Любич-Кошуров Иоасаф Арианович
Сказочник Николаич и его легенда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Сказание о Днепре, Десне и Сейме).

Иоасаф Любич-Кошуров.
Сказочник Николаич и его легенда

(Сказание о Днепре, Десне и Сейме)

   0x01 graphic
   Ну, слушайте, Васенька, я буду вам рассказывать.
   Было это, как вам сказать... Давно-таки было.
   Может тогда еще и нашего города не было... А? Или вы думаете, -- был? Ну, я не знаю.
   Да вы не смейтесь я уж так привык рассказывать: неправду, как правду. А может и правда.
   Ну, слушайте.
   Жил богатырь Днепр. Днепром его звали.
   Ну, известно, богатырь; скажу вам так: теперь что? Теперь вон, говорят, ваш дедушка через забор пудовые гири швырял, только куда же ему до Днепра, далеко кукушке до сокола.
   Может оно нынешним и обидно, а прямо скажу вам, он бы вашего дедушку в карман посадил.
   Такой был сильный!
   В старину, вы знаете, табак нюхали; так он раз подошел на базаре к одной торговке, потянул носом, и весь табак, который у нее был, у него в носу очутился вместе с мешками, в которых продавался, (тогда, вы знаете, этих восьмушек не было, а продавали табак так, в мешках).
   Ну, сейчас скажем по-теперешнему, -- его потащили к исправнику... Вышел это исправник в халате, сам трубку курит (может помните, у дедушки была в роде этой). -- Ты, говорит, что это? Посадить его в чулан!
   Посадили. А он взял, да и ушел вместе с чуланом: на себе его унес.
   А то раз подступили к городу турки, или какое там другое войско; войной пришли. В трубы играют, в барабаны бьют. Выскочили это некоторые, саблями машут, пистоли наводят.
   Ну, воевода туды-сюды, сбил какой был народишко, послал к тысяцкому (в роде нашего полковника), а тысяцкий об одной ноге сидит на балконе, мед попивает и трубку покуривает. -- "Напрасная, говорит, тревога -- позвать, говорит, сюда богатыря!"
   Что же вы думаете: они на него с саблями, а он вывернул из воза оглоблю, да их оглоблей, оглоблей -- так всех и разогнал.
   И была у Днепра дочь. Батюшки вы мои! Волосы это русые, русые, длинные и в кольцах -- красавица. И звали ее Десна.
   Ну, тогда, конечно, институтов не было. Жила она себе с отцом.
   Бывало, отец на войну уйдет, а она за домом смотрит; приедет отец домой, она яичницу сейчас ему на коровьем масле состряпает: тоже не бедные они были люди и всегда уж если у них яичница, так яичница непременно из гусиных яиц: оно, знаете, больше.
   Отец ляжет на кровать отдохнуть, а она за пяльцы сядет, либо книжки начнет читать.
   Проходил раз мимо один живописец. Ну, вы сами знаете, одежонка у него рваная, нос в красках. Может где-нибудь иконостас поправлял, может у кого-нибудь купца потолки расписывал, а может так шел, потому что это такой уж народ шляющийся.
   Хорошо.
   Увидал он Десну.
   -- Дозвольте, говорит, прекрасная девица, с вас портрет написать...
   Ну, может он и не так сказал, да это так говорится. Вынул краски и кисти, а та:
   -- Ах, нет, как папенька прикажут.
   Вышел Днепр на улицу, заложил руки за пояс, трубку курить. Шаровары, как у вашего кучера, только красные (тогда шаровары все красные носили). Поглядел на живописца.
   -- Пиши, говорит.
   И скажу вам, писал он три года; сколько краски извел, карандашей там, бумаги -- нет числа. На третий год говорит:
   -- Нельзя, говорит, такую красоту написать!
   Поломал кисти, бросил шапку о землю и ушел. И разнес он по всей той стороне славу о ней: есть-де красавица красоты неописанной.
   Стали звать живописца разные знатнейшие господа.
   -- Правда? спрашивают.
   -- Правда, говорит, ваше скородие.
   И стали к Десне женихи свататься.
   Понаедут это в каретах, в колясках -- теперь уже таких экипажей нету. Вот стоит у вас в каретном сарае старая карета; так у этой кареты была бабушка, а у той опять бабушка, а у той опять бабушка: так вот эта последняя бабушка и была тогдашнею каретой.
   Кузова это зеленые, с золотом, колеса красные, а верхи с узорами.
   Тогда фонарей еще не было, а бегут, бывало, с факелами два молодца, один с правой стороны, другой с лавой, а сзади опять молодцы верхами.
   Проезжали и графы, и князья, и какие поважней из купечества.
   Крутят усы, глядят на Десну; ну там комплименты разные говорят, пряники, конфекты, другие подарки привозят, -- народ все богатый был, не жалели.
   Бывало и повздорят; сейчас за сабли.
   -- Вы, мол, кто?
   -- А вы кто?
   Только все больше миром кончалось, потому что, знаете, не хорошо в чужом доме драку заводить.
   Походят, походят, друг около друга, и спрячут сабли.
   Ну, глядел, глядел Днепр.
   -- Что ж спрашивает, дочка, который тебе нравится?
   А та, известное дело, скромная барышня, вздохнула.
   -- Никто.
   Услышали это женихи, сели в свои кареты и уехали.
   А потом приходит Десна к Днепру.
   -- Папенька, говорит.
   Конечно ручку у отца поцеловала.
   -- Папенька.
   -- Что, говорит, дочка?
   -- Нашла я себе, говорит, жениха, папенька.
   -- А кто такой? спрашивает Днепр.
   А жил у них по соседству, знаете, один паренек, Сейм прозывался.
   -- Хорошо.
   -- Кто?
   -- Сейм, говорит.
   А был этот Сейм бедный и совсем неважного рода. Хлопнул Днепр себя по коленкам, бровями задвигал.
   -- Как же это так? говорит, без моего позволения. А?! Сердитый был старик. Конечно, -- отец. Да... жалко свое детище.
   -- Да разве он тебе пара? говорит.
   Долго не отвечала Десна. Стоит, глаза опустила и фартук с уголка крутит. А потом говорит:
   -- Вот вам, папенька, мое последнее слово: ни за кого не пойду, кроме него.
   Как ножом отрезала.
   Старик и так, и этак; нет, уперлась на своем, да и кончено.
   -- Ну ладно ж, говорит, когда так сиди в девках!
   Заплакала Десна, ничего не сказала. Заскучал и Днепр, потому что, что ж тут хорошего?
   Хорошо. Прошло сколько там времени -- кличет опять Днепр Десну.
   Скучный сидит -- сумует.
   -- Вот что, говорит, дочка моя милая, скучно мне стало жить на свете, разольюся я рекой до самого моря, буду города и села омывать, луга и степи буду поить, кормить мать-Украйну. А ты, доченька, тоже разлейся рекой близ сердца моего, омывай луга и степи, города и пригороды, и будем мы с тобой, как прежде, жить в мире и согласии.
   А Десна все свое:
   -- А как же Сейм, папенька?.. Жалко мне его...
   -- Ну что ж, говорит Днепр, кликни его.
   А Сейм тут как тут.
   Известно, сердцем учуял. Снял шапочку.
   -- Здравствуйте, говорит, добрые люди.
   А Днепр ему:
   -- Вот что, говорит, разливаемся мы сейчас с дочкой реками быстрыми и широкими; хочешь мне сынком быть, в таком случае и ты разлейся рекой, только отправляйся сперва отсюда за пятьсот верст и оттуда догоняй нас... Догонишь -- твое счастье, не догонишь, не видать тебе и Десны. И дам я тебе сроку три недели.
   И стало, Васенька, три реки: Днепр, Десна и Сейм.
   Только не сразу это вышло.
   Днепр-то с Десной прямо к морю кинулись.
   Вы, может, когда видели Днепр? Ну Десну? Нет? Большие реки. Конечно, хорошая река и Сейм, а все-таки где ж ему было угнаться за Днепром да за Десной? Днепр уж к морю подходит, а он еще вон где, только под Курском роется; лес тогда на месте Курска рос, болота были, горы, овраги... Тяжело было Сейму, да, как на грех, еще заблудился... То туда, то сюда кидается, а моря все не видать. Сбился совсем с дороги.
   И бросилась тут Десна его разыскивать, назад кинулась (так оно и на карте показано). Долго путалась, однако нашла.

0x01 graphic

   Подошел Днепр к морю, оглянулся назад, заклубился белой пеной и слышит, зашумел прибережный камыш:
   -- Здравствуй, Днепр-батюшка, с зятем и с дочкой!
   Еще выше взметнул Днепр брызгами и заблестели брызги на солнце... И видит старый: смеются ему издали мелкой рябью Десна и Сейм и уж вместе бегут, роют русло.
   Тут и влилась Десна в Днепр.
   Вот вам и вся сказка. Э! Да вы уж дремлете... Ну спите себе, спите. Может одеть чем вас потеплее? А? Ну не надо, спите себе. А я посижу... Ишь сапожонки-то свои бросили, ножки то, небось, за день набегались: где-где не были...
   Тихо в детской. Месяц светит в окно со двора и ясно видны на дворе оставленные с вечера у сарая телеги с поднятыми оглоблями, дуга, прислоненная к стене сарая, белые столбы под навесом; блестят сошники на сохах...
   Только ничего этого не видит сказочник Николаич... Он еще в детстве ослеп.
   В зале начинают бить часы. Николаич считает про себя: один... два... три...

0x01 graphic

   Часы бьют с оттяжкой, хрипло, словно они устали постоянно отсчитывать время. Старые, старые часы, еще, пожалуй, старей Николаича...
   -- Пять... шесть, -- считает Николаич, -- восемь... девять... -- А часы все хрипят, все натуживаются, Николаич дальше считает -- десять... Ох Господи!..
   Наконец последний удар и затем жалобный замирающий звук... И опять все тихо.
   Николаич встает и ощупью шмыгая ногами, пробирается к себе в прихожую. Там у него стоить рундук, и там он спит на этом рундуке.
   А завтра вечером он опять придет в дет скую и опять будет рассказывать сказки. И так изо дня в день.
   Только это не утомляет Николаича. Ведь он слепой и совсем старый и никому не нужен кроме детей... Целый день он сидит один в своей передней.
   Часто, когда его долго не зовут к детям, он сам повозится, повозится у себя на рундуке, покашляет, встанет и ощупывая рукой стенку и шурша по ней обшлагами рукавов своей поддевки, потащится в детскую.
   Ведь и слепому тяжело одиночество.
   И если бы не было детей в доме, совсем бы скучно стало жить Николаичу.

0x01 graphic

------------------------------------------

   Источник текста: Рассказы / И. Любич-Кошуров.  -- Москва: ред. журн. "Юная Россия", 1910.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru