Lib.ru/Классика: Ларошфуко Франсуа. Избранные афоризмы и максимы

Избранные афоризмы и максимы Ларошфуко

Герцог Ларошфуко (Франциск) родился в 1613 году.

Жизнь, проведенная им, была очень бурная. Он участвовал в войнах Фронды и в смутах и интригах того времени.

Он был мало образован, но очень умен. Г-жа Ментенон говорила про него: "У него приятное лицо, вид величественный, очень много ума и мало знаний".

К старости он написал две книги: свои записки и книгу мыслей. Несмотря на большие достоинства первой книги записок, которую Бейль ставил выше комментариев Цезаря, Вольтер так определяет значение обеих книг: "Записки Ларошфуко,-- говорит он, -- читаются, но его мысли выучиваются наизусть".

Собрание мыслей Ларошфуко была одна из тех книг, которые более всего содействовали образованию вкуса во французском народе и развитию в нем ясного ума и точности его выражений.

Хотя во всей книге этой есть только одна истина, та, что самолюбие есть главный двигатель человеческих поступков, мысль эта представляется с столь разных сторон, что она всегда нова и поразительна. Книга эта была прочитана с жадностью. Она приучила людей не только думать, но и заключать свои мысли в живые, точные, сжатые и утонченные обороты. Со времени Возрождения никто, кроме Ларошфуко, не сделал этого.

"Только человек очень нравственно высокий в своей жизни, -- говорит его биограф, -- мог иметь смелость так резко выставить главный мотив человеческих поступков". "Ларошфуко, -- говорит он, -- показывал в своей жизни пример всех тех добродетелей, в существовании которых он как будто сомневался".

В последние годы своей жизни Ларошфуко перенес много семейных потерь и огорчений и много страдал от болезни (подагры). "Но недаром он много думал в своей жизни, -- говорит г-жа Севинье: -- несмотря на все невзгоды, душевное состояние его было удивительно по своему спокойствию. Он подошел к последнему своему часу без удивления и противления".

Он умер в 1680 году.

Л. Толстой.

Отдел первый

[Перевод Г. А. Русанова]

То, что мы считаем нашими добродетелями -- чаще всего не что иное, как переодетые пороки.

Величайший из всех льстецов -- самолюбие.

В сердце человеческом вечно нарождаются страсти, так что исчезновение одной почти всегда означает появление другой страсти.

Как бы ни старались люди прикрывать свои страсти подобием благочестия и целомудрия, они всегда проглядывают сквозь эти покровы.

У каждого из нас достаточно силы для перенесения чужого несчастия.

Милосердие королей часто не более как политика ради приобретения любви народов.

Такое милосердие, считающееся добродетелью, практикуется часто из тщеславия, иногда по лени, часто вследствие страха, и почти всегда по всем трем причинам вместе.

Нередко хвастаются страстями, даже самыми преступными, но зависть -- страсть стыдливая и постыдная, в которой никто не смеет признаться.

Ревность имеет еще некоторое основание и справедлива некоторым образом, так как она желает только сохранения того блага, которое нам принадлежит или мы думаем, что принадлежит нам, тогда как зависть -- это бешенство, не могущее переносить блага других.

Зло, которое мы делаем, не навлекает на нас столько преследований и ненависти, сколько наши добрые качества.

У нас больше силы, чем воли, и мы часто, для того только, чтобы оправдать себя в собственных глазах, находим многое невозможным для нас.

Если бы у нас не было недостатков, мы не находили бы такого удовольствия в нахождении недостатков других.

Если бы мы сами не были горды, мы не жаловались бы на гордость других.

Повидимому, природа, так мудро расположившая органы нашего тела, чтобы сделать нас счастливыми, наделила нас гордостью для того, чтобы избавить нас от огорчения видеть наши несовершенства.

Всему, что посылает нам судьба, дает цену наше расположение духа.

Никогда люди не бывают ни так счастливы, ни так несчастны, как они это воображают.

Каково бы ни было кажущееся различие между людскими жребиями, существует, однакож, известное равновесие между благами и злом, делающее все жребии равными.

Нет таких несчастных случаев, из которых смышленые люди не извлекли бы какой-нибудь пользы, ни такого счастливого случая, который люди неблагоразумные не сумели бы обратить во вред себе.

Счастье и несчастье человека не меньше зависят от его нрава, чем от судьбы.

Искренность -- это открытое сердце. Она встречается у немногих; обычная же искренность -- не что иное, как тонкое притворство для привлечения к себе доверия других.

Не столько истина делает добра в мире, сколько подобия ее приносят миру зла.

Любовь ссужает свое имя бесчисленному множеству связей, которые приписываются ей, но в которых она не больше принимает участия, чем дож в том, что делается в Венеции.

Любовь к справедливости у большинства людей -- только боязнь потерпеть от несправедливости.

Мы ничего не можем любить без мысли о себе и только следуем нашим вкусам и наклонностям, когда предпочитаем себе своих друзей; однакож единственно при этом предпочтении дружба и может быть истинной и совершенной.

То, что люди называют дружбой, есть не более как коммерческое товарищество с обоюдным сохранением выгод и обменом добрых услуг, -- словом, это только торговая сделка, в которой наше себялюбие всегда рассчитывает на какой-нибудь барыш.

Гораздо постыднее не доверять своим друзьям, чем быть обманутым ими.

Приговоренные к смертной казни притворно высказывают иногда твердость духа и презрение к смерти, но в сущности они только боятся смотреть ей прямо в глаза, так что можно сказать, что эта твердость и это презрение к смерти для ума их -- то же самое, что повязка для их глаз.

Чтобы занять известное положение в свете, люди делают всё, что могут, чтобы казаться занявшими его.

Мы часто воображаем, что любим людей более могущественных, чем мы, и, однакоже, дружба наша к ним обусловливается только интересом: мы привязываемся к ним не ради пользы, которую желаем принести им, а ради пользы, которую желаем от них получить.

Люди недолго прожили бы в обществе, если бы не были обманываемы одни другими.

Мы чаще нравимся в обществе нашими недостатками, чем хорошими качествами.

Вывести из заблуждения человека, слишком много воображающего о своих достоинствах, значит оказать ему такую же плохую услугу, какую оказали некогда в Афинах одному сумасшедшему, воображавшему, что ему принадлежат все корабли, приходящие в гавань.

Часто старики любят давать хорошие наставления молодым, чтобы утешиться в том, что уже не в состоянии показывать дурных примеров.

Каждый говорит хорошее о своем сердце, но никто не смеет хорошо отозваться о своем уме.

Люди и дела их имеют свою точку перспективы: на одних нужно смотреть вблизи, чтобы лучше судить о них, а о других никогда так хорошо не судят, как отойдя от них на известное расстояние.

Чтобы хорошо знать что-нибудь, нужно знать подробности, а так как они почти бесчисленны, то наши знания всегда поверхностны и несовершенны.

Ум не может долго играть роль сердца.

Ничего не дают так щедро, как советы.

Так же легко обманывать самого себя, как трудно обманывать других так, чтобы они не заметили этого.

Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец притворяемся даже и перед самими собою.

Люди делают добро нередко для того только, чтобы иметь возможность безнаказанно делать зло.

Привычка постоянно хитрить -- признак ограниченности ума, и почти всегда случается, что прибегающий к хитрости, чтобы прикрыть себя в одном месте, открывается в другом.

Мы никогда не бываем так смешны теми свойствами, которые действительно имеем, как бываем смешны теми качествами, которыми притворяемся, что имеем.

Мы иногда бываем так же несходны с самими собой, как с другими.

Иные люди никогда не были бы влюблены, если б никогда не слышали разговоров о любви.

Одна из причин того, что так мало встречается разумных и приятных собеседников, заключается в том, что в разговоре почти каждый думает скорее о том, что сам желает сказать, чем о том, чтобы ответить точно и хорошо на то, с чем обращаются к нему. Самые ловкие и любезные собеседники ограничиваются только тем, что показывают вам вид внимания, между тем как вы по глазам их видите, что мысли их блуждают очень далеко от того, что говорите вы, и что они нетерпеливо жаждут поскорее обратиться к тому, что сами хотят сказать. Они не понимают, что такое сильное желание любоваться собой в разговоре -- дурной способ нравиться другим или убеждать их и что уменье хорошо слушать и отвечать есть одно из самых важных достоинств в разговоре.

Как великим умам свойственно давать многое в немногих словах, так маленькие умы, напротив, обладают даром много говорить и ничего не сказать.

Люди не любят хвалить других и никогда не хвалят бескорыстно. Похвала -- это ловкая, скрытая и тонкая лесть, доставляющая удовольствие и тому, кого хвалят, и тому, кто хвалит: один признает ее воздаянием за свои достоинства, другой -- хвалит для того, чтобы дать заметить свою справедливость и проницательность.

Мы хвалим обыкновенно только для того, чтобы нас похвалили.

Немногие люди имеют настолько ума, чтобы предпочесть полезное им порицание вредной похвале.

Отказ от похвалы -- желание, чтобы похвалили в другой раз.

Если бы мы сами не льстили себе, лесть других не могла бы вредить нам.

Лесть -- это фальшивая монета, находящаяся в обращении только благодаря нашему тщеславию.

Гораздо легче казаться достойным той должности, которой не имеешь, чем той, которую занимаешь.

Если исследовать хорошенько различные следствия скуки, то окажется, что благодаря ей манкируют больше обязанностями, чем выгодой.

Есть разные роды любопытства: есть любопытство из выгоды, побуждающее нас учиться тому, что может принести нам пользу, и есть любопытство из тщеславия, происходящее от желания знать то, чего другие не знают.

Лучше употреблять свой ум на перенесение настоящих бедствий, чем на предвидение тех, которые могут случиться.

Наше раскаяние вызывается не столько сожалением о сделанном нами зле, сколько опасением вредных последствий его для нас самих.

Мы признаемся в своих недостатках, чтобы искренностью загладить вред, который они причиняют нам в глазах других людей.

Когда пороки оставляют нас, мы тщеславимся, воображая, что сами оставляем их.

Нередко мы потому не можем вполне предаться одному пороку, что у нас много пороков.

Мы легко забываем свою вину, если она только нам одним известна.

Есть простаки, знающие свою простоту и ловко пользующиеся ею.

Добродетель не заходила бы так далеко, если бы тщеславие не сопутствовало ей.

Счастливые люди неисправимы, они всегда находят себя правыми, если счастье поблажает их дурному поведению.

С огорчениями связано различного рода лицемерие. В одном случае, оплакивая кончину дорогого нам лица, мы оплакиваем себя: сожалеем об утрате с покойником того доброго мнения, которое он имел о нас, плачем об уменьшении наших средств к жизни, наших удовольствий или нашего значения в обществе. Так что мертвый чествуется слезами, проливаемыми о живых. Мы обманываем при этом самих себя, почему я и называю это своего рода лицемерием. Но бывает лицемерие уже не столь невинное, так как оно внушает всем уважение. Это -- огорчения некоторых личностей, желающих прославиться красивой, нескончаемой скорбью. После того, как всё изглаживающее время уничтожило их действительное горе, они упорно продолжают плакать, жаловаться и вздыхать, принимают траурный вид и стараются убедить других всеми своими действиями, что печаль их прекратится лишь вместе с жизнью их. Такое жалкое и утомительное тщеславие встречается обыкновенно у честолюбивых женщин. Так как пол их преграждает им все пути к славе, то они стараются достигнуть известности, показывая людям безутешную скорбь. Есть еще и иного рода слезы, источник которых очень мелкий, легко текущие и легко иссякающие: плачут, чтобы приобрести репутацию чувствительности; плачут, чтобы пожалели их, плачущих; плачут, чтобы над ними поплакали; наконец, плачут, чтобы избегнуть стыда не плакать.

Мы легко утешаемся в несчастиях наших друзей, когда эти несчастия дают нам возможность выказать им нашу нежность.

Для достижения желаемого нам не хватает скорее настойчивости, чем средств.

То, что кажется великодушием, часто не что иное, как тайное честолюбие, пренебрегающее небольшими выгодами для достижения больших.

Истинное красноречие заключается в том, чтобы сказать всё, что нужно, и только то, что нужно.

Смирение нередко бывает только притворной покорностью, которой пользуются, чтобы подчинить себе других. Это -- уловка гордости, принижающейся, чтобы возвыситься, и хотя превращения гордости бесчисленны, но она никогда не бывает лучше скрыта и более способна обмануть, чем в тех случаях, когда принимает вид смирения.

Воспитание, которое обыкновенно дается молодым людям, только усиливает их себялюбие.

Так называемая щедрость -- чаще всего только тщеславие, в удовлетворении которого мы больше нуждаемся, чем в тех вещах, которые отдаем другому.

Ограниченность ума создает упорство, и мы не легко верим тому, что находится за пределами видимого нами.

Поспешность, с которой люди верят дурному, недостаточно расследовав его, происходит от гордости и лени: хочется найти виновных, но не хочется потрудиться разобрать преступление.

Нет на свете человека, который был бы настолько сообразителен, чтобы мог постичь всё зло, которое он делает.

Юность -- непрерывное опьянение, это лихорадка разума.

Мы всегда любим тех людей, которые восхищаются нами, и не всегда любим тех, которыми сами восхищаемся.

Трудно любить тех людей, которых мы совсем не уважаем; но не менее трудно любить и тех, которых уважаем более, чем самих себя.

Благодарность большинства людей -- только тайное желание еще больших благодеяний.

Довольно много людей, презирающих богатство, но мало -- отдающих его.

Мы нередко прощаем тому, кто надоел нам, но не можем простить тому, кому сами надоели.

Почему мы помним даже мелкие подробности случившегося с нами, а не помним, сколько раз рассказывали их одному и тому же лицу.

Чрезвычайное удовольствие, с которым мы говорим о себе, должно бы вызывать в нас опасение, что мы доставляем мало удовольствия слушающим нас.

Не столько недоверие к друзьям препятствует нам открывать им глубину нашего сердца, сколько недоверие к самим себе.

Хвалить королей за добродетели, которых нет у них, значит безнаказанно говорить им дерзости.

Мы скорее можем полюбить ненавидящих, нежели любящих нас больше, чем мы того желаем.

В ревности больше себялюбия, чем любви.

Мы признаемся только в небольших недостатках, чтобы убедить в отсутствии у нас больших.

Зависть непримиримее ненависти.

Иные думают, что не любят лести, но они не любят только известной манеры ее.

Слишком пылкая ненависть ставит нас ниже тех, кого мы ненавидим.

Случаи дают возможность другим узнавать нас и еще более нам самим узнавать себя.

Только людей, согласных с нашими мнениями, мы признаем людьми со здравым смыслом.

Люди, хитрящие с нами, в особенности раздражают нас тем, что считают себя умнее нас.

От всей души мы хвалим обыкновенно только тех, кто восхищается нами.

Истинное доказательство христианских добродетелей -- смирение: без него мы сохраняем все наши недостатки, и они только прикрываются нашей гордостью, которая прячет их от других, а часто и от нас самих.

Ревность всегда родится с любовью, но не всегда умирает с нею.

Бывают слезы, обманывающие нас самих после того, как мы обманули ими других.

100

Посредственность обыкновенно осуждает всё, что превышает ее понимание.

101

Зависть побеждается истинной дружбой, а кокетство -- истинной любовью.

102

Счастье делает видимыми наши пороки и добродетели, как свет -- предметы.

103

Главная доля нашей искренности происходит от желания говорить о себе и показывать с выгодной стороны свои недостатки.

104

Если тщеславие и не разрушает вполне добродетелей, то по крайней мере все их колеблет.

105

Тщеславие других несносно для нас потому, что задевает наше.

106

К участи своей нужно относиться, как к здоровью: наслаждаться хорошей и терпеливо переносить дурную, к сильным же средствам никогда не обращаться без крайней необходимости.

107

Можно быть хитрее другого, но нельзя быть хитрее всех.

108

Чего в волокитстве меньше всего, -- так это любви.

109

Мы нередко стыдились бы самых лучших своих поступков, если бы люди знали все мотивы их.

110

Немного найдется таких недостатков, которые не были бы более извинительны, чем средства, к которым прибегают для того, чтобы скрывать их.

111

Молодые женщины, не желающие казаться кокетками, и люди пожилые, не желающие быть смешными, никогда не должны говорить о любви как о занятии, в котором они могли бы принимать участие.

112

Немногие умеют быть стариками.

113

Резвость, увеличивающаяся к старости, недалека от глупости.

114

Мы гордимся недостатками, противоположными тем, которые действительно имеем; так, например, если мы слабы и уступчивы, мы хвастаемся упрямством.

115

Мы легко извиняем друзьям своим недостатки, которые нас не касаются.

116

Если друзья обманули нас, нам следует быть равнодушными только к их заявлениям о дружбе, но не к их несчастиям.

117

О достоинстве человека нужно судить не по его великим дарованиям, но по тому употреблению, которое он делает из них.

118

Мы почти ничего не желали бы страстно, если б вполне знали то, чего желаем.

119

Страсти самые неукротимые иногда дают нам отдых, но тщеславие никогда не оставляет нас в покое.

120

Старые безумцы безумнее молодых.

121

Слабость более противоположна добродетели, чем порок.

122

Нет более несносных глупцов, чем умные глупцы.

123

Мы больше выигрывали бы в мнении людей, если бы позволяли видеть себя такими, каковы мы в действительности, чем стараясь казаться иными.

124

Та же гордость, которая побуждает нас порицать недостатки, от которых мы считаем себя свободными, заставляет нас презирать хорошие качества, которыми мы не обладаем.

125

Ссоры не продолжались бы долго, если бы виновата была только одна сторона.

126

Если не находишь покоя в самом себе, то бесполезно искать его в другом месте.

127

Как требовать, чтобы другой сохранил нашу тайну, если мы сами не могли ее сохранить.

128

Невелика дружба, если не замечаешь охлаждения ее к себе со стороны друзей.

129

Есть преступления, которые становятся непреступными и даже славными благодаря их блеску, количеству и чрезмерности. Поэтому-то общественное воровство и называется ловкостью, а несправедливый захват провинции -- завоеванием.

130

Пышность похорон нужна больше для тщеславия живущих, чем для почестей умершим.

131

Мы очень любим разгадывать других, но не любим быть разгаданными.

132

Беречь свое здоровье слишком строгим режимом -- очень скучная болезнь.

133

Большая часть женщин отдаются скорее по слабости, нежели по страсти; поэтому смелый обыкновенно больше, чем другие, успевает у них, хотя бы и не был более достойным любви.

134

Мы легко верим недостаткам других, потому что легко верим тому, чего желаем.

135

Мудрость для души -- то же, что здоровье для тела.

136

Многие желают быть набожными, но никто не хочет быть смиренным.

137

Смирение -- вот алтарь, жертва на котором угодна богу.

138

Мы гораздо меньше мучаемся для того, чтобы стать счастливыми, чем для того, чтобы заставить других думать, что мы счастливы.

139

Гораздо легче подавить первое желание, чем удовлетворить все последующие за ним.

140

Прежде чем настойчиво желать какой-нибудь вещи, нужно бы разобрать, как велико счастье того, кто обладает ею.

141

Истинный друг есть величайшее из благ и вместе с тем то благо, о приобретении которого думают меньше всего.

142

Мы порицаем себя лишь для того, чтобы нас хвалили.

143

Люди маленького ума оскорбляются мелочами.

144

Человек, которому никто не нравится, гораздо более несчастлив, чем тот, который никому не нравится.

145

Немного нужно для того, чтобы сделать счастливым мудрого, и ничто не может сделать довольным глупого, поэтому-то почти все люди и несчастны.

Отдел второй

[Перевод Л. Н. Толстого]

Самолюбие более ловко, чем самый ловкий человек.

Страсть доводит самого умного человека до безумия, а самых глупых людей делает умными.

Люди, занимающиеся политикой, приписывают обыкновенно удивляющие людей великие дела исторических лиц их хитроумным замыслам, тогда как дела эти большей частью только последствия настроений и страстей. Так, война между Августом и Антонием, которую объясняют их соревнованием о мировом господстве, была, может быть, только следствием ревности.

Страсти всегда лучшие и наиболее убедительные ораторы. Так что самый простой человек, руководимый страстью, убеждает больше, чем тот, у кого только красноречие.

Постоянство мудрецов есть только следствие их уменья не проявлять того, что их волнует.

По тому, что и великие люди ослабевают от продолжительной борьбы со своими несчастьями, мы видим, что они переносили свои бедствия только силой самолюбия, а не силой духа, и что разница между героями и обыкновенными людьми только в большей или меньшей степени тщеславия.

Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть пристально.

Ревность питается сомнениями и тотчас же переходит или в бешенство, или прекращается, как только полная уверенность заменяет сомнения.

Гордость более, чем доброта, побуждает нас давать советы людям виноватым. Мы усовещиваем их не столько для исправления их от их недостатков, сколько для внушения им, что мы от них свободны.

У нас никогда недостает сил следовать велениям нашего разума.

Люди часто утешаются тем, что они несчастны, -- некоторым испытываемым ими удовольствием казаться таковыми.

Ничто так не должно бы подрывать наше самодовольство, как признание того, что мы постоянно изменяем наши убеждения и сегодня не одобряем то, что одобряли вчера.

Если и существует чистая, без примеси наших других страстей, любовь, то это та, которая затаена в нашем сердце и неизвестна нам самим.

Никаким притворством нельзя ни скрыть любовь там, где она есть, ни выказать ее там, где ее нет.

Нет людей, которым не было стыдно вспоминать то, что они любили друг друга, когда любви этой нет больше.

Если судить про любовь только по ее проявлениям, то она, конечно, больше похожа на ненависть, чем на дружбу.

Есть только одна любовь, но подобий ее тысячи.

Для любви, как для огня, нужно постоянное движение. И она гаснет, если не поддерживается надеждой или страхом.

Про настоящую любовь, как про явления духов, -- все говорят про них, но редко кто их видел.

Для человека, не уверенного в себе, самое лучшее молчать.

Дружбы наши изменчивы в особенности потому, что достоинства ума узнаются легко, но трудно узнать душевные качества.

Мы заслуживаем обманов своей недоверчивостью.

Наше самолюбие преувеличивает или умаляет достоинства наших друзей, сообразно с тем удовлетворением, которое оно от них получает, и мы судим, таким образом, об их достоинствах по тому, как они к нам относятся.

Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой ум.

В общественной жизни мы нравимся чаще своими недостатками, чем своими достоинствами.

Признак истинного достоинства человека в том, что даже завистники его вынуждены хвалить его.

Ум поддается обманам сердца.

Хитрости, вероломства чаще всего от недостатка ума.

Часто достаточно быть просто грубым, для того чтобы избегнуть обмана хитрого и умного человека.

Легче быть мудрым для других, чем для себя.

Есть люди противные своими достоинствами, и есть такие, которые милы своими недостатками.

Мы любим новые знакомства не столько из-за того, что старые нам надоели, или из-за любви к перемене, сколько из-за досады, что нами недостаточно восхищаются те, которые нас слишком хорошо знают, и из-за надежды, что те, которые нас не так хорошо знают, оценят нас как должно.

Мы часто преувеличиваем славу одних только затем, чтобы понизить славу других. Так что часто мы восхваляем двух соперников только потому, что желали бы осудить и того и другого.

Тот, кто воображает, что может обойтись без других людей, очень ошибается; но тот, кто воображает, что без него не могут обойтись люди, ошибается еще больше.

Есть люди, которые похожи на куплеты, которые все напевают, но только пока они в моде.

Истинная доблесть в том, чтобы делать без свидетелей то, что ты делаешь для похвалы людской.

Лицемерие -- это дань уважения, которую порок отдает добродетели.

Нет ничего заразительнее примера, и мы никогда не делаем ни добра, ни зла без того, чтобы дела наши не производили таких же последствий добра и зла. Добрым поступкам мы подражаем из соревнования, дурным же из тех злых наклонностей, которые только стыд задерживал в нас и которые дурной пример освобождает.

Желать быть мудрым одному -- великое безумие.

Мы отводим судей по самым ничтожным предлогам, а между тем мы добиваемся того, чтобы наша репутация и даже наша слава зависели от мнения людей, которые в сущности все нам враждебны, -- или по свойственной им завистливости, или по их невежеству, или по их личным интересам. А для того, чтобы эти люди высказались в нашу пользу, мы жертвуем своим покоем и часто даже самою жизнью.

Разлука ослабляет мелкие страсти и усиливает большие, так же, как ветер задувает свечи и раздувает пламя.

Когда мы преувеличиваем те нежные чувства, которые питают к нам наши друзья, мы делаем это не столько из чувства благодарности к ним, сколько из желания выставить наши достоинства.

Часто неправда так искусно представляется правдой, что только неправильное суждение может не принять ложь за правду.

Наши телесные настроения имеют определенное правильное течение, незаметно направляющее нашу волю в ту или другую сторону. Наши настроения, незаметно изменяясь, властвуют над нами независимо от нашего сознания и руководят нашими поступками.

Какие бы нам ни воздавали похвалы, мы ничего не находим в них для себя нового.

Только человек, лишившийся возможности помогать людям, узнает неблагодарность.

Влюбленным не скучно бывает вместе только потому, что они говорят только о самих себе.

Не беда помогать неблагодарным людям. Но несносно быть обязанным дрянному человеку.

Есть средства лечения сумасшествия, но не найдено еще средств исправления извращенного ума.

Женщины далеко не сознают всего своего кокетства.

Женщина легче побеждает страсть, чем кокетство.

С некоторыми добрыми свойствами людей то же, что с внешними чувствами: те, которые вполне лишены их, не могут ни видеть, ни ценить их.

Труднее всего разорвать связь, когда нет любви.

Всегда бывает скучно с теми, с которыми не должно, не полагается скучать.

Мелочные умы оскорбляются мелочами. Великие умы видят эти мелочи и не оскорбляются ими.

Всем известно, что неприлично говорить о своей жене. Но не все достаточно помнят то, что еще менее следует говорить о самом себе.

Как бы мало мы ни доверяли людям, которые разговаривают с нами, мы все-таки воображаем, что с нами они правдивее, нежели с другими.

Хотя мы не решимся сказать, что вообще у нас нет пороков, а у наших врагов нет достоинств, в сущности бываем все-таки не далеки от того, чтобы верить этому.

Изо всех пороков всего легче мы признаем в себе леность: мы воображаем, что она совместима со многими добродетелями и что она, не разрушая этих добродетелей, задерживает их проявления.

К каждому новому периоду нашей жизни мы подходим новичками, и, несмотря на число прожитых лет, мы чувствуем себя неопытными.

Нам часто стыдно бы было за наши лучшие поступки, если бы люди могли знать те мотивы, которые руководили нами.

Большинство друзей делают дружбу противной. Большинство набожных людей делают противной набожность.

Ничто так не мешает естественности, как желание казаться естественным.

Если ваши друзья обманут вас, отвечайте равнодушием на проявления их дружбы, но будьте чувствительны к их несчастьям.

Легче знать человека вообще, чем людей в частности.

Мы пытаемся хвастаться тем недостатком, от которого нам не хочется исправиться.

Часто человек бывает глуп, несмотря на свое остроумие, но рассудительный человек не может быть глупым.

Наши враги, судя о нас, бывают ближе к истине, чем мы сами, судя о себе.

Невинность всегда находит гораздо меньше защиты, чем преступление.

Тщеславие заставляет нас поступать противно нашим вкусам гораздо чаще, чем требования разума.

Как ни редка настоящая любовь, настоящая дружба -- еще реже.

Только люди с твердой волей обладают настоящей нежностью; люди же, кажущиеся нежными, часто только слабые люди, могущие очень легко перейти от нежности к ядовитости.

Люди злословят чаще от тщеславия, чем от недоброжелательства.

Наше спокойствие или тревожное расположение духа зависит не столько от того значительного, что с нами случается в жизни, сколько от покойных или неприятных условий нашей обыденной жизни.

Как бы ни были злы люди, они никогда не решились бы выказать себя врагами добродетели; и потому, когда они хотят преследовать ее, -- они или притворяются, что считают ее притворной, или заподозривают в ней скрытое зло.

Люди часто переходят от любви к честолюбию, но никогда не переходят назад -- от честолюбия к любви.

Люди как будто находят, что у них слишком мало недостатков; и потому умножают их разными странными свойствами, которыми они украшают себя и за которыми ухаживают столь старательно, что достоинства эти под конец обращаются в недостатки, от которых им уже невозможно бывает исправиться.

Есть люди, до такой степени занятые самими собою, что, даже влюбляясь, они ухитряются быть озабоченными только собственной страстью, не обращая никакого внимания на того человека, которого они любят.

В неудачах наших лучших друзей мы всегда находим нечто такое, что не неприятно нам.

Никто не торопит так других, как те лентяи, которые после того, как они вполне удовлетворены своей потребностью лени, хотят казаться деятельными.

Похвала, которою нас награждают за хорошее, что мы сделали, имеет хоть ту выгоду, что заставляет нас держаться доброй жизни.

Великие души не те, у которых менее страстей и более добродетелей, нежели у обыкновенных душ, но те, у которых наиболее великие цели.

Жестоких людей производит не врожденная свирепость, а самолюбие.

Подражание всегда неудачно, и то, что подделано, не нравится нам в тех самых вещах, которыми мы восхищаемся в оригиналах.

Уверенность в том, что мы нравимся, вернее всего производит обратное действие.

Есть произведения искусства, которые более действуют, когда они несовершенны, и теряют свою прелесть, когда они окончены.

Телесная работа освобождает от труда ума. Бедные от этого бывают счастливы.

Так как сильные мира не могут дать ни здоровья, ни душевного спокойствия, то люди всегда платят слишком дорого за те блага, которые они могут дать.

Изучение людей нужнее, чем изучение книг.

Мы узнаем и себя и других только в случайностях жизни.

Мы раздражаемся на тех, которые хитрят с нами, главное за то, что они считают себя умнее нас.

Всегда кажется скучно с теми людьми, которым скучно с тобою.

Никогда не бывает так трудно говорить, как тогда, когда молчать становится стыдно.

Всегда можно простить человеку те грехи, в которых он имеет смелость сознаться.

Можно дать совет, но нельзя дать умение им воспользоваться.

Мало людей приятных в разговоре, главное потому, что всякий занят мыслью о том, как бы ему высказать то, что намерен сказать, а не о том, что говорят другие.

Главное же будем избегать разговоров о самих себе и о том, как мы поступили в том и другом случае: нет ничего неприятнее человека, который кстати и некстати постоянно упоминает о себе.

<Гордость, как будто утомленная от всех своих хитростей и всех своих превращений после того, как она уж одна переиграла всевозможные роли в великой комедии человечества, выступает, наконец, с своим настоящим лицом и является простою спесью, так что спесь есть только явное проявление гордости>.

Примечания

IV. Избранные афоризмы и максимы Ларошфуко. Отдел второй.

Сохранилась ремингтонная копия перевода, сделанного М. С. Сухотиным, с некоторыми поправками переводчика. Перевод был отредактирован Толстым, причем им было сделано так много и столь значительных исправлений, что часто давался совершенно новый текст. Рукопись содержит 17 лл. 4° + 1 л. обложки, на которой рукою Толстого написан перевод одной из мыслей Ларошфуко, тут же им перечеркнутый, и заметка, обращенная, очевидно, к И. И. Горбунову-Посадову: Посылаю на всякий случай. Если у вас нет беловой. Мысли в рукописи нумерованы согласно нумерации подлинника.

Из сравнения рукописи с печатным текстом видно, что Толстой не читал корректуры перевода. Руководствуясь этим, на основании правленной авторской рукописи мы исправили следующие погрешности печатного текста, вкравшиеся при дальнейшей переписке или при наборе:

Стр.	Строка.	Напечатано в изд. "Посредник"	В рукописи автора
298,	10	великие дела хитроумным замыслам исторических лиц	великие дела исторических лиц их хитроумным замыслам
299,	8	смотреть	смотреть пристально
299,	10	Она	и тотчас же
299,	25	самодовольствие	самодовольство
301,	16	завистники	завистники его
302,	21	когда	пока
303,	4	или	и
303,	15	невежеству	их невежеству
303,	17	часто	часто даже
303,	17			Как бы	какие бы
305,	3	лишены	вполне лишены
308,	12	своей	собственной
309,	12	искусства	произведения искусства
310,	18	поступим	поступили
310,	26	гордость	спесь
310,	27	спеси	гордости

Мысль под No 98, как перечеркнутая в рукописи самим Толстым помещается (как она напечатана в издании "Посредник") в основном тексте и заключается в ломаные скобки.

В вариантах даны четыре мысли Ларошфуко, имеющиеся в рукописи, но почему-то не попавшие в печатный текст, и в ломаных скобках четыре мысли, вычеркнутые Толстым.

--------------------------------------------------------------------------

Первое издание: Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов и максим Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье / Пер. с фр. Г. А. Русанова и Л. Н. Толстого; С предисл. Л.Н. Толстого [и Г. А. Русанова]. -- Москва: Посредник, 1908. -- 253 с.; 19 см.. - (Замечательные мыслители древнего и нового мира).

Оставить комментарий Ларошфуко Франсуа (перевод: Г. А. Русанов, Л. Н. Толстой) (yes@lib.ru) Год: 1908 Обновлено: 28/04/2022. 55k. Статистика. Статья: Переводы, Публицистика, Философия Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод с французского Г. А. Русанова и Л. Н. Толстого; С предисловием Л. Н. Толстого.

Ларошфуко Франсуа Избранные афоризмы и максимы

Избранные афоризмы и максимы Ларошфуко

Отдел первый

Отдел второй

Примечания

Ларошфуко Франсуа
Избранные афоризмы и максимы