Lib.ru/Классика: Локк Джон. Мысли о воспитании

Джон Локк.
Мысли о воспитании

Физическое воспитание

§1. Здоровый дух в здоровом теле -- вот в двух словах полное описание счастья, доступного в здешнем мире. Тому, кто обладает ими, остается немногого желать, а тот, кто лишен того или другого, едва ли будет счастлив, даже обладая взамен чем-либо иным. Счастье или несчастье людей есть большей частью дело их собственных рук. Тот, кто не обладает здравым умом, не найдет верной дороги к счастью, а тот, у кого слабо и болезненно тело, недалеко уйдет на ней. Я не отрицаю, что есть люди, тело и душа которых настолько сильны и настолько хорошо устроены самой природой, что им незачем нуждаться в помощи других: уже с самой колыбели они влекутся силой своих природных даров ко всему прекрасному и способны творить чудеса благодаря привилегии, даруемой им их счастливой организацией. Но такие примеры очень редки, и я могу уверить, что из встречаемых нами людей 90% делаются такими, какие они есть, хорошими или дурными, полезными или негодными, только благодаря полученному ими воспитанию. Отсюда-то и происходит столь великое различие между людьми. Малейшие и, по-видимому, незаметнейшие впечатления, получаемые нами в детстве, ведут за собой очень важные и продолжительные последствия. Эти первые впечатления можно сравнить с рекой, воды которой легко можно направить различными каналами по совершенно противоположным путям, так что, благодаря легкому направлению, получаемому ими у начала, они принимают различное течение и достигают, наконец, мест, весьма удаленных одно от другого.

§2. С такой же легкостью можно направить и душу дитяти в ту иди другую сторону. Но хотя душа и есть наиболее важная часть человека, и главная забота должна быть приложена к этой внутренней стороне человеческой природы, тем не менее не следует пренебрегать и ее оболочкой. Поэтому я начну с последней и рассмотрю прежде всего здоровье тела, как потому, что этого вы, может быть, особенно ожидаете от меня, ввиду моих специальных занятий медициной [Хотя Локк и не был врачом-практиком, но обладал настолько солидными сведениями в медицине, что знаменитый врач Сэйденгэм вменяет себе в честь одобрительный отзыв Локка по поводу предложенного С. метода лечения. (Epist. dedic., Operum Th. Sydenham, p.7, 8. Lps. 1695). Прим. перев.], так и потому, что надеюсь скоро покончить с этим отделом, который, если я не ошибаюсь, сводится к немногому.

§3. Насколько здоровье необходимо нам для наших дел и нашего благополучия, и насколько крепкое сложение, способное переносить невзгоды и усталость, необходимо для человека, желающего представлять из себя что-нибудь в свете, -- слишком очевидно, чтобы нуждаться в каких-нибудь доказательствах.

§4. Говоря о здоровье, я намерен беседовать с вами не о том, как должен обращаться врач с больным или хилым ребенком, но о том, что должны делать родители, не прибегая к медицине, чтобы сохранить и увеличить здоровье или по крайней мере не болезненные задатки в детях. А это, я думаю, можно выразить следующим коротким правилом: пусть джентльмены воспитывают своих детей так, как воспитываются дети честных фермеров и состоятельных крестьян. Но так как, может быть, это правило покажется матерям слишком грубым, а отцам чересчур кратким, то я изъясню свою мысль более подробно; отмечу только предварительно, особенно по адресу дам, тот общий и верный факт, что здоровье большинства детей портится или, по крайней, мере терпит вред вследствие излишнего баловства и изнеживания.

§5. Прежде всего следует обращать внимание на то, чтобы детей не одевали чересчур тепло, будь это зимой или летом. Когда мы появляемся на свет, наше лицо не менее нежно, чем и остальные части тела; только привычка закаляет его и делает более способным переносить холод. -- Один скифский философ [Анахарсис. Прим. перев.] дал очень хороший ответ афинянину, который удивлялся, каким образом тот мог ходить голым в мороз и снег: "Каким образом ты", -- сказал скиф, -- "ходишь с открытым лицом по зимнему холоду?" -- "Мое лицо привыкло к этому", -- ответил афинянин. -- "Ну, так представь себе, что я весь -- лицо." И в самом деле наше тело может переносить что угодно, раз только оно приучено к этому с самого начала. Как превосходный пример того, что может сделать привычка, приведу одно место из одного очень талантливого описания путешествия под заглавием Nouveau Voyage du Léwant, хотя здесь дело идет о случае, противоположном упомянутому, т. е. о жаре: "На о. Мальте жара значительно сильнее, чем в каком-либо другом месте Европы и превосходит даже римскую; атмосфера просто душит и тем более невыносима, что почти не освежается ветром. Люди низших классов черны там, как цыгане; однако, они нисколько не боятся солнца и работают в самые жаркие часы дня, не укрываясь от палящего зноя. Это обстоятельство убедило меня, что природа человека может приспособиться к таким вещам, которые кажутся на первый взгляд невозможными, раз только она приучается к ним с детства: и именно таким путем приучают своих детей к жаре жители Мальты, водя их совершенно голыми до десятилетнего возраста".

Поэтому позвольте мне посоветовать вам не заботиться чересчур о предохранении себя от нашего холодного климата. Очень многие в Англии носят зимой то же платье, что и летом, не испытывая от этого никакого неудобства и не ощущая холода в большей степени нежели другие. Впрочем, если матери уже непременно требуют уступки снежному и морозному времени из страха вреда, а отцы из страха осуждения, то, по крайней мере, не делайте детям чересчур теплого платья; заметьте также, что, раз природа позаботилась покрыть нам голову волосами и укрепить их в год или два настолько, что ребенок может бегать днем без шапки, то лучше, чтобы и ночью его голова оставалась непокрытой, так как ничто не причиняет столько головных болей, простуд, катаров, кашлей и т. п. болезней, как держание головы в тепле.

§6. Настоящее мое рассуждение имеет в виду главным образом воспитание мальчиков, которое не везде совпадает с воспитанием девочек; впрочем, в отдельных случаях нетрудно усмотреть, каких различных мер требует различие полов.

§7. Я посоветовал бы также мыть ежедневно детям ноги в холодной воде, и обувать их в настолько тонкую обувь, чтобы она пропускала воду, если ребенок попадет в нее. Здесь, вероятно, против меня поднимутся и маменьки, и служанки; первые найдут это чересчур грязным, а вторые сочтут слишком трудным чистить его чулки. Но как бы то ни было, забота о здоровье должка быть выше этих соображений, хотя бы их было и в десять раз больше. Кто размыслит серьезно, насколько опасно промочить ноги человеку, изнеженному воспитанием, тот, я уверен, пожалеет, что не привык ходить босиком, подобно детям бедного люда, которые настолько привыкли промачивать себе ноги, что столь же мало рискуют схватить себе от этого простуду или какую-нибудь другую болезнь, как и от того, что вымочат себе руки. И откуда же, спрошу я вас, могла бы произойти столь большая разница в этом отношении между руками и ногами? Я вполне убежден, что, если бы человека приучили с колыбели ходить босиком, между тем как руки были бы у него постоянно закутаны в теплые митенки (mittens [англ. mittens -- варежки, рукавицы]) и одеты в "ручные башмаки", как немцы называют перчатки, то для него было бы так же опасно промочить себе руки, как опасно теперь для очень многих промочить себе ноги.

Средство для избежания этой опасности -- делать, как я говорил, детям обувь, пропускающую воду и мыть ежедневно ноги в холодной воде. Уже самая чистоплотность рекомендует эту меру; впрочем, в данном случае я говорю о ней исключительно с точки зрения здоровья: поэтому не приурочиваю ее к какому-либо определенному часу дня. Я знал одного ребенка, который, с весьма благотворным результатом, мыл себе ноги каждый вечер, и притом зимой, при очень большом холоде, так что вода была покрыта пленкой льда; несмотря на это ребенок погружал в нее свои ноги, хотя был еще настолько мал, что не был в состоянии сам растирать и вытирать их; притом, когда его начали приучать к этому, он был довольно слабого здоровья и очень нежного сложения. Но так как главное здесь -- укрепить эти части тела частым употреблением холодной воды и предупредить этим вред, причиняемый промачиванием ног тем, кто не привык к этому, то выбор для этой операции вечера или утра, можно, я думаю, предоставить усмотрению и благоразумию родителей; вообще время само по себе безразлично, лишь бы только делалось дело. Приобретаемые этим здоровье и крепость тела будут выгодной покупкой и при более дорогой цене; а если я прибавлю, что эта мера может предохранить от мозолей, то, вероятно, весьма многие признают за ней немалое преимущество. Впрочем, начинать ее практикование следует весной, употребляя сначала тепловатую воду, а потом всё холодней и холодней, пока вы не дойдете до совершенно холодной, которой и продолжайте пользоваться, зимой и летом. Ибо дoлжно заметить, что здесь, как и во всяком другом изменении, касающемся нашей обычной жизни, следует идти постепенно, и, таким способом, можно приучить свое тело к чему угодно, без особенного труда и безо всякой опасности.

Нетрудно предвидеть, какое впечатление произведет эта теория на нежных маменек. Как! завопят они, разве такое обращение с нежными малютками не равносильно убийству?! Погружать их ножки в холодную воду в мороз и снег, когда не придумаешь, чем бы только согреть их! Но позволю себе рассеять их ужас, сославшись на примеры, без которых вообще довольно плохо принимаются самые очевидные резоны. -- Сенека рассказывает в своих письмах (Ep. 53 и 83), что имел обыкновение купаться зимой в совершенно холодной воде. Если бы он не считал этой привычки не только выносимой, но и полезной для здоровья, то едва ли бы он держался ее, располагая состоянием, легко позволявшим ему иметь у себя теплую баню, и находясь сверх того в таком возрасте, который извиняет и более значительные послабления. Быть может, скажут, что к этой строгости его побуждали его стоические принципы: допустим, что это так и что выносить холод ему помогало учение Стои: но отчего же это было благотворно для его здоровья, ибо оно нисколько не страдало от такого сурового режима. Ну, а что скажем мы о Горации, который не разогревался пылом никакой философской школы и уж меньше всего был склонен к стоической суровости; а между тем он рассказывает, что приучил себя купаться в холодной воде среди зимы [Gelida quum perluor unda per medium frigus. Epist. I, 15, 4, 59. Прим. перев.]. Быть может скажут, что в Италии-де климат гораздо теплее, чем в Англии, так что температура тамошней воды не может идти в сравнение с нашей. Прекрасно! Но ведь германские и польские реки гораздо холоднее английских, а между тем евреи, живущие в Польше и Германии, и мужчины, и женщины, купаются круглый год, без всякого ущерба для своего здоровья. Точно также я не думаю, чтобы в наше время многие были склонны верить, будто холодная вода сэнт-винифрэдского источника (St. Winifreds well) не причиняет никакого вреда купающимся в нем благодаря чуду или каким-либо особым свойствам этого источника. В настоящее время можно указать множество примеров чудес, производимых холодным купанием на слабые и расстроенные организмы, в смысле восстановления здоровья и силы; и, следовательно, его никак нельзя считать неприменимым или невыносимым для людей, находящихся в лучших условиях здоровья, в видах укрепления и оздоровления их тела.

Но если вы скажете, что все эти примеры, относящиеся к взрослым, не применимы к детям, и что последние слишком нежны для такого режима, то посмотрите, что делали древние германцы, и что делают и теперь ирландцы с своими детьми: и вы убедитесь, что дети, при всей нежности их организации, могут безопасно выносить не только мытье ног, но и погружение всего тела в холодную воду. Такой же режим применяют к своим детям и некоторые шотландки, не думая, чтобы холодная вода могла повредить им, даже тогда, когда в ней плавают льдинки.

§8. Я думаю излишне говорить, что ребенка следует учить плаванию, раз он достаточно вырос для этого и есть кому научить его. Всем известно, что умение плавать нередко спасает жизнь; а римляне считали это искусство настолько важным, что ставили его на одну доску с занятием науками, и, желая характеризовать человека, плохо воспитанного и ни на что негодного, говорили, что он nec litteras didicit, nec natare. Но не говоря уже о важности знать искусство, которое может оказать услугу в случае крайности, купание в холодной воде, летом, настолько полезно для здоровья, что, кажется, нет надобности настаивать далее на этом пункте. Следует только наблюдать, чтобы дети не входили в воду, когда они разгорячены каким-нибудь телесным упражнением, так что их кровь и пульс находятся еще в возбужденном состоянии.

§9. Другая вещь, очень полезная для здоровья детей, да и всех вообще, -- бывать как можно чаще на свежем воздухе и сидеть как можно меньше около огня, даже зимой. Таким образом, дети привыкнут переносить холод и жар, солнце и дождь. Кто не приучит себя к этому вовремя, тело того будет плохо служить ему в этом свете, а приучать впоследствии будет уже поздно; поэтому нужно приучать себя к этому как можно раньше и постепенно, и если поступать таким образом, то можно довести свое тело до способности переносить почти всё, что угодно.

Думаю, к моим словам отнесутся с недоверием, если я посоветую, чтобы дети бегали по солнцу и по ветру с открытой головой. Вероятно, мне сделают на это тысячу возражений, которые все сводятся, в сущности, к тому, что, если последовать моему совету, то дети совсем сгорят от солнца. Но прятать нашего молодого джентльмена от ветров и непогоды и не выпускать никогда на солнце из боязни испортить цвет его лица -- это значит прекрасное средство сделать из него верного херувима (a beau), но никак не человека дела. Да даже и девушки, на красоту которых обращается обыкновенно больше внимания, чем больше будут бывать на воздухе, тем будут здоровее и крепче; и, вообще, чем больше их воспитание будет приближаться к воспитанию их братьев, тем это будет для них полезнее.

§10. Единственное, чего следует опасаться при играх детей на чистом воздухе, это -- чтобы они, разгорячившись от бегания взад и вперед, не садились на холодную и влажную землю, ибо это, точно так же, как и питье холодного в разгоряченном состоянии, более чем что-либо другое сводит людей в могилу или по крайней мере приближает к ней, благодаря лихорадкам и другим болезням. Разумеется, пока ребенок мал, эту опасность легко предупредить, так как в эту пору он почти никогда не остается без надзора: и если в это время строго следить за тем, чтобы он не садился на землю и не пил холодного разгорячившись, то это запрещение, перейдя мало-помалу в привычку, будет предохранять его и тогда, когда он выйдет из-под надзора няньки или воспитателя. Вот всё, что можно сделать в этом отношении; ибо, по мере того, как дети становятся старше, следует давать им больше свободы и больше предоставлять их собственному руководству; ведь нельзя же им вечно оставаться под надзором, за исключением того, который вы образовали в их собственной душе, и который является наилучшим и надежнейшим из всех надзоров: о нем-то и следует, главным образом, позаботиться; что же касается до разных правил и предписаний, то, как бы часто они ни повторялись, от них нечего ожидать, пока практика не превратит их в твердо установившиеся привычки.

§11. Заговорив о девушках, я вспомнил еще одну вещь, а именно, необходимо, чтобы платье детей не было узко, особенно в груди. Предоставьте природе формировать тело так, как она находит это наилучшим. Природа сама по себе работает гораздо лучше и успешней, чем при наших поправках. И если бы женщины могли формировать тела своих детей, когда те еще в утробе, как они нередко стараются делать это после рождения, то, наверное, мы видели бы столь же мало правильно сформированных новорождённых, как мало видим взрослых, не изуродованных шнуровкой и тому подобными искусственными средствами. Это соображение должно бы было, как я полагаю, удержать людей, делающих это (я не говорю уже о невежественных няньках и корсетницах) от вмешательства в дело, в котором они ровно ничего не смыслят, и устрашить их от сбивания природы с ее пути искусственным формированием членов, в то время как они не имеют ни малейшего представления об устройстве их. Между тем, мне приходилось видеть столько примеров вреда, причиняемого детям узкой шнуровкой, что я не могу не прийти к заключению, что на свете, кроме обезьян, существует еще род созданий, которые, будучи немногим разумнее первых, губят своих детей бессмысленной нежностью и чересчур сильными объятиями.

§12. Узкая грудь, короткое и зловонное дыхание, больные легкие и искривление спинного хребта -- вот естественные и почти непременные последствия твердых корсетов и узких платьев, давящих тело. Это средство делать узкую талию и красивую фигуру служит на деле только к тому, чтобы тем вернее обезображивать их. В самом деле, какого другого результата можно ожидать от этого, кроме непропорциональности членов, раз питание, изготовляемое в разных лабораториях тела, не может быть распределено так, как это предназначено природой; и поэтому, что же удивительного, если питание, помещаясь там, где можно, в какой-нибудь части, не так сдавленной, делает одно бедро или плечо непропорционально выше или толще другого?! Известно, что китаянки, (ради, не знаю уж, какой красоты), выделывают себе очень маленькие ноги, сдавливая и бинтуя их с самого детства. Я видел недавно пару китайских башмаков, предназначенных, как мне сказали, для взрослой женщины; они настолько не подходили к ногам наших женщин, что едва ли бы взошли на ногу маленькой девочки. Замечено, кроме того, что китаянки очень малорослы и недолговечны, между тем, как мужчины в той же стране обычного роста и доживают до обычных лет. Такой недостаток, свойственный женскому полу этой страны, многие приписывают именно неразумному стягиванию ног, которое задерживает свободную циркуляцию крови и причиняет вред росту и здоровью всего тела. Нередко приходится видеть, как вследствие какого-нибудь повреждения ступни, какого-нибудь вывиха или ушиба, вся нога или верхняя ее часть теряет силу и питание, и высыхает; насколько же большего вреда должны мы ожидать, если будем сдавливать и сжимать туловище, в котором помещаются сердце и седалище жизни?

§13. Что касается до стола, то он должен быть неприхотлив и прост; и я бы посоветовал не давать ребенку мяса, пока он мал, или по крайней мере до двух или трех лет. Но при всей пользе, которую это может принести и в настоящем, и в будущем его здоровью и крепости, я опасаюсь, что мой совет едва ли будет принят родителями, которые, привыкнув сами есть много мяса, думают поэтому, что дети будут голодать, если не давать им мяса, по крайней мере, два раза в день. Однако, я убежден, что, если не пичкать их так, как это делают обыкновенно нежные маменьки и глупая прислуга, и совершенно не давать им мяса в первые три или четыре года жизни, то они гораздо вернее сохранят свои зубы, меньше будут болеть и прочнее заложат себе фундамент сильного и здорового организма.

Но если уж наш молодой джентльмен никак не может обойтись без мяса, то давайте ему его не более одного раза в день и притом не более одного какого-нибудь сорта зараз. Всего лучше давать простую говядину, баранину, телятину и т. п., без всякой приправы, кроме голода; при этом пусть он ест побольше хлеба, и так, и с мясом. Если он ест твердую пищу, заставляйте его получше пережевывать; мы, англичане, часто пренебрегаем этим, результатом чего бывает несварение желудка и другие неприятные последствия.

§14. На завтрак и ужин давайте детям молоко, молочный суп, кашу на воде и другие обычные в Англии блюда; наблюдайте только, чтобы все эти кушанья были просты и без всяких соусов, с очень небольшой приправой сахаром, а то и совсем без него; особенно же следует избегать разных специй и других вещей, горячащих кровь. Кладите также поменьше соли, и, вообще, не приучайте детей к сильно приправленным блюдам. Наше нёбо всё больше и больше пристращается к пряностям, по мере того как привыкает к ним; а чрезмерное употребление соли помимо того, что возбуждает жажду и заставляет слишком много пить, ведет за собой и другие вредные последствия. Я думаю, что добрый кусок хорошо выпеченного ржаного хлеба, с маслом или сыром, а то и так, может служить прекрасным завтраком для нашего молодого джентльмена. Я уверен, что такая еда не менее здорова и сделает из него не менее крепкого человека, как и тонкие блюда; и как скоро он привыкнет к ней, не менее будет ему нравиться. Если же он почувствует иной раз желание съесть чего-нибудь среди дня, то не давайте ему ничего, кроме сухого хлеба; если он голоден, то и один хлеб удовлетворит его голод; если же он не голоден, а это только прихоть, то ему незачем и есть.

Это даст два благих результата: во-первых, он полюбит хлеб, ибо, как я говорил, наше нёбо и желудок приобретают вкус к тем вещам, к которым мы привыкаем; другой результат -- тот, что вы приучите его есть не больше и не чаще, чем того требует природа. Я не думаю, конечно, чтобы у всех был одинаковый аппетит: у одних желудок крепче, у других -- слабее; но я думаю, что многие становятся гастрономами (gormands [Вероятно, опечатка. англ. gourmand -- гурман]) и обжорами только по привычке, вовсе не будучи таковыми по природе; и в некоторых странах люди, едящие всего два раза в сутки, так же сильны и бодры, как и те, которые приучили свой желудок призывать их к себе, подобно колоколу, четыре или пять раз в день. Римляне обыкновенно ничего не ели до вечера -- единственного настоящего времени еды даже для тех, кто ел более одного раза в день; те же, которые завтракали, кто в восемь, кто в десять, кто в двенадцать часов или позже, не ели в это время мяса и вообще не приказывали готовить для себя особого завтрака. Август рассказывает нам [По-видимому, Л. имеет в виду место у Светония, Augost 76, где Светоний приводит отрывки из писем императора. Прим. перев.], что, будучи уже величайшим монархом в свете, брал с собой в экипаж кусок сухого хлеба. Точно также Сенека, рассказывая о своем образе жизни, когда он был уже стариком, и его возраст допускал послабления, говорит, что съедал в обед кусок сухого хлеба, не соблюдая при этом формального обыкновения садиться за стол (Ep. 83), хотя его состояние позволяло ему (если бы того потребовало его здоровье) иметь гораздо лучший стол, чем у знатного англичанина, считая последнего даже вдвое богаче, чем он есть на самом деле. Вот какой скудной пищей довольствовались повелители мира!

Точно также молодые патриции в Риме не теряли ничего в своем здоровье и духовных силах из-за того, что ели всего один раз в день. Если же случалось, что кто-нибудь не мог пропоститься до ужина, их единственного настоящего времени еды, тот съедал кусок хлеба, или немножко изюму или еще чего-нибудь в том же роде, чтобы заморить червячка. Воздержность в этом отношении считалась настолько необходимой, как для здоровья, так и для дела, что обычай садиться за стол только раз в день удержался и во времена той роскоши, которая появилась среди римлян после завоевания Востока, и те, которые отказались от своей прежней скромной пищи и стали устраивать пиршества, все-таки начинали их не раньше наступления вечера. Садиться за стол более одного раза в день считалось настолько чудовищным, что, ко времени Цезаря, тот, кто устраивал пир или садился за накрытый стол до солнечного заката, навлекал на себя осуждение. Поэтому, (если только это не покажется чересчур суровым) я считаю более целесообразным, чтобы и нашему молодому джентльмену не давали на завтрак ничего, кроме хлеба. Вы не можете себе представить, до чего сильна привычка: и большую часть наших болезней я приписываю именно тому, что мы привыкли есть слишком много мяса и чересчур мало хлеба.

§15. Что касается до времени еды нашего питомца, то я считаю наилучшим не приурочивать ее к одному определенному часу. Ибо если он привыкнет есть в определенный час, то его желудок будет ожидать еды в обычное время и испытывать страдания, если оно пройдет без нее, а затем рискует предаться излишеству или заболеть действительным отсутствием аппетита. Поэтому не следовало бы устанавливать определенного времени для завтрака, обеда или ужина, а лучше менять его почти каждый день. Если же между этими, как я их называю, трапезами (meals) он будет просить есть, давайте ему всякий раз кусок сухого хлеба. Если кто-нибудь найдет такую диету чересчур суровой и скудной для ребенка, то на это можно заметить, что ребенок никогда не будет голодать или чувствовать истощение, если ему, помимо мяса за обедом и похлебки или чего-нибудь в этом роде за ужином, будут давать, всякий раз как у него явится аппетит, хороший кусок хлеба и немного пива: такой порядок я считаю, по зрелом размышлении, наилучшим для детей. Утро назначается для занятий, к которым полный желудок -- плохая подготовка; сухой хлеб (собственно наилучшая пища) представляет всего меньше соблазна, да и никто, я думаю, не станет кормить ребенка до отвалу за завтраком, если хоть сколько-нибудь заботится о его душе и теле и не желает сделать его тупым и нездоровым. Не думайте также, будто такая диета неприлична при известном состоянии и положении; джентльмен должен быть воспитан так, чтобы во всякое время быть готовым надеть оружие и стать солдатом; кто же воспитывает своего сына так, как будто готовит его проспать всю жизнь среди изобилия и богатства, которое ему будет оставлено, тот, значит, обращает слишком мало внимания на окружающие примеры и на требования времени.

§16. Пить давайте слабое пиво, и притом не между едой, а после того, как ребенок съел кусок хлеба. Основания для этого следующие:

§17. 1. Питье в разгоряченном состоянии более нежели что-либо способствует приобретению всяких лихорадок и расстройств желудка. Когда мальчик разгорячился от игры и томится жаждой, то хлеб не совсем придется ему по вкусу, а не смея пить иначе как под этим условием, он будет принужден обойтись без питья. Ибо если он разгорячен, то ему отнюдь не следует давать пить; давши же ему сперва съесть хороший кусок хлеба, вы успеете согреть в это время пиво, и тогда он может пить вполне безопасно. Если у него очень пересохло горло, то подогретое пиво лучше пройдет в желудок и лучше утолит его жажду, а если он не захочет пить подогретого, то воздержание тоже не принесет ему вреда. Кроме того, это приучит его к терпению, что в высшей степени полезно для души и тела.

§18. 2. Не дозволяя пить, не поевши, вы предотвратите этим у него опасную привычку держать чересчур часто стакан перед носом, что является своего рода началом и подготовкой к товарищеским кутежам. Люди часто внушают себе голод и жажду единственно в силу привычки. Если угодно сделать опыт, вы можете настолько приучить ребенка пить по ночам, что он не в состоянии будет заснуть без этого, и так как это обычный у кормилиц способ успокаивать детей, когда они раскричатся, то я думаю, матерям стоит впоследствии больших хлопот отучить детей от этой привычки. Поверьте, что привычка остается в силе как днем, так и ночью; и если угодно, можно приучить себя чувствовать жажду хоть каждый час.

Я помню, в одном доме, где я жил, капризного ребенка успокаивали тем, что давали ему пить всякий раз, как только он начинал кричать, так что он беспрерывно пил; и хотя он еще не умел говорить, но выпивал в течение двадцати четырех часов больше, чем я. Испытайте, если хотите, и вы увидите, что как крепким, так и слабым пивом можно постоянно вызывать в себе жажду. Главная вещь, на которую должно быть направлено внимание при воспитании, это -- какие привычки вы хотите развить в детях; а, следовательно, в данном случае, как и во всех других, вы не должны обращать в привычку то, продолжение и увеличение чего для вас нежелательно. Ввиду здоровья и трезвости следует пить не более, чем того требует естественная жажда, и тот, кто не ест соленого и не пьет крепких напитков, едва ли будет чувствовать жажду среди дня, если только его не приучили к несвоевременному питью.

§19. Главное же наблюдайте, чтобы ребенок как можно реже (если не никогда) дотрагивался до вина и крепких напитков. Ничто не дается в Англии детям с такой легкостью, и ничто не действует столь разрушительно на их здоровье, как крепкие напитки. Поэтому детям совершенно не следует давать их, разве только в качестве лекарства и по предписанию врача. При этом нужно тщательно следить за прислугой и строго взыскивать с нее за ослушание: ибо люди этого класса, находя величайшее счастье в употреблении спиртных напитков, всегда готовы услужить нашему молодому джентльмену тем, что им самим всего больше нравится, и, видя в питье средство развеселиться, воображают, что оно не повредит и ребенку. За этим следует смотреть как можно старательнее, ибо ничто не закладывает более верного фундамента зла и для души и для тела, как если дитя приучится пить крепкие напитки, в особенности же, потихоньку, с прислугой.

§20. Плоды являются одним из самых затруднительных пунктов гигиены (in the government of health), особенно относительно детей. Наши прародители рискнули из-за них раем, и не удивительно, что наши дети не могут противиться их соблазну, хотя бы это и стоило им здоровья. Что касается до регулирования этого пункта, то его нельзя подвести под одно общее правило, ибо я не держусь мнения тех, кто считает плоды безусловно вредными и потому излишними для детей: однако, такая строгость только увеличивает влечение ребенка к плодам и заставляет его накидываться на всякие, какие только попадутся под руку, и хорошие, и дурные, и зрелые, и незрелые. Правда, дынь, персиков, большей части сортов слив и всех сортов английского винограда вовсе не следует давать детям, потому что наряду с привлекательным вкусом у них очень нездоровый сок; поэтому лучше, чтобы дети никогда и не видели их, и не знали, что это такое. Что же касается до земляники, вишен, крыжовника, смородины, то их, я думаю, можно безопасно давать детям, и даже в значительном количестве, если только соблюдать при этом следующие предосторожности: 1) не есть их тотчас после другой еды (как это обыкновенно делается), когда желудок переполнен еще другой пищей. Всего лучше есть их до обеда, или между обедом и завтраком, а то давать их детям вместо завтрака, 2) есть с хлебом, 3) совершенно спелыми. Я думаю, что при соблюдении этих условий плоды скорее полезны, чем вредны для здоровья. Летние плоды, соответствуя жаркому времени года, в которое они появляются, освежают желудок, томящийся и изнемогающий от жары; поэтому я не буду слишком строг в этом отношении к детям, ибо при такой строгости, вместо того чтобы пользоваться умеренным количеством дозволенных и хороших плодов, дети будут удовлетворять свое влечение всякой дрянью и наедаться до излишества, всякий раз как только им удастся ускользнуть из-под надзора или подговорить прислугу.

Точно также яблоки и груши, разумеется, совершенно спелые и выдержанные, можно безопасно есть когда угодно и в каком угодно количестве, особенно яблоки, от которых, насколько мне известно, еще никто никогда не захварывал, если есть их после октября.

Сушеные плоды, только без сахара, я считаю также очень полезными; засахаренных же фруктов всякого рода следует избегать, и трудно сказать, кому они приносят больше вреда -- производителям [Вследствие вдыхания углекислоты при их фабрикации. Прим. перев.] или потребителям. Во всяком случае, я убежден, что это один из самых нелепых способов тратить деньги, какие только придумало тщеславие, и потому предоставляю его дамам.

§21. Из всего отзывающегося изнеженностью и женственностью, сон наиболее допускает снисходительности. В этом отношении детям следует предоставить полную свободу, ибо ничто не содействует так росту и здоровью, как сон. Вопрос здесь может быть только в том, к какому времени из двадцати четырех часов суток следует отнести его; впрочем, этот вопрос легко разрешается тем соображением, что дети должны вставать рано утром. Это всего полезней для здоровья, и тот, для кого раннее вставание сделалось, благодаря привычке, легким и обычным делом в детстве, не будет, конечно, и впоследствии тратить наилучшую и полезнейшую пору жизни на спанье и лежание в постели. Чем раньше будить детей, тем раньше они будут ложиться; а это приучит их избегать впоследствии нездоровых и опасных часов кутежей, которые устраиваются обыкновенно по вечерам; и вообще тот, кто привык вовремя быть в постели, редко будет встречать случай к каким-нибудь эксцессам. Я не хочу этим сказать, будто молодому человеку нельзя оставаться в обществе позже восьми часов, или поболтать иной раз со стаканом вина в руке до полуночи. Конечно, приучая его с малых лет, вы должны, насколько сможете, внушить ему нерасположение к такого рода беспорядку, и будет немалая польза, если противоположная привычка, сделав для него неприятным засиживания, заставит его как можно чаще избегать их и как можно реже устраивать ночные пирушки. Даже если дело и не пойдет так далеко, и мода и товарищество возьмут свое и заставят его жить как живут, начиная с двадцати лет, другие молодые люди, то, все-таки, до времени полезно приучать его рано ложиться и рано вставать, ввиду здоровья и других выгод.

Хотя я и сказал, что детям, пока они малы, следует предоставлять полную волю спать, сколько они пожелают, тем не менее я не думаю, чтобы следовало продолжать этот режим в столь же широких размерах и позволять им лениво валяться в постелях, когда они сделаются старше. Следует ли начинать такое ограничение с семи лет, или десяти, или еще в какую-нибудь другую пору, этого, разумеется, нельзя определить с точностью, так как здесь нужно принимать в соображение темперамент, крепость и организацию ребенка; но если в возрасте от семи до четырнадцати лет он оказывается чересчур большим любителем постели, то своевременно начать сводить его сон часам к восьми, какого количества сна совершенно достаточно для взрослого здорового человека. Если вы приучили ребенка вставать рано утром, то дурное обыкновение валяться долго в постели устранится само собой, и большинство детей сами будут укорачивать время своего сна, как скоро у них явится охота проводить вечера в обществе (хотя, если не смотреть за ними, то они будут вознаграждать себя за эти вечерние часы утренним сном, чего отнюдь не следует допускать). Дети должны постоянно вставать в свой обычный ранний час, причем, когда их будят, наблюдайте за тем, чтобы это производилось не сразу, и не громким или резким голосом, или каким-либо другим внезапно сильным звуком; ибо такой способ будить пугает детей и причиняет им большой вред; да и вообще перерыв здорового сна какой-нибудь внезапной тревогой может расстроить хоть кого угодно. Когда вы хотите разбудить ребенка, начинайте с легкого зова, или какого-нибудь мягкого движения, и затем выводите его постепенно из сонного состояния, не иначе, как с ласковыми словами и движениями, до тех пор пока он со всем не придет в себя и не поднимется с постели, и, таким образом, вы убедитесь, что он окончательно проснулся. Принудительное вставание, с какой бы мягкостью оно ни производилось, достаточно неприятно само по себе: поэтому не присоединяйте к нему других неприятностей, особенно таких, которыми можно напугать ребенка.

§22. Постель должна быть жестка, и лучше из перьев, чем из пуху. Жесткое ложе укрепляет члены, между тем как зарывание себя каждую ночь в пух изнеживает и расслабляет тело, причиняя часто болезненную слабость и являясь нередко предтечей ранней могилы. Кроме каменной болезни, которая нередко происходит от такого теплого укрывания, множество других недугов и то, что является их общим корнем, т. е. изнеженная, слабая организация, обязаны своим происхождением пуховым постелям. Кроме того, кто привык к жесткой постели у себя дома, не будет страдать отсутствием сна во время путешествий (где сон наиболее необходим) из-за того, что с ним нет его мягкой постели и, что подушки его не уложены в известном порядке. Поэтому следует стлать постель ребенка на разные манеры: один день класть голову выше, другой -- ниже, так чтобы он не был чувствителен ко всякой малейшей перемене, которых ему много предстоит встретить в жизни, если только ему не суждено продремать всю жизнь дома, имея к своим услугам няньку, которая ходила бы за ним, да потеплее укрывала его. Сон есть великое лекарство природы. Тот, кто лишен его, будет страдать от этого, и крайне несчастен тот, кто может принимать это лекарство только в раззолоченной чашке матери, а не в деревянной посуде. У кого здоровый сон тот, значит, принимает это лекарство, причем совершенно безразлично -- на мягкой ли постели или на голых досках: необходим в данном случае только самый сон.

§23. Есть еще одна вещь, имеющая большое влияние на здоровье, а именно правильный стул; лица с расслабленным желудком редко обладают сильными мыслями и крепким телом. Но так как этот недуг гораздо легче излечивается диетой и лекарствами, чем противоположный ему, то о нем нет надобности слишком распространяться: если он принимает угрожающий характер, вследствие силы или продолжительности, то следует поскорее послать за врачом; если же он особенно силен и продолжителен, то лучше предоставить дело самой природе. С другой стороны, засорение желудка имеет также свои дурные последствия, и его гораздо труднее излечить: слабительные же, помогающие, по-видимому, здесь, скорее увеличивают, чем устраняют зло.

§24. Так как я имел особые основания заняться этим недугом, и не нашел лечения его в книгах, то прибегнул к своим собственным соображениям, исходя из той мысли, что в нашем организме можно производить и более значительные изменения, если только действовать по правильному методу и идти рациональным путем. 1) Я принял во внимание, что хождение на стул является результатом известных движений, в особенности перистальтических движений кишок. 2) Я принял далее во внимание, что многие движения, являющиеся не вполне произвольными, могут стать, благодаря упражнению, привычными, если стараться производить их постоянно в одно и то же время. 3) Я наблюдал, что некоторые лица, выкуривавшие после ужина трубку табаку, никогда не страдали неправильным стулом; потом я начал сомневаться, не доставляется ли это благодеяние природы скорее привычкой, чем табаком, или, по крайней мере, если здесь и действует табак, то скорее возбуждая сильное движение в кишках, чем в силу какого-либо слабительного свойства, ибо в таком случае действие имело бы особый характер. Как скоро я пришел к догадке, что стул можно сделать привычным, мне оставалось сообразить, каким путем и какими средствами можно достигнуть этого с наибольшей вероятностью. 4) Тогда я пришел к заключению, что, если человек после своей первой еды утром немедленно побеспокоит природу и попробует, не может ли он заставить себя иметь стул, то со временем и постоянно применяя этот прием, он может сделать его привычным.

§25. Причины, по которым я выбираю именно время после первой еды, следующие:

1. Так как желудок пуст в это время, то, приняв пищу, приятную для него, (ибо, за исключением случаев необходимости, не следует есть того, что не по вкусу и когда нет аппетита), он способен плотно обхватить ее посредством сильного сокращения мускулов; а это сокращение продолжается, по всей вероятности, и в кишках и, таким образом, увеличивает их перистальтическое движение: ибо мы видим при колотьях, что движение обратного характера, начинающееся где-нибудь снизу, может продолжиться во всю длину тела и захватить желудок этим неправильным движением.

2. Когда человек ест, напряжение его мыслей обыкновенно ослабевает, и жизненные духи ["spiritas animales", -- быстро движущиеся по мозгу, нервам и мускулам тельца, движением которых тогдашняя физиология объясняла органические процессы], освобожденные от части своей работы, больше сосредотачиваются в нижней части тела, которая, со своей стороны, содействует надлежащему результату.

3. Раз у человека хватает времени на то, чтобы поесть, то хватит его и на то, чтобы услужить госпоже Клоацине; между тем, если не пользоваться этим временем, то, при разнообразии человеческих дел и разных случайностях, было бы невозможно приурочить это к определенному часу, и, таким образом, постоянно нарушалась бы привычка; но так как здоровый человек редко пропускает поесть хотя бы один раз в день, то употребляя для вышеуказанной цели время, непосредственно следующее за едой, он нерушимо сохранит свою привычку, хотя бы час ее отправления и переменялся.

§26. Эти соображения применялись к опыту, и я не знаю ни одного человека, который, неуклонно продолжая начатое, т. е. ходя постоянно в нужное место после первой еды, когда бы это ни случилось и имелся ли или нет в данном случае позыв, и стараясь заставить природу исполнить ее обязанность, не достиг бы в несколько месяцев желательного результата и не создал бы себе настолько регулярной привычки, что редко не имел стула после своей первой еды, и то разве вследствие собственной небрежности. Чувствовал ли он позыв, или нет, но стоило ему только пойти в надлежащее место, начать свое дело и он мог быть уверен, что встретит полное повиновение природы.

§27. Поэтому я советую применять ежедневно такой же способ и к ребенку, тотчас же после того, как он позавтракал. Пусть его сажают на стул, как если бы опорожнение желудка было настолько же в его власти, как и наполнение его, и пусть и он, и его нянька будут уверены, что это действительно так. И если заставлять его постараться, не давая ему играть или есть вторично, до тех пор пока он действительно не получил стула, или по крайней мере не сделал для этого крайних усилий, то я не сомневаюсь, что в короткое время это станет для него вполне естественным. Ибо можно предполагать, что дети, будучи погружены в свои игры и не обращая внимания ни на что другое, нередко дают проходить легким позывам природы и, пренебрегая своевременным приглашением, постепенно доводят себя до постоянного запора. Что указанным выше способом действительно можно предупредить запоры, не есть только мое личное предположение, так как я знаю случай, где, благодаря аккуратному применению этого способа в течение известного времени, ребенок имел в конце концов правильный стул каждое утро, после своего завтрака.

§28. В какой степени взрослые найдут нужным испытать на себе это, предоставим на их собственное усмотрение; тем не менее я не могу не заметить, что, имея в виду разные вредные последствия, происходящие от недостатка в надлежащем облегчении природы, я не знаю ничего, что лучше содействовало бы предохранению здоровья, чем этот способ. Однажды в двадцать четыре часа -- я думаю вполне достаточно, и, надеюсь, никто не скажет, что этого много. Кроме того, при таком способе цель достигается без лекарств, которые при лечении упорных и хронических запоров оказываются обыкновенно очень недействительными.

§29. Вот всё, чем я имею обеспокоить читателя относительно образа жизни ребенка при нормальном состоянии его здоровья. Быть может, от меня ожидают каких-нибудь указаний насчет лекарств, на случай его нездоровья. Могу дать только одно указание, которое и рекомендую свято соблюдать, а именно -- не давайте детям никаких якобы предотвращающих болезни лекарств. Соблюдение данных мной советов, лучше, смею думать, сделает это, чем разные целебные декокты барынь и снадобья аптекарей. Советую вам тщательно избегать этих средств, иначе, вместо того, чтобы предупреждать болезни, вы будете только вызывать их. Точно также не нужно давать детям лекарство при всяком незначительном нездоровье или тотчас же звать доктора, особенно если он ретивый господин, который тотчас же набьет их подоконники склянками, а желудки медикаментами. Гораздо полезнее предоставлять дело природе, чем отдавать детей в руки человека, который только и думает о том, как бы напичкать их лекарствами, и воображает, будто детей, при обычном нездоровье, можно лечить чем-нибудь другим, кроме диеты, или, по крайней мере, недалеко отстоящим от нее методом. Размышление и опыт заставляют меня признать, что детей, с их нежной организацией, следует как можно меньше пичкать медикаментами, и то только в случае крайней необходимости. Умеренный прием дистиллированной воды, настоянной красных маком (этой настоящей "желудочной воды"), наряду с покоем и воздержанием от мяса, кладет часто конец многим расстройствам, которые, при поспешном употреблении лекарств, могли бы разрастись в сильную болезнь. Если же такое легкое врачевание не остановит начинающегося недуга и не помешает ему развиться в настоящую болезнь, то следует обратиться к совету какого-нибудь здравомыслящего и осторожного врача. Надеюсь, что в данном случае мне легко поверят, и не думаю, чтобы у кого-нибудь нашелся повод сомневаться в справедливости мнения человека, посвятившего известное время на занятия медициной, если он советует вам не спешить с лекарствами и докторами.

§30. Таким образом, я покончил с тем, что касается тела и телесного здоровья, и что сводится к следующим немногим и легко исполнимым правилам: изобилие свежего воздуха, упражнение и сон, простой стол, отнюдь не давать вина и крепких напитков, очень мало или никаких лекарств, не слишком теплое и просторное платье, держать в холоде голову и ноги и приучать ноги к холодной воде и сырости.

Нравственное воспитание

§31. Как скоро приняты должные меры для сохранения тела в его здоровье и крепости, так чтобы оно было в состоянии повиноваться приказаниям души, ближайшим и главнейшим делом является дать надлежащий склад душе, так чтобы при всевозможных обстоятельствах она была расположена не делать ничего такого, что не отвечает достоинству и превосходству разумного создания.

§32. Если верно то, что я сказал в начале этого рассуждения, в чем, впрочем, я нисколько не сомневаюсь, а именно, что различие, находимое нами в поступках и привычках людей обязано своим происхождением главным образом воспитанию, то мы вправе заключить, что следует прилагать величайшее старание к образованию души детей и как можно раньше поселять в них те наклонности, влияние которых будет сказываться на всей их последующей жизни. Ибо, сообразно с их поступками, их будут хвалить или порицать: и в случае какого-либо дурного поступка, общественное мнение скажет, что это следствие дурного воспитания.

§33. Подобно тому, как телесное здоровье состоит в способности переносить всякие невзгоды, то же самое относится и к душе. Начало и основа всех добродетелей состоит в умении побеждать свои желания, подавлять свои склонности и следовать исключительно тому, что разум предлагает нам как наилучшее, хотя бы наши стремления и влекли нас в другую сторону.

§34. Величайшая ошибка, в которую, как я заметил, впадают обыкновенно при воспитании, заключается в том, что недостаточно рано заботятся об этом и не приучают детей к дисциплине и подчинению разуму в то время, когда их душа наиболее нежна и наиболее легко может быть направлена в ту или другую сторону. Правда, природа с большой мудростью вложила в сердца родителей любовь к детям, но если разум не умеряет этой естественной привязанности крайней осмотрительностью, то она легко может выродиться в чрезмерное потворство. Что отцы и матери любят своих маленьких детей -- это вполне естественно; их долг обязывает их к этому; но вместе с тем они часто лелеют и их недостатки. По их мнению, не следует стеснять маленьких созданий; следует предоставлять им делать всё, что угодно; и так как по своему детству они не могут впасть в большие пороки, то родители воображают, что нет большой опасности относиться снисходительно к их маленьким слабостям, и забавляются сами теми милыми капризами, которые, по их мнению, вполне свойственны этому невинному возрасту. Однако Солон прекрасно ответил одному такому нежному родителю, который не хотел, чтобы его сына наказали за дурной поступок, и оправдывал его тем, что это пустяки: "Да, это пустяки, но привычка далеко не пустяки".

§35. Любимчик дерется, бранится разными словами... Всё это, изволите ли видеть, ничего; надо давать ему всё, чего бы он только ни пожелал, надо исполнять всё, что только придет ему в голову. Благодаря такому чрезмерному потворству и излишней снисходительности к детям, родители извращают начала, заложенные в детей природой, а затем удивляются, что им приходится пить горькую воду, источники которой они сами же отравили. Ибо когда дети подрастут и сделаются слишком большими для того, чтобы родители могли по-прежнему нянчиться с ними и забавляться ими, как игрушками, и когда соответственно этому вырастут и их дурные привычки, тогда те же самые родители начинают жаловаться, что из птенцов вышли повесы и негодяи, и негодуют на их своеволие и дурные наклонности, которые они сами же поселили и столь заботливо поддерживали в них; и тогда, когда, быть может, уже поздно, они и очень были бы рады вырвать те сорные травы, которые насадили собственными руками, и которые пустили слишком глубокие корни, чтобы их легко можно было вырвать. Если ребенок привык делать всё, что ему угодно, еще в ту пору когда бегал в одной рубашонке, то что же удивительного в том, если он претендует на такую же привилегию и тогда, когда начнет носить панталоны? Правда, по мере того, как ребенок подрастает, его недостатки становятся заметнее, так что мало родителей настолько слепых, чтобы не заметить их, и настолько несообразительных, чтобы не увидеть в них плачевных результатов своего собственного потворства. Ребенок, можно сказать, еще не начал говорить или ходить, а уже сел на голову своей няньке; едва начал лепетать, а уж командует своими родителями; с какой же стати, скажите пожалуйста, выросши, т. е. став умнее и сильнее, он сразу сделается сдержанным и покорным? ради чего в семь, четырнадцать или двадцать лет он откажется вдруг от той привилегии, которую потворство родителей предоставляло ему до сих пор в столь широких размерах? Сделайте опыт на лошади, собаке или другом каком животном, и посмотрите, легко ли исправлять пороки, приобретенные ими в молодости; а, между тем, ни одно из этих животных далеко не так гордо и так склонно быть господином самого себя и других, как человек.

§36. Вообще, у нас хватает смекалки на то, чтобы браться за этих животных, когда они еще очень молоды, и начинать как можно раньше дрессировать их, если мы хотим приспособить их к нашему пользованию; и только по отношению к нашим собственным отпрыскам мы считаем почему-то возможным поступать иначе, и, сделав из них дурных детей, имеем безумие надеяться, что они станут хорошими людьми. Но если всякий раз, как только ребенок пожелает пряников или винограду, мы сейчас же даем их ему, чтобы он не плакал и не огорчался, то ради чего, сделавшись взрослым, станет он отказываться от удовлетворения своих страстей, если они будут влечь его к вину или женщинам? Ведь эти предметы столь же способны возбуждать желания взрослого человека, как пряники и тому подобные пустяки были способны возбуждать желания дитяти. Зло состоит не в том, чтобы иметь желания, отвечающие известному возрасту, а в неумении подчинять эти желания разуму. Дело в том, умеем ли мы управлять ими и отказываться от них. В самом деле, кто не привык подчинять своей воли разуму других, пока был молод, тому будет очень трудно выслушивать советы собственного разума и подчиняться им, когда придет пора пользоваться ими; и нетрудно предвидеть, что выйдет из такого человека.

§37. Вот та близорукость, в которую впадают обыкновенно даже те, кто, по-видимому, весьма заботится о воспитании своих детей. Но если мы взглянем вообще на способ, каким воспитывают детей, то нам останется только удивляться, что среди той порчи нравов, на которую отовсюду раздаются жалобы, на свете всё еще остается хоть какой-нибудь след добродетели. В самом деле, можно ли назвать хоть один порок, вкус к которому не прививался бы к детям их родителями или кормилицами, и семена которого не бросались бы в их душу, лишь только она сделается способной воспринимать впечатления. Я говорю здесь не о примерах, которые дети видят перед собой и которые сами по себе достаточно побудительны; я хочу сказать, что детей прямо учат пороку и намеренно отклоняют от пути добродетели.

Еще прежде, чем они начали ходить, их приучают уже к насилию, мести и жестокости. "Ударь меня, а я его ударю" -- вот урок, который дети слышат чуть не ежедневно. Это считается пустяками, потому что руки ребенка не в состоянии еще причинить боль. Но скажите, пожалуйста, разве это не развращает его души, разве этим не внушается ему насилие и жестокость? Если приучать его, когда он мал, бить и колотить при помощи чужих рук и радоваться при виде чужого страдания, то не значит ли это подготовлять его к проделыванию того же самого и впоследствии, когда он будет настолько силен, чтобы заставить почувствовать тяжесть своего кулака и станет бить уже с определенным намерением?

Одеяния нашего тела, предназначенные служить скромности, теплу и прикрытию, становятся для детей, благодаря глупости или порочности родителей, предметом совершенно иного назначения; из них делают предмет тщеславия и гордости. Ребенку внушают страсть к новому платью, потому что оно красиво; а когда маленькая девочка наряжена в новое платьице и причесана на модный лад, то разве мать не учит ее восхищаться самой собой, называя ее "своей маленькой царицей", "своей принцессой"? Таким образом, дети уже тщеславятся своим платьем, еще прежде, чем сумеют сами надеть его. И почему бы им и впоследствии не ценить себя и других по этому внешнему изяществу, создаваемому портным или модисткой, если их родители так рано приучили их к этому.

Маленький народ приучают ко лжи, разным экивокам и извинениям, мало чем отличающимся от лжи, когда это нужно родителям или воспитателям. И можно ли надеяться, что тот, кто видит, как допускается и даже одобряется нарушение истины, когда это делается в интересах распоряжающихся им, не воспользуется при случае той же привилегией и в своем собственном интересе?

Только бедность не позволяет людям недостаточного состояния доводить своих детей до невоздержности, пичкая их разными кушаньями или заставляя пить и есть сверх необходимости: ибо раз они в состоянии удовлетворить свои желания, они сейчас же доказывают своим примером, что соблюдают воздержание отнюдь не вследствие отвращения к пьянству или обжорству, а единственно в силу нужды. Если же заглянуть в дома тех, которые пользуются большим довольством, то найдешь, что на еду и питье там смотрят как на главное дело и счастье жизни и считают небрежностью по отношению к детям, если последние не получают своей доли из этого счастья. Им дают соусы, рагу, разное мясо со всевозможными приправами, чтобы возбудить их аппетит, когда у них и без того полон желудок; а затем из страха обременить его, как не дать стакан вина, чтобы помочь пищеварению, хотя на самом деле это прибавляет только новую невоздержность.

Ребенок нездоров; первый вопрос, который ему делают: "Чего хочешь покушать, дружок? Чего дать тебе?" И вот его заставляют есть и пить, и все в доме ломают себе головы над тем, чего бы такого дать ему, что было бы достаточно вкусно и тонко, так чтобы могло преодолеть естественное отсутствие аппетита, столь мудро посылаемое природой при начале каждой болезни как препятствие ее развитию; ибо природа, избавляемая таким образом от обычной работы переваривания новой пищи, может употребить все свои силы на исправление и одоление вредных соков.

Но даже и в том случае, если дети обладают счастьем иметь настолько благоразумных родителей, которые не допускают их до излишества и дают им самые простые и обыкновенные кушанья, даже и в этом случае весьма трудно предохранить их от заразы, отравляющей душу; ибо, хотя можно и не беспокоиться за их здоровье, пока они находятся в руках воспитателя, тем не менее их желания не могут не поддаться тем урокам, которые отовсюду даются им относительно этой стороны эпикурейства. Ценность, придаваемая повсюду хорошей еде, не может не служить успешным подспорьем для природной склонности и быстро поселяет любовь к изысканному столу и желание тратиться на него. Держать хороший стол -- вот что все, не исключая даже обличителей порока по профессии, называют "хорошо жить", "быть хорошо поставленным", "жить по-благородному". Как же вы хотите после этого, чтобы угрюмый разум восстал против голоса всего света? И можно ли надеяться, что он будет услышан, если назовет распущенностью то, что так высоко ценится в свете и столь широко практикуется людьми самого лучшего общества?

Этот порок в настоящее время настолько укоренился и имеет столь ярых защитников, что считается чуть ли не добродетелью, и осуждение его покажется, пожалуй, безумием или наивностью. И я мог бы опасаться, что сказанное мной будет сочтено за неуместную сатиру, если бы не говорил этого для того, чтобы пробудить бдительность родителей и обратить их внимание на то, как дети окружены со всех сторон не только искушениями, но прямо наставниками порока, и, быть может, именно там, где их считают в наибольшей безопасности.

Не буду больше распространяться об этом предмете и разбирать в деталях, сколько усилий употребляется на то, чтобы портить детей и вселять в них порочные начала. Но прошу родителей подумать серьезно, существует ли хоть один порок, который очевидно не прививался бы к детям, и не составляет ли их прямого долга и дела благоразумия доставлять детям поучения иного рода.

§38. По моему мнению, вполне очевидно, что начало всех добродетелей и истинного превосходства лежит в умении отказываться от своих желаний, раз они не одобряются разумом. Это умение следует приобретать и совершенствовать привычкой, которая легко усваивается, если приучаться к ней с ранних лет. Вот почему я посоветовал бы, наперекор общепринятой практике, приучать детей уже с самой колыбели сдерживать свои желания и не подчиняться своим фантазиям. Прежде всего им следует внушить, что всякая вещь, которой они пользуются, дается им не потому, что она им нравится, но потому, что признана полезной и подходящей для них. Таким образом, доставляя им всё необходимое, но не давая им того, чего они требуют с воплем и криками, вы научили бы их довольствоваться тем, что им дают; и в таком случае они не стали бы прибегать к оранью и капризничанью, чтобы заставить себе повиноваться, и вследствие этого были бы вдвое менее несносны для себя и окружающих, чем обыкновенно; и если никогда не давать им того, чего они требуют с нетерпением, то они и вообще не стали бы кричать из-за чего бы то ни было, подобно тому, как не кричат из-за того, чтобы им подали луну.

§39. Я не хочу этим сказать, что к детям вовсе не следует иметь снисхождения, и не требую, чтобы они уже в рубашонках отличались благоразумием членов совета. Я смотрю на них, как на детей, к которым следует относиться с мягкостью, которые должны играть и иметь игрушки. Я хочу только сказать, что, если они плачут, желая получить или сделать что-либо неподходящее, то мотивом для отказа вовсе не должно служить то, что они желают этого: вот, если они будут настаивать на своих домогательствах, то им следует отказать уже по этой причине. Мне приходилось видеть детей, которые, сидя за столом, никогда ничего не просили, какие бы блюда ни стояли перед ними, но довольствовались тем, что им давали; и приходилось видеть других, которые требовали всего, что только ни увидят, и которым нужно было давать всякого кушанья и притом прежде всех остальных. Откуда же могла произойти эта разница, как не из того, что одни были приучены получать сейчас же всё, чего они только потребуют, а другие были приучены обходиться без этого. Чем дети меньше, тем менее следует, по моему мнению, угождать их беспорядочным желаниям. Чем меньше у них у самих рассудка, тем больше они должны подчиняться власти и руководству тех, в чьих руках они находятся; отсюда можно вывести то очевидное заключение, что около детей должны находиться только благоразумные и рассудительные особы. Если обыкновенно делается как раз наоборот, то тут я уж ничего не поделаю. Я высказываю то, что, по моему мнению, следовало бы делать, и, если бы обычная практика была согласна с моими взглядами, то мне незачем было бы беспокоить читателей этим рассуждением. Между тем, я уверен, что чем раньше начать дело по этой программе, тем легче оно будет и для детей, и для воспитателей; следует только держаться при этом следующего правила: раз вы отказали в чем-нибудь детям, вы должны твердо решиться не уступать и впредь их крикам и настойчивости, если только не хотите сделать из них отпетых капризников и упрямцев, действуя так, как будто награждаете их за капризы и упрямство.

§40. Поэтому, кто хочет иметь влияние на своего сына, должен начать дело, пока тот еще мал, и смотреть, чтобы он всецело подчинялся воле родителей. Желаете ли вы, чтобы ваш сын оставался послушным вам и тогда, когда выйдет из детских лет? -- так установите ваш отцовский авторитет, лишь только ребенок сделается способен к подчинению и будет в состоянии понять, от кого он зависит. Если вы желаете, чтобы он имел уважение к вам, внушите ему это чувство в детстве, а по мере того, как он будет становиться старше, обращайтесь с ним с большей близостью. Таким образом, вы будете иметь в нем послушного сына в течение его детства и преданного друга, когда он сделается взрослым. Ибо, по моему мнению, весьма заблуждаются те отцы, которые полны снисхождения и близости к детям, пока они малы, и делаются холодными и недоступными, как скоро они стали большими. Свобода и потворство не принесут добра детям: недостаток рассудка делает для них необходимой дисциплину; но с людьми, способными уже руководиться собственным рассудком, повелительный тон и суровость -- плохой способ обращения, по крайней мере, если вы не хотите, чтобы ваши дети тяготились вами и потихоньку думали про себя: когда же, наконец, ты умрешь, отец!

§41. Я полагаю, никто не станет отрицать, что маленькие дети должны видеть в своих родителях безусловных господ и распорядителей и чувствовать в силу этого почтительный страх к ним; придя же в более зрелый возраст, смотреть на них, как на своих лучших друзей, и любить и уважать их, как таковых. Но, если я не ошибаюсь, нет иного способа развить в детях эти чувства кроме указанного мной. Мы не должны забывать, что наши дети, став большими, совершенно походят на нас, и имеют те же страсти и те же желания, что и мы. Но мы желаем считаться разумными созданиями и быть господами нашего поведения, мы не любим подвергаться ежечасно выговорам и порицаниям, мы не выносим, чтобы те, с кем нам приходится иметь дело, обращались с нами в суровом и повелительном тоне или держали нас на почтительном от себя расстоянии. Взрослый человек, замечающий подобное обращение, сейчас же ищет себе другого места и компании, где бы он мог чувствовать себя вполне свободно. Поэтому, если держать детей сначала в известной строгости, то ими легко будет управлять в годы их детства, и они безропотно покорятся такому обращению, не зная никакого другого; и если с течением времени, по мере того как они начнут пользоваться своим собственным рассудком, строгость дисциплины будет ослабляться, чело отца разглаживаться и расстояние между ним и детьми уменьшаться, то прежняя суровость только увеличит теперь их привязанность, потому что они увидят, что это делалось только вследствие расположения к ним и желания сделать их достойными любви родителей и уважения всех других.

§42. Вот то, что я имею сказать относительно установления авторитета над детьми. Сначала страх и уважение должны дать вам власть над их душой, а затем любовь и дружба поддержат ее в более зрелые годы. Ибо ведь рано или поздно наступит время, когда они выйдут из-под страха розги и наказаний; и если тогда у них не будет ни любви к вам, которая могла бы вызвать их послушание и исполнение долга, ни любви к добродетели, которая могла бы удержать их на похвальном пути, то, скажите, пожалуйста, какой силой вы направите их на этот путь? Конечно, страх лишиться наследства может сделать их рабами вашего богатства, но в душе они не сделаются оттого менее дурными и испорченными, и вызванная этим сдержанность будет только временной. Ведь всякий человек должен быть рано или поздно предоставлен самому себе и своему собственному руководству, и всякий добрый, способный и добродетельный человек делается таким не иначе, как по своему внутреннему побуждению. А, следовательно, то, что человек должен вынести из воспитания, и что должно влиять на его жизнь, должно быть заложено в нем как можно раньше; и этим должны быть привычки, пускающие корни в самую глубь его натуры, а никак не притворство и лицемерная внешность, вызванная страхом раздражить отца, который, пожалуй, лишит наследства.

§43. Указав в общих чертах способ, которого следует держаться при воспитании детей, рассмотрим теперь несколько подробнее те средства, которыми следует пользоваться в данном случае. Я так настаивал на известной строгости по отношению к детям, что, быть может, подумают, будто я не принимаю достаточно в расчет условий возраста и слабости сложения. Однако это подозрение тотчас же рассеется, если подумать хорошенько о том, что я имею сказать, а именно я весьма склонен думать, что в деле воспитания строгие наказания приносят очень мало пользы и, наоборот, очень много вреда; и я убежден, что, caeteris paribus, из детей, которых часто наказывали, редко выходят хорошие люди. Всё, что я имею сказать относительно этого предмета, сводится к тому, что к строгости следует прибегать, пока дети малы, и, раз она произвела свое действие по надлежащем применении, следует ослаблять ее и заменять более мягким обращением.

§44. Если твердая рука родителей сделает волю ребенка гибкой и послушной, и притом еще в такую пору, что впоследствии ребенок и не вспомнит, когда началось это дело, то привычка к послушанию станет для него вполне естественной, и, как таковая, будет действовать на него, не вызывая никакого сопротивления с его стороны. Следует только начинать это дело как можно раньше и не делать ни малейших уступок до тех пор, пока почтительный страх и уважение не сроднятся вполне с детьми, и на их послушании не будет ни малейшей тени сопротивления. Раз эти чувства укоренились в них (о чем, повторяю, следует позаботиться как можно раньше, ибо в противном случае дело будет стоить больших неприятностей и тем больших, чем дальше его откладывать), раз, говорю я, эти чувства укоренились в детях, то они должны быть орудием их дальнейшего воспитания, по мере того, как они будут становиться разумнее и рассудительнее, а никак не побои, брань и другие рабские наказания.

§45. Что это действительно так, в том легко убедиться, если обратить внимание на цель и механизм правильного воспитания:

1) Предположим человека, у которого нет силы быть господином своих страстей, и который не способен сопротивляться удовольствию или страданию настоящей минуты, хотя бы его разум и советовал ему это. Не очевидно ли, что у такого человека не может быть никаких прочных начал добродетели и никакой энергии, и что он рискует сделаться ни на что не годным? Поэтому следует заблаговременно позаботиться о приобретении свойств, противоположных такому беспорядочному характеру; а те, в руках которых находится воспитание детей, должны как можно раньше, можно сказать, с первого проблеска сознания в детях, поселять в них противоположную привычку, как истинную основу их будущего счастья и укреплять ее в них всевозможными средствами.

§46. 2) С другой стороны, если чересчур унижать детей, пригибать их дух, держа их в слишком большом подчинении, то от этого они теряют всю свою живость и энергию и впадают в состояние еще худшее, нежели предшествующее; ибо, если из распущенных мальчиков, полных огня и жизни, выходят иногда впоследствии честные и даже великие люди, то души слабые, придавленные и трусливые развиваются с большим трудом и редко вырабатываются во что-нибудь годное. Разумеется, нужно много искусства, чтобы избежать этих двух противоположных опасностей; и тот, кто нашел средство сохранить в душе ребенка живость, энергию и непринужденность, отвращая его в то же время от вещей, к которым тот питает склонность и привлекая его к другим, которые ему неприятны, тот, говорю я, кто умеет примирить эти видимые противоречия, отыскал истинный секрет воспитания.

§47. Телесные наказании и розги -- это обычное, короткое и единственно знакомое воспитателям орудие управления, крайне непригодны в деле воспитания, так как ведут к двум, упомянутым выше, вредным последствиям, этим Сцилле и Харибде, которые так или иначе губят заблудившегося путника.

§48. Во-первых, этот род наказания нисколько не побеждает нашей естественной склонности к удовольствию и отвращения от страдания, но скорее поощряет нас к тому и укрепляет в нас основы всевозможных дурных и порочных действий. Скажите, пожалуйста, в силу каких иных мотивов, как не любви к удовольствию и отвращения от страдания, действует ребенок, когда, единственно из боязни побоев, учит свой урок наперекор своему желанию, или воздерживается есть незрелый плод, пришедшийся ему по вкусу? Ведь в данном случае он хочет только получить большее телесное удовольствие или избегнуть большего телесного страдания. Но направлять его действия и поведение такими мотивами не значит ли поддерживать в нем то начало развращения, которое, наоборот, следует всячески истреблять? Вообще я думаю, что никакие наказания не принесут пользы ребенку, если стыд подвергнуться наказанию за дурной поступок не будет сильнее влиять на его душу, чем само наказание.

§49. 2) Этот способ исправления производит в душе ребенка естественное отвращение к тому, что каждый воспитатель должен заставить его полюбить. В самом деле, часто приходится наблюдать, что дети начинают ненавидеть известные вещи, которые им прежде нравились, только потому, что их бьют или бранят из-за них. И в этом нет ничего удивительного, так как и взрослый человек едва ли бы ощутил в себе склонность к чему-либо при помощи такого способа; ибо кто из нас не почувствует отвращения к самому невинному и безразличному самому по себе развлечению, если всякий раз как мы не чувствуем желания насладиться им, или хотим насладиться по-своему, нас будут побуждать к нему пощечинами и бранью? И это вполне естественно. Можно сказать, ежедневный опыт показывает, как самые невинные вещи делаются неприятными благодаря сопровождающим их отталкивающим обстоятельствам; напр.: уже один вид чашки, из которой мы принимали противное лекарство, воротит нам душу, так что ничто уже не покажется из нее вкусным, как бы она ни была сама по себе чиста и красива.

§50. 3) Этот род рабского наказания делает рабским и самый характер ребенка. Пока над ним висит страх розги, он подчиняется и кажется послушным; но раз этот страх устранен, и, благодаря случайному отсутствию надзора, ребенок уверен в своей безнаказанности, он тотчас же дает простор своим страстям и всецело отдается своим естественным склонностям, которые (при таком способе воспитания) нисколько не изменяются к лучшему, несмотря на всю строгость, с которой их старались искоренить, но, наоборот, набирают только больше сил и, благодаря временной сдержке, прорываются обыкновенно с тем большей силой.

§51. 4) Но если даже строгость, доведенная до высшей степени, овладеет натурой ребенка и излечит ее от присущей ей беспорядочности, то этим нередко причиняется гораздо худшее и более опасное зло, а именно придавленность душевных сил, так что из беспорядочного мальчика вырабатывается глупое и вялое создание, которое своим искусственно привитым спокойствием быть может и понравится тем недальновидным людям, которые любят неподвижных детей за то что они не шумят и не причиняют беспокойства; но в конце концов из такого ребенка выйдет, по всей вероятности, человек, крайне неприятный для своих друзей и бесполезный, как для самого себя, так и для других.

§52. Итак, побои и всякий другой род рабских и телесных наказаний не должны иметь места при воспитании детей, из которых мы хотим сделать людей разумных и добродетельных в силу их собственной склонности. Если к этим наказаниям и можно прибегать, то не иначе, как в редких и исключительных случаях и как к крайнему средству. С другой стороны, следует избегать и льстить детям, давая им под видом награды разные вещи, которые им нравятся; ибо тот, кто дает своему ребенку яблоки или сласти или что-нибудь в том же роде с целью заставить его выучить урок, поощряет этим только любовь к удовольствиям и поддерживает в ребенке те опасные склонности, которые следует искоренять всевозможными способами. Вы никогда не научите его господству над страстями, если, полагая им преграду с одной стороны, будете в то же время удовлетворять их с другой. Чтобы из ребенка вышел со временем разумный и добродетельный человек, нужно научить его владеть своими страстями и подавлять свои влечения к роскоши, убранству, хорошему столу и т. п., как скоро разум и долг потребуют этого. Но если вы будете побуждать его к тому, что он должен и без того сделать, предлагая ему за это деньги, если вы будете вознаграждать его за неприятность выучить урок удовольствием съесть какой-нибудь лакомый кусочек или будете обещать ему кружевной галстучек или новый костюмчик с целью поощрить его к исполнению его маленьких обязанностей, то разве не очевидно, что, предлагая ему эти вещи в виде награды, вы тем самым внушаете ему страсть к ним и побуждаете его домогаться их с тем большим жаром и видеть в обладании ими свое счастье? Таким-то образом, желая при помощи неудачно применяемых наград и наказаний заставить детей выучить грамматику, или научиться танцам, или еще чему-нибудь в том же роде, не имеющему большого значения для пользы и счастья их последующей жизни, жертвуют их добродетелью, извращают весь смысл воспитания и внушают им сластолюбие, гордость, алчность и т. п.; благодаря такому экстравагантному методу в детях поддерживаются те дурные наклонности, которые следовало бы всецело подавлять, и бросаются в их души семена всех тех пороков, которых можно избежать только подавляя свои желания и приучаясь как можно раньше подчиняться разуму.

§53. Я не хочу этим сказать, будто детей следует лишать тех удобств и удовольствий, которые не вредят их здоровью и нравственности. Напротив, по моему мнению следует делать им жизнь как можно более приятной, и позволять им вполне предаваться тем невинным удовольствиям, к которым они чувствуют склонность, но с тем, чтобы эти удовольствия являлись результатом их хорошего поведения, а не выторгованной заранее наградой за то, что они занялись каким-нибудь делом, которое им неприятно, и за которое они не взялись бы сами без этого условия.

§54. Но, скажут мне, если не прибегать ни к розгам, ни к наградам, чтобы принудить детей к исполнению их обязанностей, то как же управляться с ними? Устраните надежду и страх -- и пропала дисциплина! Правда, я согласен, что страх перед страданием и надежда на удовольствие, наказания и награды -- являются единственными мотивами разумного создания, что это два великие двигателя человеческих действий, и что, следовательно, они должны иметь свое место и по отношению к детям. И я советую родителям и воспитателям помнить, что с детьми следует обращаться как с разумными созданиями.

§55. Я согласен, что нужно наказывать и награждать детей, если мы хотим действовать на них. Но в чем обыкновенно заблуждаются, по моему мнению, -- это в выборе наград и наказаний. Обыкновенно прибегают к телесным наказаниям и телесным удовольствиям, но прибегать к ним значит прибегать к средствам, могущим повести за собой весьма дурные результаты. Ибо, как мы видели, они служат только к увеличению и укреплению тех склонностей, которые следует подавлять и уничтожать. Какое начало добродетели внушите вы ребенку, если, искореняя из его души любовь к одному удовольствию, будете предлагать ему в то же время другое? Разве это не значит только расширять его влечений, распространяя их на разные предметы? Ребенок с плачем требует какого-нибудь вредного плода; вы утешаете его, давая ему какую-нибудь, немногим менее вредную, конфетку; этим вы, быть может, и сохраните его здоровье, но уж наверное принесете вред его душе и поселите в ней еще больший беспорядок: ибо вы только изменили предмет его желаний, но продолжаете потворствовать его страстям, допуская их удовлетворение, а в этом-то, как я доказывал, и лежит корень зла. До тех пор, пока вы не приучили ребенка отказываться от удовлетворения своих желаний, может случиться, что он будет покоен и сдержан в течение известного времени, но зло этим не излечится. Поступая таким образом, вы холите и нежите в нем страсть, которая является источником всех пороков; и вы должны рассчитывать, что при первом удобном случае она прорвется с тем большей силой, породит тем более неумеренные желания и причинит вам величайшие огорчения.

§56. Итак, те награды и наказания, которые могут иметь место при воспитании, совсем иного рода и обладают такой силой, что, раз мы применили их к делу, наша задача исполнена, и все трудности побеждены. Нет более могучих мотивов, способных действовать на разумную душу, как честь и позор. И вот, если вы внушите детям способность дорожить своей репутацией и сделаете их чувствительными к позору и бесславию, то тем самым вы вложите в их душу начало, которое всегда и во всех обстоятельствах будет вести их к добродетели. Но, скажут мне, как же этого достигнуть? Я согласен, что на первых порах это дело представляет известную трудность; но я полагаю, стоит труда поискать средства к достижению этого и затем применит его к делу, -- в чем, по моему мнению, и заключается великий секрет воспитания.

§57. Прежде всего дети необыкновенно чутки к похвале (и становятся такими, быть может, гораздо раньше, чем мы предполагаем). Им приятно выслушивать похвалу со стороны родителей или вообще тех, от кого они зависят. И вот, если отец будет ласкать и хвалить своих детей, когда они хорошо ведут себя, и, наоборот, будет смотреть на них холодно и с презрением, если они поступают дурно; и если мать и все остальные в доме будут действовать таким же образом, то дети в короткое время сделаются чувствительными к этой разнице обращения; и я уверен, что если вы неуклонно будете поступать таким образом, то этот прием произведет гораздо больше действия на их душу, чем всевозможные угрозы и наказания; ибо наказания, становясь обычными, теряют всю свою силу и совершенно бесполезны, если к ним не присоединяется чувство стыда; вот почему следует вообще воздерживаться от них и не прибегать к ним, за исключением случаев, о которых будет сказано ниже, когда дело доходит до последней крайности.

§58. Но чтобы эти чувства одобрения и позора глубже запечатлевались в душе детей и имели в их глазах больше весу, следует присоединять к похвалам и порицаниям те или другие приятные и неприятные вещи, отнюдь не в качестве награды или наказания за тот или другой поступок, но в качестве, так сказать, естественных последствий поступков, заслуживающих похвалу или порицание. Действуя таким образом, вы заставите их сильнее почувствовать, что тот, кто заслужил одобрение хорошим поведением, любим и ласкаем всеми и получает разные хорошие вещи в придачу, наоборот, кто навлекает на себя неодобрение и не заботится о своей репутации, непременно вызовет презрение и пренебрежение к себе, и поэтому у него не будет ничего, что могло бы порадовать его и доставить ему удовольствие. Благодаря такому способу предметы удовольствий сделаются в глазах детей естественными спутниками хорошего поведения, и постоянный опыт научит их, что приятные вещи даются только тем, кто пользуется хорошей репутацией. Если подобными средствами вы заставите детей стыдиться проступков (ибо я желал бы, чтобы вы не прибегали ни к каким иным карам) и дорожить своей репутацией, то вам будет уже нетрудно направить их в какую угодно сторону и сделать для них приятными все пути добродетели.

§59. Но здесь представляется большое затруднение со стороны прислуги. Ибо эти люди настолько глупы и упрямы, что очень трудно помешать им идти наперекор планам отца и матери. Положим, ребенок наказан за какой-нибудь проступок -- он сейчас же находит утешение в ласках этих неразумных льстецов, которые разрушают, таким образом, то, что родители стараются построить. Раз отец или мать смотрят на ребенка сердито, то и все окружающие должны относиться к нему таким же образом, и никто не должен ласкать его, прежде чем он не попросил прощения за свой проступок и своим поведением не вернул себе прежнего расположения. Если бы это всегда соблюдалось, тогда, я думаю, не было бы никакой надобности бранить и наказывать детей. Их собственный интерес заставлял бы их искать одобрения и избегать проступков, которые всеми порицаются, и за которые им непременно приходилось бы страдать, хотя бы и не в смысле брани или побоев. Это научило бы их скромности и стыду, и они скоро приобрели бы естественное отвращение от всего того, что могло бы навлечь на них презрение других. Но как устранить вред, причиняемый в данном случае прислугой, это я предоставляю всецело заботливости и благоразумию родителей; замечу только, что считаю этот пункт крайне важным, так что весьма счастливы те, кто может окружить своих детей разумными и порядочными людьми.

§60. Итак, следует тщательно избегать частого битья и брани, так как этот род исправления не производит ничего хорошего, не вызывая в детях стыда или отвращения к совершённому ими проступку: и если большую часть неприятности, испытываемой ребенком при этом, не составляет именно сознание, что он поступил нехорошо, и опасение, что навлек этим на себя справедливое неудовольствие своих лучших друзей, то боль, причиняемая сечением, подействует как лекарство далеко не радикальное; оно только замазывает рану, затягивает на ней кожу, но не проникает в ее глубь; чувство искреннего стыда и боязнь вызвать неудовольствие -- вот единственно действительные средства исправления. Только им следует отдавать вожжи в руки и предоставлять вести ребенка по надлежащей дороге; но телесные наказания непременно утрачивают силу действовать таким образом и притупляют чувство стыда, если повторяются слишком часто; ведь стыд играет у детей такую же роль, как у женщин стыдливость: нельзя сохранить ее, если она часто нарушается. Что же касается до боязни вызвать неудовольствие родителей, то и она утрачивает всякое значение, если проявление этого неудовольствия слишком скоро исчезает, и несколько ударов совершенно искупают проступок. Поэтому отцы должны тщательно взвешивать, заслуживает ли тот или другой проступок родительского гнева, или нет; но раз этот гнев обнаружился и повлек за собой ту или другую кару, родители отнюдь не должны тотчас же покидать строгое выражение лица; наоборот, им следует возвращать детям свою благосклонность не иначе, как с некоторым затруднением, и откладывать полное прощение до тех пор, пока полное послушание и более чем обыкновенное старание вести себя хорошо не докажут искренности раскаяния. Иначе наказание, вследствие привычки к нему, станет чересчур обычной и заурядной вещью и утратит всё свое влияние; и если за совершением проступка будет следовать наказание, а за ним тотчас же и прощение, то в конце концов такой порядок сделается для детей столь же обычным и естественным, как обычная смена дня и ночи.

§61. Что касается до хорошей репутации, то замечу еще одно, а именно, что, хотя в ней и нельзя видеть истинного начала добродетели (ибо добродетель есть сознание человеком своего долга и радость повиноваться творцу, следуя указаниям того света, который бог напечатлел в нашей душе, с надеждой на благоволение и награду свыше), тем не менее она стоит в наибольшей связи с ним. И так как в ней заключается свидетельство о том одобрении, которое разум других, как бы по общему соглашению, дает добродетельным поступкам, то она является наилучшим двигателем и средством поощрения для детей, до тех пор пока они не будут в состоянии решать собственным рассудком, что разумно и справедливо.

§62. Эти соображения могут указать и на то, какой манеры следует держаться самим родителям, когда они хвалят или порицают детей. Если им приходится укорять детей за что-либо (чего вообще едва ли можно избегнуть), то они должны делать это не только без всякого раздражения, в спокойных и серьезных выражениях, но и без свидетелей, с глазу на глаз; наоборот, если дети заслуживают похвалы, то следует хвалить их в присутствии других, так как публичная похвала удваивает награду. С другой стороны, нежелание родителей обнаруживать перед другими проступки детей заставит последних тем более ценить свою репутацию и тем более стараться сохранить доброе о себе мнение; если же они увидят себя осрамленными раскрытием их проступков перед другими, то будут считать это доброе мнение о себе утраченным, так что заключающаяся здесь сдержка исчезнет, и они тем меньше будут заботиться о своей репутации, чем больше будут думать, что она всё равно уже запятнана.

§63. Впрочем, если воспитывать детей, как следует, то вовсе не будет такой надобности прибегать к наградам и наказаниям, как это обыкновенно делается; ибо что касается до их маленьких шалостей и каких-нибудь невинных штук, то всё это следует позволять им делать без всяких стеснений, лишь бы только они не теряли должного уважения к присутствующим. Так как эти маленькие недостатки свойственны скорее их возрасту, чем им самим, то, предоставляя исправление их времени, примеру и годам, вы тем самым избавите детей от ненужных и бесполезных наказаний; ибо эти наказания или вовсе не могут победить тех склонностей, которые внушает детям возраст, и, таким образом, старания исправить их тотчас же делают исправление чересчур привычным и вследствие того бесполезным в более важных случаях; или, если эти наказания и окажутся в силе подавить свойственную их возрасту живость, то это послужит только ко вреду их души и тела. Если шум и суета их игр оказываются почему-либо неудобными или неподходящими к месту и обществу, в котором они находятся, то довольно одного взгляда или слова родителей (раз последние сумели придать должное значение своему авторитету), чтобы дети остановились и посидели спокойно некоторое время. Что же касается до любви к играм, которую природа мудро приспособила к натуре и возрасту детей, то ее не только не следует стеснять и подавлять, но, наоборот, скорее поощрять, чтобы поддерживать в движении их ум и развивать здоровье и крепость тела. Я думаю даже, что в том-то и состоит великое искусство воспитания, чтобы сделать и все их обязанности предметом развлечения и удовольствия.

§64. Позвольте мне теперь обратить внимание на одну ошибку в обычном способе воспитания детей: а именно, обыкновенно обременяют память детей разными правилами и предписаниями, которые им или совсем непонятны, или тотчас же забываются. Если вы хотите заставить детей сделать что-либо, или сделать иначе, нежели как было сделано ими, то заставляйте их делать это всякий раз, как они забудут, или переделывать, если они исполнили нехорошо, и так до тех пор, пока они не достигнут вполне удовлетворительного результата. Отсюда вы извлечете две выгоды: во-первых, вы увидите, доступно ли им известное действие, и можно ли ожидать его от них, так как нередко детей заставляют делать такие вещи, которые оказываются свыше их сил, и для исполнения которых требуется предварительный опыт и упражнение (ведь для воспитателей гораздо легче приказывать, чем учить!). Вторая выгода этого метода та, что, если дети будут повторять известное действие до тех пор, пока оно станет для них привычным, то исполнение его не будет уже зависеть от памяти и соображения, -- спутников благоразумия и зрелого возраста, а обратится в нечто вполне для них естественное; так, напр., для благовоспитанного джентльмена так же естественно отдать поклон или смотреть в лицо своему собеседнику, как и дышать: он делает это без всякого предварительного обдумывания и соображения. -- Раз вы исправили таким способом известный недостаток, вы исправили его уже навсегда; и таким образом вы можете искоренить их все, один за другим, и насадить на их место какие угодно привычки.

§65. Мне приходилось видеть родителей, которые наваливали на своих детей столько правил и предписаний, что бедным малюткам было не под силу не то что исполнить, но даже запомнить хотя бы десятую их долю, между тем за нарушение этих подчас совершенно бессмысленных правил их наказывали и словами, и ударами. Из этого, естественно, выходило только то, что дети в конце концов пропускали мимо ушей всё, что бы им ни говорилось, будучи наперед уверены, что всё равно никакое внимание не застрахует их от совершения проступка, а следовательно и наказания.

Поэтому давайте вашему сыну как можно меньше правил, и лучше, если их меньше, чем больше того, сколько вы считаете необходимым, потому что, если вы завалите его множеством правил, то выйдет что-нибудь одно из двух: вам придется или слишком часто наказывать его, что ведет к очень дурным результатам, делая наказание вещью чересчур обычной, или позволить ему безнаказанно нарушать ваши предписания, что лишит их всякого значения и подорвет ваш авторитет. Итак, давайте поменьше правил, но наблюдайте, чтобы те, которые даны, исполнялись. Чем меньше ребенок, тем меньше следует давать ему правил; по мере же того, как он будет подрастать, можно давать ему новые правила, но лишь тогда, когда прежние твердо укоренятся в нем путем практики.

§66. Главное же, не забывайте, что нельзя учить детей одними правилами, которые всё равно ускользают из их памяти. Поэтому-то, что считаете для них обязательным, закрепляйте в них постоянным упражнением всякий раз, как представится к тому случай, и по возможности старайтесь даже создавать такие случаи. Это создаст в них привычки, которые, раз установившись, будут действовать сами собой, легко и естественно, без всякой помощи со стороны памяти. Но здесь позвольте сделать два предостережения: во-первых, заставляя детей делать то, к чему вы желаете их приучить, делайте это в мягких и кротких выражениях, как бы напоминая им то, что они по забыли, а не браня и не порицая их как за умышленную провинность; во-вторых, остерегайтесь приучать их к многим привычкам зараз, иначе разнообразие их собьет их с толку, и они не усвоят себе ни одной, как следует. Когда же, благодаря постоянной практике, известная привычка сделается для них легкой и естественной и будет действовать, не нуждаясь ни в каком предварительном соображении, тогда вы можете перейти к другой и т. д.

Такой способ учить детей не какими-нибудь правилами, задалбливаемыми на память, а заставляя их повторять известное действие под надзором и руководством воспитателя до тех пор, пока они не навыкнут в нем, представляет такие преимущества, с какой бы стороны мы на него ни взглянули, что я не могу достаточно надивиться обычному пренебрежению им, если только можно удивляться чему-нибудь, освященному обычаем. Укажу еще на одно преимущество этого способа: а именно, благодаря ему, можно видеть, соответствуют ли требования, предъявляемые к ребенку, его силам, природным задаткам и свойствам организации, ибо все эти условия точно также следует принимать в расчет при правильном воспитании. Не думайте, будто можно, не портя натуры детей, изменить совершенно их темперамент, напр. сделать веселого задумчивым и серьезным, а меланхолика -- жизнерадостным: господь напечатлел в душе каждого человека известные черты, которые, подобно недостаткам внешности, можно несколько исправить, но никак нельзя совершенно изменить и заменить противоположными.

Поэтому тот, кто берет на себя заботу о воспитании детей, должен изучать их натуру и способности, испытывать, в какую сторону они всего легче склоняются, и что наиболее соответствует их внутренним свойствам; наблюдать, каков природный объем их ума, каким образом можно его увеличить и к чему можно применить; узнавать, чего им недостает, и способны ли они усвоить себе это прилежанием и упражнением; равно как стоит ли труда добиваться этого: ибо в большинстве случаев всё, чего мы можем достигнуть (или к достижению чего должны стремиться), это -- утилизировать лучшую часть из того, что природа дала детям, предотвратить пороки и недостатки, к которым склонен данный характер, и развить в нем те выгодные стороны, к которым он способен. Природные задатки каждого ребенка следует развивать, насколько это только возможно; но браться за прививку других, противоположных им свойств, было бы бесплодной работой: и даже в лучшем случае всё налепленное таким образом будет сидеть очень нескладно и носить на себе непривлекательную печать принуждения и притворства.

Правда, притворство не есть порок, свойственный детскому возрасту, или продукт простой, предоставленной самой себе натуры; это род сорной травы, растущей не в диком, необработанном поле, а на садовых грядках, обработанных небрежным или неумелым садовником. Надобны уже некоторое искусство и опытность, а также известное сознание потребности в обходительных манерах, чтобы могло явиться притворство, которое хочет сгладить природные недостатки и ставит себе похвальную цель вызвать приятное впечатление, хотя никогда не достигает этого и становится тем менее приятным, чем больше хочет казаться таковым. Поэтому нужно особенно следить за этим пороком, так как он порождается самим воспитанием, воспитанием, конечно, неправильным, но от которого, тем не менее, нередко приходится страдать молодым людям.

Если кто-нибудь возьмет на себя труд рассмотреть, в чем состоит та приятность обращения, которая так нравится людям, тот найдет, что она состоит в естественной связи поступка с соответствующим душевным настроением. Нам не может не нравиться мягкое, дружеское и ласковое обращение. Натура свободная и владеющая собой, не низменная, но и не надменная, и не запятнанная пороками, действует на каждого обаятельно. Поступки, естественно вытекающие из благородной души, нравятся нам, как неподдельные признаки ее внутреннего склада, и, будучи естественными результатами ее действительного настроения, не могут не быть приятными и непринужденными. В этом-то заключается, по моему мнению, та красота, которая светит в поступках некоторых людей, придает прелесть всему, что они делают, и открывает им сердца всех и каждого; ибо путем постоянного упражнения они настолько выработали в себе манеру обращаться с людьми и настолько сделали для себя естественными все те маленькие знаки внимания и уважения, которые природа или обычай установили в общежитии, что последние являются отнюдь не искусственными или заученными, а естественно вытекающими из милой и хорошей души.

Наоборот, притворство есть грубое и вынужденное подражание тому, что должно быть естественно и непринужденно, и поэтому у него не может быть той прелести, которая сопровождает всё естественное; притворство же непременно влечет за собой разлад между поступком и действительным настроением, в какой бы форме оно ни проявлялось:

1) В той ли форме, когда человек хочет выказать такое настроение, какого в действительности не имеет, причем налагаемая им на себя принужденность сама себя выдает; так иногда люди стараются притвориться грустными, веселыми или ласковыми, будучи на самом деле совершенно иными.

2) Или в той форме, когда, не стараясь выказать такого настроения, какого в действительности нет, человек выражает то душевное настроение, в котором находится, совершенно неподходящим способом; сюда относятся все те искусственные жесты, движения, слова, взгляды, которыми люди хотят выразить свое внимание и уважение к окружающим или удовольствие находиться в их обществе, но которые являются не столько признаками того или другого из этих чувств, сколько признаками присущих этим людям недостатков. Этот род притворства происходит весьма часто от того, что человек старается подражать кому-нибудь другому, не разбирая, что есть в его поступках приятного или что представляет исключительно свойственную ему черту характера. Вообще всякое притворство, из какого бы источника оно ни исходило, действует отталкивающим образом, так как мы чувствуем естественное отвращение ко всему искусственному и осуждаем тех, которые не могут зарекомендовать себя ничем лучшим.

Простая и грубая натура, предоставленная самой себе, гораздо лучше искусственной грации и тому подобных заученных манер. Отсутствие какого-нибудь светского качества или какой-нибудь недостаток во внешних манерах, грешащий немного против требований утонченного приличия, легко ускользают от наблюдения, а следовательно и порицания; но притворство, в чем бы оно ни проявлялось, всегда выводит на свет наши недостатки и навлекает на нас осуждение в отсутствии такта или искренности. Поэтому воспитатели должны тем тщательнее обращать внимание на этот порок, что он, как я говорил, приобретается благодаря неумелому воспитанию и свойствен большей частью тем людям, которые претендуют на хороший тон и не хотят, чтобы их считали не знающими светских правил и приличий. Кроме того, если я не ошибаюсь, он происходит довольно часто от того, что воспитатель чересчур поверхностно относится к нему, довольствуясь одними наставлениями и не присоединяя к ним практики, т. е. не заставляя детей повторять известное действие на своих глазах, исправляя то, что в нем есть неуместного и принужденного, до тех пор, пока оно не сделается привычным и непринужденным.

§67. Что касается до так называемых манер, из-за которых детям приходится выносить столько мучений и выслушивать столько благонамеренных увещаний со стороны мудрых нянюшек и гувернанток, то им, по моему мнению, следует учить не столько посредством правил, сколько посредством самой практики; тогда дети, если только не пускать их в дурную компанию, будут гордиться тем, что ведут себя прилично, по примеру других, раз будут видеть, что их за это хвалят и одобряют. Если же, вследствие маленькой небрежности в этом отношении, мальчик не совсем грациозно снимает шляпу или не вполне изящно расшаркивается, то танцмейстер исправит этот недостаток и вообще уничтожит ту природную неотшлифованность, которую люди Ю la mode называют мужиковатостью. И так как, по моему мнению, ничто не придает детям столько приличной уверенности в себе и уменья держаться в обществе старших, как танцы, то им следует начинать учить детей, лишь только они станут способны к этому. Хотя это искусство и придает только внешнюю грацию, но оно как-то больше, чем что-либо другое, сообщает детям нечто зрелое в обращении. Впрочем, вообще я не желал бы, чтобы маленьких детей слишком мучили утонченностями и ухищрениями светского этикета.

Не тревожьтесь по поводу тех недостатков в детях, которые будут исправлены возрастом; поэтому, если ребенок манкирует кое-какими тонкостями внешней полировки, то это наименее должно беспокоить родителей и воспитателей, раз у него есть полировка в душе, о которой всего более следует заботиться. Раз ребенок с его нежной душой проникнут благоговением к своим родителям и наставникам, любовью и уважением к ним и страхом оскорбить их, равно как уважением и расположением ко всем окружающим, то эти самые чувства укажут ему и способ выражать их наиболее приятным для других образом. Старайтесь только поддерживать в нем начала добродетели и гуманности и, насколько возможно, сделать их для него привычными посредством одобрения, похвал и других приятных для него вещей. Раз эти начала пустили корни в его душе и утвердились в ней благодаря неуклонной практике, то вам нечего уже больше бояться; что же касается до изящества манер и тонкости обращения, то это придет в свое время, когда ребенок выйдет из рук няньки и перейдет в руки благовоспитанного гувернера.

Итак, пока дети малы, следует смотреть сквозь пальцы на некоторые недочеты во внешних манерах, раз при этом не проявляется никаких признаков нахальства или испорченности; буде же таковые проявятся, то, разумеется, их тотчас же следует искоренять указанными выше средствами. Впрочем, меня бы очень дурно поняли, если бы из сказанного мною выше насчет манер заключили, будто, по моему мнению, лицам, находящимся около детей, совершенно не следует обращать внимания на их внешние манеры, пока они малы. Наоборот, я думаю, что для детей было бы весьма полезно получать соответствующие указания с того самого времени, как только они в состоянии держаться на ногах; что я порицаю, так это неумелые приемы, которыми пользуются обыкновенно в данном случае. Раз ребенок, которого никогда не учили ничему похожему на хорошие манеры, нарушает какое-нибудь приличие, его обыкновенно начинают бранить, особенно если тут находятся посторонние; на него сыплется целый ряд порицаний и правил, как снимать шляпу, как раскланиваться и т. п. По-видимому, заинтересованные в этом лица имеют в виду только поправить ребенка, но на самом деле они делают это большей частью для того, чтобы скрыть свой собственный конфуз, и, опасаясь, чтобы присутствующие не приписали дурных привычек ребенка их собственной небрежности или неумению, сваливают всю вину, иногда очень пристрастно, на бедных малюток.

Как бы то ни было, нельзя исправлять детей такими случайными наставлениями ad hoc; указывать им, как они должны вести себя, следует в другое время, и вообще нужно заблаговременно приучать к хорошему и приличному поведению, а никак не на самом месте проступка осыпать упреками и заставлять делать то, к чему они совершенно не приучены и не знают, как за это приняться. Бранить в таких случаях значит не учить, а только бесцельно мучить; и гораздо лучше совершенно оставить их в покое, чем бранить за проступки, в которых не они виноваты и которых не исправишь рассуждениями. И уж гораздо лучше предоставить исправление их внешней грубоватости более зрелому возрасту, чем осыпать их постоянными порицаниями, которые никак не дадут и не могут дать грациозных манер.

Если у ребенка хорошая натура, то время, наблюдения и благовоспитанная компания сотрут в значительной степени ту грубоватость манер, которая пристает за неимением лучших примеров, раз он будет вращаться в хорошем обществе; наоборот, если он будет окружен дурной компанией, то никакие правила и исправительные меры не будут в состоянии отшлифовать его. Знайте за верное, что какие бы наставления ни давались детям, и каких бы воспитателей к ним ни приставляли, ничто не влияет на них так, как среда, в которой они вращаются. Дети (как и взрослые) действуют большей частью из подражания. Мы все -- своего рода хамелеоны, принимающие окраску от вещей, находящихся около нас; поэтому нечего удивляться этому в детях, которые гораздо лучше понимают то, что видят, нежели то, что слышат.

§68. Я говорил уже о вреде, причиняемом детям прислугой, льстивость которой ослабляет выговоры родителей и подрывает их авторитет. Но в данном случае может иметь место еще одно зло, а именно дурные примеры, которые дети могут встретить в обществе прислуги. Поэтому следует по мере возможности удалять их от общения с ней, ибо зараза этих примеров страшно отравляет детей при малейшем соприкосновении с ними; и нередко от невоспитанной и безнравственной прислуги они научаются таким словам и выражениям, непристойным манерам и порокам, каких, быть может, не узнали бы во всю жизнь.

§69. Трудно вполне предотвратить это зло. Вообще, вы можете считать себя весьма счастливым, если у вас никогда не было грубого и порочного слуги, и если ваши дети не заимствовали от него ничего дурного; но во всяком случае следует постоянно предвидеть это возможное зло; поэтому дети должны по возможности всегда находиться в обществе своих родителей или тех, кому поручено их воспитание [Насколько римляне считали воспитание непосредственной обязанностью самих родителей, см. Suet. August. 64. Plut. in vita Catonis Censoris, Diod. Sic. II. 3]. Но для этого нужно, чтобы дети находили удовольствие в их обществе, чтобы они могли пользоваться в их присутствии всей свободой, свойственной их возрасту и не подвергались разным бесполезным стеснениям. Если общество старших является для них чем-то вроде тюремного заключения, то не удивительно, что они не находят в нем никакого удовольствия; не следует мешать им быть детьми, играть и шалить по-детски; нельзя допускать только скверных шалостей; во всем же остальном должна быть предоставлена полная свобода. Наконец, чтобы общество родителей было для них еще приятнее, следует, чтобы всё, что доставляет им удовольствие, они получали из рук родителей, и в то же время нужно строго запретить прислуге угождать им, как она это обыкновенно делает, давая им ликеры, вино, фрукты, игрушки и т. п. вещи, из-за которых дети так любит водить компанию с прислугой.

§70. Заговорив о среде, я почти готов бросить перо и не затруднять больше читателей, ибо, так как среда влияет больше, чем всевозможные правила, предписания и наставления, то мне представляется почти излишним пускаться в дальнейшие рассуждения, раз из них всё равно не выйдет толку. Но, скажете вы, что же я буду делать со своим сыном? Держать его дома, так он, пожалуй, сядет мне на голову, а воспитывать его вне дома, то как предохранить его от заражения пороками, которые столь распространены повсюду? Дома он, быть может, сохранится в невинности, но зато будет тем невежественнее в житейских делах и, привыкнув видеть вокруг себя постоянно одни и те же лица и находиться в одном и том же кружке, он будет вести себя чудаком или обломом, когда ему придется выступить в свет.

Я согласен, что то и другое имеет свои неудобства. Правда, если ребенок будет воспитываться вне дома, он будет гораздо смелее и развязнее; кроме того, соревнование, имеющее место в школах, внушает мальчикам энергию и прилежание. Но если вы не отыскали такой школы, в которой наставник мог бы следить за нравственностью своих учеников, и которая давала бы такие же результаты в утверждении своих питомцев в добродетели и благовоспитанности, как и в научении их классическим языкам, то, значит, вы придаете странную цену словам, если, предпочитая язык древних греков и римлян тому, что произвело среди них столько великих мужей, считаете возможным рисковать невинностью и добродетелью вашего сына из-за горсточки латыни и греческого!

Что же касается до той уверенности и смелости, которая приобретается в школах, то обыкновенно эти качества перемешаны с такой массой грубости и нахальства, что при вступлении в свет молодым людям всё равно приходится отучаться от ухваток, вынесенных из школы, и заменять их манерами, более приличными порядочному человеку. Если вы примете во внимание, насколько искусство жить и умение вести свои дела в свете противоположны нахальству, надувательству и дерзости, приобретаемым в компании школьников, то вы, без сомнения, согласитесь, что недостатки домашнего воспитания несравненно предпочтительнее этих приобретений, и предпочтете сохранить дома невинность и скромность вашего сына, каковые качества более надежным путем сделают из него способного и полезного человека. Ведь уединение и целомудрие, в котором воспитываются девочки, не делает их оттого какими-нибудь невыволоками; общение с людьми скоро придает им приличную уверенность в себе. Точно также и мальчики могли бы обходиться без нахальства и дерзости, ибо мужество и стойкость состоят, как я думаю, не в грубости и невоспитанности.

Научиться добродетели гораздо труднее, чем приобрести знание света, и раз она утрачена, то ее трудно вернуть. Что же касается до недостатков, приписываемых домашнему воспитанию, т. е. робости и незнания света, то, во-первых, они далеко не необходимые его последствия, а, во-вторых, будь это даже так, эти недуги вовсе не неизлечимы. Наоборот, порочность есть упорное и опасное зло, и поэтому прежде всего следует предохранить от нее. Если и нужно предохранять детей от робости, расслабляющей тех, кто чересчур уж избалован домашним воспитанием, то имея в виду опять-таки добродетель, а именно из опасения, чтобы подобный нежный характер не сделался чересчур восприимчивым к порочным впечатлениям и не подверг слишком большому риску нравы новичка. Прежде чем молодой человек вышел из родительского дома и из рук воспитателя, следует вооружить его волей и дать ему знание людей, дабы обезопасить его добродетель; в противном случае он рискует попасть на гибельную дорогу и низвергнуться в пропасть, не будучи достаточно знаком с опасностями света и не обладая достаточной твердостью, чтобы не поддаться искушениям. За исключением этого обстоятельства, робость и незнание света вовсе уж не требуют столь ранней заботы о себе. Общение с людьми излечит значительную долю их; если же и оно не сделает этого достаточно рано, то это только доказывает, что нужно иметь хорошего воспитателя, ибо, если нужно заботиться о том, чтобы сообщить мальчику свободному уверенность в себе, то именно для того, чтобы предохранить его добродетель на то время, когда он будет предоставлен самому себе.

Итак, было бы нелепо жертвовать невинностью мальчика ради того, чтобы общением с порочными и дурно воспитанными мальчишками он приобрел уверенность в себе и умение не теряться среди других, раз эти качества требуются только для того, чтобы охранять его добродетель; если же самоуверенность и изворотливость соединятся с пороком, являясь пособниками последнего, то гибель почти несомненна; так что вам придется или уничтожать в мальчике всё то, что он вынесет от своих товарищей, или предоставить его гибели. Будьте уверены, что дети непременно приобретут нужную уверенность в себе общением со взрослыми, когда будут допущены к нему, что всегда успеется; а до того времени скромность и уменье подчиняться гораздо лучше подойдут к ним и вернее обеспечат успех их воспитания; и поэтому нет надобности хлопотать прежде времени о развитии в них этой уверенности. Наиболее времени, забот и внимания следует употреблять на то, чтобы развить в них добродетель и благовоспитанность. Вот та приправа, с которой следует изготовлять их, и притом так, чтобы от нее нелегко было впоследствии отделаться, та приправа, которой следует как можно лучше снабдить их: ибо, если общение с людьми увеличивает их знание и ловкость, то оно может в то же время угрожать их нравственности, и поэтому необходимо, чтобы они прежде всего были вооружены добродетелью, и чтобы существо ее глубоко проникло в их сердца.

Мы рассмотрим впоследствии, каким образом следует подготовлять их к обществу и вступлению в свет, раз они достаточно созрели для этого. Но каким образом ребенок, втиснутый в разношерстную толпу беспорядочных мальчишек, среди которых он научится ругаться при игре в мяч или мошенничать играя в орлянку (span farthing), подготовится этим для общества и дела -- этого я никак не могу постигнуть; равно как и того, какие такие качества приобретаются в толпе мальчишек всевозможных сословий, которыми обыкновенно наполнены школы, чтобы отцы могли так сильно желать их для своих детей? По крайней мере я уверен, что тот, кто в состоянии воспитать своего сына дома под руководством воспитателя, сообщит ему гораздо больше умения держать себя, внушит ему гораздо больше благородных чувств и сознания того, что достойно и прилично, и, в довершение всего, даст ему гораздо больше знаний и сделает его более развитым человеком, чем какая бы то ни было школа. Я не хочу этим порицать школьных учителей: ведь большая разница наблюдать за двумя или тремя мальчиками в одном и том же доме или иметь на своем попечении шестьдесят или восемьдесят мальчишек, живущих в разных местах. Как бы учитель ни был искусен и заботлив, он не в состоянии наблюдать за пятьюдесятью школьниками дольше того времени, которое они находятся в школе; и нельзя требовать от него, чтобы он научил их чему-либо другому, кроме того, что написано в их учебниках, ибо образование души и внешних манер требует постоянного внимания и отдельного занятия с каждым ребенком, чего никак нельзя сделать при такой стае ребят, а если даже и предположить, что учитель имел бы время изучать и исправлять недостатки и дурные наклонности каждого из них в отдельности, то все его заботы всё равно пропали бы даром по той причине, что большую часть из двадцати четырех часов суток мальчики предоставлены самим себе или заразительным примерам товарищей.

Так как фортуна часто благоприятствует смелым и ловким людям, то отцы смотрят с удовольствием на то, что в их сыновьях довольно рано обнаруживаются бойкость и юркость, видя в этом счастливое предзнаменование их будущих успехов в свете и воображая, будто штуки, проделываемые ими с товарищами или заимствованные от них, свидетельствуют об успешности их первых шагов в искусстве жить и составлять себе карьеру. Но я осмелюсь заметить, что только тот идет верным и надежным путем, кто видит фундамент будущего благополучия своего сына в добродетели и добром воспитании. Не шалости и не плутовства, практикуемые обыкновенно школьниками, не грубые ухватки в их взаимном обращении и не хитро составленный план нападения на чужой огород делают настоящего человека, а справедливость, благородство, умеренность, рассудительность и любовь к труду, -- качества, которым едва ли научаются школьники друг от друга; если же молодой человек, воспитанный дома, приобрел в этих добродетелях не больше сведений, чем если бы он был в школе, то значит, его отец весьма неудачно выбрал воспитателя. -- Возьмите школьника и мальчика того же возраста, воспитанного дома, введите их в хорошее общество, и вы увидите, кто из них будет вести себя с большей рассудительностью и приличной уверенностью? Я полагаю, самоуверенность школьника скоро изменит ему или не послужит к его чести; но раз она пригодна только в обществе мальчишек, то лучше, если бы ее и совсем не было.

В наше время порок так быстро созревает в молодых людях, что очень трудно спасти мальчика от порчи, если решиться выпустить его из дому и предоставить случаю или его собственной склонности выбор товарищей. Я предоставляю другим исследовать, каким фатальным образом порок в столь малое время сделал столь большие успехи среди нас, и чьи руки открыли ему путь к столь неограниченному господству; но я желал бы, чтобы те, которые столь жалуются на упадок христианского благочестия, добродетели и просвещенности в современном поколении, взяли бы на себя труд подумать, каким путем можно восстановить их в ближайшем поколении. Что касается до меня, то я вполне уверен, что если не положить в основу этого дела надлежащее воспитание детей и насаждение в них добрых начал, то все усилия останутся бесплодными; ибо если мы не позаботимся развить в детях честность, трезвость и любовь к труду, то смешно ожидать, чтобы поколение, которое появится за нами на мировой сцене, блистало теми добродетелями, талантами и знаниями, которыми до сих пор справедливо гордилась Англия; я сказал бы "и храбростью", хотя это качество и считалось всегда природным наследием англичан, но некоторые действия, происшедшие недавно на море [Л. намекает здесь на поражения англичан в воине с Людовиком XIV. Прим. перев.], действия такого рода, который был неизвестен нашим предкам, дают мне повод заметить, что развращенность ослабляет и мужество, и что раз безнравственность разрушила чувство чести, то и храбрость недолго живет после этого; и я думаю, что нельзя указать ни одной нации, как бы она ни была знаменита своей доблестью, которая сохранила бы свою боевую честь и продолжала бы внушать страх своим соседям, после того как в нее проникла испорченность, разбившая всякую дисциплину, и порок возрос до такой степени, что отваживается ходить с открытым лицом.

Итак, добродетель, чистая и прямая добродетель, а не какая-нибудь нелепая самоуверенность и разные увертки, есть важнейшая, хотя и труднейшая цель воспитания. Всё остальное должно уступать ей дорогу и давать ей первое место. Добродетель есть истинное и существенное благо, и воспитатель должен не только делать ее предметом своих уроков и собеседований, но и направить всю свою заботу и искусство на то, чтобы насадить и укрепить ее в душе питомца и не прекращать этой работы до тех пор, пока мальчик не получит истинного влечения к добродетели и не будет видеть в ней свою славу, силу и наслаждение.

Чем больше мальчик будет успевать в добродетели, тем легче будет для него совершенствоваться и во всём остальном, ибо тот, кто умеет подчиняться требованиям добродетели, не будет противиться никаким требованиям долга. Поэтому я не могу не предпочесть домашнего воспитания, на глазах отца и под руководством хорошего гувернера, как наилучшего и наиболее верного пути к великой цели воспитания. Что же касается до общества, то его всегда можно найти в домах джентльменов, и родителям следует приучать детей к нему и побуждать их, как скоро они к этому способны, к общению с благовоспитанными и образованными людьми; и я не знаю, почему бы отцам, живущим в деревне, не брать с собой сыновей, когда они делают визиты своим соседям. Поэтому я убежден, что отец, воспитывающий своего сына дома, имеет гораздо больше возможности держать его в своем обществе, давать ему тот склад, который считает наиболее для него подходящим и удалять его от общения с прислугой и тому подобным народом, чем воспитывая его вне дома. Со всем тем, конечно, дело родителей решать это так или иначе, сообразно с обстоятельствами. Замечу только, что весьма плохой домостроитель тот отец, который не заботится о надлежащем воспитании сына, потому что, каково бы ни было его положение в свете, воспитание есть лучшее наследство, которое он может ему оставить. Во всяком случае, если бы кто-нибудь нашел, что мальчик, воспитывающийся дома, видит вокруг себя слишком мало общества, а общество, находимое в школах, не подходит для молодого джентльмена, то я думаю, можно было бы найти какое-нибудь средство, чтобы избежать неудобства и с той, и с другой стороны.

§71. Заметив, насколько глубоко влияние, оказываемое средой, и насколько люди, а в особенности дети, склонны к подражанию, я позволю себе обратить внимание родителей еще на одно обстоятельство, а именно: если вы хотите, чтобы ваш сын относился с уважением к вам и вашим приказаниям, вы сами должны относиться с уважением к нему. Maxima debetur pueris reverenta. Вы не должны делать в его присутствии ничего такого, относительно чего не желали бы вызвать его подражания. И если в ваших действиях проскользнет что-нибудь такое, что в нем вы считаете недостатком, то он не преминет прикрыться вашим авторитетом, и тогда я уж не знаю каким путем вы могли бы исправить этот недостаток. Если вы станете наказывать его за то, что на его же глазах делаете сами, то он едва ли припишет такую требовательность вашей любви к нему и заботливости об исправлении его недостатков, а скорее истолкует ее просто, как придирчивость и капризный произвол со стороны отца, которому хочется лишить своего сына тех удовольствий и свободы, которыми он пользуется сам. Если же допускаемую для себя свободу вы представите ему привилегией взрослых, на которую дети не имеют права претендовать, то этим вы придадите только большую силу вашему примеру и сделаете его тем более побудительным, ибо следует постоянно помнить, что дети гораздо раньше, чем это обыкновенно думают, стремятся быть большими, и что если мальчикам доставляют такое удовольствие брюки, то никак не вследствие их покроя или удобства, а вследствие того, что носить брюки является до некоторой степени признаком взрослого человека. -- То, что я сказал о поведении отца в присутствии детей, относится в равной мере и ко всем тем, кто имеет какую-либо власть над ними, или к кому родители желали бы поселить в них уважение.

§72. Однако возвратимся к наградам и наказаниям. Так как, согласно со сказанным выше, не следует наказывать детей за ребяческие шалости или за какие-нибудь недостатки в манерах, вообще за то, что исправят сами собой возраст и время, то вовсе нет такой необходимости прибегать к побоям, как это делается обыкновенно; и если мы прибавим, что нельзя наказывать их и за те ошибки, которые они делают, учась чтению, письму, языкам и т. п., то в разумном воспитании останется очень мало поводов к телесному наказанию. Настоящее средство научить детей чему бы то ни было -- внушить им влечение к тому, чему вы хотите их научить, и таким образом возбудить их рвение и прилежание. Не думаю, чтобы этого было трудно достигнуть, если только вести детей как следует, применяя к делу те награды и наказания, о которых мы говорили выше и наблюдая сверх того следующие правила:

§73. 1) Раз вы хотите научить чему-нибудь ребенка, не обращайте этого в бремя для него и не делайте из этого обязательной работы. Всё, что навязывается подобным образом, тотчас же становится скучным и противным, и ребенок начинает питать отвращение к тому, что прежде ему нравилось или по крайней мере было безразлично. Прикажите, напр., ребенку гонять ежедневно его кубарь в продолжение известного времени, хочет ли он того, или нет; потребуйте от него этого в качестве обязанности, на которую он должен употреблять известное число часов утром и вечером, и вы увидите, что ему очень скоро опротивеет всякая игра такого рода. Не то же ли самое бывает и с взрослыми людьми? Разве то, что мы с удовольствием делаем добровольно, не становится для нас тягостью, как скоро мы принуждены делать это по обязанности? Думайте о детях, как вам угодно, но во всяком случае они столько же, сколько и самый гордый из нас, взрослых, желают показать, что они свободны в своих действиях, что их хорошие поступки исходят от них самих, и что они так же самостоятельны и независимы.

§74. 2) Вследствие этого следует заставлять детей делать даже то, к чему вы внушили им склонность, только тогда, когда они чувствуют к этому расположение и охоту. Бывает, что человек, любящий читать, писать или петь, приходит иногда в такое настроение, что эти занятия не доставляют ему никакого удовольствия; и если он станет принуждать себя к ним, то из этого не выйдет ничего, кроме бесплодного раздражения и усталости. То же самое бывает и с детьми. Поэтому следует наблюдать за переменами в их настроении и пользоваться часами, благоприятными для того или другого занятия; если же дети недостаточно часто расположены к тому сами собой, то можно внушить им надлежащее настроение искусственно, напр. беседой. Я думаю, что это не представит затруднения для опытного воспитателя, который изучил характер своего питомца и поэтому может вызвать в его голове те представления, которые настроят его на тот или другой лад. При таком приеме вы сбережете и время, и избавите ребенка от скуки; ибо ребенок, чувствующий желание заняться известным делом, сделает при таком настроении в три раза больше, чем сколько он сделал бы, занимаясь вдвое больше времени и с удвоенным трудом, но поневоле. Если вести дело как следует, то вы можете позволять детям играть сколько угодно, хотя бы до изнеможения, и все-таки у них останется достаточно времени для того, чтобы научиться тому, что требуется известным возрастом. Между тем, ничто подобное не принимается в расчет при обычном методе воспитания. Этот метод, знающий только розги, построен на совершенно иных основаниях, не имеет в себе ничего привлекательного, не обращает внимания на настроение ребенка и не пользуется благоприятными минутами его склонности к занятиям; да и было бы смешно ожидать, чтобы ребенок по собственному побуждению оставлял игры и с удовольствием принимался за учение, после того, как принуждения и побои вызвали у него отвращение к его обязанностям. Между тем, если бы дело велось как следует, то ученье могло бы служить отдыхом от игр, а игры отдыхом от ученья. В обоих случаях мы одинаково имеем дело с трудом, и вовсе не труд отталкивает детей, потому что они любят быть занятыми, перемена же и разнообразие занятий доставляет им только тем большее удовольствие. Разница тут в том, что при игре они действуют свободно и применяют свой труд (на который они никогда не скупятся) по собственной воле, между тем как за ученье их засаживают насильно; а это сейчас же отталкивает и расхолаживает их, угнетает их свободу. Между тем, если устроить дело так, чтобы они сами просили своего наставника заняться с ними, подобно тому, как они просят своих товарищей показать им какую-нибудь игру, то в приятном сознании своей свободы и в этом отношении, как и в других, они стали бы приниматься за ученье с таким же удовольствием, как и за игры, и видели бы в нем такое же приятное развлечение. При таком методе ребенку можно внушить желание научиться всему, чему вы только захотите; самое трудное, конечно, начать дело со старшим из детей; но раз овладели им, то через него уже нетрудно будет наладить дело и с остальными.

§75. Хотя, таким образом, всего лучше сажать детей за ученье в то время, когда они чувствуют расположение к этому, и когда ослабление мыслей или сосредоточение внимания на чем-нибудь другом не делает их ленивыми или непонятливыми, тем не менее нужно иметь в виду следующие два обстоятельства: 1) если эти благоприятные моменты не улавливаются с достаточной тщательностью или ими не пользуются всякий раз, как они представляются, или, наконец, они наступают не так часто, как следовало бы, то из-за этого нельзя пренебрегать развитием ребенка и оставлять его в праздности, рискуя обратить ее в привычку, 2) хотя душа и не особенно в состоянии воспринимать новые представления, раз она не расположена к тому или занята каким-нибудь другим предметом, тем не менее весьма важно и вполне стоит наших забот научить ее владеть собой, так чтобы она могла отвлечься от известной вещи, с жаром преследуемой ею, и перейти легко и с удовольствием к другой, умея побеждать свою леность и энергично приниматься за то, что указывают ей рассудок или совет других. Чтобы приучить детей к этому, следует время от времени наблюдать, не рассеиваются ли они вследствие лености и не отвлекаются ли их мысли по сторонам, и направлять их внимание на предлагаемое дело. Если таким образом их ум привыкнет быть господином своих операций, так что будет в состоянии откладывать в сторону свои мысли и дела и отдаваться новым и менее приятным, без всякого со противления и неудовольствия, то такое уменье владеть собой будет гораздо важнее по своим последствиям, чем какое бы то ни было знание латинского языка, логики и большинства тех предметов, которым обыкновенно учат детей.

§76. Так как в ранние годы дети гораздо деятельнее, чем в какую бы то ни было другую пору жизни, и для них совершенно безразлично, что бы ни делать, лишь бы быть занятыми, то ученье, танцы или прыганье на одной ноге не составляли бы в их глазах никакой разницы, если бы сопровождались одинаковым влечением или отвращением. Причина их отвращения к ученью заключается или в том, что к нему их приневоливают, делают из него обязанность, мучают и бранят из-за него, так что они принимаются за него дрожа и со страхом, -- или в том, что, хотя бы они и принимались за него по доброй воле, их держат за ним слишком долго, до полного изнеможения; а всё это ограничивает ту свободу, которой они так дорожат и которая придает в их глазах такую прелесть их играм. Переверните дело, -- и вы сейчас же увидите, что они изменят свои симпатии, в особенности если будут видеть перед собой пример людей, которых они уважают и считают выше себя. Если известные действия получат в их глазах значение привилегий, свойственных тем, кто выше их по возрасту или положению, то честолюбие и желание подняться выше и сравняться с теми, кто стоит выше их, тотчас же заставить их приняться за дело и исполнять его энергично и с удовольствием, происходящим от сознания собственной инициативы. Таким образом наслаждение свободой, которую они ценят выше всего на свете, послужит для них немалым поощрением, а если присоединить сюда еще удовольствие от похвалы, то я уверен, что этого будет совершенно достаточно, чтобы возбудить, насколько нужно, их рвение и прилежание. Я согласен, что всё это требует большого искусства, терпения, мягкости, старательности и благоразумия со стороны воспитателя; но, с другой стороны, зачем бы было и держать его, если бы дело не требовало никакого труда? Между тем, раз вы достигли успеха в этом, то и всё остальное придет само собой и гораздо вернее, чем при помощи суровой и повелительной дисциплины; и, в сущности, я не думаю, чтобы было так трудно достигнуть этого результата, в особенности, если дети не будут видеть перед собой дурных примеров; опасность в данном случае может явиться со стороны прислуги или беспорядочных товарищей и тому подобного глупого и порочного люда, который портит детей, подавая им дурной пример или предоставляя им то, чего они никогда не должны получать в одно и тоже время разом: я подразумеваю -- порочных удовольствий и фальшивых похвал.

§77. Подобно тому, как к побоям можно прибегать только в крайне редких случаях, точно также частая и в особенности страстная брань ведет к очень дурным последствиям. Она только ослабляет авторитет родителей и уважение детей, ибо, прошу вас хорошенько запомнить, дети очень рано научаются различать, где действует страсть, и где рассудок. Насколько они не могут не уважать того, что исходит от рассудка, настолько же им ненавистно всё то, в чем они видят проявление раздражения, и если последнее и вызывает в первый момент страх, то он скоро проходит, и природное чутье легко научает их относиться с презрением к этим пустым пугалам. Так как детей следует останавливать только по поводу дурных поступков (которые в раннем возрасте сводятся к очень незначительному числу), то для этой цели совершенно достаточно взгляда или жеста; если же вы принуждены прибегнуть к выговору, то следует делать его серьезно, указывая на дурную сторону поступка, а не осыпая ребенка бранью, при которой он не в состоянии разобрать, сам ли он или его поступок вызывает ваше неудовольствие. Сверх того, запальчивая брань, сопровождающаяся обыкновенно резкими и несдержанными выражениями, ведет за собой еще то дурное последствие, что дети усваивают себе подобный же язык, и, имея за собой столь солидный авторитет, не стыдятся наделять такими же эпитетами и других.

§78. Но тут, вероятно, мне скажут: "Как! Так по-вашему совсем не следует бить детей, что бы они ни делали?! Но ведь это значит дать полную волю всевозможному бесчинству!" -- Нет, вовсе не значит, если только вы дали надлежащий склад душе ребенка и развили в нем то уважение к родителям, о котором я говорил выше. Что же касается до телесных наказаний, то из них выйдет очень мало пользы, раз весь смысл наказания сводится к боли, ибо действие последней исчезает так же быстро, как и воспоминание о ней. При всем том, есть один порок, который по моему мнению требует телесного наказания, а именно упрямство и преднамеренное непослушание; но и в этом случае я рекомендовал бы действовать так, чтобы стыд быть высеченным, а не самая боль от ударов, составлял смысл наказания. Стыд совершить дурной поступок и заслужить наказание есть единственное действительное средство удержать человека на стезе добродетели. Боль от розог, если ее не сопровождает этот стыд, скоро проходит и забывается и, благодаря привычке, быстро теряет весь внушаемый ею страх. Я знал детей одного очень знатного человека, которых угрозой снять с них башмаки держали в таком же почтительном страхе, как других висящей над ними розгой. И мне кажется, что такое наказание гораздо действительнее, чем побои; ибо если вы желаете внушить детям благородные и достойные порядочного человека чувства, то вы должны сделать их более чуткими к стыду совершить дурной поступок и навлечь на себя этим нерасположение окружающих, чем к боли от наказания. Однако, что касается упрямства и намеренного непослушания, то их можно исправить только силой и побоями, потому что от этого зла нет другого лекарства. Если вы приказываете или запрещаете что-нибудь вашему ребенку, то он должен немедленно повиноваться вам, без всяких рассуждений; если же дело доходит до того, что приходится решать, кто из вас господин, когда вы приказываете ему что-нибудь, а он отказывается исполнить, то в таком случае вам непременно следует взять верх над ним, каких бы это ни стоило побоев, раз жесты или слова оказываются бессильными, по крайней мере если вы не хотите остаться под его командой на всю жизнь. -- Одна, знакомая мне, добрая и благоразумная мать была вынуждена высечь свою маленькую дочь, только что привезенную от кормилицы, восемь раз сряду в одно и то же утро, чтобы сломить ее упрямство и добиться повиновения в одной, собственно безразличной вещи; прекрати она наказание раньше и остановись, напр., на седьмом разе, ребенок был бы испорчен навсегда, и бесполезные побои только увеличили бы его упрямство, исправить которое впоследствии было бы крайне трудно; но продолжая благоразумно настаивать на своем, до тех пор пока воля ребенка не смирилась (что и составляет единственный смысл наказания), она прочно установила свой авторитет с этого момента и впоследствии встречала со стороны дочери полнейшее повиновение во всем; так что, если теперь она высекла ее в первый раз, то, вероятно, это было вместе с тем и в последний.

Итак, раз вы вынуждены прибегнуть к розге, наказание должно продолжаться до тех пор, пока не овладеет волей ребенка, не сломит его упрямства и не утвердит авторитета родителей, который следует затем поддерживать, благоразумно соединяя строгость и ласку.

Если бы подумали серьезно об этом, то, без сомнения, не были бы так склонны прибегать к розге и палкам ради исправления детей и видеть в телесных наказаниях непогрешимое и универсальное средство во всевозможных случаях; но во всяком случае очевидно, что телесное наказание приносит очень мало пользы и очень много вреда; ибо если оно не производит никакого действия на душу и не смиряет воли, то только ожесточает наказываемого; и какую бы боль ему ни пришлось вынести, он только укрепляется в своем упрямстве, которое, раз доставив ему победу, располагает его продолжать борьбу с надеждой и на будущие успехи; и я убежден, что именно такие неразумные наказания сделали упрямцами стольких детей, которые без этого были бы очень уступчивы и послушны; ибо если вы наказываете ребенка так, как будто хотите отплатить ему за поступок, вызвавший ваш гнев, то какое действие может произвести такой прием на его душу, в смысле ее исправления? Если его проступок не сопровождается никаким упорством, то незачем прибегать к побоям; спокойного и серьезного указания совершенно достаточно, чтобы исправить проступок, происходящий вследствие слабости, забывчивости или рассеянности, и это всё, чего заслуживают подобные проступки. Но если в самом направлении воли ребенка проявляется испорченность, если его поступок является результатом определенного и умышленного нежелания повиноваться, то в таком случае наказание следует соразмерять не с большей или меньшей важностью проступка, как такового, а со степенью упорства по отношению к приказаниям отца, послушания которым следует требовать со всей строгостью; в таком случае должно возобновлять наказание до тех пор, пока оно не произведет надлежащего действия на его душу, и вы не заметите в нем признаков стыда, раскаяния и искренней готовности повиноваться.

Правда, для этого недостаточно дать ребенку известные предписания и сечь его без разговоров, если он не исполняет их или исполняет не так, как нам хочется; нужно заботливое и внимательное отношение к делу, нужно хорошо знать характер ребенка и тщательно взвешивать его проступки, прежде чем прибегнуть к такому наказанию; но разве это хуже, чем держать постоянно наготове розгу, как единственное средство исправления и, прибегая к ней постоянно и по всякому поводу, сделать бесполезным это крайнее средство, когда в нем окажется действительная надобность? Да и можно ли ожидать другого, если прибегать к нему при всяком пустяке? Если благонравного и прилежного мальчика наказывать розгами за ошибку в синтаксисе или неправильное ударение точно так же, как упрямого и испорченного мальчишку за злонамеренный проступок, то можно ли ожидать от такого способа исправления благоприятного действия на душу? а между тем последнее только и должно быть нашей целью в данном случае: ибо раз эта цель достигнута, всё остальное придет само собой.

Итак, раз в ребенке не замечается упорства, требующего исправления, нет никакой надобности прибегать к побоям. Все же прочие проступки, в которых не проявляется дурного направления воли или желания сопротивляться авторитету отца или воспитателя, -- не столько проступки, сколько промахи, на которые можно смотреть сквозь пальцы: или если вы уж обратили на них внимание, то достаточно ограничиться указанием, советом, легким упреком, по крайней мере если упорное пренебрежение этими наказаниями не докажет, что тут виной натура ребенка и, что непослушание имеет своим корнем явную испорченность воли. Раз действительно обнаружилось упорство, то им уже нельзя пренебрегать, а следует тотчас же подавить его; нужно только сперва вполне убедиться, что это действительно упорство, а не что-либо другое.

§80. Но так как поводов к наказанию, в особенности телесному, следует избегать насколько возможно, то я не думаю, чтобы приходилось часто доводить дело до этой крайности; ибо раз вы внушили детям почтительный страх, о котором я говорил, то в большинстве случаев будет достаточно одного взгляда. Во всяком случае нельзя требовать от детей такого же благоразумия, серьезности и внимания, как от взрослого; точно также следует допускать те шалости и ребячества, которые свойственны их возрасту, не обращая ни них внимания: ведь беспечность и веселость -- истинный характер этого возраста. Строгость, о которой я говорил выше, не должна простираться до таких неуместных ограничений, и не следует поспешно истолковывать в смысле упорства то, что является естественным результатом возраста или темперамента; в таких случаях следует прийти к детям на помощь, как к существам слабым от природы, и помочь им исправиться; и хотя бы им и сделано было раньше предостережение, нельзя смотреть на каждый промах, как на умышленную небрежность, и сейчас наказывать за него, как за упорство. Правда, не следует оставлять без внимания и проступков, происходящих по слабости, но раз в них нет злой воли, не нужно преувеличивать их и карать за них слишком строго, а следует исправлять их мягкой рукой, насколько позволяют время и возраст. Благодаря этому дети будут видеть, что есть в каждом проступке наиболее предосудительного и чего, следовательно, должно избегать; и таким образом будут стараться направлять надлежащим образом свою волю, видя, что это предохраняет их от всякого неудовольствия со стороны старших, а что во всех других случаях они встречают доброжелательную помощь, а не гнев и упреки. Отучайте детей от пороков и дурных наклонностей, -- и с каждой ступенью возраста их поведение будет принимать форму, соответствующую данному возрасту и обществу, в котором они будут вращаться; и по мере того как они будут расти годами, будет расти и их рвение и прилежание. Но для того, чтобы ваши слова сохраняли всегда свой авторитет, следует, чтобы при всяком случае, как бы маловажен он ни был сам по себе, вы встречали полное повиновение со стороны ребенка и отнюдь не позволяли бы ему брать верх. Впрочем, я желал бы, чтобы отцы пореже прибегали к своему авторитету, за исключением разве только случаев, где обнаруживается стремление к порочным привычкам, ибо я думаю, что можно найти лучшие средства, и что, напр., ласковое увещание путем доводов (раз только вы достигли подчинения ребенка вашей воле) гораздо предпочтительнее в большинстве случаев.

§81. Быть может удивятся, что я говорю об убеждении детей путем доводов; между тем я считаю это наилучшим способом в обращении с ними. Дети начинают понимать рассуждения с того самого момента, как начинают понимать язык; и, если я не ошибаюсь, они гораздо раньше, чем вы думаете, начинают желать, чтобы с ними обращались, как с разумными созданиями; вот эту-то своего рода гордость следует всячески поддерживать в них и пользоваться ей, насколько возможно, как орудием исправления.

Разумеется, под доводами, которыми я советую убеждать детей, я подразумеваю только такие, которые им вполне доступны; и надеюсь, никому не придет в голову рассуждать с ребенком трех или семи лет, как со взрослым. Пространные рассуждения и какие-нибудь философские доводы только собьют их с толку, вместо того, чтобы научить. Поэтому если я говорю, что с детьми следует обращаться, как с разумными созданиями, то я подразумеваю под этим то, что кротостью вашего обращения и сдержанностью тона даже в случае выговоров, вы должны заставить их видеть, что действуете на разумных основаниях и имеете в виду их собственную пользу; и что вашими приказаниями и запрещениями руководит вовсе не какая-нибудь прихоть, страсть или пустая фантазия. Это они прекрасно поймут, и я не думаю, чтобы таким путем их нельзя было убедить в ценности той или другой добродетели иди вреде того или другого порока. Но для этого нужно пользоваться доводами, доступными их возрасту я пониманию, и приводить их в коротких и ясных словах. Уразуметь основания различных форм долга и источники права и несправедливости нелегко подчас и взрослым людям, не привыкшим размышлять о том, что превышает уровень ходячих воззрений. Следовательно, рассуждения, вытекающие из отдаленных принципов, тем менее доступны детям. Им не под силу отдаленные дедукции; доводы, могущие оказать на них действие, должны быть очевидны, доступны их умственному уровню и, так сказать, осязательны; впрочем, если вы примете во внимание их возраст, характер и наклонности, то у вас никогда не будет недостатка в подходящих доводах. На случай же, если бы вы затруднились подыскать специальный довод в каждом отдельном случае, то вот довод, который во всех случаях будет одинаково вразумительным и достаточно сильным для того, чтобы отвратить их от любого проступка, а именно, что этим проступком они навлекут на себя дурную славу и ваше неудовольствие.

§82. Из всех способов, которыми следует учить детей и исправлять их поведение, самый простой, легкий и действительный -- указывать им примеры того, что они должны делать или чего должны избегать. Если на примерах знакомых им людей показывать им, что в них есть хорошего и дурного, то такой прием гораздо скорее склонит их следовать одним поступкам и избегать других, чем какие бы то ни было рассуждения на этот счет. Слова, каковы бы они ни были, никогда не могут дать детям такого ясного представления о добродетели и пороке, как самые поступки, если только направлять, как следует, их наблюдательность и указывать им хорошую или дурную сторону данного поступка: достоинство или низость того или другого поведения станет гораздо яснее для них и произведет на них более сильное впечатление на примерах других, чем при помощи каких бы то ни было правил и наставлений относительно этого предмета.

Вот метод, которым следует пользоваться не только пока дети малы, но и потом, до тех пор пока они находятся под чужим руководством; и я считаю его наилучшим средством, каким только может воспользоваться отец для исправления своего ребенка от каких бы то ни было недостатков. Ибо ничто не производит на нас столь глубокого впечатления, как пример других: и те самые недостатки, которых мы не замечаем или которые мы извиняем в самих себе, сейчас же вызывают наше неодобрение, раз мы видим их в других.

§83. По поводу телесного наказания, могут представиться вопросы: 1) в какое время и 2) кем оно должно производиться; 1) следует ли наказывать сейчас же, как только совершен проступок и 2) сами ли родители должны сечь детей? Что касается до первого вопроса, то, по моему мнению, не следует наказывать в самый момент проступка, чтобы сюда ни примешалась страсть, и чтобы наказание, выходя вследствие этого из надлежащих границ, не потеряло своего значения: ибо дети прекрасно понимают, когда мы действуем под влиянием страсти. Как я уже говорил, на них гораздо больше производит впечатление то, что представляется им исходящим из спокойного и обдуманного решения; и это они всегда в состоянии распознать. -- Что же касается до второго вопроса, то, если у вас есть какой-нибудь разумный слуга, ему и следует поручить наказание (если у вас есть воспитатель, то дело понятно само собой); ибо лучше, чтобы боль исходила от рук другого, а не родителей, хотя бы и по их приказанию и в их присутствии. Таким образом сохранится и авторитет родителей, и в то же самое время негодование ребенка за боль, которую он вытерпел, обратится на того, кем она непосредственно причинена ему. Но во всяком случае я посоветовал бы отцам как можно реже сечь детей и прибегать к сеченью, как к последнему средству в случае крайней необходимости; но раз вы уж прибегли к нему, следует, чтобы ребенок не скоро позабывал наказание.

§84. Но, как я уже говорил, побои -- самое худшее и последнее средство исправления, к которому можно прибегать только в крайних случаях, когда все другие средства оказываются безуспешными; и если обращать тщательное внимание на это последнее обстоятельство, то в побоях крайне редко будет представляться надобность: ибо во-первых, трудно допустить, чтобы ребенок часто был способен оказывать сопротивление приказаниям отца; с другой стороны, если отец не злоупотребляет своим авторитетом по поводу каких-нибудь легких шалостей и тому подобных вещей, в которых детям должна быть предоставляема полная свобода, равно как и по поводу ученья, в котором точно также не должно быть места принуждению, то едва ли найдется много таких поступков, в которых ребенок мог бы проявить упорство и, следовательно, заслужить наказание. Поэтому, кто воспитывает своего ребенка надлежащим образом, будет иметь очень мало поводов прибегать к розгам, да и в каких таких пороках может провиниться ребенок в течение первых семи лет своей жизни, кроме лжи, да каких-нибудь капризов, повторение которых, после прямого запрещения, навлекло бы на него обвинение в упорстве и наказание розгой? Если бы к всякой порочной склонности в нем, при первом же ее проявлении, отнестись надлежащим образом, а именно выразить сначала удивление, а в случае ее повторения, неудовольствие, сопровождаемое строгими взглядами отца, воспитателя и всех окружающих и соответствующим обращением, и не прекращать этого до тех пор пока ребенок не почувствует своего проступка и не устыдится за него, то при таком отношении к делу незачем будет прибегать к каким-либо другим исправительным мерам, а тем более к сеченью. Ведь то, что обыкновенно заставляет прибегать к этой крайности, есть ничто иное, как печальное последствие прежнего недосмотра или послабления; если бы следили с самого начала за дурными наклонностями детей и заботились о мягком исправлении первых уклонений, вызываемых ими, то редко приходилось бы иметь дело более чем с одной виной и было бы очень легко исправлять ее без всякого шума и не прибегая к такому жестокому средству, как телесное наказание; и уничтожая один порок за другим, по мере их обнаружения, можно было бы искоренить их все, так что от них не осталось бы никакого следа и воспоминания; но благодаря потворству и баловству мы позволяем этим не достатком вырастать до того, что они становятся крупны и многочисленны, и тогда, негодуя на их безобразие, мы поневоле хватаемся за плуг и борону; но заступу приходится уходить далеко вглубь, чтобы добраться до корней, и всей силы, искусства и старательности почти недостаточно, чтобы очистить испорченный и заросший сорной травой питомник и возвратить нам надежду на получение плодов, которые вознаградили бы нас за наши труды.

§85. Рекомендуемый мной метод избавил бы и отца, и ребенка от неприятности ежеминутных повторений разных правил и наставлений на счет того, что должно делать и чего нельзя. Ибо я держусь того мнения, что не следует запрещать детям того или другого поступка, могущего развиться в порочную привычку, прежде чем они действительно не провинились в нем; ибо такие запрещения делать то-то и то-то в лучшем случае только знакомят детей с тем или другим пороком и искушают их отведать того, к чему их предполагают способными, между тем как для них было бы гораздо безопаснее оставаться в полном неведении этих пороков. Наилучшее исправительное средство, как я уже говорил, -- выразить удивление по поводу поступка, вызванного порочной склонностью, лишь только он усмотрен у ребенка. Напр., если вы уличили его во лжи или какой-нибудь скверной штуке, скажите ему, что вы поражены его поступком, как страшной и неслыханной вещью, которой вы никак не ожидали от него, -- чтобы таким образом совершенно пристыдить его и воздержать этим от повторения подобного проступка.

§86. Но здесь мне, вероятно, возразят, что, что бы я ни говорил о покладистости детей и влиянии на них стыда и одобрения, все-таки есть такие ребята, которых ни за что не засадишь за книги и ученье иначе как розгами. Однако в подобном возражении мне слышится обычная рутина школ, не терпящая заимствования новых приемов оттуда, где им можно было бы научиться; иначе, почему обучение латинскому и греческому языкам требует розги, а французскому и итальянскому можно учиться без этого? Ведь учат же детей фехтованию и танцам, не прибегая к побоям, точно так же как они могут вполне прилежно заниматься арифметикой, рисованием ит.п. без всякого сеченья. А это наводит на мысль, что или есть нечто странное, противоестественное и мало отвечающее возрасту детей в предметах наших школ и в методе их преподавания, раз детей нельзя заставить заниматься ими иначе, как при помощи розог, да и то с большим трудом, -- или совершенно ошибочно думать, будто древним языкам нельзя научить, не прибегая к розгам.

§87. Но допустим, что между детьми есть такие нерадивые лентяи, которых ни за что не засадишь за ученье одними кроткими приемами (ибо нужно признать, что между детьми попадаются разные натуры). Однако из этого еще не следует, что грубая дисциплина розги должна распространяться и на всех остальных детей. Ни одного ребенка нельзя признать неподдающимся более кротким мерам до тех пор, пока они все не испробованы на нем; вот если они не в силах возбудить его стараний и заставить его делать то, что он может сделать, то, разумеется, для такого упрямца не может уже быть извинений: телесное наказание остается для него единственным средством; однако это средство следует применять совершенно иначе, чем это делается обыкновенно. Мальчишку, который умышленно пренебрегает своими уроками или упорно отказывается сделать то, что в его силах, несмотря на положительное и серьезное приказание отца, не исправишь двумя или тремя ударами, прибегая к такому же наказанию при всяком подобном проступке. Раз упорство дошло до того, что его нельзя искоренить ничем, кроме побоев, то наказание следует производить несколько спокойнее и в то же время строже, причем сеченье (попеременно с увещаниями) следует продолжать до тех пор, пока на лице ребенка, в его голосе и покорности не будет читаться, что производимое наказанием впечатление происходит не столько от боли, сколько от раскаяния в проступке. Если же и подобная исправительная мера, повторяемая в короткие промежутки времени и доведенная до высшей строгости, с явным выражением неудовольствия отца во всё это время, не оказывает никакого действия, не изменяет наклонностей ребенка и не кладет основ для будущего послушания, то чего же ожидать от побоев и для какой цели прибегать к ним? Побои, раз от них не ожидается никакой пользы, похожи скорее на действия бешеного и неистового врага, чем благожелательного друга: они только ожесточают виновного, не внушая ему никакого желания исправиться. Если какой-нибудь отец имеет несчастье обладать таким испорченным и упрямым сыном, то я уж, право, не знаю, что ему остается делать с ним -- разве только молиться за него. Однако, я думаю, что, если бы вести детей с самого начала как следует, то таких испорченных натур, оказалось бы очень немного; а если бы таковые и оказались, то во всяком случае не по их масштабу следует вести воспитание тех, у которых натура лучше, и с которыми можно обращаться более мягким образом.

§88. Если можно найти воспитателя, который, смотря на себя, как на заместителя отца, возьмет на себя его заботы и, умея оценить важность вышеуказанного, постарается с самого начала применить всё это к делу, то впоследствии ему будет очень мало хлопот с воспитанником; и я убежден, что в очень короткое время ваш ребенок сделает такие успехи и в учении, и в поведении, каких вы, быть может, и не ожидали. Не позволяйте только воспитателю бить ребенка без вашего разрешения, по крайней мере до тех пор, пока вы не убедились на опыте в его благоразумии и сдержанности. Однако, чтобы не нанести никакого ущерба авторитету воспитателя в глазах ребенка, вы не только не должны давать заметить, что он не имеет права наказывать розгой, но вообще должны относиться к нему с большим уважением и рекомендовать то же и всему вашему семейству; ибо нельзя ожидать, чтобы ваш сын относился с уважением к человеку, с которым, на его же глазах, вы, его мать или другие члены вашего семейства будут обращаться пренебрежительно. Если вы считаете его достойным пренебрежительного обращения, то значит вы сделали дурной выбор; а если вы дадите заметить это отношение к нему другим, то он едва ли избегнет подобного же отношения к себе и со стороны вашего сына, а в таком случае, какими бы достоинствами и качествами он ни обладал, всё это пропадет для вашего сына даром и не принесет ему никакой пользы.

§89. Подобно тому как пример отца должен вызывать в мальчике уважение к его воспитателю, точно также пример воспитателя должен вызывать со стороны мальчика то поведение, которого он от него потребует. Поведение самого воспитателя отнюдь не должно противоречить его наставлениям, по крайней мере если он не хочет испортить своего питомца. Ведь он совершенно напрасно будет говорить ему о необходимости побеждать страсти, раз сам будет подчиняться им, и напрасно будет стараться исправить в нем какой-нибудь порок или недостаток, раз сам позволяет их себе. Несомненно, что дурные примеры оказывают гораздо больше действия, чем самые лучшие правила; поэтому воспитатель должен особенно стараться предохранить мальчика от влияния дурных примеров, в особенности же, от самых опасных из них, т. е. от примеров прислуги, от компании которой он должен быть безусловно удален, -- но только не запрещениями (ибо это только усилило бы его влечение), а другими путями, о которых я говорил выше.

§90. Из всего относящегося к воспитанию нет ничего, на что так мало обращалось бы обыкновенно внимание, или исполнение чего представляло бы так много затруднений, как то, о чем я намереваюсь сейчас повести речь; а именно, как только ребенок начал говорить, около него должен находиться какой-нибудь разумный трезвый, прямо даже мудрый человек, который взял бы на себя труд вести его правильным путем и предохранять от всего дурного, в особенности же от заразительных примеров дурной компании. Я знаю, что такое дело требует много благоразумия, нравственной трезвости, деликатности и старательности, словом -- качеств, которые не часто совмещаются в лицах, нанимаемых за обычное воспитательское вознаграждение, и которых вообще не легко найти. Но что касается до издержек на это, то, мне кажется, нельзя найти лучшего употребления для денег, как тратить их ради воспитания детей; поэтому, хотя бы ваш расход на это и превышал обычную цифру, его все-таки нельзя считать слишком большим. Отец, который, какой бы то ни было ценой, доставляет своему ребенку хорошую душу, проникнутую добрыми началами, стремящуюся к добродетели и полезной деятельности и украшенную при этом благовоспитанностью, делает для него гораздо более ценное приобретение, чем если бы истратил деньги на прибавку новой земли к своим прежним десятинам. Экономничайте, сколько угодно, на разных безделушках, игрушках, шелку, лентах, кружевах и т. п. бесполезных тратах, но не щадите ничего в таком важном деле как воспитание. Плохая экономия -- сделать своего сына богатым по деньгам и бедным по душе. Меня всегда поражали люди, которые щедро кидали деньги на то, чтобы наряжать своих детей в красивые платья, давать им роскошную квартиру и изысканный стол, приставлять к ним больше чем нужно бесполезных слуг, и в то же время совершенно не заботились прикрыть самую позорную наготу их, т. е. их недостатки, дурные наклонности и невежество. Я не могу смотреть на это иначе, как на жертву, приносимую родителями своей собственной пустоте; ибо такое поведение свидетельствует скорее об их тщеславии, чем об искреннем желании добра своим детям. Если вы хотите показать, что действительно любите ваших детей, не пренебрегайте ничем, что может улучшить их душу. Мудрый и хороший человек не может не быть велик и счастлив; глупый же и порочный никогда не будет пользоваться уважением и счастьем, какое бы состояние вы ни оставили ему в наследство; и разве вы не пожелали бы иной раз, чтобы ваш сын походил скорей на кого-нибудь, имеющего всего 500 фунтов дохода, чем на иного, имеющего его 5000?

§91. Итак, соображение о расходах не должно останавливать тех, кто в состоянии сделать их. Действительная трудность состоит в том, как бы найти надлежащего человека, ибо люди молодые, с посредственной опытностью и посредственными добродетелями, непригодны в данном случае, а те, которые наделены этими качествами в большей степени, нелегко соглашаются принять на себя обязанности воспитателя; поэтому следует заблаговременно позаботиться об этом и искать повсюду, ибо ведь на свете есть люди разного рода. По этому поводу мне вспоминается рассказ Монтеня в его Essais о том, как ученый Касталио [Ум. в Базеле в 1563 г.; известен между прочим, тем, что перевел библию цицероновской прозой. Прим. перев.] должен был заниматься в Базеле вырезыванием тарелок из дерева, чтобы не умереть с голоду, между тем как его, Монтеня, отец дал бы значительную сумму денег, чтобы получить такого воспитателя, а Касталио охотно взялся бы за эту обязанность на весьма умеренных условиях; дело стало только за тем, что оба не знали друг о друге.

§92. Если вам нелегко будет найти такого воспитателя, то удивляться этому нечего. Всё, что я могу вам посоветовать, это не щадить ни трудов, ни денег, чтобы найти его; испробуйте все средства для этого, и смею уверить вас, что если вам удастся найти хорошего воспитателя, вы не только не раскаетесь в вашей затрате, но будете иметь удовольствие думать, что дали наилучшее употребление вашим деньгам; возьмите только за правило отнюдь не брать в воспитатели кого-либо по просьбе друзей, или из сострадания, или на основании громких рекомендаций, или хотя бы даже в силу его репутации, как нравственного и ученого человека (чего обыкновенно только и требуют от воспитателя). Одним словом, вы должны быть так же осмотрительны при выборе воспитателя для вашего сына, как если бы дело шло о выборе ему жены; ибо вы не должны рассчитывать на то, что можете сделать опыт с одним лицом и, в случае неуспеха, заменить его другим, так как это причинило бы очень большие неудобства вам и еще больше вашему сыну. Говоря об этих предосторожностях, я как будто советую вам нечто такое, насчет чего можно попытаться, но чего нельзя исполнить в действительности. Но если принять в соображение, насколько обязанности настоящего воспитателя отличны от обычного представления об этом, и как мало действительно способных людей среди посвящающих себя этой профессии, то, быть может, согласятся со мной, что найти человека, способного образовать душу молодого джентльмена, можно далеко не на каждом шагу, и что к выбору воспитателя следует относиться гораздо тщательнее, чем это делается обыкновенно, ибо иначе вы не достигнете вашей цели.

§93. Нравственная трезвость и научные сведениям -- вот всё, чего обыкновенно требуют от воспитателя; говоря вообще, это считается совершенно достаточным, и обыкновенно этим и ограничиваются требования родителей. Но после того, как этот господин пересыпал в голову своего питомца всю латынь и логику, вынесенную им из университета, сделается ли последний от того настоящим человеком? и можно ли надеяться, что он будет обладать большой отделкой, большим знанием света и будет больше проникнут началами истинной добродетели и благородства, чем его молодой наставник?

Для того, чтобы молодой джентльмен приобрел отделку, его воспитатель сам должен обладать ей, равно как знать свет и правила обращения с людьми, соответственно месту, времени и лицам, и научить тому же своего питомца, сообразно с требованиями его возраста. Этому искусству нельзя научиться из книг, и оно приобретается только нахождением в хорошем обществе и наблюдательностью. Разумеется, портной может одеть молодого джентльмена по моде, танцмейстер -- придать грацию его движениям; всё это, конечно, придаст приятность его внешнему виду, но отнюдь еще не сделает из него настоящего джентльмена. Этого результата не даст даже и ученость; последняя, не будучи хорошо направленной, может даже сделать его еще более дерзким и невыносимым в обществе. Между тем благовоспитанность придаст блеск остальным его хорошим качествам и сделает их полезными для него самого, доставляя ему уважение и любовь всех окружающих; без благовоспитанности же, несмотря на все остальные достоинства, он будет иметь вид надменного, тщеславного или даже глуповатого человека.

В человеке, дурно воспитанном, отвага становится грубостью, ученость -- педантизмом, остроумие -- шутовством, простота -- неотесанностью, добродушие -- лестью; одним словом, нет ни одного хорошего качества, которого не обезобразило бы отсутствие благовоспитанности. Даже самая добродетель и таланты, которым нельзя отказать в подобающем их достоинстве, недостаточны еще для того, чтобы доставить человеку любезный прием всюду, где бы он ни появлялся. Неотделанный алмаз не может быть украшением, нужно отшлифовать его и отделать, чтобы выказать его во всем блеске. Точно также и хорошие качества без сомнения представляют собой истинные драгоценности души, но только благовоспитанность может придать им блеск и игру; и тот, кто желает быть хорошо принятым в обществе, должен соединять с достоинствами приятность в обращении. Одной внутренней ценности поступков еще мало; только изящная и располагающая внешность делает их приятными; и в большинстве случаев манера, с которой вы даете что-либо, играет гораздо большую роль, чем то, что дается, в смысле удовольствия иди неудовольствия, с которым оно принимается. Ну а так как эти располагающие манеры состоят не в том, чтобы грациозно снимать шляпу или отпускать тонкие комплименты, а в известной непринужденности разговора, взглядов, действий, движений, манеры держать себя и т. п., сообразно с лицами и обстоятельствами, то очевидно, что этот род благовоспитанности может быть приобретен только практикой и привычкой, и, следовательно, он не под силу детям, которых не следует слишком мучить из-за этого, пока они очень малы; но во всяком случае молодой джентльмен должен усвоить себе под руководством воспитателя значительную часть этой благовоспитанности, прежде чем выступить самостоятельно в свет, ибо тогда уже поздно думать об исправлении привычной шероховатости, выражающейся в тысяче мелочей, так как наши манеры только тогда приятны, когда они вполне естественны, и, подобно пальцам искусного музыканта, производят гармонические созвучия без всякого труда и специального внимания. В самом деле, человек, который в разговоре беспокойно наблюдает за каждым своим словом и движением, никак не улучшает этим своих манер, но только придает им принужденный вид, что делает их еще более неприятными.

Другая причина, по которой воспитателю следует обращать тщательное внимание на манеры питомца, заключается в том, что, хотя нарушение приличий раньше всего замечаются другими, но позже всего указываются совершившему их; не потому чтобы светское злоязычие не спешило осудить их, но потому, что такое осуждение делается всегда в отсутствие человека, который мог бы извлечь из него пользу и исправить свой недостаток. И действительно, это -- настолько деликатный пункт, что даже наши лучшие друзья, искренно желающие нам исправления от недостатков такого рода, едва решаются намекнуть нам об этом и указать, что в том-то и том-то мы погрешаем против вежливости. Указывать на другие проступки и исправлять те или другие ошибки можно, не нарушая правил приличия и законов дружбы; но уже сама вежливость не позволяет нам касаться этого пункта и указывать другому на недостаток благовоспитанности. Такого рода указание может быть принято только от тех, кто имеет авторитет над нами, да и то взрослому человеку весьма нелегко получить его, и даже в самой мягкой форме оно приходится очень не по сердцу тому, кто хоть немного пожил на свете. Поэтому воспитатель должен обращать особое внимание на эту сторону, так чтобы вежливость и приятные манеры вошли в привычку его питомца, прежде чем он выйдет из его рук, для того, чтобы он не нуждался в советах относительно этого, когда у него не будет уже ни времени, ни расположения принимать их, а около него не будет никого, кто мог бы дать ему их. Из этого я еще раз заключаю, что благовоспитанность должна быть первым и главным качеством воспитателя. Молодой джентльмен, который приобретет от своего воспитателя хотя бы только это качество, выйдет в свет, располагая значительным преимуществом, и убедится, что одно это качество шире откроет ему дорогу в свете, дальше проведет по ней и доставит ему больше друзей, чем громкие фразы или действительные познания, вынесенные им из "свободных искусств" или ученой "энциклопедии" его воспитателя. Не следует, разумеется, пренебрегать и ими, но отнюдь не должно предпочитать их указанному качеству или допускать, чтобы они вытеснили его.

§94. Помимо благовоспитанности воспитатель ваших детей должен обладать знанием света, т. е. знать настроения, капризы, глупость, плутовство и недостатки своего века, и в особенности страны, в которой он живет. Он должен уметь показать всё это своему воспитаннику, по мере понимания последнего, должен научить его узнавать людей и их характеры, срывать с них маску, которой прикрывают их различные профессии и положения, и различать, что скрывается в действительности под этой обманчивой наружностью, для того, чтобы он не принимал, как это обыкновенно бывает с молодыми людьми, не имеющими еще достаточной опытности, одной вещи за другую, не судил бы по одной внешности и не давал бы себя обмануть наружной привлекательностью и льстивой предупредительностью. Воспитатель должен научить его разгадывать намерения тех, с кем ему приходится иметь дело, не выказывая при этом ни слишком большой подозрительности, ни слишком большой доверчивости; и, если природный характер юноши склоняет его в ту или другую сторону, исправить эту односторонность. Он должен, насколько возможно, приучать его к тому, чтобы составлять себе верное суждение о людях по тем признакам, которые служат лучшим указанием на то, что они такое на самом деле, и проникать в их сокровенность, которая большей частью обнаруживается в незначительных вещах, в то время, когда они в обыденной обстановке и не думают, что за ними наблюдает посторонний глаз. Он должен нарисовать ему верную картину света и научить его не считать людей лучшими или худшими, более умными или более глупыми, чем они на самом деле. Таким образом его питомец перейдет, мало-помалу и ничем ни рискуя, от состояния ребенка к состоянию взрослого человека, -- шаг наиболее критический из всех, какие только нам приходится делать в жизни. Поэтому на этот пункт должно быть направлено само тщательное внимание, и именно при этом переходе молодой человек нуждается в особенной помощи, между тем обыкновенно его сразу вырывают из под опеки воспитателя и предоставляют ему идти в свет на собственных ногах, с явным риском тотчас же погибнуть, как это мы видим на примере стольких молодых людей, начинающих предаваться самой отчаянной распущенности, лишь только они вышли из-под строгой дисциплины, что следует всецело приписать неправильности воспитания в указанном выше отношении; ибо молодые люди, воспитанные в совершенном неведении света и найдя его затем совершенно иным, чем каким изображали его им учителя и каким они его себе представляли, легко позволяют убедить себя воспитателям иного сорта (в которых никогда не бывает недостатка), что дисциплина, в которой их держали, и разные строгие наставления -- одна только пустая формальность воспитания, что это узда, налагаемая на детей, но что взрослый человек должен быть свободным и широко пользоваться всем тем, что до этого времени было запрещено. Затем новичку показывается мир, полный модных и блестящих примеров столь прекрасного поведения, и он сразу ослепляется им; и вот, пламенея желанием доказать, что и он не хуже других, он кидается, очертя голову, во всевозможные излишества, какие только находит на примере самых распутных из своих сверстников. Он льстит своей воображаемой репутации, сбрасывая с себя ту скромность и трезвость, в которых его держали до сих пор, и считает доблестью ознаменовать свое вступление в свет нарушением всех правил добродетели, которые были внушены ему его воспитателем.

По моему мнению, наилучшее средство предупредить это зло -- показать молодому человеку свет таким, каков он на самом деле, прежде чем он вступит в него. Следует указать ему постепенно на существующие пороки, предостеречь его насчет тех людей, которые не преминут постараться развратить его; рассказать ему о тех ухищрениях, которые они пускают в ход, и о тех сетях, которые они расставляют, и указать ему на трагические или смешные примеры тех, которые губят других или погубили сами таким образом. Наше время не представит недостатка в таких примерах, которые должны послужить молодому человеку как бы предохранительными знаками, так чтобы бедствия, болезни, позор и нищета, в которые впадает столько молодых людей, подававших некогда блестящие надежды, послужили для него предостережением, чтобы он мог убедиться на этих примерах, как те самые люди, которые, под личиной дружбы, содействовали их гибели, первые же отворачиваются от них и презирают их в их несчастье. Надо, чтобы он узнал, не покупая этого знания слишком дорогой ценой личного опыта, что те, которые убеждают его не следовать наставлениям воспитателя или советам рассудка (что они называют ребячеством), пользуются этим только для того, чтобы распоряжаться им, и уверяя его, что он взрослый и поступает по своей воле и как ему угодно, в действительности вовлекают его как ребенка, во всевозможные пороки, преследуя при этом только свои собственные интересы. Вот что воспитатель должен всячески внушать ему, так чтобы он вполне постиг это и принял к сердцу.

Наверное, мне возразят, что открывать молодым людям пороки, значит учить их им. Правда, до известной степени это так, но только смотря по тому, каким образом это делается; здесь нужен опытный и благоразумный человек, знающий свет и могущий судить о характере, наклонностях и слабых сторонах своего питомца. Следует также принять во внимание, что в наше время нельзя уже (как это было, быть может, возможно прежде) предохранить молодого человека от пороков, оставляя его в полном неведении их, по крайней мере если вы не захотите держать его всё время взаперти, не пуская никогда в общество. Но чем дольше будете вы держать его с завязанными глазами, тем хуже будет он видеть, когда попадет на свет, и тем больше будут для него опасности сделаться добычей других и самого себя; ибо такой бородатый птенец, появляющийся впервые в большом свете, со всей степенностью, вынесенной из родного дупла, обратит на себя взоры и крик всего городского птичника, среди которого не будет недостатка и в хищных птицах, которые не преминут тотчас же наброситься на него.

Единственное средство предохранить себя от опасностей света -- знать их; и это знание дoлжно сообщать молодому джентльмену постепенно, по мере того, как он будет способен к этому, и чем раньше, тем лучше, лишь бы только он был в надежных руках; следует понемногу открывать ему сцену жизни и шаг, за шагом вводить его в свет, указывая ему на опасности, которых он должен бояться со стороны людей того или другого класса, положения или характера; подготовить его заранее к тому, что одни будут отталкивать его, а другие ласкать; объяснить, кто, по всей вероятности, будет идти против него, кто -- направлять его по фальшивой дороге, кто будет расставлять ему сети, и от кого, наоборот, он может ожидать доброжелательной услуги. Следует научить его, как узнавать и различать характер тех или других людей, в каких случаях давать им понять, что он знает их и проникает в их намерения и подходы, и в каких делать вид, что не замечает их ухищрений; а если, чересчур полагаясь на свои силы и ловкость, он и рискнет чем-нибудь, то не мешает ему иной раз испытать и невзгоду вследствие этого, лишь бы только она не вредила его невинности, здоровью и репутации, ибо это будет наилучшим средством сделать его более благоразумным и осмотрительным.

Правда, так как в знании людей и состоит наибольшая доля мудрости, то знание этого не может быть результатом одних размышлений или даже обширной начитанности, а является плодом опыта и неоднократных наблюдений, доступных только для человека, жившего в свете с открытыми глазами и вращавшегося среди всякого рода людей; вот почему я считаю в высшей степени важным сообщать при случае молодому человеку это знание для того, чтобы, вступив в обширный океан света, он не очутился в положении человека, плывущего без компаса и карты, но знал бы о подводных камнях, сильных течениях и мелях, которые могут встретиться на его пути, и умел бы управлять рулем, чтобы не потерпеть кораблекрушения, прежде чем приобретет опытность. Тот, кто не считает этого наиболее важным для своего сына и не видит, что для этого последний гораздо больше нуждается в воспитателе, чем для изучения языков и научных предметов, забывает, что уменье правильно судить о людях и благоразумно вести свои дела с ними гораздо полезнее знания латинского и греческого языков, умения аргументировать по всем правилам силлогистики или набивания себе головы отвлеченными спекуляциями метафизики и натурфилософии и даже знакомства с римскими и греческими писателями, хотя знать последних несравненно полезнее для джентльмена, чем быть хорошим перипатетиком или картезианцем [Философские школы, ведущие происхождение от Аристотеля и Декарта. Прим. перев.], потому что древние авторы старательно изучали человека и пролили значительный свет на эту область знания своими мастерскими произведениями. Если вы отправитесь в восточные страны, то встретите там много мудрых и добродетельных людей, хотя они не имеют ни малейшего понятия обо всех этих премудростях; тот же, кто не имеет добродетели, знания света и благовоспитанности, никогда не может быть, где бы он ни жил, хорошим и достойным уважения человеком.

Характер науки, господствующей в современных европейских школах и являющейся обыкновенно главным предметом забот при воспитании, таков, что джентльмен очень легко может обойтись без нее, не нанося этим особенного ущерба себе или своим делам. Но этого никак нельзя сказать о благовоспитанности и благоразумии, так как эти качества необходимы во всех положениях и обстоятельствах жизни, и отсутствие их заставляет страдать очень многих молодых людей. И если молодые люди, вступая в свет, оказываются более неопытными и неумелыми, чем это должно бы быть, то это происходит вследствие того, что на качества, которые наиболее необходимы молодому джентльмену и которые наиболее заслуживают внимания воспитателя, смотрят как на очень незначительный элемент воспитания, не входящий или входящий очень мало в обязанности воспитателя. Латынь и научные предметы -- главное, что имеют в виду при воспитании, и таким образом видят суть его в успехах молодого человека в таких вещах, которые большей частью не имеют ничего общего с призванием джентльмена, состоящим в том, чтобы обладать знанием жизни, поступать сообразно со своим званием и выдаваться принесением пользы своей стране; а именно в таком направлении следует вести молодого человека с самого детства; если же впоследствии он пожелает заняться какой-нибудь наукой, желая проводить с пользой часы досуга или усовершенствоваться в какой-нибудь отрасли знания, с которой воспитатель познакомил его только в общих чертах, то элементарных сведений, полученных им от воспитателя, будет совершенно достаточно, чтобы он мог идти впоследствии настолько далеко, насколько пожелает или насколько позволят ему его способности; а если, желая сберечь себе труд и время, он найдет уместным иметь подле себя наставника, который помогал бы ему в затруднительных случаях, то он всегда сможет найти человека, понимающего дело, или вообще такого, какого он найдет наиболее пригодным для своих целей. Что же касается до элементарного очерка наук в обычном курсе молодого человека, то для этого совершенно достаточно обычных сил воспитателя; нет необходимости, чтобы он был глубоким ученым или владел в совершенстве теми науками, знание которых обязательно для молодого джентльмена только в общем обзоре или кратком очерке; ибо если бы наш молодой джентльмен пожелал глубже познакомиться с той или другой наукой, то должен достигать этого сам, своими собственными силами и самостоятельной работой; ибо до сих пор еще никто не сделал большого успеха в той или другой науке или не сделался знаменит в ней благодаря одним помочам наставника.

Великая задача воспитателя -- сделать своего питомца благовоспитанным, образовать его душу, развить в нем хорошие привычки, внушить ему твердые начала добродетели и благоразумия, научить его знанию людей, вызвать в нем желание стремиться к тому, что прекрасно и достойно похвалы, и возбудить в нем настойчивость и энергию в достижении этого; что же касается до научных занятий, то они должны служить к тому, чтобы упражнять его способности, дать целесообразное применение его досугу, отвлечь его от праздности, развить в нем прилежание, приучить к труду и дать ему начальное понятие о том, в чем впоследствии он должен совершенствоваться собственными силами; ибо ведь нельзя требовать, чтобы молодой человек сделался под руководством наставника ученым критиком, искусным оратором и отменным логиком и изучил бы до глубины метафизику и натуральную философию, математику, историю и хронологию. Разумеется, его следует познакомить с этими науками, но лишь настолько, чтобы, так сказать, отворить ему двери в их обиталище и дать возможность завязать знакомство с его обитателями, не поселяясь в нем на постоянное жительство; так что нельзя не порицать воспитателя, который стал бы держать своего питомца слишком долго на этих предметах и заводил бы его слишком далеко в них. Иначе обстоит дело с благовоспитанностью, знанием света, добродетелью, любовью к труду и желанием дорожить своей репутацией; ими никогда нельзя обременить сверх меры, и, раз молодой человек обладает этими качествами, ему не придется терпеть недостатка в том, что ему необходимо или желательно получить.

Так как нельзя надеяться, чтобы у него хватило времени и сил научиться всему этому, то очевидно, что главное старание следует прилагать к тому, что для него наиболее необходимо и может принести ему наибольшую пользу в жизни. Сенека жалуется, что в его время дело шло как раз наоборот, однако в его время свет не кишел так Бургерсдициусами и Шейблерами [Авторы современных Локку схоластических трактатов по логике. Прим. перев.], как в наши дни. Что подумал бы он, если бы жил теперь, когда воспитатели считают своей священнейшей обязанностью набивать головы своих питомцев писателями вроде вышеупомянутых! У него было бы гораздо больше основания сказать -- как он выразился -- non vitae, sed scholae discimus, мы учимся не для жизни, а для диспутов; и действительно наше воспитание делает нас более пригодными для университетов, чем для жизни. Не следует удивляться этому, так как люди, устанавливающие эту моду, руководствуются тем, что они могут дать, а не тем, что нужно дать; и раз такая мода установилась, неудивительно, что она и здесь, как и в других случаях, овладевает головами, и большинство тех, кто находит выгодным для себя следовать ей, смотрит как на еретика на всякого, кто осмелится отступить от неё. Но нельзя не удивляться тому, что даже выдающиеся и умные люди так же подчиняются обычаю и слепой вере, ибо если бы они пожелали посоветоваться с разумом, то, несомненно, последний указал бы им, что их дети должны употреблять свое время на приобретение того, что может оказаться со временем для них полезным, а не на набивание себе головы разным хламом, о котором они, по всей вероятности, и не вспомнят впоследствии и в котором уже наверное не будут иметь надобности во всю свою остальную жизнь, а если что и удержат из него, то только на вред себе. Это, кажется, настолько известно, что я могу призвать в свидетели самих родителей, тративших деньги на обучение своих наследников всему этому хламу, и спросить их, не делаются ли их сыновья смешными, если, появляясь в свете, выказывают признаки этой учености, и не вызывает ли всякое проявление ее улыбку со стороны общества? Превосходное, нечего сказать, приобретение, за которое приходится краснеть там, где нужно обнаружить свои способности и воспитание! заслуживает играть главную роль в воспитании!

Есть еще одно основание, в силу которого вы должны обращать внимание при выборе воспитателя на его благовоспитанность и знание света, а именно, человек способный и зрелых лет может достаточно далеко повести мальчика в любой науке, хотя бы сам и не имел в ней глубоких сведений, ибо во всяком случае книги всегда доставят ему всё нужное, чтобы идти впереди своего питомца; что же касается до знания света и благовоспитанности, то этому не научит ни один воспитатель, если он сам новичок в этом деле. Этим знанием воспитатель должен обладать вполне, усвоив его себе путем опыта и общения с людьми и привычкой держать себя так, как это, по его наблюдениям, принято в лучшем обществе. Если у него самого нет этих качеств, то ему неоткуда заимствовать их для наставления своего питомца, а если он и найдет что-либо подходящее в книгах, трактующих о том, как должен держать себя джентльмен, то его собственный пример будет уничтожать всё действие его уроков, ибо невозможно, чтобы кто-либо вышел изящным и благовоспитанным человеком из грубой и невоспитанной компании.

Правда, такого воспитателя не найдешь сразу, по крайней мере за обычную плату, но я говорю обо всем этом для того, чтобы люди, имеющие средства, не скупились на розыски и расходы в столь важном деле; те же, состояние которых не позволяет им выйти из обычных рамок, знали, по крайней мере, на что они должны обратить главное внимание при выборе человека, которому хотят доверить воспитание своих детей, равно как и на что они должны обращать внимание в самих себе, как скоро дети находятся под их собственным руководством; и вообще -- чтобы не воображали, будто всё воспитание заключается в латыни и французском языке или каких-нибудь сухих системах логики и философии.

§95. Однако возвратимся к нашему методу. -- Хотя я и сказал, что отец должен внушить детям почтительный страх к себе и держать их, пока они малы, в этом почтительном страхе, который должен служить главным орудием воспитания, тем не менее я далек от мысли, будто следует относиться к ним подобным образом всё время, пока они находятся под руководством старших. Наоборот, по моему мнению, следует ослаблять мало-помалу эту строгость, насколько это будут позволять возраст и благоразумие детей, так что со временем, когда мальчик подрастет и сделается более разумным, отцу следует войти в большую близость с ним и даже спрашивать его мнения и советоваться с ним насчет тех вещей, которые ему знакомы и доступны его пониманию. Из этого отец извлечет две одинаково важные выгоды: во-первых, этим он гораздо скорее расположит сына к серьезным размышлениям, чем всевозможные правилами и наставлениями. Чем раньше начнете вы смотреть на вашего сына, как на взрослого, тем раньше он начнет делаться таковым. Таким образом, если вы будете вступать по временам в серьезные разговоры с ним, то этим нечувствительно поднимете его ум выше обычных детских забав и пустячных занятий, на которые он обыкновенно тратится. В самом деде, нередко приходится встречать молодых людей, продолжающих мыслить и рассуждать по-школьнически гораздо дольше, чем это было бы при других условиях, именно потому, что их родители держали их на таком расстоянии от себя и в таком подчинении.

§96. Другая выгода, которую вы извлечете из такого обращения с юношей, та, что вы приобретете его дружбу. Есть много отцов, которые, щедро предоставляя своим сыновьям средства сообразно с их возрастом и званием, тем не менее скрывают от них положение своих дел и своего состояния с такой тщательностью, как будто это государственная тайна, скрываемая от шпиона или врага. Если это не ревность, то во всяком случае в таком приеме нет ни малейшего признака той доброты и близости, которую отец должен проявлять по отношению к своему сыну, и несомненно, что такое обращение нередко ослабляет или уничтожает ту искренность и сердечность, с которыми сын должен относиться к отцу, доверчиво полагаясь на него. Я не раз удивлялся, видя отцов, которые при всей любви к своим детям появлялись перед ними не иначе, как с суровым и замкнутым видом и вечно держали их на почтительном расстоянии от себя, как будто им не предстояло никакой радости или утешения со стороны тех, кто им дороже всего на этом свете, до тех пор, пока они не потеряют их с переходом в иной мир. Ничто не упрочивает так дружбы, как взаимное доверие в делах и интересах. Всякая дружба, лишенная этой опоры, отзывается всегда некоторым недоверием. Но если ваш сын видит, что вы открываете ему свои мысли и посвящаете его в свои дела, как в нечто такое, что со временем желаете передать в его руки, то он будет интересоваться ими, как своими собственными, терпеливо ожидая своего времени, и проникнется в то же время любовью к вам, видя, что вы не смотрите на него, как на какого-то постороннего. Он увидит точно также из этого, что управление вашим состоянием стоит вам большого труда, и чем больше он будет замечать это, тем меньше будет завидовать вашему богатству и тем больше будет считать себя счастливым находиться под руководством такого хорошего друга и столь заботливого отца. Едва ли можно встретить молодого человека настолько скудоумного или лишенного здравого смысла, который не ценил бы счастья иметь истинного друга, к которому он всегда и при всяком случае может обратиться за добрым советом. Между тем замкнутость и холодность, с которыми держат себя некоторые отцы, часто лишают сыновей этого прибежища, более полезного для них, чем сотни выговоров и порицаний. Если ваш сын пожелает участвовать в какой-нибудь затее или устроить какую-нибудь проказу, то не лучше ли чтобы вы знали об этом, чем если он сделает это без вашего ведома? Ибо так как молодому человеку должна быть предоставлена некоторая свобода в таких вещах, то чем больше вы будете знать о его планах и намерениях, тем легче будет вам предупредить при случае большую беду; и, указывая ему на вероятные последствия того или другого поступка, вы тем самым гораздо вернее предохраните его от той или другой невзгоды. Если вы хотите, чтобы ваш сын открывал вам свое сердце и спрашивал всегда ваших советов, то сделайте сами первый шаг и вашим собственным обращением вызовите его доверие.

§97. О чем бы ни советовался он с вами, давайте ему ваш совет, -- по крайней мере, если дело не ведет к какому-нибудь пагубному и неисправимому результату -- не иначе, как в качестве более опытного друга, и не примешивайте сюда ничего похожего на приказание или авторитет, а действуйте так, как если бы вы имели дело с равным или посторонним человеком, иначе вы отобьете у него охоту обращаться к вам и пользоваться вашими советами. Не забывайте, что он молод и что у него те же самые желания и влечения, что были и у вас в его годы. Нельзя требовать, чтобы у него были те же наклонности, что и у вас, и чтобы в двадцать лет он думал так же, как вы в пятьдесят. Так как молодости нужно дать некоторую свободу и дозволить кой-какие скачки в сторону, то всё, чего вы можете пожелать, это -- чтобы эти скачки делались при полной откровенности сына и с ведома отца: и в таком случае вам нечего опасаться слишком большой беды от этого. Но для этого вы должны, как я уже говорил, знакомить его с вашими делами (насколько вы считаете его способным к этому), предлагать то или другое на его обсуждение и спрашивать его совета; выскажет он здравый взгляд, поступите сообразно с его советом, делая вид, что вы послушались его, и, в случае удачи, припишите успех дела его инициативе. Это не только не умалит вашего авторитета, но еще более увеличит его любовь и уважение к вам. Пока вы распоряжаетесь состоянием, власть остается в ваших руках, и ваш авторитет будет тем вернее, чем больше будет подкрепляться доверием и любовью, ибо вы только в том случае обладаете действительным авторитетом над вашим сыном, если он страшится больше оскорбить в вашем лице хорошего друга, чем потерять какую-нибудь часть из своего будущего наследства.

§98. Если близость в отношениях уместна для отца, то она еще более необходима в отношениях воспитателя и воспитанника. Время, которое они проводят вместе, не должно уходить только на уроки, да на докторальное прописывание рецептов поведения: выслушивая в свою очередь своего питомца и вызывая его на размышления по поводу предлагаемых вопросов, воспитатель доставит своим наставлениям более легкий доступ в душу мальчика и внушит ему любовь к занятиям и ученью; а, с другой стороны, и мальчик научится ценить знание, видя, что оно дает ему возможность участвовать в разговоре и видеть, что и его мнения выслушиваются и принимаются. Особенно полезно предлагать ему разные вопросы из области морали, житейского благоразумия и благовоспитанности и спрашивать его мнения о них. Этим вы скорее расширите кругозор молодого человека, чем всевозможными правилами, как бы хорошо они ни излагались, и успешнее укрепите в его памяти ваши наставления. Благодаря такому методу вы введете в его ум самые вещи, которые и укоренятся в нем со всей их естественной очевидностью, между тем как слова, будучи только слабым и несовершенным отражением вещей, так сказать, их тенью, очень быстро ускользнут из его памяти. Таким образом, если воспитатель будет предлагать на обсуждение молодого человека разные частные случаи и рассуждать с ним о них в живом собеседовании, то при таком приеме его воспитанник лучше поймет основы долга и справедливости и получит более живое и прочное представление о том, что он должен делать, чем выслушивая в сонливом молчании моральные лекции наставника; и уже несравненно лучше и больше, чем при помощи хитросплетенных логических диспутирований или риторических декламаций на эти темы, ибо последний из этих приемов приучает ум искать не истины, а внешнего блеска слов и фальшивого краснобайства, а первый приучает искажать истину, придирчиво спорить и упорно настаивать на своем; и оба вместе портят способность правильного суждения и сбивают нас с пути здравого и ясного размышления; следовательно, их должен тщательяо избегать всякий, кто желает усовершенствовать самого себя и сделаться приятным для других.

§99. Когда вы установили свой авторитет над ребенком, дав ему почувствовать, что он зависит от вас и находится в вашей власти; когда, с одной стороны, строгостью по отношению к нему, раз он упорствует в каком-нибудь пороке, который вы прямо запретили ему, напр. во лжи, вы внушили ему необходимый страх; и когда, с другой стороны, предоставляя ему соответствующую его летам свободу и позволяя ему предаваться в вашем присутствии тем ребяческим забавам и веселью, которые в ранние годы так же необходимы, как еда и сон, вы сделали для него приятным ваше общество и дали ему почувствовать вашу заботливость и любовь к нему, лаская его во всех тех случаях, когда он хорошо ведет себя, и вообще выказывая ему свою любовь на тысячу ладов, которым природа лучше научает родителей, чем это могу сделать я, -- когда, говорю я, такими знаками любви и нежности, в которых у родителей никогда не может быть недостатка, вы вызвали в сердце ребенка любовь к вам, то тем самым вы довели его до того состояния, какого только можете пожелать, и поселили в нем то чувство почтительной любви, которое вам остается только поддерживать и умножать в обоих его проявлениях, т. е. любви и страхе -- двух великих орудиях, которыми вы всегда можете повлиять на вашего сына, чтобы направить его по пути добродетели и чести.

§100. Раз указанный выше фундамент заложен прочно, и вы убедились, что чувство почтительности начинает оказывать свое действие на ребенка, то главное, на что вы должны обратить внимание, это -- изучить тщательно его характер и специальные особенности его душевного строя. Впрочем, если у ребенка оказывается наклонность к упорству, лжи и тому подобным порокам, вы должны прежде всего позаботиться об исправлении их, каков бы ни был его характер вообще. Этим порокам отнюдь нельзя позволять пускать корни, и следует истреблять их тотчас же, как только они покажутся; при этом постарайтесь установить ваш авторитет над ребенком еще прежде, чем он начал рассуждать, так чтобы ваш авторитет действовал на него как природное побуждение, начала которого нельзя запомнить. Таким образом почтительность, которую он должен чувствовать к вам, запечатлевшись вовремя в его душе, останется для него навсегда священной, и сопротивляться этому чувству для него будет так же трудно, как и требованиям своей собственной природы.

§101. После того как вы установили таким путем ваш авторитет и, мягко применяя его к делу, внушили ребенку стыд ко всему тому, что может породить в нем дурные привычки (ибо я желал бы, чтобы вы не прибегали к брани, тем более к побоям, по крайней мере если к этому не принудит неисправимое упрямство), -- после того, как вы достигли всего этого, вам следует исследовать, в какую сторону направляются природные склонности ребенка. Люди, в силу неизменных условий их натуры, одни -- отважны, другие -- боязливы, одни -- горды, другие -- скромны, одни -- мягки, другие -- неуживчивы, одни -- заботливы, другие -- беспечны, одни -- живы, другие -- апатичны, одним словом, между душевными качествами столько же различий, сколько и между наружностью людей и внешним строением тела. Единственная разница в том, что отличительные черты лица и очертания тела становятся более заметными и явственными с годами, между тем как особенности душевного строения легче всего обнаруживаются в детском возрасте, пока дети не научились еще скрывать свои недостатки и прятать свои дурные наклонности под лицемерной внешностью.

§102. Итак, начинайте как можно раньше изучать характер вашего ребенка и притом в те часы, когда он наиболее предоставлен самому себе, напр. в часы его игр, когда он меньше всего сдерживает себя и не подозревает, что за ним наблюдают. Изучите, каковы его господствующие влечения и страсти, пылок ли он или кроток, смел или робок, сострадателен или жесток, откровенен или скрытен и т. п.; ибо сообразно с различием этих свойств вы должны различным образом направлять ваше воспитание и принимать различные меры в каждом данном случае для установления вашего авторитета. Эти естественные наклонности, являющиеся продуктом характера, не могут быть исправлены какими-нибудь наставлениями или прямым противодействием им, в особенности же те из них, в которых есть нечто низменное и которые являются результатом страха и нравственной низости, хотя, действуя с известным искусством, и их можно мало-помалу улучшить и направить в хорошую сторону. Тем не менее не следует забывать, что и после того как приняты все упомянутые меры, стрелка характера всегда будет склоняться в ту сторону, в которую ее изначала направила природа, и что, если вы тщательно наблюдали характер вашего сына с первых годов его жизни, то впоследствии вы всегда будете в состоянии видеть, куда клонятся его мысли и к чему направляются его цели, даже и тогда, когда, сообразно с возрастом, его намерения сделаются не так очевидны, и он научится прибегать к различным средствам при осуществлении своих желаний.

§103. Я уже говорил о том, что дети любят свободу, и потому всё, что они должны делать, следует заставлять их делать таким образом, чтобы при этом они не чувствовали никакого принуждения. Теперь я прибавлю, что есть еще нечто, что они любят еще больше свободы, а именно -- господство, причем эта страсть является источником большинства порочных привычек, свойственных человеку. Любовь к господству и власти проявляется у детей уже довольно рано и обнаруживается в следующих двух формах.

§104. 1) Мы видим, что дети, почти тотчас же после рождения или во всяком случае задолго до того, как начнут говорить, плачут, кричат и капризничают только из-за того, чтобы исполнилась их воля. Они хотят, чтобы другие всецело подчинялись ей, и требуют подчинения себе от всех окружающих, в особенности же от тех, кто подходит к ним по возрасту и положению или стоит ниже их в этих двух отношениях, лишь только они в состоянии смотреть на других с точки зрения этих отличий.

§105. 2) Страсть к господству проявляется у детей в желании обладать той или другой вещью. Им нравится владеть чем-нибудь, потому что им нравится власть, доставляемая, по-видимому, этим обладанием, и право распоряжаться тем или другим по своему произволу. Кто не замечал, что в детях уже очень рано проявляются эти наклонности, тот, значит, плохо наблюдал их; и кто не считает необходимым вырвать как можно раньше эти корни почти всей несправедливости и вражды, отравляющих человеческую жизнь, и заменить их противоположными привычками, тот упускает удобный момент для того, чтобы внушить детям чувства достойного и добродетельного человека. Вот средства, которыми, если я не ошибаюсь, можно отчасти достигнуть этого результата.

§106. 1) Не следует никогда давать ребенку того, чего он требует, и тем более, если требует этого с криком и плачем. "Того, чего он требует": -- так как эти слова могут быть истолкованы таким образом, как будто, по моему мнению, ребенок никогда не должен ничего просить у своих родителей, что было бы чересчур большим гнетом, несовместимым с любовью и привязанностью, которые должны существовать между родителями и детьми, то я объясню подробнее мою мысль. Разумеется, дети должны вполне свободно сообщать родителям о своих желаниях, а родители в свою очередь должны выслушивать их со всей снисходительностью и удовлетворять их желания, по крайней мере пока дети очень малы; но ведь большая разница сказать "я хочу есть" или "я хочу жаркого". Если ребенок заявляет о той или другой своей потребности, о беспокойстве от голода, жажды, холода и т. п., то родители и вообще приставленные к детям лица обязаны удовлетворить их; но уже дело родителей решать, что пригодно детям и в каком количестве, и поэтому нельзя предоставлять этот выбор детям и позволять им, напр., говорить: хочу вина, или белого хлеба; уже одна такая фраза должна влечь за собой отказ.

§107. При этом родители должны различать воображаемые нужды от действительных; последние, по верному замечанию Горация, те --

"Quis humana sibi doleat natura negatis."

Это действительно природные потребности, которых одним разумом, безо всякой другой помощи, никак не устранишь и не помешаешь им нарушать наш покой. Страдания, причиняемые болезнью, раной, голодом, жаждой, холодом, отсутствием сна и отдыха, чувствуются всеми людьми и оказывают пагубное действие даже на наилучше организованные натуры. Поэтому их нужно устранять подходящими средствами, но и здесь не следует слишком спешить с их удовлетворением, разумеется, если промедление не грозит непоправимым вредом. В болезненных ощущениях, вызываемых естественными потребностями, природа как бы дает нам предостережение насчет более значительных невзгод, которых они являются предвестниками, и поэтому нельзя пренебрегать ими, равно как и давать им чересчур усиливаться. Тем не менее, чем больше вы будете приучать детей к перенесению этого рода лишений, дабы укрепить их дух и тело, тем это будет лучше для них; я думаю, излишне прибавлять, что при этом следует остерегаться причинить какой-либо вред и позаботиться, чтобы недостатки, которые вы заставите детей переносить, не подавляли их жизненных сил и не оказывали вредного действия на их здоровье, -- потому что родители и без того слишком склонны к противоположной крайности.

Но с какой бы снисходительностью ни следовало относиться к действительным потребностям детей, никогда не следует удовлетворять воображаемых, и даже нельзя допускать упоминания об них; и уже один разговор ребенка о чем-либо таком должен вести за собой отказ. Нужно, напр., ребенку платье: дайте его; но если он потребует, чтобы оно было из такой-то материи или такого-то цвета, то он так и должен знать, что не получит его. Этим я не хочу сказать, что родители должны намеренно противоречить желаниям детей; напротив, я думаю, что следует делать всё, что только возможно, для удовлетворения детей, раз они заслуживают этого своим поведением, и раз вы уверены, что это не подействует вредным образом на их душу и не поселит в них страсть к пустякам: доставляя детям удовольствие, вы таким образом даже заставите их ценить хорошее поведение. Впрочем, всего лучше было бы, чтобы дети не связывали своего удовольствия с подобного рода вещами и, не подчиняясь прихотям, смотрели бы безразлично на всё, что таково в действительности. Итак, вот что должны иметь в виду родители и воспитатели. Единственное, чего я действительно не допускаю в данном случае, это -- чтобы детям позволялось требовать того или другого: эту привычку следует уничтожать постоянным отказом.

Быть может, это покажется чересчур строгим для нежных и снисходительных родителей; однако это только необходимо. Так как при предлагаемом мною методе розга должна быть изгнана из воспитания, то узда, налагаемая на язык, послужит для того, чтобы внушить детям тот почтительный страх, о котором мы говорили, и поддержит в них должное уважение к авторитету родителей. Кроме того, сдерживая свои желания, они научатся искусству подавлять свои влечения при первом их появлении, когда с ними наиболее легко справиться, ибо сила наших вожделений питается предоставляемой им свободой, и тот, кто обращает свои желания в требования, весьма недалек от мысли, будто всё, чего он требует, непременно должно быть удовлетворено. По крайней мере я вполне убежден, что гораздо легче самому отказать себе в чем-нибудь, чем перенести отказ со стороны другого. Поэтому следует, чтобы дети приучились прежде советоваться со своим рассудком, а потом уже высказывать свои желания. Ведь умея подавлять свои желания, как скоро они напрашиваются на язык, мы тем самым делаем уже большой шаг в приобретении господства над ними; и если дети приучатся обуздывать свои влечения и спрашивать себя, разумны они или нет, прежде чем высказать их, то эта привычка принесет им впоследствии немалую пользу и в более значительных вещах; ибо нельзя перестать повторять, что, важны ли или неважны сами по себе поступки ребенка, главное, на что следует обращать внимание по поводу их, это -- какое влияние окажут они на его душу, какие поселят в ней привычки, насколько эти привычки будут уместны, когда ребенок будет старше, и к чему может привести поощрение их, когда он сделается взрослым. Таким образом, я весьма далек от мысли, будто детям нужно умышленно причинять огорчение. Такой прием чересчур отзывался бы жестокостью и злосердечием и мог бы в свою очередь заразить и детей этими пороками. Разумеется, следует приучать детей подавлять свои желания и закалять их душу, точно так же, как и тело, приучая их держать в узде свои склонности и укрепляя их тело перенесением лишений; но при этом не давайте им ни малейшего повода думать, будто вы хотите принести им зло. Следует приучать их к скромности, покорности и умению сдерживать себя, никогда не давая им того, чего они требуют или что хотят взять самовольно. Но при этом тот, кто требует от них такого повиновения, должен уверить их в своей любви к ним, награждая их скромность и готовность повиноваться; напр., если сегодня они безропотно вынесли лишение в чем-нибудь, что желали получить, то за это следует вознаградить их завтра, давая им то, что для них подходит и что им приятно, но таким образом, чтобы они видели в этой награде естественное следствие их хорошего поведения, а не какое-нибудь выторгованное условие. Но вы потеряете весь ваш труд, и, что еще хуже, их любовь и уважение, если кто-нибудь другой будет давать им то, в чем вы отказываете; поэтому вы должны тщательно предупредить возможность этого; и здесь опять-таки может стать поперек дороги прислуга.

§108. Если взяться за дело своевременно и приучить детей с первых лет подавлять свои желания, то эта полезная привычка мало-помалу укоренится в них; по мере же того, как они будут становиться старше и сознательнее, и когда в них будет говорить уже рассудок, а не страсть, им следует предоставлять больше свободы; ибо когда говорит рассудок, то его необходимо выслушать. Но как с одной стороны не следует обращать внимания на слова детей, когда они высказывают желание иметь то-то и то-то, если их не спрашивают об этом, так с другой стороны необходимо выслушивать их и ласково и обстоятельно отвечать им, когда они желают узнать что-нибудь; ибо следует столько же поощрять их любознательность, сколько подавлять их вожделения.

Но с какой бы заботливостью вы ни должны были подавлять их желания, порождаемые фантазией, тем не менее есть один случай, где детям следует предоставить полную свободу следовать своей фантазии, а именно во всем том, что касается их развлечений и отдыха; так как развлечение так же необходимо для них, как работа и питание, и так как развлечением можно назвать только то, что сопровождается удовольствием, которое зависит не всегда от рассудка, но чаще от фантазии, то следует позволять детям не только развлекаться, но и делать это так, как они сами того пожелают, лишь бы их забавы были невинны и не грозили их здоровью. Поэтому, если они выражают желание развлечься тем или другим, не следует никогда отказывать в этом; впрочем, я весьма склонен думать, что при правильной постановке воспитания, детям едва ли бы часто представлялась необходимость в подобных просьбах. Вообще следовало бы вести дело так, чтобы они всегда делали с удовольствием то, что им полезно, и прежде чем устанут от одного занятия переходили бы к другому, столь же полезному. Но пока они еще не дошли до того, чтобы можно было сделать предметом развлечения для них то, что им в то же время полезно, следует предоставить им полную свободу в их детских играх, от которых они всё равно со временем отвыкнут, пресытившись ими; что же касается до полезных занятий, то следует прерывать их в тот момент, пока дети еще полны интереса к такому занятию и с удовольствием занимаются им и во всяком случае прежде, чем они почувствуют усталость и пресыщение, чтобы таким образом они могли возвратиться к нему, как к своего рода развлечению; ибо дело поставлено только тогда надлежащим образом, когда дети находят удовольствие в занятии похвальными вещами, и поочередное упражнение ума и тела делает для них приятными жизнь и занятия благодаря сменяющим друг друга развлечениям, при которых ум отдыхает на работе тела, а тело на работе ума. Не знаю, можно ли применить это ко всякому характеру, и захотят ли отцы и воспитатели потрудиться для этого и хватит ли у них искусства и терпения, чтобы довести дело до такого результата, но во всяком случае я нисколько не сомневаюсь, что этого можно достигнуть с большинством детей, если возбуждать в них, как следует, чувство самолюбия и желание пользоваться добрым именем и любовью; и раз вы внушили им эти чувства, вы можете откровенно беседовать с ними о том, что им всего больше нравится, склоняя их к тому или другому из этого, или предоставляя им полную свободу в этом отношении, так чтобы они видели, что их любят, и что те, под чьим руководством они находятся, вовсе не враги их благосостояния. Такое обращение заставит их относиться с любовью к руке, управляющей ими, равно как и к добродетели, к которой их направляют.

Предоставление детям полной свободы в часы их отдохновения приносит еще ту выгоду, что благодаря этому обнаруживаются их характеры, стремления и способности, что может весьма пригодиться благоразумным родителям как при выборе образа жизни и будущей профессии сына, так и при выборе средств для исправления той или другой природной склонности.

§109. 2) Что детям свойственно желание властвовать, усматривается далее из того, что дети, живущие вместе, нередко спорят из-за первенства и командования друг над другом. В таких случаях следует не только сейчас же останавливать того, кто начинает распрю, но и вообще приучать детей относиться друг к другу уступчиво, снисходительно и вежливо. И если дети увидят, что это нисколько не умаляет их достоинства, доставляя им, наоборот, любовь и расположение других, то они и сами будут находить гораздо больше удовольствия во взаимной предупредительности и вежливости, чем в надменном повелевании другими.

Что касается до жалоб и обвинений, взводимых детьми друг на друга, и которые суть не что иное, как желание отомстить при помощи другого, то их не только не следует принимать, но даже и выслушивать; ибо позволить им жаловаться значило бы расслабить и развратить их душу; впрочем, если мальчика и поколотят иной раз другие дети и, если он не приучен смотреть на это как на что-то необычайное и невыносимое, то это не причинит ему никакого вреда, а только приучит к перенесению боли и закалит его характер. Тем не менее, не давая никакого хода жалобам спорщиков, позаботьтесь смирить дерзость и злонравие обидчиков. Если вы сами заметили подобный поступок, то выскажите ваше порицание в присутствии обиженного; если же вам жалуются на что-либо такое, что действительно заслуживает внимания и требует принятия мер на будущее время, то сделайте обидчику выговор наедине и без ведома обиженного и заставьте его попросить прощения у последнего. Раз дело будет иметь такой вид, как будто всё исходит добровольно от самого провинившегося, то это будет и охотнее исполнено со стороны обидчика и ласковее принято со стороны обиженного, и таким образом будет укрепляться их взаимная привязанность, и ласковая вежливость войдет в привычку у ваших детей.

§110. 3) Что касается до страсти к обладанию известными вещами, то, чтобы победить эту опасную наклонность, учите детей легко и по собственному их побуждению делиться тем, что они имеют, с другими, и для этого дайте им убедиться на опыте, что самый щедрый бывает всегда и самым богатым, не считая уже похвал и одобрения; и я думаю, что такой прием гораздо больше внушит братьям и сестрам мягкость и доброту в отношениях друг к другу, следовательно и к другим, чем десятки правил и наставлений насчет хороших манер, которыми обыкновенно нагружают детей.

Так как алчность, желание иметь больше, чем нам нужно, есть корень всех зол, то следует как можно раньше искоренять ее задатки и заменять их противоположным свойством, т. е. готовностью делиться с другими своим достоянием. Побуждайте к этому вашего ребенка путем похвал и поощрений и притом ведите дело так, чтобы ребенок ничего не терял от своей щедрости; пусть во всех случаях, где ребенок проявляет готовность делиться с другими, эта готовность возмещается ему с процентом; пусть он осязательно убедится, что обязывая других он не приносит этим никакого ущерба самому себе, а наоборот получает взамен, как от тех, кому он оказал любезность, так и от свидетелей его поступка. Сделайте щедрость предметом соревнования между вашими детьми, так чтобы они старались превзойти в ней друг друга; и когда таким образом, благодаря постоянной практике, детям будет легко делиться с другими, эта сердечность сделается для них привычной, так что они будут находить удовольствие и честь в ласковости, щедрости и великодушии.

Если следует внушать детям щедрость, то тем более следует наблюдать, чтобы они не нарушали правил справедливости, и всякий раз, как они будут замечены в этом, следует требовать их к ответу и в случае необходимости строго наказывать.

Так как в наших первых поступках мы руководствуемся больше себялюбием, чем разумом, то неудивительно, что поступки детей легко переходят границы справедливости, которая является результатом культуры и серьезных размышлений; и чем больше кривят они в этом отношении, тем больше следует наблюдать за этим и обращать внимание на нарушение этой великой социальной добродетели, хотя бы в самых незначительных вещах, для того чтобы просветить детей в этом отношении и предупредить образование дурных привычек, которые, начинаясь с мелочей, с каких-нибудь обманов на косточках или иглах при игре, разрастаются, если оставить их без внимания, в обманы на более крупных вещах и грозят обратиться наконец в закоренелую бесчестность. Раз в поступках детей открыт малейший признак несправедливости, родители или воспитатели должны тотчас же приняться за его уничтожение, выражая удивление и ужас по поводу такого поступка. Но так как дети не в состоянии понимать, что такое несправедливость, пока для них не уяснилось понятие о собственности и о том, каким образом она приобретается отдельными лицами, то наиболее верное средство упрочить в детях честность, это -- заложить как можно раньше ее основания в щедрости и готовности делиться с другими. Этому можно научить их очень рано, еще прежде чем они достаточно научатся мыслить, чтобы составить себе ясное представление о собственности и сознавать, что что-нибудь принадлежит им по особому праву, исключающему всех других; и так как дети имеют в своем ведении только то, что им дано другими, обыкновенно их родителями, то на первых порах можно разъяснить им, что они могут брать или удерживать у себя только то, что им дано другими, в собственности которых была прежде та или другая вещь. Затем, по мере того как будет расширяться их понимание, можно предлагать им другие правила и примеры справедливости относительно "моего" и "твоего". Если же вы заметите, что они нарушают справедливость не вследствие неведения, а преднамеренно, и что этого дурного стремления нельзя исправить порицаниями и пристыжением, то следует прибегнуть к более строгим мерам; пусть в таком случае отец или воспитатель отнимет у них то, что они захватили, или прикажет сделать это кому-нибудь другому и таким образом даст им почувствовать, как мало выгоды приносит захват того, что принадлежит другому, раз на свете существуют люди посильнее и повластнее их. Впрочем, если вы позаботитесь внушить им вовремя отвращение к этому пороку (что, как думаю, вполне возможно), то это будет самым лучшим средством предотвратить его и вернее предохранит их от бесчестности, чем соображения, основанные на интересе: ибо привычки действуют с гораздо большей легкостью и постоянством, чем рассудок, с которым мы редко советуемся и которому еще реже следуем как раз тогда, когда это наиболее необходимо.

§111. Капризный плач -- это недостаток, которого никоим образом не следует допускать в детях, не только потому, что их вопли наполняют неприятным и противным шумом весь дом, но и вследствие более важных соображений, а именно, поскольку это может отразиться на самих детях, а это-то мы и должны иметь в виду при воспитании.

Плач детей бывает двоякого рода: он происходит или от упрямства и желания поставить на своем, или от наклонности хныкать при малейшей боли.

1) Очень часто их плач бывает первого рода; в этом случае дети плачут дли того, чтобы поставить на своем, и их вопли являются в этом случае наглядным доказательством их властолюбия и упрямства. Так как у них нет силы получить то, чего они домогаются, то они думают поддержать свое притязание и воображаемое право воплями и ораньем; этим они надеются отвоевать свои претензии и как бы выражают протест против гнета и несправедливости тех, кто отказывает им в их фантазиях.

§112. 2) Иногда их плач является результатом действительной боли или огорчения, вынуждающих их к жалобам.

При некотором внимании очень легко различить оба эти рода по выражению лица, взглядам, движениям и в особенности по тону самого плача; но ни того, ни другого не следует допускать и тем более поощрять.

1) Что касается до плача, происходящего от упрямства и злости, то его отнюдь нельзя терпеть, ибо это значило бы льстить желаниям детей и поддерживать в них те опасные страсти, искоренение которых является нашей главной задачей. Если, как это нередко случается, ребенок продолжает плакать после наказания, то этим уничтожается всё действие исправления, ибо наказание, оставляющее детей в таком состоянии явного сопротивления, только способствует еще большей испорченности. Всякие запрещения и наказания останутся бесплодны и бесполезны, если не смирять их воли и не научать их подчиняться разуму других, чтобы суметь впоследствии подчиняться своему собственному. Но если вы пошли наперекор им в чем-нибудь и в то же время предоставляете им свободу выражать свое недовольство слезами, то это только укрепит их желание и скверное настроение, так как их плач показывает, что они продолжают заявлять свои мнимые права и не оставили решения удовлетворить своей наклонности при первом удобном случае; из этого вы можете извлечь новое доказательство относительно того, что следует как можно реже наказывать детей телесно: ибо раз вы уж доведены до этой крайности, то недостаточно только высечь, а следует продолжать наказание до тех пор, пока вы не сломили их воли и не убедились в том, что наказание оказало на них действие, в чем вам легко убедиться по тому результату, к которому приведет ваше приказание перестать плакать. Без этого же наказание является прямо тиранством, не исправлением, а какой-то нелепой жестокостью, заставляющей причинять боль их телу без всякой пользы для души. Это обстоятельство, заключая в себе довод в пользу того, чтобы как можно реже бить детей, устраняет в то же время эту печальную необходимость; ибо, если всякий раз как приходится наказывать ребенка, делать это без страстного увлечения, а спокойно, но вместе с тем так, чтобы это оказывало свое действие, и наносить удары не бешено и разом, а медленно, перемешивая их с увещаниями и наблюдая за производимым ими действием, и прекращать наказание, лишь только оно вызвало в ребенке уступчивость, покорность и раскаяние, если, говорю я, поступать таким образом, то едва ли представится необходимость в повторении наказания, и ребенок едва ли совершит еще раз проступок, вызвавший подобную меру. Таким образом наказание с одной стороны не являлось бы бесплодным вследствие излишней легкости, а с другой стороны не превышало бы надлежащей меры, раз оно прекращается, лишь только замечено его действие на душу в смысле исправления. Так как при выговорах и наказаниях следует сохранять возможно большее спокойствие, то наказание, наносимое в пылу гнева, редко соблюдает должную меру, но выходит обыкновенно из границ, не производя однако желательного действия.

§113. Многие дети склонны плакать при малейшей боли, и малейшая неприятность, случающаяся с ними, вызывает у них вопли и оранье. Весьма немногие свободны от этого недостатка, ибо, так как плач является для них первым и естественным способом заявлять о своих нуждах и страданиях, пока они еще не научились говорить, то сострадание, которое считают нужным питать к этому нежному и слабому возрасту, только поддерживает эту слабость и побуждает их прибегать к слезам долгое время спустя после того, как они начали говорить. Несомненно долг тех, кто находится подле детей -- относиться с состраданием к ним, если они испытывают боль, но этого отнюдь не следует высказывать: помогите им, облегчите их насколько возможно, но отнюдь не плачьте над ними. Эти соболезнования только расслабляют их и делают то, что малейшая боль, приключающаяся с ними, проникает более глубоко в чувствующую область и производит в ней более сильные раны, чем это было бы в противном случае. Следует закалять детей против всякой боли, особенно же телесной; единственное, в чем они должны быть чувствительны, это в чувстве стыда и сохранения своей репутации. Множество случайностей, которым подвержена наша жизнь, принуждает нас не быть слишком чувствительными ко всякой ничтожной боли. То, чему не поддается наш дух, производит только очень слабое впечатление и причиняет нам очень незначительную боль; и только тогда, когда страдание распространяется на жизненных духов, возникает и ощущается настоящая боль. Твердость и закаленность души есть самая надежная броня против зол и бедствий жизни; и так как упражнением и привычкой можно скорей приобрести эту твердость, чем каким бы то ни было другим путем, то следует как можно раньше приучаться к этому, и счастлив тот, кто рано усвоил себе эту привычку! И так как слезы более чем что-либо другое способствуют изнеженности духа, то наилучшее средство подавить и уничтожить последнюю, это -- воздерживать детей от жалобного плача. Если ребенок сделал себе больно, упав или ударившись обо что-нибудь, то вместо того, чтобы соболезновать ему, заставьте его переделать его движение, и таким образом вы гораздо скорее исправите его неосмотрительность, чем бранью или соболезнованием. Во всяком случае, каков бы ни был полученный им ушиб, останавливайте тотчас же его плач: это успокоит его в данный момент и сделает менее чувствительным на будущее время.

§114. Что касается до первого рода плача, то прекращение его требует строгости; и если строгого взгляда или приказания недостаточно, то приходится прибегнуть к телесному наказанию, так как этот род плача происходит от гордости, упрямства и строптивости, и поэтому здесь нужно смирить и склонить к послушанию волю, являющуюся источником зла. Что же касается до плача второго рода, происходящего от совсем противоположной причины, т. е. от чрезмерной слабости души, то его следует останавливать более мягкими мерами. Быть может, в данном случае было бы всего лучше указать ребенку на какие-нибудь резоны, или отвлечь его мысли на другой предмет, или, наконец, встретить его хныканье смехом; но при этом следует принимать в соображение как обстоятельства, при которых произошло дело, так и характер ребенка. Дать насчет этого какие-нибудь определенные правила невозможно: нужно предоставить это дело благоразумию родителей; я хочу только сказать вообще, что и этот род плача следует останавливать, и что отец при помощи своего авторитета должен прекращать его, придавая своим словам или взглядам большую или меньшую строгость, сообразно с возрастом и характером ребенка; будет ли эта строгость большей или меньшей, во всяком случае она должна быть такова, чтобы положить конец хныканью и нарушению покоя.

§115. Трусость и мужество находятся в такой тесной связи с качествами, о которых я говорил выше, что не мешает сказать несколько слов и о них. -- Страх есть чувство, которое при надлежащем направлении его, имеет свою полезную сторону; и хотя обыкновенно чувство самосохранения делает его достаточно бдительным и поддерживает его на достаточно высоком уровне, тем не менее бывают случаи, когда впадают в противоположную крайность; между тем излишняя отважность и презрение к опасности так же неразумны, как ужас и дрожь при приближении малейшей невзгоды. Страх дан нам на то, чтобы возбуждать наше внимание и держать нас настороже на случай приближающегося зла; потому не бояться совершенно беды, готовой разразиться, и не ценить здраво важности той или другой опасности, а кидаться в нее, очертя голову и не рассуждая о последствиях, значит действовать не как разумное создание, а как дикое животное. Если вы заметите нечто подобное в ваших детях, то пробудите только их рассудок, а затем уже чувство самосохранения заставит их слушаться его, разумеется, если только ими не владеет какая-нибудь бессмысленная и слепая страсть. Отвращение от зла настолько естественно, что никто, я думаю, не может не бояться его; и самый страх есть не что иное, как беспокойство, причиняемое мыслью, что с нами может произойти нечто неприятное. Поэтому, если человек кидается в опасность, то можно сказать с уверенностью, что он делает это или по неведению, или вследствие того, что им владеет какая-либо страсть, ибо ведь никто не враг себе настолько, чтобы подвергаться злу по доброй воле и искать опасности ради какой-нибудь любви к ней. Поэтому, если вы замечаете, что гордость, тщеславие или безрассудство подавляют в ребенке благоразумный страх и не позволяют ему слушаться его советов, излечите эту наклонность подходящими средствами, так чтобы размышление остудило его пыл и заставило его подумать, стоит ли то или другое дело связанного с ним риска. -- Но так как этот недостаток вообще довольно редко встречается у детей, то я не буду входить в дальнейшие подробности относительно его излечения. Наоборот, слабость духа является гораздо более распространенным недостатком и поэтому требует гораздо большей заботливости.

Твердость духа есть как бы страж и опора остальных добродетелей, и при отсутствии мужества едва ли можно оставаться твердым в исполнении своего долга и не изменять ни в чем свойствам истинно достойного человека.

Мужество, поддерживающее нас при грозящих нам опасностях и испытываемых нами бедствиях, есть великое благо в положении, подобном нашему земному существованию, в котором мы открыты со всех сторон нападениям; поэтому следует как можно раньше снабжать детей этим оружием. Я согласен, что природный характер играет здесь важную роль; но даже и в том случае, когда у ребенка недостает мужества, и сердце его слабо и робко, все-таки можно искусственно сделать его более твердым и смелым. Я уже указывал, что нужно делать, чтобы не расслаблять душу детей, пугая их какими-нибудь страхами в ранние годы или соболезнуя им по поводу каждой пустячной боли; рассмотрим теперь, каким образом можно закалить их характер и придать ему мужество, если он чересчур робок от природы.

Истинное мужество состоит, если я не ошибаюсь, в спокойном самообладании и неуклонном исполнении своего долга, какое бы зло ни приключилось с нами и какая бы опасность ни встретилась нам на пути. Правда, немного и взрослых людей, обладающих этим качеством, так что мы не должны ожидать его от детей; тем не менее кое-что все-таки можно сделать, и, если приняться за дело как следует, то, идя постепенно, можно достигнуть такого успеха, какого на первый взгляд и не ожидаешь.

Быть может именно вследствие пренебрежения этой стороной характера в детях, так мало встречается взрослых, обладающих этим ценным и важным качеством. Я не сказал бы этого насчет народа, столь храброго, как наш, если бы подразумевал под истинной твердостью духа храбрость на поле битвы и презрение к смерти перед лицом неприятеля. Правда, эти качества входят в значительной степени в понятие мужества, и нельзя отказать в заслуженных лаврах и почестях тем, кто рискует своей жизнью ради отечества. Однако это еще не всё; ведь опасности грозят нам не только на поле битвы; и хотя смерть есть царь ужасов, тем не менее несчастья, страдания и нищета так же способны внушить ужас тем, на кого они готовы обрушиться; и если находятся люди, которые не боятся того или другого из этих бедствий, то они не менее трепещут остальных. Между тем истинная твердость духа готова встретить всякие опасности и остается непоколебимой, какое бы бедствие ни угрожало нам. Я подразумеваю под этим не то, будто мы не должны давать места никакому страху: где есть явная опасность, там только идиот будет оставаться равнодушным к ней; где есть опасность, там должно быть и сознание опасности и следовательно -- столько страха, сколько нужно для того, чтобы возбудить наше внимание, энергию и изобретательность, не препятствуя нам в то же время спокойно пользоваться рассудком и следовать его указаниям.

Чтобы сообщить детям эту благородную и мужественную стойкость, следует прежде всего, как я уже говорил, наблюдать за тем, чтобы детей не пугали разными страхами, страшными рассказами и тому подобными вещами. Нередко этим причиняется такое потрясение душе, что впоследствии она уже никогда не в состоянии оправиться, так что при малейшем появлении того, что когда-то так напугало, человек теряется и приходит в полное расстройство: тело цепенеет, душа приходит в смятение, и человек перестает быть самим собой и делается неспособным к какому-нибудь разумному действию. Какова бы ни была причина этого -- есть ли это движение жизненных духов, ставшее привычным для них вследствие первого сильного впечатления, или какое-нибудь изменение, происходящее в организме каким-либо еще менее объяснимым способом, во всяком случае самый факт остается вне сомнения; и в самом деле, весьма многие люди отличаются всю свою жизнь робостью и боязливостью именно вследствие того, что были напуганы в детстве; поэтому следует тщательно заботиться о предупреждении этой возможности.

Затем следует постепенно приучать детей к тем предметам, которые внушают им страх, остерегаясь, однако, идти слишком быстро и не принимаясь за это дело чересчур рано, чтобы не увеличить зла, вместо того, чтобы исцелить его. Что касается до очень маленьких детей, находящихся еще на руках у нянек, то от них всего лучше прямо устранять внушающие им страх вещи, ибо, пока они еще не в состоянии говорить и понимать речь, было бы бесполезно приводить им разные доводы и заставлять их убедиться, что нет ничего страшного в тех вещах, с которыми мы хотели бы освоить их, ставя их постепенно в более и более близкое соприкосновение с ними. Поэтому, пока они еще не начали бегать и говорить, нет надобности применять этот способ действий. Впрочем, если ребенок испугался какого-нибудь предмета, которого почему-либо нельзя устранить, и выражает признаки страха всякий раз, как видит его, то в таком случае следует употребить все средства, чтобы уменьшить его страх, отвлекая его мысли в другую сторону или соединяя эти страшные для него предметы с чем-нибудь занимательным и приятным, до тех пор пока они не сделаются ему вполне знакомы и не перестанут возбуждать в нем неприятное чувство.

Мне кажется, довольно легко заметить, что для новорождённых все видимые предметы, не причиняющие боли их глазам, вполне безразличны, и что вид льва или арапа пугает их не более, чем вид кормилицы или кошки. Что же заставляет их впоследствии бояться вещей известной формы или известного цвета? Не что иное, как боязнь зла, которое эти вещи могут причинить им. Если бы ребенок переходил ежедневно к новой кормилице, то, я думаю, в шестимесячном возрасте он столь же мало пугался бы перемены лиц, как и в шестнадцатилетнем. Таким образом, причина, по которой он не хочет идти к чужому, заключается в том, что привыкнув получать пищу и ласки от одного или двух лиц, находящихся постоянно около него, он опасается, очутившись в руках чужого, лишиться того, что услаждает его и удовлетворяет его потребностям, столь часто чувствуемым им; поэтому-то он и испытывает такой страх всякий раз, как кормилица оставляет его.

Единственное, чего мы боимся от природы, это -- страданий и лишения удовольствия; и так как этот страх не связан с какой-либо определенной фигурой, цветом или величиной видимых предметов, то последние не могут внушать нам страха до тех пор, пока не причинят нам страдания или пока мы не убедимся, что они могут причинить нам вред. Например, красивый свет пламени настолько нравится детям, что возбуждает в них желание схватить его руками; но после того как неоднократный опыт убедит их, благодаря сильной боли, причиняемой огнем, насколько он жесток и беспощаден, они уже боятся трогать его и старательно его избегают. Раз таково основание страха вообще, нетрудно отыскать, откуда он происходит и в каждом частном случае, и каким образом можно излечить его в тех случаях, когда он напрасен; и если дух тверд и умеет одержать победу над самим собой и своими страхами в незначительных вещах, то тем самым он готов ко встрече и более реальных опасностей. Положим, ребенок пугается и бежит при виде лягушки; прикажите кому-нибудь взять ее и держать перед ним, сначала на некотором расстоянии; потом приучите его смотреть на нее и, когда он привыкнет спокойно и без страха смотреть на нее, подходить к ней и смотреть на ее прыжки, заставьте его слегка дотрагиваться до нее в то время, как кто-нибудь другой держит ее в руках, и продолжайте так до тех пор, пока ребенок не будет в состоянии обращаться с лягушкой так же безбоязненно, как с бабочкой или воробьем. Подобным путем вы можете излечить ребенка и от всякого другого призрачного страха, если только не будете чересчур спешить и требовать от него дальнейшего шага, прежде чем он утвердится в предшествующем. Таким то образом следует подготовлять молодого воина к житейским битвам, стараясь, впрочем, представлять ему опасными не больше вещей, чем сколько их есть на самом деле; если же вы замечаете, что какого-либо предмета он боится больше, чем следует, заставляйте его постепенно осваиваться с ним, пока он не преодолеет своего страха. По мере успехов такого рода он убедится, что зло иногда вовсе не так велико, каким его рисует страх, и что истинное средство избежать его состоит вовсе не в том, чтобы предаваться бегству или приходить в смятение и цепенеть от страха там, где наша честь или долг требуют, чтобы мы шли вперед.

Так как боль есть главная причина страха в детях, то для того, чтобы внушить им твердость перед страхом и опасностью, нужно приучать их к перенесению боли. Такой прием нежным папенькам и маменькам покажется, вероятно, чудовищным, и большинство читателей сочтет, вероятно, бессмысленным совет примирять человека с болью посредством причинения ее... "Помилуйте, скажут мне, это, может быть, и прекрасное средство для того, чтобы поселить в детях отвращение к тому, кто причиняет им боль, но уж никак не для того, чтобы примирить их с болью. Странный метод! Вы не хотите, чтобы детей били за их проступки, и требуете, чтобы их мучили ради самого мученья, когда они прекрасно ведут себя!" Я не сомневаюсь, что встречу подобные возражения, и, пожалуй, буду обвинен в противоречии своим собственным словам. Я согласен, что в данном случае требуется крайняя осмотрительность, и поэтому не сомневаюсь, что мои мысли будут приняты только теми, кто умеет смотреть в самую глубь вещей. Я советую не бить детей за их проступки, потому что хочу, чтобы они не смотрели на боль, как на величайшее из наказаний; и поэтому же самому я советую подвергать их иногда боли, чтобы приучить их переносить ее и не смотреть на нее, как на какое-то величайшее бедствие. Пример Спарты достаточно показывает, как воспитание может приучать молодых людей к перенесению боли и страданий, и тот, кто достиг того, что не смотрит на телесную боль, как на величайшее из зол или что-то такое, чего он более всего должен страшиться, сделал немалый успех в добродетели. Впрочем, я не настолько безумен, чтобы рекомендовать спартанскую дисциплину в наш век и при нашем общественном устройстве; но все-таки скажу, что постепенно приучать детей к перенесению боли есть наилучшее средство, чтобы внушить им мужественную твердость на всю их жизнь.

Ввиду этого, прежде всего не следует выражать жалость или позволять им хныкать по поводу всякой пустячной боли, приключающейся с ними, о чем, впрочем, я уже говорил выше.

Затем следует иногда нарочно подвергать их боли, но делать это тогда, когда ребенок находится в хорошем настроении и убежден в расположении к нему того, кто заставляет его испытать боль; при этом с вашей стороны не должно проявляться ничего похожего на гнев и неудовольствие или раскаяние и сожаление, и сила боли не должна превосходить того, что выносимо для ребенка, так чтобы он не испытывал огорчения и не принимал эту боль в смысле наказания. Мне пришлось однажды видеть, как ребенок со смехом вынес немалое число ударов при подобных обстоятельствах, между тем как в другое время он залился бы слезами и был бы глубоко огорчен, если бы то же самое лицо, от которого он получил эти удары, сказало ему неласковое слово или кинуло на него холодный взгляд в виде наказания. Убедите вашего ребенка постоянными заботами о нем и расположением к нему, что вы любите его от всего сердца, и тогда вы можете постепенно приучать его к самому суровому и жестокому обращению безо всяких с его стороны жалоб, подтверждение чему вы можете ежедневно видеть на играх детей между собой. -- Чем больше вы находите вашего ребенка нежным и слабым, тем больше следует закалять его. Искусство тут в том, чтобы начать дело с чего-нибудь, причиняющего наименьшую боль, и идти дальше с незаметной постепенностью, выбирая для этого такие моменты, когда вы вполне довольны ребенком и выказываете ему ваше расположение; и раз он будет видеть награду за испытанное страдание в похвале его мужеству и в подобных доказательствах своей стойкости будет полагать свою гордость, так что всегда предпочтет репутацию храбреца и "мужчины" избежанию кое-какого страдания, то вы можете смело рассчитывать, что со временем и по мере того, как он будет становиться умнее, вам удастся победить его боязливость и исправить слабость его душевной и физической организации. По мере того, как он будет становиться старше, подвергайте его более смелым испытаниям, чем на какие он решился бы по своей собственной инициативе, и, если вы замечаете, что он отступает перед чем-либо, что, по вашему мнению, он всегда мог бы сделать, если бы у него только хватило смелости, то сначала помогите ему, а потом постепенно двигайте его вперед, пользуясь мотивами чести; и так до тех пор, пока он не будет в состоянии исполнить это дело: и тогда наградите его похвалой и уверьте, что этим он приобретает одобрение других. Раз у нашего молодого джентльмена хватает настолько решимости, чтобы не отступать из страха опасности от своих намерений, и раз в непредвиденных и случайных встречах страх не расстраивает его души и не лишает его возможности действовать, -- тогда, значит, он обладает тем мужеством, которое прилично разумному созданию; вот это-то мужество мы и должны поселять в наших детях, путем привычки и упражнения, пользуясь всяким удобным к тому случаем.

Я намереваюсь теперь сказать об одном пороке, который нередко приходится замечать в детях; а именно, когда в их руки попадает какое-нибудь беззащитное животное, они поступают с ним очень жестоко: так, они нередко мучают и истязают маленьких птичек, бабочек и т. п. бедных животных, очутившихся в их власти, делая это, по-видимому, даже с удовольствием. Необходимо следить за этим, и если вы откроете в них наклонность к такого рода жестокости, нужно учить их противоположному обращению; ибо привычка мучить и убивать животных может мало-помалу сделать их жестокими и по отношению к людям. Тот, кто находит удовольствие в страдании и смерти созданий низших, едва ли будет проявлять сострадание и к существам подобным ему. На этом-то основании наш закон исключает из состава присяжных, в руках которых находится жизнь и смерть подсудимого, мясников. Ввиду этого следует воспитывать детей таким образом, чтобы внушить им отвращение к истязанию и убийству животных и приучить их вообще ничего не портить и не уничтожать, разве только для того, чтобы оказать защиту или принести пользу другому, более благородному, созданию. И действительно, если бы каждый человек считал своей обязанностью содействовать, насколько в его силах, сохранению всего человечества (что, собственно, составляет долг каждого человека и тот принцип, которым мы должны руководиться в нашей религии, политике и морали), то мир был бы несравненно лучше в нравственном отношении, чем каков он теперь.

Возвращаясь к затронутому мной вопросу, я не могу не похвалить благоразумия и доброты одной знакомой мне дамы, которая обыкновенно никогда не отказывала своим дочерям, когда они выражали желание иметь собак, птичек, белок и т. п. маленьких животных, доставляющих развлечение детям; но раз эти животные поступали в их распоряжение, они были обязаны заботиться о них и наблюдать, чтобы они не терпели ни в чем недостатка и не подвергались дурному обращению; и если девочки оказывались небрежными, то это ставилось им в большую вину, которая влекла за собой или отобрание животного, или по крайней мере строгий выговор; таким образом девочки уже с малых лет приучались к заботливости и добросердечию; и я думаю, что людей следует с самой колыбели приучать относиться мягко ко всем созданиям, наделенным чувством, и не причинять им никакого вреда и мучения.

Я не могу допустить, чтобы удовольствие, доставляемое детям причинением вреда (я подразумеваю удовольствие от бесцельной порчи того или другого предмета и в особенности от причинения боли существам, способным чувствовать ее), было чем-либо иным, как не склонностью, прививаемой извне и развивающейся под влиянием привычки и окружающих примеров. Детям позволяют бить, приучают их смеяться при нанесении боли другим, и поведение большинства окружающих только поддерживает в них такие вкусы. С другой стороны, история рассказывает им обыкновенно только о битвах да сражениях, а почести и слава, которыми осыпают победителей (этих большей частью мясников человечества), довершают порчу подрастающего поколения, которое начинает считать убийство самым похвальным делом и самой героической добродетелью. Таким путем жестокость, при всей ее противоестественности, незаметно вкрадывается в наши сердца, и то, что составляет предмет ужаса для гуманности, одобряется обычаем, заставляющем нас видеть в этом путь к славе. Таким-то образом обычай и общепринятые взгляды делают удовольствием то, что само по себе отнюдь не таково и не может быть таковым. Поэтому следует старательно следить за проявлением таких наклонностей и как можно ранее подавлять их, развивая взамен их противоположные и более естественные чувства гуманности и сострадания, соблюдая и здесь тот же самый метод постепенности, как вообще при исправлении недостатков. Не лишне, быть может, заметить, что не следует взыскивать, или по крайней мере взыскивать строго, за повреждения и беды, могущие случиться при игре детей друг с другом, или происходящие вследствие неосторожности и по неведению, и на которые нельзя смотреть как на результат дурных наклонностей, хотя они и ведут за собой иногда значительный вред; ибо нельзя перестать повторять, что какой бы проступок ни совершил ребенок, и как бы он ни был важен сам по себе, единственное что следует принимать здесь во внимание, это -- каким мотивом вызван проступок и какая может развиться из него привычка; сообразно с этим и следует направлять его исправление, отнюдь не наказывая ребенка за вред, причиненный им неумышленно, в игре или по неосторожности. Только проступки, исходящие из злой воли, заслуживают наказания; однако и здесь, если они могут быть исправлены возрастом и не порождают дурных привычек, их следует оставлять без всякой кары, какими бы неприятными обстоятельствами они ни сопровождались.

§117. Другое средство поселить и поддержать в молодых людях чувство гуманности -- это приучать их к вежливому обращению, на словах и на деле, с людьми низшего звания и особенно с прислугой; ибо нередко приходится замечать, что дети в джентльменских семействах употребляют в разговорах с прислугой надменные и презрительные выражения и повелительный тон, как если бы она была другой, ниже их стоящей, породы. Происходит ли эта надменность вследствие дурного примера, или вследствие сознания превосходства своего общественного положения, или, наконец, вследствие природного тщеславия, во всяком случае ее следует немедленно искоренять и заменять кротким и приветливым обращением с людьми хотя бы самого низкого класса. От этого они ничего не потеряют в своем превосходстве и наоборот только увеличат свой авторитет, раз к подчинению и внешнему почтению со стороны низших присоединится любовь и искреннее уважение; и прислуга будет служить им с большой охотой и удовольствием, видя, что ее не призирают за то, что судьба поставила ее ниже других и, так сказать, склонила к ногам ее господ. Никогда не следует допускать, чтобы разница положения уничтожала в детях чувство уважения к человеческой личности; и чем большим они обладают, тем более следует приучать их к мягкости и приветливости по отношению к тем из их ближних, которые стоят ниже их на общественной лестнице и не столь наделены благами жизни. Если позволять детям чуть не с колыбели обращаться надменно с людьми на том основании, что, благодаря титулу отца, они имеют некоторую власть над ними, то в лучшем случае это очень дурная повадка, которая, если не обращать на нее внимания, может превратить их природную гордость в презрение ко всем низшим; и чем другим может это кончиться, как не угнетением других и жестокостью?

§118. Любознательность, (о которой я имел уже случай говорить выше) есть желание узнать что-либо; ее следует всячески поощрять в детях, не только как добрый знак их душевной природы, но и как великое орудие, данное им природой, для устранения того невежества, с которым они рождаются на свет, и которое, при отсутствии такой пытливости, сделало бы из них тупые и бесполезные создания. Средства же пробудить в детях это свойство и поддерживать его в постоянной деятельности, заключаются в следующем:

1) Какие бы вопросы ни предлагал ребенок, не следует оставлять их без ответа или встречать их смехом; наоборот, следует отвечать на все его вопросы и объяснять ему то, что он желает знать так, чтобы оно становилось для него настолько ясным, насколько только допускает это его возраст и умственное развитие. Не затемняйте только его ума идеями, превышающими его понимание, или большим количеством фактов, не имеющих прямого отношения к тому, что он желает знать в данную минуту. Когда он предлагает вам вопрос, обращайте больше внимание на то, что он хочет сказать, чем на слова, которыми он выражает свою мысль; а по мере того как вы будете разъяснять ему то, что он хочет узнать, вы увидите, как будут расширяться его мысли, и как, при надлежащих ответах, вы можете повести его дальше, чем, может быть, ожидали сами; ибо познание так же приятно для ума, как свет для глаз; и дети находят величайшее удовольствие в приобретении новых знаний, особенно когда они видят, что их вопросы выслушиваются, и что их желание узнать что-либо поощряется и одобряется вами; и я не сомневаюсь, что, если большинство детей предается глупым играм и тратит свое время на пустяки, то это происходит от того, что старшие не считают нужным удовлетворять их любознательность и оставляют без внимания их вопросы. Но если бы окружающие их обращали на это больше внимания и отвечали, как следует, на их вопросы, так чтобы они вполне удовлетворялись ответом, то, я уверен, они не стали бы заниматься всё теми же играми и забавами, а находили бы больше удовольствия в приобретении знаний, в которых постоянно находили бы новизну и разнообразие -- две вещи, которые всего больше привлекают к себе детей.

§119. 2) Следует не только отвечать серьезно на их вопросы и объяснять им то, что они желают узнать, но и поощрять их любознательность открытой похвалой. Так, напр., пусть те, чьим мнением они дорожат, говорят в их присутствии, что они, т. е. дети, знают то-то и то-то, и так как мы все честолюбивы с колыбели, то можно играть на честолюбии детей там, где это может принести им пользу, таким образом, чтобы их собственная гордость побуждала их к тому, что послужит к их пользе. Ввиду этого нельзя найти лучшего способа заставить старшего из детей научиться чему-либо, как предоставляя ему учить своих младших братьев и сестер.

§120. 3) Как не следует пренебрегать вопросами, делаемыми детьми, точно так же не следует давать им лживых и уклончивых ответов. Дети очень хорошо понимают, когда к ним относятся свысока или когда их обманывают, и быстро перенимают небрежность, притворство и лганье, замечаемые ими у других. Не следует никогда нарушать истины с кем бы то ни было, а тем более с детьми; так что если мы ведем с ними фальшивую игру, то не только обманываем их ожидания и лишаем их возможности узнать что-либо, но и вносим порчу в их невинность, научая их наихудшему из пороков. Дети -- это те же путешественники, прибывшие в чужую страну, совершенно им незнакомую; поэтому мы должны стыдиться вести их по ложной дороге; и хотя их вопросы кажутся иной раз довольно пустячными, тем не менее на них следует отвечать серьезно, потому что как бы они ни казались нам (для которых в них нет ничего неизвестного) не стоящими того, чтобы делать их, они тем не менее далеко не незначительны для того, кто ровно ничего не знает. Дети -- чужестранцы относительно того, что нам прекрасно известно, и все вещи, с которыми они встречаются, сначала им точно так же неизвестны, как были когда-то и нам; и можно назвать счастливыми тех детей, которых окружают доброжелательные люди, относящиеся снисходительно к их неведению и помогающие им выходить из него.

Если бы теперь я или вы очутились в Японии, то со всем нашим благоразумием и нашими познаниями, благодаря которым мы так свысока относимся к мыслям и вопросам детей, мы наверное стали бы делать тысячу таких вопросов, которые какому-нибудь глупому и надменному японцу показались бы смешными и неуместными, между тем как на наш взгляд они вполне естественны, и в данном случае мы были бы весьма рады встретить какого-нибудь любезного и снисходительного человека, который удовлетворил бы наше любопытство и помог нам в нашем неведении.

Как только ребенку попадается на глаза что-нибудь новое, он задает обычный вопрос чужестранца: "Что это такое?" Обыкновенно при этом он желает только узнать имя той или другой вещи, так что сказав ему, как она называется, вы дадите надлежащий ответ на его вопрос. Затем ребенок спрашивает обыкновенно: "Для чего эта вещь?" И на это следует дать прямой и определенный ответ, указать ему употребление вещи и объяснить, каким образом она служит для той или другой цели, насколько это доступно его пониманию; и по мере того, как ребенок будет задавать вам новые вопросы относительно той же вещи, отвечайте ему, поощряя его вашими объяснениями к дальнейшим вопросам, и так до тех пор, пока вы не удовлетворите вполне его любознательности; и я думаю, что и для вас самих такая беседа вовсе не будет такой пустой и незначительной, как это обыкновенно думают. Вопросы, предлагаемые детьми, нередко заключают такие мысли, которые могут дать работу и уму взрослого человека. Я думаю даже, что неожиданные вопросы детей иной раз гораздо поучительнее, чем рассуждения взрослых, рассуждающих, по шаблону заимствованных мыслей и вынесенных из воспитания предрассудков.

§121. Быть может, не мешает иной раз возбуждать любознательность детей, обращая их внимание на какие-нибудь новые и необычные для них вещи, с тем чтобы вызвать в них желание исследовать, и таким образом дать им новый случай узнать то или другое; в случае же если их любознательность обращается на такие вещи, которых они не должны знать, то гораздо лучше прямо сказать им, что этого им пока незачем знать, чем отделываться ложными или нелепыми ответами.

§122. Бойкое остроумие, проявляющееся иногда довольно рано в некоторых детях, исходит обыкновенно из такого источника, который редко совмещается с крепким организмом и зрелым умом. Если бы кто-нибудь пожелал сделать ребенка более бойким на язык, то, я думаю, можно было бы найти средство для этого; но мне кажется, что всякий разумный отец пожелает скорее, чтобы его сын был способным и полезным человеком, когда станет взрослым, чем приятным и забавным для других в детские годы; по крайней мере я думаю, что умные рассуждения ребенка несравненно приятнее милой и бойкой болтовни. Поэтому поощряйте, насколько возможно его любознательность, отвечая на его расспросы и развивая в нем способность к размышлению. Если его рассуждения сносны, поощрите их похвалой, а если он рассуждает криво, выведите его на прямую дорогу, не смеясь над его промахами. Вообще, если он обнаруживает склонность рассуждать обо всем, что ему попадается на глаза, старайтесь, насколько возможно, чтобы эта наклонность не исчезла как-нибудь и не испортилась от вредных и фальшивых способов беседы; ибо так как из всех наших способностей способность рассуждения является несомненно самой высшей и наиболее важной, то она заслуживает величайшей заботливости и тщательной обработки, ибо высшее совершенство, какого только может достигнуть человек в этой жизни, состоит в правильном развитии и здравом применении нашего разума.

§123. В противоположность живому и любознательному темпераменту в детях замечается иногда ленивое равнодушие, отсутствие интереса к чему бы то ни было и вялость во время занятий. Такое настроение я считаю одним из самых худших качеств и притом таким, которое крайне трудно исправить, если оно лежит в самой натуре ребенка. Но так как насчет последнего можно иной раз сделать ошибочное заключение, то следует наперед тщательно проверить дело. При первом же подозрении ребенка в лености, отец должен тщательно разобрать, индифферентен ли ребенок ко всему, что ему приходится делать, или он ленив и медлителен только по отношению к известным занятиям, а в других, наоборот, проявляет энергию и интерес; ибо хотя бы иной раз мы и заметили, что он относится небрежно к своим урокам и проводит время в праздности, тем не менее отсюда еще нельзя заключать, что это происходит от природной лени или небрежности; здесь может действовать молодость его лет, или от ученья его может отвлекать что-либо иное, всецело занимающее его мысли, или, наконец, он может не находить удовольствия в своих занятиях по той естественной причине, что видит в них принудительную работу. Чтобы разобраться как следует во всем этом, наблюдайте ребенка в его внеучебные часы, во время его игр и развлечений, и смотрите, обнаруживает ли он при этом живость и энергию и ставит ли себе какие-нибудь задачи, ревностно преследуя их, пока не добьется своей цели, или проводит это время вяло и с сонным равнодушием. Если эта вялость и леность проявляется у него только за уроками, то я думаю, ее легко исправить; но если она является результатом его характера, то излечение ее потребует уже больше труда и внимания.

§124. Если увлечение, с которым ребенок отдается своим играм или вообще чему-нибудь, чем он занимается в свободное от уроков время, позволяют вам заключить, что он не склонен сам по себе к праздности, и что только отвращение к книгам делает его небрежным и ленивым в учении, то прежде всего следует указать ему мягко на неразумность такого поведения, заставляющего его терять добрую часть его времени, которую он мог бы провести с удовольствием; только говорите об этом мягко и спокойно, не настаивая резко на своих советах и излагая свои доводы в возможно коротких выражениях. Если эти доводы произведут свое действие, то вы достигнете цели наиболее желательным путем, т. е. путем мягкого и разумного убеждения. Но если этот прием не удается, постарайтесь устыдить его легкими насмешками: так, например, всякий раз, как он является к обеду, спрашивайте его (если только при этом нет посторонних), сколько времени он сегодня занимался; и если он не исполнил своей работы в то время, в какое мог бы окончить ее, выставьте это на вид и посмейтесь над ним, не присоединяя, однако, сюда никакой брани; примите только холодное выражение и сохраняйте его до тех пор, пока он не исправится, и пусть его мать, воспитатель и все окружающие поступят таким же образом. Если и это не произведет желаемого действия, то скажите ему, что вы избавите его от неприятности иметь около себя воспитателя, заботящегося о его образовании, что вы не хотите больше тратить денег на наем воспитателя, с которым он ничего не делает, и, так как ему больше нравится заниматься той или иной игрой, чем уроками, то пускай на нее он и употребляет всё свое время. После этого заставьте его заниматься его любимой игрой с утра и до вечера, до тех пор, пока он совершенно не пресытится ей и не захочет во что бы то ни стало заменить ее ученьем. Превращая таким образом игру в обязательную для него работу, следите сами или поручите кому-нибудь следить, чтобы он непременно занимался ей и отнюдь не мог ее бросить. Я говорю "следите сами", потому что вполне достойно забот отца посвятить два или три дня на излечение своего сына от такого порока, как леность.

§125. Таким-то образом следует, по моему мнению, поступать, если лень и небрежность вытекают не из натуры ребенка, а из какого-нибудь приобретенного отвращения к ученью, в чем вам следует наперед тщательно убедиться. При этом, когда вы будете наблюдать, каким образом проводит он время, предоставляемое в его распоряжение, делайте это так, чтобы он отнюдь не замечал этого надзора, так как это может помешать ему следовать своей настоящей наклонности; ибо, будучи занят своими планами, но не решаясь осуществить их из боязни перед вами, он начнет делать кое-как что-нибудь другое, к чему не чувствует ни малейшей склонности, и таким образом покажется ленивым и небрежным, хотя в сущности вся его небрежность происходит только оттого, что его голова занята другой вещью, которой он не решается заняться из страха, что вы узнаете об этом. В таком случае нужно производить наблюдение так, чтобы ребенок ни мало не подозревал, что его времяпрепровождение станет вам известным. Пусть кто-нибудь, на кого вы можете положиться, наблюдает, каким образом ребенок проводит свое время в ваше отсутствие и бездеятелен ли он в то время, когда ничто не препятствует ему отдаться его личным наклонностям. Из того, как он проводит свои свободные часы, вам не трудно будет увидать, что принуждает его к лени во время занятий: природная ли вялость или отвращение к книгам.

§126. Если же эта леность происходит от какого-либо недостатка в самой его организации, так что он вял и ленив от природы, то с этим неблагоприятным обстоятельством, разумеется, не так легко справиться, ибо такое настроение, сопровождаемое общим равнодушием ко всему, лишено двух главных пружин человеческих действий -- намерения и желания. Является вопрос: каким способом развить эти последние там, где природа создала совершенно противоположный темперамент? Раз вы убедились, что имеете дело с таким именно случаем, постарайтесь отыскать что-нибудь такое, что хотя бы мало-мальски привлекало к себе ребенка; и если вам удастся открыть в нем такой интерес к чему-нибудь, усиливайте его насколько возможно и пользуйтесь им как средством возбуждать в нем деятельность и энергию. Привлекают ли его к себе похвалы, игрушки, красивые платья и т. п. или, с другой стороны, внушают ему страх боль или ваше нерасположение и т. п., -- пользуйтесь всем, что только может подействовать на него (за исключением, разумеется, лени, которая никогда не может возбудить деятельности), чтобы вызвать в нем живость, подвижность и энергию; при таком безучастном темпераменте вам нечего бояться как в других случаях, что поощрение того или другого желания сделает его чрезмерным, ибо как раз желания и не хватает в данном случае, а между тем именно его вы должны вызвать и развить: там, где нет желания, не может быть и деятельности.

§127. Если и этого недостаточно, чтобы вызвать в ребенке энергию и деятельность, то займите его какой-нибудь физической работой, чтобы приучить его к труду. Правда, наилучшим средством развить в нем деятельность было бы занять его какой-нибудь умственной работой; но так как прилежание в данном случае ускользает от прямого наблюдения, так что нельзя сказать, действительно ли его ум занят этой работой или нет, то лучше придумать для него какую-нибудь физическую работу, которой он и должен заниматься. Если эта работа несколько груба и даже, может быть, вызывает стыд, то это, пожалуй, еще лучше: таким образом она скоро оттолкнет его от себя, и он возвратится к своим книгам. Но при этом продолжайте давать ему и прежнюю работу и требуйте занятий ею известное время ежедневно, так чтобы ему не представлялось никакой возможности оставаться праздным; а затем, раз вы возбудили таким путем его прилежание к книгам, и раз он исполняет свои уроки в положенный срок, вы можете освободить его, в виде награды, от части этой другой работы и уменьшать постепенно ее количество, по мере того как будет увеличиваться его прилежание в учебных занятиях, и, наконец, совершенно освободить от нее, когда лень за книгой вполне исчезнет.

§128. Я уже заметил выше, что разнообразие и свобода всего больше нравятся детям, и что благодаря им они находят такое удовольствие в своих обычных играх. Поэтому не следует делать принудительной работы из их уроков и вообще из всего того, чему мы желаем их научить. Между тем родители, воспитатели и наставники обыкновенно забывают об этом. Нетерпение, с которым они желают видеть детей за занятиями, мешает им незаметно привлечь детей к учению, а дети со своей стороны, благодаря неоднократно повторяемым настояниям, очень скоро научаются делать разницу между тем, чего от них требуют, и тем, что предоставляется их собственному выбору. Раз такой ошибочный прием поселил в ребенке отвращение к книгам, то эту болезнь надо лечить уже с другого конца; и так как уже поздно заставить ребенка видеть в занятиях своего рода развлечение, то надо воспользоваться обратным методом, а именно узнать, какая игра нравится ему всего больше, и заставлять его играть в нее по нескольку часов ежедневно, не в виде наказания за его влечение к ней, а так, как если бы это была обязательная для него работа; такой прием, если я не ошибаюсь, произведет то, что в несколько дней его любимая забава сделается для него настолько несносной, что он предпочтет ей книгу или что-либо другое, особенно если этим он освободится от предписанной ему работы -- игры, и вы позволите ему употреблять часть времени, назначенного на эту работу -- игру, на чтение книг или какое-нибудь другое действительно полезное для него занятие. По крайней мере, на мой взгляд, такой прием гораздо действительнее, чем всевозможные наказания и запрещения, которые обыкновенно только усиливают влечение к запрещенной вещи, ибо раз вы насытили их желания (что вы можете делать не рискуя во всем, кроме еды и питья) до того, что они чувствуют пресыщение, то тем самым вы поселили в них достаточное отвращение к той или другой вещи, и вам нечего бояться, что впоследствии они станут желать ее.

§129. Я полагаю, известно, что дети не любят оставаться в праздности. Поэтому вы должны стараться занимать их такими вещами, которые могут принести им какую-нибудь пользу; а для этого из всего, к чему вы желаете привлечь их, вы должны делать для них никак не предмет обязательной работы, а предмет развлечения. Чтобы достигнуть этого, и притом так, чтобы они не заметили вашего умысла, внушите им отвращение ко всему тому, чего по-вашему они не должны делать, заставляя их нарочно делать это под тем или иным предлогом до тех пор, пока они не почувствуют пресыщения. Напр., если ребенок чересчур увлекается игрой в кубарь, заставьте его играть в эту игру по нескольку часов ежедневно и вы увидите, что очень скоро эта забава надоест ему, и он почувствует желание избавиться от нее. Раз она станет для него обязательной работой, он сам с наслаждением обратится к тем занятиям, которые вы считаете желательными для него, особенно если они будут предлагаться ему в виде награды за то, что он исполнил свой обязательный урок -- игру. И если вы прикажете ему погонять каждый день кубарь до тех пор, пока он не устанет от этого занятия, то я думаю, он с жадностью бросится после того на книги и станет просить их у вас, если вы обещали ему их как награду за то, что он усердно погонял свой кубарь в течение всего предписанного времени. Дети желают только быть занятыми и не делают большого различия между тем или другим занятием, лишь бы только оно подходило к их возрасту; и если они предпочитают одно другому, то только со слов других, так что то, что окружающие предложат им под видом награды, представится им действительно таковой. При таком условии от воспитателя зависит заставить их прыгать на одной ноге в виде награды за танцы, или танцевать -- в виде награды за прыганье, сделать для них приятнее игру в мяч или чтение, игру в жмурки или изучение глобуса; всё, чего дети желают -- это быть занятыми, лишь бы только то или другое занятие представлялось им предоставленным их свободному выбору и принималось ими, как знак расположения со стороны родителей или других лиц, к которым они чувствуют уважение и расположением которых дорожат. И я думаю, что дети, воспитанные таким образом и огражденные от дурных примеров, будут учиться читать, писать и вообще всему тому, чему вы желали бы их научить, с таким же жаром и удовольствием, с каким они обыкновенно предаются своим играм; стоит только повести таким образом старшего ребенка, дело войдет в колею; и детей так же трудно будет оторвать от ученья, как при обычном способе воспитания -- от игр.

§130. Что касается до игрушек, то они, конечно, должны быть у детей, и притом разного рода, но только они должны храниться у воспитателя или вообще у кого-нибудь, так чтобы ребенок играл не более, чем одной игрушкой зараз, и не получал второй, прежде чем не возвратит первой: это приучит детей не портить и не терять принадлежащих им вещей, ибо изобилие и разнообразие вещей, находящихся в их распоряжении, делает их избалованными и беспечными и приучает их уже с детства к мотовству и расточительности. По-видимому, это пустяки, не стоящие забот воспитателя; однако, нельзя пренебрегать ничем, что так или иначе действует на душевный склад ребенка; и всё, что только может породить в нем те или другие привычки и склонности, достойно забот и попечений воспитателя и далеко не ничтожно по своим последствиям.

Относительно игрушек замечу еще нечто достойное внимания родителей, а именно: хотя мы и согласились, что игрушки должны быть разнообразны, тем не менее, по моему мнению, их вовсе не следует покупать. Отсутствие покупных игрушек избавит детей от обременения излишеством, которое только приучает их к погоне за переменой и избытком и к желанию иметь всё больше и больше, не зная, чего именно хочется, и не удовлетворяясь никогда тем, что есть. Игрушки, подносимые детям из желания сделать любезность их родителям, необыкновенно портят детей, делая их гордыми, тщеславными и алчными, можно сказать, еще прежде, чем они научатся говорить. Я знал одного ребенка, который до того разбрасывался в массе и разнообразии своих игрушек, что ежедневно доводил свою няньку до утомления, пересматривая их, и до того привык к этому изобилию, что, сколько бы у него их ни было, ему всё казалось мало, и он то и дело спрашивал: "А еще что, а еще что, а еще что мне подарят?" Не правда ли, хорошее средство приучить к умеренности и довольству своим положением! Но, скажут мне, откуда же возьмутся у детей игрушки, если их не покупать? На это я отвечу: пусть они сами делают их или по крайней мере попробуют приложить к ним свой труд. До тех пор у них не должно быть никаких игрушек, да до тех пор они и не будут иметь надобности в каких-либо хитро выделанных игрушках. Маленький камешек, кусочек бумажки, связка ключей, и тому подобные вещи, которыми ребенок не может поранить себя, послужат для него таким же развлечением, как и разные дорогие штучки, покупаемые в магазинах и обыкновенно тотчас же изламываемые и разбиваемые. Отсутствие этих последних никогда не будет лишением для ребенка, если только вы не приучили его к ним. Пока дети малы, их забавляет всё, что только попадет к ним в руки; когда же они сделаются старше, они сами сумеют смастерить себе игрушки, если только неразумные траты других не избалуют их в этом отношении. Правда, когда ребенок начнет мастерить себе игрушку своего собственного изобретения, вы должны помочь ему; но отнюдь не доставляйте ему готовых вещей, если он складывает руки и ожидает, ничего не делая, что получит вещь из чужих рук, не заставляя работать свои собственные. А если вы поможете ему там, где он затрудняется, то за это он будет гораздо признательнее вам, чем за самую дорогую игрушку. Впрочем, такие игрушки, изделие которых превышает силы детей и которые служат больше для физических упражнений, как напр. кубари, волчки, мячи и т. п., следует прямо давать им, но, как я уже сказал, эти игрушки должны служить не столько для игры, сколько для упражнения; кроме того, и их следует давать в возможно простом виде, напр., если вы даете ребенку кубарь, то пусть он сам изготовит себе кнутик и рукоятку к нему; если же он будет сидеть с разинутым ртом, ожидая, что всё это само собой свалится к нему в руки, то пусть так и остается в ожидании; таким образом дети приучатся обходиться собственными силами в своих потребностях и научатся умеренности в желаниях, изобретательности, находчивости, бережливости, словом качествам, которые будут весьма полезны для них впоследствии, и которым никогда не рано поучиться. Все игры и развлечения детей должны быть таковы, чтобы благодаря им образовывались хорошие и полезные привычки, потому что в противном случае они породят дурные. Ибо всё, что бы дети ни делали в этом нежном возрасте, оставляет в них впечатления, ведущие к дурному или хорошему; и нельзя пренебрегать ничем, что может оказать то или другое действие в этом смысле.

§131. Так как ложь является настолько удобным и всегда готовым к услугам покровом всевозможных проступков и настолько распространена между людьми, что дети не могут не заметить ее употребления при всевозможных случаях, то их крайне трудно уберечь от этого порока. С другой стороны, ложь настолько пагубна и является источником стольких зол, рождаемых и прикрываемых ею, что детям следует во что бы то ни стало внушить крайнее отвращение к ней. Для этого при всяком удобном случае следует говорить им о ней с величайшим негодованием, как о вещи, настолько недостойной джентльмена, что нет ни одного человека в мире, мало-мальски пользующегося уважением, который потерпел бы обвинение во лжи, -- как о величайшей гнусности, низводящей человека на последнюю ступень низости и ставящей его на одну доску с презреннейшим отребьем человечества, так что она не может быть терпима ни в ком, желающем иметь общение с порядочными людьми, или пользоваться уважением и доброй славой в свете. В первый раз, как вы изобличили ребенка во лжи, не браните и не порицайте его за нее, как за обыкновенный проступок, а сделайте вид, что вы поражены ею, как неслыханной и чудовищной вещью; если это не поможет и не воздержит его от повторения, сделайте ему строгий выговор, сопровождаемый холодным и презрительным отношением со стороны отца, матери и всех окружающих, узнавших о его поступке. Если и это не исправит его от дурной наклонности, то следует прибегнуть хотя бы и к побоям; ибо после того как были испробованы вышеупомянутые средства, предумышленная ложь должна рассматриваться прямо как упрямство, которого никогда нельзя оставлять безнаказанным.

§132. Дети, опасаясь, что их проступки будут открыты во всей наготе, склонны, подобно всем сынам Адамовым, прикрывать их разными оправданиями и извинениями. Так как эта наклонность приближается ко лжи и незаметно ведет к ней, то ее нельзя оставлять без внимания, исправляя ее впрочем не столько суровыми мерами, сколько пристыживанием. Так, если при ваших расспросах ребенок начинает с оправдания, посоветуйте ему мягко сказать правду, и, если он будет упорно прикрывать ее ложью, накажите его; если же он сразу признается во всем, похвалите его за откровенность и простите ему его проступок, каков бы он ни был, но при этом простите совершенно, так чтобы впредь никогда и не упоминать о нем; ибо если вы хотите, чтобы он любил искренность и сделал ее привычной для себя, то вы должны действовать не только так, чтобы она не причиняла ему никаких неприятностей, но и прямо поощрять ее наряду с полной безнаказанностью какими-нибудь знаками одобрения. Если же оправдания таковы, что вы не можете вывести наружу их ложь, примите их за правду, отнюдь не выказывая вашего подозрения: в высшей степени важно, чтобы он дорожил своей репутацией перед вами как можно больше, ибо раз он заметит, что вы потеряли хорошее мнение о нем, вы тем самым лишитесь одного из самых верных средств влиять на него. Поэтому не давайте ему повода думать, что считаете его за лжеца, если при этом можно избежать укоренения в нем этого порока; так что если у него и проскользнет иной раз маленькая ложь, то на нее можно смотреть сквозь пальцы. Впрочем, если вы уж раз наказали его за ложь, то вы уже не должны прощать ее больше, когда бы она ни обнаружилась, но всякий раз вменять ее в вину; и так как это порок, который был уже раз запрещен ему, и которого он легко может избежать, если не будет стремиться к нему предумышленно, то повторение его является уже упорством, заслуживающим подобающего наказания.

§133. Вот то, что я хотел сказать относительно общего метода воспитания молодого джентльмена. Полагая, что рекомендуемый мной метод не окажется бесплодным в общем ходе воспитания, я, конечно, далек от мысли, чтобы он предусматривал все частности, могущие возникнуть вследствие различия возрастов и темпераментов. Познакомившись с этими общими началами, перейдем теперь к более подробному рассмотрению отдельных сторон воспитания.

§134. Я думаю, что всё, чего может пожелать своему сыну каждый джентльмен, заботящийся о его воспитании, заключается (помимо оставляемого в наследство имущества) в следующих четырех вещах: добродетели, мудрости, благовоспитанности и знании. Я не буду разбирать, не означают ли некоторые из этих имен одну и ту же вещь, или не включает ли одно из них другое: для моих целей совершенно достаточно взять эти слова в их общеупотребительном смысле, который, как я полагаю, достаточно ясен, чтобы сделать понятной мою мысль.

§135. Я выставляю на первый план добродетель как свойство, наиболее важное для человека вообще и для джентльмена в частности, как свойство, которое безусловно необходимо, чтобы снискать ему уважение и любовь других и дать ему цену и значение в собственных глазах, и без которого он не может быть счастлив, как я думаю, ни в этом, ни в ином мире.

§136. Как первое основание добродетели ребенку следует внушить как можно раньше истинное представление о боге, как высшем и самодовлеющем существе, создателе и виновнике всего существующего, от которого мы получаем всё наше достояние и который любит нас и дает нам всё, и соответственно этому развить в нем любовь и почтение к этому высшему существу. На первых порах этим и следует ограничиться, не пускаясь в дальнейшие подробности, чтобы, начав говорить ребенку слишком рано о духах и стараясь несвоевременно сделать для него понятной непостижимую природу бесконечного существа, не поселить в его уме ложных и превратных идей. Совершенно достаточно сказать ему, что бог создал всё и всем управляет, всё видит и слышит и наделяет всякими благами тех, кто его любит и повинуется его воле. Раз у вашего ребенка сложится такое представление о боге, вы увидите, что скоро у него явятся новые мысли насчет верховного существа, и если вы заметите, что они не со всем правильны, следует тотчас же исправить их. Да и вообще, мне кажется, было бы гораздо лучше, если бы люди довольствовались таким понятием о божестве, не любопытствуя далее насчет существа, которое все должны признать непостижимым, ибо весьма многие, не обладая ни достаточной силой, ни достаточной ясностью мысли, чтобы уметь различить, что доступно их познанию и что нет, впадают в суеверие или безбожие, делая бога подобным им самим, или (не будучи в состоянии мыслить его иначе) совершенно отрицая его. И я думаю, что, если поддерживать в детях почитание бога, как их творца, хранителя и благодетеля, заставляя их читать утром и вечером какую-нибудь краткую и ясную молитву, доступную их возрасту и пониманию, то это гораздо вернее поселит в них истинные понятия о религии и добродетели, чем запутывание их ума суемудрыми исследованиями непостижимой природы верховного существа.

§137. Насаждая таким образом в душе ребенка постепенное и сообразное с его пониманием представление о боге и научая его молиться ему и прославлять его, как создателя всякого бытия и блага, которым может наслаждаться человек, избегайте при этом говорить ему о других духах до тех пор, пока не представится к тому случай (о котором мы будем говорить ниже), или пока он не встретится с ними при чтении священной истории.

§138. Но даже и тогда, и вообще пока ребенок мал, предохраняйте его впечатлительную душу от всяких мыслей и представлений о духах, привидениях и тому подобных страхах. И здесь опасность грозит со стороны неразумия прислуги, обычный прием которой -- пугать детей и держать их в послушании рассказами о буках, упырях и т. п. страшных и злых существах, которых дети должны бояться, когда остаются одни и особенно в темноте. Этого никоим образом не следует допускать, ибо хотя такими глупыми приемами прислуга и может воздержать ребенка от кое-каких проступков, тем не менее такое лекарство хуже самой болезни, так как наполняет воображение ребенка страшными образами, которые, раз вошедши в его нежную душу и с силой запечатлевшись в ней благодаря сопровождающему их страху, настолько укореняются в ней, что крайне трудно, чтобы не сказать невозможно, вырвать их; при этом они сопровождаются иногда страшными видениями, так что дети трусят оставаться одни и потом во всю жизнь боятся своей тени и темноты. Я знавал взрослых людей, которые, будучи напуганы в детстве подобными ужасными представлениями, признавались мне, что, хотя их рассудок говорит им о ложности этих представлений, и они вполне сознают, что нет никакого основания бояться невидимых существ, как в темноте, так и при свете, тем не менее, при всяком удобном случае, эти идеи снова всплывают в их предрасположенном к тому воображении, и они только с трудом могут отделаться от них. По этому поводу мне вспоминается одна замечательная и вполне правдивая история, которая показывает, как сильно и прочно укореняется страх, внушенный в ранние годы. -- В одном из городов западной Англии жил один сумасшедший: мальчишки при всякой встрече с ним имели обыкновение дразнить его. Однажды этот сумасшедший, увидав одного из своих преследователей, вбежал в лавку оружейника, вблизи которой находился в это время и, схватив обнаженную саблю, бросился за мальчиком; мальчик, увидя его с оружием в руках, кинулся со всех ног и, к счастью, успел добежать до дому, прежде чем сумасшедший мог его настигнуть. Дверь была заперта только на щеколду; мальчик уже схватился за нее и обернулся, чтоб взглянуть, далеко ли его преследователь, и видит, что тот в двух шагах, под навесом крыльца, с поднятой саблей, готовый ударить, так что он едва успел вбежать в дом и захлопнуть дверь. Хотя таким образом его тело и не потерпело вреда, тем не менее его душа была жестоко потрясена этим приключением: страх перед грозившей опасностью произвел на него такое сильное впечатление, что сохранился на много лет и, быть может, на всю жизнь; рассказывая эту историю уже взрослым человеком, он говорил, что после того ни разу не мог пройти мимо этой двери без того, чтобы не оглянуться назад, каким бы делом ни был занят в эту минуту и как бы далеко ни были его мысли от того сумасшедшего.

Если не внушать детям нелепой мысли, будто в ночной поре есть что-то страшное и опасное, то они так же мало боялись бы ночной темноты, как и дневного света, и находили бы в каждом из этих времен свою прелесть: в первом -- для сна, а во втором -- для игр и забав.

Но если глупость кого-нибудь из приставленных к ним лиц заставила их думать, будто быть впотьмах есть что-то особенное, то следует как можно раньше истребить из их головы эту мысль, внушая им, что бог создавший всё для их блага, создал темноту ночи, чтоб они могли спокойнее спать, и что в темноте нет ничего такого, что могло бы повредить им, так как они постоянно находятся под его покровительством.

Дальнейшее познание о боге и добрых духах следует отложить до времени, о котором я буду говорить ниже; что же касается до злых духов, то гораздо лучше вовсе не допускать в ребенке фальшивых представлений о подобных существах, по крайней мере, пока он не созреет для этого рода познания.

§139. Как скоро вы, заложивши в ребенке первые основания добродетели, внушили ему истинное понятие о боге, как оно мудро изложено в исповедании веры и насколько оно соответствует его возрасту, и научили его молиться высшему существу, вы должны затем развить в нем правдивость и доброту. Пусть он знает, что вы скорее простите ему двадцать проступков, чем одну ложь с целью прикрыть свою вину оправданием; и развивая в нем доброту и любовь к другим, вы тем самым разовьете в нем качества, необходимые для того, чтобы быть честным человеком, ибо все несправедливости происходят от того, что мы слишком много любим себя и слишком мало других.

Вот всё, что я имею сказать об этом предмете, и чего, по-видимому, достаточно, чтобы посеять в сердце ребенка первые семена добродетели. По мере же того, как он будет делаться старше, следует наблюдать, куда склоняются его природные влечения, и если окажется, что они удаляют его в ту или другую сторону от пути добродетели, принять надлежащие меры против этого; ибо среди сынов Адамовых очень немногие имеют счастье рождаться на свет без какого-нибудь порока, и дело воспитания уничтожить этот порок или найти ему надлежащий противовес. Впрочем, я не могу входить в дальнейшие подробности относительно этого, не покидая границ настоящего сочинения; в мой план не входит рассмотрение всех добродетелей и пороков, равно как и указание средств для приобретения той или другой добродетели или излечения того или другого порока, хотя я и упомянул о некоторых наиболее распространенных недостатках детей и средствах их исправления.

§140. Мудрость (которую я понимаю в обычном смысле слова, а именно как искусство вести умело и предусмотрительно свои дела на этом свете) есть результат хороших природных задатков, внимания и опыта и, следовательно, не может быть доступна детям. Поэтому главное, что можно сделать в этом отношении, это -- предупредить в них развитие хитрости, которая, будучи так сказать обезьяной мудрости, в то же время очень далека от нее, подобно тому, как обезьяна, лишенная при всем своем сходстве с человеком того, что действительно могло бы уподобить ее ему, становится от того еще более безобразной. Хитрость есть не что иное, как отсутствие ума, и, так как она не в состоянии достигать своих целей прямыми путями, то старается достигнуть их окольными и обманом; плохо только то, что она помогает всего один раз, а потом только тормозит дело. Нет покрывала настолько толстого или тонкого, чтобы оно могло прикрыть само себя. Точно также нет человека настолько хитрого, чтобы он мог совершенно скрыть свои намерения; а раз его хитрость открыта, все тотчас же начинают сторониться его и не доверять ему и соединяют свои силы, чтобы загородить ему дорогу; наоборот человек открытый и прямой встречает всеобщее расположение и может идти прямой дорогой к своей цели. Наилучшее средство подготовить молодого человека к приобретению мудрости, это -- приучить его к составлению истинных понятий о вещах, вызвать в его уме возвышенные и благородные мысли и внушить ему отвращение ко лжи и ее постоянной спутнице хитрости. Что же касается остального, чему могут научить только время, опыт, размышление, общение с людьми и наблюдение их характеров и намерений, то всего этого, разумеется, нельзя требовать от ребенка с его неведением и беспечностью, равно как и от юноши с его пылкостью и необдуманностью. Всё, что можно сделать в эти годы, это, как я уже говорил, приучить детей говорить правду, подчиняться рассудку и относиться, насколько возможно, сознательно к своим поступкам.

§141. Дальнейшее качество необходимое для джентльмена -- благовоспитанность. Отсутствие благовоспитанности ведет за собой или неуклюжую конфузливость, или неприличную небрежность в обращении с другими, недостатки, которых можно избежать, следуя правилу: не быть слишком низкого мнения ни о самом себе, ни о других.

§142. Первую часть этого правила следует понимать не в смысле отсутствия скромности, а в смысле спокойной и разумной уверенности в себе. Хотя мы не должны настолько высоко думать о себе, чтобы превышать свою собственную цену или претендовать на превосходство над другими благодаря какому-нибудь преимуществу, которым мы, по нашему мнению, обладаем, а должны скромно принимать отдаваемую нам честь, когда она заслужена нами, -- тем не менее мы должны иметь настолько цены в своих собственных глазах, чтобы исполнять то, что мы обязаны делать или чего от нас ожидают, без смущения и растерянности перед кем бы то ни было, отдавая каждому должное ему уважение. Некоторые люди, и в особенности дети, очутившись в присутствии иностранца или человека, занимающего высшее положение, испытывают обыкновенно стыдливое смущение человека, никогда не бывавшего в обществе; их мысли, слова, взгляды как-то спутываются, и они настолько теряются от смущения, что не в состоянии ничего сделать или по крайней мере сделать с той свободой и изяществом, которые нравятся и делают человека приятным. Единственное средство избавиться от этого недостатка, как и от всякого другого -- развить в себе путем упражнения противоположную привычку. Но так как нельзя, разумеется, привыкнуть к обществу иностранцев и выдающихся людей, не бывая в нем, то исправить упомянутый выше недостаток можно только, посещая разнообразное общество и встречаясь с людьми, стоящими выше нас.

§143. В то время как недостаток, о котором мы только что говорили, состоит в чересчур большой заботливости о том, как держать себя с другими, другой недостаток воспитания заключается, наоборот, в том, что мы чересчур мало стараемся нравиться и оказывать почтение тем, с кем имеем дело. Для того, чтобы избежать последнего недостатка, необходимо, во-первых, желание никого не оскорблять и, во-вторых, уменье найти приятный и привлекательный способ обнаруживать это желание. Первое дает репутацию обходительного, а второе светски-воспитанного человека. Светская воспитанность заключается в том изяществе и грации, которая сопровождает наши взгляды, слова, жесты, вообще манеру держать себя и делает нас приятными в обществе.

Это -- своего рода язык, на котором мы хотим выразить наши чувства, и который, завися, как и всякий другой язык, от обычаев и нравов страны, должен изучаться на практике, путем наблюдения и общения с теми, которые признаны в свете вполне благовоспитанными людьми. Что же касается до обходительности, то она состоит в том расположении души, которое заставляет нас не выказывать ни малейшего невнимания или небрежности к кому бы то ни было, но отдавать каждому должное уважение, как того требуют обычай страны, звание и положение. Говоря коротко, обходительность -- это такое настроение, которое побуждает нас вести себя так, чтобы наше общество не было никому в тягость.

Теперь я укажу на четыре качества, которые прямо противоположны благовоспитанности и являются признаками невежества и неуменья держать себя; привожу их для того, чтобы вы могли предохранить или избавить детей от их дурного влияния.

1. Первое -- та естественная грубость, благодаря которой человек не входит в положение других, так что не обращает никакого внимания на их наклонности, характеры и положения. Верный признак неотесанного человека -- не думать о том, что нравится или не нравится тем, в обществе которых он находится: однако нередко можно встретить людей, одетых по моде и дающих в то же время полный простор своему нраву, не обращая ни на кого внимания и не заботясь о том, как это будет принято другими. Это -- грубость, прямо бросающаяся в глаза, всем одинаково ненавистная и с которой никто не захочет примириться; следовательно, она не должна иметь места в том, кто хочет считаться имеющим хотя бы малейшую тень благовоспитанности. Ибо истинная цель воспитания заключается в том, чтобы смягчить животную дикость людей и победить грубость их характера, так чтобы они были в состоянии приноравливаться к тем, с кем им приходится иметь дело.

2. Другой недостаток, противоположный благовоспитанности, есть презрительное отношение и отсутствие уважения к другим, обнаруживающееся во взглядах, словах и жестах, и всегда не нравящееся другим, от кого бы оно ни исходило; ибо никто не может спокойно сносить презрительного обращения.

3. Дух осуждения точно также прямо противоположен благовоспитанности. Виноваты люди или нет, но во всяком случае они не любят, чтобы перятрихивали их проступки и кололи ими им глаза или выносили их напоказ другим. Упрек всегда сопровождается стыдом, и обнаружение или хотя бы даже просто указание какого-либо недостатка никогда не принимается без неприятного ощущения. Насмешка есть один из самых тонких способов выставлять напоказ недостатки другого; и так как насмешки облекаются обыкновенно в остроумную форму и развлекают общество, то думают, будто в них нет ничего невежливого, лишь бы только они были заключены в известных границах приличия. Благодаря этому, насмешки допускаются даже в разговоре людей самого высшего круга, и обладающие талантом в этом отношении благосклонно выслушиваются обществом и одобряются обыкновенно громкими раскатами сочувственного смеха. Однако насмешнику следовало бы принять во внимание, что, если он потешает общество, то делает это насчет другого, которого он рядит в шутовской кафтан и которому это не может быть приятно, по крайней мере если насмешка не заключает в себе в сущности похвалу; ибо в последнем случае забавные представления, из которых слагается насмешка, столько же льстят самолюбию, сколько и развлекают, так что осмеиваемое лицо находит удовольствие и с своей стороны и принимает участие в общей забаве. Но так как далеко не все способны на такую тонкость, в которой малейшая неловкость может испортить всё, то тем, которые не желают ссориться с другими, а в особенности молодым людям, следует воздерживаться от каких бы то ни было насмешек, так как, благодаря ничтожной неловкости или непривычному толкованию, насмешка может оставить в душе подвергнувшихся ей долгое воспоминание о том, что их больно, хотя и остроумно, укололи за какой-нибудь поступок, который они сами в душе признают не совсем ладным.

Другой вид склонности к осуждению, в которой проявляется невоспитанность, -- дух противоречия. Благовоспитанность вовсе не требует, чтобы мы всегда соглашались со всяким мнением, которое нам приходится слышать, или безмолвно давали проходить всему, что рассказывается в нашем присутствии. Истина и человеколюбие заставляют иной раз возразить на мнение другого и исправить его заблуждение; и это нисколько не противоречит вежливости, если соблюдать при этом должную осторожность и принимать во внимание обстоятельства. Но иногда приходится видеть людей, одержимых, так сказать, духом противоречия, которые, не думая совершенно о том, правы они или неправы, непременно противоречат тому или другому, а то и всем в том обществе, в котором они находятся. Такое поведение настолько отзывается осуждением, что всякий сочтет его оскорбительным для себя. Сверх того, мы настолько склонны думать, что за всяким возражением скрывается желание осудить, и критика настолько редко принимается без некоторого чувства уничижения, что делать возражения другому следует в самой деликатной форме и в самых мягких выражениях, так чтобы наше поведение не производило такого впечатления, как будто мы хотим противоречить во что бы то ни стало; и поэтому мы должны сопровождать наши возражения известными знаками внимания и уважения, чтобы, одерживая победу в споре, не терять в то же время расположения тех, кто нас слушает.

4. Раздражительная обидчивость есть также недостаток, противоположный благовоспитанности, не только потому, что она побуждает нас к неприличным и оскорбительным выражениям и поступкам, но и потому, что она есть как бы молчаливое обвинение и упрек в невежестве по адресу другого. Ну а подобное подозрение никому не может быть приятно; кроме того, один надувшийся собеседник расстраивает компанию, и одним таким фальшивым звуком нарушается вся гармония.

Так как счастье, которого ищут люди, состоит в удовольствии, то легко понять, почему любезный и обходительный человек принимается в обществе лучше, чем полезный. Опытность, и скромность, и добрые намерения человека с весом и заслуженного, даже истинного друга, редко вознаграждают ту неловкость, которая производится тяжелой и чересчур серьезной манерой держать себя. Власть, богатство и даже добродетель ценятся нами постольку, поскольку они содействуют нашему счастью; следовательно, тот, кто хочет убедить других в том, что принимает к сердцу их счастье, действует очень неудачно, если, оказывая им услуги, делает это таким способом, который ставит их в неприятное положение; наоборот, кто умеет понравиться тем, с кем имеет дело, не унижая себя до пошлой и рабской лести, тот обладает истинным искусством жить в свете и быть любимым и приятным всюду, где бы он ни находился. Ввиду этого следует тщательно заботиться, чтобы обходительность вошла в привычку у детей и молодежи.

§144. Есть еще недостаток, несовместимый с настоящей благовоспитанностью, а именно излишняя церемонность и упорное навязывание другому таких достоинств, которые ему не принадлежат, и приписывание которых он не может принять без крайнего конфуза или не будучи сумасшедшим. Это имеет такой вид, как будто человека хотят скорее выставить на смех, чем угодить ему, или по крайней мере похоже на какой-то спор из-за превосходства, который в лучшем случае только досадителен и поэтому не может служить признаком благовоспитанности, смысл и цель которой заключается в умении держать себя так, чтобы другие находили удовольствие в нашем обществе. Правда, немногие молодые люди подвержены этому недостатку, -- но если они впадут в него или проявят к нему склонность, то следует остановить их и указать, что это очень плохо понятая благовоспитанность. Их долг, когда они находятся в обществе, -- оказывать всем почтение, внимание и расположение, соблюдая по отношению к каждому подобающую вежливость. Поступать таким образом, не навлекая на себя подозрения в лести, притворстве или низости -- большое искусство, которому нас может научить только здравый смысл и общение с порядочными людьми; причем это искусство играет настолько важную роль в общежитии, что заслуживает самого старательного изучения.

§145. Хотя уменье держать себя указанным выше образом и называется благовоспитанностью, как если бы последняя являлась главным результатом воспитания, тем не менее, как я уже говорил, не следует чересчур мучить детей разными правилами насчет того, как следует снимать шляпу, раскланиваться и т. п. Научите их, если можете, скромности и вежливости, и тогда у них не будет недостатка и в хороших манерах, так как вежливость есть не что иное, как старание не выказывать никому пренебрежения и презрения. Что касается до ее внешних форм, то мы уже говорили о них выше. Впрочем, эти формы настолько же своеобразны и различны в разных странах света, как и языки, на которых в них говорят, так что давать подробные правила и наставления на этот счет, в сущности, так же бесполезно, как знакомить время от времени с тем или другим правилом испанского языка человека, вращающегося исключительно среди англичан. Сколько бы правил насчет вежливости вы ни давали вашим детям, во всяком случае каково общество, в котором они вращаются, таковы будут и их манеры. Возьмите мужика из вашей округи, который никогда не выезжал дальше своего околотка, дайте ему сколько угодно наставлений, и он будет таким же придворным по своему языку, как и по манере держать себя, т. е. в обоих этих отношениях останется таким же неотесанным, как и его односельчане.

Поэтому не стоит особенно и хлопотать об этом, пока мальчик не достиг того возраста, что его можно сдать на руки воспитателя, который должен быть вполне благовоспитанным человеком; и если ребенок не выказывает упрямства, гордости и злонравия, то, в сущности, вовсе неважно, каким образом он снимает шляпу или делает реверанс. Если вы научите детей любить и уважать других, то они прекрасно найдут способ выразить эти чувства приятным для каждого образом и сообразно с той манерой, к которой вы их приучите. Что же касается до грации движений, то, как я уже говорил, танцмейстер научит их этому в свое время. Впрочем, пока дети малы, никто не ожидает от них чересчур большого усердия в соблюдении всех этих церемоний; некоторая небрежность в этом отношении вполне позволительна этому возрасту, и так же подходит к нему, как комплимент к взрослым; а если некоторые чересчур щепетильные люди и считают ее за недостаток, то во всяком случае это не достаток такого рода, на который можно смотреть сквозь пальцы и предоставлять его исправление времени, воспитателю и влиянию общества; а потому не стоит бранить и огорчать детей из-за этого, как это нередко делается; вот если в их поведении обнаруживается упрямство или злонравие, то от этих пороков их следует отучать путем убеждения или пристыживания.

Хотя таким образом и не следует обременять детей, пока они малы, правилами и наставлениями насчет манер, тем не менее есть один род невежливости, который весьма легко может перейти и в зрелый возраст, если вовремя не остановить его в детстве, а именно, страсть перебивать других, когда они говорят, и останавливать их каким-нибудь противоречием. Не знаю уж, происходит ли эта страсть поправлять других и не упускать таким образом случая блеснуть своими талантами от привычки к диспутированию и от связанной с этим искусством репутации умника и ученого (как будто уменье диспутировать есть единственное доказательство знания), -- факт тот, что ученые по профессии наиболее подвержены этому недостатку. Вообще же не может быть большей неотесанности, как перебивать другого среди его речи: если при этом мы и не обнаруживаем нелепого и смешного намерения отвечать человеку, не зная еще, что он хотел сказать, то во всяком случае мы явно выражаем этим, что нам наскучило слушать его дальше, и что, пренебрегая его речами как малоинтересными для общества, мы желаем, чтобы оно слушало нас, как имеющих сказать нечто гораздо более достойное его внимания. Подобное поведение свидетельствует о крайнем неуважении к другим и не может не быть оскорбительным, а между тем почти всякое перебивание сопряжено с этим; если же сюда присоединится, как это нередко бывает, выставление на вид каких-нибудь ошибок или умышленное противоречие тому, что говорится, то это свидетельствует об еще большей гордости и самомнении, так как таким образом мы становимся непрошенными учителями, претендуя поправлять других и отмечать их ошибки.

Я не хочу этим сказать, что в собеседовании нетерпимы никакие споры и разногласия. Это значило бы отказаться от самой важной выгоды, доставляемой обществом, и лишиться той пользы, которая получается из общения с умными людьми; ибо противоположности взглядов, открывая нам вещи с разных сторон, в их различных видах, с различных точек зрения, расширяют наше собственное познание, и эта польза была бы совершенно потеряна для нас, если бы каждый был обязан соглашаться с мнением того, кто первый заговорил. Я порицаю не самые возражения, а способ возражения. Следует приучать молодых людей не соваться вперед со своими мнениями, когда их не спрашивают, или прежде, чем другие не кончили говорить, и во всяком случае высказывать свои мысли скорее в форме вопроса, чем в виде поучения других. Молодые люди должны избегать положительных утверждений и докторального тона, но довольствоваться тем, чтобы скромно предлагать вопросы, в качестве людей, желающих научиться, когда общее молчание всего общества предоставляет им к тому повод.

Эта, вполне уместная их возрасту, скромность нисколько не затмит их талантов и нисколько не уменьшит силу их рассуждений, но, наоборот, доставит им более благосклонное внимание и придаст больше весу их словам. Не особенно сильный довод, или не представляющее большой оригинальности замечание, вставленные в разговор с каким-нибудь вежливым предисловием, свидетельствующим об уважении к мнениям других, принесет молодому человеку гораздо более чести и похвал, чем самое тонкое остроумие или глубокие познания, выраженные в резкой, надменной и шумливой форме, которая не может не поразить неприятно слушателей, и не внушить им дурного мнения о говорящем, при всей основательности его доводов.

Поэтому на такой недостаток следует как можно раньше обращать внимание в молодых людях, вовремя останавливать его и заменять противоположной привычкой, тем более, что страсть вмешиваться в разговор, перебивать друг друга и повышать голос в споре слишком часто встречается и у взрослых людей и даже из высшего круга. Индейцы, которых мы называем варварами, соблюдают гораздо больше вежливости и приличия в своих собеседованиях, выслушивая друг друга с внимательным молчанием, пока говорящий не кончит, и отвечая ему затем спокойно, без шума и страстного увлечения. И если в нашей цивилизованной части света делается не так, то виной тут небрежность воспитания, не уничтожающего еще этого остатка варварства. В самом деле, разве не забавно видеть, напр., такую картину: две дамы хорошего круга, сидящие на двух противоположных концах комнаты и окруженные обществом, затевают между собой спор и так разгорячаются, что подвигая вперед в пылу спора свои стулья, оказываются скоро одна подле другой, на середине комнаты, и продолжают свою схватку точно два петуха в бою, не обращая никакого внимания на остальное общество, которое, конечно, не может удержаться от улыбки. О таком случае мне рассказывало одно почтенное лицо, присутствовавшее при такой битве, и не упустившее теперь случая выразить свои мысли насчет непристойности, в которую может вовлечь горячность спора; и так как привычка делает это явление слишком частым, то воспитание должно предупредить развитие этой наклонности в детях. Нет никого, кто не осуждал бы этого в других, хотя, быть может, и не замечает того же самого в самом себе; да и большинство тех, которые сознают этот недостаток в себе, и желали бы исправиться от него, не могут освободиться от дурного обыкновения, ставшего привычным вследствие небрежности воспитания.

§146. То, что мы сказали о влиянии общества, открыло бы нам гораздо более широкое поле исследования и показало бы нам, что это влияние простирается гораздо дальше, если бы мы захотели проследить эту мысль во всех ее подробностях, ибо влияние общества сказывается не на одной только внешности нашего поведения, но идет гораздо глубже; и, быть может, если дать надлежащую оценку различным формам морали и религий, мы нашли бы, что большинство людей держится известных верований и обрядов, за которые готово даже умереть, скорее в силу того, что они приняты обычаем их страны, чем в силу какого-либо убеждения в истинности их оснований. Я упоминаю об этом для того, чтобы показать, какую важную роль может играть в жизни вашего сына общество, в котором он вращается, и насколько, следовательно, нужно обращать внимание на это обстоятельство, которое способно повлиять на него гораздо сильнее, чем что-либо другое.

Ученье

Умственное воспитание

§147. Наверное, вы удивитесь, что я ставлю ученье на самом конце; в особенности если я скажу, что это на мой взгляд вещь наименее важная. Такой отзыв покажется странным в устах писателя. И так как ученье считается обыкновенно главным, чтобы не сказать единственно важным занятием для детей (ибо остальное почти не принимается в расчет, когда идет речь о воспитании), то всё, что я имею сказать, не может не оказаться в резком противоречии с обычными воззрениями на этот предмет. Когда я вижу, сколько употребляется труда, чтобы научить детей по-латыни и по-гречески, сколько тратится на это годов, и сколько подымается из-за этого шуму и бесцельных хлопот, то я положительно склонен думать, что родители живут под страхом розги учителя, на которую они смотрят, как на единственное орудие воспитателя, как будто всё воспитание состоит только в том чтобы научить одному или двум языкам. Иначе как было бы возможно, чтобы ребенка приковывали к скамье на семь, восемь или десять лучших годов его жизни только для того, чтобы он одолел один или два языка, которым, как мне кажется, можно научиться с гораздо меньшей тратой времени и труда, и притом почти шутя?

Поэтому -- простите -- я не могу без волнения подумать, что будто бы ad capiendum ingenii cultum мальчика нужно втискивать в кучу других ребят и гнать его розгой и плеткой, точно сквозь строй, по всем классам школы. Что же? скажете вы: по-вашему, не нужно учить его читать и писать? Неужели же он должен оставаться невежественнее нашего приходского пономаря, который считает Гопкинса и Стернгольда [Бездарные перелагатели псалмов, жившие в XVI в. Прим. перев.] лучшими поэтами в мире, делая их еще хуже своим скверным чтением? -- Но не спешите, не спешите, пожалуйста. Читать, писать и приобретать сведения в науках необходимо, я согласен с этим, но не в том главная задача. Ведь, я думаю, вы сами сочтете глупцом того, кто не стал бы ценить добродетельного и мудрого человека бесконечно выше, чем высокоученого. Не спорю, ученье должно принести большую пользу и в том и в другом отношении хорошо сформированным умам; но нельзя не согласиться, что из тех, у кого ум не так хорошо сформирован, оно сделает только еще больших дураков и негодяев. Я говорю это с той целью, чтобы, когда вы начнете раздумывать о воспитании вашего сына и приискивать ему наставника или воспитателя, то не думали только, как обыкновенно делается, об одной латыни и логике. Ученье, разумеется, должно иметь место, но не как самое главное само по себе, а лишь постольку, поскольку служит средством для развития более важных качеств. Найдите такого человека, который сумел бы образовать, как следует, нравственность вашего ребенка; отдайте его в руки человека, который сумел бы сохранить по возможности его невинность, поддержать и развить в нем добрые начала, осторожно исправить и искоренить все дурные наклонности и насадить в нем хорошие привычки. В этом -- главное дело; и раз оно обеспечено, то можно прибавить и ученье, ведя его указанным ниже способом.

§148. Как скоро ребенок в состоянии говорить, пора начинать его учить читать. Но здесь позвольте мне еще раз повторить то, что обыкновенно так легко забывается, а именно: имейте в виду, чтобы ученье не обращалось для мальчика в обязательную работу, и чтобы он не смотрел на него, как на тяжелую обязанность. Мы, как уже неоднократно было замечено, с самой колыбели инстинктивно любим свободу и вследствие этого питаем отвращение к известным вещам по той только причине, что они становятся для нас обязательными. Я всегда был того мнения, что ученье можно сделать для детей забавой и развлечением и повести дело так, что они сами пожелают учиться, если представить им ученье в виде дела, связанного с честью, удовольствием и развлечением, или в виде награды, и никогда не бранить и не наказывать их за небрежное к нему отношение. В этом мнении особенно подкрепляет меня пример Португалии, где дети с такой жадностью стремятся научиться читать и писать, что их невозможно удержать от этого: они учатся один у другого и с таким пылом предаются этому занятию, как если бы оно было запрещено им. Я помню, однажды мне пришлось быть в доме одного из моих друзей, младший сын которого, еще совсем ребенок, учился читать у своей матери, причем его крайне трудно было засадит за книгу; я посоветовал испробовать иной способ, так чтобы не делать этого занятия для него обязательным; а затем мы, как будто случайно, повели разговор на ту тему, что вот старшие сыновья, как наследники, пользуются преимуществом получать образование, которое делает их тонкими джентльменами и доставляет им всеобщую любовь и уважение; а что касается до младших братьев, то они должны считать уже счастьем, если их научили добрым нравам; учить же их еще читать и писать -- значит давать им больше, чем приходится на их долю; и что, если им угодно, они могут оставаться невежественными, обломами и мужиками... Этот разговор так подействовал на мальчика, что он очень скоро пожелал учиться, стал сам приходить для этого к матери и не оставлял в покое свою няньку, пока та не прослушивала выученного им урока. -- Я не сомневаюсь, что подобный способ можно применить и к другим детям и, действуя на них тем или иным путем, сообразно их характеру, вызвать с их стороны добровольное желание учиться; не делайте только из ученья обязательной работы или предмета огорчения, а поставьте дело так, чтобы оно имело вид забавы и развлечения: например, можно пустить в ход костяшки или игрушки с написанными на них буквами, чтобы выучить детей азбуке; и, вообще, можно придумать двадцать других способов, соответственно натуре ребенка, чтобы сделать занятным для него такой способ обучения.

§149. При помощи такого невинного обмана можно достигнуть того, что дети узнают буквы и научатся читать, не замечая, чтоб это было чем-либо другим, кроме забавы, и познакомятся таким образом путем игры с тем, что другим стоит побоев и сеченья. Не обременяйте только их ничем, похожим на работу или серьезное дело: ни душа, ни тело их не выносят этого. Такие вещи вредят их здоровью, и то обстоятельство, что многих детей засаживали за книги в том возрасте, который не выносит подобного принуждения, несомненно, было причиной того, что впоследствии они не могли без отвращения подумать о книгах и учении. Это своего рода пресыщение, которое оставляет после себя ничем не устранимую тошноту.

§150. Мне думается также, что если приспособить к этой цели детские игрушки (которые, обыкновенно, не приспособлены ни к какой), то можно было бы найти много способов научить детей чтению, между тем как они думали бы, что только играют. Так, напр., можно было бы сделать шар из слоновой кости, (вроде того, который употребляется при "лотерее Королевского дуба" ["Королевский дуб" (Royal-Oak) -- название игорного дома, в котором процветала эта модная в то время игра. Прим. перев.], с тридцатью двумя или лучше с двадцатью четырьмя или двадцатью пятью сторонами, и наклеить на одной букву A, на другой B, на третьей C, на четвертой D., и т. д. Впрочем, в начале лучше воспользоваться первыми четырьмя или даже двумя буквами, а когда мальчик овладеет ими, присоединять новые, до тех пор пока на каждой стороне не будет своей буквы, и таким образом мы не будем иметь всей азбуки. -- Пусть этим шаром играют на его глазах взрослые; в самом деле ставить ставку на то, что первый выкинет A и B, -- такая же игра, как и выкидывание шести или семи на костях. Играя таким образом между собой, не принуждайте мальчика принимать участие в вашей игре, чтобы она не показалась ему обязательной работой; пусть он думает, что эта игра старших, и в таком случае, он, несомненно, по собственному влечению пожелает присоединиться к ней. А чтобы он имел тем более основания считать это забавой, к которой его только допускают из расположения к нему, прячьте всякий раз по окончании игры шар в такое место, откуда бы он не мог достать его, чтобы таким образом, не имея его постоянно в своем распоряжении, не пресытился скоро этой забавой.

§151. Чтобы интерес его к этой игре не ослабевал, поддерживайте его в мысли, что это, собственно, забава людей, которые гораздо старше и выше его. Когда он узнает таким образом все буквы, замените их складами и продолжайте поступать так же; и таким способом ребенок выучится читать, сам не зная как и не испытывая из-за этого брани и никаких неприятностей; и таким образом у него не явится никакого отвращения к ученью, как в тех случах случаях, когда оно сопряжено с мучением и досадой. Вообще, как показывает опыт, дети не жалеют труда, когда хотят научиться той или другой игре; но если вы нарочно заставите их учиться ей, то они сей час же станут смотреть на нее как на обязательную работу и почувствуют отвращение к ней. Один знакомый мне очень знатный человек (который, впрочем, заслуживает еще большего уважения за свою ученость и добродетель, чем вследствие сана и высокого положения) приказал наклеить шесть гласных букв на шести сторонах одной кости, а остальные восемнадцать согласных на сторонах трех других костей, и устроил из них для своих детей игру, в которой тот, кто за один раз выкинет этими четырьмя костями больше слов, выигрывал. Благодаря такому способу его старший сын, тогда еще совсем ребенок, выучился складам без всякого принуждения, не говоря уже о брани или порицаниях.

§152. Мне приходилось видеть маленьких девочек, занимавшихся по целым часам игрой в камешки (dibstones)и тративших немало труда на то, чтобы достигнуть в ней желательного совершенства; при этом мне постоянно приходило в голову, как это не придумают ничего такого, чтобы дать этой старательности более полезное применение; и тут, по-моему, всецело виноваты взрослые. Дети гораздо менее склонны к бездействию, чем взрослые, и поэтому следует винить взрослых, если значительная доля той энергии, которая свойственна детям, тратится на совершенно бесполезные вещи; и дети нисколько не потеряли бы в своем удовольствии, выигрывая в то же время в пользе, если бы взрослые давали себе труд указывать им дорогу хотя бы вполовину против того, насколько эти маленькие обезьяны обнаруживают готовность следовать за ними. Наверное, какой-нибудь мудрый португалец завел между детьми своей страны манеру, о которой я рассказывал, а именно, что их просто не удержишь от желания выучиться читать и писать. Точно также в некоторых местах Франции дети учат друг друга петь и танцевать, можно сказать, чуть не с колыбели.

§153. Что касается до размера букв, наклеиваемых на костях или на каких-нибудь других предметах со многими сторонами, то вначале лучше брать формат букв библии in folio, не примешивая пока прописных. Раз ребенок научится читать напечатанное таким шрифтом, ему нетрудно будет выучить и прописные буквы; но вначале не нужно затруднять его разнообразными шрифтами. При помощи этих костей вы можете также устроить игру вроде "лотереи Королевского дуба" (что внесет разнообразие в дело) и играть в нее на вишни, яблоки и т. п.

§154. Разумеется, можно было бы изобрести еще целую дюжину подобных же игр в буквы, и тому, кто готов последовать предлагаемому мной методу, нетрудно будет придумать их и применить к вашей цели. Впрочем, как мне кажется, четыре кости, о которых я говорил выше, настолько удобоприменимы и целесообразны, что было бы трудно найти что-либо лучшее, да и едва ли может быть надобность в чем-либо другом.

§155. Вот то, что я имею сказать относительно метода, которым следует учить читать. Но главное отнюдь не прибегайте к принуждению или порицаниям. Привлекайте ребенка всячески к ученью, но отнюдь не делайте из него обязательной работы. Лучше, если он научится читать годом позже, чем если, благодаря подобному способу, почувствует отвращение к ученью. Если вам уж придется ссориться с ним, так пускай это будет из-за вещей более важных, где дело идет о правде и нравственном благородстве, но не причиняйте ему огорчений из-за a, b, c. Употребите всё ваше уменье на то, чтобы научить его подчинять свою волю разуму, научите его ценить свое достоинство и репутацию и страшиться презрения со стороны других, в особенности вас и его матери, -- и всё остальное придет само собой. Но для этого вы не должны стеснять его разными правилами и предписаниями насчет вещей, самих по себе безразличных, или бранить за всякий незначительный или даже значительный на взгляд кого другого проступок. Впрочем, я уже достаточно говорил относительно этого.

§156. Когда при помощи такого способа ребенок научится читать, дайте ему в руки какую-нибудь хорошую книгу, соответствующую его пониманию, в которой он мог бы найти вещи, могущие заинтересовать его и вознаградить за труд чтения; но только не такую, которая набивала бы его голову бесполезным хламом или поселяла в нем начала порока и глупости. В данном случае едва ли можно найти лучшую книгу, чем басни Эзопа, которые, будучи способны развлечь и заинтересовать ребенка, могут в то же время вызвать полезные размышления и во взрослом человеке, и если его память удержит их, то он не будет раскаиваться, когда впоследствии они придут ему на ум среди самых серьезных и деловых размышлений. Если же сверх того каждая басня представлена картинкой, то это еще больше понравится ему и поощрит к чтению, способствуя в то же время расширению его познаний; ибо было бы совершенно бесполезно и неинтересно для детей говорить им о таких вещах, о которых у них нет никакого представления, а между тем всякие представления о конкретных вещах приобретаются никак не из звуков слов, а из самих вещей или их изображений. Поэтому я посоветовал бы давать ребенку, как только он научится читать по складам, как можно больше рисунков, изображающих разных животных, с напечатанными тут же их названиями: это вызовет в нем желание читать и даст ему в то же время случай задавать вам разные вопросы и приобретать таким образом новые сведения. Для той же цели, мне кажется, могла бы послужить и книжка, озаглавленная "Рейнеке-Лис" (Reynard the Fox). Вообще, если окружающие ребенка будут разговаривать с ним о прочитанных им историйках и заставлять его пересказывать их, то это еще больше приохотит его к чтению; между тем обычный метод обучения совершенно пренебрегает этим, и обыкновенно проходит много времени, прежде чем учащиеся заинтересуются чтением, а до того смотрят на книги, как на необходимую дань обычаю или скучную и бесполезную помеху.

§157. Молитву господню, Символ веры и Десять заповедей ребенок должен выучить наизусть. Однако я посоветовал бы, чтобы он выучил их не по книге, а со слов другого, и притом еще прежде, чем начнет учиться читать. Мне кажется, не следует, чтобы ребенок в одно и то же время учил наизусть и учился читать. Этих двух вещей лучше было бы не смешивать вовсе, чтобы одна не повредила успеху другой, а между тем следует, чтобы ребенок научился читать с возможно меньшим трудом.

Какие есть еще английские книги вроде вышеупомянутых, которые могли бы вызвать интерес детей к чтению, не знаю; да и вообще, кажется, при господстве обычного метода школ, при котором детей вынуждает учиться страх перед побоями, а не собственный интерес и удовольствие, об издании такого рода книг вовсе и не думают; так что всё, чем здесь пользуются, не идет дальше букварей, молитвенника, псалмов да Библии.

§158. Что касается до Библии, которой пользуются обыкновенно для упражнения детей в чтении, то, я думаю, нет ничего более бесполезного, как заставлять их читать сплошь, глава за главой, эту книгу, будто для того, чтобы усовершенствовать их в чтении или наставить в началах религии: какое удовольствие может доставить ребенку чтение того, чего он совершенно не понимает? Разве не много, в самом деле, в законах Моисея, в Песни песней, в пророчествах Ветхого Завета, или в Посланиях и Апокалипсисе Нового Завета таких мест, которые совершенно недоступны пониманию ребенка?! И хотя в четырех Евангелиях и в Деяниях апостолов найдется кое-что более удобное для понимания, тем не менее в общем эти книги чересчур превышают умственный уровень ребенка. Я согласен, что принципы религии должны быть почерпаемы из этих книг и в подлинных выражениях Писания, хотя всякий принцип религии, предлагаемый ребенку, должен соответствовать уровню его понимания. При всем том отсюда еще очень далеко до сплошного чтения Библии в виде упражнения в чтении: какой дикий хаос понятий должен образоваться в голове ребенка, если он, в столь раннем возрасте, будет читать сплошь все места Библии, как слово божье, не делая между ними никакого различия! Я думаю, что именно это обстоятельство явилось причиной того, что некоторые люди не могли потом во всю свою жизнь составить себе ясных и раздельных воззрений относительно религии.

§159. Раз я уж затронул этот вопрос, позвольте мне сказать, что в писании есть места, которые вполне можно дать в руки ребенка, с целью приохотить его к чтению, так напр., история Иосифа и его братьев, история Давида и Голиафа, Давида и Ионафана, равно как и другие места, которые он мог бы читать для своего назидания, наприм., слова: "всё, что вы хотите, чтоб вам делали другие, делайте сами им", и тому подобные нравственные наставления, ясные и удобные для понимания, которые, при умелом выборе, послужат для него и назиданием, и упражнением в чтении; пусть он читает их, пока они не закрепятся в его памяти; а впоследствии, когда он достаточно созреет, можно будет при том или другом подходящем случае запечатлевать их в нем, как бесспорные и священные правила его жизни и действий. Но чтение сплошь всего Писания, по моему мнению, вещь совершенно неподходящая для детей до тех пор, пока, ознакомившись с существенным его содержанием, они не составят себе, так сказать, общей идеи относительно того, во что они должны верить; но при этом они должны получать эти истины в подлинных выражениях Писания, а никак не в той форме, в которой выражают их люди, обуянные разными системами и аналогиями и навязывающие свое толкование другим. Для избежания этого неудобства Воршингтон [Писатель XVII века. Прим. перев.] составил катехизис, в котором все ответы переданы в надлежащих выражениях Писания -- пример, достойный подражания, ибо, во всяком случае, такой катехизис представляет настолько здравую форму изложения, что ни один христианин не будет возражать против его пригодности для наставления ребенка. И вот, когда ребенок выучит из него Молитву господню, Символ веры и Десять заповедей, можно заставлять его выучивать по одному вопросу ежедневно или еженедельно, смотря по его пониманию и памяти. А после того как он усвоит себе весь катехизис, так что будет в состоянии отвечать без запинки на все вопросы, было бы полезно заставить его выучивать разные назидательные изречения, рассеянные по Библии, что послужит достойным упражнением его памяти, и в то же время даст ему руководящие начала жизни.

§160. Когда ребенок научится читать, пора начинать учить его письму. Здесь прежде всего нужно научить его держать, как следует, перо, и, прежде чем он не усвоит себе вполне этого искусства, не позволяйте ему водить пером по бумаге, ибо не только дети, но и всякий, кто хочет сделать что-нибудь как следует, не должен делать своего дела смаху, или браться за усвоение двух дел разом, если можно изучить их отдельно.

Как скоро ребенок научился держать перо (мне кажется, что всего лучше держать его между большим и указательным пальцем; впрочем, насчет этого вы можете посоветоваться с каким-нибудь хорошим учителем чистописания или с кем другим, пишущим скоро и красиво), итак, как скоро ребенок научится держать правильно перо, научите его, как класть перед собой бумагу и какое положение давать при этом руке и остальному телу. Когда он усвоит себе всё это, то уже не составит большого труда научить его самому письму. Возьмите доску с выгравированными на ней буквами такого формата, какой вы найдете наилучшим; впрочем, не забудьте сделать эти буквы несколько более крупного формата, чем тот, который должен сделаться для него обычным впоследствии, так как наш почерк становится со временем мельче, но никак не крупнее того, каким нас учили писать. Затем изготовьте несколько оттисков с этой доски на хорошей писчей бумаге красными чернилами, и пусть ребенок обводит эти красные буквы пером с черными чернилами: благодаря такому способу его рука привыкнет изображать эти буквы, раз ему только будет показано, откуда нужно начинать и как вести руку. Как скоро он овладеет этим, он может упражняться уже на чистой бумаге; и таким способом вы можете научить его писать каким угодно почерком.

§161. Как скоро ребенок пишет хорошо и скоро, не мешает, по моему мнению, присоединить сюда и рисование, которое в различных случаях весьма полезно для джентльмена, особенно же во время путешествия, так как при помощи рисунка нередко можно представить в немногих чертах то, чего иной раз не выразишь и не сделаешь понятным целым листом исписанной бумаги.

В самом деле, сколько путешественнику приходится видеть зданий, орудий и одеяний, вид которых он легко может сохранить и для себя и для других при некотором умении рисовать! между тем как довольствуясь одним словесным описанием этих вещей, мы всегда рискуем потерять представление о них или по крайней мере удержать только весьма несовершенные образы, как бы ни было точно само описание. Я вовсе не имею в виду советовать вам сделать из вашего сына настоящего художника, ибо на то, чтобы достигнуть хотя бы весьма посредственного успеха в этом искусстве, нужно потратить гораздо больше времени, чем сколько может уделить его молодой человек от своих более важных занятий. Но я думаю, что в сравнительно короткое время он может настолько овладеть перспективой и техникой рисования, что будет в состоянии довольно сносно передавать бумаге то, что видит, за исключением, конечно, человеческих лиц, -- в особенности, если он обладает прирожденной к тому способностью; но, говоря мимоходом, при отсутствии у ребенка способностей, в особенности, если дело идет о вещах, не безусловно необходимых, -- лучше оставить его в покое, чем мучить бесполезной работой. Поэтому в данном случае, как и вообще во всем не безусловно необходимом, следует держаться правила: nil invita Minerva [против желания Минервы -- лат.].

Быть может, заслуживает также изучения и способ писать при помощи сокращений, известный, насколько я знаю, только в Англии, -- для того, чтобы можно было быстро записать себе что-нибудь на память или скрыть то, что нежелательно выставлять напоказ другим. Кто овладел раз различными письменными знаками, тому, конечно, уже нетрудно будет приспособить их для своей цели посредством тех или других вариаций и сокращений. -- Способ мистера Рича кажется мне наилучшим из всех, хотя при хорошем знании и принятии в соображение грамматики и его можно было бы усовершенствовать и сделать более легким и простым. Впрочем, нет надобности торопиться с этим: это всегда успеется при случае, когда мальчик привыкнет писать быстро и красиво; ибо мальчики не имеют надобности в стенографии, и поэтому излишне упражнять их в этом искусстве, по крайней мере до тех пор, пока они не научатся писать вполне хорошо и, так сказать, не набьют себе руку в писании.

§162. Как скоро ребенок говорит по-английски, пора учить его какому-нибудь иностранному языку; я думаю, что не встречу противоречия ни с чьей стороны, если посоветую начать с французского, так как у нас достаточно привыкли к настоящему методу обучения этому языку, состоящему в том, что детей заставляют разговаривать по-французски, не обременяя их ума никакими грамматическими правилами. Можно было бы без труда научить ребенка тем же способом и латинскому языку, если бы его воспитатель, находясь постоянно при нем, говорил бы с ним не иначе как по-латыни и заставлял бы его отвечать на том же языке. Но так как французский язык -- язык живой и наиболее употребляемый в свете, то следует, чтобы ребенок учился ему прежде всякого другого, для того чтобы гибкие еще в это время органы речи привыкли к правильному формированию звуков, и чтобы таким образом ребенок приучился к хорошему французскому произношению, что достигается с тем большим трудом, чем позже начинается.

§163. Когда ребенок научится говорить и читать по-французски, чего, при указанном нами методе, можно достигнуть в один или два года, следует начать учить его по-латыни; и я не могу надивиться, каким образом при виде успеха того метода, который применяется при обучении детей французскому языку, отцам не приходит в голову, что и латинскому языку следует учить тем же самым способом, т. е. заставляя детей говорить по-латыни и давая им читать латинские книги. При этом не следует упускать из виду, чтобы ребенок, изучая иностранные языки, постоянно говоря на них со своим воспитателем и читая с ним только книги, написанные на этих языках, не забывал читать и по-английски; наблюдать за этим может его мать или кто-либо другой, заставляя его прочитывать ежедневно несколько избранных мест из св. Писания или из какой-нибудь другой английской книги.

§164. Я смотрю на латинский язык, как на безусловно необходимый для джентльмена, и, действительно, обычай (которому ничто не может противиться) сделал из него настолько существенную часть воспитания, что даже те дети, которым по выходе из школы не придется иметь никакого дела с латынью, принуждены терпеть из-за нее столько побоев и понапрасну тратить на нее столько часов драгоценного времени. Не смешно ли в самом деле, что отцы тратят свои деньги и приносят в жертву лучшие годы своих сыновей на то, чтобы они выучились языку древних римлян, предназначая их в то же время напр. к торговле, где юноша, не встречая никакой надобности в латыни, непременно забудет то немногое, что он вынес из школы и к чему он, ручаюсь десятью против одного, питает отвращение вследствие мук, причиненных ему этим занятием в школе. И не встречай мы на каждом шагу примера, можно ли было бы поверить тому, что ребенка заставляют изучать принципы языка, который никогда не понадобится ему в предназначаемой для него профессии, и в тоже время совершенно пренебрегают научить его хорошо писать или хорошо считать, т. е. как раз тем вещам, которые крайне полезны во всех житейских положениях и безусловно необходимы в большинстве профессий? И хотя этим предметам, столь важным в торговле, промышленности и вообще деловых занятиях, почти никогда не учат в грамматических школах, тем не менее в эти школы посылают своих сыновей не только люди высших классов, предназначающие своих младших сыновей к какой-либо практической деятельности, но даже купцы и фермеры, которые не имеют не малейшего желания или возможности сделать из своих детей ученых людей. И если вы спросите их, для чего они это делают, то такой вопрос покажется им столь же странным, как если бы вы спросили их, зачем они ходят в церковь? Обычай заменяет здесь место разума и настолько освятил этот метод в головах тех, кто обычай принимает за разум, что они смотрят на него почти с религиозным благоговением, как будто бы их дети не могли получить правоверного воспитания, не выучив грамматики Лилли [Автор очень распространенной тогда грамматики. Прим. перев.].

§165. Но хотя латынь и необходима для одних детей и считается таковой для других, для которых она в сущности совершенно бесполезна, во всяком случае верно то, что метод, которым обыкновенно пользуются для обучения ей в школах, таков, что я не решусь применить его на практике. Доводы, которые можно привести против этого метода, настолько очевидны и вески, что многие здравомыслящие люди решились под влиянием их бросить обычную рутину и попытаться вести дело иным путем, что им и удалось до некоторой степени, хотя примененный ими метод не совсем тот, который представляется мне наиболее удобным и который состоит, в коротких словах, в том, чтобы учить детей латинскому языку тем же самым способом, каким они выучиваются родному языку, а именно: прямо разговаривая с ними на нем и не обременяя их никакими грамматическими правилами; ведь когда ребенок появляется на свет, родной язык не менее неизвестен ему, чем и латинский, а между тем первому он выучивается без всяких учителей, правил и грамматики; несомненно, что и латинскому языку он научился бы не хуже Цицерона, если бы около него постоянно находился кто-нибудь, кто разговаривал бы с ним на этом языке. И раз нам приходится так часто видеть, как француженки выучивают в один или два года молодых девушек превосходно читать и говорить по-французски, не прибегая ни к каким грамматическим правилам, а только разговаривая с ними на этом языке, то нельзя достаточно надивиться тому, что наши джентльмены пренебрегают этим методом для своих сыновей, как будто считают их тупее и неспособнее своих дочерей.

§166. Если вы найдете человека, который хорошо говорит по-латыни и согласится быть постоянно при вашем сыне, говорить с ним и заставлять его говорить и читать на этом языке, то такой способ будет наиболее естественным и целесообразным средством научить его этому языку; не говоря уже о том, что таким образом ваш ребенок научится без побоев и мучений языку, из-за которого других детей мучают в течение шести или семи лет в школе; этот способ представляет и ту выгоду, что благодаря ему вы можете в одно и то же время не только образовать нравы и поведение ребенка, но и сообщить ему сведения по различным наукам: кое-какие сведения из географии, астрономии, хронологии, анатомии, истории, вообще относительно вещей, доступных внешнему чувству и не требующих для усвоения их ничего, кроме памяти. В самом деле, если мы хотим идти правильным путем в наших занятиях, то именно с этих вещей должны мы начинать, и они должны служить основой наших дальнейших познаний, а никак не отвлеченные понятия логики и метафизики, которые скорее раздражают, чем обогащают ум на его первых шагах к приобретению знаний. Ибо после того как молодые люди наполняли себе в течение известного времени головы абстрактными умозрениями, не получая из того никакой пользы, которой они ожидали, они способны получить низкое мнение о науке или о самих себе; у них является искушение бросить всякие занятия и зашвырнуть эти книги, в которых-де нет ничего, кроме пустых звуков и загадочных слов, ровно ничего не значащих, или по крайней мере придти к выводу, что если в этих книгах и есть что дельное, то значит они сами неспособны понять их. Что это так, я мог бы подтвердить своим собственным опытом. -- В числе предметов, которым должен учиться по указанному выше методу молодой джентльмен, в то время как его сверстники поглощены обыкновенно всецело латынью, я поставил бы точно также геометрию; по крайней мере я знал одного молодого джентльмена, воспитанного по указанному нами методу, который, не достигнув еще тринадцатилетнего возраста, мог доказывать различные теоремы Эвклида.

§167. Но если вам почему-либо нельзя отыскать наставника, который умел бы хорошо говорить по-латыни и был бы в состоянии передать вашему сыну надлежащие знания, руководствуясь указанным методом, то в таком случае лучше всего применить способ, наиболее близко подходящий к вышеуказанному, именно следующий: возьмите какую-нибудь легкую и занимательную книжку, напр. басни Эзопа; выпишите в одной строке латинские фразы, а под ней в другой строке -- их английский перевод, сделанный как можно буквальнее, так чтобы каждому латинскому слову верхней строки соответствовало то же слово по-английски в нижней, и заставляйте мальчика читать и перечитывать каждый день эти две строчки до тех пор, пока ему не станут известны все латинские слова, а затем переходите к другой басне, пока он не усвоит себе и ее так же хорошо, и т. д.; причем, переходя к новой басне, не оставляйте в стороне и старых, но время от времени заставляйте его повторять их, чтобы он не позабыл выученного. А когда он научится писать, давайте ему списывать эти басни, благодаря чему он не только разовьет свою руку, но и подвинется в знании латинского языка. И так как этот способ обучения языку менее совершенен, нежели тот, который состоит в обучении путем практики, т. е. посредством разговора, то не мешает, чтобы ребенок выучил наперед спряжение глаголов и склонение имен существительных и местоимений и таким образом ознакомился бы с духом и особенностями латинского языка, в котором значение глаголов и имен изменяется не посредством префиксов, как в современных языках, а путем различного изменения флексии. Больше этого, я думаю, ему не нужно знать из грамматики, по крайней мере до тех пор, пока он не будет в состоянии читать самостоятельно "Минерву" Санкция с примечаниями Сциоппия и Перизония [Minerva seu de causis linguae latinae, соч. испанского ученого XVI в. Франциска Санхеца Bas Brozas. Сциоппий (Каспар Шопп) -- немецкий, Перизоний -- голландский ученый XVII века. Прим. перев.].

Обратите точно также внимание на то, что если дети становятся в тупик перед какой-нибудь трудностью, то не следует сбивать их еще больше с толку, требуя, чтобы они сами находили выход из затруднения: напр., спрашивая их, как будет именительный падеж какого-нибудь слова, встречающегося во фразе, или что значит aufero, чтобы навести их на значение abstulere, когда они не могут прямо ответить на вопрос. Таким приемом вы будете только понапрасну тратить время, да сбивать их с толку; ибо раз они выказывают охоту и прилежание к делу, нужно поддерживать в них хорошее настроение и делать для них каждую вещь насколько можно более легкой и приятной. Поэтому, если они останавливаются перед какой-нибудь трудностью, но желают в то же время идти вперед, то сейчас же следует помочь им выйти из затруднения, без всяких выговоров и порицаний, памятуя, что резкие и суровые приемы свидетельствовали бы о раздражительности и нетерпении учителя, хотящего, чтобы дети сразу овладевали тем, что он сам знает; тогда как он должен помнить, что его долг насаждать в них хорошие привычки, а никак не пичкать их правилами, малопригодными в нашей жизни или по крайней мере совершенно бесполезными для детей, которые тотчас же их забывают. Я не отрицаю, что в тех науках, где требуется соображение, можно изменить этот метод и предлагать на решение детям разные задачи, чтобы развить в них изобретательность и умение пользоваться своим собственным соображением. Впрочем, и с этим не следует спешить, пока дети еще малы или только еще начали изучать ту или другую науку: ибо в эту пору всякая вещь одинаково трудна; и великое искусство со стороны учителя состоит в том, чтобы сделать всё насколько возможно более легким. Вообще же, при преподавании языков представляется наименее поводов затруднять детей отвлеченными соображениями; так как языки изучаются при помощи практики и памяти, то мы говорим в совершенстве только тогда, когда совершенно не думаем о грамматических правилах. Я согласен, что иногда необходимо тщательно изучать грамматику того или другого языка, но это дело взрослого человека, желающего знать язык научным образом, чем едва ли кто-нибудь будет заниматься, кроме ученых по профессии; что же касается до джентльмена, то все, я думаю, согласятся, что если он должен изучать какой-либо язык, так это язык своей собственной страны, чтобы знать, как следует, тот язык, с которым ему постоянно приходится иметь дело.

Есть еще одна причина, по которой наставники, вместо того чтобы доставлять своим ученикам новые затруднения, должны облегчать им дорогу и помогать им при всякой остановке, а именно: ум детей еще слаб и объем его настолько ограничен, что обыкновенно не может воспринять более одной мысли зараз. Всякая идея, владеющая умом ребенка, всецело занимает его, особенно если она соединена с какой-нибудь эмоцией. Поэтому учитель, говоря о чем-нибудь своим ученикам, должен отвлечь их внимание от всего постороннего, так чтобы то, что он хочет вложить в их головы, находило себе более легкий доступ и воспринималось с вниманием, без чего заучиваемое не оставляет после себя никакого следа. Сама натура детей такова, что располагает их к переходам от одного предмета к другому. Только новизна занимает их; всё то, что представляется им новым, они тотчас же хотят испробовать и столь же быстро пресыщаются; одно и то же быстро надоедает им, так что вся прелесть для них заключается в перемене и разнообразии. Таким образом, старание фиксировать их летучие мысли противоречит природным условиям их возраста. Происходит ли это от горячности их мозга или от живости и неустойчивости жизненных духов, над которыми их душа не приобрела еще полного господства, во всяком случае очевидно, что детям крайне трудно сосредоточить на чем-либо свое внимание. Продолжительное внимание -- одна из самых трудных задач, которую можно наложить на них; и, следовательно, тот, кто хочет вызвать их прилежание, должен постараться сделать предлагаемое им сколь возможно более приятным или по крайней мере не присоединять сюда никаких неприятных или устрашающих представлений. И если дети садятся за книги без желания учиться и без удовольствия, то нет ничего удивительного, если их мысли постоянно улетают от того, что им не нравится, и переносятся на более привлекательные предметы, на которых в конце концов и останавливаются.

Брань и побои являются обычным средством вызывать внимание учеников и сосредотачивать их мысли на уроке, когда они рассеяны. Однако такой прием производит как раз обратное действие. Ибо удары и резкие слова производят только ужас, не оставляющий места никаким другим впечатлениям. И я думаю, что всякий из читателей, читая эти строки, вспомнит, какое действие производило подобное обращение на него, как резкие или повелительные слова со стороны отца, матери или наставника производили в его душе такое смятение, что в течение некоторого времени он едва ли сознавал, что ему говорится, или что говорит он сам, теряя сразу нить своих мыслей и делаясь неспособным сосредоточить на чем-либо свое внимание.

Конечно, родители и наставники должны внушать детям, находящимся под их руководством, чувство почтительного страха, являющееся основанием их авторитета, и посредством него управлять ими. Но раз этот авторитет достигнут, им следует пользоваться с величайшей умеренностью и не делать из себя каких-то пугал, приводящих одним своим видом детей в трепет. Суровое управление, быть может, менее тягостно для воспитателя, но приносит очень мало пользы питомцу. Невозможно, чтобы дети выучились чему-нибудь, в то время как их мысли расстроены волнением, а в особенности страхом, который производит самое сильное впечатление на их еще нежную и слабую душу. Поэтому, если вы хотите, чтобы ваши уроки принесли пользу детям, то поддержите их душу в приятном и спокойном настроении. Ведь начерчивать правильные знаки на душе, смятенной страхом, так же невозможно, как начерчивать их на трясущейся бумаге.

Великое искусство наставника состоит в том, чтобы вызвать в своем ученике внимание; раз это достигнуто, он смело может идти вперед, насколько только позволяют способности питомца; без этого же все его старания и хлопоты принесут очень мало пользы, если не останутся совершенно бесплодными. А чтобы достигнуть этого, он должен, насколько возможно, заставить своего питомца понять пользу преподаваемого и показать ему, что благодаря тому, что он выучил, он может теперь сделать то, чего прежде не мог и что дает ему некоторую силу и действительное преимущество перед теми, кто не имеет этих сведений. Сверх того, он должен внести в преподавание как можно больше мягкости и, благодаря известной нежности во всем своем обращении, вызвать в ребенке сознание, что он искренно любит его и имеет в виду только его благо; благодаря этому и ребенок со своей стороны почувствует любовь к наставнику и будет с охотой и удовольствием выслушивать его уроки.

Единственный порок, заслуживающий сурового отпора, это -- упрямство. Что касается до других недостатков, то их исправлять следует мягкой рукой. В самом деле, ничто не производит такого впечатления на восприимчивую душу, как ласковые, ободряющие слова, предупреждающие в значительной мере то упорство, которое суровое и повелительное обращение может породить и в хорошо настроенной от природы душе. Правда, упрямство и умышленную небрежность следует подавлять во что бы то ни стало, хотя бы даже ценой побоев. Но я весьма склонен думать, что упрямство питомца является очень часто результатом злобы воспитателя, и что большинство детей редко заслуживало бы побоев, если бы неуместная суровость не вселяла в них упрямства и отвращения к учителю и ко всему, что от него исходит.

Невнимательность, забывчивость, непостоянство, перебегание мыслей с одного предмета на другой, -- всё это недостатки, вполне естественные детскому возрасту, так что если в них не замечается умысла, их следует касаться с крайней мягкостью и предоставлять исправление их времени. Если всякий подобный промах будет вызывать гнев и порицание, то поводы к выговорам и наказаниям будут представляться столь часто, что воспитатель сделается в конце концов предметом постоянного страха и отвращения для своего питомца, а уж довольно этого одного, чтобы уничтожить всю пользу его уроков и сделать бесплодным самый лучший способ преподавания.

Поэтому почтительный, страх, поселенный наставником в душе питомца, должен постоянно умеряться выражениями нежности и благожелательности, так чтобы само чувство привязанности к наставнику заставляло учеников исполнять их долг и охотно подчиняться приказаниям учителя. При таком условии дети будут чувствовать удовольствие, находясь около своего воспитателя, и жадно слушать его как друга, который любит их и трудится для их блага; поэтому и мысли их в его присутствии будут свободны и естественны, т. е. как раз в том настроении, при котором только и возможно получать новые сведения и принимать к сердцу услышанное; а без этого всё, что бы дети ни делали с учителем, будет только напрасным трудом, дающим в результате очень много неприятностей и очень мало пользы.

§168. После того как мальчик достиг порядочного знания латинского языка, при помощи указанного выше чтения латинского текста с английским подстрочным переводом, можно дать ему какую-нибудь другую нетрудную латинскую книгу, напр. Юстина или Евтропия; а чтобы сделать чтение и понимание этих книг более приятным и легким, вы можете помогать ему английским переводом; и в данном случае не следует смущаться возможным возражением, что при таком методе ребенок будет изучать язык механически. Если разобрать это возражение, то окажется, что оно говорит никак не против, а как раз в пользу предлагаемого метода: именно механически-то и должно изучать языки; и о таком человеке, который говорил бы в совершенстве по-латыни, по-французски или по-английски и т. д. не механически, т. е. не так, чтобы, подумав о том, что он хочет сказать, уловить тотчас же, не справляясь ни с какими грамматическими правилами, надлежащие выражения и обороты, -- о таком человеке мы не могли бы сказать, что он говорит хорошо на том-то или том-то языке и в совершенстве владеет им; и я попросил бы назвать мне хоть один язык, которому можно было бы выучиться или на котором можно было бы говорить, как следует, только при помощи грамматики. Ведь языки созданы не по какой-нибудь модели, а создались случайно и практикой народов. Поэтому и тот, кто желает говорить хорошо на каком-нибудь языке, должен следовать только практике, и в этом случае ему незачем прибегать к чему-либо другому, кроме его собственной памяти и примеру тех, кто хорошо говорит на том или другом языке, а это и значит -- только другими словами -- говорит механически.

Как! скажут мне: так, по-вашему, грамматика совсем не нужна?! И те, кто потратили столько труда на то, чтобы свести язык к известным правилам, написали столько насчет склонений и спряжений, согласований и синтаксиса, потеряли свое время даром и применяли свою ученость без всякой пользы?! Я не скажу этого: грамматика имеет свою пользу. Но я считаю себя вправе сказать, что ей придают гораздо больше значения, чем это нужно, и мучают ею тех, кому она совершенно не нужна, именно детей в том возрасте, в котором им столько достается из-за нее в грамматических школах.

Нет ничего очевиднее того, что для обычных сношений и житейских дел совершенно достаточно изучить язык практически. Ведь женщины, особенно те, которые проводят время в образованном обществе, достигают всякой степени утонченности и изящества в речи без всякого знания или изучения грамматики; и есть дамы, которые никогда не слыхав о том, что такое глаголы, причастия, наречия и предлоги, выражаются так же точно и правильно, как (я не скажу школьный учитель, потому что это значило бы сделать плохой комплимент), но как большинство джентльменов, учившихся по обычному методу грамматических школ. Таким образом вы видите, что иногда можно прекрасно обойтись без грамматики. Вопрос только в том, кого и когда учить ей. На это я и отвечу:

1. Одни изучают языки для житейских надобностей и взаимного обмена мыслей в обыденной жизни и не имеют в виду какого-либо другого употребления. Ввиду такой цели метод изучения языка практикой не только совершенно достаточен, но и должен быть предпочтен всякому другому, как наиболее целесообразный и естественный. Итак, можно сказать, что в данном случае нет надобности в грамматике. С этим должно согласиться большинство моих читателей, которые ведь прекрасно понимают и меня и друг друга, никогда не учившись английской грамматике. А это, я полагаю, явление, общее громадному большинству англичан, между которыми я не встречал до сих пор ни одного, кто выучился бы своему родному языку по грамматическим правилам.

2. Есть лица, профессия которых заставляет их иметь дело с языком и пером; для них весьма важно выражаться точно и правильно, чтобы их мысли были доступнее для других и производили более глубокое впечатление; а в этом отношении далеко не безразлично, каким образом выражается джентльмен, хотя бы его речь и была понятна каждому. Поэтому наряду с другими средствами усовершенствования речи ему следует изучать и грамматику; но это должна быть грамматика его родного языка, того, которым он пользуется постоянно, так что бы он был в состоянии понимать все тонкости языка своей страны и красиво говорить на нем, не оскорбляя слуха своих собеседников солецизмами и режущими ухо неправильностями. Так вот в этом-то отношении грамматика необходима, но, опять-таки повторяю, только своего родного языка и для тех, кто хочет обработать свою речь и усовершенствовать свой стиль. Насколько же об этом должен заботиться каждый джентльмен, предоставляю заключить из того, что для лиц подобного положения признается весьма неприличным не уметь говорить правильно и в точных выражениях, и джентльмен, страдающий этим недостатком, навлекает на себя обвинение в том, что он дурно воспитан и вращается в обществе, гораздо худшем, чем какое подобает его званию. А если это так (я полагаю, что это именно так), то нельзя не удивляться тому, что молодых джентльменов заставляют учить грамматику иностранных и мертвых языков и ничего не говорят им о грамматике их родного языка; они даже не знают, что существует подобная вещь, и уж тем менее, конечно, считают своим делом познакомиться с ней. Точно также им никогда не указывают на их родной язык, как на предмет, достойный их внимания и занятий, хотя они ежедневно пользуются им, и впоследствии люди нередко судят о них по красивой или дурной манере их выражаться на нем. А между тем их заставляют тратить массу времени на изучение грамматики тех языков, на которых им, вероятно, никогда не придется говорить или писать; а если бы это и случилось, то разумеется, им охотно извинят всякую ошибку. Какой-нибудь китаец, услыхав о нашей системе обучения, наверное, подумал бы, что все наши молодые джентльмены предназначаются в профессора мертвых и иностранных языков, а не в деловые люди своей собственной страны.

3. Наконец, некоторые люди занимаются двумя или тремя мертвыми или, как они называются у нас, учеными языками, делая из них предмет своей специальности и стараясь добраться до самых их, так сказать, корней. Лицам, изучающим язык в этих целях и желающим овладеть всеми его тонкостями, разумеется, необходимо тщательно изучить грамматику. -- Я не желал бы, чтобы мои слова были истолкованы в превратном смысле, как будто я хочу унизить значение латинского и греческого языков. Я признаю, что эти языки весьма полезны и что в нашей части света человек, не знакомый с ними, не может претендовать на место среди ученых; но что касается до сведений, которые пожелал бы извлечь джентльмен из греческих и римских писателей, то, я полагаю, он может приобрести их без всякого грамматического изучения этих языков, так что одного чтения этих книг совершенно достаточно, чтобы он был в состоянии понимать их, насколько это ему нужно. Впоследствии он сам может решить, насколько ему представляется надобность изучать более подробно грамматику и тонкости того или другого из этих языков, если он пожелает посвятить себя исследованию какого-нибудь вопроса, требующего более точного знания этого предмета; а это приводит меня ко второй части нашего вопроса, а именно -- когда надо учить грамматику? Ответ на него, согласно вышеизложенным основаниям, очевиден. Если нужно изучать грамматику какого-нибудь языка, то изучать ее должен человек, говорящий уже на нем, ибо в противном случае каким бы образом он мог выучить ее? [По средневековой традиция грамматика была не пособием при изучении того или другого языка, а общей теорией форм речи, иллюстрировавшейся на примере латинского языка. Прим. перев.] По крайней мере это доказывает практика древних, наиболее мудрых и культурных народов, у которых значительная часть воспитания состояла в изучении своего родного языка, а никак не иностранных. Греки прямо считали варварами все остальные народы и презирали их языки; и хотя изучение "греческой мудрости" было в большом почете у римлян в конце республики, тем не менее римская молодежь занималась главным образом латинским языком. Так как в общежитии они должны были пользоваться своим родным языком, то этому языку их и учили и упражняли в нем.

Но -- чтобы обозначить более точно время, в которое следует изучать грамматику -- я думаю, что она должна быть предметом занятий не иначе, как в виде введения к риторике. Как скоро кто-нибудь находит нужным заняться обработкой своего языка и сделать свою речь более красивой, чем та, которой говорит простой народ и необразованная масса, тогда ему пора приняться за грамматику, но никак не ранее; и так как грамматика должна научить не говорить, а говорить правильно и согласно с правилами языка, что составляет одно из условий изящной речи, то тот, кому не нужна последняя, не имеет особенной надобности и в первом, т. е. тот, кому нет надобности в риторике, может весьма легко обойтись без грамматики. И я не вижу никакого основания, чтобы тот, кто не имеет намерения сделаться латинистом и не намеревается произносить латинские речи и писать латинские сочинения, терял свое время и ломал себе голову над изучением латинской грамматики. Если кто-нибудь, в силу ли необходимости или в силу личной склонности, желает изучить основательно и во всех деталях тот или другой иностранный язык, у того всегда найдется время познакомиться с грамматикой. Но, если язык нужен ему только для того, чтобы понимать разные книги, написанные на нем, а не в качестве предмета специального изучения, то для этого совершенно достаточно, как я уже говорил, одного чтения, так что ему нет никакой надобности обременять свой ум бесчисленными правилами и закорючками грамматики.

§169. Для упражнения в письме полезно давать ребенку время от времени переводить с латинского на английский. Но так как изучение латинского языка есть в сущности изучение слов -- занятие малоприятное не только для мальчика, но и для взрослого человека, -- то присоедините к этому ознакомление с какими-нибудь реальными вещами, начиная с предметов наиболее наглядных, как, напр., минералы, растения, животные, деревья, их различные породы, способы их разведения ит.п., причем ребенку можно сообщить много такого, что впоследствии окажется для него небесполезным; в особенности же полезно знакомить его с географией, астрономией, анатомией. Но чему бы ни стали учить его, помните, что не следует обременять его слишком многим зараз или делать для него что-либо обязательным кроме добродетели и ставить ему в вину что-либо другое, кроме действительного порока или видимого стремления к последнему.

§170. Но если в конце концов ваш ребенок все-таки должен поступить в школу для изучения латинского языка, то, пожалуй, я напрасно говорю вам о том методе, который считаю наилучшим в деле преподавания, так как вам всё равно придется подчиниться установленному в школах порядку, и, разумеется, нельзя надеяться, чтобы его изменили для вашего сына. Но по крайней мере постарайтесь добиться, чтобы его избавили от сочинения латинских тем и декламаций, в особенности же от писания стихов. Вы можете заявить, -- если только ваши доводы подействуют, -- что не имеете ни малейшего намерения сделать из вашего сына латинского поэта или оратора, что вы желаете только того, чтобы он был в состоянии понимать латинских авторов, и что, как вы замечали, те, которые преподают какой-нибудь живой язык, никогда не занимают своих учеников сочинением французских или итальянских речей и стихов, имея в виду только познакомить их с языком, а никак не развивать в них творчество.

§171. Но скажу несколько подробнее, почему я считаю нежелательным, чтобы ребенка заставляли писать латинские сочинения и стихи: во-первых, что касается до сочинений, то, по-видимому, писание их доставляет мальчикам некоторую пользу, научая их говорить красиво и хорошо обо всяком предмете, что было бы, конечно, весьма полезно, если бы этого действительно можно было достигнуть таким способом, так как ничто не подходит так к джентльмену и не выставляет его в наилучшем свете во всех житейских положениях, как умение говорить красиво и впопад. Однако я думаю, что сочинения, которыми занимают детей в школе, нисколько не служат этой цели. Чтобы убедиться в этом, стоит только взглянуть, какая работа задается мальчику при этом случае; напр., он должен написать рассуждение на какую-нибудь латинскую сентенцию, вроде Omnia vincit amor или Non licet in bello bis peccare и т. п. Бедный мальчик, не имеющий ни малейшего понятия о вещах, о которых он должен говорить (ибо оно приобретается только временем и опытом), должен подвергать свой ум пытке, чтобы найти что-нибудь, что он мог бы сказать о предмете, который ему совершенно неизвестен, так что получается нечто вроде египетской работы: заставляют делать кирпичи тех, у кого нет для этого никакого материала. И потому бедные дети отправляются в таких случаях к старшим ученикам и просят их "одолжить им немножко смысла", -- просьба, пожалуй, настолько же основательная, насколько комичная. Прежде чем человек сделается способным рассуждать о каком-нибудь предмете, необходимо, чтобы этот предмет был знаком ему; в противном случае заставлять его говорить о нем было бы также нелепо, как заставлять слепого говорить о красках или глухого о музыке. И разве вы не сочли бы помешавшимся того, кто обратился бы за разъяснением какого-нибудь спорного юридического вопроса к человеку, ничего не понимающему в наших законах? Но скажите, пожалуйста, что же понимают школьники в тех вещах, о которых их заставляют писать рассуждения, думая этим развить их соображение.

§172. Примите затем в соображение язык, на котором дети должны писать подобные рассуждения: это язык латинский, т. е. язык, чуждый их стране, давно уже нигде не употребляемый и такой, на котором им впоследствии никогда не придется говорить, по крайней мере, в девятисот девяноста девяти случаях из тысячи; наконец язык, формы которого настолько разнятся с нашими, что самое превосходное знание его дает очень мало мальчику в смысле чистоты и изящества. Кроме того, нам так мало представляется случаев сочинять рассуждения на нашем собственном языке в какой бы то ни было отрасли практической жизни, что я не вижу ни малейшего основания придавать такое значение этим упражнениям, разве только если мы вообразим, будто посредством латинских сочинений мы выучим людей говорить хорошо экспромтом по-английски? Я думаю, что гораздо более целесообразным средством для этого было бы предлагать молодым джентльменам, достигшим известного возраста, какие-нибудь разумные и полезные вопросы о предметах, доступных их кругозору, и заставлять их отвечать на эти вопросы немного подумав, без всякого писания; а что касается до результатов такого приема, то посмотрите, пожалуйста, кто говорит лучше относительно всякого дела, когда представляется к тому случай: те, которые привыкли предварительно сочинять и записывать то, что им нужно сказать, или те, которые, наметив себе в уме только самую суть дела, приучают себя говорить тотчас же? А судя по этому, едва ли можно думать, что произнесение заученных речей да писание сочинений подготовит молодого джентльмена для жизни и дела.

§173. Быть может, мне возразят, что мальчиков заставляют писать латинские сочинения только для того, чтобы они усваивали себе лучше язык. Действительно, об этом собственно и следует заботиться в школах; но писание подобных сочинений нисколько не ведет к этой цели. Оно только мучает ум ребенка приискиванием того, что бы ему сказать, а нисколько не помогает ему узнавать новые слова, так что, работая над темой, они потеют над приискиванием мыслей, а сам язык остается собственно в стороне. Но так как изучение языков довольно неприятно и довольно скучно само по себе, то никак не следует обременять его новыми затруднениями, как это делается при таком методе. Наконец, если уж непременно нужно развивать подобными упражнениями соображение мальчиков, то пусть они пишут сочинения по-английски, так как в таком случае они имеют в своем распоряжении слова и выражения и могут гораздо лучше разобраться в своих мыслях, выражая их на родном языке; а если вы хотите научить их по-латыни, то делайте это наиболее легким способом, не утомляя их и не вселяя в них отвращения от столь неприятных занятий, как сочинение латинских речей.

§174. Если всё вышеизложенное может послужить доводом против писания детьми латинских сочинений, то я имею сказать еще больше и с еще большим основанием против писания ими стихов какого бы то ни было рода; если у ребенка нет способностей к поэтическому творчеству, то совершенно бессмысленно мучить его и заставлять терять время на то, в чем он всё равно никогда не достигнет успеха, а если у него есть поэтическая жилка, то, на мой взгляд, было бы весьма странно, если бы какой-нибудь отец стал поощрять в своем сыне этот талант. Мне кажется, наоборот, родители должны по мере возможности подавлять этот поэтический пыл, и я решительно не вижу основания, почему бы отец мог пожелать, чтобы из его сына вышел поэт, по крайней мере если он не хочет увидать в нем отвращения ко всяким другим занятиям. И это еще не всё; если он окажется удачным стихотворцем и приобретет репутацию остряка, то сообразите, пожалуйста, в какой компании и в каких местах он будет по всему вероятию тратить свое время, да, вероятно, и состояние, так как весьма редко видано, чтобы кто-нибудь открывал золотые или серебряные рудники на Парнасе. Там очень приятный воздух, но совершенно бесплодная почва, и что-то не видно людей, которые приумножали бы свое достояние собранными на ней плодами. Поэзия и картеж, идущие обыкновенно рука об руку, сходятся и в том, что редко приносят кому-нибудь пользу, кроме тех, кто живет на чужой счет. Люди состоятельные, предавшись этим занятиям, кончают обыкновенно проигрышем, и хорошо еще, если им удается отделаться половиной состояния. Поэтому, если вы не хотите, чтобы ваш сын наигрывал на скрипке всякой веселой компании, без чего гулякам было бы не так сподручно провести свой вечер в пьянстве и распутстве, -- если вы не хотите, чтобы он тратил свое время и состояние на увеселение других и презирал грязные десятины, доставшиеся ему в наследство от предков, -- то вам нечего особенно заботиться о том, чтобы из него вышел поэт, или чтобы его учитель посвятил его в искусство сочинять стихи. Но если вы, несмотря на всё это, видите в стихотворстве желательное для вашего сына занятие, как развивающее его фантазию и способности, то согласитесь по крайней мере с тем, что вашему сыну гораздо лучше читать хороших латинских и греческих поэтов, чем писать самому скверные стихи на чужом языке. И я не думаю, чтобы человек, желающий занять выдающееся место в английской поэзии, мог бы достигнуть этого, начав сочинять латинские стихи.

§175. Есть еще одна вещь, практикуемая обыкновенно в школах, но которая, как я думаю, только бесполезно затрудняет детей при изучении языков, между тем как, по моему мнению, следует сделать для них это изучение возможно более легким и приятным, устраняя из него всякую излишнюю муку и затруднения. Я хочу сказать об обычае учить наизусть большие отрывки из тех авторов, которых они читают, в чем я не вижу никакой пользы, особенно же для того предмета, которым они заняты. Языкам следует учиться читая или разговаривая на них, но никаких не задалбливая на память разные отрывки из писателей. Человек, у которого голова набита чужими мыслями, приобретает этим только наклонность к педантству, и действительно таким способом можно сделать совершенного педанта, -- качество, наименее подходящее для джентльмена. И что может быть смешнее, как примешивать к скудным мыслишкам, выходящим из собственной головы, великолепные мысли того или другого писателя, благодаря которым первые выступают в тем более жалком свете? Ведь это всё равно, что нашивать пурпур и позументы на старое истасканное платье, думая, что оно станет от того наряднее. Правда, когда нам встречается у писателя какое-нибудь место, стоящее того, чтобы его запомнить, выраженное притом в прекрасной и законченной форме (каких много у древних писателей), то не лишне заставить выучить его наизусть и упражнять таким образом память учащихся этими великолепными штрихами великих мастеров. Но заучивание наизусть первых попавшихся мест в книге, безо всякого разбора и различия, ведет только к бесплодной потере времени и труда и внушает детям отвращение к книгам, в которых они не находят ничего, кроме бесполезных неприятностей.

§176. Мне скажут, что детей заставляют учить наизусть для того, чтобы развивать их память. Было бы весьма хорошо, если бы в этом мнении было столько же разумной основательности, сколько в нем необдуманной уверенности, и если бы оно основывалось более на тщательном наблюдении, чем на традиционном взгляде; ибо очевидно, что силой памяти мы обязаны скорее счастливой организации, чем какому-нибудь упражнению. Правда, вещи, которыми ум заинтересован и идеи которых он освежает частой рефлексией, из боязни, чтобы они не ускользнули от него, способны долее удерживаться им, но опять-таки в пределах природной силы его памяти; ведь отпечаток, сделанный на воске или свинце, не будет сохраняться так долго, как на меди или стали. Пожалуй, если часто возобновлять его, он может сохраниться дольше; но ведь всякое возобновление есть уже новый отпечаток; точно так же и в душе -- всякая новая рефлексия есть новое впечатление, и с этим нужно считаться, если мы хотим знать, как долго ум может удерживать его. Поэтому заучиванием наизусть латинских страниц мы столь же мало сделаем память способной к удерживанию вообще, как, вырезывая какое-нибудь изречение на свинце, мы не сделаем его этим способным сохранять другие, прежде вырезанные на нем, знаки. Если бы подобным упражнением можно было усилить свою память и усовершенствовать свои способности, то актеры оказались бы людьми, обладающими наибольшей памятью. Однако опыт показывает, что постоянное заучивание ими ролей нисколько не помогает им помнить тверже всё другое, и что их способности нисколько не увеличиваются от такой практики. Память настолько необходима во всех обстоятельствах жизни, и без ее помощи так мало можно сделать, что нам нечего опасаться, как бы она не ослабела за недостатком упражнения, раз она поддерживается и усиливается упражнением. Но я вообще весьма сомневаюсь, чтобы эта способность ума могла быть улучшена какими-нибудь упражнениями и усилиями с нашей стороны, и уже во всяком случае не теми, какие употребляются с этой целью в грамматических школах. И если Ксеркс, как рассказывают, мог назвать по имени каждого солдата своей армии, состоявшей по крайней мере изо ста тысяч человек, то, я думаю, можно полагать с уверенностью, что он приобрел столь удивительную память никак не заучиванием наизусть уроков в детстве. Ведь я думаю, такой метод упражнения и развития памяти посредством утомительного заучиванья наизусть мало употребляется при воспитании государей. Между тем, если бы он действительно имел те преимущества, которые ему приписывают, то, несомненно, в воспитании государей им пользовались бы не менее, чем и при воспитании школьников из самого низшего класса; ибо государю столь же нужна хорошая память, как и всякому другому; и обыкновенно они обладают этой способностью в такой же мере, как и остальные люди, хотя ее и не развивали в них подобными приемами. По причинам, о которых я уже говорил, наш ум удерживает в памяти всего лучше те вещи, на которые он наиболее обращает внимания и которые его наиболее интересуют, а если прибавить к этому порядок и систему, то вот и всё, чем можно помочь слабой памяти; если же прибегать к каким-либо другим средствам, а в особенности к обременению памяти массой чужих слов, не представляющих для учащегося никакого интереса, то польза от того едва ли будет отвечать хотя бы половине потраченного на это труда и времени.

Я не хочу этим сказать, что вовсе не нужно упражнять память детей. Напротив, ее следует упражнять, но только не заучиванием наизусть целых страниц, которые дети всё равно позабывают и до которых им, раз они сдали свой урок, нет больше никакого дела. Ни память, ни способности нисколько не разовьются от этого. Я уже имел случай говорить, что полезно заучивать на память из писателей; и вот, раз дети запомнят эти мудрые и полезные изречения, заставляйте детей почаще повторять их, чтобы они никогда не забывались ими. Таким образом, помимо той пользы, которую они могут извлечь в будущем из этих мыслей, наравне с другими хорошими правилами и наблюдениями, они приучатся почаще ставить перед собой то, что хранится в их памяти -- единственный способ сделать ее живой и сильной. Привычка к этому предохранит их ум от беспорядочного блуждания по сторонам и удержит их мысли от бесплодного и бесцельного мечтания. Поэтому полезно давать им каждый день что-нибудь выучивать на память, но во всяком случае нечто такое, что достойно запоминания и относительно чего вы желали бы, чтобы оно постоянно было готово к их услугам, по-вашему ли или по их собственному вызову. Таким образом они приучатся почаще обращать свои мысли внутрь себя, а лучшей умственной привычки нечего им и желать.

§177. Но кому бы вы ни доверили воспитание ребенка в его нежные годы, во всяком случае это должен быть человек, который смотрел бы на латынь и другие языки, как на наименее важную часть воспитания, и зная, насколько добродетель и нравственные достоинства выше всякой науки и знания языков, старался бы главным образом образовать душу своих питомцев и вселить в них стремление к добродетели; ибо раз хорошие склонности пустили корни в их сердце, то если даже и пренебрегать несколько всем остальным, последнее не уйдет и придет в свое время; наоборот, если они не запечатлены настолько глубоко, чтобы не дать ходу дурным склонностям, то языки, науки и весь прочий гардероб приличного воспитания не принесет никакой пользы и только сделает человека тем хуже или опаснее. И наконец, как бы ни кричали о важности и трудности изучения латыни, сами матери могут учить детей латинскому языку, если не откажутся посвятить на это часа два или три в день, заставляя ребенка читать вслух евангелие по-латыни; для этого стоит только купить латинский новый завет и, попросив кого-нибудь показать произношение, читать с ребенком каждый день евангелие, сравнивая латинский текст с английским переводом и добиваясь, по мере возможности, понимания латинского текста; а затем можно читать таким же способом басни Эзопа, а за ними Евтропия, Юстина и другие тому подобные книги. Говорю об этом не как о какой-нибудь моей личной фантазии, а как о том, что было испробовано в одном известном мне случае на деле, причем ребенок довольно легко научился таким образом латинскому языку.

Но, возвращаясь к тому, о чем я начал говорить, человек, посвящающий себя воспитанию детей, в особенности же молодых джентльменов, должен обладать кое-чем побольше знания латинского языка или даже наук вообще: прежде всего это должен быть человек добродетельный и благоразумный, обладающий здравым смыслом и мягким характером и умеющий относиться к воспитанникам серьезно и в то же время с любовью. Впрочем, об этом я уже достаточно говорил в другом месте.

§178. Одновременно с тем, как мальчик учится латинскому языку, можно учить его, как я говорил, арифметике, географии, хронологии, истории и даже геометрии: если сообщать ему сведения в этих науках на латинском или французском языке (как скоро он понимает тот или другой из этих языков), то таким образом он в одно и то же время приобретет и научные сведения и будет совершенствоваться в языке.

Я посоветовал бы начать с географии. Так как для того, чтобы изучить глобус и познакомиться с положением и границами четырех [Австралия тогда не считалась отдельной частью света. Прим. перев.] частей света, равно как отдельных государств и стран, требуются только глаза и память, то ребенок с удовольствием будет учить и запоминать всё это. И я лично знаю одного ребенка, которого мать настолько хорошо выучила географии при помощи такого способа, что, не достигши еще шести лет, он знал границы четырех частей света и мог показать на глобусе любую страну или любую местность на карте Англии, знал большие реки, мысы, проливы и заливы и умел отыскивать широту и долготу всякой страны. Правда, то, что ребенок может выучить при помощи только зрения и памяти, не составляет еще всего, что он должен знать на глобусе, тем не менее это значительный шаг и подготовка к дальнейшему, которая весьма облегчит ему изучение остального, как скоро его ум созреет для последнего. Кроме того, этим выигрывается время, и удовольствие узнавать новые вещи незаметным образом содействует знакомству с языком.

§179. Как скоро ребенок запомнил естественные части на глобусе, можно начать учить его арифметике. (Под "естественными" частями я подразумеваю различные очертания частей суши и моря, в связи с их названиями, не касаясь пока тех искусственных и воображаемых линий, которые придуманы в чисто научных целях).

§180. Из всех отвлеченных операций арифметические -- наиболее легкие и, следовательно, наиболее доступные уму ребенка. Кроме того, арифметика в таком большом употреблении во всех житейских делах, что почти не в чем нельзя обойтись без ее помощи; с другой стороны, несомненно, что человек сам от себя не может иметь в ней слишком больших и полных сведений; поэтому следует упражнять ребенка в счете, как только он сделается способен к тому, и заставлять его заниматься этим каждый день, пока он не достигнет совершенства.

Как скоро он познакомится со сложением и вычитанием, можно повести его дальше в географии, и когда он будет знать, что такое полюсы, пояса, параллельные круги и меридианы, следует показать ему долготу и широту, употребление карт и способ находить положение стран на глобусе при помощи градусов, помещенных по сторонам карты; и когда он усвоит себе всё это, можно перейти к небесному глобусу и, перебрав с ним снова все круги и остановившись более подробно на эклиптике или зодиаке, заставить его запомнить их ясно и раздельно, наряду с фигурой и положением каждого созвездия, которое сначала можно показать ему на глобусе, а затем на небе.

Когда он познакомится достаточно с созвездиями нашего полушария, можно сообщить ему некоторые сведения о нашем планетном мире; с этой целью полезно сделать для него рисунок Коперниковой системы и уяснить ему на нем взаимное положение планет и их относительную удаленность от солнца, как центра их круговращения, что подготовит его наиболее простым и естественным способом к пониманию движения и теории планет; так как астрономы не сомневаются уже более в движении планет вокруг солнца, то полезно, чтобы он следовал этой гипотезе, которая не только наиболее проста и наименее запутана, но в то же время, по-видимому, и наиболее правдоподобна. Впрочем, здесь, как и вообще во всем, относящемся к ученью, следует всегда начинать с наиболее ясного и простого, предлагать как можно менее сведений зараз и заботиться о том, чтобы они были хорошо усвоены детьми, прежде чем переходить с ними к дальнейшему. Не предлагайте им зараз более одной, вполне простой, идеи и старайтесь, чтобы они хорошенько поняли ее, прежде чем идти дальше; потом присоедините сюда другую, непосредственно примыкающую к первой на пути, ведущем к вашей цели и т. д. Идя таким образом постепенными и незаметными шагами, вы без всякого затруднения разовьете ум детей и расширите их мысли гораздо скорее, чем этого можно было бы ожидать. Вообще же, как скоро мальчик выучился чему-нибудь, нет лучшего способа укрепить его знания в памяти и поощрить его к дальнейшим занятиям, как предложить ему учить других, напр. его меньших братьев и сестер.

§181. Когда мальчик познакомится таким образом с земным и небесным глобусами, можно перейти с ним к геометрии; впрочем, я считаю достаточным, если он изучит шесть первых книг Эвклида, ибо я не думаю, чтобы знать больше того было необходимо или полезно для человека, не готовящего себя в ученые по профессии; во всяком случае, если у мальчика окажутся способности или склонность к этой науке, то, приобретя раз от своего наставника эти сведения, он может идти дальше сам без помощи учителя. Но глобус дети должны изучать, и я полагаю, что это изучение можно начинать довольно рано, лишь бы только наставник умел различить, что доступно ребенку и что нет; что же касается до последнего, то здесь можно руководствоваться следующим правилом: детей можно учить всему тому, что доступно внешним чувствам и в особенности зрению, поскольку для всего этого не требуется ничего другого, кроме памяти. Таким образом и очень маленький ребенок может выучить на глобусе, что такое экватор, меридиан и т. п., где Европа, Англия и т. д., почти в то же самое время как он узнает комнаты своего дома, если только не показывать ему слишком много вещей зараз и не переходить с ним на новый предмет прежде, чем он не усвоит себе вполне и не запомнит прежнего.

§182. Рука об руку с географией должна идти хронология. Я подразумеваю в данном случае общий обзор ее, так чтобы мальчик получил общую идею о смене времен и о наиболее важных и замечательных в истории эпохах. Без этих двух наук история, являющаяся истинной школой мудрости и гражданственности и долженствующая быть предметом особых занятий для джентльмена и человека дела, -- без географии и хронологии, говорю я, история слабо удерживается в памяти и приносит мало пользы, превращаясь в груду внешних фактов, наваленных в одну кучу без всякого порядка и системы. Только благодаря этим двум наукам деяния человечества приводятся в надлежащий порядок по времени и месту, причем они не только легче удерживаются в памяти, но и вообще, только будучи приведены в этот естественный порядок, способны вызвать в уме человека те размышления, которые делают столь полезным чтение исторических книг.

§183. Когда я говорю, что мальчик должен знать хронологию, то я не имею здесь в виду спорных вопросов этой науки: количество их столь бесчисленно, и большинство из них представляет так мало важности для джентльмена, что ими решительно не стоит заниматься, хотя бы разрешение их и не представляло особенной трудности; поэтому можно оставить в стороне всю эту ученую пыль, из-за которой хронологи по профессии подымают столько шума. -- Что касается до руководства, то я не знаю лучшей книги по хронологии, чем небольшой трактат Страухия Breviarium Chronologicum, напечатанный в двенадцатую долю, из которого вы можете выбрать то, что нужно молодому джентльмену знать из хронологии, так как нет надобности обременять его всем содержанием трактата. В нем вы найдете все наиболее замечательные эпохи, сведенные к юлианскому периоду, -- метод, наиболее легкий, простой и верный, какой только можно употреблять в хронологии. К трактату Страухия можно присоединить Таблицы Гельвика -- труд, к которому можно обращаться во всех нужных случаях.

§184. Нет ничего, что было бы так поучительно и в то же время так занимательно, как история. Первое из этих свойств делает ее достойной изучения взрослых, а последнее заставляет считать ее пригодной для мальчика. Поэтому как скоро он овладеет хронологией и, ознакомившись с различными летосчислениями, употребляемыми в нашей части света, будет в состоянии переводить их на юлианский период, следует дать ему какого-нибудь латинского историка; при выборе его следует руководствоваться легкостью стиля, ибо, с чего бы он ни начал, хронология не даст ему спутаться, а занимательность изложения будет привлекать его к чтению, и таким образом он незаметно для самого себя будет делать успехи и в латинском языке без тех огорчений и неприятностей, которым подвергаются дети, когда их заставляют читать, только для того, чтобы они научились языку, книги, превышающие их понимание, как, напр., сочинения римских ораторов и поэтов. После того как мальчик прочтет и усвоит себе наиболее легких для понимания историков, как то: Евтропия, Юстина, Квинта Курция и т. п., дальнейшие писатели не представят для него большого затруднения. Таким образом, идя постепенными шагами и начав с исторических писателей, как наиболее легких и доступных, он может перейти в конце концов и к другим, наиболее трудным авторам, каковы Цицерон, Вергилий и Гораций.

§185. Раз молодой человек с самого детства и по поводу всевозможных случаев наставлялся в добродетели и притом более путем практики, чем каких-нибудь правил, и раз он приобрел себе привычку предпочитать добрую репутацию удовлетворению своих вожделений, то я, право, не знаю, нужно ли ему читать какие-нибудь другие нравоучительные произведения, кроме Библии, и нужно ли давать ему какую-нибудь систему морали, по крайней мере прежде, чем он не прочтет De officiis Цицерона, не в качестве школьника, читающего это сочинение ради обучения латыни, а с целью наставить себя в началах и правилах добродетели, чтобы руководствоваться ими в своей жизни.

§186. Когда молодой джентльмен усвоит себе De officiis Цицерона и небольшое сочинение Пуффендорфа De officio hominis et civis, можно будет дать ему книгу Гуго Гроция De jure belli et pacis или еще лучше De jure naturali et gentium того же Пуфендорфа, откуда он может узнать о естественном праве, о происхождении и основании общества и об обязанностях, вытекающих отсюда. Эта общая часть права и история -- суть предметы, относительно которых джентльмен не должен ограничиваться только поверхностным знакомством, но над которыми ему следует работать постоянно, никогда не оставляя своих занятий. Разумный и благовоспитанный молодой человек, который хорошо знаком с общей частью гражданского права (трактующей не о частных пререканиях, но об общем характере дел и сношений цивилизованных наций, основанном на началах разума), при этом знает по-латыни и хорошо пишет, может идти куда угодно, с полной уверенностью, что всюду найдет себе занятие и приобретет уважение других.

§187. Было бы странно, если бы джентльмен не знал законов своей страны. Знание их настолько необходимо во всех житейских положениях, что я не знаю ни одной должности, начиная с мирового судьи и кончая министром, которую можно было бы занимать без этого знания. Я имею здесь в виду не какое-нибудь кляузничанье и крючкотворство. Джентльмен, долг которого отыскивать истинное право, а не способы обходить его, загораживая ими беззаконие, должен быть настолько же далек от такого расчета при изучении законов, насколько он обязан заниматься им с целью быть полезным своему отечеству. Ввиду этого для джентльмена, желающего изучить законы своей страны, не ставя, однако, себе задачи быть юристом по специальности, лучше всего ознакомиться с нашей конституцией и государственным управлением по старым книгам общего права и по некоторым новейшим писателям, давшим изложение этого предмета, а затем, составив себе общую идею обо всем этом, читать нашу историю, присоединяя к царствованию каждого государя законы, изданные в его время. Таким образом он узнает, что давало повод к изданию тех или других законов, и какое значение следует им придавать.

§188. Так как в обычном плане обучения за грамматикой непосредственно следуют риторика и логика, то, вероятно, покажется странным, что я сказал так мало о них, но это по той причине, что молодые люди выносят обыкновенно очень мало пользы из этих двух наук. Ибо мне очень редко, или лучше сказать, никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь приобретал способность правильно рассуждать или красиво говорить благодаря правилам, которыми думают научить этому. Поэтому я посоветовал бы, чтобы молодых людей знакомили с этими правилами по самым кратким системам, не останавливая их долго на изучении всех этих формальностей. Умение правильно рассуждать основывается вовсе не на praedicamenta и praedicabilia и состоит не в том, чтобы говорить in modo и in figurus [Praedicamenta--логические категории, как то: сущность, количество, качество и т. п.; praedicabilia -- пять видов сказуемого: род, вид, видовой признак. (differentia), свойство (proprietas) и случайный признак (accidens). Фигуры и модусы -- различные роды и виды силлогизма. Прим. перев.]. Впрочем, в настоящую мою задачу не входит останавливаться на этом вопросе. Возвращаюсь к предмету нашего рассуждения. Если вы хотите, чтобы ваш сын правильно рассуждал, заставляйте его читать Чиллингворта [Протестантский богослов, автор соч. "Протестантизм, как истинный путь к спасению" (1637). Прим. перев.]; а если вы хотите, чтобы он красиво говорил, заставляйте его читать Цицерона, который даст ему истинный образец красноречия, равно как изящно написанные английские книги, чтобы он мог усовершенствовать свой стиль и в своем родном языке.

§189. Если польза и цель правильного рассуждения заключаются в том, чтобы иметь правильные идеи и здоровое суждение о вещах, различать истинное от ложного, справедливое от несправедливого и действовать сообразно с этим, то отнюдь не допускайте, чтобы ваш сын воспитывался на диспутировании, упражняясь ли в этом сам, или восхищаясь им в других, по крайней мере если вместо полезного и способного человека вы не хотите сделать из него бесполезного спорщика, упорно настаивающего на своем и полагающего свою славу в том, чтобы всем и всему противоречить, или, -- что еще хуже, -- подымающего спор из-за всякого пустяка не ради истины, а только ради того, чтобы оставить за собой последнее слово. Нет ничего более недостойного честного человека и менее подходящего для джентльмена, да и вообще для всякого, кто претендует на имя разумного существа, как не подчиняться здравому смыслу и убедительности ясных доводов. Может ли что-либо быть более несогласным с приличной беседой и целью всякого спора, как не принимать никакого ответа, как бы он ни был полон и удовлетворителен, но продолжать препираться до тех пор, пока двусмысленные слова дают "medium terminum" и "distinctionem" [m. t. -- средний термин силлогизма, чрез посредство которого большая и меньшая посылки дают заключение; distinctio -- различение видов родового понятия. Прим. перев.], не заботясь о том, идет ли это к делу, есть ли в том какой смысл и согласно ли, наконец, это с прежними словами диспутанта или совершенно им противоречит! Говоря в коротких словах, всё искусство диспутирования сводится к тому, что оппонент никогда не довольствуется ответами диспутанта, а диспутант, со своей стороны, не уступает никаким доводам оппонента, и так они и должны действовать, что бы там ни сталось с истиной, если только не хотят прослыть за жалких простаков, не умеющих поддержать того, что раз утверждали, в чем, собственно, и состоит главная цель и слава диспутирования. Между тем найти и поддержать истину можно только при помощи серьезного и основательного исследования самих вещей, а никак не при помощи искусственных терминов и аргументаций, которые, будучи весьма далеки от того, чтобы вести людей к открытию истины, приучают только к запутывающему и фальшивому употреблению двусмысленных слов, т. е. к такому способу речи, который совершенно бесполезен и бесчестен и наименее подходит для джентльмена и вообще для всякого искреннего приверженца истины.

Нет большего недостатка для джентльмена, как не уметь хорошо выражаться в разговоре или в письме. А между тем сколько приходится видеть людей, которые живя в своих имениях и нося звание джентльмена, коего им следовало бы иметь и качества, не умеют рассказать, как следует, простой истории, не говоря уже об умении изложить ясно и убедительно какой-нибудь деловой вопрос. Впрочем, я думаю, что здесь виноваты не столько они сами, сколько их воспитание; ибо я должен отдать своим соотечественникам ту справедливость, что, раз они принимаются за что-нибудь серьезно, то делают это нисколько не хуже своих соседей. Их учили риторике, но никогда не учили говорить и писать как следует на том языке, которым им приходится пользоваться всю жизнь, как будто умение хорошо говорить тождественно с умением назвать разные риторические фигуры, украшающие речь искусников. Ведь оно, как и всё, основывающееся на практике, приобретается вовсе не правилами, а упражнением сообразно с хорошими правилами или еще лучше подражанием хорошим образцам, до тех пор, пока дело не войдет в привычку и не сделается вследствие этого совершенно легким.

Ввиду этого было бы недурно заставлять детей, как только они к тому способны, рассказывать маленькие известные им истории, исправляя сначала самые крупные ошибки в сопоставлении фактов. Исправив одни, указывайте им на другие и т. д. до тех пор, пока не будут устранены все или по крайней мере наиболее грубые. Как скоро они будут в состоянии передать порядочно рассказ, заставляйте их делать письменные изложения. Материал для этого могут доставить басни Эзопа, -- почти единственная книга, которую я считаю пригодной для детей, и на которую я уже указывал, говоря о переводах с латинского. -- Как скоро они будут в состоянии писать без грамматических ошибок и излагать последовательно различные части рассказа, не употребляя безвкусных и некрасивых выражений, то если вы желаете еще больше усовершенствовать их в этом первом шаге к искусству говорить, не требующем притом никакой изобретательности, вы можете обратиться к Цицерону и на правилах, указываемых этим великим мастером в первой книге de Inventione (§ 20), показать им, в чем состоит искусство и изящество хорошего рассказа, сообразно с различными его предметами и целями. Для каждого из этих правил можно подыскать примеры и показать на них, как другие применяли их к делу. У древних авторов вы найдете множество мест, которые можно предложить учащимся не только для перевода, но и в качестве образцов для подражания.

Как скоро они в состоянии писать связно, точно и последовательно по-английски и выработали себе порядочный стиль, заставляйте их писать письма, не требуя от них в данном случае каких-нибудь блесток остроумия или светских комплиментов, а приучая их к простому, незапуганному и естественному способу выражения. Раз они достигли этого, дайте им прочесть письма Вуатюра [французский стилист, р. 1598 г. Прим. перев.], как образец переписки в вежливом, веселом или шутливо насмешливом тоне; к ним вы можете присоединить и письма Цицерона, как образцовый пример деловой или дружеской переписки. Нам вообще так часто приходится писать письма, что всякому джентльмену придется показать свое искусство в этом деле. Обстоятельства ежедневно будут заставлять его прибегать к перу, и, не говоря уже о том, что неискусность его в этом отношении может отразиться на его делах, письмами человек гораздо больше выставляет на суд свое умение жить, взгляды и способности, чем разговором, в котором промахи и ошибки, умирающие обыкновенно вместе с звуком, давшим им жизнь, не могут подлежать столь строгому суду и гораздо легче ускользают от внимания критиков.

Если бы воспитание детей велось обыкновенно как следует, отвечая своей истинной цели, то никому бы и в голову не пришло пренебрегать столь существенной стороной обучения и мучить детей писанием латинских стихов и сочинений, подвергая их головы превышающей их силы пытке и только задерживая этими нелепыми затруднениями те успехи, которые они могли бы сделать в языке. Но таков уже установившийся обычай, и у кого хватит смелости противиться ему? Да и можно ли требовать от ученого наставника (могущего перечесть по пальцам все тропы и фигуры в риторике Фарнабия) [Был школьным учителем в Лондоне, автор Index rhetoricus scholis accomodatus (1625). Прим. перев.], чтобы он научил своего питомца изящно выражаться по-английски, если это, по-видимому, столь мало входит в его задачу и намерения, что любая мать (которую он, конечно, презирает как невежду, ибо она не прочла ни одной системы логики или риторики) значительно превосходит его в этом искусстве. О чем бы человек ни говорил или писал, ничто не придает его словам такого изящества и не доставляет им более благосклонного приема, как правильный язык; и раз английский джентльмен должен пользоваться постоянно английским языком, то этим языком он и должен всего больше заниматься, обрабатывая и совершенствуя свой стиль. Конечно, быть может тот, кто говорит и пишет по-латыни лучше, чем по-английски, заставит больше говорить о себе, но для него было бы гораздо почетнее выражаться хорошо на своем собственном языке, которым он пользуется каждую минуту, чем снискивать себе пустую хвалу за совершенно бесполезное качество. Тем не менее нигде не обращают внимания на усовершенствование молодых людей в их собственном языке; так что, если между нами и попадется кто-нибудь, говорящий по-английски более легким и чистым языком, чем обыкновенно, то причину этого следует скорее приписать случаю или таланту, вообще чему угодно, только не воспитанию или заботам учителя. Наставник, воспитавшийся на латыни и греческом (хотя бы сам и не далеко ушел в них), считает обыкновенно ниже своего достоинства наблюдать за тем, как пишет или говорит его питомец по-английски. Но ведь то -- ученые языки, которые одни-де заслуживают того, чтобы ими занимались ученые люди, что же касается до английского, то это де язык "непросвещенной черни". А между тем мы видим, что государственная мудрость некоторых из наших соседей [Подразумеваются французы. Прим. перев.]не считает недостойным попечений общества поощрять и награждать тех, кто посвящает себя совершенствованию своего родного языка, и у них не считается маловажным делом работать над его совершенствованием и обогащением. Для этого воздвигаются академии и учреждаются пенсии, и среди писателей происходит величайшее соревнование в том, кто пишет наиболее правильно. И мы видим, чего они достигли этим и насколько сделали распространенным свой язык, быть может самый несовершенный из всех языков Европы, в особенности, если посмотреть, чем он был несколько царствований тому назад, каков бы он ни был в настоящее время.

Среди римлян самые выдающиеся лица упражнялись ежедневно в своем языке, и история до сих пор сохранила имена ораторов, которые преподавали латинский язык римским императорам, хотя он и был их родным языком. Греки относились еще заботливее к своему языку; они считали все языки, кроме своего, варварскими, и, по-видимому, ни один иностранный язык не изучался этим просвещенным и высокодаровитым народом, хотя и несомненно, что кое-что из своих знаний и философии они заимствовали от других народов.

Я не отрицаю этим латинского и греческого языков; наоборот, я думаю, что их следует изучать и что каждый джентльмен должен понимать по крайней мере по-латыни; но какие бы иностранные языки ни изучал молодой джентльмен (а чем больше он их будет изучать, тем лучше), изучать с особой тщательностью он должен свой родной язык и должен стараться достигнуть в нем легкости, изящества и ясности речи; а для этого ему следует ежедневно упражняться в нем.

§190. Что касается до натуральной философии [По тогдашнему словоупотреблению описание фактов природы представляло "историю" (historia naturalis), исследование принципов и процессов, -- философию. Следовательно тогдашняя натуральная философия охватывала физику, химию, астрономию и т. п. Прим. перев.], как умозрительной науки, то я не думаю, чтобы мы обладали таковой, и, быть может, имею основание думать, что и впредь никогда не будем обладать ею. Жизнь природы создана столь высокой премудростью и совершается путями, столь превосходящими нашу проницательность и понимание, что мы никогда не будем в силах постигнуть их в форме науки. Так как натуральная философия есть знание начал, свойств и действий вещей, поскольку они существуют сами по себе, то, по моему мнению, она состоит из двух частей, из которых одна занимается духом, его природой и качествами, а другая -- телами. Первую часть относят обыкновенно к метафизике, но под какую бы рубрику мы ее ни помещали, я думаю, что исследование духа и его природы должно предшествовать исследованию материи и тел не в качестве какой-либо науки, представленной в системе и трактуемой по научным принципам, а в качестве некоторого расширения и дополнения нашего познания о мире духов, почерпаемого нами из разума и откровения. И так как более пространные представления о других духах, кроме бога и нашей души, получаются нами из откровения, то из него и должны молодые люди почерпать свои сведения о них. Для этого было бы полезно составить для молодых людей хорошую библейскую историю и изложить в ней в последовательном порядке всё, что уместно поместить в ней, опуская всё то, что доступно только зрелому возрасту. Таким образом можно было бы избежать той путаницы мыслей, которая вызывается обыкновенно безразличным чтением священного писания так, как оно изложено в наших библиях. Кроме того, из этого можно было бы извлечь еще одну пользу: благодаря чтению такой истории, в которой духи играют столь значительную роль во всех обстоятельствах, дети приобретали бы мало-помалу представление о них и верование в них, что послужило бы хорошей подготовкой к изучению тел, ибо, если мы не составим себе ясного представления о духах, то наша философия будет очень односторонней и недостаточной, упуская из виду благороднейшую и могущественнейшую часть творения.

§191. Я считал бы кроме того полезным сделать краткое и простое извлечение из этой библейской истории, которое содержало бы в себе самое существенное и замечательное, и знакомить с ним детей, как только они научатся читать. Хотя таким образом они и получат некоторые сведения о духах, но это нисколько не противоречит тому, что я говорил выше, а именно, что не следует затруднять ум маленьких детей представлениями о духах. Говоря это, я имел в виду, что не следует вселять в их нежные души представлений о призраках, привидениях и выходцах с того света, чем так любят пугать детей няньки и другие приставленные к ним лица с целью вызвать их послушание, ибо такой прием оставляет пагубные последствия на всю их жизнь, отдавая их во власть страхов, боязливости, слабости и суеверия. Вступив же впоследствии в свет и завязав сношения с людьми, они начинают стыдиться этой слабости и тяготиться ею, и нередко случается, что, желая излечить себя вполне от этих страхов и освободиться от давящего их бремени, они отбрасывают всякую мысль о духах, впадая таким образом в другую, еще худшую, крайность.

§192. Основание, по которому я желал бы, чтобы молодые люди познакомились с миром духов и прониклись тем, что говорит на этот счет священное писание, прежде чем приступить к изучению тел и натуральной философии, заключается в следующем: так как материя есть нечто такое, что постоянно действует на наши чувства, то она настолько овладевает нашей душой, что мы склоняемся отрицать всё нематериальное, и такой предрассудок, раз установившись, не оставляет никакого места признанию духов или вере в то, что в природе существует нечто нематериальное, хотя очевидно, что при помощи одной идеи материи и движения нельзя объяснить ни одного великого явления природы, как например факта тяготения. Я не думаю, чтобы можно было объяснить это общее явление каким-нибудь естественным действием материи или каким-нибудь законом движения, а только положительной волей высшего существа, определившего это так. Подобным же образом, так как нельзя объяснить потопа, не прибегая к чему-либо, выходящему за пределы обычного течения природы, то предоставляю судить, нельзя ли объяснить Ноев потоп более удовлетворительно, чем всякой другой употреблявшейся до сих пор гипотезой, тем, что бог переместил на время центр тяжести земли, -- факт столь же допустимый, как и само тяготение, и происшедший, быть может, вследствие легкого изменения неизвестных нам причин. Мне возразят на это, что перемещение центра тяжести произвело бы только местный потоп. Но, раз допустив возможность такого изменения, нетрудно принять, что действием божественной силы центр тяжести, помещенный на надлежащем расстоянии от центра земли, мог вращаться вокруг последнего в течение известного времени и сделать таким образом потоп всемирным. Такой гипотезой, я полагаю, можно гораздо удовлетворительнее объяснить все явления потопа, описанные Моисеем, чем теми сомнительными предположениями, к которым прибегают в этом случае. Впрочем, здесь не место заниматься этим вопросом, который я затронул лишь мимоходом, чтобы показать, насколько необходимо прибегать при объяснении природы к чему-то сверхматериальному, и что познание духов и их могущества, которому Библия приписывает столько действия, является прекрасной подготовкой для этого; причем отлагаю до более удобного случая более подробное объяснение нашей гипотезы и применение ее ко всем сторонам потопа и тем трудностям, которые представляются при изложении его в Библии.

§193. Но возвратимся к натуральной философии. Несмотря на то, что, можно сказать, весь мир полон системами натуральной философии, я не знаю ни одной, которую можно было бы дать молодому человеку для изучения в качестве науки, в которой он мог бы найти истину и достоверность, т. е. то, чего можно ожидать от каждой науки. Я не хочу этим сказать, что не нужно читать никаких систем натуральной философии. В наш просвещенный век джентльмену необходимо познакомиться с некоторыми из них, хотя бы для того, чтобы при случае быть в состоянии поддержать разговор об относящихся сюда предметах [В то время считалось хорошим тоном вести разговор о физических опытах. Прим. перев.]. Но дадим ли мы ему систему Декарта, как наиболее распространенную в настоящее время, или сочтем более удобным дать ему краткий обзор ее или других систем, во всяком случае я думаю, что читать разные системы натуральной философии, которые в ходу в нашей части света, следует больше для того, чтобы познакомиться с гипотезами, терминологией и способами рассуждения различных школ, чем в надежде приобрести этим удовлетворительное и достоверное знание явлений природы. Можно только сказать, что представители корпускулярной теории [То есть атомистической. Прим. перев.] в большинстве случаев говорят понятнее, чем перипатетики, царившие непосредственно перед ними в школах. Если же кто-нибудь пожелает кинуть взгляд назад и узнать различные мнения древних, то пусть он прочтет "Систему" д-ра Кудворта [Полное заглавие: "True Intellectual System of the Universe, wherein all the Reason and Philosophy of Atheism is confounded", 1678. Д-р Кудворт старается доказать, что идея бога содержалась во всех философских системах. Прим. перев.], где этот ученый столь полно и обстоятельно собрал и объяснил мнения разных греческих философов, что из этой книги более, чем из какой-либо другой, можно узнать, на каких принципах они строили свои учения и какие гипотезы отличают их друг от друга. Впрочем я не хотел бы отклонять кого бы то ни было от изучения природы под тем предлогом, что то знание ее, которым мы обладаем или которого можем достигнуть, не складывается в форму науки [В настоящее время следовало бы сказать: не представляет собой законченного научного знания, т. е. философии. Прим. перев.]. Во всяком случае в природе множество таких вещей, которые необходимо знать джентльмену и которые вполне вознаграждают приносимыми ими удовольствием и пользой труд любознательного исследователя. Но, я полагаю, такие вещи можно скорее найти у тех писателей, которые занимались рациональными опытами и наблюдениями, чем у тех, которые составляли чисто спекулятивные системы. Таковы, например, сочинения мистера Бойля [Знаменитый естествоиспытатель XVII века. Прим. перев.], которые, наряду с сочинениями других авторов, посвященными экономике, лесоводству, садоводству и т. п., весьма полезно читать джентльмену, как скоро он ознакомился несколько с наиболее распространенными из систем натуральной философии.

§194. Хотя системы физики, которые мне приходилось видеть до сих пор, не дают нам достоверного и вполне научного знания, которое охватывало бы всё здание натуральной философии, начиная с первых принципов тел вообще, тем не менее несравненный мистер Ньютон показал нам, насколько математика, приложенная к известным областям природы, может при помощи известных принципов, оправдываемых фактами, подвинуть нас в познании хотя бы отдельных областей вселенной, непостижимой для нас в ее целом. И если бы другие дали нам столь же верное и точное описание каких-либо других областей природы, какое этот ученый сделал относительно нашего планетного мира и наиболее замечательных явлений, наблюдаемых в нем, в своем превосходном труде "Philosophiae naturalis principia mathematica", то мы могли бы надеяться получить со временем гораздо более достоверное и очевидное знание многих частей удивительного механизма мира, чем какого достигли до сих пор, и хотя очень мало людей, настолько сведущих в математике, чтобы понять вполне демонстрации мистера Ньютона, тем не менее, принимая во внимание отзывы наиболее сведущих математиков, исследовавших их и признавших их неопровержимыми, книга мистера Ньютона вполне заслуживает прочтения и принесет немало пользы и удовольствия тому, кто, желая уразуметь движения, свойства и действия больших масс вещества в нашей солнечной системе, усвоит хотя бы одни выводы этого сочинения, на которые можно положиться, как на вполне доказанные истины.

§195. Вот то, чему следует, по моему мнению, учить молодого джентльмена. -- Вероятно, покажется странным, что я не сказал ни слова о греческом языке, между тем как у греков мы находим, так сказать, источник современной европейской учености. Я согласен, что мы значительно обязаны нашей наукой этому народу, и даже прибавлю, что человек, не знающий по-гречески, не может считаться ученым. Но ведь в настоящем сочинении я говорю о воспитании не ученого по профессии, а просто джентльмена, которому, хотя по нашим временам и необходимо, но в то же время совершенно достаточно знания языков латинского и французского. Во всяком случае, если со временем молодой человек пожелает продолжать свои научные занятия и познакомиться с греческой литературой, то он может самостоятельно научиться греческому языку; а если у него нет никакой склонности к этому, то изучение греческого языка под руководством наставника было бы только бесполезной тратой времени и труда на то, что он всё равно забросит и забудет, лишь только сделается взрослым. В самом деле, даже среди ученых людей много ли найдется таких, которые сохранили бы вынесенное ими из школы знание греческого языка или настолько усовершенствовались в нем, чтобы свободно читать и понимать греческих авторов?

Чтобы покончить с этим отделом, касающимся образования молодого джентльмена, замечу, что задача воспитателя состоит не только в том, чтобы научить своего питомца разным наукам, сколько в том, чтобы внушить ему любовь и уважение к науке и указать ему путь к самостоятельному усовершенствованию себя в ней, раз у него явится к тому охота.

Я позволю себе привести относительно языков мнение одного очень умного писателя, (La Bruyère, Moeurs du siècle, pp. 577, 662), стараясь по возможности передать его мысль в его подлинных выражениях: "Изучение языков никогда не лишнее для детей; они полезны людям во всех положениях и открывают доступ как к самым глубоким, так и к самым легким и приятным познаниям. И если откладывать изучение их до более зрелого возраста, то у молодых людей или не достанет решимости посвятить себя им, или не хватит выдержки продолжать эти занятия; а если им и удастся выдержать себя, то это значило бы посвящать на изучение языков время, назначенное для иных занятий, и принуждать себя к занятию словами в том возрасте, который требует уже вещей; во всяком случае это значило бы терять лучшие и прекраснейшие годы жизни. Широкий фундамент языкознания может быть заложен только в то время, когда всякие впечатления легко и глубоко воспринимаются душой, когда память еще свежа, деятельна и крепка, когда ум и сердце свободны еще от страстей, забот и желаний, и когда те, от кого ребенок зависит, имеют достаточно авторитета, чтобы поддерживать в нем непрерывное прилежание. Я убежден, что столь незначительное количество истинно образованных людей наряду с такой массой верхоглядов объясняется именно забвением этого правила".

Я думаю, все согласятся с этим наблюдательным писателем, что изучению языков нужно посвящать более ранние годы жизни. При этом, конечно, дело родителей и наставников выбрать, каким языкам учить ребенка. Ибо должно сознаться, что было бы напрасной тратой времени и труда заставлять ребенка изучать язык, который никогда не понадобится ему в предназначаемом ему роде жизни, или который он, по своему характеру, всё равно забросит и позабудет, лишь только, став взрослым и избавившись от воспитателя, отдастся своим собственным склонностям, которые, по всей вероятности, не позволят ему уделять свое время на занятие учеными языками или вообще каким бы то ни было языком, кроме того, которым он пользуется постоянно, или к которому его заставят обратиться какая-либо необходимость.

Впрочем, для тех, кто предназначается к ученой профессии, приведу дальнейшие слова того же автора, дополняющие вышеприведенное замечание. Они заслуживают внимания всякого, желающего быть истинным ученым, и воспитатели могут рекомендовать их своим питомцам, как правило при их будущих занятиях: "Изучайте подлинники: это самый короткий, самый верный и самый приятный способ изучения. Почерпайте из первоисточников и не берите из вторых рук: ставьте на первый план произведения великих писателей; работайте над ними, запечатлевайте их в своей памяти и цитируйте их при случае; старайтесь достигнуть полного понимания их во всем их объеме и подробностях; ознакомляйтесь вполне с основными положениями оригинальных писателей, приводите их во взаимную связь и потом уже делайте отсюда выводы. Так поступали первые комментаторы, и вам следует действовать так, как если бы вы находились в их положении. Не довольствуйтесь заимствованным светом комментариев, разве только ваш собственный изменит вам и оставит вас в темноте; ведь эти толкования -- не ваши и легко могут изменить вам; наоборот, ваши собственные наблюдения -- порождение вашего собственного ума, постоянно находятся у вас под рукой и всегда готовы к вашим услугам при обсуждении, собеседовании или споре. Не лишайте себя удовольствия видеть, что при чтении оригиналов вас ничто не ставит в тупик, кроме неодолимых трудностей, перед которыми останавливаются сами комментаторы и схоласты, эти столь плодовитые по поводу других мест толкователи, которые, вынося торжественно на свет свою ученость, проливают ее на вещи простые и понятные сами по себе, и очень щедры на слова и труд там, где в этом нет никакой надобности. Убеждайтесь таким образом, что только человеческая леность поощряет педантов скорее загромождать, чем обогащать библиотеки, погребая текст под бременем комментариев, и вы увидите, что она сама себе роет здесь яму, только умножая количество чтения, исследований и труда, которого она хотела избежать".

Хотя эти слова, по-видимому, могут интересовать только ученых, тем не менее они настолько важны для надлежащего направления их воспитания и занятий, что, надеюсь, меня не будут порицать за то, что я привел их здесь, в особенности если принять во внимание, что они могут пригодиться и тем джентльменам, которые пожелали бы проникнуть несколько поглубже одной поверхности вещей и составить себе более солидный и основательный взгляд в той или другой области знания.

Говорят, что порядок и устойчивость всего больше отличают людей друг от друга. По крайней мере я уверен, что ничто так не сокращает и не расчищает дороги для учащегося, позволяя ему идти вперед без большого затруднения, как хороший метод. Поэтому наставник должен уяснить своему питомцу важность метода, приучить его к порядку и научить методичному мышлению; показать, в чем оно состоит и каковы его преимущества; познакомить его с различными методами мышления, как с тем, в котором мы идем от общего к частному, так и с тем, где мы идем от частного к общему; упражнять его в том и другом и показать, в каких случаях тот или другой предпочтительнее и для каких целей каждый из них служит.

В истории должно следовать порядку времени, а в философских исследованиях порядку природы, т. е. подобно тому как при всяком движении вперед мы идем от известного пункта к непосредственно за ним следующему, так и разум должен идти от известного уже ему к ближайшему и стоящему с ним в связи и т. д., подвигаясь к цели своего исследования через наипростейшие и наименее сложные части, на которые может быть разложен данный предмет. Поэтому весьма полезно, чтобы ученик приучился хорошо различать, т. е. иметь раздельные понятия там, где разум находит реальное различие, и не делать словесных различений там, где у него нет ясных и раздельных идей.

Изучение искусств

§196. Кроме того, чему можно научиться при помощи книг, существуют еще разные искусства, изучаемые при помощи упражнения, которые точно также необходимы для джентльмена и которым, следовательно, он также должен уделять свое время и иметь для них учителей.

Так как танцы придают детям грациозность движений, выправку и приличную уверенность в себе, то учить танцам, по моему мнению, никогда не может быть слишком рано, раз только возраст и силы позволяют это. Но постарайтесь найти хорошего учителя, который сумел бы придать грацию, свободу и естественность всем движениям тела; если же он не сумеет сделать этого, то лучше обойтись без всякого учителя: естественная неуклюжесть гораздо лучше обезьяньей аффектированности поз, и уж лучше снимать шляпу и раскланиваться на манер честного деревенского джентльмена, чем на манер плохого танцмейстера. Что же касается до разных там фигур и характерных танцев, то я не придаю им никакого значения, или лишь настолько, насколько они могут содействовать общей грации движений.

§197. На музыку смотрят обыкновенно как на имеющую нечто общее с танцами, и многие весьма ценят уменье играть на том или другом инструменте; однако музыка требует большой траты времени, чтобы добиться хотя бы весьма посредственного успеха в ней, и наталкивает часто на столь дурные компании, что многие считают лучшим отказаться от нее; и от людей серьезных и солидных мне так редко приходилось слышать похвалы кому-нибудь за музыкальный талант, что из всех искусств, музыку можно поставить на последнее место. Наша жизнь слишком коротка, чтобы мы могли всего достигнуть, и наш ум не может постоянно отдаваться приобретению новых познаний. Слабость нашей организации, как в смысле духа, так и тела, принуждает нас к частому отдыху, так что человек, желающий провести с пользой свою жизнь, должен посвятить значительную долю ее просто на отдых. Точно также и молодым людям нельзя отказывать в нем, по крайней мере, если вы не хотите видеть их сходящими слишком рано в могилу или впадающими в детство, после того как ваша поспешность сделала из них преждевременных стариков. Поэтому я думаю, что время и труд, назначенные для серьезных занятий, следует употреблять на вещи наиболее важные и полезные, применяя притом возможно более легкие и простые методы. Немалый секрет воспитания устроить дело так, чтобы телесные упражнения и умственные занятия служили отдыхом друг для друга, и я убежден, что опытный и искусный воспитатель, разобравшись в характере и наклонностях своего питомца, сумеет разрешить эту задачу: ведь очень часто ребенок устал от занятий или танцев, но еще не хочет спать и охотно занялся бы чем-нибудь, что может развлечь и занять его; но при этом следует помнить, что отдохновением может служить только то, что делается с удовольствием.

§198. Фехтование и верховая езда считаются настолько существенной частью в воспитании джентльмена, что было бы большим недочетом ничего не сказать о них. Что касается до верховой езды, которой учатся обыкновенно только в больших городах, то она является одним из самых здоровых упражнений, какие только можно доставить себе в этих местах роскоши и комфорта, и поэтому вполне заслуживает занять свое место среди городского времяпрепровождения джентльмена; поскольку же она дает красивую и непринужденную посадку, уменье управлять конем, быстро останавливаться и поворачиваться и твердо держаться в седле, она весьма полезна для джентльмена и в мирное и в военное время. Но настолько ли она важна, чтобы молодой человек делал из нее серьезное занятие и употреблял на нее больше времени, чем сколько следует употреблять на такие упражнения, служащие главным образом для укрепления здоровья, -- об этом я предоставляю судить родителям и воспитателям, которым следует всегда помнить, что в воспитании главное внимание должно быть обращено на то, что наиболее важно и к чему всего чаще придется обращаться молодому человеку в той карьере, которая ему предназначена.

§199. Что касается до фехтования, то это искусство очень полезно для здоровья, но весьма опасно для жизни, так как уверенность в нем может сделать забияку из того, кто считает себя хорошо владеющим шпагой. Обладание этим искусством делает часто человека чересчур щекотливым в вопросах чести при самом незначительном к тому поводе или даже при отсутствии такового. Молодые люди готовы в пылу юности думать, что они напрасно учились фехтованию, если им не придется показать своей ловкости и отваги в дуэли, и, по-видимому, имеют на это некоторое основание. Но сколько печальных трагедий породило такое рассуждение, о том могут свидетельствовать слезы не одной матери. Наоборот, человек, не умеющий фехтовать, будет заботливо сторониться от компании игроков и забияк и будет вполовину меньше придавать значение пустякам, или страстно задевать других, или страстно оправдывать наносимые им оскорбления, -- что является обычными причинами драки. Кроме того, на поле сражения посредственное искусство в фехтовании скорее отдает человека под удары противника, чем защищает от них: и, конечно, храбрый человек, который не умеет фехтовать и поэтому поставит всё на один удар, а не будет стоять парируя, одержит верх над посредственным фехтовальщиком, в особенности если он искусен при этом в рукопашном бою. Поэтому, если уж считается нужным принять предосторожности на всякий случай и подготовить молодого человека на случай дуэли, то я скорее пожелал бы, чтобы мой сын был хорошим борцом, а не посредственным фехтовальщиком, а последнее самое большее, чего может достигнуть джентльмен, если только не хочет торчать постоянно в фехтовальной школе и вертеть шпагой. Но раз уж уменье фехтовать и ездить верхом считаются столь необходимыми для джентльмена, то трудно отказать молодому человеку высшего класса в этих знаках отличия. Поэтому я предоставляю отцам судить, насколько характер их сыновей и положение, предназначаемое для них в свете, позволяют или принуждают следовать обычаю, который, имея весьма мало общего с цивилизованной жизнью, был некогда совершенно незнаком самым воинственным народам и, по-видимому, нисколько не прибавил силы и храбрости принявшим его, по крайней мере, если мы не будем воображать, будто военное искусство усовершенствовалось благодаря дуэлям, с которыми фехтование вошло в мир и с которыми, надеюсь, и исчезнет.

§200. Вот то, что я думаю относительно занятий и телесных упражнений молодого джентльмена. Но главное добродетель и мудрость:

Nullum numen abest, si sit predentia.

Научите вашего сына подавлять свои склонности и подчинять свои желания разуму. Раз это достигнуто и стало привычным благодаря постоянной практике, самая трудная часть дела сделана. Что же касается до средств, которыми можно было бы достигнуть этого результата, то я не знаю лучшего способа, как действовать на любовь к одобрению и похвале, которую поэтому следует всячески развивать в мальчике. Сделайте его как можно более чутким к чести и позору, и раз вы достигли этого, вы тем самым вложили в него такое начало, которое будет влиять на него и в ваше отсутствие, с которым несравним страх боли и розог и которое сделается, так сказать, стволом, к которому вы можете прививать впоследствии истинные начала нравственности и религии.

Я хочу прибавить еще нечто, но боюсь, что как скоро заговорю об этом, навлеку на себя обвинение в том, что забыл предмет настоящего рассуждения и то, что я говорил выше относительно воспитания, рассчитанного на призвание джентльмена, с которым ремесло, по-видимому, наименее совместимо; тем не менее позволю себе заметить, что, по моему мнению, джентльмен должен знать какое-нибудь ремесло (я подразумеваю какой-либо ручной труд), даже два или три, но одно какое-нибудь более обстоятельно.

§202. Я уже имел случай говорить, что склонность детей к деятельности следует всегда обращать на какое-нибудь полезное занятие, но при этом можно иметь в виду два рода пользы: во-первых, -- пользу от известных сведений, приобретаемых тем или другим занятием; если так, то не только языки и науки, но и рисование, и токарное дело, и садоводство, и обработка железа, одним словом все искусства, полезные для общества, заслуживают того, чтобы быть в них сведущим; во-вторых, можно иметь в виду, насколько упражнение само по себе полезно или необходимо для здоровья. Приобретение известных знаний настолько необходимо для мальчиков, что они должны употреблять на это значительную часть своего времени, хотя эти занятия нисколько не содействуют сами по себе их здоровью; таковы, например, обучение чтению, письму и другие сидячие занятия, имеющие целью развитие ума и неизбежные для джентльмена. Но существуют также ремесла, для изучения которых нужна физическая сила и которые, благодаря такому упражнению, делают нас не только более сведущими, но и более здоровыми и сильными, особенно если заниматься ими на открытом воздухе. Так вот какое-нибудь такое ремесло и можно сделать отдыхом для детей, посвящающих большую часть своего времени книгам и занятиям; но при этом выборе следует принимать во внимание их возраст и наклонности и тщательно избегать всякого принуждения, помня, что приказания и принуждения могут очень часто породить, но никак не излечить отвращение от какого-нибудь занятия. Ибо какова бы ни была вещь, которой кто-нибудь принужден заниматься насильно, он бросит ее при первой возможности, да и во время занятий ею получит от нее очень мало пользы и еще меньше удовольствия.

§208. Из всех искусств, рисованию я отдал бы наиболее предпочтения, не будь тут только одного или двух обстоятельств, с которыми нельзя не считаться. Во-первых; нет ничего несноснее плохого рисования, а между тем приходится отдавать очень много времени этому искусству, чтобы достичь в нем хотя бы посредственного умения. Если у молодого человека есть природная склонность к рисованию, то является опасение, как бы он не пренебрег ради занятий им другими, более важными предметами, а если этой склонности нет, то заранее можно считать потерянными время, труд и деньги, потраченные на это. Другая причина, по которой я не стою за занятия живописью, та, что это развлечение сидячее, дающее больше работы голове, чем телу. Умственный труд должен стоять, по моему мнению, на первом плане в занятиях джентльмена; и раз он принужден на время оставить его, чтобы отдохнуть и освежиться, ему лучше заняться каким-нибудь телесным упражнением, дающим отдых мысли и укрепляющим здоровье и силу. Вот те основания, в силу которых я не настаиваю особенно на живописи.

§204. Что же касается до физических упражнений, то джентльмену, живущему в деревне, я предложил бы заняться садоводством или работой по дереву, как например плотничьей, столярной или токарной; все эти занятия -- прекрасный и здоровый отдых для человека, занимающегося усидчивым умственным трудом. Так как ум не в состоянии быть постоянно занятым, и так как людям, ведущим сидячую жизнь, необходим некоторый отдых, который в одно и то же время освежал бы ум и упражнял тело, то я не знаю упражнений более пригодных для сельского джентльмена, как два вышеуказанные, причем одним из них можно заниматься в то время, когда погода или время года мешают другому. Кроме того, при знании садоводства вы можете давать полезные указания вашему садовнику, а умея работать по дереву делать себе разные красивые и полезные в тоже время вещи, хотя о последнем я говорю не как о главной цели работы, а как о некоторой приманке к ней; ибо, говоря о телесных упражнениях, я имею в виду главным образом отдых от других, более серьезных занятий.

§205. Великие люди древности превосходно умели совмещать физический труд с государственными делами и не считали унижением своего достоинства искать в первом отдохновения от вторых. По-видимому, большей частью они посвящали свой досуг земледелию. Так у евреев Гедеон, а у римлян Цинциннат были взяты для командования войсками своей страны-- первый от молотьбы, а второй -- от плуга; и очевидно, что их уменье владеть цепом или плугом нисколько не мешало им владеть оружием и не сделало их менее искусными в военном деле или управлении государством. Катон Старший, отправлявший с большой славой важнейшие должности в республике, оставил нам письменное доказательство своей опытности в сельском хозяйстве, и, насколько мне помнится, Кир настолько был далек от того, чтобы считать садоводство ниже достоинства и величия трона, что показывал Ксенофонту большой участок фруктовых деревьев, насаженных его собственной рукой. Вообще, если нужно подтверждать пользу такого рода отдохновения примерами, то летописи древних, как евреев, так и язычников, полны примеров этого рода.

§206. Не думайте, что я по ошибке называю эти и подобные им упражнения, требующие физической работы, развлечением. Ибо, как это может видеть всякий, развлечение состоит вовсе не в том, чтобы ровно ничего не делать, а в том, чтобы рассеять утомление переменой занятия; и если кто воображает, что в трудной и утомительной работе нельзя найти удовольствия, то пусть он припомнит, какому утомлению подвергают себя охотники с их ранним вставанием, усиленной верховой ездой, необходимостью терпеть жар, холод и голод, хотя, как известно, этот утомительный спорт составляет обычное развлечение людей самого высшего круга. В копании гряд, сажании деревьев, прививке и тому подобных полезных занятиях люди могли бы найти себе такой же предмет развлечения, как и во всякой другой модной забаве: для этого нужно только, чтобы эти занятия доставляли удовольствие, что, как я думаю, привычка и некоторый успех не замедлят сделать; и я уверен, что те, кому приходится часто принимать приглашения на карты или на какую-нибудь другую игру от лиц, которым они не могут отказать, гораздо больше устают от этих развлечений, чем от самого серьезного занятия, хотя бы они и не питали никакого отвращения к этим забавам и подчас сами охотно были готовы развлечься ими.

§207. Игра в карты и т. п., на которую люди лучшего общества и в особенности дамы тратят столько времени, кажется мне очевидным доказательством того, что люди не могут оставаться в совершенной праздности. Они непременно должны заниматься чем-нибудь, ибо, в противном случае, могли ли бы они высиживать столько часов подряд за таким занятием, которое, говоря вообще, доставляет больше неприятностей, чем удовольствия тому, кто имеет с ним дело. Несомненно, что игра, раз она кончена, не доставляет больше никакого удовольствия и не приносит никакой пользы ни душе, ни телу. Если же она заходит так далеко, что затрагивает состояние, то становится уже не развлечением, а ремеслом, приносящим счастье очень немногим и представляющим собой жалкий промысел даже для счастливого игрока, так как наполняет его кошелек на счет его репутации.

Развлечение не имеет смысла для тех, кто или ровно ничего не делает, или не утомляется от своих занятий. Развлечение нужно поставить таким образом, чтобы оно, давая отдых утомленному организму и доставляя удовольствие, приносило в то же время какую-нибудь пользу. Что касается до разных бесполезных и рискованных развлечений, которые называются в свете времяпрепровождением, то они обязаны своим существованием тщеславной кичливости знатностью и богатством, вселившей в людях убеждение, будто заниматься каким-нибудь полезным ремеслом недостойно джентльмена. Благодаря этому в мире в таком ходу карты, кости и пьянство, и весьма многие предаются им больше по привычке и за неимением ничего лучшего, чем вследствие действительного удовольствия, находимого ими в этом. И так как они не в силах вынести бремени безделья и праздности и в то же время не знают никакого честного ремесла, которым могли бы развлечься, то и прибегают, чтобы убить свое время, к этим безумным и вредным забавам, в которых разумный человек, не развращенный еще привычкой, находит очень мало удовольствия.

§208. Я не хочу этим сказать, что молодой джентльмен должен быть лишен тех невинных удовольствий, которые в ходу между людьми его возраста и положения. Я настолько далек от мысли одобрять в нем суровость и, мрачность, что наоборот посоветовал бы ему принимать с полной готовностью участие во всех удовольствиях и развлечениях своих сверстников и не идти наперекор тому, чего от него желают, раз это прилично джентльмену и честному человеку, хотя, что касается до карт и костей, то, на мой взгляд, лучше вовсе не учиться им и таким образом не поселять в себе склонности к этим пагубным искушениям и нелепой трате дорогого времени. Предоставляя молодому человеку полную свободу веселиться со своими друзьями и отдаваться приличным и честным развлечением, я в тоже время утверждаю, что у него всегда найдется достаточно времени, чтобы научиться какому угодно ремеслу. Если люди сведущи обыкновенно только в одном искусстве, то виной тут не недостаток времени, а недостаток прилежания: и можно сказать наверное, что если посвящать аккуратно один час в день на такого рода развлечение, то в короткое время можно достигнуть такого успеха, какого и не ожидаешь; такое обыкновение заслуживает быть принятым хотя бы для того, чтобы вывести из моды грубые, пошлые, бесполезные и опасные способы времяпрепровождения и показать, что в них нет никакой надобности. Если уже в самом зародыше полагать предел тому праздношатанию, в котором некоторые проводят значительную часть своей жизни без всякого дела и даже удовольствия, то люди нашли бы достаточно времени научиться множеству вещей, которые, при всей удаленности от их настоящей профессии, нисколько не мешали бы ей. Поэтому, равно как и в силу других, приведенных выше, соображений, лень, праздность и мечтательное ничегонеделание по целым дням никоим образом не могут быть терпимы или допускаемы в молодых людях. Такое состояние прилично только больному или расслабленному и за исключением их, нетерпимо ни в ком, какого бы возраста или общественного положения ни был человек.

§209. К ремеслам, о которых я говорил выше, можно прибавить еще изготовление духов, лакирование, гравирование, различные работы по железу, жести и серебру; а если молодой человек живет большей частью в городе, как это приходится большинству молодых джентльменов, то можно учить его вырезыванию, отделке и шлифовке драгоценных камней или полированию оптических стекол. Вообще, при громадном разнообразии механических работ не может быть, чтобы не нашлось ни одной, могущей доставить ему удовольствие, по крайней мере, если вы не имеете дела с ленивым и испорченным юношей, чего конечно нельзя предположить, если он был воспитан как следует. А так как он не может быть постоянно занят учением, чтением и разговором, то у него будет оставаться много часов, которые, если не посвящать их одному из вышеуказанных ремесел, будут употребляться им на что-либо худшее, ибо я не думаю, чтобы молодой человек пожелал сидеть сложа руки; а если у него и является такая наклонность, то это недостаток, который следует исправлять.

§210. Но если в силу предрассудка родители ужасаются унизительного имени ремесла и не допускают для своих детей ничего подобного, то есть еще одна вещь, имеющая отношение к торговле, которую они, надеюсь, признают безусловно необходимой для своих сыновей, а именно бухгалтерия.

Хотя это искусство и не может помочь джентльмену приобрести состояние, тем не менее оно более всякого другого даст ему возможность сохранить то, которым он владеет. Редко замечается, чтобы люди, ведущие счет своим доходам и расходам и таким образом имеющие постоянно перед глазами положение своих дел, допускали их до расстройства; но я не сомневаюсь, что весьма многие впадают в разорение, сами того не замечая, или, заметив его, уже не в состоянии поправить дело именно вследствие того, что не заботятся или не умеют вести свои счета. Поэтому я посоветовал бы всякому джентльмену тщательно изучать бухгалтерию и не думать, будто она неподходящее для него дело, так как возникла и практикуется преимущественно между купцами.

§211. Как скоро наш молодой джентльмен достигнет некоторого успеха в ведении счетных книг (для чего требуется более здравого смысла, чем арифметики), было бы не лишним, чтобы отец заставлял его применять это знание к практике по поводу его личных дел. Я не требую, чтобы молодой человек записывал каждую бутылку вина или каждый проигрыш: для этого совершенно достаточно общей рубрики "расхода", и я не рекомендовал бы отцу относиться чересчур придирчиво к этим счетам, почерпая из них повод упрекнуть его за расходы; отец должен помнить, что он и сам был некогда молод и имел соответствующие этому возрасту мысли и желания, и что его сын имеет право думать так же и рассчитывать на соответствующее обхождение. Поэтому, если я советую заставлять молодого человека вести счета, то не для того, чтобы стеснять его в расходах (ибо он должен иметь право неограниченно располагать тем, что дает ему отец), а для того, чтобы пораньше приучить его к этому обыкновению и таким образом сделать для него привычным дело, польза и необходимость которого будут ощущаться им в течение всей его жизни. Рассказывают, что один знатный венецианец, сын которого с избытком пользовался отцовским богатством, видя, что расточительность последнего становится выше всякой меры, приказал своему кассиру не выдавать ему более той суммы, которую он мог бы аккуратно сосчитать при получении. Быть может, скажут, что такой прием вовсе не вел к сокращению трат молодого джентльмена, который во всяком случае мог всегда получить столько денег, сколько потребовал бы; между тем для молодого человека, не привыкшего думать ни о чем, кроме погони за удовольствиями, это обстоятельство явилось большим затруднением, которое разрешилось, наконец, следующим благоразумным и полезным размышлением: "Если для меня так трудно только сосчитать деньги, которые я хочу истратить, то сколько же труда и забот стоило моим предкам не только считать, но и приобретать их?!" Эта разумная мысль, внушенная ему тем маленьким трудом, который на него возложили, настолько повлияла на него, что он стал гораздо осмотрительнее относиться к своим расходам и сделался в конце концов хорошим хозяином. -- Во всяком случае, каждый должен согласиться, что ничто не способствует так порядку наших дел, как если мы постоянно имеем их перед глазами благодаря правильному ведению счетов.

Путешествие

§212. Последней частью воспитания является обыкновенно путешествие, которое, так сказать, венчает дело и довершает образование джентльмена. Я признаю, что путешествие в чужие края весьма полезно, но думаю, что время, выбираемое обыкновенно для этого, не может содействовать тому, чтобы молодые люди выносили большую пользу из своего путешествия. Ожидаемая от путешествия польза сводится к двум вещам: во-первых, благодаря ему, приобретается знание иностранных языков, и во-вторых, увеличивается опытность, благодаря общению с людьми совершенно иного характера, нравов и образа жизни, чем какие знакомы путешественнику по его приходу или околотку. Однако время, выбираемое обыкновенно для путешествия молодых людей, а именно от шестнадцати до двадцати лет -- как раз то, когда они наименее способны извлечь эту двоякую пользу. Настоящей порой для того, чтобы изучать иностранные языки и приучаться к правильному произношению на них, должен быть, по моему мнению, возраст от семи до пятнадцати или шестнадцати лет; но в этом возрасте молодые люди непременно должны иметь подле себя воспитателя, который наряду с языками мог бы учить их и другому. Отсылать же их из-под родительского надзора в далекие края под руководством воспитателя в то время, когда они уже мнят себя чересчур взрослыми для того, чтобы ими управляли другие, хотя в то же время не имеют ни достаточно опытности, ни благоразумия, чтобы самим управлять собой, значило бы подвергать их наибольшим опасностям в такое время, когда они наименее ограждены от них. До наступления этой бурной и переходной эпохи можно надеяться, что воспитатель сохранит еще свой авторитет, что до пятнадцати, шестнадцати лет ни кипучесть возраста, ни искушения и примеры других не отобьют мальчика от рук воспитателя; но затем, когда он вступит в компанию взрослых и сам начнет считать себя таковым, когда начнет находить удовольствие в пороках, гордиться ими и думать, что ему стыдно находиться долее под руководством и контролем другого, -- то чего можно ожидать от самого заботливого и благоразумного воспитателя, раз он не имеет никакой возможности принудить своего питомца к повиновению, а питомец не чувствует ни малейшей склонности повиноваться и, подстрекаемый горячей кровью и господствующими нравами, склонен скорее, следовать примерам своих товарищей, столь же благоразумных, как и он сам, чем убеждениям наставника, на которого смотрит теперь, как на врага своей свободы? И в какую пору человек наиболее рискует сбиться с дороги, как не в ту, когда у него нет ни опытности, ни твердых правил? Поэтому в эти годы он наиболее нуждается в надзоре и авторитете старших. Гибкость предшествующего этой поре возраста, с его мягкостью, делает его гораздо более доступным руководству и безопасным; а в последующие годы разум и предусмотрительность начинают мало-помалу вступать в свои права и открывать человеку глаза на его истинные интересы. Поэтому всего лучше посылать молодого человека заграницу или в более молодых годах, следовательно в сопровождении наставника, который необходим ему в это время, или несколькими годами позже, уже без гувернера, следовательно в том возрасте, когда он может сам руководить собой и в состоянии подметить в чужих краях то, что достойно замечания и может оказаться полезным для него по возвращении домой, и когда он, будучи вполне знаком с законами и обычаями своей страны и ее физическими и нравственными преимуществами и недостатками, имеет чем обменяться с иностранцами, из общения с которыми надеется получить полезные для себя знания.

§213. Мне думается, что именно вследствие пренебрежения этими соображениями молодые люди извлекают обыкновенно так мало пользы из своих путешествий. И если они возвращаются домой с некоторыми сведениями относительно стран и людей, виденных ими, то большей частью эти сведения сводятся к восхищению самыми дурными и пустыми сторонами заграничной жизни, причем они сохраняют приятное воспоминание больше о том, на чем расправили крылья своей свободы, чем о том, что могло бы сделать их лучше и умнее по возвращении домой. Да и может ли быть иначе, раз они ездят заграницу в таком возрасте, когда находятся на попечении воспитателя, который должен заботиться о всех их нуждах и делать за них наблюдения? Находясь под его крылом и считая себя избавленными от обязанности стоять на собственных ногах и отвечать за свои поступки, они весьма редко беспокоят себя желанием узнать что-либо или сделать какое-нибудь полезное наблюдение. Их мысли обращены всегда в сторону забав и удовольствий, всякий контроль над которыми они считают кровной для себя обидой, но редко дают себе труд исследовать планы и намерения людей, с которыми им приходится сталкиваться, и присматриваться к их повадкам, характерам и наклонностям, чтобы сообразовать с этим свое отношение к ним: ведь на то есть их спутник, который обязан охранять их, вытаскивать из беды и отвечать за всякий их промах.

§214. Я согласен, что знание людей слишком большое искусство, чтобы требовать его от молодого человека; тем не менее, путешествие не принесет ему большой пользы, если не откроет ему глаз, не сделает его осторожным и предусмотрительным и не приучит его смотреть глубже поверхности и под покровом вежливого и обязательного обращения как с иностранцами, так и со всеми людьми вообще, сохранять свою свободу и безопасность, не уничтожая хорошего о себе мнения. Молодой человек, путешествующий в сравнительно зрелом возрасте и с намерением извлечь пользу из своего путешествия, может завязывать знакомство с выдающимися людьми в тех странах, которые он посещает, что в высшей степени полезно для путешествующего джентльмена; между тем, скажите на милость, найдется ли между нашими молодыми людьми, путешествующими со своими наставниками, хоть один на сотню, который посетил бы заграницей какое-либо выдающееся лицо или познакомился с такими людьми, от которых можно узнать, что есть хорошего и достопримечательного в той или другой стране, хотя от таких лиц можно в один день научиться большему, чем шляясь целый год из гостиницы в гостиницу. И этому, конечно, нечего удивляться, ибо люди с весом и положением не легко допустят фамильярность с мальчиком, нуждающимся еще в заботах воспитателя, между тем как молодой джентльмен, прибывший из чужих краев, ведущий себя как взрослый и выражающий желание познакомиться с обычаями, нравами, законами и формой правления той страны, где он находится, всегда найдет помощь и хороший прием у лучших и сведущих людей, которые всегда будут готовы радушно встретить, поощрить и удовлетворить умного и любознательного иностранца.

Заключение

§215. Как бы ни было верно всё это, тем не менее я весьма сомневаюсь, чтобы сказанное мной могло изменить обычай посылать молодых людей путешествовать в наименее подходящем для этого возрасте и притом по причинам, не имеющим никакого отношения к их умственному развитию. Мальчика девяти или десяти лет нельзя-де отправлять заграницу из опасения, как бы в его нежном возрасте с ним чего не приключилось, хотя в это время он в десять раз меньше подвергается риску, нежели в семнадцать или восемнадцать лет; с другой стороны, нельзя оставить его дома и переждать, покуда пройдет этот опасный возраст, так как к двадцати одному году он должен уже вернуться домой, чтобы жениться и начать производить потомство; отец не может долее ждать, чтобы сын обзавелся своим гнездом, маменька ждет не дождется новой серии маленьких кукол, чтобы забавляться с ними; и вот наш молодой джентльмен, лишь только он достигнет совершеннолетия, должен во что бы то ни стало высмотреть себе жену, хотя ни его физическим силам, ни умственным способностям, ни, наконец, его будущему потомству нисколько не повредило бы отложить эту церемонию на некоторое время и дать ему возможность уйти годами и знаниями несколько вперед своих будущих детей, которые часто идут слишком близко по пятам своего родителя, что не может доставить особенно большого удовольствия ни отцу, ни детям. Впрочем, так как у нашего молодого джентльмена уже в виду вступление в брак, то пора предоставить его его возлюбленной.

§216. Хотя я дошел теперь до конца моих заметок о воспитании, внушенных мне повседневными наблюдениями, тем не менее я не желал бы, чтобы на них смотрели, как на полное и законченное изложение этого предмета. Тысяча вещей потребовала бы еще рассмотрения, особенно если коснуться различия характеров, наклонностей, индивидуальных недостатков, замечаемых в детях, и средств против них. Разнообразие здесь так велико, что потребовало бы целого тома, да и того, пожалуй, не хватило бы. Душа каждого человека, подобно его наружности, представляет свои особенности, отличающие его от других; и едва ли найдется хоть двое детей, которых можно было бы воспитывать совершенно одинаковым образом. Принц, сын пэра, сын просто джентльмена должны быть воспитываемы каждый на свой лад. Но так как я имел в виду только общие точки зрения относительно существеннейших целей и задач воспитания, рассчитанные притом на одного молодого джентльмена, который тогда был так мал, что я смотрел на него, как на чистый лист бумаги или воск, подлежащий любой формировке, то не прибавил почти ничего к тем общим началам, которые считал необходимыми при воспитании молодого джентльмена его положения вообще. И если я предаю теперь гласности эти случайно возникшие мысли, то в той надежде, что хотя они далеко не представляют собой полного изложения этого предмета или такого, в котором каждый мог бы найти подходящее вполне и к его ребенку, то все-таки могут дать кой-какие разъяснения тем, кого забота о их дорогих малютках делает настолько смелыми, что относительно воспитания их они отваживаются обратиться к собственному разуму, вместо того, чтобы полагаться на рутинный обычай.

----------------------------------------------------------------

Источник текста: Джон Локк. Мысли о воспитании / А. Адольф. -- Изд. 2-е. -- Москва: Изд-во К. И. Тихомирова, 1904. -- (Педагогическая библиотека).

Оставить комментарий Локк Джон (перевод: А. Басистов) (yes@lib.ru) Год: 1694 Обновлено: 02/08/2023. 444k. Статистика. Трактат: Переводы, Философия, Педагогика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Some Thoughts Concerning Education. Перевод А. Басистова (1904).

Локк Джон Мысли о воспитании

Джон Локк. Мысли о воспитании