Ляшко Николай Николаевич
Нарная чертовщина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Острожная сказка.

Н. Ляшко
Нарная чертовщина

Острожная сказка

I.
"Мы не умираем".

   Прогнила, облупилась тюрьма и стала разваливаться.
   Новую тюрьму начальство, с благословения царя, надумало ставить за городом, под лесом, чтоб глаз не колола.
   И поставило-трёхэтажную, белую. Стена-ого, не убежишь! На зеленой крыше золотая луковка и крест, -- не тюрьма-монастырь.
   Перегнали в нее из старой тюрьмы арестантов, и затенькал острожный колокол повестки, поверки и прочее.
   Птицы шарахнулись с опушки в гущеру. Лешие ватагой вышли на звон, судили, рядили-лесной ум верткий, с ветки на кустик перепархивает: сразу не удумать, что люди сделали, а не знать срамно: ведь вот она, тюрьма-то, под боком"
   Надо было во все вникнуть, а итти в тюрьму охотников, среди леших не было. Один говорит:
   -- Чего там узнавать, и так видно.
   Другой:
   -- Я и пошел бы, да близко к огородам, мещан боюсь.
   Третий:
   -- Ну ее, ребята, тюрьму-то, одна стена эва какая!.. Скушно.
   Некали, отмахивались, а домовой из лесничества и говорит:
   -- Давайте капаться.
   Связали лешие сосновые корни и ну лапу к лапе тискать. Меряли, меряли, и достался край лешему, что мещан боялся. Опечалился он, а делать нечего, -- пошел. На огородах обернулся в мещанина и пополз к тюрьме. Все хорошо шло у него, только забыл он оглянуться: ползет, а хвост дыру в портках прорвал и волочится сзади. Добрался он до тюрьмы, глянул на стену, высока, не перепрыгнешь. Птицей перемахнуть бы, да боязно: старая лешиха наворожила ему, что птицей сгинет он. Стал он раздумывать, в загривке скрести, а из-за угла вышел часовой да хвать его за шиворот:
   -- Ты чего тут? Подкоп делаешь? -- и ну драться.
   Леший дал ему сдачи, да заметил свой хвост, ширнул на огороды, обернулся там в собаку и назад.
   -- Я ж тебя подкую, -- урчит, -- крупа несчастная!..
   Подобрал живот и к воротам. В тюрьму дрова везли, ворота настежь. Часовой увидел собаку, деревню вспомнил и протягивает руку:
   -- Собачка, ц-ц-ц...
   Леший глаза под лоб закатил, хвостом заюлил. Часовой на корточки стал перед ним, руку расшерепил, а леший-ав! -- и всю пятерню его в пасть да-хрусь! -- да под телеги и в тюрьму. Подворотний надзиратель носком его, он за ногу и ну рычать. Подворотний в будку: бешеная, мол, собака.
   А на соседнем дворе прогулка шла. Три арестанта увидали, что подворотний надзиратель испугался, перемигнулись да к телегам -- и шорк на волю. Часовой руку завязывал, арестанты в глаза ему песку-плюх! Упал тот наземь, обхватил двух арестантов за ноги и орет. Тут воля, а он не пускает. Третий арестант вырвал у него винтовку да прикладом по голове его -- бац! К ним подворотник, они и его -- бац! И пошла завируха: свистки, звонки, топот, крик, визг, выстрелы, -- все чин по чину.
   А леший котом взобрался на тюремную крышу, сел там, водит усами -- ну-ну, вот так дела! -- и косится на все.
   А как скрылись беглые арестанты в лесу, подошел к краю крыши и поводил носом, -- снизу тянуло чем-то теплым, кислым. Полез леший с крыши по трубе, с трубы на карниз, по карнизу на подоконник, стал на решетку и заглянул в камеру. Арестанты ложками черпали что-то из медной чашки и про убежавших говорили.
   Ухмыльнулся леший да:
   -- Мя-ау-у.
   Арестанты диву дались и к нему:
   -- А-а, Васька! Здорово! Откуда ты? Айда щи хлебать!
   Кис-кис!
   Прыгнул к ним леший, хвост трубой поднял и ну мурлыкать. Арестанты пустили его на нары, один ложку со щами поднес:
   -- Ешь, кисанька.
   Понюхал леший -- кислое -- и головой мотнул.
   -- Не по душе? Ну ржаной ешь, на...
   Подзаправился леший хлебом, а сам все на щи косится:
   "Вот так едово!" Огляделся, послушал, понял, что попал в камеру, где сидел один из убежавших -- Алешка, я надумал потеху. Юркнул по нарам за арестантов и сел там Алешкой. Арестанты ложки опустили.
   -- Алешка! -- зовут.
   -- Ну? -- зевнул леший.
   -- Это ты?
   -- Послепли?
   -- Да ты ж убежал.
   -- Хм, под нарами спал я. Никак не высплюсь...
   Лег Алешка и захрапел. Арестанты глазами так, сяк, -- Алешка, да и все. Поахали, стали кота искать, звать нету его.
   -- Что за диво? Куда он делся?
   После каши надзирателя кликнули: так, мол, и так, наш Алешка не убегал. Сказали, глядь, -- Алешки нету.
   Надзиратель в камеру, сюда, туда, -- нету. Только кота под нарами нашел, обозлился, вызвал старшего и ну жаловаться:
   -- Глумятся надо мною арестанты, про Алешку говорят, а кота показывают.
   Старший дал тревожный звонок в надзирательскую:
   -- Все сюда! -- и входит со всей командой в камеру: -- Стройтсь, такие-сякие, в шеренгу! Все ли вы тут? -- и ну считать- арестантов.
   -- Первый! -- и бьет в щеку крайнего.
   -- Второй! -- и бьет в щеку другого.
   -- Третий! -- и бьет в щеку третьего.
   Считал старший с приговорками, а рука у него пудовая.
   Поглядел на него из-под нар леший, подумал: "Эк, его разобрало" да-фырк! -- вылез Алешкой и шасть в ряд.
   Старший к нему:
   -- Где был?
   -- Под нарами...
   -- Прятался?!
   -- Не иголка кака...
   -- Что-о-о?
   Глянул леший на старшего вблизи и рожу перекосил.
   Ноги у старшего короткие, живот тестом на ремень лезет, рожа красная, затылок воловий. Не понравилось старшему, что Алешка глядит на него и не трясется. Развернулся он и кулаком его -- раз! два! Икнул леший, отпрянул и ну честить старшего. Где и слова взялись!
   Старший обомлел, было, да как рявкнет:
   -- В карцер!
   И поволокли надзиратели лешего по лестницам. Волокли и злились, что он не так волочится, кулаками, сапогами поправляли его, громыхнули в подвале дверью темного карцера -- еще никто не сидел в нем -- и кинули туда.
   Упал леший, сел, башкой помотал:
   -- Да-а, это тебе не в лесу с бабами аукаться, -- и ну лесные песни играть.
   Играл, играл, разошелся, а замок -- щелк! дверь -- скрип! Вплыл фонарь, за фонарем-старший, а за старшим надзиратель Цугай, здоровенный, могутный.
   -- Поешь? -- спрашивает.
   Леший будто не слышит и поет, поет. Взял его Цугай за шиворот, поднял:
   -- Оглох? -- и смаху посадил на пол.
   Сникла в лешем песня, в башке загудело, а Цугай ногой его, ногой -- в бока, в живот, в спину! -- всего избил, искровянил, а тот знай помалкивает и глядит ему в глаза.
   Не понравилось это старшему: его бьют, а он не воет и не плачет. Хмыкнул старший, отдал Цугаю фонарь:
   -- Дай-ка я его, -- и принялся сам бить.
   Леший только повертывался и все норовил глядеть старшему в глаза. Умаялся, распарился тот, буркнул:
   -- Хватит, дай воды, -- и взял у Цугая фонарь.
   Вылил Цугай на лешего воды, еще раз пнул его и пошел за старшим, а леший обернулся в блоху, прыгнул на него и полез под мундир. Понес его Цугай в надзирательскую казарму, рассказал всем как Алешку бил, и завел песню:
   
   В садах лександровских гулял я...
   
   Весело было Цугаю. Пошел он вечером в тюрьму, принял пост, во все камеры заглянул, сел на табурет, а на него дрема. Цугай и так, и сяк, слипаются глаза.
   Тужился, тужился он и заснул.
   Леший перебрался с его спины на грудь и стал кусать.
   Кусал, толстел, в крысу вырос и грызет. Цугай стонет, а проснуться не может. Мундир расстегнул, рубаху расстегнул. Леший прыгнул на пол, стал Алешкой, револьвер у Цугая, взял и к виску ему:
   -- Будешь мучить нашего брата?
   -- Не-э-э, -- со страху заблеял Цугай.
   -- Становись на колени!
   Стал Цугай.
   -- Целуй коридор!
   Поцеловал Цугай..
   -- Клянись...
   Поклялся Цугай.
   -- Гляди! -- погрозил леший, да белкой в фортку юрк...
   Протер Цугай глаза, -- в самом деле стоит он в тюремном коридоре на коленях. Прислушался, -- тихо. Глянул, -- фортка раскрыта, на решетке белка сидит. Потянулся он к кобуре, -- пусто там. Затрясся и бегом на соседний пост: так, мол, и так, сон поганый видел я; погляди, сидит ли в карцере Алешка.
   Пошел надзиратель к карцерам, позвал Алешку, в дверь постучал, -- тихо, как в могиле. Дали тревогу, открыли карцер, -- пусто. Ни дырочки, ни взлома, а пусто.
   Прибежал начальник, глянул и за голову схватился:
   -- Выпустили, мерзавцы! Кто?
   -- Цугай сон поганый видел, -- говорят ему.
   -- Какой сон? Цугай!
   Рассказал Цугай сон. Начальник кобуру его ощупал и позеленел:
   -- Ага-а, сон видел!? Продал, иродово отродье! Обыскать!
   Обыскали Цугая и бросили на место лешего в карцер.

II

   Выбрался леший из тюрьмы и ну в лесу голосом знаки подавать. Кликал, кликал, -- никого. В гущеру подался, нашел леших, а те шикают на него:
   -- Тсс, не булгачь: чужие тут сидят в камышах.
   -- Арестанты, небось, беглые, -- догадался леший и давай обо всем рассказывать.
   Не поверили ему лешие:
   -- Ты, говорят, городить такое, вроде в тюрьме не люди, а еловые пеньки.
   Леший так и этак, -- не верят. Рассердился он.
   -- Коли, -- говорит, -- не верите, пойдем со мной еще двое.
   -- Как?
   -- А так.
   Взял леший пару дружков и повел их в камыши. А там спали беглые арестанты -- Алешка, Мишка и Васька.
   Снял с них леший боты, вытащил тюремные билеты, себе взял Алешкин, дружкам Мишкин и Вяськин дал и повел их.
   Шли они огородами, репой лакомились и пришли к тюрьме перед утренней поверкой. Дернули у ворот за ручку -- дзинь! Выглянул новый подворотный надзиратель, настежь калитку распахивает и улыбается: рад. Начальник прибежал. Алешка выступил вперед да в ноги ему -- бух:
   -- Заставьте, -- плачет, -- рек добром поминать. Бешеной собаки испугались мы вчера. Думаем, кинется она на нас, станем мы все бешеные, и не управится с нами, с бешеными, господин начальник, вы, значит. Ну, и побежали мы от беды, собаку эту, чтобы на огороды от арестантов заманить... Ну, и сгоряча наделали делов всяких.
   Я в тюрьму вернулся, а ребята не успели.
   Начальник улыбается и спрашивает:
   -- А как ты из карцера ушел?
   Алешка вздохнул и завел;
   -- Жалко, -- говорит, -- мне стало Мишку и Ваську. Заблудятся, думаю, в лесу, потому -- собака бешеная, а место глухое. Ну, я Цугая и сговорил: пообещал ему на том свете его грехи взять на себя. Прихожу в лес, а ребята ревут. Увидали, так и кинулись: доведи, говорят до тюрьмы. Вот я и привел.
   Начальник и старший руки потерли и велели запереть леших в светлый карцер.
   -- Ну, не верили? Примечай теперь...
   Час, два, три просидели лешие, а в животах только и добра, что репа. Постучали, подождали, еще постучали, -- как в гробу. Разъярились, сняли с ног боты и ну молотить ими в дверь. Прибежал старший со сворой своей:
   -- Чего надо?
   -- Есть давай!
   -- Не подохнете! Открывай!
   Ворвались надзиратели в карцер, избили леших за убитых надзирателей, боты и все, чем стучать можно, отобрали и ушли...
   -- Ну, не верили?

III

   Из города приехало военное и судейское начальство.
   Повели к нему леших. Начальник перед главным генералом вертится, рассказывает, как явились лешие в тюрьму, что говорили, и хихикает. Генерал послушал его да как порскнет носом и ну картавить:
   -- Глупости гогодите!
   Начальник чуть с душой не расстался: хотел угодить, намекнуть, что ему пора вверх по службе итти, а вышло вон что. А тут еще старший вошел и ну мигать ему. Начальнику надо к генералу подлизываться, а он мигает и мигает. Обозлился начальник и спрашивает:
   -- В чем дело?
   -- Привели там...
   -- Кого привели? Давай сюда.
   Старший глаза пучит, подмигивает, а начальник опять:
   -- Давай, говорю, сюда...
   Повел старший плечом и ввел в контору пристава, полицейских, а с ними всамделешних беглых арестантов Алешку, Мишку и Ваську: в лесу в камышах схватили их.
   Глянуло начальство и обомлело: справа Алешка, Мишка и Васька и слева Алешка, Мишка и Васька. Только и разницы, что одни босые, другие в ботах. Пристав рапортует, как было дело. Генерал покраснел, собрал с лысины пот в платок, крикнул:
   -- Чогт знает что! -- и поманил к себе всамделешнего Алешку:
   -- Эй, хагя! Ты кто?
   -- Алексей Сусликов.
   Генерал к Алешке-лешему:
   -- А ты кто?
   -- Алексей Демьянович Сусликов.
   -- Фу, чогт!..
   Кинулось начальство опрашивать тех и других, а Алешка-леший выступил и говорит:
   -- Не извольте беспокоиться: мы-ста и есть настоящие, потому и билеты при нас. Вынимай, ребята!
   Вынули лешие тюремные билеты и подают. Поглядело начальство в билеты, по-куриному заокало:
   -- Конечно, точно, подписи несомненны, -- и к всамделешним: -- Где билеты?
   Те в карманы, в шапки, -- нету билетов. Побелели безбилетные, даже не арестанты -- и затряслись:
   -- Обронили мы, ваши благородия...
   -- Обгонили, бгодяги! В катоггу! -- затопал генерал.
   -- Да, ваши благородия, мы, вот истинный господь, мы -- это мы, а это...
   -- Нет, мы -- это мы! -- затараторили лешие и пальцами на всамделешних показывают: -- Гляньте, нешто похожи они на всамделешних?
   Тут судейское начальство вмешалось: надо, мол, вывести одних и допросить других. Вывели леших. Начало начальство распытывать всамделешних: кто они, сколько годов им, как отцов, дедов, бабок звать и прочее. Ничего не вышло: всамделешние сбивались, путали, у леших же все без запинки выходило. Начальство руками развело, велело запереть леших особо, всамделешних особо, осмотрело карцер, фортку в коридоре и ну тюрьму обходить.
   Лешие уселись в камере на полу и ждут. Открыл надзиратель дверь к ним, рявкнул:
   -- Встать! Смирно! Руки по швам! -- а они ни с места.
   Генерал по-картавому на них:
   -- Пгиказываю встать!
   А Алешка в ответ:
   -- Больно отощали мы, барин!
   -- Ты ггубить! В кандалы! Всех!
   Старший метнулся на коридор, привел тюремного кузнеца с тройкой кандалов, с болванкой, с молотком и заклепками. Положил кузнец болванку, посадил на пол Мишку-лешего, хомутки на ноги ему надел, заклепку вложил и давай клепать...
   -- Ты поладней клепай, -- говорит ему Алешка-леший.
   -- Могчать! -- заревел генерал, а Алешка ему:
   -- Я не с тобой говорю.
   Побеленел генерал, ногами затопал, кулаками засучил, а Алешка опять ему:
   -- Бей, бей, вот он я!
   Генерал из себя вышел:
   -- Гозог!
   Заковали леших и повели на двор. Алешку, как самого зубастого, разложили на переднем дворе, Мишку -- на левом, Ваську -- на правом. Приволокли прутьев метел на десять. Охотники -- из надзирателей -- засучили рукава и выбрали по пруту.
   -- Тюрьма-а! На ок-на! -- скомандовал старший.
   Начальство все обмозговало: троих, мол, будем пороть, а прочие будут глядеть и вразумляться, -- всем занятие.
   Только ничего из этого не вышло. Легли лешие, и хоть бы один взвизгнул. Розги свистят, а они лежат, как чурки, вроде не им, а двору березовой каши всыпают.
   Алешке отсчитали сто ударов с хвостиком. Встал он, а генерал к нему:
   -- Хогошо?
   -- Дюже хорошо. Ложись, оближешься...
   На окнах:
   -- Хо-хо-хо, ха-ха-ха!..
   Генерал кричит:
   -- Еще!
   Получил Алешка привесок в полсотни розог, встал и кажет генералу язык;
   -- Видал?
   -- Убью! -- кричит тот. -- Гастгеляю!
   А из окон смех да приговорки, словечки всякие.
   Генерал напустился на начальника:
   -- Гаспустили тюгму! Под суд отдам!
   Начальник на старшего накинулся, тот на своих подначальных, и пошло, поехало, будто с привязи сорвались все. Весь день порядок наводили, кричали, наказывали арестантов.

IV

   Ночью лешие тараканами пробрались к начальнику на казенную квартиру, стали у двери и захихикали:
   -- Ну, что, выслужился?
   Закружились, в ладоши захлопали, на кандалах плясовую заиграли:
   
   Три копейки по копейке,
   Вец, вец, вец...
   
   Начальник поглядел на них и давай щипать себя, за усы дергать. Они обступили его, в глаза ему уставились и ну морочить голову:
   -- Кланяется, -- говорят, -- тебе тот, что в карцере помер. Помнишь? И тот, которого ты приказал скрутить рубахой. Помнишь? У него тогда ребра хрустели. Не забыл?
   И чахоточный кланяется. И мужик, что удавился в камере.
   Встал начальник и задом, задом от них. Уперся в стену и обалдел. Пощекотали его лешие, похихикали и пошли по тюрьме куралесить. На чердак забрались и ну в крышу барабанить да мяукать. Надзиратели звонок к начальнику дали. Выскочил тот, обалделый, видит -- дежурный по двору к конторе прижался и трясется.
   -- Что такое?..
   -- Шалят.
   -- Кто?..
   -- Шут его знает. Вот слушайте!
   Послушал начальник и забегал по тюрьме. Все на месте, а камера леших пуста. "Уйдут", -- думает он, и приказал стрелять на чердак. Выстрелы всполошили тюрьму, надзиратели всей оравой на коридорах и во дворе дежурили, а того, как лешие перемахнули с чердака в камеру, не приметили. Заглянули к, ним, а они разметались, спят...
   С утра опять приехало из города начальство, судило, рядило, еще раз выпороло леших, и те решили притихнуть: "Помолчим, говорят, поглядим, что выйдет". Только к начальнику на квартиру раз за разом являлись. Тот по четвертке в сутки выдымливал табаку, с женой ругался, водку глушил, отощал от тоски, будто с колокольни крикнул:
   -- Не желаю больше! -- и скрылся.
   Начальство обернуло всамделешних Алешку, Мишку и Ваську в бродяг, а леших убийцами объявило и к родным всамделешних на свиданья выпускало их. Родные ревут, а лешие ухмыляются и чешут о зубы языки: ничего, мол, с нами худого не будет.
   Обвинительный акт пришел из города скоро -- по указу да по приказу и все такое. На суд лешие пошли с форсом и в дороге песни пели. Конвойные об их бока на кулаках мозоли набили. Обвинитель называл их душегубами, отрепьем, зверьем, -- всяко и горой ратовал за виселицу им. Уж он честил, честил их, а они все хи-хи да ха-ха.
   Председатель зыкнул, было, на них, но Алешка такую рожу скорчил, что даже солдаты полны рукава насмеяли.
   Судьи сгорбились, и из приговора вышло только бу-бу-бу да конец: всех повесить.
   Алешка выпрямился и начал языком всякие штучки загибать, но судьи и слушать не стали его: закон в руки, пот в платки -- и в заднюю комнату. Конвойные Алешку за руку -- молчи, дескать, а он все орет, Мишка и Васька подкрикивают. Солдаты разъярились и давай усмирять их.
   Били так, били атак и руками развели: чем больше бей их, тем дальше они от смерти, -- только смеются.
   -- Тьфу, дьяволы, и не убьешь! Айда!..

V

   По тюрьме пошел шёпоток: кто повесит леших, тому чуть ли не воля будет и по пятерке за каждого, -- пятнадцать, значит, рублей. В контору старший осужденных на каторгу вызывал, уговаривал, грозил, -- никто не брался вешать. "Дешево", -- подумал старший и набавил за голову по рублю, по два, по три, -- до десяти рублей догнал, -- нету охотников.
   Тут новый начальник приехал. Высокий, лысый, нос картошкой, на лбу будто плугом исковыряно. Всем вышел, только глаза вроде червей: высунули головки из глазниц и шарят, шарят кругом.
   Принял он дела и пошел с надзирательской сворой по тюрьме. Головки червей ныр-ныр по арестантам, а голос ласково так разливается: я, говорит, человек ничего себе, но, конечно, не без слабостей: люблю порядок и послушание, и шапки чтоб передо мною снимали и это самое, никаких чтоб этих старост, и в кухонный котел носа не совать, и тишина всегда чтоб, потому тюрьма есть тюрьма, а не майдан какой, а во всем прочем, ежели что, я по-человечески делать буду, как бог велит, и все такое.
   Заглянули лешие ему в глаза и захолонули. Алешка руками всплеснул:
   -- Вот так штука!
   -- Что-о-о?
   -- Да, говорю, больно ты того...
   -- Чего-о?
   -- Да это самое... больно ты, говорю, глаз не жалел.
   -- Глаз, каких глаз?
   -- Да своих, вот этих, -- указал Алешка.
   -- Что?! Ты дурака со мной валять!?
   -- А на что его валять? Он давно вывалян.
   Мишка и Васька перемигнулись и ну смеяться.
   -- В карцер! -- взревел начальник.
   -- Только-то? Гы-гы-гы!..
   -- Глотки заткнуть!
   Заткнули лешим глотки и поволокли в карцер. Взяла их тоска, и стали они судить да рядить: неужто, мол, для того люди и родятся, чтоб с ними вот этак-то? Где же эта самая правда, если на людей червяки вместо глаз глядят?
   Лешие, а дури было в них хоть отбавляй. Толковали, толковали и пробрались вечером к новому начальнику: проймем, мол, и его, как прежнего, а там и третьего проймем, и еще, и еще, а там, гляди, и выйдет что-нибудь: ведь в палачи вот никто не хочет.
   Пришли, в кандалы зазвонили и ну зудить начальника:
   -- Неужто ты и в самом деле такой? Не прикидываешься? Мать ли тебя пестовала? Как это угораздило ее родить тебя с такими глазами?
   Начальник поводил по ним червяками да ногою-уп! -- и ну харкать:
   -- Пришли? Испугать хотите? Мразь!.. Сам повешу вас!.. Своими руками! Навоз!..
   Позеленел начальник и от злости весь вывернулся.
   Глянули лешие на него, на вывернутого, и обомлели: он арестантов и за людей не считал. Пропала у леших охота нудить его. Пошли они в тюрьму и вспомнили: ими, лешими, попы пугают мужиков, мужики и бабы пугают детей. Вот дурачье! Начальником, с червяками вместо глаз, попотчевать бы их!

VI

   Вошел начальник утром в тюрьму и давай старшего распекать:
   -- Ну, нашел вешельника? Выписывать прикажешь?
   Самого заставлю! Понял?
   -- Так точно... только не знаю, кого бы это. Не хотят.
   На воле убивают, а тут не хотят. Цугая, может, попробовать? Крышка ему, а тут такой случай.
   -- Давай его.
   Ввели Цугая в контору.
   -- Повесишь троих, -- сказал ему начальник, -- суда над тобой не будет, деньги получишь, подстаршим сделаю.
   -- А сидеть в карцере долго еще буду? -- спросил Цугай.
   -- Если согласен, сейчас выпущу.
   Вздохнул Цугай, согласился, попросил денег и запылил по дороге в город. Выпил с девками, заворочал мозгами да по лбу себя хлоп! -- что ж это я? сорвался и побежал к начальнику тюрьмы:
   -- А как, ваше благородие, насчет совести и бога?
   -- Что приказываю, то и делай.
   -- Я не про ото... бог как и все такое?
   -- Выкинь из головы!
   -- Отец приказывал не выкидывать.
   -- Дурак твой отец: богу молись и делай, что требуется, -- вот и все.
   Подумал Цугай, догадался:
   -- Ага! Это вы верно: потом можно замолить. Понимаю, -- и пошел догуливать.
   Ночью лешие обступили его, хмельного, зализанного девками, и ну охаживать.
   -- Не-э-э, -- мычал он, -- не это: пострадал раз за вас, гадов, и баста...
   Лешие ему о деревне, о лесе, о полях, об отце, о детях, -- вдрызг расцарапали совесть, но не поддался Цугай:
   -- Это вы к тому, чтоб опять в карцер меня? Под суд за вас? Не-э... Подстаршим быть хочу. Счастье мне пришло. Денег за вас получу. Ого-го-го-о!
   Всю ночь Цугай мычал, кричал, от леших отмахивался, и те с досады забегали к начальнику, к старшему, к женатым надзирателям, к их бабам, по камерам и коридорам.
   Надзиратели револьверов из рук не выпускали: там беготня, там хрип, смех, шаги, шопот, песни:
   Вец-вец-вец...
   И арестантам было не сладко: думки разные одолевали, а главное -- чудилось, будто уже вешают. Арестанты вскакивали, стучали в дверь. Начальник велел влить в карцеры по ушату воды, насыпать известки, набил их арестантами и каждый день слал в город по бумаге: скорее, мол, надо решать да разделываться с осужденными, в тюрьме неспокойно, палач может опомниться.
   И решение вышло.

VII

   У тюремной бани надзиратели разобрали камни и вырыли две ямы. Старший и Цугай на надзирательском дворе приколотили к двум столбам перекладину.
   Ночью пришла конвойная команда и приехало начальство с доктором и попом. Цугай волоком перетащил к бане столбы о перекладиной и вставил их в ямы.
   -- Трамбовкой утопчи, дьявол, чего ногами топаешь!
   Мыло не забыл? Пожирней веревку мыль, сразу в шею чтоб врезалась. Да не расплывайся...
   Чтоб не было шуму, леших расковали и вывели по одиночке. Начальство у фонарика прочло им бумагу. Поп с крестом заюлил. Лешие покосились на него и:
   -- Брысь!
   Первым под перекладину повели Алешку. Обрядил его Цугай в смертную холщовую рубаху, завязал и толкнул:
   -- Становись!
   Вскочил Алешка на табурет, надел на себя петлю и говорит:
   -- Ты гляди, Цугай: у меня душа крепко сидит.
   -- Выдушим! -- прохрипел тот и шварк ногою по табуретке.
   Повис леший, ногами заболтал, захрипел и не умирает.
   Минуту хрипит, другую, третью хрипит и все громче да громче, будто душа застряла у него в глотке и ни сюда, ни туда. Начальство уши зажало, поп отвернулся и рукой кресты на себе путляет. Начальник к Цугаю кинулся:
   -- Веревку, мерзавец, забыл намылить! Дергай его за ноги!
   -- Мылил, уж вот как мылил.
   Руки у Цугая пьяные. Поймал он ими лешего за ноги и дерг, дерг. А тот все болтает туловищем и руками и уже не хрипит, а хохочет. Дружки подхохатывают, а из тюрьмы как грянет:
   -- Да хоть добейте его, пауки! Не мучайте!
   Обернулось начальство, -- верх тюрьмы уже облит зарей, в окнах арестанты, глаза у них страшные, изо ртов паром валит злоба. Начальник кулаками им:
   -- С окон марш! Перрестреляю! -- да к помощнику прокурора: придется, мол, прекратить.
   А тот на него:
   -- Что вы сделали? Зачем брались, раз не умеете?
   -- Я вам не палач! -- огрызнулся начальник и червяками по виселице ныр-ныр.
   А Алешка все хрипит и хохочет. Цугай помертвел да задом, задом от виселицы, за ним поп, доктор. Начальник ругаться начал, подмигнул старшему и к виселице.
   Выхватил шашку и по петле раз, два. Шлепнулся леший наземь, вскочил и захихикал:
   -- Взяли?
   Начальник в ухо его:
   -- Молчать, мразь! -- и к старшему: -- Снимай с него рубаху!
   Выпростался леший из рубахи, поднял перерубленную петлю да к начальнику с нею:
   -- Не забудьте взять на память о моей шее... крепкая, мол, была, хе-хе-хе!
   Начальник приладил намыленную веревку к перекладине да как рявкнет:
   -- Становись!
   -- Гы-гы... Сам хочешь? Попробуй, -- подошел леший.
   Накинул на него начальник петлю, стянул ее на голой шее, табурет расшиб:
   -- Вот так надо! -- и ну надзирателей и начальство пушить: -- Нюни распустили! Хотите, чтоб они вас перевешали...
   Глядит, а леший опять болтает ногами, хрипит и не умирает, а тюрьма уже вся в солнце и ревет, воет. Ругань застряла в глотке начальника. Как так? И он не может повесить? Метнулся к лешему да за ноги его дерг, изо всей мочи дергает, червяками в глазницах ворочает, хрипит:
   -- Врешь, врешь, мразь... повешу!
   Еле оттащили его, перерезали петлю, подхватили лешего -- и в камеру. Сел тот и дружкам подмигнул:
   -- Ну, все видали?.. Айда, будет...
   И ушли в лес.
   
   1923 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru