Ленау Николаус
Вечный жид
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Ленау Николаус
(перевод: Дмитрий Минаев) (
yes@lib.ru
)
Год: 1845
Обновлено: 19/07/2022. 26k.
Статистика.
Поэма
:
Поэзия
,
Переводы
Поэзия
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
(
Ahasver, der ewige Jude
)
Поэма.
Перевод
Д. Минаева
Текст издания: "Отечественныя Записки", No 6, 1876.
ВѢЧНЫЙ ЖИДЪ.
ПОЭМА
(Изъ Ленау).
Я одиноко брелъ среди нѣмой долины,
Кругомъ -- одни пески, да сосны-исполины...
Въ горахъ беззвучная царила тишина;
Съ днемъ умирающимъ боролась ночь одна.
Долинѣ сумрачной міръ первобытный цѣлый,
Казалось, завѣщалъ свой духъ окаменѣлый...
Я видѣлъ коршуна. Перелетая лѣсъ,
Мелькнулъ онъ, точно мысль о смерти, и -- исчезъ.
Вдругъ полилъ сильный дождь... Когда онъ льется ровно
По голой груди скалъ, все небо плачетъ, словно,
И грустно небесамъ, что отъ потоковъ слезъ
Не просыпается безжизненный утесъ.
Такъ отъ безсильнаго рыданія людскаго
Развалины страстей не оживаютъ снова,
И, смертью скованы, не молодятъ насъ вновь
Надежды, сладость мукъ и первая любовь.
Одинъ еще металлъ изъ нѣдръ земли громадной
Мы можемъ выманить огнемъ у смерти жадной,
Чтобъ перелить его, чтобъ въ звукахъ ожилъ онъ
И дрогнули сердца подъ колокольный звонъ...
-- "Они ушли, ушли дни счастья!.. Сердцу больно...
Вокругъ меня темно", воскликнулъ я невольно:
"Когда бъ хоть умереть съ лучемъ послѣднимъ дня!.."
И раны старыя открылись у меня.
А дождь пошелъ сильнѣй. Проснувшись, вѣтеръ бурный
На тучу тучу гналъ пустынею лазурной.
Такъ горе новое рождается и вдругъ
Возобновляетъ боль давно затихшихъ мукъ.
Въ долинѣ мракъ густѣлъ, и съ ропотомъ гремучимъ
Потоки бѣшено неѣлись по горнымъ кручамъ;
Тоскливо вѣтеръ нылъ въ ущельяхъ мрачныхъ скалъ.
Чу! громъ -- но коршуна я больше не видалъ.
Гдѣ жъ коршунъ и куда вѣщунъ зловѣщій скрылся?
Онъ, вѣрно, въ трещинѣ утеса пріютился,
Внимая грохоту небесъ во тьмѣ ночной:
Въ своихъ мученіяхъ такъ любитъ жизнь больной.
Лишь въ мірѣ я одинъ все въ мірѣ ненавижу,
Чужой всему, что въ немъ встрѣчаю, слышу, вижу,
Съ тѣхъ поръ, какъ по землѣ я принужденъ блуждать
И милліоны лѣтъ напрасно смерти ждать.
Въ уединеньи горъ я былъ бы радъ пріюту --
Вдругъ дымомъ на меня пахнуло въ ту минуту,
Какъ будто бы суля въ лѣсу радушный кровъ
Въ убогой хижинѣ, гдѣ ужинъ мнѣ готовъ.
Смотрю -- вотъ огонёкъ мелькнулъ въ угрюмой чащѣ,
Я слышу голоса, забилось сердце чаще,
Дверь въ хату отперта, но на единый мигъ
Подъ кровлей низкою къ окошку я приникъ.
Въ углу сидѣлъ старикъ. По облику, по складу,
Узналъ лѣсничаго по первому я взгляду.
Казалось, вспоминалъ онъ, молчаливъ и тихъ,
О похожденіяхъ охотничьихъ своихъ.
Его красивый сынъ винтовку чистилъ. Лося
Онъ снесъ бы на себѣ, его на плечи взброся.
Взглядъ юноши суровъ, рука его тверда,
Какъ у охотника, безстрашнаго всегда.
У очага же мать, семьѣ готовя ужинъ,
Зоветъ къ нему дѣтей, а имъ давно онъ нуженъ:
Они за нимъ слѣдятъ, и все въ нихъ говоритъ
Про дѣтскій, молодой, здоровый аппетитъ.
И думалъ я, той сценой умиленный,
Какъ счастливъ человѣкъ, любовью окруженный,
И какъ онъ одинокъ, какъ жалокъ онъ въ своей
Безумной гордости, въ волненіяхъ страстей!..
Уютно въ хижинѣ. Семейные подарки
На полкахъ и въ шкафахъ: стаканы, чашки, чарки,.
А съ чистыхъ стѣнъ глядятъ съ лампадой образа.".
Нужда открытая не мечется въ глаза.
Прекрасна бѣдность скромной чистотою,
Когда она идетъ, какъ дѣва, подъ фатою,
Стараясь скрыть отъ насъ лохмотья нищеты,
И блещетъ дѣвственнымъ румянцемъ красоты.
Я въ хижину вошелъ, гдѣ принятъ былъ радушноу
Мнѣ руку протянулъ хозяинъ добродушно
И, мѣсто предложивъ у жаркаго огня,
Остаться ночевать упрашивалъ меня.
Я голодъ утолилъ кускомъ хорошей дичи.
Мнѣ подали плоды охотничьей добычи:
Медвѣжій окорокъ и мясо дикихъ козъ --
Все, что добыть въ лѣсу охотой удалось.
Стрѣлокъ мнѣ показалъ ружье и похвалялся,
Что съ нимъ его отецъ за сернами гонялся,
Когда былъ юношей. Затѣмъ, старуха-мать
Наивно торопилась показать
Мнѣ кучу разныхъ женскихъ бездѣлушекъ,
Но болѣе всѣхъ бусъ, колецъ и побрякушекъ.
Монетою одной былъ пораженъ мой взглядъ:
Какъ листъ, затрепеталъ я, ужасомъ объятъ.
Какъ око въ смертный часъ, казалось, мнѣ мигала
Монета темная. Она изображала
Спасителя въ тотъ мигъ, когда вели Христа
Къ Голгоѳѣ и онъ палъ подъ тяжестью креста.
О, не единое еще произведенье
Картинныхъ галлерей, гдѣ блещетъ вдохновенье,
Меня не трогало, какъ видъ монеты той,
Какъ дивный образъ тотъ, скорбящій и святой!..
Тогда взошла луна, разсѣявъ мракъ гнетущій.
Молитву прошепталъ старикъ на сонъ грядущій^
И дѣтямъ сонъ смежилъ усталые глаза.
Въ лѣсу настала тишь и замерла гроза.
Смотря на кроткій ликъ, сіявшій подъ луною,
Мнѣ чудилось, что онъ вдругъ ожилъ предо мною,
Какъ будто духъ его меня куда-то звалъ,
И очутился я въ краю пустынныхъ скалъ.
Надъ головой моей пѣлъ жаворонокъ звонко;
Я видѣлъ въ облакахъ парящаго орлёнка
И серну робкую надъ бездной, и стрѣлка
Съ винтовкою въ рукѣ. Вотъ поднялась рука,
И выстрѣлъ прогремѣлъ: съ горы упала серна,
Но эхо горъ она не слышала навѣрно,
Отзывно грянувшихъ, лишь страшенъ былъ испугъ
Ея трепещущихъ, смутившихся подругъ.
Пока ущелья горъ гремѣли, оживая,
Поднявши голову и ноздри раздувая,
Все стадо замерло, не зная, гдѣ бѣда,
Гдѣ нужно спрятаться и убѣжать куда.
Вдругъ, молніи быстрѣй, оно умчалось въ горы,
Быть можетъ, затаивъ безсильные укоры,
Несправедливостью людской возмущено
И вѣчно трепетать за жизнь осуждено.
А серна, со скалы упавшая подъ меткой
Свинцовой пулею, добычей стала рѣдкой
Охотника. Съ собой понесъ ее стрѣлокъ:
Еще въ ея зубахъ торчалъ травы клочекъ...
Съ своею ношею тяжелой и съ винтовкой
Тропинкой тайною побрелъ охотникъ ловкій;
Вдругъ хворостъ затрещавъ подъ тяжкою стопой:
На встрѣчу путнику шелъ тою же тропой
Старикъ -- почти гигантъ. Глаза его смотрѣли
Изъ подъ сѣдыхъ бровей, густыхъ, какъ вѣтви ели.
Былъ на утёсъ похожъ весь обликъ старика,
Какъ бы изваянный изъ одного куска..
Онъ громко крикнулъ: "стой!" Въ горахъ, стрѣлку казалось,
Такого грохота еще не раздавалось:
Отъ страха много козъ попадало со скалъ,
Старикъ же булавой тяжелой потрясалъ
Съ безумной яростью и полный силы львиной,
Путь преградивъ стрѣлку, съ приподнятой дубиной,
Онъ, словно, ждалъ, когда, смущеніе свое
Охотникъ поборовъ, зарядитъ вновь ружье.
Рукою правою оружьемъ угрожая,
А лѣвой на груди хламиду разрывая:
-- "Стрѣляй сюда, мнѣ въ грудь!" воскликнулъ исполинъ:
"Иль гибель для тебя и смерть -- исходъ одинъ"...
Въ глазахъ охотника -- туманъ и помраченье,
Но всякое теперь опасно промедленье.
Онъ пулю шомполомъ вогналъ въ ружейный стволъ,
Насыпалъ пороху, курокъ винтовки взвелъ,
Прикладъ прижалъ къ плечу, и громкій выстрѣлъ грянулъ,
Но отъ груди свинецъ, какъ отъ стѣны, отпрянулъ
И пуля безъ вреда скатилась на песокъ --
Зато отъ ужаса свалился самъ стрѣлокъ,
Но видѣлъ, какъ прошелъ старикъ чудесный мимо,
Смерть укорялъ за то, что смерть неумолима,
И долго слышались еще издалека
Проклятья, и мольбы, и стоны старика.
И плакалъ Вѣчный Жидъ: "Нигдѣ, лишенъ прощенья,
"Я не могу найти покоя и забвенья...
"О, какъ бы я желалъ уснуть, стереться въ прахъ,
Исчезнуть, какъ мой вопль, затерянный въ горахъ!
"Я -- собственная тѣнь, лишенная могилы,
Я -- эхо собственной, давно угасшей силы,
"Прикованной къ скалѣ; подъ вѣчной тьмою тучъ
Безсмертный стебель я, окаменѣлый лучь...
"О, горе мнѣ! Могу-ль забыть о ликѣ кроткомъ?..
Какъ онъ меня молилъ объ отдыхѣ короткомъ,