Лазаревский Борис Александрович
"Минувших дней очарованье..."

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Русское зарубежье о Чехове: Критика, литературоведение, воспоминания: Антология
   М.: Дом Русского Зарубежья им. Александра Солженицына, 2010.
   

БОРИС ЛАЗАРЕВСКИЙ

"Минувших дней очарованье..."

   -- А вот они приедут в Севастополь... и увидите, -- сказал мне весной 1900 года Антон Павлович Чехов, помолчал и добавил: -- Я сам еще не видал "Чайки" в этом театре.
   Разговор происходил в Ялте в те дни, когда крымская погода была одуряюще прекрасна и хотелось жить на этом свете и ждать от Бога и людей всяких радостей.
   Прошел месяц, я сидел в Севастополе на бульваре, возле гостиницы Киста; смотрел, как накатывают одна на другую тихие голубоватые волны, и щурился от солнца.
   И вдруг мне показалось, что я услышал басок Чехова, оглянулся и на самом деле увидел его самого, в пальто и шляпе среди каких-то несевастопольских штатских. Один в сером костюме, высокий, седоватый и красивый был в желтых ботинках, другой, с раздвоенной бородой, в цилиндре и летнем пальто, помахивал палкой и указывал на наш деревянненький небольшой театр. Были и дамы -- молодые и, как мне показалось, -- ужасно красивые и одетые со вкусом.
   Я понял, что "приехали", и стал внимательно наблюдать за этими необыкновенными для Севастополя людьми.
   Репертуар был известен: "Чайка", "Гедда Габлер", "Одинокие", "Дядя Ваня".
   Мне также было известно, что почти все билеты раскуплены, а оставшиеся мне абсолютно не по карману. Выждав момент, когда актеры и актрисы ушли к театру, а Чехов остался один, я подошел к нему и спросил, каким образом достать билет на "Чайку" для себя и для жены...
   -- Что "Чайка"?.. Вы посмотрите "Одиноких", вот это -- пьеса... Вы Немировича в лицо знаете?
   -- Нет.
   -- Впрочем, вот он идет.
   -- В цилиндре?
   -- В цилиндре...
   Действительно, низенький, коренастый, поскрипывая ботинками по гравию, В.И. Немирович приближался, и когда подошел, Чехов нас познакомил, а затем спросил:
   -- У тебя еще найдутся билеты на "Одиноких" и на "Чайку"?
   -- Нет.
   -- Ну, а для меня лично?
   -- Для тебя -- это другое дело.
   -- Ну так вот дай ему, сейчас дай... Я не знал, как благодарить...
   Крепко любивший и тогда и теперь Чехова, я очень интересовался, как он будет смотреть свою "Чайку".
   Забыть этих спектаклей нельзя.
   Севастопольская публика, привыкшая видеть в театре развлечение, как один человек, духом поняла, что этот театр совсем иное дело... И без всяких предупреждений тишина перед поднятием занавеса была такая, как в церкви в самый торжественный момент...
   Когда свет померк, я видел, как бесшумно вошел Чехов и сел в последнем ряду, снял пенсне, протер, снова надел и высоко поднял голову... Кажется, он думал, что публика не знает о его присутствии. И все-таки после третьего акта раздались крики:
   -- Автора, автора...
   Смущенный, в пальто и шляпе, он вышел на сцену и кланялся, как будто радостный и не совсем верящий в чрезвычайный успех пьесы. Затем в антракте казался спокойным, только часто снимал и надевал пенсне.
   В летнем буфетике набилась публика, но никто не подходил к стойке, все курили и делились впечатлениями.
   Мичмана и лейтенанты сверкали глазами. Генералы и адмиралы кряхтели, разводили руками и пожимали плечами. Для некоторых из них была как будто непонятна эта новая манера передавать на сцене жизнь как действительность. Поражала не только игра. Но и декорации, особенно звуки: ветер свистал за сценой как настоящий, слышались удары отдельных капель дождя...
   До сих пор ничего подобного Севастополь не видал и не слыхал... Для всего культурного населения четыре дня подряд был настоящий праздник. На меня, разговаривавшего с Чеховым, смотрели как на необыкновенного счастливца. В манерах и голосе Чехова чувствовалось тихое радостное удовлетворение. Всякие сомнения в том, что "Чайка" как пьеса неудачна -- исчезли, и стало ясно, что в суворинском театре ее исковеркали неудачные актеры.
   После "Одиноких" он долго и внимательно и не один раз расспрашивал о моем впечатлении от игры О.Л. Книппер в роли Анны Маар. Я сказал, что временами делалось жутко, ибо ясно было, что счастью семьи пришел конец и ничто не вернет бедной Кэт мужа.
   Игрой М.Ф. Андреевой в роли Кэт Чехов был недоволен, и я не мог понять почему. Не нравился ему и Мейерхольд. Через три дня и Чехов и "художники" уехали в Ялту.
   Военно-морская жизнь в Севастополе пошла по-старому, только мне казалось, что многие из знакомых, бывших в театре, стали как будто вдумчивее и добрее, особенно молодежь.
   Старики же никак не могли понять "Гедды Габлер" и говорили:
   -- Черт их знает, что это за типы такие: мучают друг друга, а за что и почему, неизвестно...
   И не скоро Севастополь успокоился.
   Многие ездили в Ялту, чтобы еще раз увидеть необыкновенный театр.
   Я, тогда только что напечатавший несколько рассказов в миролю-бовском "Журнале для всех", почувствовал особый подъем. В одном из рассказов -- взял и написал такое сравнение: "и настоящий ветер выл и стонал, как на сцене Московского Художественного театра".
   Показал Чехову -- он ласково пожурил:
   -- Что вы... что вы... зачем же это делать, если можно великолепно рисовать природу и без всяких сравнений.
   Я только улыбался. Служба не давала возможности писать тогда, когда хотелось, но думалось много. В минуты большого одиночества я любил сидеть возле гостиницы Киста, на той самой скамеечке, с которой в первый раз увидел Станиславского, Немировича и Книппер. Отсюда открывался вид на северную бухту и Инкерманские желтоватые горы.
   Я глядел на их лиловую глубину и понял, что в "Черном монахе" Чехов описывает именно эту даль, видную из окна гостиницы Киста, и что он ясно представлял себе один из номеров, в котором скончался его герой Коврин. Может быть, думал, что так закончится и его жизнь.
   Тяжело ему бывало в Ялте, как узнику в одиночке, особенно зимой. Когда по два, по три дня с неба лило и лило...
   Однажды он сказал:
   -- Вот в такую погоду хорошо застрелиться...
   Писал он тогда "Три сестры", и все его помыслы, как и его героинь, -- были в Москве. Доктора не советовали ему ехать.
   Я тогда еще ни разу не видел Москвы и очень хотел туда съездить. Сестра Антона Павловича, Мария Павловна, по этому поводу пошутила:
   -- Да не мешало бы, а то вам, вероятно, как Ферапонту в "Трех сестрах", представляется, будто "поперек всей Москвы" канат перетянут...
   Совсем неожиданно я получил отпуск и снова увидел Московский Художественный театр уже на его родине...
   Пришлось посмотреть только "На дне" да одну репетицию "Цезаря".
   Позавтракал я один раз и в "Славянском базаре", о котором Чехов так часто упоминает в своих рассказах...
   Впечатление и от спектаклей, и от постановки было огромное.
   На рассвете желто-розовые облачка видны из сада Брута, и соловей пел совсем так, как в моем парке в селе Гирявке на Украине, и это нежное щебетанье разволновало меня.
   И песня "Солнце всходит и заходит" в "Дне" казалась стоном всех обездоленных на земле. Ее подслушал, сидя в тюрьме, С.Г. Скиталец, записал мелодию и спел Горькому. Так рассказывал мне Скиталец впоследствии.
   После нескольких постановок "Дна" эту песню заиграли все шарманки в Москве и насвистывал каждый мальчишка.
   Когда я снова возвратился в Крым, Чехов расспрашивал меня о Художественном театре. Так любовно и так подробно, как может расспрашивать отец о сыне, который учится где-то далеко, но слава об успехе которого давно перелетела за пределы его родного города...
   Спрашивал об актере "Артеме" в роли Хилона...
   Я рассказал, что когда был в "Славянском базаре" -- то мне казалось, что там среди публики сидит и герой "Дамы с собачкой". Дмитрий Дмитриевич Гуров.
   Чехов засмеялся и сказал:
   -- Да... Там когда-то можно было хорошо позавтракать... Теперь, говорят, перешли в "Прагу"...
   И сейчас здесь, в Париже, который люблю, как Раневская в "Вишневом саде", -- мне не верится, что уже двадцать лет утекло с той ночи, как скончался Чехов... А театр его жизни и прекрасен, а все-таки чувствуется, что сиротствует...
   По чужим землям...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Последние новости. Париж. 1923. 21 октября. No 1073. С. 2.
   Лазаревский Борис Александрович (1871--1936) -- писатель. Окончив юридический факультет Киевского университета, служил несколько лет секретарем и следователем военно-морского суда в Севастополе. В эти годы (1899--1903) часто бывал в Ялте, где навещал Чехова, которому подражал в своих повестях и рассказах (критики 1900-х гг. в причисляли его к "беллетристам чеховской школы").
   Еще до революции опубликовал несколько мемуарных очерков о Чехове, причем в некоторых из них воспроизвел свои дневниковые записи, сделанные тотчас же после бесед с писателем. См., напр.: А.П. Чехов // Журнал для всех. 1905. No 7 (перепечатано в сборнике: А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1986. С. 567-583).
   "Минувших дней очарованье..." -- Начальная строка "Песни" (1818) В.А. Жуковского.
   Гостиница Киста -- фешенебельная гостиница (одна из лучших в Севастополе), построенная у Графской пристани и Приморского бульвара Фердинандом Кистом.
   "Гедда Габлер", "Одинокие" -- пьесы Генрика Ибсена (1890) и Герхарта Гауптмана (1891).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru