали никаких цепей. Вы всегда предоставляли мне свободу идти моим собственным путем. Вы, наоборот, были моим послушным рабом. Вы все для меня делали и не оскорбляли при этом моего самолюбия. Вы предупреждали мои желания без намека на то, что стараетесь предупредить их. У вас все выходило так естественно, и все казалось необходимым. И в то же время вы не были послушной марионеткой в моих руках. Вы, казалось, вообще ничего не делали, а все делалось само собой. Мое рабство было рабством любви. Я уже сказала вам, что моя любовь к вам поглощала все мои мысли. Но вы для этого не делали никаких усилий. Вы были там всегда, и вы никогда не поймете, какое место вы занимаете в моей жизни. Но время шло, и у тети Милдред и у дяди Роберта зарождалось к вам недоброе чувство. Они стали тревожиться за меня. Что станет со мной? Моя музыка... Вы знаете, как потускнели мои мечты о ней! В ту весну, когда я встретила вас, -- мне было тогда двадцать лет, -- я приготовилась к отъезду в Германию, чтобы там серьезно работать. Это было четыре года назад, а я все еще здесь, в Калифорнии. У меня были поклонники. Вы разогнали их всех... Нет, нет, не то. Я сама разогнала их. Могла ли я думать о поклонниках, о чем бы то ни было, кроме вас, если вы были рядом со мной? Но, как я уже сказала, мои родные начали тревожится за меня. Пошли пересуды: друзья, злые языки и вообще все знакомые и незнакомые... А время шло, и вы все молчали. Я могла только изумляться, недоумевать. Я знала -- вы любите меня. Но с обвинениями против вас выступил сперва дядя Роберт, затем и тетя Милдред. Вы знаете -- они заменили мне мать и отца. И я не могла защищать вас, но я осталась верна вам. Я отказалась обсуждать ваше поведение, я замкнулась в себе. Это повело за собой отчуждение от родных. Я стала получужой в семье, в родном доме. Мне тяжело было смотреть на траурное лицо дяди Роберта, чувствовать, как я разбиваю сердце тети Милдред. Но что же я могла сделать, Крис? Что я могла сделать?
   Мужчина, голова которого покоилась на коленях у девушки, застонал. Но и только. Другого ответа не последовало.
   -- Тетя Милдред заменила мне мать, но я больше не прихожу к ней с откровенными излияниями. Книга моего детства закрылась. А это была такая чудесная книга, Крис... Ну, не будем говорить об этом. Все же у меня огромное счастье. Я рада, что могу откровенно говорить о моей любви к вам. Это дает мне блаженство. Я не могу выразить, как люблю вас... Вы помните елку, которую тетя устроила для детей? Мы играли в жмурки. Вы схватили меня за руку и сжали так крепко, что я вскрикнула. Я не говорила вам, но рука у меня долго болела. И как была сладостна для меня эта боль! На руке, черным и синим, отпечатались ваши пальцы. Это было ваше прикосновение, ставшее видимым. Неделю следы оставались на моей руке, и я целовала эти знаки часто, часто! Мне было ненавистно видеть, как они исчезали, как возвращалась белизна и вытесняла следы вашего прикосновения. Иногда... О, я не могу объяснить, но я так любила вас...
   Наступило молчание. Она продолжала гладить его волосы, рассеянно смотря на большую серую векшу, веселую и резвую, прыгавшую по прогалине между высокими деревьями. Хохлатый дятел, энергично стучавший клювом по упавшему дереву, на мгновение привлек взгляд девушки. Мужчина не поднимал головы. Он еще крепче прижал свое лицо к коленям Льют, а его поднимавшиеся и опускавшиеся плечи показывали, как он тяжело дышит.
   -- Вы должны объяснить мне, Крис, -- мягко сказала девушка. -- Эта таинственность убивает меня. Я должна знать, почему мы не можем пожениться. Что же, всегда все останется так, как теперь? Правда, мы встречаемся часто, но все же между нашими встречами есть промежутки -- и какими долгими они мне кажутся! И так будет всегда? Конечно, это счастье -- любить. Я знаю, вы сделали меня безумно счастливой. Но все же по временам я жажду большего. Я хочу, чтобы мы все время были вместе. Я хочу, чтобы между нами было тесное содружество, товарищество, общие интересы, которые будут у нас, когда мы поженимся... -- Она быстро перевела дыхание. -- Ах да, я забыла. Мы никогда не будем женаты. Вы должны мне сказать -- почему.
   Крис поднял голову и посмотрел ей в глаза. Это была его привычка. С кем бы он ни говорил, он всегда смотрел собеседнику в глаза открыто и прямо.
   -- Я думал о вас, Льют, -- начал он, -- я думал о вашем будущем, как только это началось... Я должен был уйти от вас. Я знал это и все же не ушел. Я люблю вас и не могу уйти. Не могу справиться с собой. Не раз принимал я твердое решение уйти и... не исполнял его. Я похож на пьяницу. Я пьян вами. Конечно, это слабость, я знаю. У меня не хватает сил уйти от вас. Однажды я пытался. Помните, я уехал. Вы удивлялись тогда -- почему; теперь вы знаете. Я уехал, но... вернулся. Зная, что брак между нами невозможен, я все же вернулся. Прогоните меня, Льют. У меня нет сил уйти самому.
   -- Но почему? Почему вы должны уйти? -- спросила она. -- Почему я должна прогнать вас? Я хочу знать.
   -- Не спрашивайте...
   -- Скажите, скажите все. -- Голос ее звучал нежно и властно.
   -- Не надо, Льют. Не принуждайте меня... -- В его голосе и глазах была мольба.
   -- Но вы должны сказать мне, -- настаивала она, -- вы должны.
   Он колебался.
   -- Если я скажу... -- начал он и затем решительно закончил: -- Я никогда не простил бы себе этого. Нет, я не могу сказать. Не принуждайте меня, Льют. Вы пожалеете об этом так же, как и я.
   -- Если у вас... если это какие-нибудь препятствия... если эта тайна действительно мешает вам жениться... -- Она говорила медленно, с паузами, подыскивая наиболее деликатную форму для выражения своих мыслей. -- Крис, я люблю вас так глубоко, как только возможно любить. Я уверена в этом. И если бы вы сказали мне: "Пойдем!" -- я пошла бы за вами всюду, куда бы вы ни повели меня. Я была бы вашим пажом, как в те времена, когда дамы со своими рыцарями уходили в далекие страны. Вы -- мой рыцарь, вы не можете сделать ничего дурного. Ваша воля -- моя воля. Для меня ничего не существует, кроме вас. И если вы скажете: "Пойдем!" -- я...
   -- Нет, нет, -- воскликнул он, -- это невозможно! Я не могу позвать вас за собой. Я не смею. И я докажу вам. Я скажу все.
   Он сел рядом с нею. Во всех его движениях сквозила решимость. Он взял руку девушки и сжал ее. Его губы беззвучно шевелились, пытаясь сказать какое-то слово. Тайна трепетала в воздухе. Точно ожидая смертного приговора, девушка приготовилась слушать. Он медлил. Она почувствовала, как его пожатие ослабевает, и сжала его руку сочувственно и ободряюще. Но она ощущала уже, как напряжение постепенно оставляло его тело и как вместе с этим ослабевала его воля. Решимость оставила его. Она уже знала, что он не будет говорить.
   Рассеянно глядела она перед собой. Тяжесть упала ей на сердце, точно и надежда и счастье умерли навсегда. Она следила, как пробивались лучи солнца сквозь хвою высоких деревьев. Но следила машинально. Она смотрела на все окружающее точно откуда-то издалека, чуждая всему, не являясь больше неотъемлемой частичкой этой земли, деревьев и цветов, которые она любила. С каким-то странным любопытством смотрела она вокруг себя. Она видела на поляне могучий бук, весь в цвету, и смотрела на него, точно видела его в первый раз. Глаза ее надолго остановились на желтых кистях "диогеновых фонарей". Цветы всегда вызывали в ней трепет радости. Но теперь она оставалась равнодушной. Она смотрела на цветы упорным невидящим взглядом, как смотрит курильщик гашиша, одурманенный ядом, на какой-нибудь причудливый цветок, появившийся вдруг среди его видений. До ее ушей доносился невнятный голос ручья, сонного старого великана, бормочущего свои сказки. Но эти звуки уже не действовали на ее воображение, как обычно, она знала, что это просто шумит вода, переливаясь по камешкам глубокого ущелья, -- только это, и ничего больше. Она перевела взгляд на открытый склон холма. В диком овсе там паслись две лошади одной масти, обе караковые, прекрасная пара. В лучах солнца их гладкая весенняя шерсть отливала золотом, а иногда переливалась блеском драгоценных камней. Она почти с испугом осознала вдруг, что одна из этих лошадей была ее Долли, товарищ ее отрочества и девичества, на шее которой она выплакивала свои печали и которой поверяла в песнях свои радости. Глаза девушки увлажнились, и она очнулась от своего оцепенения, снова стала сама собой, живой частью всего окружавшего ее мира.
   Крис опустился на землю и со стоном уронил голову на ее колени. Она склонилась над ним и прижала губы к его волосам.
   -- Вставайте, поедем, -- сказала она шепотом, и у нее вырвался не то вздох, не то полурыдание, но она сжала губы и встала. Лицо Криса было бледно, почти мертвенно. Так потрясла его борьба, через которую он прошел. Не глядя друг на друга, они быстро пошли к лошадям. Девушка прижалась лбом к шее Долли, пока мужчина подтягивал подпруги. Затем собрала поводья в левую руку и ждала. Он взглянул на нее с мольбой о прощении, и ее глаза ответили ему. Она оперлась ногой о его руку и легко вскочила на седло. Молча повернули они лошадей и стали спускаться по узкой тропе через темный хвойный лес, а затем через безлесную равнину, вниз к пастбищам. Тропинка переходила в коровью тропу. Тропа вела к проселочной дороге, а та -- к большому шоссе. Они ехали рысью по высоким, пологим холмам Калифорнии к тому месту, где начиналось шоссе, отделявшееся загородкой: между двумя вертикальными столбами, вбитыми по обе стороны дорожки, вкладывались поперечные брусья. Чтобы выехать на шоссе, нужно было вынуть брусья. Девушка осталась на лошади, а мужчина соскочил с седла и начал вынимать их.
   -- Подождите, довольно! -- закричала девушка прежде, чем он вынул два последних нижних бруса. Девушка пришпорила Долли, и лошадь легко взяла барьер коротким прыжком. Крис зааплодировал.
   -- Красотка, красотка моя! -- воскликнула девушка, наклоняясь и прижимаясь щекой к шее лошади.
   -- Пустим теперь лошадей побыстрее, -- предложила она, когда Крис провел свою лошадь через нижние брусья загородки. -- Вы никогда не ценили по достоинству качества моей Долли. Я знаю, вы думаете, что она слишком стара, слишком спокойна, -- добавила Льют. -- Правда, ей уже шестнадцать лет, но она обгонит девять лошадей из десяти, и при этом никогда не горячится. Она слишком благоразумна для этого. Но вы ее не цените. Не спорьте -- я вижу. А я убеждена, что она обгонит вашего хваленого Бена. Знаете что, я вызываю вас на состязание. Нет, еще лучше, вы сами поедете на Долли и на собственном опыте убедитесь, чего можно с ней достигнуть.
   Они спешились и стали менять седла, радуясь новому развлечению.
   -- Я счастлива, что родилась в Калифорнии, -- сказала Льют, когда села по-мужски верхом на Бена. -- Ведь это оскорбление и для лошади, и для женщины ездить на глупых боковых седлах.
   -- Вы на лошади точно древняя амазонка, -- сказал, улыбаясь, Крис и нежно взглянул на девушку.
   -- Вы готовы? -- спросила она.
   -- Готов!
   -- К старой мельнице, -- крикнула она, когда лошади помчались вперед, -- туда меньше мили!
   -- Это будет конечный пункт? -- спросил он.
   Она кивнула, и лошади, почувствовав прикосновение мундштуков, рванулись вперед. Пыль облаками поднималась позади, когда они мчались по ровному шоссе. Часто деревья близко подбегали к краям дороги, и всадники наклонялись к седлам, чтобы избежать ударов о низко спускающиеся ветви. Лошади выбивали подковами четкую дробь, проносясь по деревянным мосткам, а на железных мостах поднимали гулкий грохот.
   Льют и Крис скакали рядом, бок о бок, приберегая силы лошадей для последней части пути, для финиша.
   Дорога сделала крутой поворот у дубовой рощи и вытянулась затем, прямая и ровная, на несколько сот ярдов; в конце ее виднелась разрушенная мельница.
   -- Теперь к мельнице! -- закричала девушка. Она подалась вперед всем телом, на мгновение ослабила повод и прикоснулась к шее лошади левой рукой, в которой держала поводья. Скоро она стала обгонять своего спутника.
   -- Ударьте ее слегка по шее! -- крикнула она.
   Долли пошла быстрее и стала обгонять Бена. Крис и Льют одно мгновение смотрели друг на друга, но Долли быстро мчалась вперед, и Крис был вынужден медленно повернуть голову. Мельница находилась в ста ярдах от них.
   -- Можно дать ему шпоры? -- спросила Льют.
   Крис кивнул, и девушка пришпорила Бена, заставляя его развить максимальную быстроту, но в то же время следила за своей Долли, скакавшей впереди.
   -- Долли значительно опередила Бена! -- с торжеством закричала Льют, когда они подъехали к мельнице. -- Признавайтесь, вы и не думали, что старая лошадь может так скакать?
   Льют подъехала к Крису и провела рукой по влажной шее Долли.
   -- Да, Бен просто ленивец по сравнению с ней, -- подтвердил Крис. -- Долли молодчина -- она теперь переживает свое "индейское лето".
   -- Да, это вы удачно сказали, -- заметила Льют. -- Это верно -- "индейское лето". Но она совсем не ленива. Она вся огонь, и в ней нет ни капли норова. Она очень мудра, потому что много прожила.
   -- Конечно, от этого все и происходит, -- сказал Крис. -- Ее норов прошел вместе с ее юностью, но вам пришлось, вероятно, в свое время помучиться с ней.
   -- Нет, -- ответила Льют, -- она никогда по-настоящему не капризничала: мне было с ней трудно только тогда, когда я приучала ее проходить в открытые ворота. Она пугалась, когда ворота закрывались за нею. Может быть, это был инстинктивный страх животного перед капканом! Но она храбро справилась с этим и никогда не была злой. Она никогда не брыкалась, не становилась на дыбы -- ни разу за всю свою жизнь.
   Лошади шли шагом, тяжело дыша; дорога вилась внизу по долине, то тут, то там пересекая ручей. По обеим сторонам тянулись луга; раздавалось монотонное жужжание косилок и резкие крики рабочих, убиравших сено. С западной стороны долины поднимались темные, зеленые холмы. А на востоке все было уже сожжено солнцем и приняло буро-коричневый оттенок.
   -- Там лето -- здесь весна, -- сказала Льют, -- какая чудесная эта Сономская долина!
   Глаза Льют блестели: она любовалась знакомой картиной. Взгляд ее скользил по склонам, где местами горели пурпурные цветы, задерживался на вершинах холмов, окутанных туманом. А там, вдали, среди высоких холмов, покрытых мансанитой, она заметила небольшое пространство с еще не сожженной солнцем ярко-зеленой травой.
   -- Вы слышали когда-нибудь о тайных пастбищах? -- спросила она, все еще не отрывая глаз от зеленой поляны.
   Испуганное фырканье заставило ее обернуться и взглянуть на своего спутника. Долли, поднявшись на дыбы, с раздувшимися ноздрями и безумными глазами, яростно била по воздуху передними ногами. Крис наклонился к ее шее, чтобы помешать упасть ей на спину, и в то же время вонзил ей в бока шпоры, стараясь заставить ее опустить передние ноги.
   -- Что такое, Долли? Что с тобой? -- с упреком воскликнула Льют.
   Но, к ее удивлению, лошадь вдруг опустила голову и, выгнув спину, сделала высокий прыжок на месте.
   -- Великолепный прыжок! -- воскликнул Крис, но в тот же момент лошадь, точно обезумевшая, сделала второй прыжок, едва не выбросив его из седла.
   Льют, испуганная, смотрела на необычайное поведение своей Долли, удивляясь хладнокровию Криса и его умению справляться с лошадью. Он был совершенно спокоен и, по-видимому, даже радовался этому неожиданному приключению. Снова и снова, раз шесть подряд, Долли подпрыгивала в воздух, точно желая во что бы то ни стало сбросить своего седока. Затем она опять поднялась на дыбы и стала бить по воздуху передними ногами. Льют повернула свою лошадь назад, боясь, как бы ее не задела копытами Долли, и в это время поймала ее взгляд.
   Глаза лошади, полные дикого безумия, казалось, готовы были выскочить из орбит. Розовый оттенок белков исчез и сменился матово-белым, точно мраморным оттенком. Зрачки сверкали огнем.
   В следующий момент из уст Льют вырвался полузадушенный крик испуга: задняя нога лошади была сведена точно судорогой. Дрожа всем телом, лошадь опять пыталась подняться на дыбы и шаталась, как перед падением.
   Крис, выбитый из седла, соскочил на шею лошади, стараясь тяжестью своего тела заставить лошадь опуститься на землю. Долли действительно опустила передние ноги, но в следующее мгновение внезапно вытянулась, как стрела, и, закусив удила, понеслась по дороге.
   В первый раз Льют испугалась по-настоящему. Она пришпорила Бена и поскакала вслед. Но Бен не мог догнать обезумевшую лошадь. Льют видела, как Долли сделала еще несколько диких прыжков и затем снова, как безумная, понеслась вперед. Там, где дорога делала крутой поворот, она вдруг остановилась как вкопанная. Льют увидела, как Крис вылетел из седла, потеряв равновесие от неожиданного толчка, но все же не упал на землю, и, когда Долли помчалась снова, Льют увидела Криса, схватившегося одной рукой за гриву лошади, а другой за седло. Быстрым движением ему удалось вскочить в седло и схватить поводья.
   Но Долли не покорилась ему и бешено летела по склону холма, покрытого бесчисленными степными лилиями. Остатки старых изгородей в глубине долины не были для нее препятствием. Она перескочила через них и исчезла в густом кустарнике. Льют неотступно следовала за ней, подгоняя Бена, и вслед за Долли въехала в кустарник. Она прижалась к шее лошади, чтобы уклониться от ветвей и острых колючек. По звонкому стуку копыт о камни Льют поняла, что Долли скачет по берегу русла горного ручья. Впереди блеснула вода, и она увидела, как Долли, перепрыгнув через ручей, помчалась к группе дубов, о стволы которых она пыталась ударить своего всадника.
   Льют видела все это сквозь деревья, но не могла догнать взбесившуюся лошадь: путь загромождали огромные камни. Льют повернула лошадь и увидела, что может сократить расстояние, подъехав с другой стороны кустарника. Ей удалось прискакать первой. В глубине кустарника она слышала тяжелое фырканье и треск ветвей. На поляне появилась Долли и, измученная, вся в пене, упала на колени на мягкую землю, но тотчас же вскочила и бросилась вперед, а затем опять остановилась, дрожа всем телом.
   Крис все еще сидел у нее на спине. Его куртка была изорвана в клочья. Руки изранены и исцарапаны, по лицу текла кровь из раны около виска. Хотя Льют умела владеть собой, но теперь она почувствовала головокружение и дурноту.
   -- Крис, -- сказала она тихо, почти шепотом. Затем вздохнула и прибавила: -- Какое счастье, что вы невредимы!
   -- О, со мною все благополучно! -- крикнул он, стараясь придать своему голосу бодрость. Его поддерживало нервное возбуждение. Однако реакция наступила немедленно, когда Крис остановил лошадь и спрыгнул на землю. Он пошатнулся и едва не упал. Льют бросилась к нему, желая поддержать его.
   -- Я знаю, здесь вблизи есть родник, -- сказала она.
   Они оставили лошадей под деревьями, и Льют повела Криса в чащу к маленькому роднику: из горы вытекала кристально чистая вода.
   -- А как же вы говорили, что Долли никогда не встает на дыбы, никогда не горячится? -- спросил он, когда кровь с лица была смыта и успокоились его нервы и сердце.
   -- Я поражена, -- ответила Льют, -- я не могу понять, что произошло. С ней ни разу в жизни не было ничего похожего на сегодняшний припадок. И к тому же все животные вас любят. Значит, причина не в этом. Мы всегда называли Долли "детской лошадью". Я начала ездить на ней маленькой девочкой, и до сегодняшнего дня...
   -- Ну, сегодня она была чем угодно, но не "детской лошадью", -- прервал ее Крис. -- Она была настоящим дьяволом. Она старалась ударить меня о деревья, разбить мою голову о камни. Она мчалась в ужасной чаще, через огромные камни, намеренно выбирая самый опасный путь. Вы видели, как она продиралась сквозь кустарники? Видели ее прыжки?
   Льют кивнула.
   -- Но откуда она научилась этим диким прыжкам? -- спрашивала в недоумении Льют. -- Она никогда не прыгала так, никогда.
   Он пожал плечами:
   -- Может быть, возвращение полузабытого инстинкта... а может быть, какой-нибудь ушиб, укус.
   Девушка решительно встала.
   -- Я пойду осмотрю ее, -- сказала она.
   Она вернулась к лошадям и тщательно осмотрела Долли, но не нашла ничего подозрительного. Она осмотрела копыта, ноги, голову, рот, все тело. Сняла седло и тщательно искала следы укуса змеи или оставшееся жало пчелы или мухи, но не нашла ничего.
   -- Очевидно, это было что-то чисто субъективное, что-то в самой лошади, -- сказал Крис.
   -- Наваждение, -- пошутила Льют.
   Они посмеялись над этой мыслью: оба были детьми двадцатого столетия, с ясным умом, и предрассудки, конечно, были смешны им.
   -- Злой дух, -- засмеялся Крис. -- Но что же я совершил злого и за что я должен быть наказан?
   -- Вы слишком много думаете о себе, сэр, -- сказала Льют. -- Все зло в Долли. Очевидно, ей что-то привиделось, а вы подвернулись случайно. Точно так же в это время могли оказаться на ее спине я, тетя Милдред или еще кто-нибудь.
   Продолжая разговаривать, она подошла к лошади и стала укорачивать стремена.
   -- Что вы делаете? -- спросил Крис.
   -- Я поеду на Долли.
   -- Нет, вы этого не сделаете, -- проговорил он. -- Это было бы плохим воспитанием для лошади. Я непременно должен поехать на ней.
   Но теперь это была слабая и покорная лошадь. После перенесенного припадка бешенства она покорно подчинялась седоку, время от времени нервно вздрагивая.
   -- Я чувствую себя совершенно разбитой и хочу только книжку стихов и гамак, -- сказала Льют, когда они приехали в лагерь.
   Это был летний лагерь, раскинутый уставшими от городской жизни людьми среди высоких хвойных деревьев, через которые яркое летнее солнце бросало золотые лучи. Вдали от главного лагеря стояли палатка-кухня и палатки для прислуги, а между ними большая столовая под открытым небом. Это была площадка, окруженная высокими деревьями, листья которых задумчиво шептали о чем-то.
   -- Бедная Долли, она совсем больна, -- сказала Льют вечером, после того как она и Крис еще раз осмотрели лошадь. -- Но вы, к счастью, не получили серьезных повреждений, Крис. И этого уже достаточно для одной маленькой женщины, чтобы быть благодарной судьбе. Я думала, что знаю, но в действительности узнала только сегодня, как много вы значите для меня.
   -- Мои мысли были с вами, -- ответил Крис и почувствовал легкое пожатие руки, которая лежала в его руке.
   Льют приблизила свое лицо к его лицу, и губы их встретились.
   -- Покойной ночи, -- сказала она.
   -- Милая, милая Льют, -- произнес он нежно и ласково, когда она исчезла в тени.
  
   -- Кто поедет сегодня за почтой? -- раздался женский голос из-за деревьев.
   Льют закрыла книгу, которую читала, и вздохнула.
   -- Мы сегодня не поедем верхом, -- ответила она.
   -- Поручите мне -- я поеду, -- предложил Крис. -- Вы оставайтесь здесь, а я съезжу и вернусь очень скоро.
   Она покачала головой.
   -- Ну, кто же поедет за почтой? -- снова раздался голос.
   -- Где Мартин? -- крикнула Льют в ответ.
   -- Я не знаю, -- отозвался голос из-за деревьев. -- Я думаю, что Роберт послал его куда-нибудь, а впрочем, не знаю наверное. Но здесь никого не осталось, кроме Криса и тебя. Поезжайте; после поездки пообедаете с аппетитом, а то ты лежишь в гамаке целый день. Дяде Роберту нужно привезти газеты.
   -- Ну, хорошо, тетя, мы едем! -- крикнула Льют, выпрыгивая из гамака.
   Через несколько минут, в костюмах для верховой езды, они оседлали лошадей и поехали по большой дороге, залитой полуденным солнцем. На перекрестке они свернули к городку Глен-Эллен. Городок спал под солнцем, и сонный почтмейстер с трудом раскрыл глаза, чтобы собрать им пакет писем и газет.
   Через час Льют и Крис свернули с большой дороги на тропинку, ведущую по крутому берегу к воде, чтобы напоить лошадей, прежде чем вернуться домой.
   -- У Долли сегодня такой кроткий вид, точно она начисто забыла о вчерашнем, -- сказал Крис, когда они ввели своих лошадей в бурлящую воду. -- Посмотрите на нее!
   Долли насторожила уши, прислушиваясь к шороху перепела в чаще. Крис нагнулся и почесал ее за ушами. Долли явно выразила удовольствие и потерлась головой о плечо Бена.
   -- Точно котенок, -- заметила Льют.
   -- Однако я никогда не смогу вполне поверить ей, -- сказал Крис, -- она подорвала мою веру своей вчерашней безумной выходкой.
   -- Ну, конечно, я понимаю, что вы должны чувствовать себя безопасней на Бене, -- засмеялась Льют. -- А странно, моя уверенность в Долли нисколько не поколебалась. Но я не хотела бы видеть вас на ее спине. С Беном у вас полное согласие. И как он красив! Посмотрите на его шею! Он будет так же умен, как Долли, когда достигнет ее возраста.
   -- Ну, разумеется, -- засмеялся Крис, -- Бен не в состоянии предать меня.
   Они повернули лошадей и выехали из ручья. Долли остановилась, чтобы смахнуть носом муху, прилипшую к ее колену, а Бен обогнал ее и выехал на узкую тропинку. Дорожка была так узка, что повернуть было трудно, и Крис пустил лошадь вперед. Льют, следуя за Беном на своей лошади, смотрела на крепкую шею Криса и на его широкие мускулистые плечи.
   Вдруг в ужасе она дернула мундштук. Она ничего не успела ни сказать, ни сделать, так быстро все произошло. Тропинка вилась по крутому откосу, внизу и вверху были почти отвесные скалы. Тропинка была так узка, что по ней едва могла пройти лошадь. И вдруг Бен завертелся на месте, затем подскочил и упал на спину.
   Все это произошло так неожиданно, так мгновенно, что седок был захвачен врасплох. Он не успел соскочить на тропинку. Он успел сделать только одно -- сбросить стремена и в то же мгновение спрыгнуть на камни ниже тропинки футов на двенадцать. Он устоял на ногах и, подняв голову, увидел, как сверху на него падает лошадь.
   Крис изогнулся как кошка и стремительно отскочил в сторону. В следующее мгновение Бен рухнул рядом с ним. Несчастное животное испустило страшный крик, который иногда издают смертельно раненные лошади. Бен упал на спину и остался в этом положении. Голова его свесилась, задние ноги вытянулись и были неподвижны, а передние слабо били по воздуху.
   Крис взглянул наверх, желая успокоить Льют.
   Льют смотрела на него, стараясь улыбнуться.
   -- Второй раз бесится лошадь, -- сказала она. -- Я почти начинаю привыкать к этому. Мне, разумеется, не нужно спрашивать, ушиблись ли вы. Чем я могу вам помочь?
   Он ничего не ответил и подошел к лошади -- расстегнул подпругу и поправил ей голову.
   -- Я так и думал, -- сказал он после беглого осмотра. -- Я уже знал это, когда услыхал... Вы слышали треск перелома?
   Льют вздрогнула.
   -- Да, это конец жизни, конец моему Бену!
   Крис вскарабкался на тропинку.
   -- Значит, в последний раз я ездил на Бене. Конец! Ну, что ж! Отправимся домой.
   Наверху откоса Крис еще раз обернулся и посмотрел вниз.
   -- Прощай, Бен, -- сказал он, -- прощай, старый товарищ!
   Животное старалось приподнять голову. На глазах у Криса были слезы, когда он быстро отвернулся. Слезы блеснули и на глазах Льют, взглянувшей на Криса.
   Она молчала, но сочувственно сжала его руку, когда он пошел рядом с ее лошадью по пыльной дороге.
   -- Не могу отделаться от впечатления, что все это было сделано намеренно, -- сказал вдруг Крис. -- На дорожке не было ни камней, ни веток. И Бен вдруг упал. Я не мог даже подозревать об опасности.
   -- Да, все произошло совершенно неожиданно, -- согласилась Льют. -- Я смотрела на него; я видела, как он завертелся и в то же мгновение рухнул. Но мне показалось, что это вы быстро рванули его за мундштук.
   -- Нет, клянусь вам, я этого не делал. Бен шел спокойно, и я почти опустил поводья.
   -- Да, все случилось с такой быстротой, что вы, очевидно, не могли помешать падению. Но если в этом неповинна ваша рука... Если вы и бессознательно не могли этого сделать...
   -- Значит, это была какая-то невидимая рука, протянувшаяся откуда-то...
   Он взглянул на небо и улыбнулся этой странной мысли.
   Мартин вышел из конюшни навстречу взять Долли, когда они въехали в аллею, но лицо его не выразило никакого удивления при виде Криса, идущего пешком. Крис на минуту остановился позади Льют.
   -- Сумеете вы застрелить лошадь? -- спросил он у Мартина.
   -- Да, сэр, -- ответил грум, кланяясь.
   -- Ну так сделайте это, и поскорее, -- сказал Крис. -- Вы знаете ручей за вторым поворотом... Там вы найдете Бена со сломанной спиной...
   -- А, вот вы где! Я вас ищу все время после обеда. Вас требуют немедленно.
   Крис отбросил в сторону сигару и придавил ногой светящийся на земле огонек.
   -- Вы никому не рассказывали об этом... о Бене? -- спросил он.
   Льют молча покачала головой.
   -- Но все равно они скоро узнают. Мартин расскажет завтра дяде Роберту. Ну, довольно, не печальтесь об этом, -- прибавила она после небольшой паузы, положив свою руку на его.
   -- Это была моя любимая лошадь, -- сказал Крис. -- Никто никогда на ней не ездил, кроме меня... и вас. И я погубил Бена! Я сам. Я помню, когда он родился. Я хорошо изучил его, все его привычки, его хитрости, его дурачества. И я готов был поручиться жизнью, что с ним не могло произойти то, что произошло... Он всегда был послушен. Никогда не закусывал удил. Это было какое-то странное безумие. Точно удар молнии. Я поражаюсь теперь той быстроте, с какой все это произошло. У меня такое впечатление, будто это было... какое-то добровольное самоубийство. И покушение на убийство. Это была западня, и я был жертвой, а в то же время он -- я знаю -- любил меня, как может любить лошадь. Я потрясен. Для меня это так же непонятно, как для вас было непонятно вчерашнее поведение Долли.
   -- Но лошади иногда бесятся, Крис, -- сказала Льют, -- вы знаете это. И конечно, это простое совпадение, что две лошади два дня подряд взбесились под вами.
   -- Только такое объяснение и возможно, -- ответил он, шагая рядом с ней. -- Но почему меня требуют немедленно?
   -- "Планшетка".
   -- А, вспоминаю! Это будет для меня новый опыт. Я оказался в стороне, когда все увлекались спиритизмом.
   -- Да и мы тоже, -- сказала Льют, -- за исключением миссис Грантли. Она живет этим.
   -- Неземное маленькое создание! Прорицательница. Комок нервов и черные глаза. Я убежден, что она весит не более девяноста фунтов и большую часть веса составляет ее "магнетическая сила".
   -- Иногда она совершенно невыносима, -- невольно вырвалось у Льют, и она вздрогнула. -- Она вызывает во мне дрожь -- не то страха, не то отвращения.
   -- Понятно. Соприкосновение здоровья и нервной болезненности. У здоровых натур всегда поднимается протест при виде таких субъектов, как миссис Грантли. И откуда ваши вытащили ее?
   -- Не знаю, право... ах, нет, знаю! Тетя Милдред встретила ее в Бостоне, кажется. А когда миссис Грантли приехала в Калифорнию, то сочла долгом нанести визит тете Милдред. Вы знаете, какой у нас открытый дом!
   Они стояли между двумя огромными елями. Это был точно вход на полянку, служившую столовой. Сверху, сквозь густые ветви, мерцали звезды. Свечи на столе освещали площадку. Около стола, рассматривая устройство "планшетки", сидели четверо. Крис взглянул на них и задержал свой взгляд на пожилой паре -- тетке Льют, которую она называла тетей Милдред, и на дяде Роберте. Затем он перевел глаза на черноглазую хрупкую миссис Грантли и на массивного человека с крупной головой, седые виски которого подчеркивали свежесть его энергичного лица.
   -- Кто это? -- прошептал Крис.
   -- Мистер Бартон. Поезд запоздал, и потому вы не видели его за обедом. Это крупный капиталист -- эксплуатация гидравлических машин, передача электричества на дальние расстояния или что-то в этом роде.
   -- Но он совсем не похож на тех, кто увлекается занятиями, требующими особого умственного напряжения.
   -- Да, он с неба звезд не хватает. Капиталы ему достались по наследству, но он достаточно сообразителен, чтобы сохранять их и чтобы нанимать для помощи себе людей с умом и расчетом. К тому же он очень консервативен.
   -- Этого и нужно было ожидать, -- сказал Крис. Его взгляд снова перешел на тех людей, которые заменяли отца и мать девушке, стоящей рядом с ним. -- Знаете, -- прошептал он, -- вы вчера поразили меня, сообщив, что они разочаровались во мне и едва меня выносят. Я со страхом встретился с ними после этого вчера вечером и сегодня утром. И однако, я не заметил в их обращении со мной никакой разницы с прошлым.
   -- Дорогой друг, -- вздохнула Льют, -- гостеприимство в них так же естественно, как дыхание. Но не в этом суть. Они искренни в своей сердечности. Как бы сурово ни судили они вас в ваше отсутствие, когда вы являетесь к ним, они с вами по-прежнему мягки, добры и приветливы. Как только их глаза встречаются с вашими, расположение и любовь светятся в них. Это потому, что вы уж так сотворены! Вас все любят; вас любят все живые существа. С вашим очарованием никто не может бороться, и вы не можете ничего поделать с этим. Да вы даже и не сознаете силы своего обаяния. Даже теперь, когда я вам говорю, как вы действуете на всех, вы не можете себе этого представить. И то, что вы не сознаете своей силы и не можете поверить ей, вот это-то и является причиной, почему вас все любят. Вы и теперь не верите. Вы качаете головой, но я-то знаю вашу силу -- я, ваша раба, -- как и все остальные знают, потому что они тоже ваши рабы. Через несколько минут мы присоединимся к ним. Обратите внимание, с какой почти материнской любовью остановятся на вас глаза тети Милдред. Вслушайтесь в оттенки голоса дяди Роберта, когда он скажет: "Ну, что, Крис, как дела, мой мальчик?" Посмотрите, как начнет таять миссис Грантли, -- буквально таять, точно роса на солнце. А потом и мистер Бартон. Вы никогда не видели его раньше. Но если вы пригласите его выкурить сигару с вами, когда мы все уйдем спать, вы, полное ничтожество в его глазах, в глазах человека с состоянием во много миллионов, пользующегося большой властью, человека тупого и глупого, как бык, -- он пойдет за вами, как маленькая собачка, как ваша собачка, бегущая у ваших ног. Он не будет сознавать, что с ним творится, но сделает именно то, что я вам говорю. Я это хорошо знаю, Крис. О, я часто наблюдала за вами и любила вас за это! Любила вас за то, что вы так восхитительно, так слепо не замечали собственного обаяния.
   -- Перестаньте, я лопну от тщеславия, слушая вас, -- засмеялся он, обнимая ее и прижимая к себе.
   -- Да, -- шепнула она, -- и вот сейчас, когда вы смеетесь над всем тем, что я вам сказала, ваше "я", или ваша душа, -- назовите, как хотите, вашу сущность, -- она вызывает и притягивает к вам всю мою любовь, какая только есть во мне.
   Льют прижалась к нему и вздохнула точно от усталости. Он нежно прикоснулся губами к ее волосам и крепче сжал ее в своих объятиях.
   Тетя Милдред быстро пододвинулась к столу и посмотрела на "планшетку".
   -- Пора начинать, -- сказала она, -- скоро будет холодно. Роберт, да где же дети?
   -- Мы здесь, -- отозвалась Льют, освобождаясь из объятий Криса.
   -- Ну, теперь вам придется испытать "нервную дрожь", -- шепнул со смехом Крис, когда они подходили к столу.
   Предсказания Льют о том, как будет встречен Крис, с точностью исполнились. Миссис Грантли, болезненная, почти бестелесная, переполненная магнетизмом, потеряла свою холодность и растаяла, точно она действительно была росинкой, а он солнцем. Мистер Бартон широко улыбнулся ему навстречу и был необычайно любезен. Тетя Милдред посмотрела на него с материнской добротой, а дядя Роберт весело и сердечно спросил:
   -- Ну, что, Крис, мой мальчик, как ваша верховая поездка?
   Тетя Милдред плотнее закуталась в свою шаль и торопила всех приступить к "делу". На столе лежал лист бумаги. На бумаге стояла на трех ножках маленькая треугольная дощечка. Две ножки были снабжены двумя легко вращающимися колесиками. К третьей ножке, помещенной у вершины треугольника, был прикреплен карандаш.
   -- Кто первый? -- спросил дядя Роберт.
   Несколько мгновений колебания, затем тетя Милдред положила свою руку на дощечку и сказала:
   -- Кто-нибудь должен же разыграть дурака для увеселения других.
   -- Храбрая женщина! -- воскликнул ее муж. -- Теперь, миссис Грантли, пускайте в ход вашу силу.
   -- Я? -- спросила миссис Грантли. -- Я ничего не делаю. Сила, или как вы там соблаговолите ее называть, находится вне меня так же, как и вне всех вас. И в чем заключается эта сила, я вам не могу сказать. Однако она существует. Она проявляется -- я знаю это. И вы, без сомнения, увидите проявления этой силы. Теперь, пожалуйста, будьте спокойны. Миссис Стори, прикоснитесь к дощечке легко, но в то же время достаточно сильно. Не делайте ничего по собственной воле.
   Тетя Милдред кивнула и протянула руку к "планшетке". Все остальные встали вокруг нее в молчаливом ожидании. Однако ничего не случилось. Минуты проходили, а дощечка оставалась неподвижной.
   -- Терпение, -- советовала миссис Грантли. -- Главное, не противьтесь тому влиянию, которое вы начнете ощущать в себе. Но в то же время сами ничего не делайте. Об этом позаботится та сила, которая будет действовать через вас. Вы почувствуете приказание сделать то или другое и не сможете против этого бороться.
   -- Я бы хотела, чтобы это "влияние" поспешило проявиться, -- сказала тетя Милдред после пяти минут напрасного ожидания.
   -- Да, немного долго, миссис Стори, действительно немного долго, -- сказала миссис Грантли с сожалением.
   Вдруг рука тети Милдред задвигалась. На лице ее выразилось удивление, когда она наблюдала за движением своей руки и слышала, как царапает карандаш по бумаге.
   Это продолжалось минут пять, пока тетя Милдред не отняла с усилием своей руки и не сказала с нервным смехом:
   -- Я не знаю, сама ли я это делала или нет. Я знаю только, что начинаю нервничать, стоя здесь точно сумасшедшая среди вас и смотря на ваши торжественные лица, обращенные ко мне.
   -- Какие-то каракули, точно курица лапой нацарапала, -- сказал дядя Роберт, взглянув на исписанную бумагу.
   -- Решительно ничего нельзя разобрать, -- был приговор миссис Грантли. -- Это даже не похоже на буквы. В сущности, работа той силы, которую мы ждем, еще не началась. Попробуйте вы, мистер Бартон.
   Мистер Бартон торжественно выступил, положил руку на дощечку и целых десять минут стоял неподвижно, точно статуя, точно холодное олицетворение коммерческого века. Лицо дяди Роберта начало подергиваться. Губы его кривились. Он кусал их, подавляя какие-то звуки в горле, наконец фыркнул, потерял власть над собой и разразился громким смехом. Все присоединились к его веселью, включая и миссис Грантли. Мистер Бартон смеялся со всеми, но был немного задет.
   -- Ну, теперь попробуйте вы, Стори, -- сказал он.
   Дядя Роберт, все еще смеясь, понукаемый Льют и женой, протянул руку. Вдруг он стал серьезным. Его рука начала быстро двигаться, и карандаш, царапая, скользил по бумаге.
   -- Вот так штука, -- пробормотал он. -- Это необыкновенно! Посмотрите! Это не я делаю! Я твердо знаю, что это не я. Посмотрите, как бегает рука. Посмотрите на нее.
   -- Ну, Роберт, опять твои фокусы, -- сказала жена с упреком.
   -- Я говорю тебе, что ничего не делаю, -- возразил он с негодованием. -- Какая-то сила водит моей рукой. Спроси миссис Грантли. Скажи ей, чтобы она остановила это "влияние", если вы хотите, чтобы все кончилось. Я не могу остановиться. И посмотри, какие росчерки! Никогда в жизни не писал я с такими росчерками.
   -- Постарайтесь быть серьезным, -- предупредила миссис Грантли. -- Атмосфера легкомыслия мешает правильной работе "планшетки".
   -- Ну, довольно, -- сказал дядя Роберт, снимая руку с дощечки. Он наклонился и поправил очки.
   -- Конечно, это письмо, и написанное почерком лучшим, чем у каждого из вас. Льют, прочти, у тебя молодые глаза.
   -- О, какие росчерки! -- воскликнула Льют, взглянув на бумагу. -- И посмотрите, здесь два различных почерка.
   Она начала читать.
   -- "Это первое поучение. Сосредоточь все внимание на следующей сентенции. "Я дух положительный, а ни в каком случае не отрицательный. Поэтому думай всегда о положительной любви. Выше всего любовь, и она даст тебе мир и гармонию. Твоя душа"..."
   А тут начинается другой почерк. И вот что написано: "Бульфорк -- 96. Дикси -- 16. Золотой Якорь -- 65. Золотая Гора -- 13. Джин Бутлер -- 70. Джембо -- 75. Полярная Звезда -- 42. Браунхот -- 16. Железная Гора -- 3".
   -- "Железная Гора" стоит довольно низко, -- прошептал Бартон.
   -- Роберт, это опять твои шутки, -- с упреком сказала тетя Милдред.
   -- Нет, я тут ни при чем, -- оправдывался дядя Роберт. -- Я только прочитал биржевой бюллетень. Но каким чертом -- прошу прощения -- эти цифры попали на бумагу, я не знаю.
   -- Это ваше подсознательное "я", -- сказал Крис. -- Вы прочитали биржевой бюллетень в сегодняшних газетах...
   -- Нет. Сегодня я не читал. На прошлой неделе я бегло взглянул на него.
   -- День или год -- для подсознательного "я" безразлично, -- сказала миссис Грантли. -- Подсознательное "я" никогда не забывает. Но я не могу сказать, что это действительно подсознательное "я". Я пока отказываюсь объяснить происхождение этого послания.
   -- Ну а что вы скажете о первых фразах? -- спросил дядя Роберт. -- Это нечто вроде христианского поучения.
   -- Или теософского, -- многозначительно сказала тетя Милдред. -- Послание для какого-нибудь неофита.
   -- Ну, продолжайте, читайте остальное, -- решительно распорядился ее муж.
   -- "Это приводит тебя в соприкосновение с высшими духами, -- читала Льют. -- Ты должна стать одной из нас, и твое имя будет "Ария"", и ты будешь... Победитель -- 20, Власть -- 12, Гора Колумбия -- 18"... и... это все. Ах нет, здесь еще росчерк -- "Ария из Кандора".
   -- Ну, как вы объясните эту теософскую штуку на базисе подсознательного "я", Крис? -- вызывающе спросил дядя Роберт.
   Крис пожал плечами:
   -- Не знаю, у меня нет никаких объяснений. Вы, должно быть, получили послание, которое направлялось кому-нибудь другому.
   -- Линии перепутались, а? -- шутил дядя Роберт. -- Я бы назвал это -- "мультипликатор духовного беспроволочного телеграфа"...
   -- Какие все глупости, -- сказала миссис Грантли. -- Я никогда не думала, что "планшетка" может так вести себя. Какие-то влияния вредят ее работе. Я чувствовала это с самого начала. Может быть, это потому, что вы позволяете себе слишком много шуток. Вы чересчур веселы.
   -- Некоторая серьезность необходима в данном случае, -- согласился Крис, кладя свою руку на дощечку. -- Позвольте мне попробовать. И пусть никто не смеется и не позволяет себе никаких шуток. А если вы рискнете фыркнуть хоть раз, дядя Роберт, то вас может постигнуть... уж я и не знаю, какое оккультное мщение.
   -- Я буду смирнехонек, -- сказал дядя Роберт. -- Ну а если мне захочется фыркнуть, могу я потихонечку уйти?
   Крис кивнул. Без всяких предварительных колебаний, едва только рука Криса коснулась дощечки, "планшетка" стала двигаться быстро и равномерно по бумаге.
   -- Посмотри на него, -- шепнула Льют своей тетке, -- как он бледен.
   Крис посмотрел на Льют, услышал ее шепот. Она замолчала, и водворилось общее молчание. Слышно было только царапанье карандаша по бумаге. И вдруг словно что-то ужалило Криса -- он отдернул руку. Со вздохом, зевая, он отошел от стола и смотрел на всех, точно человек, только что проснувшийся.
   -- Кажется, я написал что-то? -- сказал он.
   -- Да, вы действительно написали, -- подтвердила миссис Грантли довольным тоном, поднимая лист бумаги и вглядываясь в него.
   -- Читайте вслух, -- попросил дядя Роберт.
   -- Это начинается одним словом: "Берегись", написанным три раза подряд и буквами гораздо большего размера, чем все остальное. "БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!.. Крис Дунбар, я намерен уничтожить тебя. Я уже два раза покушался на твою жизнь, но неудачно. Теперь неудачи быть не может. Я так уверен в успехе, что не боюсь сказать тебе об этом. Мне не нужно говорить тебе -- почему. Твое сердце знает. Зло, которое ты делаешь..." Тут обрывается.
   Миссис Грантли положила бумагу на стол и посмотрела на Криса, на которого уже обратились все взгляды. Крис продолжал зевать, не в силах победить странной сонливости.
   -- Могу сказать, веселый оборот, -- заметил дядя Роберт.
   -- "Я уже два раза покушался на твою жизнь", -- еще раз прочитала миссис Грантли.
   -- На мою жизнь? -- спросил Крис между двумя зевками. -- Ну, на мою жизнь ни разу никто не покушался. Но что это со мной? Я засыпаю стоя.
   -- Ах, дружок! Вы думаете о людях с плотью и кровью, -- засмеялся дядя Роберт. -- А перед нами бесплотный дух. На вашу жизнь покушались невидимые существа. Может быть, руки какого-нибудь привидения пытались задушить вас во время сна.
   -- О, Крис, -- воскликнула Льют, -- а сегодня днем? Вы сказали, точно какая-то рука схватила поводья.
   -- Но ведь я шутил, -- возразил он.
   -- Все-таки... -- Льют не окончила своей мысли.
   Миссис Грантли с любопытством прислушивалась.
   -- А что случилось сегодня? Вашей жизни угрожала опасность?
   Сонливость Криса исчезла.
   -- Я сам начинаю интересоваться этим, -- сказал он. -- Мы об этом никому еще не рассказывали. Мой Бен сломал себе спину сегодня. Он бросился с обрыва, и я едва не погиб вместе с ним.
   -- Вот видите, -- торжествующе произнесла миссис Грантли. -- В этом есть что-то. Это предостережение. Да. А вчера вы ушиблись, когда ехали на лошади мисс Стори? Вот вам и два покушения.
   Она с торжеством посмотрела на всех.
   -- Все это глупости, -- рассмеялся дядя Роберт, но в его смехе чувствовалось скрытое раздражение. -- Такие вещи не случаются в наши дни. У нас двадцатый век, дорогая моя. А все, что тут происходит, пахнет Средневековьем.
   -- Я делала очень много чудесных опытов с "планшеткой", -- начала миссис Грантли, но быстро оборвала свою речь, подошла к столу и положила руку на дощечку.
   -- Кто вы? -- спросила она. -- Как ваше имя?
   Дощечка немедленно начала писать. Все головы, за исключением головы мистера Бартона, наклонились над столом и следили за карандашом.
   -- Это Дик! -- воскликнула тетя Милдред. И в ее голосе послышались истерические ноты.
   Муж ее выпрямился, и его лицо в первый раз стало серьезным.
   -- Это подпись Дика, -- сказал он. -- Я узнал бы его почерк из тысячи других.
   -- "Дик Картис", -- громко прочла миссис Грантли. -- Кто это -- Дик Картис?
   -- Но это замечательно, -- заметил мистер Бартон, наклонившись над столом. -- Почерк в обоих случаях один и тот же. Ловко, могу сказать, необыкновенно ловко! -- прибавил он с восхищением.
   -- Покажите-ка, -- потребовал дядя Роберт. Он взял бумагу и стал рассматривать ее.
   -- Да, это почерк Дика.
   -- Но кто такой Дик? -- настаивала миссис Грантли. -- Кто такой Дик Картис?
   -- Дик Картис -- это капитан Ричард Картис, -- ответил дядя Роберт.
   -- Это отец Льют, -- прибавила тетя Милдред. -- Льют носит нашу фамилию. Она никогда не видела отца. Он умер, когда ей было несколько недель. Это мой брат.
   -- Замечательно, необыкновенно, -- повторила миссис Грантли, восстанавливая в своей памяти первое послание. -- И действительно -- два покушения на жизнь мистера Дунбара произошли. Здесь ничего нельзя объяснить подсознательным "я", потому что никто из нас не знал о том, что произошло с мистером Дунбаром.
   -- Но я-то знал, -- ответил Крис, -- и в это время держал руку на дощечке. Объяснение вполне простое...
   -- А почерк? -- вмешался мистер Бартон. -- То, что вы написали и что написала миссис Грантли, -- совершенно одинаково.
   Крис наклонился и сравнил написанное.
   -- И кроме того, -- воскликнула миссис Грантли, -- мистер Стори узнал почерк! -- И она посмотрела на дядю Роберта, ожидая подтверждения.
   Он наклонил голову.
   -- Да, это рука Дика, я готов поклясться.
   А в это время в душе Льют поднимались давно забытые образы. Пока вокруг нее спорили и в воздухе звучали фразы -- "психический феномен", "самогипноз", "пережиток необъяснимой истины", "спиритизм", в ее уме проносились картины детства, в которых такую большую роль играл ее отец, хотя она никогда его не видела. У нее была его сабля, несколько старых дагерротипов, она много слышала рассказов о нем, и на основании всего этого ее детское воображение нарисовало ей живой образ отца.
   -- Совершенно невозможно, чтобы одно подсознательное "я" заразило своим знанием другое "я", -- говорила миссис Грантли.
   Перед мысленным взором Льют встал образ отца верхом на рыжей боевой лошади. И рядом с его физическим образом она рисовала себе его характер, его храбрость, его пылкость, его верность идеалам старого рыцарского прошлого.
   -- Позвольте мне продолжить испытание, -- услышала она голос миссис Грантли. -- Пусть теперь мисс Стори положит руку. Быть может, мы получим новое послание.
   -- Нет, нет, прошу вас, это слишком тяжело. Для чего эти обращения к мертвому? Я чувствую, что мои нервы расстроились совершенно. Впрочем, вы оставайтесь, продолжайте ваши опыты, а я уйду спать. Так будет лучше всего. А завтра утром вы мне все расскажете. Покойной ночи. -- И тетя Милдред быстро удалилась. -- Роберт может к вам вернуться, -- крикнула она, -- пусть только проводит меня в мою палатку!
   -- Было бы позорно прекратить сейчас, -- сказала миссис Грантли. -- Ну, что же, мисс Стори, вы не хотите попробовать?
   Льют повиновалась. Но когда она положила руку на дощечку, ее вдруг охватил смутный, неопределенный страх и сознание, что она прикасается к чему-то сверхъестественному.
   Она была человеком двадцатого века. А то, что происходило сейчас, действительно отзывалось Средневековьем, как сказал ее дядя. И все-таки она не могла победить в себе инстинктивный страх, который поднимался в ней, как наследие древних веков, когда ее волосатый обезьяноподобный предок дрожал перед темнотой и представлял себе стихии олицетворенными в существах, наводивших на него ужас. Ей показалось, что какая-то таинственная сила схватила ее руку и заставила писать. И в это время перед ней пронеслось другое видение -- ее мать, которую она тоже не знала в сознательной жизни. Этот образ не был так жизненен и определенен, как образ ее отца. На этот раз перед ней проносилось неясное, туманное видение. Голова святой в ореоле мягкости и доброты. Образ кротости и самоотвержения. Мерцающее лицо той, которая в жизни знала только покорность.
   Рука Льют перестала двигаться, и миссис Грантли приступила к чтению того, что было написано.
   -- Это другой почерк, -- сказала она, -- это женская рука. Подписано "Марта". Кто это -- Марта?
   Льют не была удивлена.
   -- Это моя мать, -- сказала она просто. -- Что она говорит?
   Она не испытывала сонливости, как Крис. Наоборот, ее чувства были обострены, а затем она ощутила приятную и сладостную усталость. Когда стали читать, что она написала, перед ее глазами все время стоял образ матери.
   -- "Дорогое дитя, -- прочитала миссис Грантли, -- не обращай на него внимания. Он всегда был порывист в словах и поступках. Не будь скупой в любви. Любовь не может повредить тебе. Отрекаться от любви грех. Повинуйся своему сердцу, и ты никогда не сделаешь зла. Если ты будешь повиноваться мнению света или гордости или тем, кто мешает порывам твоего сердца, ты совершишь грех. Не обращай внимания на то, что говорит отец. Он теперь раздражен, как часто бывал раздражен в своей земной жизни. Но он скоро признает мудрость моего совета, потому что так бывало и в его земной жизни. Люби, дитя мое. Люби сильно. Марта".
   -- Покажите мне это! -- воскликнула Льют, схватывая бумагу и жадно всматриваясь в почерк. Она дрожала от невыразимой любви к матери, которую никогда не видела, и это послание из могилы сделало для нее образ ее матери ближе и понятнее, чем все прежние туманные видения.
   -- Это необыкновенно, -- повторяла миссис Грантли. -- Никогда ничего такого не бывало в моих опытах. Подумайте только, моя дорогая, здесь с нами в эту ночь и ваш отец, и ваша мать.
   Льют вздрогнула. Усталость ее прошла. Она снова была собой, наполненная инстинктивным страхом перед неведомым и неосязаемым, и ей показалось оскорблением, что присутствие или воспоминание о ее отце и матери обсуждалось здесь двумя лицами, совершенно чужими для нее, -- нервной и болезненной миссис Грантли и могучим, глупым мистером Бартоном, который был груб как телом, так и духом. И еще большим оскорблением показалось ей, что эти чужие люди посвящены в ее тайные чувства к Крису. Она услышала приближающиеся шаги дяди, и все для нее стало простым и ясным. Она быстро схватила лист бумаги и спрятала его на груди.
   -- Не говорите ничего дяде о втором послании, прошу вас, миссис Грантли и мистер Бартон, а также не говорите и тете Милдред. Это только причинит им ненужное волнение. И пожалуйста, не будем продолжать. Довольно, -- прибавила Льют поспешно. -- Забудем все те нелепости, которые были сегодня.
   -- Нелепости, дорогое дитя! -- с негодованием запротестовала миссис Грантли, в то время как дядя Роберт подходил к столу.
   -- Ну, что же? -- спросил он. -- Как идут дела?
   -- Слишком поздно уже, -- ответила Льют. -- Больше нет никаких биржевых бюллетеней для вас. Все откладывается до следующего дня, и к этому дню вы должны найти какую-нибудь теорию, которая все объяснит. А теперь пора спать. Знаете, который теперь час?
  
   -- Ну, что вы делали вчера ночью, когда мы расстались?
   -- Мы сделали маленькую прогулку, -- ответил Крис.
   Глаза Льют смеялись, когда она спросила:
   -- Конечно, с... с мистером Бартоном?
   -- Ну да.
   -- И курили?
   -- Да... Но что же из этого следует?
   Льют громко рассмеялась:
   -- Произошло как раз то, что я предсказала. Ну что? Разве я не пророк? Я уже узнала, что все предсказания мои сбылись. Я только что оставила Бартона и знаю, что он гулял с вами, что вы его покорили и что вы "блестящий молодой человек". А где вы были сегодня утром?
   -- Там, куда я вас поведу сегодня днем.
   -- Вы составляете планы, не спрашивая о моих желаниях?
   -- Я хорошо знаю, что ваше желание совпадет с моим. Я хочу показать вам лошадь, которую я нашел.
   Льют радостно воскликнула:
   -- О, это прекрасно!
   -- Лошадь очень красива, -- сказал Крис.
   Но вдруг лицо ее стало серьезным и в глазах мелькнул страх.
   -- Лошадь зовут Команч, -- продолжал Крис. -- Чистокровный калифорнийский скакун. А какие у него линии! Но что с вами?
   -- Не будем больше ездить верхом, -- сказала Льют, -- по крайней мере некоторое время. Право, мне уже это наскучило, и я устала.
   Он посмотрел на нее с удивлением, и она мужественно выдержала его взгляд.
   -- Но знаете, -- начал он, -- я убежден, что увижу конец света и звезды, падающие с неба, и рухнувшие небеса, и мертвых, восставших из гроба, собравшихся вместе с живыми для последнего суда, и святых в белых одеяниях, и услышу звук золотой трубы, и погибшие души на моих глазах будут падать в ад, -- все это я увижу в тот день, когда Льют Стори откажется от верховой езды. Льют отказывается от лошади! Невероятно!
   -- Только на некоторое время, -- умоляла она.
   -- Странно! -- воскликнул он. -- Но объясните -- в чем дело? Вы здоровы? Вы всегда так восхитительно и так непростительно здоровы!
   -- Нет, не потому, -- ответила она, -- я знаю, это смешно, Крис, но все-таки невольно во мне поднимается сомнение. Я не могу бороться с этим. Вы всегда говорили, что я необыкновенно здоровыми корнями соединена с землей и с реальностью и все прочее, но... может быть, это предрассудок, я не знаю... Но в меня вселяют страх все эти "послания", и я начинаю думать, что рука моего отца, не знаю, как, но, может быть, действительно схватила Бена за поводья... Быть может, между гибелью Бена и словами моего отца, что он дважды покушался на вашу жизнь, есть действительно какая-то связь. Ведь на самом деле два раза вашей жизни грозила опасность именно от лошадей, а мой отец был хорошим наездником и знатоком лошадей... Во мне поднимаются сомнения. А что, если в этом есть что-нибудь? Наука, быть может, слишком догматична, отрицая этот невидимый мир. Силы этого невидимого мира, силы духа, может быть, слишком тонки, слишком неуловимы, чтобы наука могла их изучить и формулировать. Разве вы не допускаете, Крис, что есть некоторая справедливость в таких предположениях? У меня, может быть, очень ничтожное сомнение, очень небольшое, но я слишком люблю вас, чтобы допустить даже и этот ничтожный риск. А кроме того, я -- женщина и, значит, немного склонна к предрассудкам. Да, да, я знаю. Назовите все это нереальным. Но я слышала как-то ваши парадоксы о "реальности нереального", о реальности иллюзий для больного мозга. То же и у меня, если хотите. Это иллюзия и "нереальное", но для меня, для моего сознания это очень реально, так же реально, как реальны кошмар и страдания человека, переживающего этот кошмар и еще не проснувшегося.
   -- Самый логичный аргумент в пользу нелогичного, какой я когда-либо слышал, -- улыбнулся Крис.
   -- Я вижу, вы не хотите отнестись к моим словам серьезно, -- сказала Льют.
   -- Ну как я могу отнестись серьезно ко всему этому теософскому пустословию и пророчествам дощечки! -- возразил он, улыбаясь.
   -- Но как вы объясните почерк моего отца, который был узнан дядей Робертом? Как вы все это объясните?
   -- Я не могу объяснить все то непонятное и таинственное, что происходит в нашем уме, -- сказал Крис. -- Но я уверен, что эти явления получат точное научное объяснение в ближайшем будущем.
   -- Все это так. Но меня и сейчас мучит желание выведать еще что-нибудь у этой глупой дощечки, -- призналась Льют. -- Пойдемте попробуем. Я знаю, дощечка там, на столе. Попробуем, пока никого нет.
   Крис взял ее за руку.
   -- Ну, если хотите, пойдем. Это будет утреннее развлечение.
   Рука об руку они побежали по дорожке к той площадке, которая была обращена в столовую.
   -- Весь наш лагерь опустел, -- сказала Льют, когда они подошли к столу. -- Миссис Грантли и тетя Миддред внизу, в роще. Мистер Бартон ушел с дядей Робертом. Нам никто не помешает.
   Она положила руку на дощечку.
   -- Ну, теперь начинаем!
   Несколько минут ничего не происходило. Крис хотел заговорить, но она сделала знак, чтобы он молчал. Вдруг ее рука вздрогнула и задвигалась. Карандаш начал быстро писать. Они читали послание слово за словом, по мере того как слова появлялись на бумаге:
   "Есть мудрость более великая, чем мудрость разума. Любовь пользуется иными путями, чем сухие и пыльные пути разума. Любовь рождается в сердце; она вне всякого разума, выше разума, выше логики, выше философии. Верь твоему сердцу, дочь моя. И если твое сердце приказывает тебе верить твоему возлюбленному, то смейся над разумом и его холодной мудростью; повинуйся своему сердцу и верь своему избраннику. Марта".
   -- Но ведь все это послание продиктовано вами, вашим собственным сердцем, -- проговорил Крис. -- Разве вы не видите этого, Льют? Это ваши собственные мысли, и ваше подсознательное "я" выразило их на бумаге.
   -- Но есть здесь одна вещь, которую нельзя объяснить, -- возразила она, -- а именно почерк. Посмотрите на него. Он не похож на мой. Это мелкий, старомодный почерк -- женский почерк прошлого поколения.
   -- Не хотите же вы сказать, что действительно верите, будто это послание вашей покойной матери? -- прервал он ее.
   -- Я не знаю, Крис, -- задумчиво ответила она, -- я решительно ничего не знаю.
   -- Полная нелепость! -- воскликнул он. -- Все это сплетение глупых фантазий. Когда умирают, то значит, все кончено. Кто умер, тот обратился в прах, стал пищей червей, как говорит ваш Мартин. Мертвые! Я смеюсь над мертвыми! Они больше не существуют. Я не могу поверить во власть могил, и мертвый человек для меня только прах и пыль. Ну, что вы, духи, ответите на это? -- сказал Крис с шутливым вызовом, кладя руку на дощечку.
   И в ту же минуту рука его начала писать. Льют и Крис с удивлением следили за движениями дощечки. Послание было коротко:
  

"БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!"

  
   Крис на мгновение задумался, но потом расхохотался:
   -- Да это чудесная игра! Мы разговариваем со смертью через могилы. Ну что ж, у нас хорошая компания.
   Но Льют остановила его браваду. Ее лицо было испуганно, рука ее дрожала, когда она положила ее на его руку.
   -- О, Крис, оставим это! Я очень жалею, что мы начали. Оставим мертвых покоиться в их могилах. Напрасно мы вздумали шутить этим. Признаюсь, я очень испугана. Так же, как мое тело, дрожит и моя душа. Это речь из могилы, это мертвец, желающий защитить меня от вас! Все объясняется этим. Причина в тайне, которая мешает вам жениться на мне. Если бы мой отец был жив, он бы, конечно, стал охранять меня от вас. И теперь, мертвый, он старается защитить меня. Его руки, руки привидения, направлены против вас...
   -- Успокойтесь, -- нежно сказал Крис, -- послушайте меня. Ведь это все шутка, игра. Мы играем сами с собой, с тайными силами нашего собственного существа, с явлениями, которых наука еще не объяснила. Вот и все. Психология -- молодая наука. Подсознательное "я", в сущности, только что открыто. Пока это еще тайна, но скоро она будет разгадана и законы ее будут установлены. Все это просто не объясненные пока явления. Но ведь это же не причина немедленно бросаться в объятия спиритизма и наклеивать на себя его ярлык. Мы еще не знаем причин некоторых явлений, вот и все. Что же касается этой дощечки...
   Он вдруг замолчал, потому что в этот момент случайно положил руку на дощечку, и она сейчас же задвигалась по бумаге, и буквы, казалось, были написаны рукой раздраженного человека.
   -- Нет, довольно, -- сказала Льют, когда дощечка остановилась. -- Мне кажется, точно какая-то борьба происходит между вами и моим отцом.
   Она указала на фразу, появившуюся на бумаге:
   "Ты не можешь убежать от меня так же, как не можешь избежать наказания, заслуженного тобой".
   -- Я точно вижу его, протягивающего руки к вашему горлу. Я знаю, что он, как вы говорите, обратился в прах, и все-таки вижу его живым, двигающимся по земле. Я вижу гнев на его лице -- гнев и жажду мщения, и знаю, что все это направлено против вас!
   Она схватила и скомкала бумагу, отодвинув в сторону дощечку.
   -- Ну, не будем больше размышлять об этом, -- сказал Крис, -- я не знал, что это вас так сильно взволнует. Все это чисто субъективно, поверьте мне, и вызвано нашим собственным волнением. То, что мы сейчас переживаем, особенно благоприятно для всех этих явлений.
   -- Да, подумаем о нашем положении, -- сказала Льют, когда они медленно шли по дорожке среди высоких деревьев. -- Я не знаю, что мы теперь будем делать. Оставим все так, как было раньше? Вы ничего не придумали?
   -- Я предлагал сказать вашему дяде и вашей тетке.
   -- То, что вы не могли сказать мне? -- быстро спросила она.
   -- Нет, -- ответил он медленно, -- только то, что я сказал вам. Я не имею права сказать им больше, чем сказал вам.
   -- Нет, не говорите им, -- решительно сказала она, -- они не поймут вас. Я тоже не понимаю, но я верю вам. А они по самой природе вещей неспособны на такую беззаветную веру. Вы сказали мне, что есть некая тайна, мешающая вам жениться на мне, и я вам верю. Но у них не может быть такой веры. У них возникнут сомнения и подозрения относительно вашей тайны. И, кроме того, это только усилит их тревогу.
   -- Я должен уйти, я знаю, что должен уйти, -- прошептал он, с трудом переводя дыхание, -- и я смогу это сделать, я поборол свою слабость. Если один раз я не справился с собой и вернулся к вам, то это еще не значит, что я окажусь слабым вторично.
   -- Мне страшно слушать, когда вы говорите об уходе, -- сказала Льют, -- я не могу примириться с мыслью, что не увижу вас больше. Не упрекайте себя в слабости -- это меня нужно упрекать, а не вас. Я помешала вам исполнить ваше решение. Я знаю это. Я хочу, чтобы вы были около меня. Не нужно ничего предпринимать, Крис, пусть все идет так, как шло раньше. Пусть все совершится само собой.
   -- Но было бы проще и легче, если бы я ушел, -- прибавил он.
   -- Я буду счастливее, если вы останетесь. Я не хочу, чтобы вы уходили... Не будем больше говорить об этом, не будем об этом упоминать никогда, до тех пор... до тех пор... до того чудесного счастливого времени, когда вы сможете прийти ко мне и сказать: "Льют, у меня все хорошо теперь. Тайна больше не связывает меня. Я свободен!" А до того времени похороним все это вместе со всяким спиритизмом, со всеми предсказаниями и будем жить тем малым, что осталось у нас. А теперь, чтобы доказать вам, что я готова жить мелкими интересами, которые нас связывают ежедневно, я отправлюсь с вами сегодня смотреть лошадь, хотя больше и не хочу ездить верхом... По крайней мере несколько дней, -- ну, скажем, неделю. Как зовут эту лошадь?
   -- Команч, -- ответил он, -- я знаю, она вам понравится.
  
   Крис лежал на спине, положив голову на большой гладкий камень, а глаза его внимательно смотрели через ущелье на противоположный спуск, покрытый деревьями. Оттуда до него доносились звуки раздвигающегося кустарника, звон стальных подков о валуны и изредка мягкий шум сорвавшегося камня. Слышно было, как камень долго катился по холму и затем падал в поток, с шумом пробиравшийся среди дикого хаоса скал. Среди зелени мелькал иногда золотисто-коричневого цвета костюм для верховой езды, в котором была Льют.
   Она выехала из леса на открытое место, где ни деревьям, ни траве не было приюта; подъехала к самому краю обрыва и смерила глазами спуск. Ниже футов на сорок крутой спуск заканчивался небольшой террасой, усыпанной мелким гравием и землей, скатившейся с крутого склона.
   -- Вот это хорошая проба для Команча! -- крикнула она Крису. -- Я хочу спуститься к ручью.
   Животное осторожно стало ощупывать опасную почву, приседая на задние ноги, а передними спокойно и не спеша пробуя каждый камень, прежде чем опереться на него. Когда Команч почувствовал под своими ногами ровную и плотную почву террасы, он пошел по ней свободным и быстрым шагом, точно расправляя свои мускулы после только что пережитого напряжения.
   -- Браво! -- крикнул Крис с края ущелья и зааплодировал.
   -- Самая умная и самая осторожная лошадь, какую я когда-либо видела, -- ответила Льют. Она повернула лошадь и стала взбираться наверх к деревьям, под которыми расположился Крис.
   Он следил за движениями лошади по доносившимся до него звукам и мельканию костюма Льют среди деревьев.
   Пробираясь по склону, она остановилась около ручья. Из потока выступал край камня, а немного выше находилась маленькая площадка, усыпанная гравием. Доступ к ней преграждал огромный камень. Попасть на площадку можно было, только перепрыгнув через него. Льют тщательно изучала положение камня, и по движению ее руки Крис издали догадался о ее намерении.
   -- Осторожнее! -- крикнул он ей.
   -- Я верю Команчу, -- ответила она.
   -- Но вряд ли он сможет сделать этот рискованный прыжок, -- предупреждал Крис, -- он может поскользнуться и упасть в ручей. Только одна лошадь из тысячи здесь перепрыгнет.
   -- И Команч как раз такая лошадь, следите за ним!
   Льют осторожно проехала по узкому проходу между скал к большому камню. Команч одно мгновение колебался, но Льют слегка прикоснулась к его шее поводьями, поворачивая его несколько влево, пришпорила, и он, сделав полуоборот на задних ногах, легко перепрыгнул через камень на маленькую площадку, усыпанную гравием. Оттуда ему уже нетрудно было сделать прыжок через ручей, и через несколько минут Льют стояла перед Крисом.
   -- Ну, как? -- спросила она.
   -- Я от волнения не мог дышать, -- сказал Крис.
   -- Вы должны купить его непременно! -- воскликнула Льют. -- На этой лошади можно проделывать все что угодно. Я никогда в жизни не питала такого доверия ни к одной лошади.
   -- Его хозяин говорит, что не было случая, чтобы Команч когда-нибудь поскользнулся или оступился, -- прибавил Крис.
   -- Непременно надо купить его, -- снова воскликнула Льют, -- и надо сделать это скорее, пока хозяин не переменил своего намерения! Если вы его не купите, то куплю я. У него необыкновенные ноги, и, кроме того, он гибок, как кошка, и чрезвычайно послушен. Им можно управлять просто шелковой ниткой. О, я знаю, вы скажете, я увлекаюсь. Ну, так я повторяю: если вы не купите, его куплю я.
   Крис улыбался, когда они меняли седла, и она сравнивала обеих лошадей.
   Они шагом выехали на дорогу, и вдруг Льют остановила лошадь.
   -- Нет, мы не поедем прямо в лагерь, -- сказала она.
   -- Вы забываете про обед, -- напомнил Крис.
   -- Но я помню о Команче, -- возразила она, -- мы поедем прямо на ранчо к его хозяину и кончим дело о покупке. Обед подождет.
   -- Кухарка не может ждать, -- засмеялся Крис. -- Она уже грозила оставить место, потому что вы всегда опаздываете и меняете часы обеда.
   -- Даже если и так, -- ответила Льют, -- тетя Милдред найдет кухарку. Но мы ни в коем случае не должны упустить Команча.
   Они свернули с дороги и начали подниматься по ущелью Нэн. Дорога круто шла к перевалу, а оттуда спускалась в долину Напа. Подъем был труден, и лошади шли медленно. Иногда дорога вилась по краю ущелья, футов на сто над руслом потока, а иногда спускалась к самой воде, и всадникам приходилось много раз переправляться через ручей. Они ехали то под тенью развесистых кленов, то карабкались по безлесым горным хребтам, покрытым сухой, растрескавшейся от солнца землей.
   Взобравшись на один из таких хребтов, они выехали на ровную дорогу, тянувшуюся почти четверть мили без крутых подъемов. С одной стороны ее высился горный массив, а с другой -- берег ущелья отвесно падал вниз к потоку, едва заметному в зеленой бездне. В тихом безветренном воздухе явственно слышался ропот ручья и жужжание диких горных пчел.
   Лошади шли крупным, спокойным шагом. Крис ехал по краю обрыва и смотрел вниз, в дивную, почти бездонную зеленую глубину. Все усиливаясь и заглушая жужжание пчел, доносился до них шум падающей воды. Он становился все явственней и явственней.
   -- Посмотрите, Льют! -- воскликнул Крис.
   Льют наклонилась и заглянула в бездну. Под ними внизу пенилась вода и падала со скалы точно белая живая лента, вечно движущаяся и вечно остающаяся на месте, непрерывно меняющая свой состав, но никогда не меняющая формы, -- воздушный водяной путь, такой же призрачный, как туман, и такой же вечный, как стоящие вокруг горы, как деревья, растущие на скалах, глубоко внизу, в зеленой чаще которых исчезал водопад, низвергаясь в реку.
   Как видение, мелькнула эта картина и осталась позади.
   Льют и Крис, подчиняясь одному чувству, взглянули друг на друга.
   -- О, Крис, как хорошо жить... и видеть вас здесь, рядом со мной!
   Он ответил ей нежным взглядом. Все, казалось, соединилось в этот день, чтобы дать им ощущение блаженства. Легкое движение животных под ними, ощущение горячо переливающейся в жилах крови, ласкающее прикосновение теплого ветерка, обвевающего их лица, и красота, разлитая кругом, в которую они погружались.
   Они смотрели друг на друга, слегка покачиваясь в седлах. Весна природы и весна их юности кипела в их крови. Тайна жизни трепетала в их глазах, готовая раскрыться, и казалось, что вот-вот будет произнесено магическое слово, которое уничтожит все печали бытия.
   Дорога круто повернула, и внезапно показались вершины ущелья. Над их головами вздымались высокие гряды. Они ехали, глядя на быстро развертывающуюся перед ними панораму. И вдруг... Не было ни одного предупреждающего звука. Льют ничего не слышала, но прежде чем лошадь упала, она почувствовала, что согласное движение двух животных, идущих одно за другим, чем-то нарушено. Она обернулась и в ту же секунду увидела, как Команч упал. Он не споткнулся, не задел за камень, он сразу упал на полном ходу, точно был свален оглушительным ударом.
   В это мгновение она вспомнила все предсказания прошлой недели. Точно молния пронизала ее мозг. Долли была впереди лошади Криса, но вдруг она повернула голову, и глаза ее остановились на падающем Команче.
   И все это случилось в одну секунду -- в миг, который кажется длиннее вечности. Команч рухнул так неожиданно и с такой силой, что воздух шумно вырвался из его могучих легких. Быстрое падение увлекло его вперед, за край обрыва. Седок, сползший при падении на шею лошади, силой своей тяжести заставил ее полететь головой вниз в бездну. Льют была уже на земле, у края обрыва. Она не помнила, как соскочила с лошади. Вместе с Команчем катился в бездну Крис -- правая нога его зацепилась за стремя, и он не мог ее высвободить. Обрыв был так крут, что ни человек, ни лошадь не могли удержаться на его скате. Земля и мелкие камни, за которые цеплялись они при падении, катились вниз вместе с ними и впереди них, точно лавина. Льют стояла неподвижно, прижимая руку к сердцу и не отрывая глаз от бездны. И в то время, как она смотрела на это страшное падение, перед ее глазами проносился призрак отца, наносящего невидимый удар, который сразил Команча на полном ходу и сбросил лошадь и седока в пучину.
   Обрыв сбегал вниз тремя уступами. Каменистое дно ущелья лежало на четыреста футов ниже того места, где стояла девушка и смотрела вниз. Она видела, как Крис тщетно старался освободить свою ногу из стремени. Команч цеплялся за каждый выступ скалы. На склоне между первой и второй террасами лошадь вдруг зацепилась за что-то, Крис успел схватиться за куст мансаниты и обеими руками держался за растение. Но лошадь заскользила снова, и Льют видела, как натянулось стремя, как напряглось тело Криса и вытянулись его руки. Куст мансаниты был вырван с корнем, и Крис соскользнул с края выступа... Льют потеряла его из виду.
   Но вот она снова увидела и человека и лошадь. Они катились вместе -- то человек ниже лошади, то лошадь ниже человека. Крис больше не боролся. Он и лошадь скользили по третьему склону. Недалеко от края последнего обрыва Команча задержал небольшой круглый камень. Команч лежал неподвижно, и около него, все еще связанный с ним стременем, лицом вниз лежал его седок.
   -- О, если бы только лошадь не двигалась, -- громко сказала Льют, мысль которой все время искала спасения для Криса. Но в то же мгновение она увидела, как Команч снова стал бороться, и опять перед ней пронесся призрак отца, и ей показалось, что невидимая рука схватила поводья и дернула лошадь. Команч забился, скатился с камня, за ним последовало тело всадника, и оба, человек и лошадь, исчезли из ее глаз. Они упали на каменистое дно ущелья.
   Льют оглянулась. Она одна в мире! Ее любимый ушел навсегда. Ничего не оставалось здесь от его жизни. Только отпечаток подков Команча и следы тела там, где Крис соскользнул за край обрыва.
   -- Крис! -- крикнула она один раз, затем другой. Она звала его, зная, что это безнадежно.
   Из зеленой бездны в тихий безветренный воздух поднималось только жужжание пчел и рокот далекого ручья.
   -- Крис! -- позвала она опять и медленно опустилась на дорогу.
   Она почувствовала осторожное прикосновение мягких губ Долли к своей руке и прижалась головой к шее лошади. Льют ждала. Она не знала, чего она ждала, но ей казалось, что теперь ей осталось только одно -- ждать.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru