Собрание сочинений в 11 томах. Т. 1. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956
OCR Бычков М.Н.
1
При прежнем губернаторе у нас не позволялось курить в канцелярии. Старшие чиновники обыкновенно куривали в маленькой комнатке, за правительским кабинетом, а младшие -- в сторожке. В этом курении у нас уходила большая половина служебного времени. Я и мои товарищи, состоявшие по особым поручениям, не обязаны были сидеть в канцелярии и потому не нуждались вовсе в канцелярских курильных закоулках; но все-таки каждый из нас считал своею обязанностью прийти покоптить папиросным дымом стены комнаты, находившейся за правительским кабинетом. Эта комната была для нас сборным местом, в которое всякий спешил поболтать, посплетничать, посмеяться и посоветоваться.
Один раз, наработавшись вволю над пересмотром только что оконченного мною следствия, я вышел прогуляться. День был прекрасный, теплый, с крыш падали капели, и на перекрестках улиц стояли лужи. Шаг за шагом я дошел до канцелярии и вздумал зайти покурить. Правитель был с докладом у губернатора. В комнате за правительским кабинетом я застал двух помощников правителя, полицмейстера и одного из моих товарищей, только что возвратившегося с следствия из дальнего уезда. Пожав поданные мне руки, я закурил папироску и сел на окно, ничем не прерывая беседы, начатой до моего прихода, Возвратившийся молодой чиновник особых поручений с жаром рассказывал об открытых им злоупотреблениях по одному полицейскому управлению. В рассказе его собственно не было ничего занимательного, и рассказом этим более всех был заинтересован сам рассказчик, веровавший, что в нашей административной организации обнаружить зло -- значит сделать шаг к его искоренению. Из помощников правителя один еще кое-как слушал этот рассказ, но другой без церемонии барабанил по окнам пальцами, а полицмейстер, оседлав ногами свою кавалерийскую саблю, пускал из-под усов колечки из дыма и как бы собирался сказать: "Как вы, дитя мое, глупы!"
2
Среди таких наших занятий растворилась дверь, соединявшая комнатку с правительским кабинетом, и правитель проговорил кому-то:
-- Вот наш клуб. Прошу вас здесь покурить; а я сейчас отделаюсь и буду к вашим услугам.
В двери показался высокий плотный блондин, лет сорока, в очках, с небольшою лысиною и ласковым выражением в лице.
-- Господин Ден, -- проговорил правитель, рекомендуя нам введенного им господина. -- Господин Ден приехал, господа, с полномочием князя Кулагина на управление его имениями. Прошу вас с ним познакомиться. Это мои сотрудники N, X, Y, Z, -- отрекомендовал нас правитель господину Дену. Начались рукожатия и отрывочные: "очень рад, весьма приятно" и т. д.
Правитель с полицмейстером вышли в кабинет, а мы опять начали прерванный кейф.
-- -- Вы давно в наших краях? -- спросил Дена мой молодой товарищ, слывший за светского человека.
-- Я первый раз в здешней губернии, и даже только со вчерашнего дня, -- отвечал г-н Ден.
-- Да; я не то спросил. Я хотел сказать: вы уже знакомы с нашей губернией?
-- Не знаю, как вам сказать, -- и да и нет, Я знаком с имениями князя по отчетам, которые мне предъявляли в главной конторе,, и по рассказам моего доверителя. Но... впрочем, я полагаю, что ваша губерния то же самое, что и Воронежская и Полтавская, в которых я управлял уже княжескими имениями.
-- Ну, не совсем, -- отозвался один помощник правителя канцелярии, сливший у нас за политико-эконома.
-- В чем же резче всего проявляются особенности здешней губернии? -- отнесся к нему Ден. -- Я буду много обязан вам за ваши опытные указания.
-- Да во многом.
-- О, я не смею спорить; но мне бы хотелось узнать, на чем именно я могу споткнуться, если буду держаться здесь системы управления, принятой мною с моего приезда в Россию? Я тех убеждений, что неуклонная система всегда достигает благих целей.
Политико-эконом не ответил на этот вопрос Дену, потому что молодой чиновник перебил его вопросом;
-- А вы давно в России?
-- Седьмой год, -- отвечал Ден.
-- Вы... если не ошибаюсь... иностранец?
-- Я англичанин.
-- И так хорошо говорите по-русски.
-- О да. Я еще в Англии учился по-русски, и теперь опять седьмой год изо дня в день с крестьянами; что ж тут удивительного!
-- Вы, свыклись и с нашим народом и с нашими порядками?
-- Кажется, -- улыбаясь, ответил Ден.
-- Имения князя в нашей губернии не цветут.
-- Да, я это слышал.
-- Вам будет много труда.
-- Как везде. Без труда ничего не двинешь.
-- Может быть, побольше, как в другом месте.
-- Ничего-с, Нужна только система. Не нужно быть ни варваром, ни потатчиком, а вести дело систематически, твердо, настойчиво, но разумно. Во всем нужна система.
-- Где же вы намерены основать свою резиденцию? -- спросил политико-эконом.
-- Я думаю, в Рахманах.
-- Отчего же не в Жижках? Там покойная княгиня жила; там есть и готовый дом и прислуга; а в Рахманах, мне кажется, ничего нет, -- заметил молодой чиновник.
-- У меня на это есть некоторые соображения.
-- Своя система, -- смеясь, вставил помощник правителя.
-- Именно.
Правитель с шляпой на голове отворил двери и сказал Дену: "Едем-с!"
Мы пожали опять друг другу руки и расстались,
3
Село Рахманы находится в соседстве с Гостомельскими хуторами, где я увидел свет и где жила моя мать. Между хуторами и селом всего расстояния считают верст девять, не более, и они всегда на слуху друг у друга. Заезжая по делам службы в К-ой уезд, я обыкновенно всегда заворачивал на хутора, чтобы повидаться с матушкой и взглянуть на ее утлое хозяйство. Мать моя познакомилась с Стюартом Яковлевичем Деном и с его женою и при всяком свидании со мной, все никак не могла нахвалиться своими новыми соседями. Особенно она до небес превозносила самого Дена.
-- Вот, -- говорила она, -- настоящий человек; умный, рассудительный, аккуратный. Во всем у него порядок, знает он, сколько можно ему издержать, сколько нужно оставить; одним словом, видно, что это человек не нашего русского, дурацкого воспитания!
Другие соседи тоже были без ума от Дена. Просто в пословицу у них Ден вошел: "Ден говорит, так-то надо делать; Ден так-то не советует", и только слов, что Ден да Ден. Рассказам же и анекдотам про Дена и конца нет. Повествуют, как все отменилось в княжеских имениях с приезда Стюарта Яковлевича, все, говорят, на ноги поднял; даже отъявленных воров, которых в нашем крае урожай, и тех определил в свое дело. Да еще так: самых известных лентяев поделал надсмотрщиками по работам; а воров, по нескольку раз бывших в остроге, назначил в экономы, в ключники да в ларечники, и все идет так, что целый округ завидует. "Вот, -- думаю себе, -- дока-то на наших мужиков явился!"
Хотелось мне самому посмотреть на рахманские диковины, да все как-то не приходилось. А тем временем минул год, и опять наступила зима,
4
Вечером 4 декабря жандарм принес мне записку, которою дежурный чиновник звал меня позже, в одиннадцать часов, к губернатору.
-- Вы, кажется, здешний уроженец? -- спросил меня губернатор, когда я вошел к нему по этому зову. Я отвечал утвердительно.
-- Вы живали в К-ом уезде?
-- Я там, -- говорю, -- провел мое детство. К-ой уезд мое родное гнездо.
-- И у вас там много знакомых? -- продолжал спрашивать губернатор.
"Что за лихо!" -- подумал я, выдерживая этот допрос, и отвечал, что я хорошо знаю почти весь уезд.
-- У меня к вам есть просьба, -- начал губернатор. -- Пишет мне из Парижа князь Кулагин, что послал он в свои здешние имения англичанина Дена, человека сведущего и давно известного князю с отличной стороны, а между тем никак не огребется от жалоб на него. Сделайте милость, -- не в службу, а в дружбу, съездите вы в К-ой уезд, разузнайте вы это дело по совести и дайте мне случай поступить по совести же.
Поехал я в город К. в эту же ночь, а к утреннему чаю был у моей матери. Там о жалобах к-ских крестьян на Дена и слуху нет. Спрашиваю матушку: "Не слыхали ли, как живут рахманские мужики?"
-- Нет, мой друг, не слыхала, -- говорит. -- А впрочем, что им при Стюарте Яковлевиче!
-- Может быть, -- говорю, -- он очень строг или горяч?
-- В порядке, разумеется, спрашивает.
-- Сечет, может, много?
-- Что ты! что ты! Да у него и розог в помине нет! Кого если и секут, так на сходке, по мирской воле.
-- Может быть, он какие-нибудь другие свои делишки неаккуратно ведет?
-- Что ты начать-то хочешь?
-- Как, -- говорю, -- он к красненьким повязочкам равнодушен ли?
-- О, полно, сделай милость, -- проговорила мать и плюнула.
-- Да вы чего, матушка, сердитесь-то?
-- Да что ж ты глупости говоришь!
-- Отчего же глупости? Ведь это бывает.
-- Подумай сам: ведь он женатый!
-- Да ведь, родная, -- говорю, -- иной раз и женатому невесть что хуже холостого снится.
-- Эй! поди ты! -- опять крикнула мать, плохо скрывая свою улыбку.
-- Ну чем же нибудь он да не угодил на крестьян?
-- Что, мой друг, чем угождать-то! Они галманы были, галманы и есть. Баловство да воровство -- вот что им нужно.
5
Объехал два, три соседние дома, -- то же самое. На Николин день в селе ярмарка. Зашел на поповку, побеседовал с духовными, стараясь между речами узнать что-нибудь о причинах неудовольствия крестьян на Дена, но от всех один ответ, что Стюарт Яковлевич -- такой управитель, какого и в свете нет. Просто, говорят, отец родной для мужика. Что тут делать? Верно, думаю себе, в самом деле врут мужики.
Так приходилось ни с чем и ехать в губернский город.
В городе К. я заехал, без всякой цели, к старому приятелю моего покойного отца, купцу Рукавичникову. Я хотел только обогреться у старика чайком, пока мне приведут почтовых лошадей, но он ни за что не хотел отпустить меня без обеда. "У меня, -- говорит, -- сегодня младший сынок именинник; пирог в печи сидит; а я тебя пущу! И не думай! А то вот призову старуху с невестками и велю кланяться".
Надо было оставаться.
-- Тем часом пойдем чайку попьем, -- сказал мне Рукавичников.
Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.
-- Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? -- спросил у меня Рукавичников, когда мы уселись и он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем,
-- Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, -- отвечал я.
Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.
-- Вот, -- говорю, -- какое дело, и пустое, да и мудреное, -- и рассказал ему свое поручение.
Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:
-- Это, парень, не пустое дело,
-- А вы знаете Дена?
-- Как, сударь, не знать!
-- Ну, что о нем скажете?
-- Да что ж о нем сказать? -- проговорил старик, разведя руками, -- хороший барин.
-- Хороший?
-- Да как же не хороший!
-- Честный?
-- И покору ему этим нет.
-- Строг уж, что ли, очень?
-- Ничего ни капли не строг он.
-- Что ж это, с чего на него жалуются-то?
-- А как тебе сказать... очень хорош, -- похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.
-- Да отчего не по нутру-то?
-- Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.
-- Работой, что ли, отягощает? -- все добиваюсь я у Рукавичникова.
-- Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче... А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! -- крикнул в форточку Рукавичников. -- Вот сейчас гусли заведем, -- прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.
В комнату влез маленький подслеповатый мужичок с гноящимися глазками и начал креститься на образа.
-- Здравствуй, Филат Егорыч! -- сказал Рукавичников, дав мужику окреститься.
-- Здравствуй, батюшка Петр Ананьич.
-- Как живешь-можешь?
-- Ась?
-- Как, мол, живешь?
-- А! Да все ела те богу живем.
-- Дома все ли здорово?
-- Ничего будто, Петр Ананьич; ничего.
-- Всем, значит, довольны?
-- Ась?
-- Всем, мол, довольны?
-- И-и! Чем довольными-то нам быть,
-- Что ж худо?
-- Да все бог его знает; будто как не вольготно показывается.
-- Управитель, что ль, опять?
-- Да, а то кто ж!
-- Аль чем изобидел?
-- Вот завод затеял строить,
-- Ну?
-- Ну и в заработки на Украину не пущает.
-- Никого?
-- Ни одного плотника не пустил.
-- Это нехорошо.
-- Какое ж хорошество! Барину жалились, два прошения послали, да все никакой еще лизируции нет.
-- Поди ж ты горе какое! -- заметил Рукавичников.
-- Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом,
-- Видите, какой мошенник ваш Ден! -- сказал, обратясь ко мне, Рукавичников. Мужик в меня воззрился.
-- А вот теперь я вам расскажу, -- продолжал мой хозяин, -- какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч. Мужик не обнаружил никакого волнения.
-- Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил...
-- Это точно, -- ветрел мужичок.
-- Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Все какие-то свои порядки там заводит; а по-моему, не порядки он заводит, а просто слабый он человек.
-- Это как есть слабый, -- опять подсказал мужичок.
-- Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?
-- Это так.
-- Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его все мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь,
-- Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат. Мужик молчал.
-- Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает? -- говорил я.
-- Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.
Мужичок молчал.
-- А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль? -- опять обратился Рукавичников к мужичку.
-- Нет, это было.
-- Да, было. Ну-с, а Стюарт Яковлевич задумал завод винный построить. Я его за это хвалю; потому что он не махину какую заводит, а только для своего хлеба, чтоб перекурить свой хлеб, а бардой скотинку воспитать. Приходили к нему разные рядчики. Брали всю эту постройку на отряд за пять тысяч, он не дал. Зачем он не дал?
-- Мы этого знать не могим, -- отвечал Филат Егорыч.
-- Нет, врешь, брат, -- знаешь. Он вам высчитывал, что с него чужие просят за постройку; выкладал, почем вам обходится месяц платою у подрядчика, и дал вам рублем на человека в месяц дороже, только чтоб не болтались, а дома работали.
-- Это такая говорка точно была.
-- То-то, а не не могим знать. Ну а они вот теперь небось настрочили, что на работу не пущает, все на заводе морит; а насчет платы ни-ни-ни. Так, что ль?
-- Не знаю я этого.
-- Да уж это как водится. Вот вам и Филат Егорыч, старый мой друг и приятель! Любите-жалуйте его. Мужичок осклабился.
-- А вот меня бы вам в управители! -- шутливо продолжал Рукавичников, -- А приняли б вы меня?
-- Да с чего ж?
-- И никогда бы мы не ссорились; все бы у нас по-любезному пошло. Потому что порядок бы у нас душевный был. Ты, Филат Егорыч, пробаловался -- на клин тебя, молодой парень какой где проворовался или что другое -- за виски его посмыкал; раздобылся чем таким на Украине, вроде вот Филата Егорыча сынка, ну -- в больницу его, а потом покропил березовым кропильцем, да и опять пущай. Так, что ли, Филат Егорыч?
-- По-нашему так.
-- Ну вот! Ведь я знаю. Мужичка отпустили.
-- Что же это такое однако? -- спрашивал я Рукавичникова.
-- А вот видишь сам, сударь мой. Господин Ден человек хороший, да мой бы совет ему уходить отсюда, а не то они ему подведут машину.
Рассказал я это дело губернатору во всей подробности. Губернатор просто на стену прыгает: сам он был администратор и несказанно восхитился, что в его губернии завелся такой сельский администратор, как Стюарт Яковлевич Ден,
6
В пятницу на масленице у губернатора были званые блины. Весь город почти собрался. За столом дежурный чиновник подал губернатору конверт. Губернатор сорвал печать, прочел бумагу и отпустил дежурного с словом: хорошо! Но видно было, что что-то совсем не хорошо.
Вставши из-за стола, губернатор поговорил кое с кем из гостей и незаметно вышел с правителем в кабинет, а через четверть часа и меня туда позвали. Губернатор стоял, облокотись на свою конторку, а правитель что-то писал за его письменным столом.
-- Скверное дело случилось, -- сказал губернатор, обратись ко мне. -- В Рахманах бунт.
-- Как бунт?
-- Да бот читайте.
Губернатор подал мне с конторки бумагу, полученную им за обедом. Это было донесение к-ского исправника, писавшего, что вчера "рахманскйе мужики взбунтовались против своего управителя, сожгли его дом, завод и мельницы, а самого управляющего избили и выгнали вон.
-- Я сейчас посылаю вас в Рахманы, -- сказал губернатор, когда я пробежал донесение исправника. -- Сейчас получите открытое предписание к инвалидному начальнику, берите команду; делайте что нужно, но чтоб бунта не было и чтоб виновные были открыты. Собирайтесь скорее, чтоб к утру быть на месте и идти по горячим следам.
-- Позвольте мне не брать команды, -- сказал я губернатору. -- Я там всех знаю и надеюсь без команды исполнить ваше поручение: команда мне только помешает.
-- Это как знаете, но про всякий случай возьмите предписание к инвалидному начальнику.
Я поклонился и вышел, а через четыре часа уже пил чай у к-ского исправника, с которым должен был вместе ехать в Рахманы. От города К. до Рахманов всего верст пятнадцать, и мы приехали туда ночью. Остановиться было негде. Управительский дом, контора, людская, прачечная, мастерские -- все было сожжено вместе с заводом и мельницами, и по черным грудам теплого пепелища еще кое-где вились синие струйки дыма от тлеющих головней. Поместились в избе у старосты и послали за становым. Утром ранехонько прибежал становой и привез с собой рахмановского мужика, Николая Данилова, взятого им вчера под арест по подозрению в поджоге завода и в возмущении крестьян к бунту.
-- Что ж вы узнали? -- спрашиваю я станового.
-- Поджог был-с.
-- Отчего вы это думаете?
-- Загорелись ночью нежилые строения, и все сразу.
-- Кого же вы подозреваете в поджоге? Становой развел руками с выражением полнейшего недоумения.
-- По какому поводу вы арестовали этого мужика?
-- Николая Данилова-то-с?
-- Да.
-- -- Да так. Он был наказан в этот день Деном, грубил ему и к тому же ночью оставался у завода, который почти прежде всего вспыхнул.
-- И только?
-- Да, только-с. Других указаний нет. Мужики все запираются.
-- Вы допрашивали кого-нибудь?
-- Делал дознание.
-- И ничего не узнали?
-- Ничего пока.
Вошел староста и остановился у порога.
-- Что скажешь, Лукьян Митрич? -- спросил я.
-- К твоей милости.
-- То-то, почто к моей милости?
-- Мужики собрались.
-- Кто ж тебе приказывал их собирать?
-- Сами собрались; хотят с тобой гуторить.
-- Где ж они?
-- Да вот туточка.
Староста указал на окно. Против окна стояла огромная толпа крестьян. Были и старики, и молодые, и середовые мужики; все стояли смирно, в шапках, у некоторых были палки.
-- Ого! сколько их, -- сказал я, сохраняя все возможное спокойствие.
-- Вся отчина, -- заметил староста.
-- Ну поди, Митрич, скажи им, что сейчас оденусь и выйду.
Староста ушел.
-- Не ходите! -- сказал мне становой.
-- Отчего?
-- Долго ль до греха.
-- Ну, уж теперь поздно. Избяная дверь не спасет: если пришли недаром, так и в избе найдут.
Надел я шубу и вместе с исправником и с становым вышел на крылечко. Толпа зашаталась, шапки понемногу стали скидываться с голов, но нехотя, не разом, и несколько человек в задних рядах вовсе не скинули шапок.
-- Здравствуйте, ребятушки! -- сказал я, сняв шапку. Мужики поклонились и прогудели: "Доброго здоровья!"
-- Накройтесь, ребята; холодно.
-- Ничего, -- опять прогудели мужики, и остальные шапки с голов исчезли.
-- Пожалуйста, покройтесь.
-- Мы и так постоим.
-- Наше дело привычное.
-- Ну так я вам велю накрыться.
-- Велишь, такое дело.
Один-два мужика надели шапки, за ними надели и остальные.
Успокоился я. Вижу, что не ошибся, не взяв команды.
У самого крыльца стояли сани парой, и на них сидел Николай Данилов, с ногами, забитыми в березовую колодку. Он в черной свите, подпоясан веревкой и на голове меховая шапка. На вид ему лет тридцать пять, волосы темнорусые, борода клинушком, взгляд тревожный и робкий. Вообще лицо выражает какую-то задавленность, но спокойно и довольно благообразно, несмотря на разбитую губу и ссадину на левой скуле. Он сидит без движения и смотрит то на меня, то на толпу.
-- Что же вам, ребята, от меня желается? -- спросил я сходку.
-- Это ты будешь от губернатора-то? -- спросил меня середовой мужик из переднего ряда.
-- Я.
-- Ты чиновник?
-- Чиновник.
-- Губернаторский?
-- Да.
-- Ну-к мы с тобой хотим побалакать.
-- Извольте. Я вот слушаю.
-- Нет, ты сойди оттолева, с крыльца-то. Мы с тобой с одним хотим погуторить.
Я не задумываясь вошел в толпу, которая развернулась, приняла меня в свои недра и тотчас же опять замкнулась, отрезав меня, таким образом, от исправника и станового.
Середовой мужик, пригласивший меня сойти, стоял передо мною.
-- Ну о чем будем говорить? -- спросил я.
-- Мы потому тебя сюда и истребовали, что ты наш, тутошний, притоманный.
-- О чем же хотели говорить?
-- Да вот по этому делу-то.
Послышалось несколько вздохов со всех сторон.
-- Зачем вы выгнали управителя?
-- Он сам уехал.
-- Еще бы! как вы его мало что не убили.
Молчат.
-- Что теперь будет то?
-- Вот то-то мы тебя и потребовали, чтоб ты нам рассказал: что нам будет?
-- Каторга будет.
-- За управителя-то?
-- Да, за управителя; за поджог; за бунт: за все разом.
-- Бунта никакого не было, -- проговорил кто-то.
-- Да это что, ребята! отпираться теперь нечего, -- сказал я. -- Дела налицо; сами за себя говорят. Будете запираться, пойдут допросы да переспросы, разовретесь и все перепутаетесь. А вы б подумали, нельзя ли как этому делу поумней пособить.
-- Это точно, -- буркнули опять несколько голосов.
-- То-то и есть. А теперь прощайте! Говорить нам, стало, уж не о чем.
Я тронул рукою одного мужика, он посторонился, а за ним и другие дали мне дорогу.