Пола Фильд с полной терпимостью относилась к большинству людей. Это такой же Божій дар, как и голос, как искусство писать красками или умѣніе рѣшать задачи крест-на-крест. Она имѣла много друзей, разсѣянных по всему свѣту, которым очень охотно платила взаимностью за их любовь. В нѣкоторых из них это вызывало ревность. Они язвили ее подобно скорпіонам и называли неискренней. Происходило это не потому, что она обѣщала больше, чѣм могла дать; но люди всегда придавали ея симпатіи к ним болѣе глубокое значеніе, чѣм слѣдовало.
Пола была женщина с особым, присущим только ей очарованіем. Сэр Спенсер Бабингтон, один из представителей послѣ-военной дипломатіи, славившійся постоянным взвѣшиваніем своих сухих фраз, сказал как-то, что, живи она лѣт сто тому назад, она была бы королевой, пользующейся всеобщим поклоненіем и обожаніем. Тот факт, что он был влюблен в нее в теченіе уже многих лѣт, ничуть не умалял точности сдѣланнаго им опредѣленія.
Мужчины, самые разные, влюблялись в нее в продолженіе всей ея почти тридцатилѣтней жизни. Она же выбрала только одного, и это был военный, Джоффри Фильд, кости котораго покоились теперь на маленьком чопорном кладбищѣ около Соммы. Это был чудеснѣйшій малый, и она отдала ему свое сердце. Всѣм своим поклонникам она всегда повторяла:
-- Что пользы в такой женщинѣ, как я? У меня в сердцѣ не осталось вѣдь ни одного уголка, который я могла бы вам предоставить?
Нѣкоторые вздыхали и уходили. Другіе намекали, что искали в ней не только сердце. И так как у нея не было состоянія и ей с трудом удавалось сводить концы с концами, то она была в том же положеніи, как и Лэди в "Комусѣ"; она тоже разгоняла своих шумливых поклонников, но менѣе рѣзко, обращаясь к ним с тонкой ироніей.
Спенсер Бабингтон, впрочем, не принадлежал ни к тому, ни к другому роду ея поклонников.
Будучи дѣвушкой, она уже испытала всѣ прелести его запыленнаго ухаживанія. Когда она стала женой Джоффри, Спенсер остался ея искренним другом; когда Пола овдовѣла, он все еще был ея вѣрным поклонником. Терпѣливая улыбка, с которой она переносила скуку, неразрывно связанную с его присутствіем, была единственным способом выраженія ея искренней признательности.
Но всему бьівают границы. Женщинѣ не всегда удается сдерживать свои нервы. Когда тѣло покрыто густой сѣтью мельчайших и в высшей степени чувствительных точек -- простительна нѣкоторая рѣзкость выраженій.
Они находились в ея маленькой квартиркѣ в Бэзиль-Мэншенс. Был душный іюльскій день, но солнца не было видно: один из дней, когда она, здоровое существо, выросшее на волѣ, чувствовала себя как нельзя хуже. Спенсер Бабингтон случайно зашел на чашку чая, и, под вліяніем метеорологических условій, снова просил ее выйти за него замуж; совсѣм как если бы они бродили по полям с душистым сѣном, или сидѣли у освѣщеннаго луною моря, раскрывшаго перед ними свою тайну.
Пола чувствовала, что она в испаринѣ, что прядка ея волос прилипла ко лбу. Мужчинѣ нужна особая мудрость, чтобы понять все безразсудство признаванія в любви женщинѣ, которая в испаринѣ, особенно, если эта женщина неодобрительно встрѣчает его попытку. В обращеніи с женщинами Спенсер Бабингтон не был мудр и не знал их особенностей. Получив мягкій отказ, он продолжал настаивать.
Наконец, она сказала с усталостью в голосѣ:
-- Мой дорогой Спенсер, вы были бы куда болѣе милым существом, если бы приняли мой отказ.
-- Значит, это окончательный отказ?
-- Самый окончательный, который можно себѣ представить.
-- Жаль, -- сказал он.
-- Что жаль?
Это уж была неизбѣжная несдержанность. Она приподнялась с подушек и сѣла, готовая вступить в схватку.
-- При данных обстоятельствах -- немного странный вопрос, -- сказал он.
-- Ничуть. Вы дѣлаете мнѣ предложеніе четвертый раз в этом году.
-- Пятый, -- поправил он.
-- Назовем его Н-ным. Не все ли равно? Я еще раз повторяю вам, что не могу выйти за вас замуж... по той простой причинѣ, что не хочу. Вы говорите -- жаль. Я спрашиваю, почему? Даже для дипломата эта фраза слишком неопредѣленна. Вам жаль меня... будто в своем упрямствѣ я упустила что-то очень полезное для себя.
Он встал и выпрямился перед нею, высокій, худощавый, породистый, чисто-выбритый, серьезный, чуть-чуть лысѣющій. Он играл моноклем в черепаховой оправѣ, который болтался у него на шеѣ на широкой шелковой лентѣ. Хотя он всегда был изысканно одѣт -- в Спенсерѣ Бабингтонѣ все было изысканно -- этот монокль был единственным признаком фатовства. Никто никогда не видѣл его с моноклем в глазу. Одна жизнерадостная лэди как-то сказала, что он навѣрно надѣвает свой монокль только в ваннѣ, чтобы разглядѣть свою совѣсть.
-- Не слишком ли это жестоко, Пола? -- спросил он.
Она отвѣтила, что готова дать объясненіе.
-- Как жаль, -- сказал он, -- что двое старых испытанных друзей, как мы с вами, не могут соединить свои жизни. Мнѣ будет не хватать того счастья и уюта, который вы могли бы дать мнѣ. Для меня это большая потеря, и я сотни тысяч раз пожалѣю об этом. У меня есть положеніе и не с кѣм раздѣлить его... Большой дом -- и некому украсить его... Мнѣ не с кѣм подѣлиться моими мыслями, вкусами, стремленіями и честолюбіем. Очень одинокая жизнь, увѣряю вас.
Она отвѣтила, немного раздраженно -- он был так сух, а она была от нестерпимой жары вся мокрая:
-- За ваши сорок лѣт вы навѣрно могли отыскать сотню женщин, которыя реагировали бы на ваше чувство.
Он повторил тот же жест, на этот раз с оттѣнком отчаянія.
-- Вам угодно нарочно не понимать меня.
Он произнес эту фразу с таким видом, будто добровольно приносил себя в жертву.
Пола разсмѣялась, а когда она смѣялась, она была очаровательна.
-- Нѣт, дорогой мой, я понимаю вас. Я знаю вас с тѣх пор, как была маленькой. И я вас очень люблю. Вы мой единственный настоящій друг среди мужчин.
-- Так почему же?.. -- начал он.
-- Вот в том то и дѣло, -- прервала она его. -- Почему вы хотите обратить цѣнимаго друга в ничего не значущаго мужа?
-- Я протестую против этого выраженія, -- сказал он, выпрямившись и застывая еще больше, -- я все же человѣк с извѣстным значеніем.
-- Конечно, мой дорогой, взбалмошный Спенсер, -- разсмѣялась она снова. -- Гдѣ ваша логика? Кто говорит, что вы не имѣете значенія? Я говорила о вас, не как о человѣкѣ, но как о супругѣ. Нелюбимый муж должен, как муж, не имѣть значенія. Не так ли?
Она видѣла, что он уязвлен. Но он всегда был уязвлен, когда она отказывалась выйти за него замуж. И она всегда чувствовала угрызенія совѣсти за причиненную ему боль. Но как бы то ни было, даже в повторяющихся муках совѣсти уже начинала чувствоваться монотонность.
Она встала и, будучи такого же роста, как он, стройная и величественная, подошла и положила руки ему на плечи.
-- У меня сотня причин, чтоб не желать выйти за вас замуж, но добрая тысяча, чтоб не желать испортить наши прекрасныя отношенія, длящіяся всю нашу жизнь.
Развѣ может женщина отказать мужчинѣ еще болѣе мягко? Но он продолжал доказывать.
-- Наши точки зрѣнія различны, значит надо только согласовать их, как бы перемѣстить наше духовное зрѣніе в общій фокус. Я не могу представить себѣ, что наши отношенія могут испортиться. Напротив. Вы упрекнули меня только что за то, что я остался холостяком. Я дѵмал, что в глазах женщин разборчивость может считаться до нѣкоторой степени достоинством. Я не мог выбрать себѣ сотни других подходящих женщин по той простой причинѣ, что существовали вы. Вы знаете это уже давно. Я питал надежду. Но боги и вы -- рѣшили иначе.
Он отвернулся, не без достоинства, и стал смотрѣть в окно. Она мягко сказала:
-- Что я могу подѣлать, если боги и я -- все еще при том же мнѣніи?
Он быстро обернулся.
-- Значит вы рѣшили совсѣм не выходить вторично замуж?
Она кивнула.
-- Я больше не выйду замуж.
-- Что-ж, в этом есть крупица утѣшенія, -- сказал он.
Когда он ушел, она стала ходить по маленькой тѣсной гостиной, не находя себѣ покоя. Было слишком рано, чтоб одѣваться и ѣхать на обѣд, куда она была приглашена. Чувство одиночества угнетало ее. Неужели она искренно собиралась остаться вѣрной памяти Джоффри в теченіе вереницы грядущих лѣт? Вѣдь каждый новый год открывал болѣе мрачныя перспективы, чѣм предыдущій. Предположим, что она доживет до семидесяти лѣт. Значит впереди еще сорок один год. Сорок один год холоднаго одиночества. Всегда одна -- некому встрѣтить ее, когда она возвращается вечером. Одна и ночью, если не считать присутствія в домѣ одной или двух горничных, ибо ея хозяйство всегда будет скромным; одна в своей квартиркѣ или маленьком особнячкѣ в теченіе сорока лѣт. Утром ей предстояло одной встрѣчать наступающій день. Одна, как и теперь, хотя она лишь на час осталась наединѣ с своими тоскливыми воспоминаніями.
И все же теперь, когда она была во всем блескѣ своей красоты, происхожденія и положенія в обществѣ -- все шло в высшей степени прекрасно. Общество предоставляло развлеченія, скрадывавшія это ужасное чувство одиночества. Но в будущей, когда красота ея увянет,-- будет новое поколѣніе, которое уж не будет знать ее и пройдет мимо нея, поколѣніе, которому она будет ненужна. Тѣ красящіяся старѣющія женщины, которых она знала, страстно цѣплялись за остатки своей былой красоты -- онѣ сохранили свое положеніе в обществѣ и почет потому, что были богаты. Это была гадкая, унизительная мысль. Но надо было смотрѣть дѣйствительности в глаза. Лишь их средства поддерживали их положеніе, хотя их время давно прошло. Но кто через 20 лѣт будет искать общества наштукатуренной старухи из чистаго человѣколюбія или просто из жалости? Ничто так не переполнено самой мрачной меланхоліей, как душа женщины, которая стоит лицом к лицу с возможностью увяданія своей красоты; особенно в том случаѣ, если этой женщинѣ приходилось задумываться над тѣм, может ли она позволить себѣ пригласить двух-трех друзей к обѣду и угостить их бутылкой пріемлимаго шампанскаго.
Она нетерпѣливо отвела рукой волосы с вспотѣвшаго лба. У нея не было ни малѣйшаго желанія стать наштукатуренной старухой. Она обожала старушек, умѣвших стариться с благородством и граціей. Мысленно она увидѣла себя через 20 лѣт -- в сорок девять лѣт -- пріятной сѣдой пожилой лэди, тихо доживающей свой вѣк в деревушкѣ гдѣ-нибудь в Уорстершэрѣ, имѣющей важную кошку в домѣ и принимающей по воскресеньям викарія.
Конечно, она могла продолжать писать. У нея был дар изысканных описаній, и она нѣкоторое время сотрудничала в солидном журналѣ, посылая еженедѣльную статью. Она написала роман,-- очень милый по отзыву критики,-- который разошелся почти в четырехстах экземплярах. Возможно, что если она будет настойчивой, то пріобрѣтет новый интерес к жизни вмѣстѣ с порядочным годовым доходом. Но все это не уничтожало ея одиночества.
Плодом ея кратковременнаго супружества была крохотная дочка. Ребенок был крѣпкій, здоровый, как и можно было ожидать от двух таких великолѣпных родителей. Но он схватил гдѣ-то дѣтскую болѣзнь и умер. Будь ребенок в живых -- у нея были бы высшія причины для существованія. Она смѣло могла бы готовиться встрѣтить всѣ грядущіе годы. Однако, все это прошло давно. Было почти забыто. Спрятано в самых священных, затаенных уголках ея памяти.
Нѣсколько писем, требовавших отвѣта, лежало на ея письменном столѣ. Она сѣла и приготовила бумагу и перо. В настоящее время жизнь ея была полна, и было бы неблагодарностью с ея стороны жаловаться -- но жизнь ея была полна суетнаго и несущественнаго. На полочкѣ письменнаго стола стояла в серебряной рамкѣ фотографія ея убитаго мужа. Он был в формѣ -- чудесный малый с пріятным открытым лицом.
Почти нѣт дома в Великобританіи, гдѣ не было бы такого мучительнаго воспоминанія о сломленной во цвѣтѣ лѣт мужской жизни.
Положив локти на стол и опустив подбородок на руки, Пола мысленно обратилась к портрету. Сочтет ли ее муж недостойной эгоисткой и гадкой, если она снова вьійдет замуж? За какого-нибудь хорошаго простого человѣка, который будет ей другом и избавит ее от кошмара одиночества в старости? Он вѣдь знал, что она отдалась ему и тѣлом, и душою, и сердцем. Она пыталась быть храброй и с искусным спокойствіем смотрѣть на мір, как он, когда встрѣтился с врагами отечества; но в душѣ она была трусихой, обладавшей лишь великолѣпной внѣшней выдержкой. Доставит это ему непріятность, если она когда-либо снова... И ей показалось, что сжатыя губы портрета улыбнулись, и до ушей ея, откуда-то издали, донесся знакомый незабываемый голос, прошептавшій слова утѣшенія: "Дорогая, неужто ты считаешь меня такой собакой на сѣнѣ? Думаю, ты моя навѣки, сколько бы мужей у тебя не было послѣ меня".
И в ушах ея раздался его беззаботный смѣх.
Она протерла глаза, потянулась и снова взялась за перо. "Какая я глупая", -- сказала она.
Пола быстро настрочила свои письма смѣлым крупным почерком и взялась за какой-то роман. Но мысли ея бродили. К чему вся эта путаница мыслей -- все лишь из-за того, что милый старина Спенсер сдѣлал ей снова предложеніе? Она знала его всю свою жизнь. Вѣрный друг -- безусловно. И она была готова пересѣчь моря и континенты, если бы он нуждался в ней, как в повѣренной или сидѣлкѣ. Но несмотря на то, что она искренне уважала его, и на то, что у него было крупное положеніе -- она все же не могла выйти за него замуж,-- даже если бы он остался послѣдним и единственным мужчиной на землѣ.
Не было никакого сомнѣнія в его достоинствах, но всегда, если только он не находил ее чѣм-нибудь раздраженной, как сегодня, она смотрѣла на Спенсера Бабингтона с юмористической точки зрѣнія. Что в нем было такого, что открывало шлюзы ея юмора -- этого она не знала. Отчасти в этом был виноват Бѣсенок Неудачи, занятый всегда обнаруженіем человѣческих слабостей. Этот неутомимый Бѣсенок свел как-то вмѣстѣ горничную Полы и слугу Бабингтона. Хозяева их гостили в одном помѣстьи общих знакомых, а слуги воспользовались случаем и посвятили друг друга в маленькія тайны своих господ. Горничная Полы была вѣрная неоцѣнимая дѣвушка, служившая у нея еще во времена ея счастливаго дѣвичества, и потому пользовалась нѣкоторыми привиллегіями. Не успѣла Пола остановить ее, как она уже выпалила свои свѣдѣнія о нѣкоторых странностях в привычках Бабингтона. Пола умѣла быстро сдерживать поток сплетен Симкинс, но Симкинс пріобрѣла умѣніе молніеносно выпаливать новости. Пола против своего желанія узнала, что у Спенсера была строгая система в отношеніи бѣлья. У него была дюжина фланелевых пижам, перенумерованныя от 1 до 12, которыя должны были подаваться ему в строгой послѣдовательности номеров. Он сам слѣдил за точностью порядка, ведя для этого спеціальную книгу бѣлья. При малѣйшей ошибкѣ он заявлял, что все его хозяйство выбито из колеи, что окончательно погибла домашняя экономія всей страны и что вся Европа находится под угрозой большевистскаго переворота.
-- Замолчите, Симкинс! Как вы смѣете передавать мнѣ такія отвратительныя сплетни?
Возмущенная Пола на мгновеніе уняла дальнѣйшія конфиденціальныя сообщенія. Но молніеносность рѣчи Симкинс все же оставила неизгладимыя картины в памяти Полы.
Почему же сегодняшнее предложеніе Бабингтона лишило ее равновѣсія? В этом она не могла отдать себѣ отчета.
К тому времени, когда она переодѣлась, чтоб ѣхать на званый обѣд, она снова пріобрѣла свое спокойствіе. Все же на свѣтѣ еще были кушанья и вина для услады изысканнаго вкуса. У нея еще была красота, было здоровье, и молодая кровь текла в ея жилах. Званый обѣд обѣщал быть скучным, так как гости всѣ были стары и принадлежали к политическим и финансовым кругам. Но она знала, что старики-хозяева искренно любили ее, и их широкая привѣтливая улыбка вознаградит ее за всю послѣдующую скуку.
Совершенно одѣтая она ждала в гостиной, пока подадут такси, как вдруг раздался звонок по телефону. Донесся голос слуги. Миссис Фильд? Лэди Димитер желала поговорить с ней. Останьтесь, пожалуйста, у телефона. Потом послышался голос самой лэди Димитер.
-- Это вы, Пола, дорогая? Говорит Клара. Можете вы пріѣхать к нам завтра и остаться до понедѣльника?
Пола разсмѣялась.
-- В чем дѣло?
-- Почему я приглашаю вас в послѣднюю минуту?.. Будьте ангелом и пріѣзжайте, и я тогда разскажу все подробно.
-- Кто-нибудь умер или внезапно отказался пріѣхать?
-- Нѣт, нѣт. Понимаете, неожиданный гость, чудак. Он совсѣм не подходит ко всѣм окружающим. Вы пріѣдете? Да?
-- Да. Но я пріѣду поздно. Знаю я этого человѣка? Как его зовут?
-- Пандольфо. Сэр Виктор Пандольфо.
-- Никогда не слышала этого имени, -- сказала Пола.
ГЛАВА II.
Пріятной слабостью лэди Димитер было ея обыкновеніе раз в недѣлю обращать свой дом в западном Хертфордшэрѣ в пещеру львов. Они являлись с выхоленными гривами и элегантно подстриженными хвостами к чаю в субботу, и их вѣжливо, но рѣшительно выпроваживали до ленча в понедѣльиик. Они могли привозить с собой жен, мужей, тренеров и других спутников. Дом был обширный, так что львы могли вволю рычать, гдѣ угодно. Если же второй лев, входя в комнату, гдѣ уже находился один лев, находил перваго скучным или, вообще, несимпатичным, то он свободно мог уйти и рычать гдѣ и сколько его душѣ угодно. Лэди Димитер, как безстрашный Даніил, умѣла тактично вращаться среди них. У нея был дар примирять всѣх, даже самых непримиримых. В Хинстед-Паркѣ заключалась дружба между самыми неподходящими людьми и часто заключались самые невообразимые матримоніальные союзы.
Иногда гости видѣли маленькаго смущавшагося человѣчка, медленно проходившаго по гостиным. И тогда львы спрашивали друг друга, кто это и что он тут дѣлает. Лишь послѣ терпѣливых разспросов они иногда случайно узнавали, что это лорд Димитер. А потом уж они узнавали в нем человѣка, который всегда поздно вечером равнодушно спрашивал их, хотят ли они брэнди или виски с содовой водой.-- Он ужасно боялся львов своей жены.
Она была дородной высокой женщиной с обширным умом и полной грудью -- достойная лэди, очень добрая и дѣятельная. Она весьма основательно предсѣдательствовала во многих комитетах. Она посвящала каждому новому льву в Хинстедѣ десять минут, и послѣ этого он сразу становился ручным.
В ту субботу двое львов встрѣтились в холлѣ, украшенной галлереей и парадной лѣстницей; вѣрнѣе не в холлѣ, а в передней пещерѣ. Они явились первыми, пріѣхав в эту лѣтнюю сухую пору на автомобилях. По дорогѣ они неперемѣнно обгоняли друг друга, так что попеременно глотали пыль, поднятую соперником; поэтому сердца их бьіли переполнены взаимной антипатіей, особенно, когда они почти одновременно прибыли к тому же мѣсту назначенія. Один из них был Спенсер Бабингтон. Он привѣтствовал хозяйку натянутым:
-- Как поживаете, Клара?
Другой сказал:
-- Моя дорогая лэди, какое наслажденіе видѣть вас в этой чудесной оправѣ.
На это лэди Димитер отвѣтила:
-- Не знаю, знакомы ли вы друг с другом?..
-- Мы много видѣли друг друга в дорогѣ. Начиная с самой Мраморной Арки, -- отвѣтил Бабингтон.
-- Я опередил вас, -- вскричал его соперник, залившись смѣхом. -- Мой шофер -- самый замѣчательный во всей Европѣ.
-- Почему? Да потому, что он дѣйствительно лучшій. Если бы я не был о нем такого мнѣнія, я прогнал бы его. Я как нибудь разскажу вам о нем.
-- Этого вы никак не сможете сдѣлать, пока я вас не познакомлю по всѣм правилам искусства,-- пошутила лэди Димитер. -- Сэр Спенсер Бабингтон -- сэр Виктор Пандольфо.
-- Если бы я знал, что это вы, -- начал Пандольфо, -- я бы... -- Он замолк.
-- Что? -- спросил Бабингтон.
-- Я поѣхал бы вдвое быстрѣе, чтобы не причинять вам безпокойства. Мой автомобиль с такою же легкостью пробѣгает сто миль в час, как и двадцать.
Бабингтон был в высшей степени холоден.
-- Неужели? -- освѣдомился он.
-- Это самый грошевый американскій автомобиль. Я разобрал его на части, снова собрал, замѣнив нѣкоторыя моими собственными усовершенствованіями, из которых ни одно пока не патентовано мною. Как видите -- эксперимент, и, как я уже сказал вам -- мой автомобиль это чудо. Птица на колесах.
-- Во всяком случаѣ, послѣ вашего путешествія вас, навѣрно, обоих томит жажда, -- сказала лэди Димитер, направляясь к чайному столу. -- Чаю, сэр Спенсер?
-- Будьте добры.
-- Сэр Виктор?
-- Могу я обратиться к этим многообѣщающим болѣе прохладным струям?
И Пандольфо махнул рукой в сторону стола, стоявшаго у стѣны и уставленнаго сверкающим серебром, стеклом, хрустальными графинами, кувшинами и вазами со льдом.
Хозяйка гостепріимно улыбнулась ему. На полпути он остановился.
-- Может быть, сэр Спенсер перемѣнит свое рѣшеніе?
-- Благодарю, нѣт. Чай болѣе освѣжает. Один кусок, дорогая Клара. Большое спасибо.
-- Вот ваш сахар так не звенит, дорогой мой, -- сказал Пандольфо, подходя к ним с огромным стаканом в рукѣ, в котором весело позванивали кусочки льда.
-- Это очень хорошо, лэди Димитер. Составитель -- почти геніален. Но не совсѣм. Я сообщу вам секрет, который сдѣлает его вполнѣ геніальным. Одна капелька -- только капелька Fernet Branca.
-- Это что такое? Я этого не знаю, -- разсмѣялась лэди Димитер.
-- Если сэр Виктор простит мнѣ мои слова, -- вмѣшался Бабингтон, -- это самая гадкая жидкость, какую мог изобрѣсти только извращенный вкус современной Италіи. От нея тяжелѣет язык и разрушаются стѣнки желудка.
-- Наоборот, мой дорогой. Она щекочет язык и возбуждает дѣятельность здороваго желудка. Это один из неоцѣнимых подарков Италіи всему человѣчеству. А Италія -- заботливая мать, дарящая мір безсмертными подарками. Кромѣ того, ее пькуг по капелькам, а не стаканами, как чай.
Лэди Димитер безпокойно взглянула на часы. Гости, ѣдущіе поѣздом, могли прибыть только через двадцать минут. А на то, что еще кто-нибудь пріѣдет на автомобилѣ, не было никакой надежды. Никогда еще ей не приходилось оказывать гостепріимство двум новым львам, которые отнеслись бы друг к другу с такой антипатіей. Она понадѣялась, что другіе элементы, вмѣшавшись, смягчат различіе их характеров и вкусов. Что могло быть общаго, подумала она, между знаменитым изобрѣтателем и дипломатом, который тоже был небезызвѣстен? Между крупным человѣком с свободными широкими жестами и откровенными заявленіями -- и сухим тонкогубым апостолом скрытности? Она судорожно заговорила о домѣ и его художественных сокровищах. Вот хотя бы этот Сассоферрато. Какой-то русскій князь уговорил бѣднаго Димитера купить у него эту картину. Он вывез ее из Россіи свернутой в трубку. Но, по мнѣнію лэди Димитер, она была слишком слащавой, не в ея вкусѣ.
Бабингтон прошел через весь холл и остановился перед картиной, играя ленточкой своего монокля.
-- Великолѣпный экземпляр, имѣющій всю изысканную законченность этого художника. Я не приверженец тѣх, которые отрицают и пренебрегают эклектиками поздняго періода. Они все же хранили священную искру Рафаэля. У меня в моей маленькой коллекціи тоже есть один Сассоферрато, но я сомнѣваюсь в его подлинности. -- Он обернулся, держа кончиками пальцев свой никогда неупотребляемый монокль. -- Если Димитер согласится разстаться с ним -- помните, что в Итон-Сквэрѣ есть дом, гдѣ он найдет радушный пріем.
-- Если бы это зависѣло от меня, мой дорогой, то вы теперь же могли бы взять его под мышку и унести,-- сказала лэди Димитер, смѣясь. -- Но вам придется считаться с моим жадным до денег мужем.
Тѣм временем Виктор Пандольфо осмотрѣл картину, все еще держа в рукѣ пустой стакан. Он снова подошел к чайному столу.
-- Великолѣпно. Сассоферрато не достиг совершенства -- но кто из нас достигает его? Во всяком случаѣ он всегда стремился к одной и той же цѣли, его постоянно мучила одна идея. Простое широкое подражаніе -- это море, в котором безсильно захлебнулось много геніев. Цѣлая путаница деталей, ведущая к какой-то неясной цѣли -- вот, в чем заблудились многіе милліоны ревностных, но слѣпых душ, погибших, наконец, от собственной сухости. Нужно, чтобы впереди всегда стояло Великое Главное, а детали лишь подчинялись ему. Наш друг Сассоферрато, -- тут пальцы Пандольфо на миг забили трель на его лбу, -- не имѣл божественнаго дара -- комбинировать. Рафаэль имѣл этот дар. Сэр Исаак Ньютон, Гарвей, Пастер, простаки, глупцы, как мы с вами, -- тут он поклонился в сторону Бабингтона, -- тѣ, кто строил Парѳенон -- всѣ имѣли его... Во всяком случаѣ, я рад, что вы любите эклектиков. Это были бѣдняки, переполненные истинным откровеніем, но у них не было средств и способов передать его. К их услугам была лишь устарѣвшая формула. Поэтому я и люблю их. Я хотѣл бы посмотрѣть вашего Сассоферрато. Но с другой стороны, я предпочитаю им их послѣдователей -- натуралистов -- Караваджо. Он старается дать новую форму своей идеѣ, но он один из тѣх, которые погибли, захлебнувшись в поднятых им самим волнах...
-- Извините меня, -- сказал Бабингтон. -- Я изучал художников періода послѣ Рафаэля. И вот я издал двѣ небольшія книжечки на эту тему...
-- Читал, читал, читал! -- сказал Пандольфо, улыбаясь и размахивая рукой.
-- Поэтому, мой дорогой сэр, -- сказал Бабингтон,-- вы должны согласиться, что я не придерживаюсь вашего мнѣнія.
-- Но это чудесно! Великолѣпно! -- вскричал Пандольфо, широко раскинув руки и все еще сжимая в лѣвой рукѣ свой пустой стакан. -- Лэди Димитер, вы как та лэди в заколдованном замкѣ. Вы свели двух рыцарей и бросили между ними вашу перчатку -- вашего Сассоферрато -- и мы из-за него изрубили друг друга в куски.
Дверь холла вдруг распахнулась, и слуга доложил о прибытіи ожидаемых гостей. Виднѣлись фигуры дам и мужнин. Лэди Димитер встала и пошла им навстрѣчу. Пандольфо взял Бабингтона под руку и увел его в дальній угол холла, лежавшій против роскошно украшенной лѣстницы.
-- Дорогой мой, -- сказал он, -- в ваших книжках вы правы, как может быть прав всякій, основывающій свое мнѣніе на логических выводах. Но все же во всѣх этих художниках есть какая-то общность. Вот у меня есть Андрэа Ваккаро -- один из натуралистов.
-- Я знаю этого художника, -- сказал Бабингтон.
-- Так вот, придите и посмотрите его. И если он перевернет ваше мнѣніе об этом періодѣ -- то я подарю вам его.
Его навязчивая любезность была неотразима -- и Бабингтон был обольщен.
-- Сознаюсь, -- признался он, -- что для меня это неожиданность -- очень пріятная неожиданность -- что человѣк, чье имя связано с механическими и чисто утилитарными изобрѣтеніями, в дѣйствительности увлекается тѣм же предметом, что и я.
-- Да благословит вас Бог! -- вскричал Пандольфо. -- Но вѣдь я увлекаюсь очень многим. Я, дѣйствительно, очень хотѣл бы, чтоб вы посмотрѣли моего Андрэа Ваккаро. Назовите любой день. Когда угодно. Приходите к завтраку. Я покажу вам цѣлую уйму вещей.
Лэди Димитер, разливавшая чай гостям, бросила взгляд в дальній угол, гдѣ теперь с несомнѣнной любезностью говорили оба льва. И она мысленно поздравила себя, что и на этот раз ее вывез ея рѣдкій тактъ.
К концу времени, назначеннаго для переодѣванія к обѣду, она вошла в комнату Полы Фильд, пріѣхавшей очень поздно, и горячо поцѣловала Полу.
-- Дорогая, этот звѣринец так задержал меня, что я не могла урвать ни одной минутки, чтоб поговорить с вами. Как мило с вашей стороны пріѣхать помочь мнѣ.
-- Помочь вам справиться с бѣдным львом, на долю котораго не досталось ни одной христіанки? Я думаю, что мнѣ удастся укротить его.
Пола разсмѣялась, дразнящая, очаровательная, и на мгновеніе взгляд ея упал в огромное зеркало, перед которым она стояла. В зеркалѣ отражалась стройная изящная фигура женщины, изящная головка которой была украшена вьющимися каштановыми волосами. В голубых, почти фіолетовых глазах искрилась насмѣшливая улыбка. Все вмѣстѣ взятое было достойно поэта или художника. Мягко сверкающее серебристое платье придавало ея внѣшности особую величественность.
Взгляд лэди Димитер послѣдовал примѣру Полы.
-- Всегда воплощенное совершенство, -- вздохнула она, любуясь Полой.
Она знала, что сама она была воплощенным отчаяніем всѣх портних.
Но Пола отвѣтила с сожалѣніем:
-- Вы уже видѣли его на мнѣ, Клара, и увидите еще не раз. Все-таки оно довольно славное, правда? Что же, наконец, с этим, как его, Рудольфо?
-- Пандольфо! Сэр Виктор Пандольфо! Вы, навѣрно, слышали о нем.
Голос лэди Димитер стал жалостным.
Пола покачала головой.
-- К сожалѣнію, не слышала.
-- Он величайшій изобрѣтатель наших дней, и он будет вашим кавалером за столом. Все это вышло так вот почему.
Она наскоро объяснила свое затруднительное положеніе. Сам Пандольфо только вчера по телефону просил позволенія пріѣхать на этой недѣлѣ. Она пригласила его на той недѣлѣ вмѣстѣ с компаніей ученьіх, все членами Королевскаго Общества, которые прямо были готовы лопнуть от количества умных мыслей; она думала, что он заинтересует их и расшевелит их немножко. Но он, оказалось, будет занят. И поэтому ей тут же сразу пришлось согласиться и просить его пріѣхать на этой недѣлѣ. И вот он тут, нарушая всю сплоченность заботливо подобранной компаніи гостей. Как она уже сказала Полѣ, он совсѣм не подходил к окружающим. Сегодня дней она думала, что он прямо съѣст бѣднаго Спенсера Бабингтона.
-- О, развѣ он тут? -- спросила Пола с маленькой гримаской.
Лэди Димитер кивнула.
-- Да. Спенсер и Джордж Брендон -- поэт, и мисс Драгма Уинзсорн, которая пишет эти неприличныя книги, и епископ из Дедминстера (который, как я предполагаю, читает их, -- вставила Пола), и предсѣдатель Департамента Торговли, и Парагвайскій министр и, очаровательная американская пѣвица. Все замѣчательные люди. И вот в этот-то идеальный львиный ров родственных душ свалился, как снѣг на голову, бурный Пандольфо.
-- Я должна была, конечно, наскоро пригласить еще одну женщину. И вы были единственной, кто, по моему, может справиться с ним. И, дорогая, я знала, что вы не обидитесь за позднее приглашеніе.
-- Обидѣться! -- засмѣялась Пола. -- Не говорите глупостей. Лишь только мнѣ представляется возможность покинуть мою переполненную вещами квартирку и пріѣхать сюда, я выкидываю всю мою гордость за окно, а сама выкидываюсь в дверь и бросаюсь в первое такси.
Лэди Димитер глубоко и облегченно вздохнула.
-- Вы всегда такая милая, Пола. Но я вѣдь должна была дать вам хоть какое-нибудь объясненіе.
-- Разскажите мнѣ еще что-нибудь об этом Пандольфо.
Лэди Димитер внезапно убѣдилась в скудости своих свѣдѣній. Она все время повсюду встрѣчала его, в теченіе всего сезона. Он изобрѣл что-то во время войны -- примѣненіе танковой системы к подводным лодкам -- она не знала точно, как и что. Лэди Димитер жила в золотом угарѣ всеобщей неосвѣдомленности. -- Как бы то ни было, он был награжден знаками отличія. Он считался авторитетом в безпроволочной телеграфіи. Кромѣ того, ходили какіе-то слухи об изобрѣтенном им новом металлѣ, который превосходил сталь. Насколько она помнит -- его лансировала герцогиня, дорогая, вѣчно разсѣянная Лавинія -- и ей он был обязан своему успѣху в обществѣ. А потом "Ежедневный" -- она безузспѣшно старалась вспомнить имя газеты -- в общей один из этих Ежедневных Ужасов начал раздувать его славу и таким образом...
-- Что я могла подѣлать, дорогая? Я должна была включить его в список приглашаемых мной знаменитостей.
Снабженная этими смутными свѣдѣніями относительно человѣка, предназначеннаго быть ея сосѣдом за столом, Пола Фильд немного позже вошла в гостиную, наполненную сдержанным жужжаніем голосов. С большинством приглашенных она была знакома. Улыбки и почтительныя привѣтствія воздали дань ея красотѣ и очарованію. Замѣтя ее, Спенсер Бабингтон направился к ней через всю комнату, по привычкѣ играя ленточкой своего монокля. Он держался с достоинством, как всегда.
-- Какой чудесный сюрприз. Лэди Димитер не намекнула даже, что я встрѣчу вас тут.
-- Как бы то ни было, я тут. Но и вы вчера не заикнулись о том, что пріѣдете сюда.
-- Мои мысли, как вы знаете, были заняты болѣе важными вопросами.
-- Однако, повидимому, вы все же рады видѣть меня, и это очень мило с вашей стороны. Я удивляюсь, что вы еще не возненавидѣли меня.
-- Вы плохо знаете меня, -- сказал он.
Она хотѣла отвѣтить, но за ея спиной раздался пріятный голос, покрывшій вѣжливое журчаніе голосов всѣх присутствующих.
-- Дорогой мой, я не вѣрю в этих Комачини, братство художников и архитекторов. Это один из миѳов, созданных в средніе вѣка. Идея вашего собора зародилась в мозгу англичанина, который получил свое вдохновеніе непосредственно от Бога. Итальянцы же совершенно не причем тут.
Она обернулась и увидѣла улыбавшагося человѣка, который одним жестом руки смахнул с лица земли и Комачини, и епископов, и всѣх, кто не соглашался с его мнѣніем. Это была личность, останавливавшая на себѣ взгляды всѣх; наружность этого человѣка тоже была незаурядная: оливковый оттѣнок кожи, темные сіяющіе глаза, рѣзко-выраженныя черты лица, высокій лоб, с котораго были откинуты густые волосы бронзоваго оттѣнка, причесанные по послѣдней модѣ. Его единственной уступкой личным вкусам был низкій широкій воротник, открывавшій полную могучую шею. Он по наружности мог бы сойти за пѣвца. Его сильныя руки и нервные пальцы выразительно жестикулировали.
Инстинктивно она спросила -- хотя догадалась сама, как только слова замерли на ея губах:
-- Это еще кто?
-- Сэр Виктор Пандольфо. Я провел с ним почти все время, что мы тут. Довольно интересная личность.
Тут лэди Димитер налетѣла на Пандольфо и увлекла его от епископа, познакомив с Полой. Перекинувшись с ними нѣсколькими словами, она увела с собою Бабингтона, оставив Полу наединѣ с Пандольфо. Пола приготовилась было начать разговор какой-то банальной фразой, когда увидѣла, что его глаза были устремлены на нее. Наконец, она прервала затруднительное молчаніе каким-то неловким вызовом.
-- Ну что-же?
-- Вы самая прекрасная женщина, которую я когда либо видѣл, -- сказал он.
Она вспыхнула до корней своих волос. Она даже немного испугалась; инстинктивная привычка женщины искать защиты заставила ее было подумать, что она может упросить Клару дать ей другого сосѣда. Но цивилизація и привычка взяли верх. Она разсмѣялась.
-- Ваш опыт, очевидно, очень ограничен.
-- Ничуть, -- отвѣтил он. -- Он обширен, как солнце, которое освѣщает правых и виноватых, уродливых и прекрасных. Я дѣлал наблюденія во всѣх частях свѣта.
-- И, без сомнѣнія, всегда дѣлали то же замѣчаніе.
Он поклонился.
-- Вы острите. Но оставим это. Боюсь, что у меня совсѣм нѣт остроумія. Я раб точности. Если бы я не был точен, то дно морей было бы устлано костями неисчислимых англійских моряков. Вы думаете, что я сказал вам праздный и грубый комплимент?
-- Вы правильно опредѣлили свою фразу, -- сказала она, отгородившись от него броней своего достоинства.
-- Умоляю вас, откажитесь от этого мнѣнія. К чему мнѣ говорить женщинам праздные комплименты?
-- Это глупая манера посредственных людей, -- сказала Пола.
-- Боже Всемилостивый, дорогая лэди, но я вѣдь не посредственный человѣк! За кого вы меня принимаете?
-- За человѣка, который должен вести меня в столовую, -- сказала Пола, замѣтив всеобщее стремленіе к двери. -- Пойдемте.
Она положила кончики пальцев на его согнутую руку.
-- Надѣюсь, что наш спор будет не слишком горячим.
-- Люди, подобные вам и мнѣ, не могут спорить. Это психологически невозможно.
Они заняли свои мѣста в длинной вереницѣ гостей.
-- Почему?
-- Это для посредственностей, -- сказал он. -- Мы с вами слишком велики для этого.
В том же духѣ продолжалась их бесѣда в свободные промежутки параднаго обѣда. Пола, друг дѣтства Клары Димитер, вдова, средства которой сильно уменьшились за послѣднее время,-- до сих пор всегда испытывала особое эстетическое удовлетвореніе, гостя в Хинстедѣ и видя убранство старинной барской столовой. Она сызнова переживала свою жизнь, проведенную среди подобной обстановки. Она любила старинныя дубовыя панели, величественных Рэйнольдсов и Рэйбернов в их гордых позолоченых рамах, любила мерцаніе статуй, стоящих в амбразурах окон; безукоризненное убранство стола, уставленнаго массивным серебром и превосходным хрусталем, отражавшимся в полированной поверхности стола, как в озерѣ; любила камни и жемчуг на изысканно одѣтых женщинах, вкрапленных по одной между двумя мужчинами, одѣтыми в мертвенное черное с бѣлым; любила панораму оживленных человѣческих лиц; любила даже таинственность одѣтых в сѣрую ливрею слуг, безшумно двигавшихся вокруг стола, подобно священнодѣйствующим тѣням. Она любила роскошь севрскаго обѣденнаго прибора и пѣнящееся, искрящееся шампанское в своем бокалѣ. Ей доставляло изысканное удовольствіе видѣть, как каждый раз, когда за ея спиной останавливался безшумно прислуживающій лакей, по ея знаку протягивалась обтянутая бѣлой перчаткой рука, держащая бутылку с золотым горлышком, и снова бокал доливался шампанским.
Но сегодня ея всегдашнее наслажденіе любимыми, но потерянными для нея вещами было по большей части испорчено ослѣпляющей ее ненавистью к ея всеподавляющему сосѣду. Она все сызнова пробовала обращаться к своему сосѣду справа -- поэту, но лишь для того, чтобы невнимательно слушать его разглагольствованія о гольфѣ, о системах игры в Монте Карло, о дѣйствительно незамѣнимой мази для коричневых ботинок и других подобных вещах, которыя составляют постоянную тему разговоров современных, уважающих себя, поэтов. Краем уха она все время ловила звучный голос Пандольфо, занятаго сочным разговором с своей сосѣдкой слѣва -- женой епископа. Она сердилась на себя за то, что снова обращалась к нему с вновь возродившимся интересом.
Он указал на открывшуюся брилліантовую брошь на ея корсажѣ.
-- Вы потеряете это. Позвольте мнѣ посмотрѣть ее?
Она положила брошь на его ладонь.
-- Да. Вродѣ тѣх замков и застежек, которыя дѣлаются на дешевых драгоцѣнностях японскаго происхожденія. Весь свѣт дѣлится на дураков, идіотов и страховыя общества. Они дѣйствительно берутся страховать вещи, подобныя этой. Неужели вы хотите потерять ее?
-- Это самая дорогая из всѣх моих вещей.
-- Тогда я придумаю для нея пружину и предохранитель. Это даст мнѣ возможность примѣнить мой новый металл и для болѣе изящных цѣлей. И подумать, что такое положеніе вещей тянется с времен первых золотых дѣл мастеров древности! Я пришлю вам модель на той недѣлѣ. Если она понравится вам, то я придѣлаю такой предохранитель к вашей брошкѣ. -- Ловкими сильными пальцами он выпрямил платиновую булавку и сжал затвор.
-- А до тѣх пор и это продержится.
Она поблагодарила его; увѣренное, но легкое обращеніе его пальцев с хрупкой вещью вызвало ея восхищеніе. Ювелир сдѣлал бы то же самое при помощи тонких щипчиков. Вѣжливость заставила ее замѣтить:
-- Вы упомянули о своем новом металлѣ, сэр Виктор?
-- Он перевернет весь мір. Он будет болѣе блестящим, чѣм полированное серебро, таким же нетускнѣющим, как платина, которая, однако, всегда похожа на олово; он будет тверже алмаза и не будет снашиваться, так что в пушках не будут стираться нарѣзы, а тончайшая игла швеи никогда не будет ломаться.
-- Как вы назвали его?
-- Я жду, когда, у меня явится вдохновеніе. Вы видите, я уже теперь ваш покорный слуга на всю жизнь; но назовите подходящее имя -- и я буду вашим преданным рабом навѣки. Вы когда-нибудь встрѣчали уже изобрѣтателя?-- неожиданно спросил он.
-- Нѣт, насколько я помню, не встрѣчала.
-- Так вот вы теперь встрѣтились со мною, какого вы мнѣнія об изобрѣтателях?
-- По моему, это люди с прекрасными намѣреніями,-- отвѣтила Пола.
Он разсмѣялся.
-- Немного сумасшедшіе при этом? Не так-ли? Что же подѣлаешь, нельзя же жить среди вѣчной сказки и сохранить неизмѣнное равновѣсіе, как вот тот -- Бабингтон. Изобрѣтатель бродяжничает не только на дорогах человѣческих стремленій, но и на тропинках необходимости и слабостей человѣка и часто проходит по лужайкам забавы.
Она улыбнулась.
--Интересно, да. Но гдѣ же сказочность?...
-- Когда вы в своем священном уединеніи моете свои волосы -- скажите -- я спрашиваю чисто из любопытства -- как вы сушите их?
-- Если хотите знать -- моя горничная соединяет маленькую машинку с обыкновенным электрическим штепселем, и что-то пышет жаром, высушивая мои волосы. Не просите меня объяснить вам...
-- Как называется ваш аппарат?
-- Как его... что-то вродѣ "Перфекто".
-- Вот видите, я подозрѣвал это. -- Что же я мог изобрѣсти еще болѣе романтическое -- раз мнѣ дана возможность сушить ваши прекрасные волосы?
Она сбросила с себя свою неприступность и разсмѣялась.
-- Неужели? Как странно, что, именно, вы изобрѣли это. Что заставило вас итти на уступки женскому тщеславію?
-- Я сбѣжал из страшных мастерских, гдѣ Молох приказал высушить в пять секунд ужасно пахнущія вещества; я укрылся в лѣсной прогалинѣ и растянулся на мшистом берегу лѣсного ручья. Вокруг меня робко скользили нимфы, и я сказал им: "Вы прекрасны наружностью и статны собой; но вас рѣшительно портят ваши длинные мокрые волосы". А одна из них спросила меня: "Скажи нам, как высушить их скорѣй, потому что если мы долго сидим на солнцепекѣ, то у нас страшно разбаливается голова?" У меня мелькнула мысль, и я пригласил их в мастерскую Молоха, гдѣ онѣ могли бы сразу высушить свои косы. Но раздался обычный женскій отвѣт: "Дорогой, но нам нечего одѣть". И я им сказал на это, будучи добрым малым, как всегда: "Раз вы не хотите итти к Молоху, Молох придет к вам". Вот вам и сказка под грубой оболочкой, дорогая лэди.
Она снова засмѣялась.
-- Да вы, к тому же, немножко поэт.
-- Немножко? Совершенный поэт! Создающій вещи из своих мечтаній. Можете вы дать лучшее опредѣленіе?
-- И не одно, -- отвѣтила Пола, не желавшая сдаваться.
-- Завтра я брошу вам вызов. Готовьтесь. Опредѣленія очень важны всегда. А за ночь вы можете придумать нѣсколько.
Сосѣди снова обратились к ним. Пола повернулась к своему поэту-профессіоналу. Каково безстыдство -- предложить ей не спать всю ночь только для того, чтобы вооружиться аргументами против него! Она заговорила об этом с поэтом Брендоном, который отвѣчал ей с чувством смутной неловкости. Это был юноша, чистый британец с свѣжим лицом, застѣнчивый; он чувствовал, что прекрасная лэди, имени которой он не уловил, потому что она разсѣянно повернула свою карточку лицом вниз, совсѣм не интересовалась им. Он чистосердечно признался, что он очень скромная личность. И Пола, быстро раскаивающаяся всегда, замѣтила всю недостойность своего поведенія и дарила его своим милостивым вниманіем до конца обѣда.
Дамы встали; Пандольфо отодвинул стул Полы.
-- Со временем вы ко мнѣ привыкнете, -- сказал он с смѣющимися, сіяющими глазами.
-- Не думаю, -- замѣтила она иронически.
ГЛАВА III.
Пола успѣла перекинуться всего нѣсколькими словами с своей занятой по горло хозяйкой.
-- Свободна я, Клара?
-- Что за вопрос! Конечно.
-- Я была очень хорошей, могу я теперь поиграть в карты часик-другой? Увѣряю вас, что он будет паинькой. Его вполнѣ можно теперь оставить одного.
Лэди Димитер снова поблагодарила ее. Она наставила его на путь истинный. И, представьте, на это не потребовалось даже особенных усилій. Миссис Уинтертон (жена епископа) была очарована им. Пола могла засѣсть за карты и играть со спокойной совѣстью; лэди Димитер была так благодарна ей.
Таким образом, когда в гостиную вернулись мужчины, Пола, искусно маневрируя, избѣгла всеподавляющаго человѣка, явно ищущаго ея общества; а под конец вечера она скрылась на терассѣ вмѣстѣ с Спенсером Бабингтоном.
Однако, на слѣдующее утро Пандольфо нашел ее одну с книгой в руках в итальянской саду. Он подошел к ней с шляпой в рукѣ.
-- Дорогая лэди, чѣм я обидѣл вас?
Она холодно посмотрѣла на него, прервавши свое чтеніе.
-- Я не понимаю, о чем вы говорите.
-- Я умирал от желанія говорить с вами вчера вечером. Что такое отрывки разговора за обѣденным столом?-- Наперсток воды для изсушеннаго жаждой человѣка. И вы не дали мнѣ возможности приблизиться к вам. Развѣ это честно?
-- Почему я должна была дать вам такую возможность? -- прибѣгнула она к обычной женской уловкѣ отвѣчать вопросом на вопрос.
Он как-то картинно опустился на садовую скамейку рядом с нею.
-- Потому что я достоин этого. Дѣйствительно достоин. Никто, кромѣ меня, не осмѣлился бы сказать вам -- именно вам -- Полѣ Фильд -- простите, что я называю вас вашим именем, которое я вчера же постарался узнать, но Пола Фильд -- это живое существо, а миссис Фильд нѣчто вѣжливо-абстрактное. Да, да, -- и он протестующе поднял руку и улыбнулся сіяющей улыбкой. -- Не бойтесь. Обращаясь к вам, я всегда буду вѣжлив и абстрактен. Но когда я думаю о вас, попробуйте запретить мнѣ имѣть конкретное представленіе о вас! Кто такое мисс Кауфман? Но скажите Анжелика Кауфман -- и покрывало сразу спадет с неизвѣстной, и она предстанет перед вами во всем своем блескѣ. Что вы скажете о моей аналогіи?
-- Что я очень скромная женщина, не славящаяся, к счастью, ничѣм, и что мои знакомые обыкновенно зовут меня миссис Фильд.
-- Ставлю милліон фунтов против одного пенса, что это не так. -- Он откинулся на спинку скамейки, так что она зашаталась. -- Художественная цѣлость вашего личнаго Я дѣлает вас Полой Фильд для каждаго, кто знает вас хотя бы не больше пяти минут, или даже только видѣл ваш портрет в газетах. О, я знаю, -- сказал он, нагибаясь вперед, -- что вашим замѣчаніем вы хотѣли поставить меня на мое мѣсто. Но мое мѣсто не там, гдѣ вы думаете.
-- А гдѣ же оно? Я хотѣла бы знать, -- спокойно спросила Пола.
-- Там, гдѣ я захочу. Не обстоятельетва помѣстили меня, но я сам стал туда, гдѣ добивался стать. Год за годом я подымался все выше и выше. Все это дѣло воли или сознанія собственной цѣны. Потому-то я -- минуту тому назад -- начал говорить вам что-то и замолчал... Каждый щенок может сказать самой обыденно-красивой женщинѣ, что она самое прекрасное существо в мірѣ. Но кто из настоящих мужчин -- кромѣ меня, -- он ударил себя в широкую грудь, -- имѣл смѣлость сразу же сдѣлать такое заявленіе Полѣ Фильд?
-- Сознаюсь, что вы были единственный.
-- Поэтому вы против меня. Я не подхожу под общую мѣрку. Я не подхожу под размѣр клѣточки, куда можно помѣстить Спенсера Бабингтона или другого, вродѣ хотя бы этого скучнаго прелата из Дедминстера, или этой половой психопатки, пишущей такіе ужасные романы. Вы съеживаетесь и прячетесь в свою британскую скорлупку для обороны. Но вы очень хорошо знаете, что в душѣ вы говорите: почему бы человѣческому существу и не быть особенным, единственным? И в самом дѣлѣ, гдѣ же тут преступленіе?
-- Это не преступленіе, но может стать неудобством.
Он откинул голову и добродушно разсмѣялся. Она заразилась его смѣхом.
Он спросил:
-- Вы простили меня?
Она улыбнулась. День был солнечный, ясный, с небольшим вѣтерком; в тѣни было пріятно, голос ея собесѣдника был симпатичен, поведеніе его льстило ей. В отвѣт на его вопрос она сказала:
-- Кажется. По крайней мѣрѣ прощу, если вы заговорите о чем либо другом.