Лондон Джек
Великий вопрос

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Джек Лондон

Великий вопрос

Из сборника "Бог его отцов"

Перевод Зин. Львовского

   Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1900--1911). Пер. с англ. М.: Престиж Бук; Литература, 2010.
  

I

   Миссис Сейзер пронеслась по Доусону положительно как метеор: она мгновенно появилась и мгновенно же исчезла. Приехала она ранней весной, на собаках, в сопровождении французов из Канады, в продолжение месяца жила среди доусонцев и с первой водой уехала вверх по реке. Доусон, населенный преимущественно мужчинами, был поражен этим спешным отъездом, и все жители чувствовали себя сиротливо до тех самых пор, пока новое событие не заставило забыть о миссис Сейзер. Все были в восхищении от нее и приняли ее с распростертыми объятиями. Это вполне понятно, так как миссис Сейзер была очень изящна, красива и ко всему этому -- вдова. За нею увивались несколько крупных золотоискателей с Эльдорадо, несколько чиновников и молодых людей, жадных до шелеста женских юбок.
   Некоторые инженеры, знавшие покойного мужа миссис Сейзер, относились к его памяти с необыкновенным уважением; о его деятельности положительно ходили легенды. Он был известен в Соединенных Штатах, но еще большей известностью пользовался в Лондоне. Естественно, возникал вопрос большой важности: почему миссис Сейзер так поспешила приехать в Доусон? Но жители Севера, относясь очень спокойно к теории, признают факт и считаются только с ним, а для многих из них Карина Сейзер была неопровержимым и слишком важным фактом. Однако прекрасная вдовушка нисколько не считалась с отношением к ней доусонцев, и отказы на бесчисленные предложения последовали с такой же головокружительной быстротой, с какой были сделаны и самые предложения. Миновал месяц -- и миссис Сейзер исчезла! Вместе с ней исчез факт, но остался вопрос.
   Известному разрешению этого вопроса способствовал следующий случай. Ее последняя жертва, Джек Кауран, без всяких результатов предлагавший ей свое сердце и право на пятьсот футов россыпей на Бонанце, решил потопить свое горе в бесконечных ночных кутежах. И вот однажды ночью он совершенно случайно встретился с французом Пьером Фонтеном, старшим попутчиком Карины Сейзер.
   Они быстро сошлись, выпили и разговорились. Благодаря легкому опьянению беседа приняла очень откровенный характер.
   Пьер Фонтен сказал:
   -- Вы спрашиваете меня, почему мадам Сейзер приехала сюда? Для этого вам придется поговорить с самой мадам Сейзер. Я лично ничего не знаю или, вернее, знаю только то, что за все время нашего знакомства она расспрашивала меня только об одном человеке. Она говорила мне следующее: "Послушайте, Пьер, вы во что бы то ни стало должны мне помочь найти этого человека. Я готова дать вам очень много; я дам вам тысячу долларов, если вы найдете этого человека". Вы хотите знать имя этого человека? Извольте, я вам назову его: Дэвид Пэн. Да, m'sieu {M'sieu (сокращение слова monsieur) -- мосье, господин (фр.).}, -- Дэвид Пэн. Она не перестает говорить об этом человеке. Я же не перестаю приглядываться ко всем встречным и поперечным, но никак не могу заработать свою тысячу долларов.
   Да, могу вам еще сказать, что несколько человек из Сёркла хвастаются, что знают этого Дэвида Пэна. Они заявляют, что он работает на Берч-Крик. Хотите знать, как к этому заявлению отнеслась мадам Сейзер? Она сразу просияла и сказала одно слово: "Хорошо!" А мне она затем сказала следующее: "Пьер, приготовьте собак. Мы скоро едем. Если мы найдем Дэвида Пэна, я дам вам не тысячу долларов, а гораздо больше". Я же ответил ей: "Oui, и едем скорее, allons, madame" {Allons, madame -- идемте, мадам (фр.).}.
   Ну, теперь я уверен, что деньги мои. Хорошо, очень хорошо. И вот являются какие-то люди из Сёркла и говорят, что этот самый Дэвид Пэн только что возвратился в Доусон. Так мы с мадам ничего и не выиграли.
   Да, m'sieu! На этих днях мадам говорит мне следующее: "Пьер, купите лодку и все такое. На днях мы едем вверх по реке". Да, и вот завтра мы едем. Ситка Чарли уже купил лодку и все принадлежности к ней за пятьсот долларов.
   На следующий день Джек Кауран рассказал про свой разговор с французом. Положительно весь Доусон терялся в догадках: кто такой этот Дэвид Пэн и в каких отношениях он находится с Кариной Сейзер?
   Действительно, в тот же самый день, согласно словам Пьера Фонтена, миссис Сейзер вместе с проводниками оставила Доусон и отправилась вверх по реке, вдоль восточного берега до Клондайка; здесь, желая миновать дороги, они пересекли небольшую речку и исчезли среди массы островов по направлению к югу.
  

II

   -- Oui, madame, вот это и есть то самое место. Один-два-три острова ниже реки Стюарт. Вот это и есть третий остров!
   С этими словами Пьер Фонтен направил лодку против течения; со свойственной ему ловкостью он выскочил на берег и укрепил ее.
   -- Подождите, мадам. Я пойду погляжу.
   Едва только он исчез за мысом, как тотчас же раздался лай собаки, и спустя несколько минут Пьер вернулся.
   -- Там хижина! Я довольно тщательно осмотрел ее, но в ней никого не оказалось; полагаю, однако, что живущий там ушел недалеко и ненадолго, иначе он не оставил бы собак. Готов спорить, что он очень скоро вернется.
   -- Пьер, помогите мне выйти из лодки. Я очень устала, и мне трудно самой подняться. Только, пожалуйста, осторожнее.
   Она встала во весь рост -- стройная и прекрасная. Похожая на нежную лилию, она все же опиралась на руку Пьера с силой, которая говорила об упругих, развитых мускулах. Все ее движения, полные свободы и ловкости, подтверждали мнение, что в ее теле таится большая сила.
   Несмотря на то что она хотела казаться спокойной и беспечной, выйдя на берег, она покраснела, и ее сердце забилось тревожней обычного. Она с каким-то особым, почти благоговейным интересом подходила к дому, а ее разрумянившееся лицо говорило о большой радости, которую она испытывала.
   -- Да вот, посмотрите! -- воскликнул Пьер, указывая на щепки, валявшиеся среди рядов аккуратно сложенных дров. -- Ведь это совершенно свежая рубка. На мой взгляд, щепки лежат здесь два-три дня, не более.
   Миссис Сейзер в знак согласия кивнула головой. Она хотела было заглянуть через небольшое окно внутрь хижины, но толстая промасленная бумага, пропускавшая свет, не позволяла видеть, что находится за нею. Тогда Карина пошла к двери, приподняла тяжелый засов, но вдруг передумала, опустила руку, и засов упал на свое место.
   Она вдруг опустилась на колени и с молитвенным видом поцеловала грубо обтесанный порог. Казалось, Пьер Фонтен ничего не видел. Да если бы и видел что-либо, он скрыл бы это и никому не сказал бы ни слова.
   Один из лодочников, спокойно закуривавший трубку, был поражен необычайной строгостью, которая зазвучала в голосе Пьера Фонтена:
   -- Эй, вы там! Ле-Гуар, устройте, чтобы было помягче, давайте побольше шкур и одеял.
   Сиденье в лодке было разобрано, и большая часть мехов перешла на берег, где миссис Сейзер расположилась очень удобно.
   Лежа на боку, она смотрела перед собой, на широкий Юкон, и ждала. Небо за горами, стоявшими по другую сторону берега, было темно и затянуто дымом невидимого лесного пожара. Сквозь тучи дыма едва-едва проглядывало послеполуденное солнце, которое бросало на землю слабый свет и столь же слабые тени. Крутом, до самого горизонта, была девственная природа, были темные воды, высокие скалы, в расщелинах которых держался вечный лед, и поросшие соснами берега.
   Все было тихо, и ничто не указывало на близкое присутствие человека. Словно земля на огромном протяжении погрузилась в небытие и была окутана непроглядной вечной тайной безграничного пространства.
   Может быть, именно природа вызвала нервное волнение миссис Сейзер. Во всяком случае, она сидела очень беспокойно, то и дело меняла место и положение, глядела то вверх, то вниз и сосредоточенно рассматривала мрачные берега реки.
   Так прошло около часу. Лодочники ставили палатку на берегу, а Пьер оставался возле миссис Сейзер.
   -- А вот и он! -- воскликнул наконец Пьер Фонтен, пристально вглядываясь по направлению верхней части острова.
   Вниз по течению скользила лодка. На корме можно было различить мужскую фигуру, а на носу -- женскую. Обе фигуры ритмично покачивались в такт веслам.
   Миссис Сейзер не замечала женщины до тех самых пор, пока лодка не подошла совсем к берегу, и только тогда ее внимание привлекла необыкновенная и своеобразная красота женского лица. Куртка из оленьей шкуры, разубранная бисером и плотно облегающая тело, вырисовывала прекрасные, словно точеные линии тела. Шелковый, яркий и кокетливо повязанный платок на голове едва прикрывал тяжелую массу иссиня-черных волос.
   Миссис Сейзер не могла оторвать взгляда от чудесного лица, которое, казалось, было отлито из красноватой меди.
   Из-под красивой линии бровей открыто и слегка кося смотрели зоркие, черные, большие глаза. Щеки были несколько бледны и худы, но не болезненного оттенка; правильный рот и нежные тонкие губы говорили о силе и мягкости. На лице были следы древнего монгольского типа; было так, точно после долгих и многих веков скитания вернулись первоначальные расовые отличия. Это впечатление поддерживали красивый орлиный нос с тонкими изящными ноздрями и вообще характерное выражение орлиной дикости, которой дышало все ее существо. Очевидно, она была индианкой, но тип этот был доведен до совершенства. Краснокожие могут гордиться, если среди них хоть изредка появляются образцы такой несравненной красоты.
   Женщина гребла так же глубоко и сильно, как и мужчина, она помогла направить лодку против течения и причалить к берегу. Спустя минуту она уже стояла на берегу и при помощи веревки вытащила из лодки четверть недавно убитого оленя. Вскоре к ней присоединился мужчина, и они общими усилиями подняли челнок на берег. Их с радостным визгом окружили собаки, и в то время как девушка возилась с собаками, мужчина увидел поднявшуюся с места Карину Сейзер. Он стал протирать глаза, словно не доверяя своему зрению.
   -- Карина! -- воскликнул он очень просто, тотчас же подошел к ней и протянул руку. -- Господи, я не верю своим глазам. Может быть, мне все это снится. Как-то раз меня весною ослепил снег, и я на некоторое время потерял зрение. Со мною это бывало несколько раз.
   Карина Сейзер побледнела, и сердце ее болезненно сжалось. Она могла ожидать чего угодно, только не холодного тона и просто протянутой руки. Однако она овладела собой и сердечно ответила на рукопожатие.
   -- Помните, Дэвид... Ведь я часто угрожала вам тем, что вот возьму и приеду к вам.
   -- Только перед самым-то приездом и не написали ни слова. -- Он рассмеялся и взглянул на индианку, которая в эту минуту входила в хижину.
   -- Я вполне понимаю вас, Дэвид... Очень может быть, что на вашем месте я поступила бы точно так же.
   -- Прежде всего пойдем и чем-нибудь закусим, -- сказал он весело, не обращая внимания на интонацию миссис Сейзер. -- Вероятно, вы порядком устали. Какой дорогой вы ехали сюда? Вверх по реке? Значит, вы зимовали в Доусоне? Или, может быть, вы воспользовались последним санным путем? Это ваши? -- и он указал на проводников, устроившихся у костра.
   После того он открыл дверь и предложил Карине войти в дом.
   -- В прошлом году я отправился из Сёркла вверх по реке, -- продолжал он. -- Пришлось идти по льду, и я временно поселился здесь. Я думаю пока что заняться изысканием на Гендерсон-Крик. А если не удастся, пойду вверх по берегу Стюарт.
   -- А вы, знаете, не очень изменились, -- сказала она, стараясь перевести разговор на личные темы.
   -- Да, я, пожалуй, немного исхудал, но зато у меня окрепли мускулы. Вы это хотели сказать?
   Она не ответила, пожала плечами и стала глядеть на девушку, которая развела огонь и при слабом освещении жарила большие куски оленьего мяса.
   -- Вы долго прожили в Доусоне?
   Он обтесывал березовое топорище и задал вопрос, не подняв головы.
   -- Нет, всего несколько дней, -- ответила Карина, все еще следя за индианкой и почти не слушая Пэна. -- Вы что спросили? Сколько я прожила в Доусоне? Ах, в Доусоне я прожила месяц и очень была рада, когда уехала. Надо вам сказать, что я не очень-то люблю северян. Они слишком уж несдержанны в своих чувствах.
   -- В сущности, они по-своему правы, -- в том отношении, что отказались от многих условностей. А время для путешествия вы избрали очень хорошее. Вы можете осмотреть все и уехать отсюда еще до появления москитов. Ваше счастье, что вы не имеете представления о том, что за ужасный зверь москит.
   -- Возможно. Но расскажите мне что-нибудь о себе. Как живете? Что делаете? С кем встречаетесь?
   Говоря таким образом и задавая вопросы, она не отрывала взгляда от индианки, возившейся у печки.
   В эту минуту Винапи растирала на камне кофе и делала это с упорством, свидетельствующим о нервах столь же первобытных, как и способ растирания. Держа в руках кусок кварца, она раздробила отдельные кофейные зерна.
   Дэвид Пэн обратил внимание на пристальный взгляд Карины Сейзер, и легкая улыбка скользнула по его губам.
   -- Да, здесь раньше был кое-кто, -- не спеша ответил он. -- Несколько молодцов с Миссури и из Корнуэллса. Они все теперь работают на Эльдорадо.
   Миссис Сейзер внимательно посмотрела на девушку.
   -- Индейцев здесь, кажется, немало, -- заметила она.
   -- Индейцы издавна живут ниже Доусона. Редко-редко кто-нибудь заглянет сюда. Кроме Винапи, здесь никого нет, но и она родом из Койокука.
   Вдруг страшная слабость овладела Кариной Сейзер. Ей казалось, что Дэвид Пэн отодвинулся от нее на огромное расстояние, а вся бревенчатая хижина закружилась, как пьяная. Только очутившись за столом, она несколько пришла в себя. Она почти все время молчала, сказала лишь несколько слов о погоде и о стране, а Дэвид пустился в объяснения различий между золотыми россыпями в Верхней и Нижней Стране.
   -- Вы даже не считаете нужным осведомиться о причине моего приезда сюда, -- сказала наконец Карина. -- Очевидно, вы и без моих объяснений все знаете...
   Они встали из-за стола, и Дэвид снова принялся за свое топорище.
   -- Вы получили мое письмо?
   -- Последнее письмо? Думаю, что не получил. Очень может быть, что оно прибудет позже вас и странствует теперь около Берч-Крик. О почте в наших местах лучше не говорить. Это сплошной позор. Ужас -- и больше ничего!
   -- Дэвид, что же с вами такое случилось? Вы деревянный какой-то... -- Она заговорила твердо и резко, основываясь на прежних отношениях. -- Почему вы не спросите, как я живу? Неужели же вас это совсем не интересует? Знаете, мой муж умер!
   -- Разве? Как жаль. Когда же это случилось?
   -- Дэвид! -- Она готова была заплакать от огорчения. -- Но хоть несколько писем моих вы получили? Вы, правда, не отвечали, но я все же не могу себе представить, чтобы вы совсем не получали моих писем...
   -- Нет, зачем же? Несколько писем ваших я получил. Вот только не получил последнего письма, в котором вы писали о смерти мужа. Должен признаться, что почти все ваши письма я прочел Винапи вслух, так сказать, в назидание ей: знай, мол, какие такие твои белые сестры. Я склонен думать, что она извлекла из этого немалую пользу. Вы как думаете?
   Она сказала, не обращая внимания на резкость Дэвида:
   -- В последнем письме, в том самом письме, которого вы не получили, я действительно говорила о смерти моего мужа, полковника Сейзера. Это было ровно год назад. В том же самом письме я предлагала вам не приезжать ко мне, так как я намеревалась приехать к вам. Я наконец исполнила то, чем так неоднократно грозила.
   -- Я, собственно говоря, не знаю, про какие именно угрозы вы говорите.
   -- Не про угрозы, а про обещания в предыдущих письмах.
   -- Правда, вы несколько раз писали про свой возможный приезд, но никто из нас не был уверен в этом. Вот почему я лично считаю себя теперь свободным от каких-либо обещаний. Виноват, я помню кой-какие обещания, -- вполне возможно, что и вы их помните. Они были даны очень давно...
   Он положил топорище на пол и поднял голову.
   -- Да, это было очень и очень давно, но я удивительно ясно помню все, каждую мелочь. Мы были с вами в саду, -- в розовом саду вашей матушки. Все вокруг нас распускалось, цвело, и в нас самих стояла такая же точно весна, как и в природе. Вы помните, я привлек вас к себе в первый раз и поцеловал вас в губы...
   -- Довольно, Дэвид, не напоминайте... Я помню все не хуже вашего... Боже, как часто и много я плакала, желая хоть как-нибудь загладить все скверное в моем прошлом. Если бы вы только знали, сколько я вынесла за это время!
   -- Вы дали мне тогда много обещаний -- и в последующие, незабвенные дни неоднократно повторяли эти же самые обещания. Каждый взгляд ваш, каждое прикосновение, каждый звук вашего голоса был обещанием... Не знаю, стоит ли говорить дальше. Одним словом, между нами вдруг стал человек, который годился вам в отцы. Ни вы, ни он с этим, однако, не считались. С точки зрения чисто светской это был вполне корректный и достойный полного уважения человек. Простите, я уже кончаю... Он обладал двумя десятками довольно скверных рудников, небольшим участком земли, стоял во главе кой-каких коммерческих предприятий и...
   -- Я не отрицаю всего этого... -- прервала его Карина, -- но вы забываете про многие другие обстоятельства. Вы совершенно упускаете из виду денежные дела моих родителей... Они в то время страшно нуждались... Я не могла спокойно относиться к этому и принесена была в жертву. Нет, я сама, по доброй воле, принесла себя в жертву. Ах, Дэвид, как вы всегда пристрастно относились ко мне! Это правда, что я ушла от вас, -- но почему вы не подумаете о том, чего мне стоило все это?
   -- Стесненные обстоятельства родителей... Жертва семейного положения и все такое... А я говорю совсем иначе: вас совсем не привлекала мысль о том, чтобы ехать за мной в такую глушь.
   -- Но ведь в то время я только вами и жила...
   -- Простите, в любовных делах я всегда был и остался неопытным человеком. И поэтому я тогда никак не мог постигнуть...
   -- Но теперь... теперь?
   -- Итак, нашелся человек, которого вы сочли достойным вашей руки. Посмотрим, что это за человек. Скажите мне, пожалуйста, -- чем именно он воздействовал на вас, чем пленил вас? Какие такие замечательные достоинства вы открыли в нем? Не стану отрицать того, что это был умелый, энергичный человек, умеющий устраивать дела. Существо, вообще говоря, ограниченное, он был настоящим талантом в смысле перевода чужих денег в свой собственный карман. Он, как никто другой, умел наживаться. К тому же современный закон был всецело на его стороне. Христианская этика, безусловно, одобряет подобную деятельность. Одним словом, на обывательский взгляд, он был вполне порядочным членом общества. Но вот на ваш-то взгляд каков он был? Ведь у вас были свои взгляды -- взгляды, распустившиеся в розовом саду.
   -- Не забывайте, что вы говорите о покойном.
   -- Это абсолютно не меняет дела. Я все же спрашиваю вас, что такое он представлял собой? Ничего больше, как огромное, неимоверное толстое создание, интересы которого всегда были направлены только на материальную сторону вешей. Он не знал и не понимал, что такое духовные запросы; его оставляла глухим самая прекрасная песня, оставляла слепым самая безупречная красота. Обыкновеннейший толстяк, с обрюзгшим лицом, дряблыми щеками и огромным животом, наглядно говорящим об его обжорстве.
   -- Но ведь он уже умер! А мы живем и будем жить. Ради бога, выслушайте меня. Вы упрекаете меня в непостоянстве. Пусть я согрешила! Ну а вы? Разве же вы не грешны? Хорошо, я согласна с вами: я нарушила свои обещания, но вы-то? Ведь и вы нарушили свои обещания. Где ваша любовь, распустившаяся в розовом саду? Где она? Что с ней?
   -- Она там же, где всегда была, -- здесь! -- крикнул Дэвид, ударив кулаком по груди. -- Она здесь!
   -- Я знаю, что ваша любовь была великой любовью. Мне всегда казалось, что нет ничего выше ее. Так неужели же теперь у вас не хватит настолько великодушия, чтобы простить меня, -- меня, которая теперь плачет и молит о прощении?
   Он боролся с самим собой. Слова замирали на его губах. Она заставляла его открыться во всем и сказать то, что он скрывал до сих пор от самого себя. А она, не отрываясь, глядела на него, уверенная в том, что скажется сила прежней любви. Желая скрыть от нее выражение своего лица, он отвернулся, но она обошла кругом него и снова заглянула в его глаза.
   -- Взгляни на меня, Дэйв, я умоляю тебя взглянуть на меня. Я все та же, что была... Я нисколько не изменилась. И ты... ты тоже не изменился. Мы остались теми же.
   Она положила свою руку на его плечо, а он не замечал этого, почти не слышал того, что она говорит. Его привел в себя треск спички: Винапи, не принимавшая никакого участия в том, что происходило в двух шагах от нее, зажгла масляную лампу, которая стала очень медленно разгораться. Ее фигура четко обрисовалась на черном фоне, и внезапно вспыхнувшее яркое пламя обратило бронзу ее чудесного лица в царственное золото.
   -- Ведь вы видите... сами понимаете, что это невозможно... -- простонал он, слегка отталкивая от себя белую женщину.
   Он повторил:
   -- Это невозможно... это невозможно...
   -- Послушайте, Дэйв... Ведь вы понимаете, что я не девушка и что я очень далека от девичьих иллюзий. -- Она говорила тихо, не решаясь подойти ближе к нему. -- Я уже взрослая женщина и прекрасно все понимаю. Конечно, мужчины всегда и повсюду остаются мужчинами. Уж так водится. Я нисколько не поражена и почти предвидела это. Но ведь этот ваш брак недействителен? Он не законный?
   -- Здесь, на Аляске, подобных вопросов не предлагают, -- тихо произнес Дэвид.
   -- Да... но...
   -- В таком случае не о чем говорить. Здесь других браков не бывает.
   -- А у вас есть дети?
   -- Нет.
   -- Нет... И не...
   -- Не знаю. Во всяком случае, то, что вы предлагаете, невозможно.
   Она снова совсем близко подошла к нему и ласково и любовно стала проводить рукой по его загорелой шее.
   -- Значит, это вовсе не брак... Насколько я понимаю местные порядки, здесь все мужчины так поступают. Да и не только здесь. Мало кто из поселенцев намеревается здесь остаться на всю жизнь. В таком случае девушку или женщину, с которой мужчина прожил известное время, обеспечивают на целый год всем необходимым, дают некоторое количество денег -- и все!
   Она пожала плечами.
   -- Девушка вполне довольна, а мужчина... Вы точно так же можете поступить. Мы можем обеспечить ее не только на год, но и на всю жизнь. Скажите, пожалуйста, чем она была в то время, когда не знала вас? Самой обыкновенной дикаркой, которая ровно ничем не отличалась от остальных туземок. Летом она питалась рыбой, а зимой -- олениной... Большую часть года она голодала, но зато в праздники наедалась до отказа. Нечего говорить о том, что вместе с вашим появлением для нее началась настоящая жизнь... Только через вас она узнала, что такое счастье. Вы ей дали узнать много хорошего, и теперь, когда вас уже не будет с ней, ей все же будет лучше, чем до того, как вы вошли в ее жизнь...
   -- Ах нет... нет, -- запротестовал он. -- Вы страшно ошибаетесь.
   -- Не я, Дэвид, ошибаюсь, а вы, только вы. Вы совершенно забываете о том, что, в сущности говоря, вы с ней -- абсолютно разные существа. Вы принадлежите к разным расам. Она -- местная жительница, которая слишком привыкла ко всему, с чем срослась с детства. Ее невозможно безболезненно оторвать от родной почвы. Она -- дикий, первобытный человек, который умрет точно таким, каким родился. Совсем другое -- мы с вами. Мы -- господа, мы -- украшение вселенной, больше того -- ее представители. Дэвид, мы созданы друг для друга. В нас звучит высший голос, голос расы, голос рода. Все в нас подсказывает, что нам должно делать. Вам это подсказывает ваш собственный инстинкт, и вы не станете отрицать этого. Множество поколений стоит позади вас, и вам необходимо волей-неволей считаться с этим могучим фактом. Ваш род насчитывает тысячи поколений -- быть может, сто тысяч поколений, -- и вы не смеете допустить, чтобы он прекратился. Против этого восстанут все ваши предки. Против этого восстанет самый ваш инстинкт, который уж во всяком случае сильнее воли. Раса же сильнее вас, как отдельного человека. Опомнитесь, Дэйв. Придите в себя, возьмите себя в руки -- и уедем. Мы еще так молоды, и нас зовет жизнь, которая так хороша...
   Он в это время глядел на Винапи, которая собиралась выйти из хижины покормить собак. При этом он несколько раз медленно покачал головой.
   Карина провела рукой по его шее и прижалась щекой к его щеке. И вдруг перед ним встала вся его жизнь. Он в одно мгновение вновь пережил все перипетии борьбы с безжалостной природой, все тяжелые годы беспрерывного голода и мучительного холода, годы бесконечных и жестоких стычек с дикой, первобытной природой. И вдруг к нему пришло искушение -- искушение в образе любимой им некогда женщины... И это живое искушение стало нашептывать ему сказки про теплую, с мягким климатом страну, где так много радости, света, наслаждений... И помимо его собственной воли пред его глазами воскресло все прошлое, все пережитое, и, как живые, предстали знакомые, давно позабытые лица, как в калейдоскопе замелькали былые события, ожили веселые часы, зазвучали милые песни и ясный смех...
   -- Дэвид! Идем со мной. Я теперь достаточно богата, нам не надо будет ни о чем заботиться... Идем же, Дэвид.
   Она стала оглядываться.
   -- У нас будет средств более чем достаточно, у нас не будет никаких забот, -- наша единственная забота будет заключаться в том, чтобы как можно больше наслаждения взять от жизни. Идем!..
   Последние слова она произнесла уже в его объятиях. Она вся дрожала от безграничной любви к нему, а он, забывшись, крепко прижимал ее к себе.
   Сквозь толстые стены хижины доносились в комнату крики Винапи, разнимавшей сцепившихся собак. Голос Винапи и глухое ворчание собак напомнили Дэвиду другую картину. Он вдруг увидел себя в лесу, в схватке с огромным медведем. Вместе с ревом страшного зверя смешались остервенелый лай собак и точно такие же, как теперь, крики Винапи, натравливавшей собак на медведя. Он сам почти на краю смерти... Едва-едва переводит дыхание... Сердце бьется со страшной силой... В двух-трех шагах от него, в предсмертных муках, с распоротыми животами, с переломанными позвонками бьются и жалобно воют собаки... Девственную белизну снега осквернили ярко-красные потоки смешавшейся крови человека и животных... Но всего ярче ему в эту минуту представляется сама Винапи, в каком-то безумном опьянении бьющая медведя огромным охотничьим ножом.
   От этой картины холодный пот выступил на его лбу... Он освободился из объятий Карины и отступил от нее на несколько шагов.
   А она не могла точно определить, что именно произошло с ним, но ее изощренный женский инстинкт тотчас же подсказал ей, что Дэвид уходит, навсегда уходит от нее. Она воскликнула:
   -- Дэвид... Дэвид, я не уйду от вас, я не оставлю вас. Хорошо, вы не хотите уехать отсюда, мы останемся здесь... Я останусь здесь и буду жить вместе с вами. Зачем мне весь остальной мир, раз вас там нет? Я останусь как ваша жена. Я буду готовить вам пищу, кормить ваших собак, повсюду сопровождать вас... Я способна на все, я могу грести... Уверяю вас, что я очень сильная.
   Он прекрасно знал это, знал в то время, как, не отрывая от нее взгляда, отстранялся от нее. Его лицо побледнело и приняло холодное, жесткое выражение.
   -- Я сейчас расплачусь с Пьером, и пусть он убирается отсюда вместе с лодочниками... Я же останусь здесь с вами. Ничто не в состоянии испугать меня. С вами я готова идти хоть на край света. Послушайте меня, Дэйв... Я вполне согласна с вами в том, что в прошлом я допустила страшную ошибку, но дайте же мне возможность теперь исправить ее. Я всей душой стремлюсь к тому, чтобы искупить свой тяжкий грех. Очень может быть, что тогда я не совсем понимала, что такое любовь, позвольте же мне теперь показать вам, насколько я выросла в этом отношении...
   Она зарыдала и, упав на пол, обняла колени любимого человека.
   -- Хоть на секунду вдумайтесь в мое положение и пожалейте меня. Как я провела эти годы! Сколько я выстрадала, сколько перенесла! Вы не поверили бы, если бы я все рассказала вам.
   Он склонился и поднял ее с земли.
   -- Выслушайте, Карина, внимательно то, что я скажу вам, -- произнес он, открывая дверь и помогая Карине выйти на свежий воздух. -- Все это невозможно. Мы не смеем думать только о себе, и поэтому вам необходимо уехать, и уехать как можно скорее. От души желаю вам счастливой дороги. Не скрою от вас, что переправа через Шестидесятую Милю сопряжена с очень большими трудностями, но у вас прекраснейшие на Юконе лодочники, с которыми вам нечего бояться. Попрощаемся, Карина.
   Она уже овладела собой и смотрела на Дэвида без всякой надежды в глазах.
   -- Но если Винапи... -- Ее голос дрогнул, и она отказалась от последней попытки.
   Он понял не высказанную ею мысль и ответил:
   -- Даже и в таком случае.
   Пораженная его странным тоном, она едва слышно прошептала:
   -- Это положительно непостижимо... Невероятно. Но не будем больше об этом говорить.
   -- Поцелуйте меня, -- сказала она еще тише и подошла к нему ближе. Затем повернулась и ушла.
   -- Мы сейчас снимаемся, -- сказала она, обращаясь к Пьеру Фонтену, который в ожидании своей госпожи не спал. -- Мы уезжаем.
   Его зоркие глаза тотчас же заметили выражение горя на ее лице, но все же он сделал самый невинный вид. Создавалось впечатление, точно он не сомневался, что именно такое распоряжение последует из уст миссис Сейзер.
   -- Oui, madame, -- согласился он. -- А какой дорогой мы поедем? На Доусон, что ли?
   -- Нет! -- очень спокойно ответила она. -- Мы поедем не на Доусон, а вверх по реке, в Дайэ.
   Пьер Фонтен, не медля ни секунды, нисколько не церемонясь, стал расталкивать проводников, стаскивать с них одеяла и торопил их взяться за дело. Его громкий энергичный голос разносился на далекое расстояние вокруг.
   Лагерь был снят с удивительной быстротой, и проводники, пошатываясь под тяжестью всевозможных горшков, котелков и одеял, направились к лодке. Карина Сейзер уже стояла на берегу и спокойно ждала, пока ее люди уложат весь багаж и устроят ее в лодке.
   -- Мы подойдем к головной части острова, -- сказал Пьер, возясь с длинным причальным канатом. -- Нам всего бы лучше пройти к заднему проливу, где вода гораздо спокойнее и медленнее. Я думаю, что нам это удастся.
   Острый слух Пьера тотчас же уловил шум шагов по прошлогодней сухой траве. Он оглянулся и увидел индианку, окруженную тесным кольцом ощетинившихся волкоподобных собак. Карина тотчас же заметила, что лицо девушки, остававшееся спокойным во все время разговора с Дэвидом Пэном, теперь пылало от негодования.
   -- Что такое ты сделала с ним? -- резко спросила она, обратясь к Карине. -- Как ты только ушла, он почти больным улегся на скамью. Я спрашиваю его: "Что с тобой, Дэвид? Ты болен?" Он сначала помолчал, а затем сказал мне вот что: "Ради бога, Винапи, оставь меня в покое... Все пройдет сейчас". Что такое ты сделала с ним? Мне кажется, что ты нехорошая женщина...
   M-с Сейзер с большим любопытством разглядывала дикарку, которой предстояло всю жизнь провести с Дэвидом...
   -- Мне кажется, что ты нехорошая женщина... -- медленно и с усилием, с каким вообще произносят иностранные слова, повторила Винапи. -- Я думаю еще, что тебе всего лучше уехать отсюда. Ведь он у меня единственный. Я -- индианка, а ты -- белая, американская девушка, которая всегда найдет сколько утодно мужчин. Твои глаза такие же голубые, как небо. И кожа твоя белая и мягкая.
   Она провела смуглым пальцем по нежной щеке белой женщины. Она была прелестна, и если бы между ними не стоял мужчина -- Дэвид Пэн, -- Карина Сейзер была бы в состоянии целые годы жить рядом с ней.
   Пьер колебался, не зная, что предпринять, ввиду явно воинственного вида девушки. Он сделал было шаг вперед, но Карина, в душе благодаря его, все же сделала ему знак, чтобы он отошел в сторону.
   -- Ничего, ничего... -- успокоительно сказала она. -- Пожалуйста, оставьте нас.
   Тот с самым почтительным видом отступил на несколько шагов и заворчал.
   -- Белая, мягкая щечка, как у ребенка.
   Винапи поочередно коснулась обеих щек Карины.
   -- Скоро у нас появятся москиты, и от их укусов твоя мягкая кожа покроется волдырями и пятнами. Ах, какие пятна, какие раны! Москитов у нас много, и ран будет много. Хорошо будет, если ты уедешь отсюда еще до того, как разведутся москиты.
   Она указала на дорогу, идущую вниз по течению, и продолжала:
   -- Эта дорога идет на Сент-Майкель, а вот та, -- она указала вверх по течению, -- на Дайэ. Тебе гораздо лучше ехать на Дайэ. Прощай!
   Пьер положительно не верил своим глазам, когда увидел, что миссис Сейзер обняла индейскую девушку, крепко поцеловала ее и разрыдалась на ее плече.
   -- Люби его... -- сквозь слезы пробормотала она.
   После того, не подымая головы, она стала спускаться по берегу к лодке. Очутившись в лодке, она оглянулась и крикнула:
   -- Прощай!
   Пьер следом за ней прыгнул в лодку, укрепил руль и дал сигнал к отплытию.
   Ле-Гуар затянул старую французскую песню. Проводники, похожие при слабом свете звезд на призрачные тени, низко пригнулись под туго натянувшейся веревкой. Рулевое весло стало быстро рассекать воду -- и лодка вскоре исчезла в ночном мраке.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru