Аннотация: L'Épouse du Soleil.
Перевод З. Ж. (1913).
Гастон Леру. Невеста Солнца
Роман
Книга первая. Браслет Золотого Солнца
Пароход едва успел войти в гавань Кальяо [Приморский город в Перу (Южная Америка)], не успел даже бросить якорь, как им завладела толпа крикливых тиранов-лодочников. Палуба, лестницы, каюты, столовые, -- все мгновенно захлестнула эта живая волна, стремившаяся унести с собой пассажиров. Дядюшка Франсуа-Гаспар Озу, академик, член Отдела надписей и изящной словесности, усевшись на чемоданы, где были спрятаны все его бумаги и драгоценные справочники, энергично защищался от этого нашествия.
Напрасно ему доказывали, что пароход не сможет пристать к набережной раньше, чем через два часа, -- он цеплялся за свои сокровища, клянясь, что не расстанется с ними ни за что на свете... Позволить этим темнокожим дьяволам бросить в утлые суденышки столь драгоценный багаж -- подобная мысль, очевидно, не могла прийти в голову ученому. И весь его гнев обрушился на молодого человека, его спутника, осмелившегося высказать вслух эту дерзкую мысль. Но молодой человек, видимо, был не из робких: нимало не смутившись, Раймонд Озу преспокойно пожал плечами, которым мог бы позавидовать атлет, и решил предоставить дядюшке самому выбираться с корабля. Он же слишком торопился, а потому прыгнул в первую попавшуюся лодку и тотчас приказал гребцу посильнее налечь на весла.
С бьющимся сердцем Раймонд Озу вглядывался в приближавшуюся к нему страну его грез, -- страну золота и легенд, сказочное Перу древних инков [инки -- царский род, правивший в древности индейским населением Перу, впоследствии завоеванным испанцами под предводительством Франсиско Писарро], страну, таящую и другие сокровища, более ценные для него, Раймонда. Недаром у него так билось сердце.
Он ничуть не был разочарован однообразием открывшегося перед ним прибрежного пейзажа. Его не огорчило то, что город плоский, некрасивый, лежит почти на одном уровне с морем, что в нем нет колоколен, башен и минаретов, которые в древних городах обычно еще издалека кивают путешественникам, будто приветствуя их. Не заинтересовался он и хитрой конструкцией мола, хоть и был молодым инженером, только что выпущенным из "Центральной школы". Его, надо полагать, интересовало нечто совсем иное...
Встреча
По его просьбе лодочник указал, где приблизительно находится Лимская калле (улица), и молодой человек уже не отрывал своего взгляда от указанного ему места. Выскочив на берег, он бросил несколько сентаво [мелких монет] лодочнику, бесцеремонно растолкал навязчивых гидов, переводчиков, провожатых и прочих паразитов, сразу осадивших приезжего, и зашагал в указанном направлении. Калле Лима, по-видимому, служила как бы границей между старым городом и новым. В этом последнем, расположенном выше первого, была сосредоточена вся крупная торговля: огромные дома, прямые широкие улицы с непрерывными рядами магазинов французских, испанских, английских, итальянских, немецких. В старом городе, внизу, улицы были узенькие, путаные, красочные; дома с колоннадами, с верандами громоздились один на другой, захватывая все свободное пространство. На каждом шагу в этом лабиринте Раймонда толкали китайцы-носильщики, ловко справлявшиеся с тяжелыми, громоздкими ношами, и лениво бредущие с пустыми руками индейцы. Несколько ранчо (кабачков), посещаемых главным образом матросами, радуясь прохладе, открыли свои двери прямо на улицу... Раймонд никогда раньше не бывал в Кальяо, но шел с такой уверенностью, словно отлично изучил этот город, лишь изредка замедляя шаг на перекрестках. Внезапно он остановился, как вкопанный и, побледнев, прислонился к облупившейся стене старого дома, с полуоткрытой веранды которого до него доносился звучный женский голос. Голос был молодой и приятный -- и звучал очень уверенно, заявляя по-испански невидимому собеседнику:
-- Как вам будет угодно, сеньор, но за эту цену вы можете получить лишь низший сорт гуано [Птичий помет, в изобилии находимый на островах Тихого океана; превосходное удобрение и главный предмет торговли Перу]. В нем всего 4 % азота, да и то...
Разговор закончился обменом учтивостями; потом внизу хлопнула дверь... Раймонд, волнуясь все больше, шагнул к веранде и заглянул... На веранде сидела молодая женщина редкой красоты, но лицо у нее было строгое. Может быть, работа, которой она была в данный момент занята, придавала ей такой строгий вид: она просматривала большие кассовые книги, наводя какие-то справки, и вписывала цифры в крохотную записную книжечку; книжечка висела на золотой цепочке, охватывавшей прелестную, стройную талию. Вероятно, оттого, что работа эта поглощала все внимание молодой девушки, брови ее были сдвинуты, между бровей залегла складка, и профиль казался суровым. В этой женщине не было и следа томности креолок, не было и типичной испанской красоты, если не считать роскошных черных волос. У нее было тело Кармен и голова Минервы -- голубоглазой Минервы, богини мудрости, из которой вышла бы превосходная конторщица. Наконец она подняла голову.
-- Мария-Тереза!
-- Раймонд!
Огромная зеленая книга с шумом свалилась на пол. Молодая девушка подбежала к окну. Раймонд схватил ее руки и не выпускал, покрывая их поцелуями... А она -- она смеялась... смеялась от радости, что видит его, такого высокого, сильного, красивого, с золотистой бородкой, делавшей его похожим на ассирийского волшебника.
-- Ну, как дела с гуано?
-- Недурно. А ваши?.. Но ведь вас ждали только завтра.
-- Мы сэкономили одну остановку.
-- Как поживает моя маленькая Жанна?
-- О, моя сестра уже совсем большая: у нее скоро будет второй ребенок.
-- А Париж?
-- В последний раз, когда я видел его, шел проливной дождь.
-- А Сакре-Кер? [женский монастырь, являющийся вместе с тем и закрытым учебным заведением для девиц из аристократических семейств]
-- Ну, там-то я, понятно, не бывал после вашего отъезда.
-- Говорят, он продается.
-- Как я жалею, что я недостаточно богат, чтобы купить его... если б можно было взять оттуда только приемную... тот уголок, где мы сидели, поджидая вас и Жанну...
-- Позвольте... А где же ваш дядюшка? Куда вы его девали?
-- Не захотел бросить свою коллекцию -- так и остался на пароходе. Все что-то записывает, словно Америку открыл... Но где же у вас дверь? Боже мой, где же дверь?.. Я не смею влезть к вам через окно... И потом -- я вам мешаю...
-- Страшно. Тем не менее, обойдите вокруг дома -- первая дверь направо -- и постучитесь, прежде чем войти.
Справа были огромные ворота со сводами; они вели в огромный двор, где суетилась и сновала целая армия китайских кули [носильщики] и индейцев-кечуа. Большие нагруженные телеги с грохотом въезжали под своды ворот; другие порожняком выезжали обратно в гавань. "И она тут всем верховодит!" -- с радостным трепетом подумал молодой инженер.
Она ждала его на пороге конторы, радостно улыбаясь.
Она заперла дверь и подставила ему свой лоб.
-- Поцелуйте меня.
Смущенно и робко он поцеловал ее в пышные волосы. Это было впервые. Она была взволнована гораздо меньше. И, видя, что он стоит растерянный, не зная, куда деть руки и восторженно любуясь ею, она первой спросила:
-- Значит, мы любим друг друга?
-- О! -- молодой инженер стиснул руки так, что пальцы хрустнули.
-- Почему же мы раньше не признались?
-- Разве теперь уже поздно?! -- в ужасе вскрикнул Раймонд.
-- Успокойтесь -- нет. Я только что отказала моему четвертому жениху, дону Алонсо де Куэльяру: в Лиме это, пожалуй, самая блестящая партия, милый мой Раймонд! Отец жутко взбешен. Кстати, вы и не спросите, как поживает мой отец?
-- О! простите... Ну да, конечно, и отец, и братья... Я совсем растерялся, поглупел... я только все смотрю на вас...
-- Мой милый папочка чувствует себя превосходно. И очень рад вашему приезду, то есть, главным образом, приезду вашего дядюшки, так как вы, собственно, не в счет. Он счастлив возможности принять у себя академика, известного ученого. Вот уже месяц, как он только и говорит об этом -- и в своем клубе, и в географическом обществе, где его выбрали секретарем. О да, мой папочка -- человек занятой... он занимается археологией... Он всюду велит копать землю в надежде разыскать кости наших предков... Его это так занимает... Никогда еще он не казался таким молодым и таким оживленным... Когда вы поближе его узнаете, вы очень его полюбите.
-- Но сейчас... вы только что сказали: он взбешен.
-- Еще бы! Я ведь уже засиделась в девках... Двадцать три года... Да-с, сударь мой... И вот, за меня сватаются подряд четыре молодых, красивых и богатых сеньора, а я им подаю карету... Знаете, как меня прозвали в Лиме? Дева Солнца.
-- Это что же значит?
-- Тетушка Агнесса и старая Ирена, заучившие наизусть все местные легенды, объяснят вам это лучше моего. По-видимому, это что-то вроде античной весталки.
-- Мария-Тереза, никогда ваш батюшка, маркиз Кристобаль де ла Торрес, не согласится взять в зятья Раймонда Озу.
-- Не говорите глупостей. Мой батюшка сделает то, что я хочу. Позвольте мне только самой выбрать благоприятный момент, чтобы сказать ему -- больше я ни о чем вас не прошу -- и не взвинчивайте себя. Никакого романа не будет, и через три месяца мы самым прозаическим образом повенчаемся в Сан-Доминго. Уж в этом я вам ручаюсь...
-- Но у меня ни гроша за душой.
-- Вы молоды, здоровы, мы любим друг друга -- чего же еще! Перу -- золотое дно: есть чем заняться инженеру... Я уже заранее заинтересована вашими будущими работами... Мы вместе съездим в Куско...
-- Мария-Тереза!.. Мария-Тереза! Как я вас люблю! как я счастлив, что могу сказать вам это!.. Почему мы так и расстались, не сказав об этом друг другу в Париже?
-- Потому что мы не знали... Живешь рядом, видишься каждый день... как друзья, как добрые товарищи... потом расстаешься... и вдали, в разлуке... убеждаешься, что любишь...
-- О, я и раньше знал, что люблю вас.
-- Да, но первой об этом сказала вам я.
Они взялись за руки и некоторое время стояли молча.
Внезапно на дворе послышался какой-то шум -- и почти тотчас же дверь отворилась. В комнату ворвался перепуганный служащий. При виде незнакомого гостя он смутился и запнулся на первом слове... Мария-Тереза приказала ему говорить, и Раймонд, недурно знавший испанский язык, понял, что случилось несчастье.
-- Там, на островах, было целое сражение между индейцами и китайскими кули. Один кули убит, трое серьезно ранены.
Мария-Тереза приняла это известие совершенно спокойно. Только спросила сухо и сурово:
-- Где это было?.. На Северных островах?
-- Нет -- в Чипче.
-- Разве Гуаскара не было с ними?
-- Был. Он и вернулся с ними. Он здесь.
-- Позовите его сюда.
Индеец Гуаскар
Служащий вышел, а минуту спустя в дверях появился великолепный индеец. Как ни хорошо владела собой Мария-Тереза, этот был еще невозмутимей ее. Молодая девушка снова уселась за конторку. Индеец спокойно подошел к ней, на ходу полным благородства жестом снимая огромную шляпу. Это был уроженец Трухильо -- края самых рослых, красивых и сильных людей, где всякий считает себя потомком самого Манко Капака, первого царя из рода инков. Его густые черные волосы ниспадали на плечи, обрамляя профиль, словно высеченный из красной меди. Во взоре его, устремленном на Марию-Терезу, была какая-то странная нежность, которая сразу не понравилась Раймонду. Индеец был задрапирован в пончо -- плащ ярких цветов. За поясом у него торчал из ножен нож.
-- Расскажи мне, как это произошло, -- строго сказала Мария-Тереза, не ответив на его поклон.
Несмотря на свое хладнокровие, индеец, видимо, несколько смутился от такого холодного приема в присутствии чужого и заговорил на языке кечуа. Но молодая девушка тотчас же попросила его говорить по-испански, вдобавок строго заметив, что в хорошем обществе не принято говорить при чужом человеке на непонятном ему языке. Индеец нахмурился от этого выговора и с минуту презрительно, свысока, смотрел на Раймонда.
-- Бесстыдный сын Запада смеялся над тем, что наши индейцы зажгли коэты[фейерверк] в честь новой луны.
-- Я плачу жалованье индейцам не за то, чтобы они забавлялись пусканием ракет.
-- Это был благородный праздник новой четверти луны...
-- Да, сегодня четверть, завтра половина, потом полнолуние... А солнце... а звезды... а католические праздники: одних этих целая уйма... Твои индейцы только и знают, что праздновать. Лентяи, пьяницы! Я их потому только и терпела, что они -- твои друзья; но раз они начинают убивать моих слуг, которые служат мне лучше их, я больше терпеть не стану.
-- Бесстыдные сыны Запада не слуги тебе -- они не любят тебя...
-- Они работают.
-- За грош... У них нет и капли достоинства... Собачьи дети!
-- Они мне служат, а твоих я держу только из жалости.
-- Из жалости!
Индеец словно выплюнул это слово. И, взмахнув рукой, потряс над головой кулаком -- жестом угрозы и отчаяния... Но рука его тотчас же опустилась... Он направился к двери, но прежде, чем отворить ее, обернулся и с порога бросил Марии-Терезе скороговоркой несколько фраз на языке кечуа. Глаза его метали молнии... Он гордо завернулся в свой яркий плащ и вышел.
Молодая девушка все время машинально играла карандашом.
-- Счастливого пути! -- бросила она ему вслед.
-- Что он вам сказал?
-- Что он уходит, и я не увижу его больше.
-- Он страшно зол.
-- Это он напускает на себя. Мне это надоело. Он очень предан нам. Уверяет, будто сделал все возможное, чтобы предотвратить несчастье. Но его индейцы -- невозможный народ!.. Гордость невероятная, а работать не желают. С этого дня я буду брать только китайцев.
-- Берегитесь, как бы это не повредило вам!
-- А что же прикажете делать? Я держала индейцев Гуаскара, хоть и знала, что пользы от них никакой, в качестве громоотвода. Но раз они убивают моих кули... Могут проваливать на все четыре стороны.
-- А Гуаскар?
-- Как знает. Он вырос у нас в доме. Он обожал мою мать.
-- Ему, должно быть, будет тяжело уйти.
-- Наверно.
-- И вы даже не попытались удержать его?
-- Нет... Но мы забыли о вашем дядюшке.
Она позвонила.
-- Автомобиль, -- кинула она слуге. -- А... а что индейцы?
-- Ушли вместе с Гуаскаром.
-- Все ушли?
-- Все.
-- Без крика... без ропота?
-- Без единого слова.
-- Жалованье получили?
-- Нет. Даже и не спрашивали. Гуаскар запретил им.
-- А кули?
-- Они не возвращались с островов.
-- Но где же раненые... убитый?.. Что с ними сделали?
-- Китайцы сами унесли их в свой квартал.
-- Отличный народ... Живей автомобиль!
Она уже успела надеть кокетливую маленькую шапочку и торопливо натягивала перчатки. И сама села править мотором.
Они быстро спустились к муэлле[Мол] Дарсена. Раймонд восхищался ловкостью, с какой его невеста избегала препятствий, ее самообладанием, рассчитанностью каждого ее движения в этом квартале, полном неожиданностей. Мальчуган в ливрее -- грум или "бой", как их здесь называют -- скорчившийся на подножке, нисколько не пугался, когда автомобиль едва не задевал стены.
-- Вы много ездите на автомобиле здесь, в Перу?
-- Конечно, нет... дороги слишком плохи. Я езжу, главным образом, из Кальяо в Лиму [Столица Перу], куда, разумеется, возвращаюсь на ночь. Потом иногда езжу к морю, на дачу, в Анкону или Корильос... Одну секундочку, мой милый Раймонд.
Она затормозила и ласково послала рукой привет кукольной головке, розовой и завитой, улыбавшейся ей из окна меж двух горшков цветов. По знаку Марии-Терезы голова исчезла и появилась снова в низкой двери на плечах изящного маленького старичка, разодетого в пышный мундир. Мария-Тереза соскочила на тротуар и о чем-то пошепталась с кудрявой головкой, после чего снова вскочила в автомобиль, дала сигнал рожком и продолжала свой путь к гавани.
-- Это, -- пояснила она, -- сеньор главный инспектор, начальник местной полиции. Надо же было уведомить его о происшедшем. Все обойдется благополучно, если китайцы не будут жаловаться в суд. Я поехала этой дорогой, так как была уверена, что найду его здесь.
-- То есть, где именно?
-- У малютки Женни. Мы в квартале любви, мой милый Раймонд.
Они не опоздали. Буксирный пароходик только что причалил к пристани, таща за собой большой почтовый пароход Тихоокеанской компании, на котором дядя Франсуа-Гаспар, должно быть, все еще сидел над своей записной книжкой, записывая: "При входе в гавань Кальяо вам прежде всего бросается в глаза..." и так далее, и так далее.
Он обещал посылать путевые заметки в одну из вечерних парижских газет. Если бы он только слышал, с каким энтузиазмом Мария-Тереза говорила о "своем" порте! Французская строительная компания затратила на него 60 миллионов... товары перегружают прямо с палубы в вагоны железной дороги... бассейн шириной в 20.000 с лишним метров... Да, да! вы не шутите.... Ах, как она любит этот город за кипучую жизнь набережной, и судов, и гавани... А вот, погодите, выроют Панамский канал -- тогда что будет!.. Возродится былое величие Перу... Перу затмит Сантьяго... О Чили и говорить-то нечего: это будет отплата за поражение 1878 года. Тогда держись и Сан-Франциско...
Раймонд с изумлением слушал, как она называла цифры, точно инженер-строитель, вычисляла барыши, точно подрядчик. Вот умная головка!.. Но это-то ему и нравилось -- он терпеть не мог пустых, ни на чем не основанных фантазий, как у дядюшки, который способен был выдумать собственную всемирную историю, строя ее на каких-то химерических гипотезах.
-- Все это было бы чудесно, -- прибавила она, нахмурив брови, -- не делай люди глупостей. Но они снова начинают глупить.
-- В каком смысле?
-- Да революцию устраивают.
Они вышли на набережную и ждали, когда пароход подойдет к берегу.
-- А! И у вас здесь тоже? Мы проездом уже видели одну революцию в Венесуэле и другую в Гуаякиле. Город был объявлен на осадном положении. Уж не знаю, какой генерал им командовал, но только он хотел идти на Кито, где было осаждено законное правительство.
-- Да, здесь это, как эпидемия -- вдоль всей цепи Анд. И в Боливии тоже неспокойно. И с озера Титикака вести тревожные.
Раймонд сразу заинтересовался.
-- Однако, это может помешать мне в задуманном предприятии...
-- Да. Я просто не хотела говорить вам сразу... думала отложить на завтра... сегодня ничто не должно нарушать нашей радости... но и окрестности Куско в руках сторонников Гарсии.
-- Кто это -- Гарсия?
-- Он когда-то был влюблен в меня.
-- Здесь, кажется, все в вас влюблены, дорогая.
-- Если б вы знали, как они мне все надоели!.. Вы понимаете, ведь я приехала из Парижа... На моем первом балу на меня так и сыпались объяснения в любви... Они здесь нестерпимы... Настоящие дети... В особенности этот Гарсия, который поднял всех индейцев вокруг Арекипы и Куско... Он хочет сесть на место нашего президента... Но Вентимилья не так-то легко поддастся.
-- Что же -- против него высланы войска?
-- Да, целых два отряда... Но они, разумеется, не станут драться.
-- Чего же они ждут?
-- Большого праздника Интерайми.
-- Что это за праздник?
-- Праздник солнца -- у кечуа... Ах, эти индейцы -- ужасный народ! Надо вам знать, что три четверти войск -- и правительственных, и революционных -- состоят из туземцев... Ну, вот они и ждут праздника, чтобы напиться вместе... В конце концов, Гарсии придется удирать в Боливию, но пока гуано, по крайней мере на три месяца, упадет в цене... А это путает все мои расчеты...
Она обернулась к дядюшке, который махал ей с палубы своей записной книжкой, словно носовым платком. Пароход причалил; выкинули сходни. Они поднялись на борт, и Мария-Тереза с радостью расцеловала доброго старика, так удачно выдумавшего приехать в Перу. И, подобно племяннику, дядюшка первым делом спросил ее:
-- Ну что? Как дела с гуано?
Прекрасные туземки
В семье Озу Марию-Терезу привыкли видеть такой молоденькой, веселой, такой "девочкой", что до сих пор не могли опомниться от ее внезапного решения вернуться в Перу и, заменив умершую мать, принять на себя заведование одной из крупнейших концессий на поставку естественного удобрения -- гуано, которое производят тихоокеанские острова.
Но, когда пришло известие о смерти матери, Мария- Тереза не могла не вспомнить, что там, на родине, у нее брат и сестренка, Кристобаль и Изабелла, а отец ее -- сам как ребенок и, будучи истым вельможей, умеет только тратить во время наездов в Париж все, что сумела нажить ее мать.
Эта последняя, дочь судостроителя из Бордо, вышла замуж за пленительного маркиза Кристобаля де ла Торреса, состоявшего при перувианском посольстве, как раз в тот момент, когда вельможа этот весьма нуждался в золоте, чтобы позолотить свой герб. Знакомство состоялось на морских купаньях в Понтальяке. А на следующую зиму маркиза переселилась в Перу, привезя с собой, помимо приданого, незаурядный, трезвый ум, большие коммерческие дарования и предприимчивость, -- заставившую ее, к большому огорчению мужа, взяться за добывание гуано, в то время как другие разорялись, добывая золото (в Перу его, может быть, больше, чем где бы то ни было, но в стране тогда не было ни путей, ни дорог). Маркиз убедился, что может теперь с легким сердцем черпать полными пригоршнями из кассы, которая беспрестанно пополнялась, и простил жене это неожиданное богатство; а когда жена умерла, он не особенно удивился, найдя в дочери маркизы те же полезные добродетели, какими отличалась мать. Он предоставил дочери полную свободу и был очень благодарен ей за то, что она взяла на себя все серьезные дела.
-- А где же мой добрый Кристобаль? -- спрашивал дядюшка, зорко следя за выгрузкой своего багажа.
-- Он ждал вас только завтра. В географическом обществе, господин Озу, вам готовят торжественный прием.
Оставив на вокзале на сохранение свой чемодан, Франсуа-Гаспар согласился, наконец, сесть в автомобиль, и Мария-Тереза со всей возможной скоростью помчалась в Лиму. Она хотела добраться домой засветло, а в странах Южной Америки сумерки наступают внезапно.
Миновав скопище домиков из алоба -- обожженных на солнце кирпичей -- и несколько красивых дач, они поехали вдоль длинной топи, поросшей камышом и диким терном и местами прорезанной банановыми и тамариндовыми рощицами, посадками эвкалипта и сосен-араукарий. Все кругом было выжжено солнцем, засухой, не освежаемой ни единой каплей дождя; окрестности Лимы и Кальяо выглядели довольно непривлекательно. Подальше виднелись хижины из бамбука и глины, смешанной с соломой.
Эта выжженная солнцем местность казалась бы совсем унылой, если б не попадавшиеся время от времени гациенды -- фермы, окруженные оазисами зелени, плантаций сахарного тростника, маиса и риса. По насыпным глинистым дорожкам, выходившим на главную дорогу, тянулись обозы, конные пастухи гнали стада быков с пастбищ на фермы, и это оживление составляло неожиданный контраст с окружающим бесплодием. Дорога была тряская, но, несмотря на толчки, дядюшка Франсуа-Гаспар все время что-то отмечал в своей записной книжке... Но вот вдали показались первые отроги цепи Анд; вот и купола, и башни колоколен Лимы, придающие ей вид мусульманского города.
Они ехали теперь вдоль Римака -- небольшой речушки, скорей ручья, по которому брели, сгибаясь в три погибели, негры-ловцы раков. Они тащили за собой большие мешки, привязанные к поясу и погруженные в воду для того, чтобы сохранить пойманных раков живыми. Раймонд обрадовался: он очень любил раков. Признаваясь в этой маленькой слабости своей спутнице, он был поражен озабоченностью, выражавшейся на ее лице, и осведомился о причине.
-- Странно, очень странно, -- ответила она, -- нигде ни одного индейца.
Они уже въезжали в знаменитый Сьюдад де лос Рейес, "город царей", основанный Конквистадором. Мария-Тереза, любившая Лиму за ее оригинальность, захотела похвастаться ею своему гостю и направила автомобиль в русло Римака, рискуя изорвать шины об острые камешки, заготовленные для мощения берега. И минуту спустя они очутились в живописнейшем уголке. Дома здесь почти исчезали под наружными галереями, прикрепленными к стенам. Эти галереи походили на резные, затейливые ящички, изукрашенные решетками и арабесками, на маленькие подвесные комнатки, кокетливые и таинственные, напоминающие турецкие мушарабие -- с той разницей, что из рамок этих галерей выглядывали прехорошенькие мордочки, очаровательные личики, и не думавшие прятаться. Обитательницы Лимы славятся своей красотой и кокетством. В этих кварталах они не выходят на улицу иначе, как закутанные в манту -- большую черную шаль, которой драпируют голову и плечи; только южноамериканки умеют так красиво драпировать ее. Подобно гаюку -- фате мавров, манта закрывает все лицо, позволяя видеть лишь большие черные глаза. Но порой вуаль распахивалась и Раймонд мог мельком полюбоваться изящной правильностью линий и матовым цветом лица, ставшего еще белее от пребывания в постоянном полумраке. Молодой человек не скрывал своего восхищения, и Мария-Тереза побранила его:
-- Нет, они здесь, в этих мантах, положительно слишком красивы! Я лучше покажу вам европеянок...
Она повернула руль, и скоро они очутились в новых, европейских кварталах, с широкими улицами, с просветами, откуда открывались дивные виды на окрестности и близкие Анды. Медленно проехали они через Паско Аманкес, где Марии-Терезе на каждом шагу приходилось отвечать на поклоны. Это были уже аристократические кварталы. Здесь женщина "из общества" уже не позволит себе выйти на улицу в скромной манте и заменяет черную вуаль парижским туалетом. Это был час прогулки, час отдыха за мороженым и болтовней о любви, тряпках и политике. Когда они въехали на главную площадь -- плаза Майор, на небе уже загорались звезды. На площади была такая толпа, что ехать можно было только шагом. В колясках полулежали женщины, разряженные, как на бал, без шляп, с цветами в волосах. Молодежь, гурьбой стоявшая возле фонтана в центре площади, разглядывала их, посылая им улыбки и поклоны...
-- Удивительно странно! Ни одного индейца, -- прошептала Мария-Тереза.
-- Разве они бывают и в этих кварталах?
-- Среди них много любителей посмотреть на гулянье на плаза Майор.
Напротив кафе стояла и разглагольствовала о политике маленькая группа метисов. Слышались имена Гарсии и Вентимильи, президента республики, сопровождаемые более или менее лестными эпитетами. Крупный коммерсант, вздыхая, выражал опасение, как бы снова не началась эра пронунциаменто[Военный заговор].
Автомобиль обогнул собор и свернул в довольно узенькую улицу. Видя, что путь свободен, Мария-Тереза прибавила скорость, но неожиданно мотор остановился -- так внезапно, что сидевшие в нем едва не вылетели на мостовую. Мария-Тереза чуть не раздавила человека, стоявшего посередине улицы и гордо задрапированного в яркий пончо. И она, и Раймонд сразу узнали индейца.
-- Гуаскар! -- гневно воскликнула она.
-- Гуаскар просит вас не ездить по этой дороге, сеньорита.
-- Дорога принадлежит всем одинаково, Гуаскар! Уйди с дороги.
-- Гуаскару нечего больше сказать сеньорите. Можете переехать через меня.
Раймонд хотел вступиться, но девушка жестом остановила его.
-- Послушай, Гуаскар, твое поведение очень странно. Можешь ты объяснить мне, почему во всем городе не видать ни одного индейца?
-- Братья Гуаскара делают, что им угодно. Они -- свободные люди.
Она пожала плечами, подумала немного и, уступая просьбам Гуаскара, стала сворачивать в другую улицу. Но прежде, чем повернуть, обернулась и задумчиво спросила индейца, который не двигался с места:
-- Ты по-прежнему друг мне, Гуаскар?
Услышав эти слова, индеец медленно снял шляпу и поднял глаза к первым звездам, как бы призывая небо в свидетели, что у Марии-Терезы нет на земле более преданного друга. Это было его единственным ответом. Молодая девушка коротко бросила ему: Adiós! [Прощай!]и автомобиль тронулся.
Он остановился перед роскошным зданием. Швейцар бросился навстречу молодой хозяйке. Но кто-то оказался проворней его -- то был маркиз Кристобаль де ла Торрес, только что подъехавший в открытом экипаже. Он страшно обрадовался гостям, которых ждал не раньше завтрашнего дня, приветствовал дядюшку витиеватой речью и, указывая на входную дверь, учтиво пригласил:
-- Apease, señor, у descanse, aqui esta usted en su casa! (Входите, сеньор, и располагайтесь на отдых -- вы здесь у себя дома).
Маркиз был небольшой человечек, одетый, как юноша, необыкновенно изысканно, и в ботинках на высоких каблуках, прибавлявших ему роста. Он был оживлен, подвижен, весь сверкал. Он минуты не мог усидеть на месте, а когда он двигался, все блестело в нем, на нем и вокруг него: глаза, яркий галстук, бриллиантовые булавки и перстни, и от этого все, казалось, сверкало кругом. Эта странная суетливость не мешала ему держаться с достоинством и оставаться вельможей даже в такие моменты, когда другие, пытаясь сохранить достоинство, напускают на себя строгость и невозмутимость. После клуба и географии он больше всего любил шалить со своим семилетним сыном Кристобалем. В такие минуты оба казались школьниками и наполняли дом шумом и криками, между тем как маленькая Изабелла, по шестому году, любила чинность и выговаривала им за баловство с надменной строгостью инфанты [Испанская наследная принцесса].
Жилище маркиза также было особенное -- полусовременное, полуисторическое. В нем были уголки совсем старинные, интересные и неожиданные: изъеденные червями дубовые панели, обветшалые лестницы, старинные балконы, мебель чуть ли не эпохи завоевания Перу, выцветшие ковры, всякий хлам, благоговейно подобранный маркизом в разных городах, где жили его предки; и о каждой такой реликвии он рассказывал особый анекдот, который гость из любезности вежливо выслушивал. В одном из таких исторических уголков дядя и племянник были представлены двум старушкам, словно сошедшим с картины Веласкеса. Тетушка Агнесса и ее старая дуэнья Ирена были одеты по какой-то древней, давно забытой моде. Казалось, их привезли в дом вместе с прочими редкостями. Большую часть времени они проводили, рассказывая друг другу страшные сказки. Каждый вечер после обеда в этом уголке воскресали все перувианские легенды, которые оба Кристобаля, отец и сын, слушали, замирая от жути, между тем как Мария-Тереза на другом конце комнаты при свете лампы писала письма и подводила итоги рабочего дня.
Франсуа-Гаспар от души обрадовался, увидав эти два живых обломка Новой Испании, притом в обстановке, которая и так, сама по себе, возбуждала его кипучую фантазию. Он сразу подружился с обеими старушками, наскоро переодевшись, вернулся к ним и за обедом уселся между ними. Они уже начали было рассказывать свои обычные истории, когда Мария-Тереза перебила их: она сочла своим долгом сообщить отцу о более важном -- о столкновении между индейцами и китайцами. Узнав, что Мария-Тереза прогнала индейцев, тетушка Агнесса насупилась, а Ирена всполошилась, доказывая, что молодая девушка поступила крайне неблагоразумно, -- да еще накануне праздника Интерайми. Маркиз был того же мнения. Узнав, что с индейцами ушел и Гуаскар, он даже рассердился. Гуаскар -- старый преданный слуга. Что такое могло произойти, что побудило его оставить место? Мария-Тереза вкратце объяснила, что она в последнее время вообще была недовольна манерой Гуаскара держаться и дала ему это понять. Маркиз несколько успокоился.
-- Тогда другое дело. А все-таки я не совсем спокоен... Индейцы как-то отрешились от своего обычного равнодушия... Атмосфера вокруг напряженная... Давеча на плаза Майор я слышал странные речи между метисами и вождями кечуа.
Приближение праздника Солнца
-- Почему это, -- осведомился Раймонд, -- мы от самого Кальяо не встретили ни одного индейца, и здесь, в городе, тоже?
-- Да все потому же, сударь, -- сказала старая Агнесса. -- Потому что праздник близко. У них идут тайные собрания в горах или просто в норах, известных им одним; тут есть даже настоящие катакомбы, в каких прятались первые христиане. Достаточно приказа, полученного Бог весть из какого ущелья в Андах, чтобы они все разом исчезли, а потом вдруг опять нахлынули, как саранча.
-- Моя сестра преувеличивает, -- улыбаясь, прервал маркиз, -- и, между нами, индейцы не слишком-то опасны.
-- Но ведь и ты не совсем спокоен, Кристобаль. Ты же сам сказал.
-- О, я считаю, что они вполне способны на какую-нибудь неожиданную манифестацию.
-- Разве они когда-либо бунтуют? -- спросил Раймонд. -- Мне они показались до того отупевшими...
-- Не все... да, несколько восстаний было, но не особенно серьезных.
-- А много их?
-- Две трети населения. Но они так же мало способны к серьезному восстанию, как к труду. Это Гарсия взволновал их своей авантюрой. Они слишком долго жили безмятежно. А что говорит президент? -- обратилась молодая девушка к отцу.
-- Президент не особенно тревожится. По-видимому, такое брожение среди индейцев повторяется каждые десять лет.
-- Почему каждые десять лет? -- заинтересовался дядюшка Гаспар, уже вытащивший свою записную книжку.
-- Потому что каждые десять лет индейцы-кечуа с особой торжественностью отмечают праздник Солнца, -- объяснила древняя Ирена.
-- Где же они его празднуют и как? -- спросил Раймонд.
-- В точности этого никто не знает, -- начала тетушка Агнесса, понижая голос и словно собираясь доверить своим слушателям большую тайну. -- Видимо, на этом празднике совершают жертвоприношения... тела жертв сжигают, а пепел бросают в ручьи, которые в своем течении уносят все грехи народа.
-- Великолепно! -- вскричал Франсуа-Гаспар. -- Как бы мне хотелось присутствовать на этом празднике.
-- Молчите, сударь, -- простонала тетушка. -- На этом празднике приносят человеческие жертвы.
-- А почему же не слушать? Почему не верить? -- возмутился дядюшка. -- Всем известно, что инки приносили такие жертвы Солнцу; а мои исследования, труды Прескотта и все, что написано о Перу, подтвердят вам, что индейцы-кечуа, сохранившие прежний свой язык, сохранили и прежние верования и обычаи.
-- Но ведь они все приняли католичество после того, как были завоеваны испанцами, -- возразил Раймонд.
-- Ну, этим-то они нисколько не стесняются, -- сказал маркиз. -- Просто у них теперь две религии вместо одной, и они путают обряды с поразительной наивностью.
-- Но чего же они добиваются? Вернуть владычество инков?
-- Разве они знают, чего хотят? -- вмешалась Мария-Тереза. -- До того, как сюда пришли испанцы, под владычеством инков все они, мужчины, женщины и дети, вынуждены были работать каждый по мере сил и способностей. Сыны Солнца держали их в железных рукавицах. Теперь, когда никто не стремится их поработить, индейцы пользуются своей свободой исключительно для того, чтобы проводить время в праздности. Отсюда и нищета, и материальная зависимость, которая заставляет их вздыхать о прежних временах и желать возвращения царства сынов Манко Капаки; так, по крайней мере, объяснял мне Гуаскар... Я могла только ответить, что это не принесло бы счастья его братьям, так как они утратили привычку к труду. Лично я очень довольна, что избавилась от банды Гуаскара... Это стоило мне одного китайца -- я нахожу, что это не слишком дорого.
-- А это правда, что они и теперь приносят человеческие жертвы? -- спросил Раймонд.
-- Да нет же, что за вздор! -- засмеялась девушка.
Но тетушка Агнесса и старая Ирена запротестовали:
-- Она не знает... Она воспитывалась в Париже... Откуда же ей знать? Дорогой месье Озу, вы нас послушайте... Тут ничего нет смешного -- напрасно ты смеешься, Мария- Тереза... Мы безусловно уверены -- слышите: безусловно уверены, -- Бог мой, доказательств сколько угодно, -- что каждые десять лет (у инков это считалось большой мерой времени)... каждые десять лет кечуа избирают невесту Солнца и приносят ее в жертву.
-- То есть как невесту? -- задыхаясь от любопытства, допытывался дядюшка.
-- Да так... В своих старинных, уцелевших с древних времен храмах, куда не ступала еще нога европейца, они приносят в жертву Солнцу молодую женщину... Это ужасно, но это правда.
-- Молодую женщину... в жертву... Убивают ее?
-- Ну да, убивают... Убивают в честь Солнца.
-- Как же они ее убивают? На костре сжигают?
-- Нет, нет... Гораздо ужаснее... Да, да, месье Озу, много ужаснее. Костер -- это что... На празднике Интерайми они берут девушку из вражеского племени, самую красивую, какую только могут найти, и самого благородного происхождения -- и приносят ее в жертву, в супруги Солнцу, замуровывая ее живой в храме своего бога. Да, да, дорогой месье Озу, я вам правду говорю.
Мария-Тереза покатилась со смеху при виде растерянного лица дядюшки. Он бросил ей обиженный взгляд ребенка, которому мешают насладиться вдоволь, и вступился за старушек. Все, что они рассказывают, вполне согласуется с тем, что известно из истории о "девах Солнца" -- и дядюшка поспешил выложить все свои познания. Человеческие жертвы, заявил он, всегда были в чести у инков. Иногда они приносились богу Света, иной раз -- самому царю, а порой бывали добровольными, как, например, на похоронах царей, когда кровь текла обильней слез. Осиротевшие жены почившего инки одна раньше другой спешили принести себя в жертву.
-- Прескотт, вместе с Винером написавший лучшую книгу об империи инков и о завоевании Перу испанцами, -- продолжал дядюшка, -- Прескотт утверждает, опираясь на свидетельства, вполне достойные доверия, что на могиле монарха приносились таким манером в жертву более тысячи жен, слуг и служанок. И законные жены подавали пример, сами налагая на себя руки...
Старая Ирена перекрестилась и начала шептать молитву.
-- Все это верно, дорогой друг, -- вмешался маркиз, -- и изыскания нашего географического и археологического обществ, я вижу, не скажут вам ничего нового. Тем лучше, тем удобнее будет работать вместе с вами. Если хотите, завтра же, после торжественной встречи, я повезу вас на место предпринятых мною раскопок, и вы лично убедитесь, что инку в самом деле хоронили вместе с драгоценной утварью и женами, которые обязаны были следовать за царем в волшебные жилища Солнца.
-- А что такое, собственно, "дева Солнца"?
-- "Девы Солнца", -- с детской радостью начал объяснять Франсуа-Гаспар, -- или "избранницы", как их называли, были молодые девушки, посвященные служению божеству. Их с ранних лет отбирали у родителей и помещали в монастыри под надзор почтенных матрон -- мамаконас, состарившихся в стенах этих монастырей. Избранницы учились рукодельям, тканью, вышиванию. Из яркой, мягкой шерсти они ткали ковры для украшения храмов и дворцов инки, а также материи для его одежд.
-- Ну, это не главное, -- возразила старая Ирена. -- Главная их обязанность заключалась в том, чтобы поддерживать священный огонь, который зажигался на празднике Райми.
-- Да, да, я знаю, -- поспешил согласиться академик. -- Они жили уединенно, не имея никаких сношений с внешним миром, даже с родными и друзьями. Только Инка -- царь и Койя, царица -- имели право входить в священную ограду. За нравственностью девушек тщательно следили мамаконас; ежегодно посылали особых ревизоров осматривать монастыри и доносить о том, крепка ли в них дисциплина.
-- И горе бедняжке, которую поймали бы за любовной интригой! -- вскричала тетушка Агнесса. -- Суровый закон инков предписывал зарыть ее живьем в землю, а город или селение, из которого она была родом, стереть с лица земли и засыпать каменьями, чтобы уничтожить и само воспоминание о ней.
-- Совершенно верно, -- поддержал дядюшка.
-- Милая страна! -- сказал Раймонд.
-- Что же, это доказывает только, что она была очень цивилизована -- даже в религиозных обрядах мы находим следы обычаев древнего Рима. Христофор Колумб, высаживаясь на берег, где его встретили только грубо вооруженные дикари, и не подозревал, что неподалеку от этих первобытных племен -- целый мир со своими особыми законами, памятниками, историей, два народа: ацтеки в Мексике, инки -- в Перу, которые в те времена смело могли соперничать с западной цивилизацией. Это все равно, как если б кто-нибудь из восточных владык вообразил, что открыл древний свет, увидав степи, где кочевали скифы. Он мог бы так и вернуться в свои владения, не догадываясь, что за этой пустыней -- целая Римская империя.
-- По крайней мере, он не разгромил бы его, как ваши Писарро и Кортесы... -- начал было Раймонд и запнулся на полуслове, вспомнив, что предки маркиза были в числе спутников завоевателя. Мария-Тереза под столом наступила ему на ногу в виде предупреждения, но маркиз, к счастью, не расслышал. Тетушки услышали и были поражены таким легкомысленным и "некатолическим" суждением о покорении язычников представителями истинной веры; но Мария-Тереза поспешила перевести разговор с этой опасной почвы на местные легенды.
-- Все это прекрасно, -- сказала она, -- но это вовсе не доказывает, что человеческие жертвоприношения существуют в наше время.
-- Ах, несчастное дитя! Ты одна способна усомниться в этом.
Тетушка Агнесса укоризненно покачала головой:
-- Да у меня самой в молодости была служанка из племени кечуа, с берегов озера Титикака, которая своими глазами видела трижды, как на празднике Интерайми замуровывали живыми в стену трех молоденьких девушек из города.
-- Из какого города?
-- Из Лимы.
-- Ну, полноте, об этом знали бы, -- подтрунивал Раймонд, подстрекаемый насмешливыми взглядами своей невесты.
-- Об этом и знают все, кому охота знать... Имена последних двух жертв общеизвестны -- одну из них замуровали живьем двадцать лет, другую -- десять лет тому назад.
-- Знаем! Знаем! -- засмеялся маркиз.
-- Тут нечему смеяться, -- рассердилась тетушка.
А старая Ирена тихо повторила:
-- Нет, нет. Тут нечему смеяться...
Но маркиз расшалился.
-- Ну что ж, оплачем их, как подобает, -- рыдающим голосом простонал он. -- Бедные девочки, вырванные во цвете лет из объятий родителей...
-- А не можете ли вы объяснить нам, братец, каким образом исчезли без следа Амелия де Варгас и Мария-Кристина д'Орельяна?
-- Да, да. Пускай он скажет, -- подхватила Ирена.
-- Ага! Я так и знал, что вы назовете эти имена.
-- Я прошу вас быть серьезным, братец. Вы знали Амелию де Варгас.
-- Прелестная девушка... Что за улыбка... Красивей не было на плаза Майор... Тому уже двадцать лет... Как время- то бежит!.. Да, да, она исчезла без следа двадцать лет тому назад... с одним из своих кузенов.
-- Намедни мне говорили, что это было с тореадором, -- прервала Мария-Тереза. -- По-видимому, об этом вспоминают каждый раз перед праздником Интерайми...
-- В свое время эта история наделала шума, взволновала весь город... На плаза дес Торос произошло какое-то замешательство... поднялась суета... в давке молодая девушка исчезла... и больше уж не появлялась... Многие видели, как ее уносили индейцы, и отлично знают, что она была замурована заживо...
-- Полет воображения! Я правду говорю: она бежала со своим кузеном, он скрылся вместе с нею... Где они поселились -- неизвестно.
-- Это вы так думаете, братец... А Мария-Кристина?
-- Да, эта история была печальнее... Она гуляла со своим отцом в окрестностях Куско, вошла в подземелье и, очевидно, заблудилась. Что может быть естественнее? После этого правительство отдало приказ забить все входы в подземелья [Вот что пишет Поль Валле в своем "Перу": "Инки были люди практичные и не любили, чтобы за ними подсматривали, даже когда они просто собирались для бесед или игр. Для того, чтобы не быть захваченными врасплох, они построили близ города Родадеро подземелье, имевшее несколько выходов: один ход вел к укрепленному холму; другой -- ко входу в Куско; третий, самый длинный, -- через весь город, к тому месту, где теперь находится церковь Сан-Доминго, построенная над бывшим храмом Солнца. Эти интересные подземелья могли бы быть чудеснейшим предметом исследования для туристов, но правительство приказало забить в них входы под тем предлогом, что в них заблудились несколько человек"].
-- Да, -- перебила тетушка, -- а отец ее после этого сошел с ума. Он до сих пор бродит в окрестностях Куско, вокруг подземелий, и зовет дочь -- вот уже десять лет. Вы попробуйте его убедить, что дочь его не была похищена индейцами для принесения в жертву на празднике Интерайми.
-- Но вы же сами говорите, что он сошел с ума.
-- От уверенности, что дочь его погибла такой ужасной смертью. За несколько дней до своего исчезновения Мария- Кристина получила странный подарок -- старинный, тяжелый золотой браслет с изображением солнечного диска.
-- Милая Агнесса, вы отлично знаете, что наши ювелиры изображают солнце под всеми соусами.
-- Да, но этот браслет был настоящий -- тот самый, который был прислан и Амелии.
-- Ах, сестрица, все-то вы выдумываете... Бог знает, что такое вы изобретаете... Вот и пиши историю с такими россказнями!.. Пожалуйста, не записывайте этого, дорогой профессор, прошу вас.
-- Я ничего не выдумываю, -- обиделась тетушка. -- Это был настоящий браслет Золотого Солнца, настоящий жертвенный браслет. Каждые десять лет, со дня смерти последнего царя из дома Инков, Атагуальпы, сожженного заживо Писарро, жрецы инков посылают этот браслет девушке, которую они избрали в невесты Солнцу с тем, чтобы замуровать ее живой... Бедняжка Орельяна всем рассказывала о своем чудном браслете... Весь город говорил об этом.
-- Да, да, сестрица, мы знаем, как у всех здесь в городе разыгрывается фантазия перед праздником Интерайми. -- И, нагнувшись к Франсуа-Гаспару, маркиз прибавил:
-- Вы не можете себе представить, с каким трудом нам, членам Географического и археологического общества, приходится развенчивать все эти легенды... Вы истинный ученый...
-- Ученые не должны презирать легенды, -- возразил академик. -- Я лично страшно рад, что попал в страну, где еще живы легенды.
В эту минуту вошел лакей и подал Марии-Терезе какой- то ящичек и книгу.
-- Заказная посылка... Почтальон один раз уже приходил, но барышни не было дома. Я велел ему зайти вечером. Распишитесь, барышня.
Мария-Тереза расписалась в получении.
-- Позвольте! -- воскликнула она. -- Да это из Каямарки... Я никого не знаю в Каямарке... Что бы это могло быть?.. Вы позволите, господа?
Она сняла веревки, распечатала и вскрыла ящичек.
-- Браслет! -- Она немного нервно рассмеялась. -- Вот так совпадение!.. Да ведь это