Кроуфорд Фрэнсис Марион
Зороастр

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Zoroaster.
    Перевод В. М. Саблина (1891).
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. X-XII, 1891.

   

ЗОРОАСТРЪ.

Романъ Маріона Крауфорда.

I.

   Большая зала въ Вавилонскомъ дворцѣ была приготовлена для пира. Въ эту ночь царь Валтасаръ собирался пить вино со множествомъ своихъ вельможъ и веселиться съ ними, и все уже было готово.
   Отъ одного до другаго конца громадной сводчатой залы тянулись столы изъ дорогаго дерева, выложеннаго золотомъ и серебромъ. Они были уставлены всѣмъ, чего только можетъ пожелать сердце человѣка: золотыми, хрустальными и малахитовыми кубками, большими чашами, наполненными до верху рѣдкими плодами и еще болѣе рѣдкими цвѣтами, и надъ всѣмъ этимъ носились послѣдніе пурпурные лучи яркаго южнаго солнца. Они врывались цѣлыми потоками въ открытыя колоннады портика, сверкали на полированномъ мраморѣ, окрашивая болѣе мягкимъ цвѣтомъ красную облицовку стѣнъ и лаская красное съ золотомъ одѣяніе исполинской статуи, сидѣвшей на высокомъ тронѣ.
   Въ тіарѣ трижды царственнаго владычества, со скипетромъ въ правой и кольцомъ безсмертія и жизни въ лѣвой рукѣ, попирая ногами головы распростертыхъ передъ нимъ плѣнниковъ,-- такъ возсѣдало изваяніе великаго царя Навуходоносора, какъ бы ожидая событій, которыя судьба готовила его сыну. Ароматъ цвѣтовъ, плодовъ и дорогаго вина доносился до его могучихъ ноздрей, и самъ онъ, казалось, улыбался полудовольно, полупрезрительно.
   По каждую сторону громаднаго зданія, въ проходахъ и корридорахъ, толпились служители, приносившіе все новые и новые плоды, пряности и цвѣты для пира, и шептались между собою на цѣлой дюжинѣ индійскихъ, персидскихъ и египетскихъ нарѣчій, или же на богатомъ языкѣ тѣхъ благородныхъ плѣнниковъ, блѣдныя лица и огромные глаза которыхъ всюду выдѣлялись, какъ рѣзкій контрастъ болѣе грубымъ чертамъ и болѣе темной кокѣ ихъ товарищей по рабству,-- на языкѣ народа, рожденнаго не повелѣвать, но терпѣть до конца. Всѣ они перемѣшивались въ причудливо преломлявшихся лучахъ вечерняго солнца; иногда же пурпурный блескъ его окрашивалъ бѣлую тунику какого-нибудь бѣднаго невольника такимъ чуднымъ цвѣтомъ, какимъ и царскій сынъ не погнушался бы для своей одежды.
   По обѣ стороны каждаго изъ столовъ, приготовленныхъ для пиршества, стояли большіе подсвѣчники въ двойной ростъ человѣка, внизу толстые и покрытые тяжелою рѣзьбой, вверху же заостренные и украшенные тонкою скульптурною работой. Они поддерживали бронзовыя лампады, свѣтильни которыхъ были погружены въ дорогое масло, перемѣшанное съ воскомъ. Посрединѣ залы, гдѣ находился на возвышеніи царскій тронъ, колонны разступались, образуя отъ правой стороны къ лѣвой какъ бы комнату со сводомъ изъ высокихъ рѣзныхъ стропилъ. Стѣны были густаго яркокраснаго цвѣта, придававшаго гладкой облицовкѣ видъ сплошнаго драгоцѣннаго мрамора. Панели пролетовъ были разрисованы; пестрыми красками была изображена на нихъ вся исторія царя Навуходоносора, его побѣды и пиры, его плѣнники и царедворцы. Посрединѣ залы, тамъ, гдѣ было приготовлено мѣсто для царя, не было ни картинъ, ни колоннъ, только царственный пурпуръ разливался здѣсь яркимъ и ровнымъ сіяніемъ. Около стола тоже стоялъ высокій свѣтильникъ, выше другихъ и болѣе искусной работы; его подножка была изъ рѣдкаго мрамора и чеканной бронзы, а лампада наверху изъ чистаго золота, привезеннаго изъ южнаго Офира. Она не была зажжена, потому что солнце еще не зашло и часъ пиршества не наступилъ.
   На концѣ залы, передъ гигантскою статуей изъ литаго золота, было открытое пространство, не загроможденное столами, и гладкій, полированный мраморный полъ выступалъ здѣсь во всемъ богатствѣ своихъ узоровъ и врасокъ. Два человѣка, тихо вошедшіе въ залу, приблизились къ этому мѣсту и стали рядомъ, устремивъ взоръ на ликъ золотаго царя.
   Цѣлая жизнь, словно бездна, отдѣляла ихъ другъ отъ друга. Одинъ уже переступилъ за обычные предѣлы земнаго существованія, другой же, который стоялъ возлѣ него, былъ прекрасный четырнадцатилѣтній отрокъ.
   Старецъ былъ еще прямъ, и его бѣлоснѣжные волосы и борода окружали какъ бы львиною гривой могучій лобъ и властное лицо. Глубокія борозды, проведенныя мыслью и врѣзавшіяся еще глубже отъ старости, шли вровень съ благородными очертаніями бровей, а темные глаза все еще метали искры, какъ бы пронизывая сгустившійся мракъ временъ, чтобы смѣло взглянуть въ лежащую за нимъ вѣчность. Лѣвою рукой онъ придерживалъ складки своего бѣлоснѣжнаго одѣянія, а въ правой у него былъ прямой посохъ изъ чернаго дерева и слоновой кости; на этомъ посохѣ, прекрасной работы и удивительно полированномъ, были вырѣзаны непонятныя изреченія на еврейскомъ языкѣ. Старецъ стоялъ, выпрямившись во весь высокій ростъ, и безмолвно переводилъ взоры съ блестящаго лика статуи на своего юнаго спутника, какъ бы побуждая его высказать за него помыслы, наполнявшіе сердца ихъ обоихъ.
   Юноша не прервалъ молчанія и не подалъ старцу никакого знака; онъ стоялъ, скрестивъ руки, и смотрѣлъ на величавыя черты Навуходоносора.
   Ему было только четырнадцать лѣтъ. Высокій и стройный станъ его сулилъ въ будущемъ силу, полную изящества и гибкости; тонкая кожа обличала мощную энергію благородной расы. Прекрасное, бѣлое лицо его было покрыто нѣжнымъ румянцемъ, а тяжелыя волны золотистыхъ волосъ, густыхъ, мягкихъ и шелковистыхъ, ниспадали длинными кудрями на его плечи. Его тонкія черты были прямы и благородны, скорѣе сѣвернаго, чѣмъ восточнаго типа; удивительно спокойныя и задумчивыя, онѣ казались почти божественными въ своей юношеской безмятежности. Глубокіе синіе глаза были устремлены вверхъ съ оттѣнкомъ грусти, широкій лобъ походилъ на мраморъ, а прямая линія бровей замыкала и отдѣляла его отъ лица. Одежда юноши состояла изъ прямой бѣлой туники, окаймленной золотымъ шитьемъ и схваченной у таліи богатымъ поясомъ, и изъ персидскихъ шароваръ, расшитыхъ пестрыми шелками по тонкому полотну. На головѣ у него была полотняная остроконечная шапочка, съ замысловатыми узорами, вышитыми золотомъ и серебромъ.
   Голова старца была покрыта лишь густою массой его бѣлоснѣжныхъ волосъ; широкій бѣлый плащъ скрывалъ отъ взоровъ подробности его одѣянія.
   Снова перевелъ онъ глаза отъ статуи на стоявшаго рядомъ съ нимъ отрока и, наконецъ, заговорилъ глубокимъ, ровнымъ голосомъ, на еврейскомъ языкѣ:
   -- Царь Навуходоносоръ отошелъ къ своимъ праотцамъ, и сынъ его также, и Набоннедонъ Валтасаръ царствуетъ на его престолѣ, и я терпѣлъ до сего дня въ Вавилонѣ всѣ эти шестьдесятъ семь лѣтъ, съ той поры, какъ царь Навуходоносоръ разрушилъ наше царство на землѣ и отвелъ насъ къ себѣ въ плѣнъ. До сего дня терпѣлъ я, Зороастръ, и еще нѣсколько времени останусь я на землѣ и буду свидѣтельствовать за Израиля.
   Глаза старца сверкнули, и его могучія орлиныя черты приняли выраженіе необыкновенной жизненности и силы. Зороастръ повернулся къ нему и заговорилъ тихо, почти печально:
   -- Скажи, о, Даніилъ, пророкъ и служитель Божій, почему эта золотая статуя какъ бы улыбается сегодня? Быть можетъ, совершилось время твоего видѣнія, посѣтившаго тебя въ Сузахъ, во дворцѣ, быть можетъ, радость наполняетъ сердце умершаго царя? Никогда ликъ его не казался мнѣ такъ кротокъ,-- онъ, вѣрно, радуется пиршеству, а потому и черты его просвѣтлѣли?
   -- Нѣтъ, его ликъ скорѣе долженъ бы выражать скорбь о гибели его рода и его царства,-- отвѣчалъ пророкъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ.-- Истинно говорю тебѣ, конецъ приближается, и камни Вавилона не будутъ больше вопіять о тяжести грѣховъ Валтасара; народъ не будетъ больше молить Ваала, чтобы онъ воскресилъ царя Навуходоносора или же послалъ сюда перса или мидянина, который былъ бы справедливымъ правителемъ страны.
   -- Ты прочелъ это въ звѣздахъ или же глаза твои видѣли все это въ видѣніяхъ ночи, учитель?
   Отрокъ приблизился къ престарѣлому пророку и говорилъ тихимъ, торжественнымъ тономъ. Даніилъ же только склонилъ голову, такъ что чело его опустилось на его бѣлый посохъ, и стоялъ, погруженный въ глубокую думу.
   -- Я тоже видѣлъ сонъ,-- продолжалъ Зороастръ послѣ краткаго молчанія,-- и этотъ сонъ такъ овладѣлъ всѣмъ моимъ существомъ, что душа моя исполнилась печали и великаго унынія. Я скажу тебѣ, что мнѣ приснилось.,
   Онъ остановился и скользнулъ взглядомъ чрезъ громадное пространство сводчатой залы по направленію къ портику на противуположномъ концѣ. Яркое сіяніе пурпурнаго солнца, уже касавшагося западной равнины, залило его лицо, такъ что столы, приготовленные для пиршества, и толпа хлопотливыхъ служителей образовали какъ бы черныя тѣни между нимъ и свѣтомъ. Даніилъ опирался, попрежнему, на свой посохъ и оставался безмолвнымъ и неподвижнымъ.
   -- Я видѣлъ сонъ,-- продолжалъ Зороастръ,-- была тьма, и на крыльяхъ ночнаго вѣтра принеслись криви воиновъ, шумъ битвы и бряцаніе оружія: владыки земные боролись другъ съ другомъ изъ-за власти и побѣды, которыя должны были стать удѣломъ сильнѣйшаго изъ нихъ. Я снова увидѣлъ сонъ, но было уже утро, и десятками, сотнями и тысячами уводили людей въ плѣнъ, въ дальнюю страну, уводили и дѣвъ, и молодыхъ женщинъ. Я взглянулъ, и лицо одной изъ юныхъ дѣвъ показалось мнѣ лицомъ прекраснѣйшей изъ дщерей твоего народа. Тогда мое сердце устремилось къ ней, и я готовъ былъ послѣдовать за ней въ неволю, но мракъ окуталъ меня, и я не могъ больше ее видѣть. Вотъ почему я смущенъ и весь день меня угнетаетъ тоска.
   Отрокъ умолкъ. Солнце скрылось за равниной и вечерній вѣтерокъ принесъ издалека громкіе звуки музыки.
   Даніилъ поднялъ свою бѣлоснѣжную голову и зорко посмотрѣлъ на своего юнаго спутника; въ его взглядѣ выразилось разочарованіе.
   -- И ты хочешь быть пророкомъ?-- спросилъ онъ,-- ты, мечтающій о прекрасныхъ дѣвахъ, ты, котораго волнуетъ любовь къ женщинѣ? Неужели ты думаешь, отрокъ, что, когда ты созрѣешь, женщина поможетъ тебѣ сдѣлаться мужчиной? Или же ты полагаешь, что слово Господа совмѣстимо съ суетой? Попытайся пророчествовать, дай какое-нибудь толкованіе своему видѣнію, если только ты способенъ истолковать его. Теперь же удадимся отсюда, потому что царь уже близко, и часть ночи будетъ отдана веселью и разврату, съ которыми у насъ нѣтъ ничего общаго. Истинно говорю тебѣ, я тоже видѣлъ сонъ. Удалимся.
   Маститый пророкъ выпрямился во весь ростъ и, взявъ въ правую руку свой посохъ, направился въ выходу. Зороастръ схватилъ его за руку, умоляя остаться.
   -- Разскажи мнѣ свое сновидѣніе, учитель, и объясни мнѣ его,-- горячо воскликнулъ онъ,-- посмотри, совпадаетъ ли оно съ моимъ, настанетъ ли тьма въ странѣ и раздадутся ли въ ней воинственные клики?
   Но Даніилъ не остановился и не сказалъ ни слова. Онъ вышелъ изъ залы; юный персъ Зороастръ вышелъ вмѣстѣ съ нимъ, погруженный въ размышленія о настоящемъ и о будущемъ и о таинственномъ значеніи своего сна и устрашенный молчаніемъ своего друга и учителя.
   Мракъ смѣнилъ сумерки; въ залѣ зажгли лампады и свѣтильники, горѣвшіе яркимъ пламенемъ и издававшіе чудное благоуханіе. На столахъ, тянувшихся безконечными рядами, все было готово къ пиршеству; изъ садовъ, окружавшихъ дворецъ, все ближе и громче доносились волны музыки. Все ближе и ближе слышались арфы, флейты, тимпаны и звучныя камышевыя свирѣли; и со всѣмъ этимъ сливался стройный, громогласный хоръ пѣвцовъ, пѣвшихъ вечерній гимнъ богу солнца Ваалу, прославляемому и при вечерней, и при утренней зарѣ самыми молодыми и сладкозвучными голосами Сенаара.
   Впереди шли по двое жрецы Ваала, въ бѣлыхъ туникахъ, въ широкихъ бѣлыхъ шароварахъ, въ бѣлыхъ митрахъ, присвоенныхъ жреческому сословію, съ мелко завитыми и блестящими, какъ шелкъ, длинными бородами. Посреди ихъ, величавою поступью, опустивъ глаза и скрестивъ руки на груди, шествовалъ верховный жрецъ, и лицо его казалось въ сумракѣ высѣченнымъ изъ чернаго мрамора. По обѣ стороны его жрецы, совершавшіе жертвоприношеніе, несли орудія своего служенія -- ножъ, топоръ, веревку и чашу съ огнемъ, и руки ихъ были обагрены кровью послѣдней закланной ими жертвы. Высокіе, сильные мужи были эти жрецы Ваала, съ мощнымъ тѣломъ и открытымъ челомъ, благодаря жертвенному мясу и вину, которыми они ежедневно подкрѣплялись, и твердой вѣрѣ въ свою исконную мудрость.
   За ними слѣдовали сто отборныхъ музыкантовъ, игравшихъ чудныя мелодіи въ величественномъ, размѣренномъ ритмѣ. Они шли по десяти человѣкъ въ рядъ и, когда они приблизились къ дворцу, свѣтъ, струившійся изъ его дверей, началъ переливаться на ихъ серебряныхъ украшеніяхъ и на причудливой формѣ ихъ инструментовъ.
   Позади нихъ шли пѣвцы -- двѣсти отроковъ, сто юношей и сто зрѣлыхъ мужей. То были самые знаменитые изъ всѣхъ пѣвцовъ, возносившихъ хвалу Ваалу въ странѣ Ассура. Они двигались сомкнутыми рядами, по десяти человѣкъ, въ тактъ тяжелымъ ударамъ протяжнаго ритма.
   Предъ началомъ гимна музыканты и пѣвцы разомкнули свои ряды и выстроились по обѣ стороны широкой мраморной лѣстницы; то же самое сдѣлали и жрецы; только верховный жрецъ стоялъ одинъ на нижней ступени.
   Тогда между этими рядами появилась царская процессія, подобная рѣкѣ изъ золота, пурпура и драгоцѣнностей, заключенная въ ослѣпительно-бѣлыхъ берегахъ. Цѣлая тысяча вавилонскихъ вельможъ подвигалась величественною толпой, по десяти человѣкъ въ рядъ, а посреди ихъ, верхомъ на ворономъ конѣ, ѣхалъ царь Валтасаръ въ высокой тіарѣ изъ бѣлаго полотна, украшенной золотомъ и драгоцѣнными камнями, съ золотымъ скипетромъ въ правой рукѣ. За вельможами и царемъ слѣдовала длинная процессія носилокъ, въ которыхъ возлежали прекраснѣйшія женщины Ассиріи, приглашенныя на пиршество. Шествіе замыкалось копьеносцами царской стражи, въ вооруженіи изъ чеканнаго золота, въ мантіяхъ, украшенныхъ царскимъ гербомъ, съ коротко подстриженными и завитыми бородами, согласно строгому воинскому обычаю.
   Когда звучные голоса пѣвцовъ запѣли торжественнымъ хоромъ послѣднюю строфу гимна, царь достигъ уже открытаго пространства внизу лѣстницы; онъ натянулъ поводья и, ожидая окончанія, неподвижно сидѣлъ на конѣ. Какъ спѣлыя колосья нагибаются подъ напоромъ вѣтра, такъ и царская свита обернулась къ монарху и пала ницъ въ ту самую минуту, какъ звуки музыки умолкли по мановенію верховнаго жреца. Вельможи, жрецы, пѣвцы и копьеносцы склонились всѣ разомъ и распростерлись на землѣ; носильщики опустили носилки и тоже поверглись въ прахъ предъ царемъ и каждая изъ этихъ прекрасныхъ женщинъ преклонила колѣна въ носилкахъ и закутала себѣ голову покрываломъ.
   Одинъ только царь сидѣлъ прямо и неподвижно на своемъ конѣ, посреди распростертой передъ нимъ толпы. Свѣтъ, лившійся изъ залы, причудливо отражался на его лицѣ, дѣлая еще презрительнѣе насмѣшливую улыбку на его блѣдныхъ губахъ и накладывая еще болѣе мрачную тѣнь на его опущенные глаза.
   Нѣсколько секундъ молчаніе ничѣмъ не нарушалось, и легкій вечерній вѣтерокъ приносилъ царю изъ садовъ сладкое благоуханіе розъ, точно и земля хотѣла воскурить передъ нимъ ѳиміамъ поклоненія и признать его грозную власть.
   Затѣмъ свита поднялась и разступилась по обѣ стороны, и царь подъѣхалъ къ лѣстницѣ, слѣзъ съ коня и направился въ залу пиршества; за нимъ послѣдовалъ верховный жрецъ и всѣ князья и вельможи и знатныя женщины Вавилона, во всей своей красѣ и великолѣпіи, взошли по мраморнымъ ступенямъ, и вся эта толпа устремилась широкимъ потокомъ къ безконечнымъ рядамъ столовъ отъ дверей и до самаго подножія золотой статуи Навуходоносора. И тотчасъ же изъ-подъ колоннадъ снова полились нѣжные звуки музыки, наполняя собою воздухъ; служители засуетились вокругъ столовъ, позади каждаго гостя сталъ черный невольникъ съ опахаломъ изъ пальмовыхъ листьевъ, и пиръ начался.
   Это былъ роскошный пиръ; сердца царедворцевъ все больше и больше предавались веселью, а темные глаза ассирійскихъ женщинъ метали взгляды болѣе сладкіе, чѣмъ всѣ сладкія яства Египта, болѣе властные надъ душой мужчины, чѣмъ крѣпкія вина юга. Даже сумрачный царь, со впалыми глазами, съ лицомъ, истощеннымъ чрезмѣрными наслажденіями, даже онъ улыбался и смѣялся,-- правда, сначала довольно угрюмо, но все веселѣе и безпечнѣе съ каждымъ глоткомъ вина. Его дрожащая рука дѣлалась тверже по мѣрѣ того, какъ вино возвращало ему утраченную силу, и не разъ принимался онъ играть черными, какъ смоль, кудрями и тяжелыми серьгами великолѣпной красавицы, сидѣвшей рядомъ съ нимъ. Какое-то слово, сказанное ею, вызвало внезапную мысль въ его отуманенномъ мозгу:
   -- Вѣдь, нынѣшній день посвященъ празднованію побѣдъ!-- воскликнулъ онъ съ несвойственнымъ ему оживленіемъ, и всѣ смолкли, внимая словамъ царя.-- Въ этотъ день мой родитель привезъ въ Вавилонъ всѣ богатства израильтянъ и повелѣлъ ознаменовать его навсегда ежегоднымъ празднествомъ. Принесите мнѣ сосуды изъ храма невѣрныхъ; я хочу пить изъ нихъ въ эту ночь и сдѣлать изъ нихъ возліяніе богу боговъ, Ваалу!
   Хранитель сокровищницы предугадалъ желаніе царя и приготовилъ все заранѣе, такъ что съ послѣднимъ звукомъ рѣчей Валтасара въ залу пиршества вошла длинная вереница служителей. Когда они приблизились и остановились предъ лицомъ царя, ихъ бѣлыя одежды и блестящіе сосуды, которые они несли высоко надъ головами, ярко выступили на густомъ ровномъ пурпурѣ противуположной стѣны.
   -- Раздайте эти сосуды,-- воскликнулъ царь,-- поставьте предъ каждымъ изъ насъ кубокъ или чашу!
   Все было сдѣлано по слову царя. Царскій виночерпій налилъ виномъ громадный кубокъ, который держалъ въ рукѣ царь, и служители поспѣшили наполнить всѣ чаши и болѣе мелкіе сосуды, между тѣмъ какъ князья и вельможи смѣялись надъ причудливою формой сосудовъ и съ алчностью во взорѣ оцѣнивали массивность и художественную чеканку золота и серебра. Такъ передъ каждымъ мужчиной и передъ каждою женщиной было поставлено по священному сосуду изъ іерусалимскаго храма, чтобы пить изъ него вино во славу бога Ваала и царя Валтасара. И когда все было готово, царь взялъ въ обѣ руки свою чашу и поднялся съ мѣста, и весь сонмъ царедворцевъ послѣдовалъ его примѣру; между тѣмъ, ароматный воздухъ огласился могучею мелодіей, а служители начали сыпать цвѣты и опрыскивать столы благовоніями.
   А за стѣнами дворца стоялъ ангелъ смерти и точилъ свой кіечъ о камни Вавилона. Валтасаръ поднялъ чашу и обратился съ громкою рѣчью къ князьямъ, вельможамъ и прекраснымъ женщинамъ, окружавшимъ столы въ громадной залѣ.
   -- Я, царь Валтасаръ, во дворцѣ своихъ предковъ, возливаю и пью это вино во славу великаго, всемогущаго и вѣчнаго бога Ваала, предъ которымъ боги запада, востока, сѣвера и юга ничтожны, какъ песокъ пустыни, уносимый вихремъ,-- во славу Ваала, при видѣ котораго бренные кумиры Египта разсыпались въ прахъ и Богъ израильтянъ затрепеталъ и умалился во дни отца моего Навуходоносора. И я повелѣваю вамъ, князья и вельможи Вавилона, вамъ и вашимъ женамъ, и вашимъ красавицамъ, тоже возлить и выпить вина въ честь нашего бога Ваала и меня, царя Валтасара.
   Съ этими словами онъ повернулся въ сторону и возлилъ нѣсколько капель вина на мраморный полъ, затѣмъ приложилъ чашу къ губамъ, обратившись лицомъ къ сонму своихъ гостей, и сталъ пить. Но въ эту минуту въ залѣ пиршества раздался оглушительный возгласъ:
   "Привѣтъ тебѣ, царь, живи во вѣки! Привѣтъ тебѣ, князь Ваала, живи во вѣки! Привѣтъ тебѣ, царь царей, живи во вѣки!" Долго не смолкалъ этотъ громкій крикъ, звеня и переливаясь между колоннами и поднимаясь къ толстымъ рѣзнымъ стропиламъ, такъ что самыя стѣны какъ бы заколыхались и задрожали отъ шумной хвалы, возносимой царю.
   Валтасаръ медленно осушилъ чашу до дна, внимая съ полузакрытыми глазами этой бурѣ; быть можетъ, и въ эту минуту язвительная усмѣшка, скрытая отъ постороннихъ взоровъ кубкомъ, мелькала на его губахъ. Затѣмъ онъ поставилъ сосудъ на столъ и поднялъ голову. Но въ этотъ самый мигъ онъ пошатнулся, поблѣднѣлъ и чуть не упалъ. Онъ ухватился за свое кресло изъ слоновой кости и стоялъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, такъ что колѣна его ударялись одно о другое, а глаза готовы были выступить изъ своихъ орбитъ, и все лицо его измѣнилось и исказилось смертельнымъ страхомъ.
   На красной облицовкѣ стѣны, насупротивъ свѣтильника, лившаго свои яркіе лучи на ужасное зрѣлище, двигались персты исполинской руки, чертя какія-то письмена. Только одни эти персты были видны, колоссальные, ослѣпительно-блестящіе, и, по мѣрѣ того, какъ они медленно совершали свое дѣло, на темно-красной поверхности вспыхивали громадные огненные знаки; ихъ летучее, гнѣвное пламя ослѣпляло тѣхъ, кто созерцалъ его, и ужасъ объялъ всю эту тысячную толпу, потому что она стояла предъ лицомъ Того, чья тѣнь есть вѣчность и смерть.
   Среди почти осязаемаго безмолвія грозная рука начертала до конца свою вѣсть и исчезла, но неземное пламя все еще яркогорѣло въ ужасныхъ письменахъ, оставшихся на стѣнѣ.
   Царь, наконецъ, пришелъ въ себя. Онъ дико вскрикнулъ, повелѣвая собрать всѣхъ астрологовъ, халдеевъ и гадателей, потому что онъ былъ въ великомъ страхѣ и опасался какого-нибудь ужаснаго и неминуемаго бѣдствія.
   -- Кто прочтетъ эти письмена,-- воскликнулъ онъ измѣнившимся, разбитымъ голосомъ,-- и изъяснитъ мнѣ ихъ смыслъ, того я одѣну въ пурпуръ, возложу золотую цѣпь на шею его и поставлю его третьимъ лицомъ во всемъ царствѣ.
   Среди безпредѣльнаго смятенія и ужаса, мудрецы были призваны къ царю.
   

II.

   Достигнувъ глубокой старости, Даніилъ жилъ въ индійскомъ городѣ Экбатанѣ. Онъ выстроилъ себѣ тамъ башню за семью стѣнами царской крѣпости, на вершинѣ холма, обращенномъ сѣвёрною стороной въ горнымъ лѣсамъ, южною -- къ равнинѣ, восточною -- къ рѣкѣ, а западною -- къ горамъ Загроша. Жизнь Даніила близилась къ концу: ему было почти сто лѣтъ. Семнадцать лѣтъ миновало съ тѣхъ поръ, какъ онъ истолковалъ роковыя письмена на стѣнѣ залы пиршества въ Вавилонскомъ дворцѣ, въ ту ночь, когда Набоннедонъ Валтасаръ былъ убитъ, и Ассирійская монархія погибла навѣки. Неоднократно облекаемый властью и назначаемый правителемъ различныхъ провинцій, Даніилъ неустанно работалъ въ царствованіе Кира и Камбиза, и хотя онъ находился на самой послѣдней ступени предѣльнаго человѣческаго возраста, умъ его все еще былъ ясенъ, взоръ проницателенъ и свѣтелъ попрежнему. Только величественный станъ его согнулся и поступь сдѣлалась медлительнѣй. Онъ жилъ въ сѣверной Экбатанѣ, въ башнѣ, имъ самимъ выстроенной. По срединѣ царскихъ дворцовъ этой крѣпости онъ заложилъ прочный фундаментъ на сѣверъ и на югъ и воздвигъ этажъ за этажомъ, одинъ рядъ колоннъ надъ другимъ, балконъ надъ балкономъ,-- все это изъ чернаго мрамора, великолѣпно изваяннаго отъ основанія до верху, такого гладкаго и твердаго, что его полированные углы, края и орнаменты сверкали, какъ черные алмазы среди пламеннаго сіянія полуденнаго солнца, а ночью отражали лучи мѣсяца въ сумрачно-свѣтломъ отблескѣ.
   Совсѣмъ внизу, въ роскошныхъ покояхъ, наполнявшихъ собою внутренность крѣпости, жили родственники престарѣлаго пророка и семьи двухъ левитовъ, которые остались съ Даніиломъ и предпочли послѣдовать за нимъ въ его новую отчизну, вмѣсто того, чтобы возвратиться въ Іерусалимъ подъ предводительствомъ Заровавеля, когда Киръ издалъ указъ о возобновленіи храма. Здѣсь же, во дворцѣ, жилъ персидскій князь, теперь уже тридцатилѣтній Зороастръ, начальникъ города и крѣпости. А въ совершенно отдѣльномъ флигелѣ дворца, отличавшемся отъ другихъ особою роскошью своихъ садовъ и болѣе пышнымъ убранствомъ, жила, окруженная своими прислужницами и рабынями, Негушта, послѣдній оставшійся въ Мидіи отпрыскъ царя Іоакима; она была прелестнѣе всѣхъ индійскихъ женщинъ, эта дѣва царской крови и болѣе чѣмъ царственной красоты.
   Она родилась въ тотъ годъ, когда былъ разрушенъ Вавилонъ, и Даніилъ, покинувъ Ассирію, привезъ ее съ собою въ Сузы, а оттуда въ Экбатану. Взлелѣянная попеченіями родственницъ пророка, дѣвочка росла и хорошѣла въ странѣ чужеземцевъ. Ея мягкіе дѣтскіе глаза утратили постепенно свой недоумѣвающій взглядъ и сдѣлались горделивыми и темными, а длинныя черныя рѣсницы, окаймлявшія тяжелыя вѣки, спускались бахромой на ея щеки, когда она смотрѣла внизъ. Ея черты представляли благородные и почти прямые контуры, но легкая горбинка носа, широкія извилистыя ноздри, полныя, сочныя губы и блѣдно-оливковая кожа, подъ которой бѣжала, волнуясь, горячая кровь, являлись несомнѣнными признаками еврейской расы.
   Высокорожденная Негушта была царевной отъ головы до ногъ. Она съ такимъ горделивымъ достоинствомъ умѣла выражать одобреніе или презрѣніе, что предъ простымъ жестомъ ея руки самъ Зороастръ склонялся такъ же покорно, какъ предъ великимъ царемъ во всей его славѣ. Даже маститый пророкъ, проводившій все время въ своей высокой башнѣ, гдѣ онъ предавался созерцанію другой жизни, на рубежѣ которой уже стоялъ, даже онъ нѣжно улыбался и протягивалъ свои дряхлыя руки, когда на закатѣ солнца въ его комнату входила Негушта въ сопровожденіи своихъ прислужницъ и рабынь. Она была самою младшей изъ всей его родни, -- безъ отца и безъ матери, послѣдній остававшійся въ Мидіи прямой отпрыскъ царя Іоакима,-- и престарѣлый пророкъ и правитель лелѣялъ и любилъ ее какъ за ея красоту и за соединявшія ее съ нимъ родственныя узы, такъ и за ея царственное происхожденіе. Ассиріецъ по воспитанію, персъ по своей приверженности въ династіи завоевателей и по своей долгой и вѣрной службѣ персамъ, Даніилъ все же остался по своимъ вѣрованіямъ и сердечнымъ симпатіямъ истиннымъ сыномъ Іудеи; онъ гордился своимъ племенемъ и съ такою же любовью взиралъ на его молодыя вѣтви, какъ еслибъ онъ самъ былъ отцомъ своей страны и царемъ своего народа.
   Послѣдній багрянецъ догорающаго дня поблѣднѣлъ и погасъ на западѣ, надъ черными горами Загроша. Противуположный край неба казался холоднымъ и сѣрымъ и вся зеленая равнина подергивалась тусклымъ, мягкимъ цвѣтомъ по мѣрѣ того, какъ на нее спускался сумракъ, дѣлаясь все темнѣе и туманнѣе. Въ дворцовыхъ садахъ птицы запѣли тысячеголоснымъ хоромъ, какъ только восточныя птицы могутъ пѣть при восходѣ солнца и при наступленіи ночи, и голоса ихъ звучали, какъ туго натянутая, но не порванная струна, сильная, нѣжная и высокая.
   Негушта бродила одна по широкимъ дорожкамъ. Въ сухомъ, мягкомъ воздухѣ лѣтняго вечера не чувствовалось холода, а потому тонкій тканый пурпурный плащъ свободно висѣлъ у нея на плечахъ. Нѣжныя складки ея туники плотно обхватывали ее до самыхъ колѣнъ и были скрѣплены у таліи великолѣпнымъ поясомъ изъ кованаго золота съ жемчугомъ; стройныя руки были совсѣмъ скрыты подъ длинными рукавами, стянутыми у кисти жемчужными застежками, и когда она шла, маленькія ножки ея ступали легко въ богато-вышитыхъ сандаліяхъ съ золочеными каблучками, подъ складками широкихъ шароваръ съ бѣлымъ и золотымъ шитьемъ. На головѣ ея прямая полотняная тіара ослѣпительной бѣлизны сидѣла горделиво, какъ царская корона; ея складки придерживались одною драгоцѣнною жемчужиной, а изъ-подъ нея роскошные волосы Негушты спускались ниже таліи темными, мягкими волнами.
   Одна изъ террасъ была расположена на востокъ отъ садовъ. Медленно, погруженная въ глубокія думы, направила къ ней свои шаги Негушта и, дойдя до гладкой мраморной балюстрады, оперлась на нее, отдыхая своими темными глазами на спокойномъ ландшафтѣ. Вечерній миръ и тишина водворились и въ ея душѣ. Дневныя птицы умолкли предъ надвигающимся мракомъ, и медленно, будто выплывъ изъ равнины, взошла золотая луна и озарила луга и рѣку своимъ таинственнымъ свѣтомъ. И въ тотъ же мигъ издалека, изъ розовыхъ кустовъ въ дворцовыхъ садахъ ароматный вѣтерокъ принесъ первые звуки соловьиной пѣсни,-- Звуки, которые вздымались и переливались, трепетали и снова замирали, какъ чудное ангельское пѣніе. Легкій воздухъ ласкалъ щеки Негушты, благоуханіе самшита, мирта и розъ опьяняло ее, а когда лучезарный серпъ поднявшейся луны отразился своимъ яркимъ сіяніемъ въ ея мечтательныхъ глазахъ, сердце ея переполнилось и царевна Негушта запѣла на языкѣ своего народа старинную пѣсню любви, нѣжный, томный мотивъ которой былъ подобенъ воздуху, вылетающему изъ южной пустыни:
   
   Приди, о мой милый, ко мнѣ среди теплаго сумрака ночи!
   Не медли, скорѣе приди, пока ночь еще днемъ не смѣнилась!

-----

   Я жду среди мрака тебя, и песокъ, крутясь вихремъ въ пустынѣ,
   Влетаетъ въ шатеръ мой, къ пустынѣ открытый дверями своими.

-----

   Мой слухъ стережетъ среди мрака далекихъ шаговъ приближенье,
   И бодрствуетъ взоръ,-- не хочу я, чтобъ спящей засталъ меня милый.

-----

   Придетъ и меня озаритъ онъ, какъ свѣтлаго утра сіянье,
   Какъ въ чуждой странѣ лучъ востока, предъ путникомъ ярко блеснувшій.

-----

   Мой милый придетъ незамѣтно, какъ съ неба роса ниспадаетъ;
   Не слышитъ никто, какъ нисходитъ она, освѣжая всю землю.

-----

   Въ рукѣ его лиліи,-- много цвѣтовъ принесетъ онъ съ собою,--
   И чудныя розы вѣнчаютъ чело его, розы Шинара.

-----

   Поетъ среди мрака ночной вѣтерокъ сладкозвучную пѣсню,
   И воздухъ струитъ ароматы, его красоту возвѣщая.
   
   Ея молодой голосъ замеръ въ тихомъ, ласкающемъ шепотѣ. Но въ то время, какъ Негушта стояла неподвижно у мраморной балюстрады террасы, среди миртовыхъ деревьевъ послышался шорохъ и быстрые шаги раздались на мраморныхъ плитахъ. Смуглая дѣвушка вздрогнула при этомъ звукѣ и счастливая улыбка заиграла на ея губахъ. Красавица не обернулась, а только тихо положила руку на перила, гдѣ должна была ее встрѣтить рука возлюбленнаго. Въ этомъ движеніи сказалась вся увѣренность побѣды и, вмѣстѣ съ тѣмъ, вся нѣжность любви. Персъ быстро подошелъ, положилъ свою руку на руку Негушты и наклонился, чтобы встрѣтиться съ нею взоромъ. Еще минуту она простояла, смотря прямо передъ собой, затѣмъ обернулась и внезапно взглянула ему въ лицо.
   -- Я не звала тебя, -- сказала она, окутывая его своимъ взоромъ среди луннаго сіянія, но дѣлая видъ, будто хочетъ немного отступить отъ Зороастра, между тѣмъ какъ онъ старался привлечь ее къ себѣ и рукой, и глазами.
   -- И, все-таки, я слышалъ, что ты звала меня, дорогая,-- отвѣтилъ онъ.-- Я слышалъ твой голосъ: ты пѣла нѣжныя слова на своемъ родномъ языкѣ, и я пришелъ, потому что ты звала меня.
   -- Такъ неужели ты вообразилъ, что эти слова были обращены къ тебѣ?-- засмѣялась Негушта.-- Я пѣла о пустынѣ, о шатрахъ и о крутящемся пескѣ; вѣдь, здѣсь нѣтъ ничего подобнаго.
   -- Ты говорила, что твой милый несетъ розы съ собою; ты видишь, въ моихъ рукахъ тоже розы. Я увѣнчаю тебя ими. Ты позволишь мнѣ? Впрочемъ, нѣтъ, я испорчу этимъ твой головной уборъ. Возьми ихъ и сдѣлай съ ними, что пожелаешь.
   -- Я возьму ихъ... и... я всегда дѣлаю то, что желаю.
   -- Такъ пожелай принять въ свою собственность и того, кто принесъ тебѣ розы,-- отвѣтилъ Зороастръ, присѣвъ на балюстраду и обвивъ рукой станъ Негушты. Она снова посмотрѣла на него; онъ былъ красивъ собою и, быть можетъ, она еще больше любила его прямыя, спокойныя черты за то, что онъ былъ бѣлокуръ, а не смуглъ, какъ она сама.
   -- Я, кажется, уже приняла его,-- отвѣтила она.
   -- Нѣтъ еще, не совсѣмъ,-- тихо промолвилъ Зороастръ, и тѣнь печали мелькнула на его благородномъ лицѣ, казавшемся совершенно бѣлымъ при лунномъ свѣтѣ. Негушта нѣжно вздохнула и затѣмъ прижалась щекой къ его плечу, къ тому мѣсту, гдѣ пурпурный плащъ молодаго перса выступалъ густыми, мягкими складками на золотой чешуѣ его брони.
   -- Мнѣ надо сообщить тебѣ вѣсть, которая удивитъ тебя, дорогая моя,-- сказалъ Зороастръ. Негушта вздрогнула и подняла голову, потому что голосъ его былъ печаленъ.-- Нѣтъ, нѣтъ, не бойся!-- продолжалъ онъ,-- я надѣюсь, что въ этомъ нѣтъ ничего худаго, но въ государствѣ произошли большія перемѣны и предстоятъ еще новыя. Семеро князей убили въ Сузахъ Смердиза, и на мѣсто его избранъ царемъ Дарій, сынъ Гуштаспа, котораго греки называютъ Гистаспомъ.
   -- Тотъ, что былъ здѣсь въ прошломъ году?-- спросила съ живостью Негушта.-- Онъ не красивъ, этотъ новый царь.
   -- Да, не красивъ,-- отвѣчалъ персъ,-- но онъ храбрый и добрый человѣкъ. Я долженъ еще сказать тебѣ, что онъ прислалъ мнѣ повелѣніе отправиться въ Сузы...
   -- Тебѣ?!-- воскликнулаНегушта. Она поспѣшно положила обѣ руки ему на плечи и посмотрѣла ему въ глаза. Его лицо было освѣщено луною, ея же оставалось во мракѣ, такъ что она могла уловить малѣйшій оттѣнокъ его выраженія. Онъ улыбался.-- Ты смѣешься надо мной!-- воскликнула она съ негодованіемъ.-- Ты издѣваешься надо мною! Ты уѣзжаешь и радуешься этому!
   Она хотѣла отойти отъ него, но онъ удержалъ ее за обѣ руки.
   -- Я уѣзжаю не одинъ,-- отвѣтилъ онъ.-- Великій царь прислалъ мнѣ приказъ привезти въ Сузы родственниковъ Іоакима, за исключеніемъ Даніила, нашего учителя, который слишкомъ старъ, чтобы вынести это путешествіе. Царь хочетъ почтить потомство царя Іудеи, и съ этою цѣлью онъ посылаетъ за тобой, высокородная и возлюбленная моя царевна!
   Негушта ничего не сказала и задумалась, ея рука выпала изъ руки Зороастра, и взоръ ея мечтательно скользилъ по рѣкѣ, на которой лучи луны, теперь уже совсѣмъ поднявшейся, переливались, какъ на чешуѣ серебристой змѣи.
   -- Ты рада, дорогая моя?-- спросилъ Зороастръ. Онъ стоялъ спиной къ балюстрадѣ, опираясь на нее лѣвымъ локтемъ, а правая рука его небрежно играла тяжелыми золотыми кистями плаща. Онъ пришелъ изъ крѣпости сообщить вѣсть Негуштѣ и Даніилу, какъ былъ, во всѣхъ своихъ доспѣхахъ: на немъ была золоченая броня, полускрытая широкимъ пурпурнымъ плащомъ, у пояса висѣлъ мечъ, а на головѣ возвышался остроконечный шлемъ, богато выложенный золотомъ и украшенный спереди крылатымъ колесомъ, которое властелины Персидской монархіи усвоили себѣ, какъ знакъ своего царскаго достоинства, послѣ завоеванія Ассиріи. Его высокій и стройный станъ, казалось, былъ созданъ природой для того, чтобы сочетать въ себѣ величайшую мощь съ самою изумительною подвижностью, и вся фигура его дышала сознаніемъ неутомимой и гибкой силы, изящной упругости вѣчно натянутаго стальнаго лука, невыразимой легкости движеній и несравненной быстроты, свойственныхъ людямъ тѣхъ далекихъ временъ, когда міръ былъ юнъ, этой гармонической соразмѣрности, которая одна только и способна придать грацію всему тѣлу и какъ бы превратить самое бездѣйствіе праздности въ нѣчто близкое къ полному движенію. Стоя рядомъ, іудейская царевна и знатный персъ были оба безукоризненна прекрасны и, однакожь, являлись совершеннымъ контрастомъ другъ другу: семитка и аріецъ,-- представительница смуглой расы юга, жившей цѣлыми поколѣніями во время египетскаго рабства подъ знойнымъ дыханіемъ вѣтра пустыни, наложившаго на нее жгучую печать южнаго солнца, и бѣлокурый представитель того народа, который проникъ уже въ сѣверныя страны и на черты котораго сѣверъ успѣлъ уже навѣять свою ледяную безмятежность и величественный холодъ непобѣдимой силы.
   -- Ты рада, дорогая моя?-- снова спросилъ Зороастръ, поднявъ голову и положивъ правую руку на плечо царевны. Она все еще не дала отвѣта на его вопросъ, а только мечтательно скользила взоромъ по рѣкѣ.
   Затѣмъ она рѣшилась было заговорить, но снова остановилась и послѣ нѣкотораго колебанія отвѣтила на его вопросъ тоже вопросомъ:
   -- Зороастръ... ты любишь меня?-- Она снова умолкла и, когда онъ страстно сжалъ ея руки и прикоснулся къ нимъ губами, она тихо сказала, смотря въ сторону:-- Что такое любовь?
   Онъ тоже отвѣтилъ не сразу. Выпрямившись во весь свой величественный ростъ, онъ взялъ въ обѣ руки ея головку и прижалъ ее къ груди, затѣмъ, обнявъ одною рукой станъ молодой дѣвушки, онъ обратился лицомъ къ востоку и заговорилъ:
   -- Слушай, моя возлюбленная! Я, который люблю тебя, я скажу тебѣ, что такое любовь. На далекой зарѣ душевной жизни, въ эѳирномъ пространствѣ тверди небесной, въ туманѣ звѣздной пыли, наши души были оживотворены духомъ Божіимъ, обрѣли другъ друга и соединились. Когда земля еще не существовала для насъ, мы слились уже воедино; когда время еще не существовало для насъ, мы слились уже воедино, и будемъ соединены и тогда, когда время перестанетъ существовать для насъ. Тогда Ахура Мазда {Ахура Мазда -- то же, что Ормуздъ. Прим. перев.}, премудрый богъ, взялъ обѣ наши души изъ звѣзднаго пространства и послалъ ихъ на землю, заключивъ ихъ на время въ бренныя тѣла. Но оба мы знаемъ, что мы были вмѣстѣ отъ начала, хотя эта земная оболочка помрачаетъ наши безсмертныя очи, и мы не такъ ясно видимъ другъ друга. Однако, любовь наша отъ этого не уменьшилась,-- наоборотъ, она съ каждымъ днемъ кажется намъ сильнѣе, потому что тѣла наши могутъ чувствовать радость и горе, какъ и наши души. Я ощущаю въ себѣ способность страдать за тебя и радуюсь этому, и хотѣлъ бы, чтобъ мнѣ было предназначено положить жизнь за тебя, чтобы ты знала, какъ глубоко я люблю тебя, потому что ты часто сомнѣваешься во мнѣ, а порой сомнѣваешься я въ самой себѣ. Въ любви не должно быть сомнѣній. Любовь была отъ начала и будетъ длиться до конца и даже за предѣлами конца. Любовь есть нѣчто столь вѣчное, столь великое и цѣльное, что патла бренная жизнь есть лишь неуловимое мгновеніе, минутная остановка среди пути, совершаемаго нами изъ одного звѣзднаго міра въ другой по безконечнымъ стезямъ небесной славы, въ которую мы вступили вмѣстѣ,-- она ничто, эта земная жизнь наша. Прежде чѣмъ мы успѣемъ насладиться нашею любовью, эта земля, на которой мы стоимъ, все, къ чему мы прикасаемся, эти тѣла наши, представляющіяся намъ такими сильными и прекрасными,-- все это будетъ предано забвенію и распадется на свои элементы въ безслѣдной и неизвѣданной безднѣ угасшаго человѣчества, тогда какъ сами мы останемся вѣчно молоды, вѣчно прекрасны и вѣчно будемъ жить въ нашей безсмертной любви.
   Негушта подняла на возлюбленнаго недоумѣвающій взоръ, затѣмъ опустила голову на его плечо. Смѣлый полетъ его мыслей, казалось, постоянно стремился вознестись на самое небо, стараясь увлечь и ее въ какую-то чудную область таинственной красоты и непостижимой духовной жизни. Ею овладѣлъ благоговѣйный ужасъ, потомъ она тоже заговорила такъ, какъ внушала ей ея природа:
   -- Я люблю жизнь,-- сказала она.-- Я люблю тебя, потому что ты живешь, а не потому, что ты духъ, прикованный на время къ этому міру. Я люблю эту милую мягкую землю, люблю ея зарю и сумракъ, я люблю солнце и при восходѣ его, и при закатѣ, люблю луну и въ полнолуніе, и на ущербѣ; я люблю благоуханіе самшита, мирта, розъ и фіаловъ; я люблю лучезарный свѣтъ дня, и жаркій зной его, и прохладу, пѣніе птицъ, населяющихъ воздухъ, и пѣснь землепашца въ полѣ, стрекотанье стрекозы и мягкое жужжаніе пчелы; я люблю блескъ золота и великолѣпіе дорогаго пурпура, топотъ коней твоей пышной стражи и звонъ ея трубъ, когда раннимъ утромъ она проходитъ по мраморнымъ площадкамъ дворца. Я люблю ночной мракъ за его нѣгу, пѣснь соловья въ прозрачную лунную ночь, шелестъ вѣтерка въ розовыхъ кустахъ и ароматъ дремлющихъ цвѣтовъ въ моемъ саду; я люблю даже крикъ совы, раздающійся съ башни пророка, и мягкій, тяжелый звукъ крыльевъ летучей мыши, когда она проносится мимо рѣшетки моего окна. Все, все это люблю я, потому что моя земля богата и молода, такъ пріятно ощущать ее, такъ сладко жить на ней! И тебя я люблю за то, что ты прекраснѣйшій изъ всѣхъ мужей, самый добрый, сильный и храбрый, и за то, что ты любишь меня и никого другаго не допустишь любить меня, еслибъ даже тебѣ пришлось умереть ради этого. Ахъ, мой возлюбленный, я желала бы обладать всѣми сладкими голосами земли, всѣми звучными языками неба, чтобы сказать тебѣ, какъ сильно я люблю тебя!
   -- Что можетъ быть сладостнѣе и краснорѣчивѣе твоихъ словъ, моя царевна?-- сказалъ Зороастръ.-- Тебѣ нечего желать болѣе сладкаго голоса, болѣе звучнаго языка. Каждый изъ насъ любитъ носвоему, твоя любовь и моя должны несомнѣнно образовать совершенное цѣлое. Не правда ли? О запечатлѣй это еще разъ, и еще разъ. "Любовь сильнѣе смерти",-- говоритъ вашъ проповѣдникъ.
   -- И онъ же говоритъ, что "ревность жестока, какъ могила",-- прибавила Негушта, и глаза ея сверкнули огнемъ въ тотъ мигъ, какъ уста ея встрѣтились съ устами Зороастра.-- Ты никогда не долженъ возбуждать во мнѣ ревности, Зороастръ, никогда, никогда! Я могу быть такою жестокой... Ты и представить себѣ не въ состояніи, какою жестокой я могу быть!
   Зороастръ засмѣялся глубокимъ, радостнымъ, звонкимъ смѣхомъ, всколыхнувшимъ тишину лунной ночи.
   -- Клянусь Набономъ и Вааломъ, тебѣ нѣтъ причины ревновать,-- сказалъ онъ.
   -- Не клянись своими ложными богами!-- засмѣялась Негушта.-- Ты не знаешь, какой бездѣлицы достаточно для того, чтобы во мнѣ проснулось это чувство.
   -- Ты и такой бездѣлицы отъ меня не увидишь,-- отвѣтилъ персъ.-- Что же касается ложныхъ боговъ, то въ наши дни и они годятся для клятвы. Но я готовъ поклясться кѣмъ или чѣмъ тебѣ угодно!
   -- Лучше совсѣмъ не клянись, а то ты опять скажешь, что клятву надо закрѣпить,-- возразила Негушта, закутавшись въ плащъ и закрывая имъ до половины свое лицо.-- Скажи мнѣ, когда мы отправимся въ путь? Мы много говорили, но сказали мало, какъ и всегда. Отправимся мы немедленно или же должны ждать новаго приказанія? Прочно ли сидитъ Дарій на своемъ престолѣ? Кто будетъ первымъ лицомъ при дворѣ? Вѣроятно, одинъ изъ семи князей или, быть можетъ, престарѣлый отецъ царя? Говори, знаешь ли ты что-нибудь о всѣхъ этихъ перемѣнахъ? Почему не сказалъ ты мнѣ раньше ни слова о томъ, что должно было случиться, ты, который облеченъ такою высокою властью и которому все извѣстно?
   -- Твои вопросы обступили меня, какъ налетаютъ голуби на дѣвушку, дающую имъ кормъ изъ своихъ рукъ,-- сказалъ съ улыбкой Зороастръ,-- и я не знаю, съ какого изъ нихъ начать, чтобъ удовлетворить тебя. Что касается царя, я знаю, что онъ будетъ великъ и утвердится на престолѣ, потому что онъ успѣлъ уже завоевать любовь народа отъ Западнаго моря до дикихъ восточныхъ горъ. Но, пока не пришла эта вѣсть, князья имѣли, повидимому, намѣреніе подѣлить царство между собою. Мнѣ сдается, что онъ скорѣе выберетъ себѣ другомъ кого-нибудь изъ твоего народа, чѣмъ довѣрится князьямъ. Что же до нашего путешествія, то намъ надо отправиться заблаговременно, иначе царь раньше насъ уѣдетъ изъ Сузъ въ Стакаръ на югѣ, гдѣ, какъ говорятъ, онъ хочетъ выстроить себѣ дворецъ и провести въ немъ будущую зиму. Такъ приготовься же въ путешествію, моя царевна, постарайся ничего не забыть, чтобъ не терпѣть и временныхъ лишеній ни въ чемъ, что тебѣ можетъ понадобиться.
   -- Я никогда не бываю лишена того, что мнѣ нужно,-- сказала Негушта, не то высокомѣрно, не то шутливо.
   -- Я тоже, когда я съ тобой, моя возлюбленная!-- отвѣтилъ персъ.-- Но теперь луна совсѣмъ взошла, и я долженъ идти къ нашему наставнику, пророку, чтобъ сообщить ему полученную вѣсть.
   -- Такъ скоро?-- сказала съ укоризной Негушта и отвернулась отъ него.
   -- Я желалъ бы, чтобъ мы не знали разлуки хотя бы даже на одинъ часъ, дорогая моя,-- отвѣтилъ Зороастръ, нѣжно привлекая ее къ себѣ; но она слегка сопротивлялась и не хотѣла взглянуть на него.
   -- Прощай, покойной ночи, моя царевна, свѣтъ души моей!-- и онъ запечатлѣлъ страстный поцѣлуй на ея смуглой щекѣ.-- Покойной ночи!
   Онъ быстро пошелъ вдоль террасы.
   -- Зороастръ!-- громко воскликнула Негушта, но не обернулась.
   Онъ снова приблизился къ ней. Она обвила руками его шею и поцѣловала его съ какимъ-то отчаяніемъ, потомъ тихо отстранила его отъ себя.
   -- Иди, мой милый, я только этого хотѣла,-- прошептала она, и когда онъ ушелъ, она все еще оставалась у балюстрады, между тѣмъ какъ золотая луна постепенно блѣднѣла, поднимаясь все выше и выше въ небесахъ, а дивная пѣснь соловья переливалась въ тишинѣ ночи, отдаваясь изъ глубины садовъ на высотѣ башенъ долгими, сладкими призывами пламенной любви и мягкими, жалобными, серебристыми звуками печали, смѣшанной съ ликованіемъ.
   

III.

   Въ комнатѣ пророка лучи мѣсяца падали на мраморный полъ; еврейская бронзовая лампада съ семью рожками разливала вокругъ нѣжное и мягкое пламя, настолько сильное, что оно вполнѣ освѣщало свитокъ, развернутый на колѣняхъ старца. Брови Даніила были сдвинуты, и морщины на его лицѣ казались еще глубже отъ оттѣнявшаго ихъ свѣта. Онъ сидѣлъ, опираясь на подушки и закутавшись въ свой широкій пурпурный плащъ, густо опушенный мѣхомъ и стянутый у самой его бороды, потому что земной путь пророка свершился и жизненная теплота уже покидала его тѣло.
   Зороастръ приподнялъ тяжелую ковровую занавѣсь, висѣвшую надъ низкою квадратною дверью, вошелъ и преклонился предъ наставникомъ своей юности и другомъ своихъ зрѣлыхъ лѣтъ. Пророкъ зорко взглянулъ на него, и что-то похожее на улыбку мелькнуло въ его суровыхъ чертахъ, когда глаза его остановились на молодомъ воинѣ въ великолѣпныхъ доспѣхахъ. Зороастръ держалъ шлемъ въ рукѣ, и свѣтлые волосы окружали его лицо, словно сіяніемъ, ниспадая до плечъ и сливаясь съ шелковистою бородой, спускавшейся на латы. Его темно-синіе глаза безстрашно встрѣтили взоръ учителя.
   -- Привѣтъ тебѣ, живи во-вѣки, избранникъ Божій!-- сказалъ онъ ему.-- Я принесъ необычайно-важныя вѣсти. Если тебѣ угодно, я теперь же сообщу ихъ тебѣ, если же нѣтъ, я приду въ другое время.
   -- Сядь по правую руку мою, Зороастръ, и скажи мнѣ то, что имѣешь сказать. Развѣ ты не возлюбленный сынъ мой, ниспосланный мнѣ Господомъ въ утѣшеніе моей старости?
   -- Я служитель твой и служитель твоего дома, отецъ мой,-- отвѣтилъ Зороастръ, садясь на рѣзной стулъ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ пророка.
   -- Говори, сынъ мой, съ какими вѣстями пришелъ ты.
   -- Изъ Сузъ прибылъ гонецъ съ письмами и вѣстями. Семеро князей умертвили Смердиза въ его дворцѣ и избрали царемъ Дарія, сына Гуштаспа.
   -- Хвала Господу, избравшему справедливаго человѣка!-- набожно воскликнулъ пророкъ.-- Такимъ образомъ, зло породитъ добро и кровопролитіе приведетъ въ спасенію.
   -- Да будетъ по слову твоему, учитель!-- отвѣчалъ Зороастръ.-- Кромѣ того, пишутъ, что Дарій,-- да продлятся дни его во вѣки,-- прочно утвердится на престолѣ мидянъ и персовъ. Я получилъ письма, написанныя рукой того же гонца и скрѣпленныя печатью великаго царя, въ которыхъ мнѣ дается повелѣніе немедленно привезти въ Сузы родственниковъ Іоакима, бывшаго царя Іудеи, такъ какъ царь хочетъ оказать имъ подобающія почести; но какія собственно почести онъ намѣренъ оказать имъ, этого я не знаю.
   -- Что ты говоришь?!-- спросилъ Даніилъ, внезапно поднявшись съ подушекъ и устремивъ свои темные глаза на Зороастра.-- Неужели царь отниметъ у меня дѣтей, услаждающихъ мою старость? Развѣ ты не сынъ мой? И развѣ Негушта не дочь моя? Остальные пусть идутъ, это мнѣ все равно. Но, вѣдь, Негушта -- зѣница моего ока! Она чудный цвѣтокъ, разцвѣтшій въ пустынѣ моей жизни! Что такое задумалъ царь сдѣлать со мной? Зачѣмъ хочетъ онъ отнять ее у меня?
   -- Пусть господинъ мой не смущается!-- сказалъ горячо Зороастръ, тронутый внезапною скорбью пророка.-- Это только на нѣкоторое время, на нѣсколько недѣль. Твои родственники снова вернутся въ тебѣ и я вмѣстѣ съ ними.
   -- На нѣкоторое время, на нѣсколько недѣль! Что значитъ для тебя "нѣкоторое время", дитя, или какая-нибудь недѣля? Но я старъ и обремененъ годами. Если ты возьмешь у меня мою дочь Негушту, то, бытъ можетъ, я не успѣю уже снова увидать ни ея лица, ни твоего, передъ тѣмъ какъ уйду отсюда безвозвратно. Ты молодъ, мнѣ же почти минуло сто лѣтъ.
   -- Однако, если такова воля великаго царя, я долженъ исполнить ее,-- отвѣтилъ Зороастръ,-- но я клянусь твоею головой и своею, что съ молодою царевной не приключится ничего худаго, а если бы съ ней случилось что-нибудь недоброе, то пусть и меня постигнетъ такое же и даже худшее бѣдствіе! Видишь, я поклялся; пусть же господинъ мой больше не смущается!
   Но пророкъ склонилъ голову и закрылъ лицо руками. Престарѣлый и бездѣтный, онъ смотрѣлъ на Зороастра и Негушту, какъ на дѣтей своихъ, и любилъ ихъ всею своею душой. Притомъ же, онъ хорошо зналъ персидскій дворъ; онъ зналъ, что разъ они попадутъ въ вихрь и водоворотъ его жизни, полной волненій и козней, то не вернутся уже въ Экбатану, а если и вернутся, то совсѣмъ уже не тѣми, какими вышли изъ нея. Онъ чувствовалъ горькую печаль и обиду при одной мысли о разлукѣ съ ними, и въ возвышенной простотѣ своего величія не стыдился лить о нихъ слезы. Самъ Зороастръ, въ горделивомъ разцвѣтѣ своей молодости, глубоко страдалъ, видя себя вынужденнымъ покинуть мудраго пророка, въ теченіе тридцати лѣтъ замѣнявшаго ему отца. Ему только разъ въ своей жизни, во время войнъ Камбиза, пришлось разстаться на нѣсколько мѣсяцевъ съ Даніиломъ. Двадцати шести лѣтъ онъ былъ назначенъ на высокій постъ начальника Экбатанской крѣпости и съ тѣхъ поръ наслаждался самымъ близкимъ общеніемъ съ своимъ учителемъ.
   Зороастръ былъ воиномъ въ силу обстоятельствъ и легко, свободно носилъ свое пышное вооруженіе, но было два предмета, стоявшіе въ его глазахъ гораздо выше и совершенно затмѣвавшіе для него всю важность его военнаго поприща.
   Съ самой ранней юности онъ былъ питомцемъ Даніила, вдохновившаго его своею любовью къ таинственной наукѣ, которой пророкъ былъ такъ много обязанъ своимъ необычайнымъ успѣхомъ на службѣ ассирійскихъ и персидскихъ монарховъ. Поэтическій умъ отрока, укрѣпленный и развитый изученіемъ искусства разсужденія и глубокими математическими свѣдѣніями халдейскихъ астрономовъ, легко овладѣвалъ самыми высокими предметами и обнаруживалъ съ самаго начала воспріимчивость и ясность, приводившія въ восторгъ его учителя. Достигнуть посредствомъ строгой аскетической жизни созерцательнаго усвоенія знанія, пониманія естественныхъ законовъ, неуловимыхъ для однихъ внѣшнихъ чувствъ, и сліянія души и высшаго разума въ одной универсальной и божественной сущности, вотъ какія задачи ставилъ Даніилъ своему ревностному ученику. Благородный юноша по самой природѣ своей презиралъ чувственныя наслажденія и неустанно стремился къ осуществленію идеала, въ которомъ высокая мудрость, царившая надъ землею, должна была направлять высокую отвагу къ совершенію великихъ подвиговъ на землѣ.
   Годъ за годомъ жилъ юный персъ въ пышной обстановкѣ двора, отличаемый передъ всѣми своими сверстниками за свою храбрость, неустрашимую честность, за свою чудную красоту и глубокое пониманіе всего, что относилось къ кругу его дѣятельности, но больше всего, пожалуй, выдѣлялся онъ изъ ихъ среды тѣмъ, что не искалъ общества женщинъ и никогда не любилъ ни одной женщины. Онъ былъ любимцемъ Бира, и даже Камбизъ, погрязшій въ гнусныхъ порокахъ и окруженный льстецами и жрецами-магами, призналъ исключительныя достоинства и дарованія молодого князя и, подозрѣвая уже въ то время замыслы своего брата Смердиза овладѣть трономъ, возвелъ Зороастра въ званіе правителя Экбатаны, давъ вмѣстѣ съ тѣмъ разрѣшеніе Даніилу построить высокую башню въ этой старинной крѣпости. Развращенный царь понималъ, быть можетъ, что присутствіе такихъ людей, какъ Даніилъ и Зороастръ, важнѣе въ какой-нибудь отдаленной провинціи, гдѣ справедливость и кротость могли оказать хорошее дѣйствіе на населеніе, чѣмъ въ его непосредственной" близости, гдѣ чистота и воздержность ихъ жизни представляла слишкомъ рѣзкую противуположность унизительному зрѣлищу егопороковъ, которое онъ являлъ передъ дворомъ.
   Здѣсь, въ великолѣпномъ уединеніи царскаго дворца, пророкъ отдался всецѣло созерцанію предметовъ, занимавшихъ въ теченіе всей жизни его досугъ, а въ свободные часы, остававшіеся у Зороастра отъ исполненія его обязанностей, Даніилъ старался довести умъ воина-философа до совершенной и конечной степени развитія. Проводя все свое время въ башнѣ, за исключеніемъ тѣхъ рѣдкихъ промежутковъ, когда онъ приказывалъ снести себя въ садъ, пророкъ почти не зналъ, что дѣлается въ нижнихъ покояхъ дворца, а потому удивлялся порою, видя, что вниманіе его ученика отвлечено чѣмъ-то постороннимъ и что въ рѣчахъ своихъ онъ начинаетъ проявлять болѣе живой интересъ къ своему будущему и къ перемѣнамъ, могущимъ произойти въ его дальнѣйшей судьбѣ.
   Дѣло въ томъ, что новый элементъ вступилъ въ ходъ мыслей Зороастра. Изъ году въ годъ слѣдилъ онъ за тѣмъ, какъ росла прелестная малютка Негушта. Двадцатилѣтнимъ юношей онъ качалъ ее на своихъ колѣняхъ, позднѣе училъ ее и игралъ съ нею, и на его глазахъ дитя превратилось въ стройную дѣвушку, гордую и величественную въ своемъ обращеніи, царившую надъ подругами своихъ игръ такъ, какъ молодая львица могла бы управлять стадомъ болѣе смирныхъ животныхъ. Наконецъ, шестнадцатый годъ ея жизни принесъ ей ранній разцвѣтъ южной женственности, и Зороастръ, рѣзвясь съ ней въ чудный лѣтній день среди розовыхъ кустовъ, почувствовалъ вдругъ, какъ сердце его трепещетъ и замираетъ, какъ щеки его то вспыхиваютъ, то холодѣютъ отъ звука голоса Негушты, отъ прикосновенія ея нѣжной руки.
   Онъ, такъ хорошо знавшій людей, такъ долго жившій при дворѣ и хладнокровно изучавшій каждую ступень человѣческой природы, тамъ, гдѣ эта разнузданная человѣческая природа вѣчно управляетъ минутой, онъ понялъ, какое чувство овладѣло имъ, и пра этомъ ощутилъ острый ударъ, пронзившій его насквозь, поразившій и тѣло, и сердце, и душу, и обратившій въ ничто его гордыню. Цѣлыми днями бродилъ онъ одиноко подъ пиніями и рододендронами, сокрушаясь о могучемъ зданіи философіи, которое онъ себѣ воздвигнулъ, порога котораго ни одна женщина никогда не должна была переступить и которое въ одинъ день рука женщины и взоръ женщины разбили въ дребезги. Ему казалось, что вся жизнь его загублена и уничтожена, что онъ сдѣлался точь въ точь такимъ же, какъ и всѣ другіе, что его доля -- любить и терзаться сердцемъ изъ-за ласковаго слова дѣвушки. Онъ не хотѣлъ больше встрѣчаться съ смуглолицею царевной, но разъ вечеромъ, когда онъ стоялъ одинъ на садовой террасѣ, Негушта подошла къ нему, и они взглянули въ глаза другъ другу, увидали въ нихъ новый свѣтъ, и съ этого дня такъ страстно полюбили другъ друга, какъ могли любить только непорочныя дѣти Богомъ избранныхъ народовъ. Но ни онъ, ни она не осмѣлились сказать пророку или дать понять кому-нибудь во дворцѣ, что они обмѣнялись клятвами любви въ тотъ вечеръ, когда встрѣтились на озаренной луной террасѣ, за миртовыми деревьями. Они инстинктивно боялись, что вѣсть объ ихъ любви и о томъ, что взлелѣянный Даніиломъ философъ готовится покинуть пути мистическаго ученія, чтобы снизойти до уровня простыхъ смертныхъ, вступивъ въ супружество, подниметъ цѣлую бурю гнѣва въ груди учителя, и Зороастръ угадывалъ, какъ мучительна будетъ для истиннаго сына Израиля мысль о бракѣ дочери его народа и іудейской царевны съ человѣкомъ, который, несмотря на свое знатное происхожденіе, несмотря на всю свою честность и мудрость, былъ все же чужеземцемъ и невѣрующимъ. Отдавшись сердцемъ и душою изученію философіи Даніила и знаній, пріобрѣтенныхъ этимъ послѣднимъ у халдеевъ, Зороастръ, тѣмъ не менѣе, твердо сохранялъ свой независимый образъ мыслей. Онъ не былъ служителемъ израильскаго Бога и никогда бы не сдѣлался таковымъ, но, въ то же время, не былъ ни идолопоклонникомъ, ни магомъ, ни послѣдователемъ Гоматы, полуиндійскаго брамина, пытавшагося выдать себя за Смердиза, сына царя Кира.
   Какой-нибудь одной изъ этихъ причинъ было бы уже достаточно, чтобы вызвать серьезныя препятствія въ браку Зороастра съ Негуштой. Вмѣстѣ же онѣ казались непреодолимыми. Среди смутъ и анархіи, господствовавшихъ въ теченіе семимѣсячнаго царствованія Лжесмердиза, для Зороастра было бы безуміемъ жениться, ожидая повышенія и поощренія на своемъ поприщѣ отъ милостей жалкаго самозванца. Съ другой стороны, и Негушта не могла выйти замужъ и сохранить положеніе іудейской царевны безъ согласія Даніила, своего опекуна, вліяніе котораго въ Мидіи не имѣло предѣловъ и было весьма значительно при дворѣ. Все это побуждало Зороастра скрывать свою страсть, насколько у него хватало силъ, и возлагать свои надежды на то, что въ будущемъ событія могутъ сложиться въ пользу исполненія его завѣтнаго желанія. Тѣмъ временемъ онъ и царевна ежедневно видались публично, а постъ начальника крѣпости давалъ Зороастру возможность часто встрѣчать Негушту въ уединеніи садовъ, тщательно охранявшихся и предоставленныхъ въ исключительное пользованіе Негушты и ея штата.
   Но теперь, когда наступилъ моментъ, долженствовавшій, повидимому, произвести перемѣну въ судьбѣ влюбленныхъ, оба они чувствовали какое-то стѣсненіе. При свиданіи они лишь слегка коснулись вопроса о путешествіи. Негушта была такъ поражена и восхищена мыслью, что снова увидитъ великолѣпіе дворца въ Сузахъ, столь памятное ей еще со временъ ея дѣтства, что боялась показать Зороастру, до какой степени она рада покинуть Экбатану, которая, безъ него, была бы для нея немногимъ лучше тюрьмы. Онъ же, предвидя, какъ ему казалось, немедленное устраненіе всякихъ препятствій и отстроченъ, благодаря благосклонному отношенію къ нему Дарія, былъ, однакожь, слишкомъ благороденъ и деликатенъ, чтобы сразу открыть Негуштѣ перспективу близкой свадьбы, такъ живо рисовавшуюся въ его собственной фантазіи. Но не меньшее смущеніе овладѣло его сердцемъ, когда онъ очутился лицомъ къ лицу со скорбью маститаго пророка о предстоящей разлукѣ съ пріемною дочерью, и впервые въ своей жизни почувствовалъ онъ себя виноватымъ передъ своимъ учителемъ, сознавая, что Даніилъ почти такъ же глубоко огорченъ его отъѣздомъ, какъ и отъѣздомъ Негушты. Онъ испыталъ то, что такъ часто приходится чувствовать людямъ холоднаго и ровнаго темперамента, когда судьба ставитъ ихъ въ близкое соприкосновеніе съ болѣе впечатлительными и любящими натурами: его угнетало сознаніе, что онъ занимаетъ гораздо больше мѣста въ сердцѣ и помыслахъ своего престарѣлаго наставника, чѣмъ можетъ когда-либо удѣлить ему въ свою очередь, и что, слѣдовательно, онъ неблагодаренъ; и рѣшеніе, извѣстное ему одному -- жениться на царевнѣ, вопреки волѣ пророка и при содѣйствіи царя, дѣлало еще тягостнѣе его душевную пытку.
   Нѣсколько минутъ длилось молчаніе; наконецъ, старецъ внезапно поднялъ голову и откинулся на подушки, устремивъ взоръ на своего ученика.
   -- Развѣ ты не чувствуешь горести и сожалѣнія?-- печально спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, мой господинъ несправедливъ ко мнѣ,-- отвѣтилъ Зороастръ и въ замѣшательствѣ сдвинулъ брови.-- Я былъ бы неблагодаренъ, еслибъ могъ съ легкимъ сердцемъ разстаться съ тобой, хотя бы на одинъ только день. Но пусть господинъ мой утѣшится: эта разлука не будетъ продолжительна. Не успѣютъ стада спуститься съ Загроша, чтобъ укрыться здѣсь отъ зимнихъ холодовъ, какъ мы уже снова будемъ съ тобою.
   -- Поклянись же мнѣ, что вернешься до наступленія зимы,-- настаивалъ пророкъ съ оттѣнкомъ презрѣнія въ голосѣ.
   -- Я не могу поклясться,-- отвѣчалъ Зороастръ.-- Ты видишь, я во власти великаго царя. Я не могу поклясться.
   -- Скажи лучше, что ты въ десницѣ Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю тебѣ, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступитъ зима и легкокрылыя птицы улетятъ на югъ, а я останусь одинъ въ странѣ снѣговъ и морозовъ. И наступитъ весна, а я все еще буду одинъ, хотя время мое будетъ близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто изъ моихъ родныхъ. И, вотъ, я сойду въ могилу совсѣмъ одинокій.
   Желтый свѣтъ висячей лампады озарялъ сверху глаза старца, горѣвшіе тусклымъ огнемъ; черты лица его вытянулись и исказились, и всѣ морщины и борозды, проведенныя превратностями его столѣтней жизни, выступили теперь -- мрачныя, суровыя и грозныя. Зороастръ содрогнулся, взглянувъ на него; онъ хотѣлъ было заговорить, но благоговѣйный страхъ сковалъ его уста.
   -- Иди, сынъ мой!-- торжественно воскликнулъ пророкъ и съ этими словами онъ медленно приподнялся съ подушекъ и сѣлъ прямо и неподвижно, протянувъ свои блѣдныя старческія руки въ "торону молодаго воина.-- Иди и дѣлай свое дѣло, ибо ты въ десницѣ Господней, и иныя дѣла твои будутъ вести къ добру, иныя -- къ погибели. Ибо ты уклонился съ непорочной стези, ведущей къ звѣздамъ, ты упалъ съ лѣстницы, по которой ангелы восходятъ и нисходятъ на землю, и сталъ искать преходящей женской любви. И нѣкоторое время ты будешь заблуждаться, и нѣкоторое время будешь много страдать, и снова пройдетъ нѣкоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаніями, потому что не съумѣлъ отличить тьмы отъ свѣта и добра отъ зла. Женщина совратитъ тебя съ прямаго пути и, уходя отъ женщины, ты возвратишься на него, и, все-таки, погибнешь. Но такъ какъ добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, какъ и имя твое, въ цѣломъ ряду поколѣній, и хотя зло, владѣющее тобой, погубитъ тебя, но, въ концѣ-концивъ, твоя душа будетъ, все-таки, жить.
   Зороастръ закрылъ лицо руками, подавленный величіемъ могучаго пророка и потрясенный роковымъ смысломъ его рѣчей.
   -- Возстань и иди, ибо десница Господня на тебѣ, и никто не можетъ воспрепятствовать дѣламъ твоимъ. Ты будешь взирать на солнце и радоваться, и снова взглянешь на него, и дневной свѣтъ покажется тебѣ мракомъ. Ты будешь хвалиться въ сознаніи своей силы и въ блескѣ своихъ доспѣховъ, что нѣтъ человѣка, подобнаго тебѣ, и затѣмъ отвергнешь славу свою и скажешь: "Это тоже суета". Ты снискалъ любовь царя и будешь стоять предъ царицей въ золотыхъ доспѣхахъ и богатой одеждѣ, но конецъ близокъ, потому что рука Господня покоится на тебѣ. Если Господь хочетъ сотворить великія дѣла чрезъ тебя, что мнѣ до того? Иди скорѣй и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погибъ. А я, я тоже пойду... не съ тобой, а впереди тебя. И всѣ вы должны послѣдовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю тебѣ, я вижу уже свѣтъ во тьмѣ міра, и сіяніе небесной славы снизошло на меня, торжественное сіяніе лучезарнаго величія.
   Зороастръ взглянулъ на Даніила и въ страхѣ и трепетѣ упалъ къ его ногамъ, такъ что тяжелый шлемъ его съ шумомъ покатился по мраморному полу. Пророкъ стоялъ выпрямившись, точно исполинскій дубъ, простирая къ небу свои изсохшія руки и окутанный до пояса густою массой своихъ бѣлоснѣжныхъ волосъ и бороды. Лицо его было озарено какимъ-то внутреннимъ чудеснымъ свѣтомъ, а темные глаза, устремленные вверхъ, казалось, воспринимали и поглощали въ себѣ лучезарный блескъ отверстыхъ небесъ. Голосъ его звучалъ теперь со всею мощью юности, и весь его образъ былъ облеченъ величіемъ неземнаго міра. Онъ заговорилъ опять:
   -- Внимай, голосъ вѣковъ говоритъ устами моими, и Господь Богъ мой взялъ меня къ себѣ. Дни мои пришли къ концу; я взятъ на небо и не буду больше низринутъ. Земля отступаетъ и явилась слава Божія, не имѣющая конца во вѣки. Господь идетъ -- скоро придетъ Онъ. Въ десницѣ Его времена, дни и ночи подъ стопами Его. Чины херувимовъ окружаютъ Его и грозныя воинства серафимовъ. Звѣзды небесныя трепещутъ, и звукъ ихъ стенаній подобенъ голосу безпредѣльнаго страха. Сводъ неба раздробился, какъ сломанный лукъ, и завѣса неба разодралась, какъ парусъ во время бури. Солнце и луна громко взываютъ, и море издаетъ вопли ужаса предъ лицемъ Господа Бога. Народы исчезли, какъ пепелъ погасшаго пламени, и нѣтъ больше князей земныхъ. Господь сокрушилъ землю и развѣялъ прахъ ея по небу. Звѣзды во всей ихъ силѣ Онъ разбилъ въ дребезги и основанія временъ превратилъ въ мелкій песокъ. Ничего не уцѣлѣло отъ нихъ, и голоса ихъ умерли. Смутные призраки виднѣются въ ужасѣ пустоты. Но съ сѣвера поднимается чудное, лучезарное сіяніе, и дыханіе Господа все животворитъ собою. Блеснулъ лучъ зари, и снова будутъ времена и лѣта, и существо величія Божія проявляется въ образахъ. Изъ земнаго праха снова созидается земля, и изъ лучей Своей славы Онъ сотворитъ новыя звѣзды. Вознеси звуки хвалы все, что существуетъ! Воскликни въ радости съ громкимъ пѣснопѣніемъ! Хвалите Господа, Который есть жизнь и Который даруетъ бытіе всѣмъ тварямъ! Хвалите и славьте Того, Кто поднялся на крыльяхъ небесной зари, Чьимъ дыханіемъ дышутъ звѣзды, Чьимъ сіяніемъ освѣщается небесная "твердь! Хвалите Того, Кто повелѣваетъ сферамъ небеснымъ совершать ихъ теченіе, Кто повелѣваетъ цвѣтамъ распускаться весною и мелкимъ полевымъ травамъ издавать ихъ сладкое благоуханіе! Хвалите Его, зима и лѣто, хвалите Его, холодъ и зной! Хвалите Его, свѣтила небесныя, хвалите Его, мужи и жены, населяющіе землю! Хвала, слава и честь Всевышнему Іеговѣ, возсѣдающему на престолѣ Своемъ во вѣки и во вѣки вѣковъ...
   Голосъ пророка раздавался съ грозною силой и величавою ясностью, когда онъ произносилъ послѣднія слова. Воздѣвъ руки къ небу, онъ простоялъ еще одну минуту, совсѣмъ неподвижно, съ лицомъ, озареннымъ лучами неземнаго свѣта. Одно мгновеніе простоялъ онъ такъ, затѣмъ отступилъ назадъ и такъ же прямо, съ воздѣтыми къ небу руками, палъ мертвый на устланный подушками полъ.
   Зороастръ поднялся, объятый ужасомъ, и устремилъ испуганный взоръ на тѣло своего учителя и друга, неподвижно распростертое подъ желтымъ свѣтомъ лампады. Потомъ онъ снова склонилъ колѣни передъ блѣдною, благородною головой, казавшеюся столь величественной въ смерти. Онъ взялъ въ свои руки руку Даніила и началъ растирать ее, онъ прислушивался къ біенію сердца, переставшаго биться, и старался возбудить въ этомъ тѣлѣ хоть слабый признакъ дыханія, которое доказало бы, что жизнь не совсѣмъ еще оставила его. Но старанія его были тщетны, и тогда, въ верхней комнатѣ башни, молодой воинъ палъ ницъ и зарыдалъ одинъ на одинъ съ великимъ усопшимъ.
   

IV.

   Такъ почилъ Даніилъ, и семь дней подрядъ женщины, припавъ къ землѣ, оплакивали его, между тѣмъ какъ мужчины бальзамировали тѣло и готовили его къ погребенію. Они обернули его въ тонкое полотно и возлили на него драгоцѣнныя масла и мази изъ дворцовыхъ хранилищъ. Они окуривали тѣло ладовомъ, миррой и амброй, индійскою камедью и смолой персидской сосны и зажигали вокругъ него свѣчи изъ чистаго воска. Всѣ эти семь дней городскіе плакальщики громко сѣтовали, неустанно восхваляя пророка и возглашая днемъ и ночью, что умеръ лучшій, достойнѣйшій и величайшій изъ людей.
   Такъ бодрствовали они семь дней, плакали и воспѣвали подвиги Даніила. А въ нижнемъ покоѣ башни женщины сидѣли на полу съ Негуштой посерединѣ и предавались великой скорби, облекшись во вретище въ знакъ печали и посыпая пепломъ и голову свою, и землю. Лицо Негушты исхудало и поблѣднѣло за эти дни, губы ея побѣлѣли, и длинные волосы ея висѣли въ безпорядкѣ по плечамъ. Многіе мужчины обрили себѣ бороды и ходили босые. Крѣпость и дворцы были полны звуковъ плача и сокрушенія. Евреи, находившіеся въ Экбатанѣ, оплакивали своего вождя, а оба левита сидѣли возлѣ усопшаго и неумолчно читали отрывки изъ писаній. Мидяне оплакивали своего великаго и справедливаго правители подъ ассирійскимъ именемъ Балатшужура, впервые даннымъ Даніилу Навуходоносоромъ, и ихъ громкія рыданія и сѣтованія доносились изъ города, какъ вопль цѣлаго народа, до слуха обитателей крѣпости и дворца.
   На восьмой день торжественно погребли его въ саду, въ гробницѣ, заново выстроенной въ недѣлю плача. Оба левита, одинъ молодой еврей и самъ Зороастръ, всѣ они, одѣтые во вретища к босые, подняли тѣло пророка на носилкахъ и вынесли его на плечахъ по широкой лѣстницѣ башни въ садъ, въ могилѣ. Впереди шли плакальщицы: нѣсколько сотенъ индійскихъ женщинъ, съ растрепанными волосами, раздирали свои одежды, посыпали себѣ пепломъ голову и бросали его на дорогу, по которой шли, плача навзрыдъ и причитая дикимъ голосомъ скорби, потрясая воздухъ своими визгливыми криками, пока не подошли къ могилѣ и не окружили ея, между тѣмъ какъ четверо мужей опустили своего учителя въ обширную гробницу изъ чернаго мрамора подъ тѣнью пиній и рододендроновъ. За плакальщицами слѣдовали свирѣльщики и при звукахъ ихъ пронзительной музыки казалось, что какія-то сверхъестественныя существа присовокупляютъ свои голоса къ общему воплю. По обѣ стороны носилокъ шли женщины, родственницы пророка, Негушта же шла рядомъ съ Зороастромъ, и по временамъ, когда погребальное шествіе дѣлало поворотъ въ миртовыхъ аллеяхъ густаго сада, темные, отяжелѣвшіе отъ слезъ глаза ея бросали украдкой взоръ на свѣтлокудраго возлюбленнаго. Его лицо было блѣдно, взоръ -- сурово устремленъ въ пространство; волосы и золотистая борода его падали въ безпорядкѣ на грубую ткань вретища. Но поступь его оставалась тверда, хотя онъ шелъ босой по жесткому песку, и съ той минуты, когда тѣло пророка было вынесено изъ верхней комнаты башни, и до того момента, когда его положили въ гробницу, лицо Зороастра не измѣнилось и ни разу не взлянулъ онъ ни направо, ни налѣво. И подъ самый конецъ, когда они опустили на полотняныхъ перевязяхъ трупъ своего любимаго учителя въ мѣсто его послѣдняго упокоенія и женщины подошли къ могилѣ съ ящикомъ нарда, сѣрой амбры и драгоцѣнныхъ благовоній, Зороастръ долго и пристально смотрѣлъ на обвитую пеленами голову покойника, и слезы катились по его щекамъ, падая на мраморъ гробницы. Затѣмъ онъ безмолвно повернулся и пошелъ мимо разступавшейся передъ нимъ толпы, блѣдный, какъ и самъ Даніилъ, не отвѣчая ни на чьи привѣтствія, не глядя даже на Негушту, стоявшую около него. Онъ ушелъ, и весь остальной день не показывался никому.
   Но вечеромъ, когда солнце уже скрылось, онъ пришелъ на террасу и стонъ здѣсь, окутанный тьмою, такъ какъ ночь была безлунная. Онъ снова надѣлъ свои доспѣхи и пурпурный плащъ, потому что долгъ службы призывалъ его обойти крѣпость. Онъ стоялъ спиною къ колоннамъ балюстрады и смотрѣлъ по направленію къ миртовымъ деревьямъ: онъ зналъ, что Негушта явится на обычное мѣсто свиданій. Долго пришлось ему ждать, но, наконецъ, онъ услыхалъ шаги на усыпанной пескомъ дорожкѣ, услыхалъ шелестъ миртовыхъ деревьевъ и различилъ въ сумракѣ бѣлые края одежды подъ темнымъ плащомъ Негушты, быстро подвигавшейся къ террасѣ.
   Онъ избѣжалъ ей на встрѣчу и хотѣлъ сжать ее въ своихъ объятіяхъ, но она оттолкнула его и медленно пошла къ передней части террасы, отвернувъ отъ него свое лицо. Даже во мглѣ звѣзднаго сіянія Зороастръ могъ видѣть, что она чѣмъ-то оскорблена; какая-то холодная тяжесть сдавила ему грудь, и внезапно застыли просившіяся на уста слова нѣжнаго привѣта.
   Зороастръ послѣдовалъ за Негуштой и положилъ ей руку на плечо.
   -- Моя возлюбленная,-- сказалъ онъ, тщетно пытаясь заглянуть въ ея лицо,-- неужели сегодня у тебя не найдется для меня ни одного слова?
   Она оставалась безмолвна.
   -- Неужели скорбь заставила тебя позабыть о твоей любви?-- шепнулъ онъ ей на ухо.
   Она отступила на нѣсколько шаговъ и посмотрѣла на него. Онъ видѣлъ, какъ сверкнули ея глаза, когда она заговорила:
   -- Развѣ твоя собственная скорбь не овладѣла тобой такъ всецѣло сегодня, что ты даже не хотѣлъ смотрѣть на меня?-- спросила она.-- Въ теченіе всего этого долгаго часа, который мы провели такъ близко другъ отъ друга, подарилъ ли ты мнѣ хоть одинъ только взглядъ? Ты забылъ меня въ своей безпредѣльной печали!-- насмѣшливо воскликнула она.-- А теперь, когда первый потокъ твоихъ слезъ изсякъ и превратился въ крошечный ручеекъ, ты нашелъ время вспомнить обо мнѣ! Благодарю господина моего за то вниманіе, которымъ онъ удостоиваетъ свою служанку, но... я не нуждаюсь въ немъ... Скажи же, зачѣмъ ты пришелъ?
   Зороастръ выпрямился во весь ростъ, горделиво сложилъ руки и, устремивъ глаза на Негушту, отвѣтилъ ей спокойно, хотя голосъ его звучалъ глухо отъ внезапной, мучительной боли. Молодой персъ довольно хорошо зналъ мужчинъ, но мало зналъ женщинъ.
   -- Есть время для скорби и время для радости, -- сказалъ онъ.-- Есть время для слезъ и время для взоровъ любви. Я поступилъ такъ потому, что разъ человѣкъ скорбитъ объ усопшемъ и желаетъ выказать свою печаль, чтобы тѣмъ почтить покойнаго, бывшаго для него отцомъ, то не подобаетъ ему имѣть въ головѣ какія-либо постороннія мысли, хотя бы самыя дорогія и самыя близкія его сердцу. Потому-то я и не смотрѣлъ на тебя, когда мы хоронили нашего учителя, и хотя я люблю тебя, и взоры души моей постоянно устремлены на твой ликъ, однако, сегодня глаза мои не глядѣли въ твою сторону и я не видѣлъ тебя. Почему же ты гнѣваешься на меня?
   -- Я не сержусь,-- сказала Негушта,-- но я думаю, что ты мало любишь меня, если тебѣ такъ легко отвернуться отъ меня.
   Глаза ея были опущены и лицо почти закрыто темною тѣнью. Зороастръ обнялъ ее за шею и привлекъ къ себѣ, и хотя она слегка сопротивлялась, но черезъ минуту голова ея уже лежала на его груди. Тогда она возобновила свою борьбу.
   -- Нѣтъ, дай мнѣ уйти, ты не любишь меня!-- сказала она почти шепотомъ.
   Но онъ не выпускалъ ея.
   -- Нѣтъ, ты не смѣешь уйти, потому что я люблю тебя,-- нѣжно отвѣтилъ онъ.
   -- Не смѣю?-- гнѣвно воскликнула она, вырываясь изъ его объятій; затѣмъ голосъ ея упалъ и въ немъ послышался тихій трепетъ.-- Скажи лучше, что я не хочу,-- прошептала она, обвивъ руками Зороастра и страстно прижавъ его къ своему сердцу.-- О, мой милый, почему ты кажешься всегда такимъ холоднымъ... такимъ холоднымъ... когда я такъ горячо люблю тебя?
   -- Я не холоденъ,-- нѣжно сказалъ онъ,-- и я люблю тебя такъ, что слова безсильны это выразить. Помнишь, мы говорили съ тобою, что каждый изъ насъ любитъ по-своему? Кто скажетъ намъ, чья музыка сладостнѣй, если обѣ онѣ сливаются въ такую величественную гармонію? Только не сомнѣвайся, потому что сомнѣніе подобно каплѣ, которая падаетъ съ кровли на мраморный карнизъ, этимъ непрерывнымъ паденіемъ производитъ въ камнѣ трещину, которой не сгладитъ цѣлый океанъ.
   -- Я не буду больше сомнѣваться,-- сказала внезапно Негушта,-- но... развѣ хоть иногда ты не можешь любить меня по-моему? Это такъ сладко любить такъ, какъ я люблю.
   -- Постараюсь,-- отвѣтилъ Зороастръ и, наклонившись, поцѣловалъ ее въ губы.
   Съ башни раздался далекій, меланхолическій крикъ совы и эхо печально повторило его въ глубинѣ садовъ. Свѣжій сырой вѣтеръ внезапно подулъ съ востока. Легкая дрожь пробѣжала по тѣлу Негушты; она закуталась въ плащъ.
   -- Пройдемся по террасъ,-- сказала она, -- сегодня холодно. Вѣдь, это послѣдняя ночь, которую мы проводимъ здѣсь?
   -- Да. Завтра мы должны отправиться въ путь. Это послѣдняя ночь.
   Негушта прижалась къ своему возлюбленному, когда они стали ходить по террасѣ, обнявъ другъ друга. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ они шли молча; каждый изъ нихъ вспоминалъ, быть можетъ, о частыхъ свиданіяхъ на этой самой террасѣ съ того времени, когда уста ихъ слились въ первомъ поцѣлуѣ любви въ прозрачную лунную ночь мѣсяца Таммуза, слишкомъ годъ тому назадъ. Наконецъ, Негушта заговорила:
   -- Ты знаешь этого новаго царя?-- спросила она.-- Я видѣла его только на нѣсколько мгновеній въ прошедшемъ году. Онъ показался мнѣ молодъ, но не красивъ.
   -- Молодой царь съ головою старца на плечахъ,-- отвѣтилъ Зороастръ.-- Онъ на годъ моложе меня. Но я не хотѣлъ бы быть на его мѣстѣ и вести тѣ войны, какія приходится вести ему, и, во всякомъ случаѣ, не взялъ бы я себѣ въ жены Атоссу.
   -- Атоссу?-- переспросила Негушта.
   -- Да. Царь уже женился на ней. Она была женой Камбиза, а также и мага Лжесмердиза, котораго Дарій предалъ смерти.
   -- Она красива? Видѣла я ее?-- спросила поспѣшно Негушта.
   -- Да, ты, вѣроятно, видѣла ее въ Сузахъ, при дворѣ, прежде чѣмъ мы пріѣхали въ Экбатану. Она только что сдѣлалась тогда женой Камбиза, но, вѣчно отуманенный виномъ и пирами, онъ мало обращалъ на нее вниманія. Впрочемъ, ты была тогда ребенкомъ и проводила большую часть времени съ своими родственницами, такъ что, пожалуй, ты и не видала ее.
   -- Скажи мнѣ, вѣдь, у нея были голубые глаза и желтые волосы? И злое лицо, такое холодное?
   -- Да, пожалуй, что и въ самомъ дѣлѣ у нея былъ жесткій взглядъ. Я помню, что глаза у нея были голубые. Она была очень несчастна, потому-то она и рѣшилась оказать содѣйствіе магу. Не она его выдала.
   -- Ты и тогда жалѣлъ ее, не правда ли?-- спросила Негушта.
   -- Да, она заслуживала состраданія.
   -- Теперь она отомститъ за плошлое. Женщина съ такимъ лицомъ, какъ у нея, должна быть мстительна.
   -- Тогда она не будетъ больше заслуживать состраданія,-- возразилъ Зороастръ съ легкою усмѣшкой.
   -- Я ненавижу ее,-- сказала сквозь зубы царевна.
   -- Ненавидѣть?... Какъ можешь ты ненавидѣть женщину, которую ты едва видѣла и которая не сдѣлала тебѣ ничего дурного?
   -- Я увѣрена, что возненавижу ее,-- отвѣтила Негушта.-- Она вовсе не красива, она только холодна и жестока, съ своимъ бѣлымъ лицомъ. Какъ могъ великій царь поступить такъ безразсудно и жениться на ней?
   -- Да продлятся дни его во вѣки! Онъ можетъ жениться на комъ ему угодно. Но я прошу тебя, не вздумай черезъ-чуръ ненавидѣть царицу.
   -- Почему это? Изъ-за чего же мнѣ бояться ея?-- спросила Негушта.-- Развѣ я не царской крови, какъ и она?
   -- Это правда,-- возразилъ Зороастръ.-- Однако, женщины царской крови должны быть такъ же благоразумны, какъ и простые смертные.
   -- Я не испугалась бы и самого великаго царя, еслибъ ты былъ рядомъ со мною,-- гордо сказала Негушта.-- Впрочемъ, ради тебя, я готова быть благоразумной. Но только... я увѣрена, что возненавижу ее.
   Зороастръ усмѣхнулся про себя, но онъ радъ былъ, что, благодаря темнотѣ, царевна не видитъ его улыбки.
   -- Пусть будетъ по-твоему,-- сказалъ онъ.-- Мы скоро узнаемъ, чѣмъ это кончится, потому что завтра же мы должны пуститься въ путь.
   -- Наше путешествіе протянется три недѣли, не такъ ли?-- спросила Негушта.
   -- Да. Отсюда до Сузъ, по крайней мѣрѣ, полтораста фарсанговъ. Тебѣ было бы трудно проѣзжать больше семи или восьми фарсанговъ въ сутки. Да и всякій нашелъ бы это разстояніе утомительнымъ.
   -- Вѣдь, мы все время будемъ вмѣстѣ?-- спросила царевна.
   -- Я буду ѣхать возлѣ твоихъ носилокъ, дорогая моя,-- сказалъ Зороастръ.-- Но этотъ путь покажется тебѣ очень скучнымъ, и ты будешь часто уставать. Мѣстность очень пустынна, и мы должны сами позаботиться объ удобствахъ пути, уѣзжая отсюда. Поэтому не жалѣй муловъ и захвати все, что тебѣ нужно.
   -- Притомъ же, можетъ быть, мы и не вернемся...-- сказала въ раздумьѣ Негушта.
   Ея спутникъ молчалъ.
   -- Ты думаешь, что мы вернемся сюда?-- спросила она.
   -- Я мечталъ прежде о возвращеніи,-- отвѣтилъ Зороастръ,-- но я боюсь, что твои слова сбудутся.
   -- Но почему же говоришь ты, что боишься? Развѣ не лучше жить при дворѣ, чѣмъ здѣсь, въ этой отдаленной крѣпости, гдѣ мы такъ отрѣзаны отъ остальнаго міра, что можно подумать, будто мы живемъ среди скиѳовъ?... О, я такъ стремлюсь въ Сузы! Я увѣрена, что теперь царскій дворецъ покажется мнѣ въ десять разъ прекраснѣе, чѣмъ тогда, когда я была ребенкомъ.
   Зороастръ вздохнулъ. Въ глубинѣ сердца своего онъ зналъ, что о возвращеніи въ Мидію нечего и думать, а, между тѣмъ, ему мечталось, что онъ женится на царевнѣ, будетъ назначенъ правителемъ этой области и привезетъ свою молодую супругу въ эту прекрасную страну, гдѣ ихъ ожидаетъ долгая, счастливая, безмятежная жизнь. Но онъ зналъ, что этого не будетъ, и какъ ни усиливался онъ отдѣлаться отъ этого впечатлѣнія, онъ чувствовалъ въ тайникѣ души своей, что предсмертныя слова пророка о его судьбѣ были непреложнымъ предсказаніемъ. Но все же онъ надѣялся, что найдется какой-нибудь исходъ; страсть, владѣвшая его сердцемъ, съ негодованіемъ отвергала мысль, что любовь къ Негуштѣ можетъ заставить его отступить отъ праваго пути и ввергнуть его въ заблужденія.
   Суровый вѣтеръ не переставалъ дуть съ востока, принося съсобою холодную влажность, и между деревьевъ раздавались его печальные стоны. Лѣто не вполнѣ наступило, и отъ времени до времени въ воздухѣ еще чувствовалось дыханіе зимы. Влюбленные разошлись и простились съ дорогимъ для нихъ мѣстомъ свиданій. Зороастра удручало при этомъ тяжелое предчувствіе чего-то недобраго, Негушта же, нетерпѣливо ожидавшая слѣдующаго дня, была вся полна безумнымъ желаніемъ поскорѣе отправиться въ Сузы.
   Что-то въ ея рѣчахъ причиняло непонятную боль Зороастру. Пробудившійся въ ней интересъ къ придворной жизни и къ великому царю, странная, капризная ненависть въ Атоссѣ, повидимому, уже зародившаяся въ ея груди, ея явное желаніе принять участіе въ шумныхъ увеселеніяхъ столицы, наконецъ, и все ея обращеніе тревожили его. Ему казалось совершенно непонятнымъ, что она могла разсердиться на него за его поведеніе на похоронахъ пророка, и онъ готовъ былъ увидѣть въ этомъ желаніе воспользоваться какою-нибудь беделицей, чтобы только помучить его. Онъ почувствовалъ то сомнѣніе, которое никогда не является такъ внезапно и не наноситъ такихъ острыхъ ранъ, какъ когда человѣкъ бываетъ вполнѣ увѣренъ въ самомъ себѣ и въ своемъ положеніи.
   Онъ удалился въ свои покои съ тяжелымъ гнетомъ на душѣ, съ незнакомымъ для него предчувствіемъ какого-то злополучія. Все это такъ было непохоже на искреннюю скорбь, которую онъ и теперь еще испытывалъ вслѣдствіе кончины своего учителя и друга. Это несчастіе нисколько не затронуло его отношеній къ Негуштѣ. Но теперь, послѣ того какъ онъ былъ разлученъ съ ней цѣлую недѣлю въ силу требованій погребальнаго обряда и мечталъ о сегодняшнемъ свиданіи, какъ о великой радости послѣ долгой печали, теперь онъ былъ обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ. Негушта притворилась оскорбленной; а, между тѣмъ, разсудокъ говорилъ ему, что онъ поступилъ самымъ естественнымъ и справедливымъ образомъ. Могъ ли онъ, начальникъ крѣпости, человѣкъ, на котораго были устремлены взоры всѣхъ присутствующихъ, могъ ли онъ въ то самое время, когда несъ тѣло пророка, обмѣниваться любовными взглядами или нѣжными словами съ шедшею рядомъ царевной? Это было нелѣпо; она была не вправѣ ожидать чего-нибудь подобнаго.
   Тѣмъ не менѣе, онъ подумалъ, что съ завтрашнаго дня для шего начнется какъ бы новая жизнь. Почти цѣлый мѣсяцъ проведетъ онъ съ Негуштой: днемъ будетъ ѣхать возлѣ ея носилокъ, въ полдень и вечеромъ будетъ сидѣть за ея столомъ, будетъ охранять ее, заботиться о ней, слѣдить за тѣмъ, чтобъ малѣйшія нужды ея получали немедленное удовлетвореніе. Тысячи разныхъ случайностей дадутъ ему возможность возстановить такъ неожиданно поколебавшуюся нѣжность ихъ отношеній. И, утѣшая себя надеждами на будущее, стараясь не думать о настоящемъ, онъ заснулъ, утомленный тревогами и огорченіями всего этого дня.
   Негушта пролежала всю ночь на своихъ шелковыхъ подушкахъ, слѣдя за мелькавшимъ пламенемъ маленькой лампады и за причудливыми тѣнями, которыя она отбрасывала на богато разрисованную рѣзьбу потолка. Дѣвушка почти не спала, но и на яву ей грезились золото и блескъ столицы, величіе молодаго царя и ослѣпительная, рѣзкая красота Атоссы, которую она уже ненавидѣла или, по крайей мѣрѣ, рѣшила возненавидѣть. Больше всего интересовалъ ее царь. Она старалась вызвать въ своей памяти его черты и осанку, вновь представить себѣ, какимъ онъ показался ей, когда годъ тому назадъ провелъ одну ночь въ крѣпости. Она припомнила смуглаго мужчину въ цвѣтѣ молодости, съ густыми бровями и орлинымъ носомъ; черная, прямая борода обрамляла его энергичныя суровыя черты, которыя могли бы показаться грубыми, еслибъ не ясные глаза его, такъ безстрашно глядѣвшіе всѣмъ въ лицо. Въ ея воспоминаніяхъ онъ рисовался человѣкомъ небольшаго роста, плотнаго и могучаго сложенія, съ быстрою и рѣшительною рѣчью, требовавшимъ, чтобъ его понимали съ полуслова, человѣкомъ неутомимаго и бурнаго темперамента, непреклоннымъ и храбрымъ въ исполненіи своихъ намѣреній, совершенно противуположнымъ по внѣшности ея высокому и стройному возлюбленному. Безукоризненная красота Зороастра постоянно очаровывала ея взоры; его мягкій, глубокій голосъ звучалъ нѣжно и страстно, когда онъ говорилъ съ ней, холодно, спокойно и повелительно, когда онъ обращался къ другимъ. Его движенія были смѣлы, спокойны и рѣшительны; отъ всей его фигуры вѣяло высокою, недосягаемою мудростью и непорочнымъ благородствомъ души; онъ казался богомъ, существомъ изъ иного міра, стоящимъ выше земныхъ страстей и искушеній, которымъ подвержены всѣ смертные. Негушта гордилась его совершенствомъ и тайнымъ сознаніемъ, что для нея одной онъ былъ просто человѣкомъ, всецѣло отдавшимъ себя во власть любви. Мысль о томъ, что она любима такимъ человѣкомъ, какъ онъ, наполнила ее торжествующимъ чувствомъ блаженства, и она стала упрекать себя за высказанное ею въ этотъ вечеръ сомнѣніе въ его преданности. Въ сущности, она только пожаловалась на невниманіе, которое, какъ она увѣряла себя, онъ дѣйствительно проявилъ по отношенію къ ней. Она спрашивала себя въ глубинѣ своего сердца, такъ же ли поступили бы на его мѣстѣ и другіе мужчины, или же это холодное равнодушіе къ ея присутствію въ то время, когда онъ былъ занятъ серьезными предметами, объяснялось дѣйствительною и непреодолимою жесткостью его природы? Она лежала, и темные волосы ея разметались на желтыхъ шелковыхъ подушкахъ, между тѣмъ какъ мысли ея перенеслись мало-по-малу отъ ея возлюбленнаго къ ожидавшей ее новой жизни, картина которой ярко предстала въ ея воображеніи. Она даже взяла въ руки маленькое серебряное зеркальце, лежавшее возлѣ нея, и посмотрѣлась въ него при тускломъ свѣтѣ лампады. Царевна сказала себѣ, что она прекрасна, что многіе и многіе въ Сузахъ плѣнятся ею. Она радовалась тому, что Атосса -- бѣлокурая: это должно было лучше оттѣнить ея смуглую южную красоту.
   Къ утру она задремала и увидѣла во снѣ величественный образъ пророка, какимъ она видѣла его на смертномъ одрѣ въ верхней комнатѣ башни. Ей почудилось, что усопшій зашевелился, открылъ свои безжизненные глаза и указалъ на нее своими окостенѣвшими перстами, произнося слова гнѣвной укоризны. Она очнулась съ короткимъ крикомъ ужаса. Блѣдный отблескъ зари проникалъ въ дверь корридора, ведущаго въ ея комнату, на порогѣ которой спали двѣ ея служанки, прикрывъ головы бѣлыми плащами въ защиту отъ холоднаго ночнаго воздуха.
   Затѣмъ раздался протяжный и громкій звукъ трубъ, и Негушта услыхала на дворѣ топотъ муловъ, которыхъ нагружали для путешествія, и крики погонщиковъ и служителей. Она поспѣшно встала съ постели, отдернула тяжелыя занавѣси и поглядѣла сквозь рѣшетку окна. И тогда она забыла свой зловѣщій сонъ, потому что сердце ея опять затрепетало при мысли о томъ, что она не будетъ больше жить затворницей въ Экбатанѣ, что раньше конца слѣдующаго мѣсяца она уже будетъ въ Сузахъ, въ царскомъ дворцѣ, куда она такъ стремилась.
   

V.

   Солнце близилось къ закату, и его сіяніе уже превращалось въ золотистый багрянецъ надъ обширною равниной Сузъ, когда караванъ путниковъ остановился для послѣдняго отдыха. Нѣсколько стадій дальше надъ царственнымъ городомъ поднимались изъ плоской мѣстности два холма; на одномъ изъ нихъ высились мраморныя колонны, башни и сверкающіе архитравы дворца, а впереди, съ правой стороны, болѣе высокій холмъ увѣнчивался мрачною массивною крѣпостью съ грозными зубцами стѣнъ и башенъ. Мѣсто, выбранное для стоянки, было тѣмъ пунктомъ, гдѣ дорога, ведущая изъ Ниневіи, на которую караванъ повернулъ на полпути отъ Экбатаны, соединялась съ широкою дорогой, ведущею изъ Вавилона, недалеко отъ моста. Нѣкоторое время путники ѣхали вдоль спокойнаго теченія Хоаспа и видѣли, какъ на противуположномъ берегу крѣпость надвигалась и нависала надъ рѣкой, тогда какъ дворцовый холмъ уходилъ на задній планъ. Самый городъ былъ, конечно, скрытъ отъ ихъ взоровъ крутыми валами, такими неприступными, какъ будто они были построены изъ твердаго камня.
   Вся равнина зеленѣла. Стадія за стадіей и фарсангъ за фарсангомъ, на западъ и на югъ, простирались вспаханныя поля; хлѣбъ былъ уже зеленъ и поднялся высоко, фиговыя деревья распускали свои широкіе зеленые листья. Тамъ и сямъ, на ровномъ пространствѣ, лучи заходящаго солнца отражались на чисто вымытыхъ стѣнахъ бѣлой мызы, или же еще дальше падали на кирпичныя постройки селенія. За рѣкою, на обширномъ лугу, подъ унизаннымъ башнями валомъ, полунагіе, загорѣлые мальчики загоняли мелкихъ горбатыхъ коровъ, вспугивая по дорогѣ стада бѣлыхъ лошадей, хлопая въ ладоши и дразня своими криками маленькихъ жеребятъ, бѣгавшихъ и рѣзвившихся около бѣлыхъ матокъ. Кое-гдѣ широкоплечій, бородатый рыбакъ удилъ въ рѣкѣ или же забрасывалъ темную сѣть въ безмятежныя струи и медленно вытаскивалъ ее на берегъ, не отрывая глазъ отъ движущихся веревокъ.
   Караванъ остановился на зеленой лужайкѣ, на краю пыльной дороги. Шестьдесятъ статныхъ всадниковъ изъ мидійскихъ равнинъ, составлявшіе верховую стражу, отступили назадъ, чтобъ очистить мѣсто путникамъ, и, спрыгнувъ на землю, начали привязывать и поить своихъ коней. Мѣдные доспѣхи и красныя и синія мантіи воиновъ блистали яркими переливами въ лучахъ вечерняго солнца. Ихъ бѣлыя лошади, ни чуть не утомленныя суточнымъ переходомъ, ныряли, храпѣли и отряхивались въ водѣ и, весело играя, кусали другъ друга, радуясь своей хотя и неполной свободѣ.
   Зороастръ, пурпурный плащъ котораго нѣсколько поблѣднѣлъ отъ пыли, а нѣжное лицо слегка загорѣло отъ трехнедѣльнаго путешествія, бросилъ поводья одному изъ воиновъ и быстро побѣжалъ впередъ. Въ это время служители заботливо выпрягали муловъ изъ богатыхъ носилокъ, окруженныхъ золоченою рѣшеткой и накрытыхъ въ защиту отъ солнца тремя поднимавшимися одинъ надъ другимъ навѣсами изъ бѣлаго полотна. Высокіе эѳіопы подняли эти носилки на плечи и отнесли ихъ на самое зеленое мѣсто лужайки, близъ тихо струившейся рѣки. Самъ Зороастръ отодвинулъ рѣшетку и разостлалъ на травѣ роскошный коверъ. Негушта взяла протянутую Зороастромъ руку, легко выпорхнула и стала рядомъ съ нимъ, облитая розовымъ сіяніемъ зари. Лицо ея было завѣшено покрываломъ и пурпурный плащъ ниспадалъ длинными складками до самыхъ ея ногъ, и она стояла неподвижно, повернувшись спиной къ городу, смотря на заходящее солнце.
   -- Зачѣмъ мы здѣсь остановились?-- спросила она вдругъ.
   -- Говорятъ, что великій царь,-- да продлятся дни его во вѣки,-- отсутствуетъ,-- отвѣтилъ Зороастръ,-- намъ не подобаетъ вступать въ городъ раньше его.
   Онъ говорилъ громко на индійскомъ нарѣчіи, чтобы рабы могли понять его, затѣмъ, понизивъ голосъ, прибавилъ по-еврейски:
   -- Было бы неблагоразумно и, пожалуй, даже небезопасно въѣзжать въ Сузы въ отсутствіе царя. Это знаетъ, что происходило здѣсь за эти дни? Въ Вавилонѣ былъ мятежъ; монархія далеко еще не установилась. Вся Персія находится, быть можетъ, наканунѣ возстанія.
   -- Нечего сказать, самое подходящее время для того, чтобъ отправить меня и моихъ женщинъ въ такой длинный путь съ какими-нибудь двадцатью всадниками, вмѣсто стражи! Зачѣмъ привезъ ты меня сюда? Долго еще придется намъ стоять у дороги, дожидаясь, пока чернь соблаговолитъ впустить насъ или пока этотъ новый царь заблагоразсудитъ возвратиться?
   Говоря это, Негушта обернулась къ своему спутнику. Въ ея голосѣ слышались и насмѣшка, и разочарованіе. Ея темные глаза холодно глядѣли на Зороастра изъ-подъ покрывала и, прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, она повернулась къ нему спиной и отошла на нѣсколько шаговъ, смотря на заходящее солнце. Воинъ остался неподвиженъ и густая краска залила его лицо. Потомъ онъ поблѣднѣлъ, но не произнесъ тѣхъ словъ, которыя просились на языкъ, а сталъ наблюдать за тѣмъ, какъ слуги раскидывали шатры для женщинъ. Съ этому времени были сняты съ муловъ и всѣ остальныя носилки. Длинною вереницей подошли верблюды, изъ которыхъ одни были нагружены поклажей и съѣстными припасами, другіе несли на себѣ невольницъ, и упали, согнувъ колѣни, на траву, ожидая, чтобъ ихъ развьючили, и безпокойно вытягивали длинныя шеи по направленію къ рѣкѣ. Служители принялись за дѣло, и, наконецъ, послѣдній отрядъ изъ двадцати всадниковъ, образовавшій арріергардъ каравана, нагналъ своихъ товарищей, уже успѣвшихъ слѣзть съ коней. Съ проворствомъ и ловкостью, выработанными давнею привычкой, всѣ они приняли участіе въ работѣ, и въ нѣсколько минутъ вся пышная обстановка персидскаго лагеря была уже приведена въ порядокъ и приготовлена для ночлега. Противъ обыкновенія, Зороастръ не позволилъ на этотъ разъ невольникамъ и прочимъ слугамъ отлучаться въ то время, какъ онъ самъ и его ратники расположились для стоянки. Онъ опасался, какъ бы въ отсутствіе царя не произошло возмущенія въ сосѣднихъ съ городомъ мѣстностяхъ, и въ видахъ предосторожности не хотѣлъ разъединять своего отряда, хотя бы даже въ ущербъ удобствамъ Негушты.
   Царевна все еще стояла въ сторонѣ и надменно отворачивалась отъ своихъ прислужницъ, не отвѣчая имъ, когда онѣ привѣтствовали ее и предлагали ей подушки и прохладительные напитки. Она натянула на плечи свой плащъ и еще ниже спустила покрывало на лицо. Она чувствовала утомленіе, досаду и чуть ли не гнѣвъ. Цѣлые дни мечтала она о пріемѣ, ожидавшемъ ее во дворцѣ, о царѣ и о придворной жизни, о сладости отдыха послѣ длиннаго путешествія, о предстоящихъ ей развлеченіяхъ и о множествѣ новыхъ впечатлѣній, которыя она должна была испытать при видѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ протекло ея дѣтство. Узнавъ, что она обречена провести еще лишнюю ночь въ открытомъ полѣ, она глубоко разочаровалась и первымъ ея побужденіемъ было высказать свое неудовольствіе Зороастру.
   Несмотря на всю любовь къ нему Негушты, сильный и властный характеръ царевны заставлялъ ее часто негодовать на хладнокровіе ея милаго и возмущаться противъ его твердости и умственнаго превосходства. И тогда, сознавая, что ея собственное достоинство страдаетъ отъ ея бурнаго нрава, она начинала еще больше сердиться и на себя, и на него, и на всѣхъ на свѣтѣ. Но Зороастръ оставался невозмутимъ, какъ мраморъ; только лицо его вспыхивало по временамъ и затѣмъ сейчасъ же блѣднѣло и въ словахъ его, если только онъ говорилъ въ такія минуты, слышался какой-то холодный, ледяной звукъ. Рано или поздно порывъ гнѣва остывалъ въ душѣ Негушты, и Зороастръ опять становился съ ней такимъ, какъ всегда, преданнымъ, кроткимъ, любящимъ; тогда сердце ея снова устремлялось къ нему, и все существо ея переполнялось любовью къ нему.
   Теперь она была обманута въ своихъ ожиданіяхъ и не хотѣла ни съ кѣмъ говорить. Она отошла еще дальше отъ толпы невольниковъ, разставлявшихъ шатры, и прислужницы послѣдовали за ней на почтительномъ разстояніи, тихо перешептываясь между собою. Она же снова остановилась и обратила взоры на западъ.
   Когда солнце склонилось къ горизонту, низкіе лучи его коснулись небольшаго облака пыли, похожаго на дымокъ отъ востра, показавшагося на далекой вавилонской равнинѣ и быстрымъ вихремъ поднимавшагося кверху. Взглядъ Негушты остановился на этой отдаленной точкѣ и она подняла одну руку, чтобы защитить глаза. Она вспомнила вдругъ, какъ въ дѣтствѣ она тоже смотрѣла изъ оконъ дворца на линію этой самой дороги, и видѣла облако пыли, поднявшееся изъ маленькаго пятнышка, и какъ затѣмъ изъ этого облака появился отрядъ конницы. На могло быть сомнѣнія въ томъ, что на этотъ разъ тоже приближалось конное войско,-- быть можетъ, вмѣстѣ съ нимъ будетъ и самъ царь. Негушта инстинктивно обернулась, ища глазами Зороастра, и вздрогнула, увидавъ, что онъ стоитъ недалеко отъ нея, скрестивъ руки и устремивъ взоръ на горизонтъ. Она направила къ нему свои шаги въ внезапномъ оживленіи.
   -- Что это?-- тихо спросила она.
   -- Это великій царь, да продлятся дни его во-вѣки!-- отвѣтилъ Зороастръ.-- Только онъ одинъ можетъ ѣхать съ такою быстротой по царской дорогѣ.
   Съ минуту они простояли рядомъ, слѣдя за облакомъ пыли, и рука Негушты выскользнула изъ-подъ плаща и тихо, трепетно коснулась руки воина, какъ будто она робко искала чего-то, чего не хотѣла просить. Зороастръ повернулъ голову къ царевнѣ и увидалъ, что глаза ея влажны отъ слезъ; онъ понялъ, что происходило въ ея душѣ, но не взялъ ея руки, потому что они были окружены родственниками Негушты и рабами; но онъ нѣжно взглянулъ на нее и глаза его сразу сдѣлались менѣе печальны и засвѣтились прежнимъ свѣтомъ.
   -- Моя возлюбленная!-- мягко сказалъ онъ.
   -- Я была несправедлива, Зороастръ, прости меня,-- прошептала она.
   Она позволила ему довести ее до шатра, который былъ уже раскинутъ, и сѣла у порога, слѣдя за движеніями Зороастра, когда онъ сталъ созывать своихъ ратниковъ и разставлять ихъ сплошными рядами, готовясь къ встрѣчѣ царя.
   Все ближе и ближе надвигалось облако. Розовое сіяніе зари превратилось въ пурпурное, солнце скрылось изъ вида, а она все надвигалась, эта крутящаяся вихремъ туча мелкой, тонкой пыли, поднимаясь по правую и по лѣвую сторону дороги большими клубами, нависая сверху, точно дымъ отъ громаднаго движущагося пламени. Затѣмъ послышался отдаленный, подобный грому, рокотъ, поднимавшійся и снова затихавшій въ безмолвномъ воздухѣ, но поднимавшійся все громче и громче. Медленно началъ обрисовываться темный блескъ полированной бронзы и что-то болѣе яркое, чѣмъ пурпурный закатъ. Затѣмъ, вмѣстѣ съ глухими раскатами этого звука, стало раздаваться отъ времени до времени, а потомъ все чаще и чаще, бряцаніе сбруи и оружія, и, наконецъ, цѣлая толпа скачущихъ всадниковъ, съ шумомъ, криками и топотомъ, показалась изъ-за облака пыли. Даже земля задрожала подъ ихъ тяжестью, и воздухъ пришелъ въ сотрясеніе отъ мощныхъ ударовъ копытъ и отъ звона бряцающей мѣди.
   На нѣсколько локтей впереди сомкнутыхъ рядовъ ѣхалъ невысокій, но плотный человѣкъ, облеченный въ болѣе дорогой и болѣе густой цвѣтомъ пурпурный плащъ, чѣмъ носили обыкновенные вельможи, и сидѣвшій, какъ изваянный, на бѣломъ, породистомъ конѣ. Когда онъ приблизился, Зороастръ и его сорокъ ратниковъ воздѣли руки къ небу.
   -- Привѣтъ тебѣ, царь царей! Привѣтъ тебѣ! Живи во вѣки!-- воскликнули они и, какъ одинъ человѣкъ, распростерлись ницъ на зеленой травѣ, у края дороги.
   Дарій натянулъ поводья и мгновенно осадилъ коня на полномъ ходу. Скакавшіе вслѣдъ за ними всадники подняли правую руку, чтобы подать знакъ другимъ, и съ оглушительнымъ шумомъ, подобно океану, внезапно нахлынувшему на цѣлую стѣну утесовъ, эти несравненные персидскіе наѣздники остановились всѣ разомъ, на разстояніи нѣсколькихъ аршинъ, между тѣмъ какъ ихъ кони бѣшено рвались, становились на дыбы и грызли удила, но, сдерживаемые сильными руками, не могли сдѣлать ни шагу впередъ. Эти всадники представляли собой цвѣтъ персидской знати; ихъ пурпурные плащи раззѣвались отъ стремительной ѣзды, бронзовыя латы казались черными среди сгустившагося сумрака, а лица, обрамленныя бородами, смотрѣли сурово и прямо изъ-подъ золоченныхъ шлемовъ.
   -- Я, Дарій, царь царей, къ которому вы взываете!-- воскликнулъ царь, конь котораго стоялъ теперь неподвижный, какъ мраморная статуя, посреди дороги.-- Встаньте, говорите и не бойтесь ничего, если только нѣтъ лжи въ устахъ вашихъ.
   Зороастръ поднялся съ колѣнъ, потомъ низко поклонился и, взявъ нѣсколько крупинокъ пыли съ дороги, приложилъ руку къ устамъ и посыпалъ пылью свою голову.
   -- Привѣтъ тебѣ, живи во вѣки! Я -- твой слуга, Зороастръ, начальникъ крѣпости и хранитель сокровищъ въ Экбатанѣ. Исполняя твое повелѣніе, я привезъ родственниковъ Іоакима, царя Іудеи, и во главѣ ихъ царевну Негушту. Я слышалъ, что тебя нѣтъ въ Сузахъ, а потому и ожидалъ здѣсь твоего возвращенія. Я также послалъ гонцовъ возвѣстить тебѣ кончину Даніила, прозваннаго Балатшуусуромъ, бывшаго сатрапомъ Мидіи со временъ Камбиза. Я похоронилъ его подобающимъ образомъ въ новой гробницѣ, въ саду Экбатанскаго дворца.
   Дарій, всегда впечатлительный и живой, какъ въ мысляхъ, такъ и въ дѣлахъ, спрыгнулъ на землю, когда Зороастръ окончилъ свою рѣчь, подошелъ къ нему, взялъ его за руки и поцѣловалъ въ обѣ щеки.
   -- То, что ты сдѣлалъ, сдѣлано хорошо; я давно тебя знаю. Ормуздъ хранитъ тебя. Онъ хранитъ и меня. Его милостію я предалъ смерти мятежниковъ въ Вавилонѣ. Они лгали мнѣ, за это я и перебилъ ихъ. Покажи мнѣ Негушту, дочь іудейскихъ царей.
   -- Я слуга твой. Царевна здѣсь,-- отвѣтилъ Зороастръ, но, говоря это, онъ такъ измѣнился въ лицѣ, что даже губы его побѣлѣли.
   Съ этому времени уже стемнѣло, а луна, бывшая въ самомъ началѣ ущерба, еще не поднялась изъ-за крѣпостнаго вала. Невольники принесли факелы изъ воска, смѣшаннаго съ сосновою смолой, и ихъ черныя фигуры причудливо выдѣлялись изъ краснаго пламени, когда они направились толпой къ шатру Негушты, освѣщая путь царю.
   Дарій быстро пошелъ за ними, звеня на ходу золочеными доспѣхами; яркій свѣтъ факеловъ озарялъ его смѣлыя, суровыя черты. Подъ полосатою занавѣсью, приподнятой для того, чтобъ образовать входъ въ шатеръ, стояла Негушта. Она сбросила съ себя покрывало, и ея прислужницы поспѣшили надѣть ей на голову полотняную тіару, въ бѣлыхъ складкахъ которой блисталъ, какъ звѣзда, драгоцѣнный алмазъ. Ея густые черные волосы ниспадали тяжелыми волнами на плечи; плащъ ея былъ откинутъ назадъ, обнаруживая величественный и стройный станъ ея въ туникѣ, перетянутой поясомъ. Когда царь приблизился, Негушта преклонила колѣни и распростерлась передъ нимъ, касаясь головой земли и ожидая, когда онъ заговоритъ.
   Нѣкоторое время онъ стоялъ неподвижно, и глаза его, устремленные на повергнутую въ прахъ предъ нимъ Негушту, метали искры отъ гордаго сознанія, что такая царственная женщина принуждена преклонять передъ нимъ колѣни, а еще больше отъ восхищенія, овладѣвшаго имъ при видѣ ея чудной красоты. Затѣмъ онъ наклонился, взялъ ея руку и приподнялъ дѣвушку. Она быстро встала съ земли и взглянула на него; щеки ея пылали, глаза сверкали, и когда она стояла такъ, лицомъ къ лицу съ царемъ, она казалась почти одного роста съ нимъ.
   -- Я не хочу, чтобъ царевна такого древняго рода преклоняла предо мной колѣни,-- сказалъ онъ, и въ голосѣ его послышались непривычныя мягкія ноты.
   -- Позволишь ли ты мнѣ отдохнуть здѣсь передъ моимъ въѣздомъ въ Сузы? Я утомленъ верховою ѣздой и чувствую жажду съ дороги.
   -- Привѣтъ тебѣ, царь міра! Я служанка твоя. Отдохни и освѣжись здѣсь,-- отвѣтила Негушта, отступая назадъ.
   Царь сдѣлалъ знакъ Зороастру, чтобъ онъ послѣдовалъ за нимъ, и вошелъ въ шатеръ.
   Дарій сѣлъ на рѣзной складной стулъ, стоявшій посреди шатра, и жадно осушилъ золотую чашу съ ширасскимъ виномъ, которую подалъ ему Зороастръ. Затѣмъ онъ снялъ шлемъ, и его густые жесткіе волосы спустились темными кудрями на шею, подобно гривѣ чернаго льва. Онъ вздохнулъ полною грудью, съ чувствомъ облегченія и какъ бы наслаждаясь заслуженнымъ покоемъ, и откинулся на стулѣ, остановивъ взоръ на лицѣ Негушты, стоявшей передъ нимъ съ опущенными въ землѣ глазами. Зороастръ помѣстился неподалеку отъ Дарія, держа въ рукѣ вторично налитую виномъ чашу на тотъ случай, еслибъ царь не утолилъ еще своей жажды первымъ кубкомъ.
   -- Ты прекрасна, дочь Іерусалима,-- сказалъ вдругъ царь.-- Мнѣ памятна твоя красота, потому что я видѣлъ тебя въ Экбатанѣ. Я послалъ за тобой и за твоими родными, чтобъ оказать тебѣ великую почесть, и я исполню свое слово. Я возьму тебя въ жены.
   Дарій говорилъ спокойно, свойственнымъ ему тономъ непреложной рѣшимости. Но еслибъ тысячи бурь разразились вдругъ во всей своей ярости среди шатра, ихъ дѣйствіе не было бы такъ ужасно для Зороастра и Негушты, какъ слова, произнесенныя царемъ.
   Лицо молодой дѣвушки внезапно вспыхнуло, и она задрожала всѣмъ тѣломъ, потомъ упала на колѣни и поверглась ницъ передъ царемъ, причемъ чудные волосы ея разсыпались и покрыли ее своими роскошными волнами. Дарій сидѣлъ неподвижно, какъ бы выжидая, какой результатъ вызовутъ его слова. Быть можетъ, онъ долго бы просидѣлъ такъ, но Зороастръ мгновенно бросился между царемъ и колѣнопреклоненною Негуштой; золотой кубокъ, который онъ держалъ въ рукѣ, покатился по мягкому ковру, постланному на землѣ, и дорогое янтарное вино полилось медленнымъ потокомъ по направленію къ занавѣси, замѣнявшей двери. Лицо молодаго перса было мертвенно-блѣдно, его глаза, сверкавшіе, какъ уголья, горѣли синимъ огнемъ, свѣтлыя кудри и золотистая борода его, на которыхъ играло пламя факеловъ, окружали его голову какъ бы ореоломъ, когда онъ выпрямился во весь свой величественный ростъ и взглянулъ въ лицо царю. Дарій не шевельнулся и не дрогнулъ ни однимъ мускуломъ, онъ смѣло и безстрашно выдержалъ взглядъ Зороастра. Зороастръ заговорилъ первый, тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась подавленная ярость:
   -- Царевна Негушта моя невѣста. Хотя бы ты былъ властелиномъ звѣздъ, а не только царемъ міра, она, все-таки, не могла бы быть твоею женой.
   Дарій усмѣхнулся не презрительною, а открытою улыбкой человѣка, надъ чѣмъ-нибудь потѣшающагося, остановивъ глаза на гнѣвномъ лицѣ стоявшаго передъ нимъ сѣверянина.
   -- Я царь царей,-- отвѣтилъ онъ.-- Я завтра женюсь на этой іудейской царевнѣ, тебя же я распну на самой высокой башнѣ Сузъ, потому что ты лжешь, говоря, что Негушта не будетъ моею женой.
   -- Безумецъ, не искушай своего Бога! Не грози тому, кто сильнѣе тебя, если не хочешь, чтобъ онъ убилъ тебя своими руками на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ ты сидишь.
   Слова Зороастра прозвучали тихо, но явственно, какъ зловѣщій голосъ неумолимаго рока, и онъ протянулъ руку къ царю.
   До этой минуты Дарій сидѣлъ въ своей спокойной позѣ, безпечно усмѣхаясь, хотя и не отрывая глазъ отъ своего противника. Одинъ изъ храбрѣйшихъ людей въ мірѣ, онъ считалъ недостойнымъ себя двинуться, прежде чѣмъ на него будетъ сдѣлано нападеніе, и съ презрѣніемъ отвергъ бы мысль позвать свою стражу. Но когда Зороастръ поднялъ на него руку, царь былъ уже наготовѣ. Прыгнувъ, какъ тигръ, онъ схватилъ за горло могучаго перса, стараясь повалить его на землю, напрягая всѣ силы, чтобъ уцѣпиться за воротъ его брони, но пальцы Зороастра быстро проскользнули подъ пальцы противника, его рукавъ откинулся назадъ и длинная бѣлая рука его окружила шею царя, подобно стальнымъ тискамъ, тогда какъ другою рукой онъ схватилъ его за туловище. Такъ и стояли они, какъ два атлета, сдавивъ другъ друга въ объятіяхъ, и боролись на жизнь и смерть.
   Царь былъ невысокъ ростомъ, но въ его плотныхъ, широкихъ плечахъ и жилистыхъ рукахъ таилась сила буйвола и проворство тигра. Перевѣсъ былъ на сторонѣ Зороастра, потому что онъ обвивалъ шею Дарія правою рукой, но въ теченіе нѣсколькихъ секундъ ни тотъ, ни другой не двинулись ни на одинъ шагъ, и голубыя вены натянулись, какъ веревки, на рукѣ исполина перса. Огненная мощь южнаго князя уравновѣшивалась величественной крѣпостью свѣтлокудраго сѣверянина, лицо котораго сдѣлалось блѣдно, тогда какъ чело царя побагровѣло отъ нечеловѣческихъ усилій. Оба они тяжело дышали сквозь стиснутые зубы, но ни одинъ изъ нихъ не произнесъ ни слова.
   Негушта въ ужасѣ поднялась съ колѣнъ при первомъ признакѣ начинающагося поединка, но она не крикнула, не позвала ни рабовъ, ни стражу. Она стояла, ухватившись одною рукой за древко шатра, а другою придерживая на груди свой плащъ; на нее нашло какое-то оцѣпенѣніе, и она не могла отвести взоровъ отъ этой страшной борьбы, подъ магическимъ дѣйствіемъ подавляющей, грозной силы, такъ безмолвно проявляемой передъ нею этими двумя мужами.
   Но вдругъ они пошатнулись. Дарію удалось одною ногой подтолкнуть Зороастра, но, споткнувшись на мокромъ отъ вина коврѣ, онъ долженъ былъ почти вдвое пригнуться къ полу, затѣмъ, сдѣлавъ страшное усиліе, онъ опять сталъ на ноги. Но чрезмѣрное напряженіе совсѣмъ истощило его. Негуштѣ показалось, что на блѣдномъ лицѣ Зороастра мелькнула улыбка, его гордо сверкавшіе темно-синіе глаза встрѣтились на мгновеніе съ ея взоромъ. Медленно и постепенно Зороастръ сталъ пригибать царя къ землѣ, съ неотразимою силой оттѣсняя его назадъ, такъ что кости, жилы и мускулы его, казалось, должны были сломаться и порваться отъ отчаяннаго сопротивленія. Наконецъ, когда голова его почти касалась уже земли, Дарій застоналъ, и члены его отказались отъ борьбы. Зороастръ мгновенно повалилъ его на спину, сдавилъ ему грудь обоими колѣнями, такъ что золотая чешуя брони затрещала подъ этою тяжестью. Дарій сдѣлалъ двѣ отчаянныя попытки высвободиться и затѣмъ остался недвижимъ. Зороастръ устремилъ на него горящій взоръ:
   -- Ты, хотѣвшій, распять меня надъ Сузами...-- сказалъ онъ сквозь зубы,-- я убью тебя на этомъ мѣстѣ, какъ ты убилъ Смердиза. Имѣешь ли ты сказать мнѣ что-нибудь? Говори скорѣй, потому что часъ твой насталъ.
   Даже въ минуту предсмертной агоніи, готовясь испустить послѣдній вздохъ, Дарій, какъ всѣ храбрые люди, остался неустрашимымъ до конца. Правда, что теперь онъ охотно позвалъ бы на помощь, но онъ уже не въ силахъ былъ дышать. Онъ все еще безстрашно смотрѣлъ въ глаза своему грозному побѣдителю. Изъ груди его вырвался хриплый шопотъ:
   -- Я не боюсь смерти. Убей меня, если хочешь. Ты... ты... побѣдилъ.
   Негушта подошла ближе. Теперь, когда поединокъ былъ конченъ, она вся дрожала и съ безпокойствомъ смотрѣла на тяжелыя занавѣси, закрывавшія входъ въ шатеръ.
   -- Скажи ему,-- шепнула она Зороастру,-- что ты готовъ пощадить его, если онъ ни тебѣ, ни мнѣ не сдѣлаетъ зла.
   -- Пощадить его!-- презрительно повторилъ Зороастръ.-- Онъ уже теперь почти бездыханенъ, зачѣмъ мнѣ щадить его?
   -- Ради меня пощади его, милый,-- отвѣтила Негушта съ внезапнымъ, страстнымъ жестомъ мольбы.-- Онъ царь, онъ любитъ правду; если онъ скажетъ, что не сдѣлаетъ тебѣ зла, ты долженъ повѣрить ему.
   -- Поклянись мнѣ, что ты не сдѣлаешь зла ни мнѣ, ни Негуштѣ, если я пощажу тебя!-- сказалъ Зороастръ, снявъ одно колѣна съ груди противника.
   -- Клянусь Ормуздомъ,-- простоналъ Дарій,-- я не сдѣлаю зла ни тебѣ, ни ей.
   -- Хорошо,-- сказалъ Зороастръ.-- Я отпущу тебя. А что касается того, чтобы жениться на Негуштѣ, то ты можешь спросить ее, захочетъ ли она сдѣлаться твоею женой,-- прибавилъ онъ.
   Онъ поднялся и помогъ царю стать на ноги. Дарій отряхнулся и нѣсколько минутъ тяжело переводилъ духъ. Онъ ощупалъ своя члены, какъ это дѣлаетъ человѣкъ, упавшій съ лошади, затѣмъ опустился на стулъ и разразился громкимъ смѣхомъ.
   Дарій былъ хорошо извѣстенъ во всей Персіи и Мидіи еще раньше событій, происшедшихъ въ послѣдніе два мѣсяца, и слылъ за человѣка, такъ строго относящагося къ даннымъ обѣщаніямъ, что окружавшіе его вѣрили ему беусловно. Зороастръ тоже зналъ его и помнилъ его свободу обращенія и любовь въ шуткамъ, такъ что въ ту минуту, когда перевѣсъ его надъ царемъ былъ такъ великъ, что онъ могъ бы убить его, лишній разъ надавивъ ему грудь тяжестью своего тѣла, онъ безъ малѣйшаго колебанія повѣрилъ его обѣщанію. Но, помня, что было ставкой въ этомъ отчаянномъ бою, онъ не могъ смѣяться вмѣстѣ съ царемъ. Онъ молча стоялъ въ сторонѣ и глядѣлъ на Негушту, прислонившуюся къ древку шатра. Она ломала руки подъ длинными рукавами своей туники, переводя взоръ съ царя на Зороастра, въ очевидномъ страхѣ и тревогѣ.
   -- У тебя сильная рука, Зороастръ!-- воскликнулъ Дарій, переставъ смѣяться.-- Ты чуть было не покончилъ съ великимъ царемъ Персіи, Мидіи, Вавилона и Египта.
   -- Да проститъ царь своего слугу,-- отвѣтилъ Зороастръ,-- если его колѣно оказалось тяжело и рука его сильна. Еслибъ царь не поскользнулся на пролитомъ винѣ, то слуга былъ бы побѣжденъ.
   -- И ты былъ бы распятъ на утро,-- прибавилъ Дарій и снова захохоталъ.-- Счастье твое, что я Дарій, а не Камбизъ, иначе ты не стоялъ бы здѣсь передо мной въ то время, какъ стража моя праздно болтаетъ на дорогѣ. Теперь, разъ ты пощадилъ мою жизнь, дай мнѣ чашу вина.
   Царь снова залился громкимъ смѣхомъ.
   Зороастръ поспѣшилъ наполнить виномъ другой кубокъ и поднесъ его царю, преклонивъ передъ нимъ колѣна. Прежде чѣмъ взять кубовъ изъ его рукъ, Дарій взглянулъ на блѣдное, гордое лицо воина. Затѣмъ онъ положилъ руку на плечо Зороастра и заговорилъ уже болѣе серьезномъ тономъ.
   -- Я люблю тебя, князь,-- сказалъ онъ,-- люблю тебя за то, что ты сильнѣе меня, такъ же храбръ, какъ я, и болѣе милосердъ. Поэтому ты будешь всегда стоять по правую мою сторону, и я довѣрю въ руки твои жизнь мою. И въ залогъ этого я надѣну тебѣ на шею свою золотую цѣпь и выпью въ честь твою эту чашу, и тотъ, кто повредитъ хоть одинъ волосъ на головѣ твоей, погибнетъ въ страшныхъ мученіяхъ.
   Царь выпилъ вино, а Зороастръ, охваченный искреннимъ восторгомъ предъ этою великою душой, такъ легко простившей столь ужасное оскорбленіе, обнялъ колѣни царя въ знакъ своей преданности и какъ бы запечатлѣвая этимъ дружбу, которая должна была оставаться неразрывной до той минуты, когда смерть разлучитъ ихъ.
   Затѣмъ они встали и, по приказанію Зороастра, къ шатру были принесены носилки царевны. Повелѣвъ ратникамъ слѣдовать за ними, они направились ко дворцу. Негушта двинулась, окруженная прислужницами и пѣшими рабами, между тѣмъ какъ Зороастръ, верхомъ на своемъ конѣ, ѣхалъ медленно и безмолвно по правую сторону великаго царя.
   

VI.

   Сквозь блестящія колоннады балкона ярко свѣтило утреннее солнце, и всѣ тѣни бѣломраморныхъ карнизовъ, капителей и скульптурныхъ украшеній казались голубыми отъ отражавшагося на нихъ безоблачнаго неба. По временамъ подъ навѣсъ кровли влетали ласточки и начинали носиться взадъ и впередъ по крытой террасѣ, потомъ, съ быстрымъ порывомъ, снова устремлялись въ волны колеблющагося солнечнаго свѣта, описывая на лету отчетливые, легкіе круги. Внизу мягкій утренній туманъ еще лежалъ надъ городомъ, и эхо доносило изъ просыпающихся улицъ далекіе возгласы водовозовъ и продавцовъ фруктовъ, голоса женщинъ, перекликавшихся на крышахъ жилищъ, а по временамъ ржанье коня съ отдаленныхъ луговъ, между тѣмъ какъ проворныя ласточки кружились надо всѣмъ этимъ быстрыми, широкими, дугообразными линіями, наполняя воздухъ непрерывнымъ потокомъ звонкаго, серебристаго щебетанья.
   Зороастръ прохаживался одинъ по балкону. Онъ былъ въ полномъ вооруженіи, съ шлемомъ на головѣ; крылатое колесо онъ замѣнилъ избраннымъ для него Даріемъ почетнымъ знакомъ -- художественно исполненнымъ изъ чеканнаго золота пояснымъ изображеніемъ царя, съ длинными, прямыми крыльями по обѣ стороны. Длинный пурпурный плащъ спускался до самыхъ ногъ воина, царская золотая цѣпь обвивала его шею. Золоченая кожа его сандалій отражалась въ полированныхъ мраморныхъ плитахъ, и онъ ступалъ осторожно по гладкой и скользкой, какъ зеркало, поверхности. На концѣ террасы лѣстница вела въ одинъ изъ нижнихъ этажей дворца, а на другомъ концѣ тяжелая занавѣсь изъ богатаго пурпура и золотой парчи, падавшая густыми складками на полированный полъ, скрывала высокую квадратную дверь. Всякій разъ, какъ Зороастръ подходилъ къ ней, онъ останавливался, какъ бы ожидая кого-то, кто долженъ былъ выйти изъ нея. Не такъ какъ тотъ предметъ или тотъ человѣкъ, котораго мы ждемъ, обыкновенно является предъ нами внезапно, такъ и теперь случилось, что, когда Зороастръ дойдя до лѣстницы, повернулся по направленію къ занавѣси, то увидалъ, что кто-то ужо прошелъ половину террасы на встрѣчу ему -- и это было не то лицо, которое онъ думалъ увидать.
   Сначала онъ смутился, но память тотчасъ же пришла ему на помощь, и онъ узналъ черты и фигуру женщины, которую часто видалъ въ прежнія времена. Она была не высока, но такъ безупречно стройна, что невозможно было желать для нея болѣе высокаго роста. Плотно облегавшая ее туника самаго нѣжнаго голубого цвѣта обнаруживала необычайную соразмѣрность ея стана, невыразимую грацію совершенно развившейся женщины въ полномъ расцвѣтѣ красоты. На нижней ея туникѣ выступали отъ колѣнъ до ногъ пурпурныя съ бѣлымъ полосы, которыя могъ носить только царь и которыя даже для царицы были неподобающимъ присвоеніемъ царскихъ украшеній. Но Зороастръ смотрѣлъ не на ея одѣяніе, не на мантію царственнаго пурпурнаго цвѣта, не на изумительно бѣлыя руки, державшія покрытый письменами свитокъ,-- глаза его покоились на лицѣ этой женщины, и онъ не двигался съ мѣста.
   Ему были знакомы эти прямыя, правильныя черты, не крупныя и не рѣзкія, но такъ дивно очерченныя, представлявшія такой рѣдкій и совершенный типъ красоты, что подобныхъ имъ люди не видали до тѣхъ поръ и никогда не увидятъ. Безукоризненный изгибъ яркихъ губъ, бѣлый, смѣло очерченный подбородокъ съ углубленіемъ посрединѣ, глубоко сидѣвшіе въ орбитахъ голубые глаза и прямыя, тонкія брови, широкій, гладкій лобъ и крошечныя уши, полускрытыя блестящими волнами золотистыхъ волосъ, молочная бѣлая кожа, чуть-чуть оттѣненная нѣжнымъ розовымъ цвѣтомъ, никогда не измѣнявшимся и не краснѣвшимъ, ни въ зной, ни въ холодъ, ни въ гнѣвѣ, ни въ радости,-- все это было ему знакомо: то были черты царственнаго Кира, въ общемъ смягченныя, женственныя, но все же оставшіяся неизмѣнными и безукоризненно холодными на лицѣ его дочери Атоссы, отпрыска царей, супруги царей и матери царей.
   Тяжелыя занавѣси упали за нею, когда она вышла на балконъ. Она увидала Зороастра раньше, чѣмъ онъ успѣлъ ее замѣтить, и подвигалась впередъ, не выказывая ни малѣйшаго удивленія, громко постукивая по гладкому полу каблуками своихъ крошечныхъ золотыхъ сандалій. Зороастръ постоялъ съ минуту, потомъ, снявъ шлемъ въ знакъ привѣтствія, отошелъ къ лѣстницѣ и въ почтительной позѣ ждалъ, пока пройдетъ царица. По мѣрѣ того, какъ она шла, то въ тѣни колоннъ, то въ сіяніи солнечныхъ лучей, проникавшихъ сквозь нихъ, ея подвигающаяся впередъ фигура съ каждымъ шагомъ озарялась новыми красками. Она сдѣлала видъ, будто хочетъ пройти мимо, но, переступивъ первую ступень лѣстницы, она внезапно остановилась, обернулась на половину и взглянула прямо въ лицо Зороастру.
   -- Ты Зороастръ?-- сказала она ровнымъ, музыкальнымъ голосомъ, напоминавшимъ журчаніе свѣтлаго потока, пробѣгающаго по зеленымъ лугамъ.
   -- Я Зороастръ, твой служитель,-- отвѣтилъ онъ, наклоняя голову.
   Онъ говорилъ чрезвычайно холоднымъ тономъ.
   -- Я хорошо помню тебя,-- сказала царица, все еще стоя у лѣстницы.-- Ты мало измѣнился, только сдѣлался мужественнѣе, какъ мнѣ кажется, и сталъ больше походить на воина.
   Зороастръ молча вертѣлъ въ рукахъ свой блестящій шлемъ; похвала царицы ничуть не трогала его. Но насколько онъ былъ равнодушенъ къ ея словамъ, настолько же она, повидимому, желала польстить ему, такъ какъ снова обернулась и пошла по террасѣ.
   -- Подойди сюда, здѣсь солнце ярче свѣтитъ, а утренній воздухъ такъ свѣжъ,-- сказала она.-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ тобою.
   Въ углу балкона стояло рѣзное кресло. Зороастръ выдвинулъ его на солнце, и Атосса сѣла, поблагодаривъ улыбкой Зороастра, между тѣмъ какъ онъ стоялъ, опираясь на балюстраду, а солнечные лучи играли на его золоченыхъ доспѣхахъ и золотой цѣпи вокругъ его шеи, скользили по его свѣтлой бородѣ и переливались въ складкахъ пурпурной мантія, придавая еще болѣе блеска его величавой красотѣ.
   -- Скажи мнѣ, ты пріѣхалъ вчера ночью?-- спросила Атосса, выставивъ на солнце свои маленькія ручки, какъ бы для того, чтобы согрѣть ихъ. Она не боялась солнца, потому что оно благопріятствовало ея рожденію и, казалось, никогда не жгло ея нѣж"ую кожу, какъ то было съ другими женщинами болѣе низкаго "рои схожденія.
   -- Твой служитель пріѣхалъ вчера ночью,-- отвѣтилъ князь.
   -- Ты привезъ Негушту и другихъ евреевъ?-- прибавила цафица.
   -- Такъ именно.
   -- Разскажи мнѣ что-нибудь объ этой Негуштѣ, -- сказала Атосса.
   Она перешла въ болѣе фамильярный тонъ. Но Зороастръ взвѣшивалъ свои слова и никогда не позволилъ бы себѣ отступить въ своихъ рѣчахъ отъ сдержанной формы обращенія подданнаго къ своей государынѣ.
   -- Царица знаетъ ее. Негушта была здѣсь нѣсколько лѣтъ тому назадъ, еще малымъ ребенкомъ,-- отвѣтилъ онъ. Онъ предпочелъ предоставить Атоссѣ спрашивать его о томъ, что ее интересовало.
   -- Вѣдь, это было такъ давно,-- сказала она съ легкимъ вздохомъ.-- Она бѣлокурая?
   -- Нѣтъ, смуглая, какъ большинство евреевъ.
   -- И персовъ тоже,-- перебила она его.
   -- Она очень красива,-- продолжалъ Зороастръ.-- Она очень высока.
   Атосса бросила на него быстрый взглядъ и улыбнулась.
   Сама она была не высока при всей своей красотѣ.
   -- Тебѣ нравятся высокія женщины?
   -- Да,-- спокойно сказалъ Зороастръ, хорошо сознавая, что онъ говоритъ. Онъ не хотѣлъ льстить царицѣ; притомъ же, онъ слишкомъ хорошо зналъ ее, чтобы льстить ей, еслибъ и желалъ сказать ей что-нибудь пріятное. Она была одной изъ тѣхъ женщинъ, которыя не привыкли сомнѣваться въ своемъ собственномъ превосходствѣ надъ всѣми остальными женщинами.
   -- Такъ тебѣ нравится еврейская царевна?-- сказала она и смолкла, ожидая отвѣта. Но собесѣдникъ ея оставался такъ же холоденъ и невозмутимъ, какъ она. Видя, что подозрѣніе побуждаетъ ее настаивать на прямомъ отвѣтѣ, онъ измѣнилъ тактику и рѣшился польстить царицѣ ради того, чтобъ прекратить ея допросы.
   -- Высокій ростъ самъ по себѣ не есть красота,-- возразилъ онъ съ привѣтливою улыбкой.-- Есть родъ красоты, котораго не можетъ возвысить никакой ростъ, совершенство, не имѣющее нужды быть поднятымъ высоко для того, чтобы всѣ люди признали его.
   Царица ничего не оказала на эти слова, но они все же произвели желаемое дѣйствіе, потому что она нѣсколько измѣнила тонъ своей рѣчи и заговорила серьезнѣе.
   -- Гдѣ она? Я хочу пойти къ ней,-- спросила она.
   -- Она провела эту ночь въ верхнихъ покояхъ, въ южной части дворца. Твой служитель позоветъ ее сюда, если тебѣ угодно.
   -- Немного погодя, немного погодя,-- отвѣчала царица.-- Теперь еще рано, а она, вѣроятно, устала съ дороги.
   Наступила пауза. Зороастръ посмотрѣлъ на прекрасную царицу, сидѣвшую около него, спрашивая себя, измѣнилась она или нѣтъ, и, глядя на нее, онъ началъ сравнивать ея красоту съ красотой Негушты. Взглядъ его сдѣлался пристальнѣе, чѣмъ онъ самъ того желалъ, такъ что Атосса внезапно подняла глаза и встрѣтила его взоръ, устремленный на ея лицо.
   -- Много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣлись съ тобой, Зороастръ,-- сказала она торопливо.-- Ты счастливъ на военномъ поприщѣ: я вижу на твоей шеѣ царскую цѣпь.
   Она подняла руку къ звеньямъ, какъ-бы для того, чтобъ ощупать ихъ.
   -- Но какъ она похожа на цѣпь, которая была на шеѣ Дарія, когда онъ отправлялся въ Вавилонъ!-- Она остановилась на минуту, какъ бы стараясь что-то припомнить, затѣмъ продолжала:-- Да, въ самомъ дѣлѣ! На немъ не было ея, когда онъ вернулся! Это, безъ сомнѣнія, его цѣпь; за что подарилъ онъ ее тебѣ?
   Въ ея тонѣ, когда она дѣлала этотъ вопросъ, слышалось что-то нерѣшительное,-- она не то повелѣвала, требуя отвѣта, не то убѣждала, какъ бы не увѣренная въ томъ, что получитъ его.
   Зороастръ помнилъ эту интонацію ея мелодическаго голоса и теперь усмѣхнулся про себя.
   -- Это правда,-- отвѣтилъ онъ,-- великій царь, да живетъ онъ вѣки, собственноручно возложилъ мнѣ на шею эту цѣпь вчера вечеромъ, во время своей остановки на дорогѣ, вѣроятно, въ награду за нѣкоторыя качества, которыя онъ предполагаетъ въ своемъ слугѣ Зороастрѣ.
   -- Качества? Какія качества?
   -- Царица не можетъ ожидать, чтобъ я сталъ искренно восхвалять самого себя. Какъ бы то ни было, я готовъ умереть за великаго царя. Онъ знаетъ это. Да продлятся дни его во вѣки!
   -- Быть можетъ, однимъ изъ этихъ качествъ было успѣшное выполненіе необычайно трудной задачи, возложенной на тебя недавно,-- сказала Атосса съ оттѣнкомъ презрѣнія.
   -- Задачи?-- переспросилъ Зороастръ.
   -- Ну, да, развѣ не ты провезъ, среди неисчислимыхъ опасностей и трудностей, горсть еврейскихъ женщинъ и не только доставилъ ихъ цѣлыми и невредимыми, но до такой степени заботился объ ихъ удобствахъ, что онѣ даже не утомились, не испытали ни разу во время пути ни голода, ни жажды, не потеряли ни одного маленькаго ящичка съ ароматами, ни одной хотя бы самой крошечной золотой булавки? Какъ же не заслужилъ ты того, чтобы царь надѣлъ тебѣ на шею свою цѣпь и назвалъ тебя своимъ другомъ?
   -- Награда несомнѣнно превышаетъ мою заслугу. Не великъ тотъ подвигъ, который пришлось мнѣ совершить, хотя въ наше время человѣкъ можетъ выѣхать изъ Мидіи при одномъ царѣ и достигнуть Сузъ при другомъ. Царицѣ извѣстно лучше, чѣмъ кому-либо, какія внезапныя перемѣны могутъ случаться въ монархіи,-- отвѣтилъ Зороастръ, спокойно смотря ей въ лицо.
   И та, которая была женою Камбиза и женою убитаго Гоматы-Смердиза, а теперь сдѣлалась женою Дарія, опустила глаза и безмолвствовала, вертя въ своихъ прекрасныхъ рукахъ запечатанный свитокъ.
   Пока они разговаривали, солнце поднялось выше, и лучи его становились все жгучѣй въ прозрачномъ воздухѣ. Туманъ, покрывавшій городъ, разсѣялся, и всѣ улицы и площади оживились шумными продавцами и покупателями, громкій говоръ и споры которыхъ долетали до дворца, словно непрерывное жужжанье пчелинаго роя. Царица поднялась съ своего кресла.
   -- Здѣсь слишкомъ жарко,-- сказала она и снова направилась къ лѣстницѣ. Зороастръ почтительно послѣдовалъ за нею, все еще держа шлемъ въ рукѣ. Атосса не прерывала молчанія, пока не дошла до ступеней. Здѣсь она остановилась, и въ ту минуту, какъ Зороастръ низко склонился передъ нею, посмотрѣла на него своими ясными синими глазами.
   -- Ты сдѣлался очень сдержанъ за эти четыре года,-- мягко сказала она ему.-- Ты былъ откровенный и не казался такимъ царедворцемъ. Я все та же, мы должны быть попрежнему друзьями.
   Зороастръ отвѣтилъ не сразу.
   -- Я слуга великаго царя,-- медленно произнесъ онъ.-- Стало быть, я слуга и царицы.
   Атосса слегка подняла тонкія брови, и по ея прекрасному лицу впервые пробѣжала тѣнь досады, придавшая ей суровый видъ.
   -- Я царица,-- сказала она холодно.-- Царь можетъ брать себѣ другихъ женъ, но я останусь царицей. Смотри же, будь и въ самомъ дѣлѣ моимъ слугой!-- Затѣмъ, завернувшись въ свой плащъ и поставивъ одну ногу на ступеньку, она кончиками пальцевъ коснулась плеча Зороастра и прибавила съ внезапною улыбкой:-- А я буду твоимъ другомъ!
   Съ этими словами она спустилась по лѣстницѣ и скрылась изъ вида, оставивъ Зороастра одного.
   Онъ снова сталъ медленно ходить съ террасѣ, глубоко раздумывая о своемъ положеніи. У него дѣйствительно было не мало поводовъ тревожиться; царица, очевидно, догадывалась объ его любви къ Негуштѣ, и онъ былъ на половину убѣжденъ, что это чувство по нѣкоторымъ причинамъ неизбѣжно должно было вызвать ея неудовольствіе. Въ давніе дни, когда она не была еще женою Камбиза, и позже, прежде еще, чѣмъ Зороастръ былъ посланъ въ Мидію, Атосса выказывала ему такое замѣтное предпочтеніе, что человѣкъ, болѣе его знающій свѣтъ, понялъ бы, что она любитъ его. Онъ и не подозрѣвалъ этого, но съ свойственною ему острою проницательностью угадалъ, что подъ этими прекрасными чертами лица, подъ наружною искренностью и мягкостью молодой царицы таится глубокій умъ, непреклонное честолюбіе и холодный, безграничный эгоизмъ. Онъ относился къ ней недовѣрчиво, но угождалъ ея капризамъ и былъ дѣйствительно для нея добрымъ другомъ, отнюдь не желая принимать взамѣнъ того ея любовь. Въ то время онъ былъ всего только начальникомъ пятисотеннаго отряда, и хотя пользовался благоволеніемъ при дворѣ, но его могучая рука внушала такой же страхъ, какъ и колкость его отвѣтовъ, когда къ нему приставали съ допросами, а потому до его ушей не дошло ни одного слова изъ придворныхъ сплетенъ, касавшихся любви къ нему Атоссы. Къ тому же, было совершенно очевидно, что онъ не питаетъ къ ней ничего, кромѣ самой непритворной пріязни, и, вслѣдствіе этого, разочарованіе, которое должна была испытывать Атосса, видя, что не можетъ тронуть его сердца, было для враговъ ея постояннымъ источникомъ злорадства. Въ тѣ дня при дворѣ царила самая необузданная распущенность нравовъ, и тотъ фактъ, что дочь Кира любитъ самаго красиваго воина изъ царской стражи и въ свою очередь любима имъ, не привлекъ бы самъ по себѣ особеннаго вниманія. Но, благодаря явному равнодушію къ ней Зороастра и неподражаемому искусству, съ какимъ Атосса скрывала свой гнѣвъ, когда чувствовала его,-- все это было совершенно предано забвенію, какъ скоро Зороастръ оставилъ Сузы. А съ тѣхъ поръ событія такъ быстро слѣдовали одно за другимъ, что придворшшъ некогда было возвращаться къ старымъ сплетнямъ. Замкнутая жизнь Гоматы въ тѣ семь мѣсяцевъ, въ теченіе которыхъ онъ поддерживалъ въ народѣ убѣжденіе, что онъ не Гомата-Смердизъ, а Смердизъ, братъ Камбиза, побудила вельможъ покинуть дворъ, а энергичный, мужественный характеръ Дарія внезапно положилъ предѣлъ ихъ разврату, подобно тому, какъ наѣздникъ укрощаетъ невыѣзжаннаго коня, накидывая ему на шею петлю. Царь оставилъ въ силѣ старинный обычай, позволявшій имѣть до четырехъ женъ, и самъ вскорѣ подалъ примѣръ этому, но онъ рѣшилъ сокрушить однимъ ударомъ все развратное зданіе придворной жизни и съ смѣлымъ презрѣніемъ къ послѣдствіямъ и желѣзною рѣшимостью поддерживать свои мнѣнія, свойственными ему, онъ не потерпѣлъ ни малѣйшаго противорѣчія своей волѣ. Онъ взялъ себѣ въ жены Атоссу,-- во-первыхъ, потому, что она была самою красивою женщиной въ Персіи и, во-вторыхъ, потому, что онъ угадывалъ ея замѣчательный умъ и способность къ дѣламъ, и былъ увѣренъ, что съумѣетъ воспользоваться ими по своему желанію. Что касается самой Атоссы, она ни на минуту не поколебалась дать свое согласіе на бракъ съ нимъ,-- она управляла своими прежними мужьями и думала, что будетъ управлять и Даріемъ къ возвеличенію своего могущества. Царь пока еще не взялъ себѣ второй жены, хотя онъ смотрѣлъ все съ большимъ и большимъ восхищеніемъ на юную, пятнадцатилѣтнюю Артистона, младшую дочь Кира и родную сестру Атоссы.
   Все это было извѣстно Зороастру, и изъ свиданія, которое онъ только что имѣлъ съ царицей, онъ понялъ, что она желаетъ сохранить свои дружескія отношенія съ нимъ. Но послѣ вчерашней бурной сцены онъ поклялся служить царю вѣрой и правдой и боялся, что планы Атоссы не замедлять столкнуться съ намѣреніями царя. Поэтому онъ холодно принялъ ея предложеніе быть ему другомъ и проявилъ въ разговорѣ съ нею самую церемонную учтивость. Съ другой стороны, онъ отлично понималъ, что разъ она вознегодуетъ на его обращеніе съ нею и удостовѣрится въ любви его къ Негуштѣ, въ ея власти будетъ породить трудности и осложненія, которыхъ онъ имѣлъ полное основаніе опасаться. Она, конечно, узнаетъ, что царь плѣнился Негуштой. Дарій былъ почти неспособенъ къ скрытности; мысль и дѣло слѣдовали у него непосредственно другъ за другомъ, безъ всякихъ колебаній. По большей части онъ поступалъ справедливо, потому что побужденія его были благородны и возвышенны, и сердце его свѣтло и чисто, какъ Божій день. Онъ говорилъ то, что думалъ, и немедленно приводилъ въ исполненіе свои слова. Ложь была ему ненавистна, какъ ядъ, и единственная неправда, въ какой онъ былъ повиненъ, была произнесена имъ въ ту минуту, когда, стараясь добиться доступа въ покои Лже-Смердиза, онъ объявилъ стражѣ, что привезъ важныя вѣсти отъ своего отца. Онъ самымъ тщательнымъ и логическимъ способомъ оправдывалъ эту ложь предъ своими сообщниками, шестью остальными князьями, объясняя, что солгалъ лишь ради того, чтобы спасти Персію, а когда ему выпало на долю занять царскій престолъ, онъ съ величайшею добросовѣстностью исполнилъ всѣ данныя имъ обѣщанія относительно освобожденія страны отъ тираніи, религіознаго деспотизма и вообще отъ всего, что онъ называлъ "ложью". Что касается умерщвленія Гоматы-Смердиза, то оно было актомъ общественной справедливости, заслужившимъ одобреніе всѣхъ здравомыслящихъ людей, какъ скоро сдѣлалось извѣстнымъ, какими коварными ухищреніями этотъ обманщикъ захватилъ царство въ свои руки.
   Дарій не счелъ нужнымъ допрашивать Атоссу объ ея семимѣсячномъ бракѣ съ самозванцемъ. Ей должно было быть хорошо извѣстно, кто былъ этотъ человѣкъ, но Дарій отлично понималъ ея характеръ; онъ зналъ, что она готова была сдѣлаться женою всякаго, кого увидала бы на первомъ мѣстѣ, и что ея совѣты и мужество могутъ быть неоцѣнимы для правителя. Сама она никогда не упоминала предъ царемъ о минувшихъ событіяхъ, зная, съ одной стороны, его ненависть во лжи, съ другой -- то, что раскрытіе всей истины послужитъ только въ ея позору. Дарій съ самаго начала уже далъ ей понять это, сказавъ ей, что онъ ее принимаетъ за то, что она есть, а не за то, чѣмъ она была. Относительно прошлаго она была спокойна; что же касается будущаго, она судила себѣ богатую долю въ торжествѣ своего супруга, если онъ восторжествуетъ, и неограниченную свободу въ выборѣ его преемника, еслибъ онъ потерпѣлъ неудачу.
   Но всѣ эти соображенія не помогли Зороастру сколько-нибудь уяснить себѣ, что ожидаетъ впереди его самого. Онъ видѣлъ уже себя въ крайне затруднительномъ положеніи между Негуштой и царемъ. Съ другой стороны, онъ опасался, что не замедлитъ впасть въ немилость у царя, благодаря замѣтному расположенію къ нему Атоссы, или же навлечетъ на себя неудовольствіе царицы, благодаря необыкновенной благосклонности къ нему Дарія. Онъ зналъ, что царица -- честолюбивая женщина, способная на самые смѣлые замыслы и одаренная величайшимъ искусствомъ осуществлять ихъ.
   Ни овладѣло страстное желаніе поскорѣй увидать Негушту и поговорить съ нею; ему такъ много надо было сказать ей, предупредить ее противъ столькихъ могущихъ возникнуть случайностей. Больше же всего хотѣлось ему обсудить съ ней вчерашнее происшествіе я выраженное царемъ странное и неожиданное рѣшеніе сдѣлать ее своею женой.
   Но Зороастръ не могъ оставить своего поста. Ему было дано повелѣніе ожидать утромъ царя на восточной террасѣ, и онъ долженъ былъ оставаться здѣсь, пока Дарію не будетъ угодно выйти изъ своихъ покоевъ, а онъ зналъ, что Негушта не осмѣлится сойти въ эту часть дворца. Онъ удивлялся тому, что царь все еще не показывается, и досадовалъ на это промедленіе, видя, какъ солнце поднимается все выше и выше, а тѣни на террасѣ сгущаются. Утомленный ожиданіемъ, онъ опустился въ кресло, въ которомъ сидѣла предъ тѣмъ Атосса, и сложилъ руки на рукояткѣ меча, покоряясь своей судьбѣ съ философскимъ спокойствіемъ привыкшаго къ дисциплинѣ воина.
   Онъ сидѣлъ, погрузившись въ мечтанія. Вперивъ взоръ въ ясное небо, онъ забылъ о жизни, о своей любви и о всемъ настоящемъ. Его душа воспарила къ помысламъ, болѣе свойственнымъ и болѣе родственнымъ его глубокому разуму. Вниманіе его сосредоточилось на созерцаніи болѣе обширныхъ понятій, -- завѣса мрака раздвинулась, и на мгновенье предсталъ очамъ его свѣтъ, озаряющій надзвѣздный міръ.
   

VII.

   Послѣ разговора съ Зороастромъ, Атосса ушла съ террасы съ твердымъ намѣреніемъ сейчасъ же вернуться, но, пока она спускалась съ лѣстницы, въ головѣ ея сложился новый планъ, и она рѣшила немедленно привести его въ исполненіе. Поэтому, вмѣсто того, чтобъ продолжать свой путь къ портику внутренняго двора, она, сойдя съ послѣдней ступени, повернула въ тѣсный проходъ, который велъ въ длинный корридоръ, скудно освѣщенный рѣдкими, небольшими отверстіями въ стѣнѣ. Маленькая дверца открывала доступъ въ этотъ потаенный ходъ и, входя въ него, Атосса затворила за собою дверь, стараясь плотно замкнуть ее. Но задвижка заржавѣла, и, чтобъ запереть дверь, царица положила свитокъ, бывшій у нея въ рукахъ, на узкое каменное сидѣнье у входа, затѣмъ сильно нажала задвижку своими тоненькими пальчиками и вдвинула ее на мѣсто. Сдѣлавъ это, она быстро повернулась и пошла ускореннымъ шагомъ по темному корридору. На противоположномъ концѣ его маленькая витая лѣстница вела наверхъ и терялась во мракѣ. На самыхъ нижнихъ ступеняхъ виднѣлись въ полутьмѣ какія-то пятна. Атосса подобрала свой плащъ, нижнюю тунику и пошла, брезгливо ступая, съ выраженіемъ отвращенія на прекрасномъ лицѣ. Это была кровь Лже-Смердиза, ея послѣдняго супруга, убитаго Даріемъ на этой темной лѣстницѣ всего три мѣсяца тому назадъ.
   Царица пробралась ощупью наверхъ и достигла площадки, на которую узкое отверстіе пропускало немного свѣта. Выше были окна, и Атосса внимательно осмотрѣла свою одежду и смахнула съ плаща нѣсколько пылинокъ, насѣвшихъ на него со стѣны. Наконецъ, она дошла до двери, выходившей на террасу, очень похожую на ту, гдѣ она за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ оставила Зороастра, съ тою только разницей, что полъ казался не такъ гладокъ, а промежутки между колоннами были до половины заполнены ползучими растеніями. На одномъ концѣ террасы были разостланы богатые ковры и небрежно брошены одна на другую съ полдюжины громадныхъ шелковыхъ подушекъ самыхъ нѣжныхъ цвѣтовъ. Три двери, скрытыя занавѣсями, выходили на балконъ, и около средней сидѣли на корточкахъ, тихо разговаривая между собой, двѣ невольницы въ бѣлыхъ одеждахъ.
   Атосса пошла по мраморнымъ плитамъ. Шелестъ ея мантіи и рѣзкій, короткій звукъ ея каблуковъ заставили обѣихъ невольницъ встрепенуться и вскочить на ноги. Онѣ не знали царицу, но сочли за лучшее низко преклониться передъ ней. Атосса знакомъ подозвала къ себѣ одну изъ нихъ и милостиво улыбнулась, когда темнокожая дѣвушка приблизилась къ ней.
   -- Негушта -- госпожа твоя?-- спросила она ее; но дѣвушка безсмысленно смотрѣла на царицу, не понимая языка.-- Негушта,-- повторила Атосса, отчетливо произнося это имя съ вопросительною интонаціей и указывая на скрытую занавѣсью дверь.
   Невольница поняла и имя, и вопросъ и быстрѣе молніи исчезла за дверью, оставивъ Атоссу въ нѣкоторой нерѣшительности. Она не имѣла намѣренія посылать за еврейскою царевной, такъ какъ думала, что Негушта будетъ болѣе польщена, если увидитъ царицу, дожидающуюся ея выхода.
   Но разъ дикарка-невольница побѣжала за своею госпожей, оставалось только ждать результата.
   Однакожь, Негушта, повидимому, не торопилась на зовъ, потому что царица имѣла достаточно времени, чтобъ разсмотрѣть террасу, взглянуть сквозь сѣть ползучихъ растеній на залитые солнцемъ луга, на волны рѣки, струившейся къ югу, пока, наконецъ, послышались шаги за занавѣсью, которая поднялась, чтобы пропустить царевну.
   Смуглолицая дѣвушка теперь совсѣмъ отдохнула и оправилась отъ долгаго пути. Она вышла привѣтствовать свою гостью въ туникѣ, безъ мантіи, съ облакомъ мягкой бѣлой индійской кисеи, свободно приколотой на черныхъ волосахъ и до половины закрывавшей ея шею. Талію обхватывалъ въ видѣ корсажа красный съ золотомъ поясъ, сбоку висѣлъ ножъ изъ индійской стали съ богатою рукояткой, въ ножнахъ, усыпанныхъ драгоцѣнными каменьями. Длинные рукава туники были собраны въ мельчайшія складки, а продольныя лопасти, которыми спускалась тонкая ткань на кисти рукъ, были украшены богатымъ золотымъ шитьемъ. Негушта двигалась легко, съ медлительною, но увѣренною граціей, и немного наклонила голову, когда Атосса быстро пошла къ ней на встрѣчу.
   На лицѣ царицы сіяла открытая улыбка, когда она схватила обѣ руки Негушты, радушно привѣтствуя ее, и на минуту обѣ женщины взглянули въ глаза другъ другу. Негушта съ самаго начала рѣшила возненавидѣть Атоссу, но она не принадлежала къ тому разряду женщинъ, которыя выдаютъ свои чувства, а потомъ сознаютъ себя связанными воспоминаніемъ о томъ, что онѣ выказали. Она тоже улыбалась самою очаровательною улыбкой, глядя изъ-подъ длинныхъ, томныхъ рѣсницъ на прекрасную царицу и разсматривая до мельчайшихъ подробностей ея наружность. Она довольно хорошо помнила ее, но сердечный пріемъ царицы почти заставилъ ее подумать, что она была несправедлива къ Атоссѣ, называя ее холодной и жестокой. Она подвела свою гостью къ подушкамъ, лежавшимъ на коврахъ, и обѣ женщины сѣли рядомъ.
   -- Я уже говорила о тебѣ ныньче утромъ, милая царевна,-- начала Атосса, сразу принявъ фамильярный тонъ, точно она бесѣдовала съ короткимъ другомъ.
   Негушта была чрезвычайно горда, она знала, что родъ ея, хотя почти угасшій, былъ не менѣе царственъ, чѣмъ родъ Атоссы, и отвѣтъ ея прозвучалъ въ томъ же тонѣ, какъ и слова царицы, такъ что послѣдняя засмѣялась про себя надъ самоувѣренностью еврейской царевны.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказала Негушта.-- Въ Сузахъ должны быть гораздо болѣе интересные предметы для разговора, чѣмъ я. Еслибъ мнѣ было съ кѣмъ поговорить, я стала бы говорить о тебѣ.
   Царица слегка усмѣхнулась.
   -- Когда я вышла ныньче утромъ, то встрѣтила на балконѣ предъ покоями царя одного изъ своихъ старинныхъ друзей, Зороастра, красиваго начальника крѣпости. У насъ завязалась бесѣда. Какъ онъ похорошѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ я видѣла его въ послѣдній разъ!
   Царица зорко наблюдала за Негуштой, принявъ, въ то же время, самый равнодушный видъ, и ей показалось, что тѣни, окружавшія глаза царевны, чуть-чуть потемнѣли при упоминаніи о блестящемъ воинѣ. Но Негушта отвѣтила довольно спокойно:
   -- Онъ былъ для насъ превосходнымъ провожатымъ. Мнѣ хотѣлось бы видѣть его сегодня, чтобъ поблагодарить его за всѣ его заботы. Вчера вечеромъ я была очень утомлена и должна была показаться неблагодарной.
   -- Къ чему вѣчно повторять мужчинамъ, что мы благодарны имъ за то, что они для насъ дѣлаютъ?-- возразила царица.-- Я полагаю, что въ стражѣ великаго царя нѣтъ ни одного вельможи, который не отдалъ бы правой руки за разрѣшеніе заботиться о тебѣ цѣлый мѣсяцъ, хотя бы ты даже не удостоила замѣтить его присутствія.
   Негушта слегка улыбнулась этой любезности.
   -- Ты слишкомъ превозносишь меня,-- сказала она,-- но, вѣроятно, мужчины потому и считаютъ насъ такими неблагодарными, что большинство женщинъ думаетъ такъ, какъ ты. Ты судишь, конечно, съ точки зрѣнія царицы, тогда какъ я...
   -- Тогда какъ ты смотришь на вещи съ точки зрѣнія прекрасной царевны, которой поклоняются ради ея самой, а не ради тѣхъ щедротъ и милостей, какія она властна расточать своимъ подданнымъ.
   -- Въ эту самую минуту царица расточаетъ великія щедроты и милости одной изъ своихъ подданныхъ,-- спокойно отвѣтила Негушта, какъ бы желая этими словами отклонить дальнѣйшую лесть.
   -- Какъ ты, навѣрнѣе, радуешься, что покинула, наконецъ, эту ужасную крѣпость!-- воскликнула тономъ сочувствія царица.-- Мой отецъ ѣздилъ туда каждое лѣто. Я ненавидѣла эту пустынную мѣстность, ея унылыя горы и безконечные сады, не представлявшіе ни малѣйшаго разнообразія. Ты должна быть очень довольна, что пріѣхала сюда!
   -- Это правда,-- отвѣчала Негушта.-- Я всегда мечтала о Сузахъ. Я люблю великій городъ, люблю здѣшній народъ и дворъ. Порой мнѣ думалось, что я умру со скуки въ Экбатанѣ. Зимы были совсѣмъ невыносимы!
   -- Ты должна полюбить и насъ, -- нѣжно сказала Атосса.-- Великій царь благоволитъ къ твоему роду и, конечно, сдѣлаетъ все, что можетъ, для твоей страны. Кромѣ того, одинъ изъ твоихъ родственниковъ вскорѣ пріѣдетъ сюда нарочно для того, чтобъ имѣть совѣщаніе съ царемъ о дальнѣйшемъ обновленіи города Іерусалима и его храма.
   -- Зоровавель?-- поспѣшно спросила Негушта.
   -- Да, кажется, его такъ зовутъ. Какъ говоришь ты: "Зерувевель" или "Зерувавель?" Я совсѣмъ не знаю твоего языка.
   -- Его имя Зоровавель,-- отвѣтила Негушта.-- О, еслибъ ему удалось убѣдить великаго царя сдѣлать что-нибудь для нашего народа! Твой отецъ столько бы сдѣлалъ для насъ, еслибъ былъ живъ!
   -- Великій царь сдѣлаетъ, безъ сомнѣнія, все, что въ его власти, для устройства евреевъ на ихъ родинѣ и упроченія ихъ благосостоянія, -- сказала царица, но разсѣянный взглядъ ея показывалъ, что мысли ея уже отвлеклись отъ этого предмета.-- Твой другъ, Зороастръ, -- прибавила она, -- могъ бы, еслибъ только захотѣлъ, оказать большія услуги твоему народу.
   -- О, еслибъ онъ былъ еврей!-- воскликнула Негушта съ легкимъ вздохомъ, не ускользнувшимъ отъ Атоссы.
   -- А развѣ онъ не еврей? Я всегда думала, что онъ тайно принялъ еврейскую вѣру. Это казалось такъ естественно при его любви къ наукѣ и его воззрѣніяхъ.
   -- Нѣтъ, -- возразила Негушта, -- онъ не нашей вѣры и никогда не приметъ ея. Но, въ концѣ-концовъ, пожалуй, вовсе не такъ важно, во что вѣруетъ человѣкъ, если онъ такъ добродѣтеленъ, какъ Зороастръ.
   -- Я никогда не могла понять важности религіи, -- сказала прекрасная царица, проводя своею бѣлою рукой по пурпуру плаща и съ нѣжностью разсматривая ея тонкія очертанія.-- Что касается меня лично, я люблю жертвоприношенія, пѣснопѣнія и музыку. Я люблю смотрѣть, какъ жрецы въ своихъ бѣлыхъ одеждахъ подходятъ по-двое къ жертвеннику, какъ они усиливаются держать кверху голову тельца, для того, чтобъ глаза его видѣли солнце, и какъ алая кровь струится чуднымъ фонтаномъ. Случалось ли тебѣ присутствовать при торжественномъ жертвоприношеніи?
   -- О, да, я помню, когда я была совсѣмъ маленькою дѣвочкой, когда Камбизъ... я хочу сказать... когда царь вступилъ на престолъ... это было великолѣпно!
   Негушта не привыкла запинаться въ рѣчахъ, но, заговоривъ о днѣ восшествія на царскій престолъ Камбиза, она вдругъ подумала, что воспоминанія о прошломъ могутъ быть тягостны для необыкновенной женщины, сидѣвшей возлѣ нея. Но на лицѣ Атоссы небыло и признаковъ неудовольствія. Наоборотъ, она улыбалась ещи ласковѣе прежняго, хотя, отвѣчая Негуштѣ, постаралась придать своему голосу нѣсколько печальный тонъ.
   -- Не бойся огорчить меня упоминаніемъ объ этихъ временахъ, дорогая царевна. Я могу говорить о нихъ совсѣмъ спокойно. Да, да, я тоже помню этотъ великій день, помню яркое солнце, лившее свои лучи на торжественное шествіе, помню запряженный четверками коней колесницы, посвященныя солнцу, и бѣлоснѣжнаго коня, заколотаго на ступеняхъ храма. Какъ я плакала объ этомъ бѣдномъ животномъ! Мнѣ казалось, что такъ жестоко приносить въ жертву коня! Даже нѣсколько черныхъ невольниковъ или пара скиѳовъ были бы болѣе естественнымъ приношеніемъ.
   -- Я помню,-- сказала Негушта, немного успокоенная тономъ царицы.-- Конечно, я видала отъ времени до времени процессіи и въ Экбатанѣ; но Даніилъ не пускалъ меня въ храмъ. Говорятъ, что Экбатана очень измѣнилась съ тѣхъ поръ, какъ великій царь пересталъ проводить тамъ лѣто. Это очень тихій городъ, совершенно предоставленный въ распоряженіе барышниковъ и хлѣботорговцевъ, и, кромѣ того, въ Экбатану свозятъ всю соленую рыбу съ Гирканскаго моря, такъ что нѣкоторыя улицы издаютъ отвратительный запахъ.
   Атосса засмѣялась при этомъ описаніи, скорѣе изъ вѣжливости, чѣмъ потому, что оно дѣйствительно показалось ей забавнымъ.
   -- Въ мое время,-- отвѣтила она,-- конная площадь находилась на лугу у дороги къ Загрошу, а продавцы рыбы допускались къ городу не ближе, какъ на разстояніи цѣлаго фарсанга. У царя было слишкомъ чувствительное обоняніе! Но все измѣнилось, и здѣсь, и всюду. У насъ было нѣсколько переворотовъ... религіозныхъ переворотовъ, разумѣется, и столько при этомъ перебито народа, что въ воздухѣ еще носится запахъ смерти. Это удивительно, сколько хлопотъ дѣлаютъ себѣ люди изъ-за вопроса о томъ, кому и какую слѣдуетъ приносить жертву: коня ли солнцу, тельца ли Ормузду или эѳіопа Набону или Астартѣ! А эти маги! Они настолько же прямые потомки исконныхъ арійскихъ жрецовъ, насколько я гречанка. Добрая половина ихъ -- почти черные. Они индусы и говорятъ ломанымъ персидскимъ языкомъ. Они вѣруютъ во множество боговъ всякихъ размѣровъ и формъ, и поютъ гимны, въ которыхъ говорятъ, что всѣ эти боги одно и тоже. Это можетъ совершенно сбить съ толку человѣка, а такъ какъ главная часть ихъ богослуженія заключается въ томъ, что они напиваются допьяна отвратительнымъ сокомъ молочая, который они такъ любятъ, то обряды ихъ просто отвратительны. Великій царь предупредилъ ихъ, что если они желаютъ, то могутъ приносить жертвы своимъ богамъ подъ тѣмъ условіемъ, чтобы никто не засталъ ихъ за совершеніемъ ихъ обрядовъ, и что они могутъ, если желаютъ, напиваться гдѣ и когда имъ угодно, но если они будутъ дѣлать и то, и другое одновременно, то онъ велитъ распять всѣхъ до одного персидскихъ маговъ. Его доводы были очень забавны. Онъ сказалъ, что пьяный человѣкъ естественно говоритъ правду, тогда какъ человѣкъ, приносящій жертвы ложнымъ богамъ, неизбѣжно долженъ лгать, а потому человѣкъ, приносящій жертвы ложнымъ богамъ въ состояніи опьяненія, станетъ, пожалуй, въ одно и тоже время, говорить и ложь, и правду; слѣдовательно, онъ представляетъ собою существо, противное здравому смыслу, и долженъ быть немедленно преданъ смерти на благо всему человѣческому роду.
   Негушта дѣлала видъ, что слушаетъ внимательно разсказъ царицы о религіозныхъ затрудненіяхъ, господствовавшихъ въ монархіи, и смѣялась надъ софизмомъ, которымъ Дарій оправдывалъ смерть маговъ. Но въ душѣ она мечтала о свиданіи съ Зороастромъ и устала занимать свою царственную гостью. Чтобы чѣмъ-нибудь развлечься, она хлопнула въ ладоши и приказала невольницамъ, явившимся на ея зовъ, принести сластей и шербету изъ замороженнаго фруктоваго сока.
   -- Любишь ты охоту?-- спросила Атосса, взявъ кончиками пальцевъ кусочекъ фиговой пастилы.
   -- Мнѣ никогда не позволяли принимать участіе въ охотѣ, -- отвѣтила Негушта.-- Притомъ же, это должно быть очень утомительно.
   -- Я страстно люблю ее... Эта фиговая пастила не такъ хороша, какъ прежде бывала,-- у насъ новый пирожникъ. Дарій нашелъ, что религіозныя убѣжденія прежняго пирожника были связаны съ необходимостью говорить неправду -- и вотъ результатъ этого! Мы въ самомъ дѣлѣ пали очень низко, если не можемъ даже ѣсть сластей, приготовленныхъ магомъ!... Я страстно люблю охоту, но отсюда такъ далеко до пустыни, и львы рѣдко попадаются. Притомъ же, мужчины, годные для охоты на львовъ, обыкновенно заняты охотой на себѣ подобныхъ.
   -- А великій царь охотятся?-- спросила Негушта, медленно отхлебывая шербетъ изъ малахитоваго кубка. Она лежала въ лѣнивой позѣ, опираясь однимъ локтемъ на подушки.
   -- Онъ весь свой досугъ отдаетъ охотѣ. Онъ ни о чемъ другомъ не станетъ говорить съ тобой.
   -- О,-- перебила Негушта съ видомъ совершенной невинности,-- великій царь врядъ ли удостоитъ меня своею бесѣдой!
   Атосса подняла свои синіе глаза и съ любопытствомъ взглянула на смуглолицую царевну. Ей ничего не было извѣстно о томъ, что произошло въ прошлую ночь; она слышала только, что царь видѣлъ Негушту на нѣсколько минутъ, но она достаточно знала его характеръ, чтобы подумать, что его свободное, и, какъ ей казалось, лишенное достоинства обращеніе могло поразить Негушту даже во время этого краткаго свиданія. Мысль, что царевна уже начинаетъ обманывать ее, мелькнула, какъ молнія, въ ея головѣ. Она улыбнулась еще нѣжнѣе, съ легкимъ оттѣнкомъ грусти, придававшимъ ей необыкновенное очарованіе.
   -- Великій царь очень милостивъ къ придворнымъ женщинамъ,-- сказала она.-- Ты же такъ красива и такъ не похожа на всѣхъ другихъ, что онъ, конечно, будетъ долго бесѣдовать съ тобой ныньче вечеромъ послѣ пиршества... выпивъ изрядное количество вина.
   Послѣднія слова были произнесены особенно сладкимъ голосомъ.
   Лицо Негушты слегка вспыхнуло и, прежде чѣмъ отвѣтить, оніи еще отпила шербету. Потомъ, остановивъ, какъ бы въ восхищеніи, свои мягкіе темные глаза на лицѣ царицы, она сказала тономъ кроткой укоризны:
   
   "Кто промѣняетъ на темную ночь лучезарнаго дня красоту?
   "Кто отвернется отъ лилій, чтобъ скромный сорвать себѣ въ полѣ цвѣтокъ?"
   
   -- Такъ ты знаешь и нашихъ поэтовъ?-- воскликнула Атосса, польщенная тонкимъ комплиментомъ, но продолжая съ любопытствомъ смотрѣть на Негушту. Ей не нравилось самообладаніе еврейской царевны: казалось, будто кто-то неожиданнымъ образомъ отнялъ у нея одно изъ личныхъ ея свойствъ, завладѣлъ имъ и сталѣвыставлять его напоказъ передъ нею. Однакожъ, между двумя этими женщинами была та разница, что у Атоссы спокойствіе и безмятежность были по большей части непритворны, тогда какъ у Негушты они были искусственны, и сама она чувствовала, что они могутъ ежеминутно измѣнитъ ей даже въ моментъ крайней нужды.
   -- Такъ ты знаешь нашихъ поэтовъ?-- повторила царица, и на этотъ разъ слегка усмѣхнулась.-- Я, право, начинаю опасаться, что царь черезъ-чуръ охотно будетъ бесѣдовать съ тобой, потому что онъ любить поэзію. Навѣрное, Зороастръ говорилъ тебѣ много стиховъ въ зимніе вечера въ Экбатанѣ. Онъ зналъ ихъ великое множество, когда былъ мальчикомъ.
   На этотъ разъ Негушта взглянула на царицу, недоумѣвая, какъ могла она, имѣвшая на видъ не болѣе двадцати двухъ или двадцати трехъ лѣтъ, несмотря на то, что теперь она была женой третьяго мужа, какъ могла она говорить, что знала Зороастра въ его отроческіе годы, когда въ настоящее время ему было уже за тридцать? Она въ свою очередь обратилась съ вопросомъ къ царицѣ:
   -- Ты, вѣроятно, очень часто видала Зороастра прежде, чѣмъ онъ покинулъ Сузы,-- сказала она.-- Ты такъ хорошо его знаешь.
   -- Да, его знали всѣ. Онъ былъ общимъ любимцемъ при дворѣ, благодаря своей красотѣ, храбрости и странной привязанности къ этому старику... старому еврейскому пророку. Поэтому-то Камбизъ и отослалъ ихъ обоихъ,-- прибавила она съ легкимъ смѣхомъ.-- Оба они были слишкомъ добродѣтельны, чтобъ ихъ можно было терпѣть среди дѣяній того времени.
   Атосса довольно свободно говорила о Камбизѣ. Негушта спрашивала себя, можно ли будетъ навести ее на разговоръ о Смердизѣ? Такъ какъ предполагалось, что еврейской царевнѣ неизвѣстенъ истинный характеръ событій, имѣвшихъ мѣсто за послѣдніе мѣсяцы, то она могла безнаказанно говорить объ умершемъ самозванцѣ.
   -- Я думаю, въ придворныхъ нравахъ произошли большія перемѣны за это время... за послѣдній годъ,-- промолвила она равнодушнымъ тономъ.
   Она сняла съ сухаго стебля изюмину и принялась чистить ее своими нѣжными пальчиками.
   -- Да, это правда,-- спокойно отвѣтила Атосса.-- Теперь и слуху нѣтъ о многомъ такомъ, что допускалось прежде. Въ сущности, эти перемѣны касаются скорѣе религіозныхъ вопросовъ, а не чего-либо другаго. Ты знаешь, что въ теченіе одного года дворъ перемѣнилъ три религіи. Камбизъ приносилъ жертвы Астартѣ, и я должна сказать, что онъ самымъ удачнымъ образомъ выбралъ себѣ богиню покровительницу. Смердизъ,-- продолжала царица размѣреннымъ тономъ и съ величайшею невозмутимостью,-- Смердизъ отдался всецѣло поклоненію Индрѣ, который былъ, повидимому, весьма удобнымъ сочетаніемъ всѣхъ самыхъ благосклонныхъ боговъ, и великій царь властвуетъ надъ землей милостью Ормузда. Что касается меня, я всегда склонялась къ еврейскому представленію объ единомъ Богѣ; быть можетъ, это почти то же, что поклоненіе Ормузду премудрому. Что думаешь ты объ этомъ?
   Негушта улыбнулась ловкому маневру, которымъ царица обошла разговоръ о Смердизѣ, снова направивъ бесѣду на религіозные предметы. Но, опасаясь, что послѣдуетъ вторая лекція о сравнительныхъ достоинствахъ идолопоклонства, человѣческихъ жертвоприношеній и монотеизма, она выказала весьма мало интереса къ этой темѣ.
   -- Я полагаю, что это одно и то же. Зороастръ всегда говоритъ такъ, и это былъ единственный пунктъ, котораго Даніилъ не могъ простить ему... Лучи солнца падаютъ тебѣ прямо на голову сквозь эти растенія, не велѣть ли намъ перенести подушки на тотъ конецъ террасы?
   Она хлопнула въ ладоши и лѣниво встала, протягивая руку Атоссѣ. Но царица легко вскочила на ноги.
   -- Я слишкомъ засидѣлась здѣсь,-- сказала она.-- Пойдемъ со мной, моя милая царевна, я проведу тебя въ померанцовые сады на верхней террасѣ. Быть можетъ,-- прибавила она, оправляя складки своей мантіи,-- быть можетъ, мы встрѣтимъ тамъ Зороастра или кого-нибудь изъ князей, иди, пожалуй, самого великаго царя. Или, можетъ быть, тебѣ хотѣлось бы видѣть мои покои?
   Негушта приняла свой плащъ изъ рукъ невольницъ, а одна изъ нихъ принесла ей полотняную тіару въ замѣну газоваго вуаля, небрежно накинутаго на ея волосы. Но Атосса не позволила снять его.
   -- Это такъ красиво!-- воскликнула она торжественнымъ тономъ.-- Такъ необыкновенно! Нѣтъ, нѣтъ, ты не должна снимать его!
   Она ласково обняла Негушту и повела ее къ двери, открывавшей входъ на внутреннюю лѣстницу. Но вдругъ она остановилась, словно вспомнивъ что-то.
   -- Нѣтъ,-- сказала она,-- я лучше покажу тебѣ ту дорогу, какой я пришла. Она короче, и тебѣ слѣдуетъ знать ее. Она можетъ тебѣ пригодиться.
   Онѣ вышли съ балкона черезъ маленькую дверь, почти совершенно скрытую одною изъ высокихъ колоннъ, и стали спускаться по темной лѣстницѣ. Негушта не выносила никакого физическаго неудобства и жалѣла въ душѣ о томъ, что царица измѣнила намѣреніе и не повела ее болѣе удобною дорогой.
   -- Это недалеко,-- сказала царица, быстро спускаясь впереди Негушты.
   -- Но эта лѣстница ужасно крута,-- возразила Негушта,-- и я ничего почти не вижу. Сколько всѣхъ ступеней?
   -- Теперь осталось не больше двадцати,-- отвѣтилъ снизу голосъ царицы.
   Она, казалось, спѣшила, но Негушта вовсе не была намѣрена идти скорѣе и тщательно ощупывала дорогу. Когда передъ нею мелькнулъ, наконецъ, слабый свѣтъ при послѣднемъ поворотѣ витой лѣстницы, она услыхала громкіе голоса, раздававшіеся снизу, изъ корридора. Съ свойственнымъ ея расѣ инстинктомъ осторожности, она остановилась и стала прислушиваться. Быстрая, рѣзкая рѣчь разгнѣваннаго мужчины покрывала собою остальные голоса.
   

VIII.

   Зороастръ просидѣлъ около часу, вперивъ взоръ въ синее небо, витая мыслями далеко отъ земли и созерцая самые великіе и высокіе предметы, какъ вдругъ его заставили очнуться мѣрные шаги вооруженныхъ людей, проходившихъ черезъ одинъ изъ отдаленныхъ покоевъ. Онъ мгновенно поднялся съ мѣста и надѣлъ на голову шлемъ,-- властная сила военной привычки сразу вернула его въ міръ дѣйствительности. Минуту спустя раздвинулась та самая тяжелая занавѣсь, изъ-за которой часа за два передъ тѣмъ вышла Атосса, двойная вереница копьеносцевъ показалась на балконѣ и выстроилась по правую и по лѣвую сторону съ точностью, свидѣтельствовавшей о превосходной военной выправкѣ. Прошла еще минута, и затѣмъ появился самъ царь; онъ шелъ одинъ, въ доспѣхахъ и крылатомъ шлемѣ, положивъ лѣвую руку на рукоятку меча; его великолѣпный плащъ развѣвался за плечами его, спускаясь до самой земли. Проходя рядами воиновъ, онъ замедлилъ шаги и его темные, глубокіе глаза, казалось, внимательно разсматривали наружность и осанку каждаго копьеносца въ отдѣльности. Въ эти первые дни своего могущества царь рѣдко мѣнялъ латы на тунику, а шлемъ на тіару и царскую корону. Во всей его фигурѣ и поступи преобладалъ воинственный характеръ, и лицо его уже было озарено побѣдоноснымъ взоромъ завоевателя.
   Зороастръ выступилъ впередъ на нѣсколько шаговъ и, когда взглядъ царя остановился на немъ, хотѣлъ пасть ницъ, согласно старинному обычаю. Но Дарій удержалъ его жестомъ руки, затѣмъ, обернувшись назадъ, онъ отпустилъ стражу, которая удалилась въ дверь прежнимъ порядкомъ и исчезла за занавѣсью.
   -- Я не люблю этихъ чопорныхъ обычаевъ,-- сказалъ царь.-- Совершенно достаточно въ знакъ привѣтствія приложить руку къ устамъ и челу. Хорошій воинъ успѣлъ бы выиграть битву, еслибъ употребилъ на это все время, какое ему нужно для того, чтобъ двадцать разъ въ день повергнуться къ моимъ ногамъ и снова подняться.
   Такъ какъ слова царя, повидимому, не требовали отвѣта, то Зороастръ стоялъ молча, ожидая приказаній. Дарій направился къ балюстрадѣ и съ минуту смотрѣлъ черезъ нее, освѣщенный яркимъ сіяніемъ солнца. Затѣмъ онъ снова отошелъ назадъ.
   -- Городъ, кажется, спокоенъ сегодня,-- сказалъ онъ.-- Сколько времени пробыла здѣсь царица, бесѣдуя съ тобою, Зороастръ?
   -- Царица бесѣдовала съ твоимъ слугою въ теченіе получаса,-- отвѣтилъ безъ малѣйшаго колебанія Зороастръ, хотя неожиданный и прямой вопросъ царя удивилъ его.
   -- Она пошла взглянуть на твою царевну, -- продолжалъ Дарій.
   -- Царица сказала твоему слугѣ, что еще рано идти къ Негуштѣ,-- замѣтилъ воинъ.
   -- И, все-таки, она пошла къ ней,-- настаивалъ Дарій тономъ убѣжденія.-- Простой здравый смыслъ говорить, что разъ прекраснѣйшей въ мірѣ женщинѣ сказали, что явилась другая женщина, еще болѣе прекрасная, чѣмъ она, то она не утерпитъ, чтобы не пойти сейчасъ же взглянуть на нее.
   Съ минуту онъ смотрѣлъ на Зороастра какимъ-то страннымъ взглядомъ, и его густая черная борода не могла вполнѣ скрыть его улыбки.
   -- Пойдемъ,-- прибавилъ онъ, -- мы застанемъ ихъ обѣихъ вмѣстѣ.
   Царь пошелъ впередъ, и Зороастръ послѣдовалъ за нимъ въ молчаніи. Они спустились по лѣстницѣ, по которой сошла царица, и, войдя въ низкій проходъ, достигли небольшой двери, которую она съ такимъ трудомъ заперла за собой. Царь налегъ на дверь всею своею тяжестью, но она не отворялась.
   -- Ты сильнѣе меня, Зороастръ,-- сказалъ онъ съ громкимъ смѣхомъ.-- Отвори эту дверь.
   Молодой воинъ сильно толкнулъ ее, причемъ одна изъ досокъ подалась. Затѣмъ, отступивъ назадъ, онъ тяжело ударилъ по этому мѣсту сжатымъ кулакомъ, ударилъ еще разъ, и доска проломилась. Онъ просунулъ руку въ образовавшееся отверстіе, безъ всякаго усилія отодвинулъ задвижку, и дверь распахнулась. Изъ руки Зороастра струилась кровь.
   -- Ты славно сдѣлалъ это,-- сказалъ Дарій, входя.
   Быстрый взоръ его замѣтилъ какой-то бѣлый предметъ на каменной скамьѣ въ темномъ уголкѣ близъ двери. Онъ наклонился и поспѣшилъ поднять его. Это былъ запечатанный свитокъ, оставленный здѣсь Атоссой, когда ей пришлось обѣими руками отодвигать тяжелую задвижку. Дарій поднесъ свитокъ къ одному изъ узкихъ оконъ, съ любопытствомъ взглянулъ на него и сломалъ печать. Зороастръ стоялъ возлѣ царя, отирая кровь съ поврежденнаго пальца.
   Содержаніе свитка было не длинно. Онъ былъ адресованъ нѣкоему Фраорту изъ Экбатаны индійской и заключалъ въ себѣ извѣщеніе о томъ, что великій царь съ тріумфомъ возвратился изъ Вавилона, усмиривъ мятежниковъ и перебивъ въ двухъ сраженіяхъ нѣсколько тысячъ людей. Затѣмъ означенному Фраорту давалось повелѣніе увѣдомить царицу объ ея дѣлахъ и ничего не предпринимать по отношенію къ нимъ, пока не получитъ дальнѣйшихъ приказаній.
   Царь простоялъ съ минуту въ глубокомъ раздумьѣ. Потомъ онъ медленно пошелъ по корридору, держа въ рукѣ развернутый свитокъ. Въ это самое мгновеніе на темной лѣстницѣ показалась Атосса; очутившись лицомъ къ лицу съ Даріемъ, она испустила крикъ и остановилась.
   -- Это очень удобное мѣсто для нашего свиданія,-- спокойно сказалъ Дарій.-- Никто не услышитъ насъ. Поэтому ты должна сказать всю правду.
   Онъ приблизилъ свитокъ къ ея глазамъ.
   Присутствіе духа не покинуло Атоссу; она даже не измѣнилась въ лицѣ, хотя знала, что жизнь ея зависитъ отъ ея словъ. Она слегка усмѣхнулась и заговорила:
   -- Я сошла съ лѣстницы ныньче утромъ...
   -- Чтобъ взглянуть на самую прекрасную женщину въ мірѣ,-- прервалъ ее Дарій, возвышая голосъ.-- Ты видѣла ее. Я радъ этому. Почему же заперла ты дверь въ корридоръ?
   -- Я сочла неприличнымъ оставлять открытымъ этотъ проходъ, ведущій въ женскіе покои, когда столькимъ обитателямъ дворца извѣстенъ этотъ путь,-- не задумалась она отвѣтить.
   -- Куда несла ты это письмо, которое оставила здѣсь, у двери?-- спросилъ царь, начиная уже сомнѣваться въ томъ, что царица замышляла что-нибудь дурное.
   -- Я хотѣла послать его въ Экбатану,-- отвѣтила Атосса совершенно просто.
   -- Кто этотъ Фраортъ?
   -- Онъ управитель земель, подаренныхъ мнѣ отцомъ моимъ въ Мидіи. Я извѣщала его въ письмѣ о побѣдѣ великаго царя и. приказывала ему увѣдомить меня о моихъ дѣлахъ и ничего на предпринимать, пока я снова не напишу ему.
   -- Почему это?
   -- Я думала, что великій царь проведетъ, быть можетъ, лѣто въ Экбатанѣ и что, такимъ образомъ, мнѣ представится случай, дать самолично нужныя указанія. Я забыла здѣсь письмо потому, что мнѣ пришлось выдвигать задвижку обѣими руками, и шла теперь обратно за свиткомъ. Царевна Негушта идетъ со мной; она теперь на лѣстницѣ.
   Царь пристально вглядывался въ прекрасное лицо своей жены,
   -- Ты, очевидно, сказала правду,-- медленно заговорилъ онъ,-- но не всегда легко понять, что означаетъ твоя правда. Мнѣ часто приходитъ на мысль, что было бы гораздо благоразумнѣе задушить тебя. Ты говоришь, что Негушта здѣсь? Такъ позови ее. Что она медлитъ?
   Между тѣмъ, Негушта, вся дрожа, прижалась къ стѣнкѣ, на зная, что ей дѣлать: спуститься ли, или вторично подняться по ступенямъ. Услыхавъ, что царица произноситъ ея имя, она, однако, сочла за лучшее обставить дѣло такъ, чтобы слышать разговоръ, и быстрыми, легкими шагами вбѣжала наверхъ и остановилась только на освѣщенной части лѣстницы.
   -- Пусть великій царь самъ убѣдится, что она тутъ, если онъ все еще не вѣритъ мнѣ,-- гордо сказала Атосса. Она посторонилась, чтобы дать ему дорогу. Но Дарій жестомъ руки послалъ вмѣсто себя Зороастра. Послѣдній стоялъ въ нѣкоторомъ отдаленіи, присутствуя противъ своего желанія при ссорѣ царственныхъ особъ, но когда онъ проходилъ мимо царицы, она бросила на него печальный, молящій взглядъ, какъ бы испрашивая его участія къ своей тяжкой долѣ. Онъ быстро вбѣжалъ по ступенямъ, несмотря на окружавшій его мракъ, и увидалъ Негушту у окна, наверху, лѣстницы. Она вздрогнула при его появленіи,-- его она никакъ уже не ожидала. Но онъ поспѣшно заключилъ ее въ свои объятія и страстно поцѣловалъ ее дважды.
   -- Идемъ скорѣе, моя возлюбленная,-- шепнулъ онъ.-- Царь ждетъ тебя внизу.
   -- Я услыхала его голосъ и убѣжала,-- торопливо прошептала она въ отвѣтъ, и они стали снова спускаться по лѣстницѣ.
   -- Я ненавижу ее, я знала, что такъ и будетъ,-- шептала Негушта, опираясь на руку Зороастра. Они вошли въ корридоръ и увидали Дарія, поджидавшаго ихъ. Царицы уже не было здѣсь, и дверь на противуположномъ концѣ узкаго прохода стояла открытою настежь.
   Царь былъ такъ спокоенъ на видъ, какъ будто ничего не случилось; онъ все еще держалъ въ рукѣ развернутый свитокъ, когда Негушта вошла въ корридоръ и низко склонилась передъ нимъ. Онъ взялъ на минуту ея руку и тотчасъ же выпустилъ ее, но при этомъ прикосновеніи внезапно сверкнули глаза его и затрепетала рука.
   -- Ты могла бы заблудиться здѣсь,-- сказалъ онъ.-- Дворецъ обширенъ, и въ немъ много запутанныхъ переходовъ. Пойдемъ со мной, я проведу тебя въ садъ. Тамъ ты найдешь себѣ друзей среди знатныхъ женщинъ, составляющихъ дворъ царицы, тамъ ожидаетъ тебя множество разнообразныхъ забавъ. Пусть сердце твое услаждается красотою Сузъ, а если ты чего пожелаешь, скажи мнѣ, и просьба твоя будетъ исполнена.
   Негушта наклонила голову, благодаря царя. Она желала только одного: остаться на полчаса съ глазу на глазъ съ Зороастромъ, но это казалось трудно осуществимымъ.
   -- Твоя служанка желаетъ того, что пріятно очамъ твоимъ,-- отвѣтила она. Они вышли изъ корридора въ отворенную дверь и царь самъ довелъ Негушту до входа въ садъ и приказалъ невольницѣ, вышедшей имъ на встрѣчу, показать ей путь въ бесѣдку, гдѣ придворныя женщины проводили время въ теплые лѣтніе дни.
   Зороастръ зналъ, что та свобода, какою, благодаря своему привилегированному положенію, онъ пользовался въ той части зданія, гдѣ жилъ самъ царь, не даетъ ему, однако, права войти въ эту бесѣдку, предоставленную въ исключительное распоряженіе знатныхъ женщинъ, жившихъ при царицѣ. Дарій терпѣть не могъ быть постоянно окруженнымъ стражей и рабами, а потому террасы и лѣстницы въ его покояхъ были совершенно пустынны; только небольшіе отряды копьеносцевъ строго охраняли главные входы. Но остальная часть дворца кишѣла пышно одѣтою дворцовою свитой и невольниками всѣхъ цвѣтовъ кожи и всѣхъ степеней, начиная съ нѣмаго, гладколицаго эѳіопа и кончая тонко образованными евреями-писцами знатнѣйшихъ вельможъ, начиная съ черной, полуодѣтой опахальщицы и кончая изящными гречанками, служившими при гардеробѣ царицы, которыя нѣжились у мраморнаго фонтана при входѣ въ садъ. А въ наружныхъ дверяхъ отряды конныхъ стражниковъ чистили свои доспѣхи, натирали краснымъ мѣломъ широкія кожаныя уздечки и сбрую или суетились около коня какого-нибудь только что прибывшаго чиновника или гонца, или же, наконецъ, слонялись безъ дѣла, грѣясь на солнцѣ въ своихъ полотняныхъ туникахъ съ короткими рукавами и шароварахъ, толкуя о государственныхъ дѣлахъ съ увѣренностью и рѣшительностью, свойственными всѣмъ воинамъ, какъ высшихъ, такъ и низшихъ чиновъ. Во дворцѣ помѣщался только одинъ полкъ конницы, но за то она состояла изъ отборнѣйшихъ стражниковъ, и каждый изъ нихъ признавалъ за собою такое же право обсуждать положеніе новаго царя, какъ еслибъ онъ былъ, по крайней мѣрѣ, полководцемъ.
   Но въ своихъ собственныхъ покояхъ Дарій не терпѣлъ ни праздно болтающихъ рабовъ, ни вѣчно ссорящихся между собою воиновъ. Тамъ все было тихо и имѣло почти необитаемый видъ, и туда-то онъ снова повелъ Зороастра. Молодой князь изумлялся тому, что царь ходить безъ свиты, такъ же безпечно, какъ простой рядовой. Зороастръ не привыкъ еще къ бурной независимости характера и безпредѣльной личной неустрашимости молодаго Дарія. Трудно было представить себѣ, что этотъ простодушный, искренній человѣкъ съ загрубѣлыми руками былъ великій царь и занималъ престолъ блистательнаго, величественнаго Кира, выходившаго изъ дворца не иначе, какъ въ сопровожденіи полнаго штата своихъ придворныхъ, или же, что онъ царствовалъ на мѣстѣ изнѣженнаго Камбиза, боявшагося ступить на непокрытый мраморъ или пройти по лѣстницѣ, гдѣ его могъ охватить сквозной вѣтеръ,-- Камбиза, который, послѣ семилѣтняго ухода за своимъ тѣломъ, погибъ въ припадкѣ безсильной страсти. Дарій взошелъ на персидскій тронъ, словно левъ, заступившій мѣсто шакаловъ, словно орелъ, влетѣвшій въ гнѣздо вороновъ и коршуновъ, неутомимый, необузданный и безпощадно-храбрый.
   -- Знаешь ты нѣкоего Фраорта изъ Экбатаны?-- спросилъ неожиданно царь, оставшись наединѣ съ Зороастромъ.
   -- Я знаю его,-- отвѣтилъ князь,-- это богатый и могущественный человѣкъ, тщеславный, какъ павлинъ, и коварный, какъ змѣя. Онъ не знатнаго происхожденія. Онъ сынъ продавца рыбы, разбогатѣвшаго отъ торговли солеными осетрами на рынкѣ. Фраортъ -- управитель помѣстій царицы въ Мидіи и смотритель конныхъ заводовъ великаго царя.
   -- Ступай и привези его сюда,-- коротко сказалъ царь.
   Не говоря ни слова, Зороастръ поклонился и повернулся, чтобъ идти. Но онъ испытывалъ такое ощущеніе, какъ будто его на-сквозь пронзили мечомъ. Царь смотрѣлъ ему вслѣдъ, восхищаясь его неподражаемымъ повиновеніемъ.
   -- Постой!-- крикнулъ онъ.-- Сколько времени пробудешь ты въ пути?
   Зороастръ круто повернулся по-военному, отвѣчая царю:
   -- Отсюда до Экбатаны полтораста фарсанговъ {Около шестисотъ англійскихъ миль.}. Пользуясь лошадьми царя, я могу доѣхать туда въ шесть дней и привезти Фраорта въ такой же срокъ, если только онъ не умретъ отъ быстрой ѣзды,-- прибавилъ онъ, угрюмо усмѣхнувшись.
   -- Что онъ, старъ или молодъ, тученъ или худъ?-- со смѣломъ спросилъ царь.
   -- Ему лѣтъ сорокъ, онъ не худъ и не тученъ, хорошій всадникъ въ своемъ родѣ, хотя и не такой, какъ мы.
   -- Привяжи его къ коню, если онъ будетъ падать съ него отъ усталости, и скажи ему, что я требую его предъ свои очи. Скажи ему, что дѣло не терпитъ отлагательства. Да хранитъ тебя Ормуздъ и да поможетъ тебѣ! Поѣзжай скорѣе!
   Зороастръ снова повернулся и вышелъ. Онъ поклялся быть вѣрнымъ слугою царя и хотѣлъ соблюсти свою клятву, чего бы это ему ни стоило, хотя ему горько было покидать Негушту, не сказавъ ей о томъ ни слова. Поспѣшно мѣняя свою одежду на болѣе легкую и удобную для путешествія, онъ сообразилъ, что можетъ послать ей письмо, написалъ нѣсколько словъ на кускѣ пергамента и сложилъ его. Проходя по дороіѣ къ конюшнямъ мимо воротъ сада, онъ сталъ искать глазами невольницъ Негушты, но, не встрѣтивъ ни одной, подозвалъ къ себѣ знакомъ одну изъ рабынь-гречанокъ, далъ ей золотую монету и велѣлъ отнести маленькій свитокъ еврейской царевнѣ Негуштѣ, находившейся въ саду. Затѣмъ онъ быстро пошелъ далѣе и, взявъ лучшаго коня изъ царскихъ конюшенъ, поскакалъ во весь опоръ по крутому склону холма. Черезъ пять минутъ онъ былъ уже за мостомъ и мчался по прямой, пыльной дорогѣ къ Ниневіи. Черезъ четверть часа тотъ, кто сталъ бы смотрѣть на него изъ оконъ дворца, увидалъ бы далеко, далеко, на обширной зеленой равнинѣ его фигуру на конѣ, совершенно исчезающую въ крошечномъ облачкѣ пыли.
   Но рабыня-гречанка стояла все на томъ же мѣстѣ съ письмомъ Зороастра въ рукѣ и, положивъ въ ротъ данную имъ золотую монету, обсуждала сама съ собой, что ей дѣлать. Она была одна изъ прислужницъ царицы и тотчасъ же сообразила, что можетъ какъ-нибудь выгоднѣе для себя воспользоваться письмомъ, не отдавая, его въ руки Негушты, которую она видѣла мелькомъ въ это утро и смуглое еврейское лицо которой по какой-то невѣдомой причинѣ, не понравилось тщеславной гречанкѣ. Ей пришла мысль отдать свитокъ царицѣ, но она вспомнила, что не знаетъ его содержанія. Слова были набросаны торопливо и халдейскими буквами. Ихъ смыслъ могъ быть непріятенъ ея госпожѣ. Женщина эта давно служила царицѣ и лицо Зороастра было достаточно знакомо ей, притомъ же, она знала или, по крайней мѣрѣ, догадывалась о тайной любви къ нему царицы и изъ того, что Зороастръ, одѣтый по дорожному, такъ спѣшилъ послать вѣсть о себѣ Негуштѣ, гречанка заключила, что онъ любитъ еврейскую царевну. А потому, если письмо было простымъ привѣтомъ любви, и въ немъ не было поставлено ничье имя, царица могла принять его на свой счетъ и быть польщенной; если же какимъ-либо образомъ оказалось бы очевиднымъ, что письмо предназначалось Негуштѣ, то царица, конечно, будетъ рада тому, что оно не попадетъ ей въ руки. Результатомъ этого остроумнаго разсужденія было то, что гречанка спрятала письмо на груди, золотую монету сунула за поясъ и стала поджидать случая остаться съ глазу на глазъ съ царицей.
   Съ вечеру того же дня Атосса сидѣла въ одномъ изъ внутреннихъ покоевъ предъ своимъ большимъ зеркаломъ. Столъ былъ уставленъ малахитовыми ящиками, серебряными гребнями, чашечками съ золотыми булавками, маленькими вещичками изъ слоновой кости и всякими принадлежностями туалета. Среди нихъ лежало нѣсколько великолѣпныхъ драгоцѣнностей, ярко сверкая подъ лучами двухъ высокихъ свѣтильниковъ, стоявшихъ возлѣ кресла на бронзовыхъ подставкахъ. Царица была совсѣмъ уже одѣта и отпустила прислужницъ, но она еще медлила выйти изъ комнаты, углубившись въ чтеніе маленькаго пергаментнаго свитка, который невольница, убиравшая ей волосы, тихонько вложила ей въ руку, когда онѣ остались на минуту однѣ. Только чернокожая опахальщица стояла позади нея на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ и, поддерживая выставленною впередъ ногой стебель длинной пальмы и вытянувъ руку во всю длину, быстро махала изъ стороны въ сторону широкимъ, круглымъ листомъ, такъ что непрерывный потокъ свѣжаго воздуха обвѣвалъ ея царственную госпожу, разливаясь макъ разъ подъ двумя свѣтильниками, горѣвшими вверху ровнымъ пламенемъ.
   Царица снова повернула въ рукахъ записку и улыбнулась самой себѣ, посмотрѣвшись въ большой блестящій серебряный кругъ, возвышавшійся на столѣ. Съ нѣкоторымъ усиліемъ ей удалось, все-таки, разобрать содержаніе свитка; она достаточно знала еврейскіе и халдейскіе знаки, чтобы понять слѣдующія краткія и простыя слова: "Я уѣзжаю отсюда на двѣнадцать дней по порученію царя. Моя, возлюбленная, душа моя пребываетъ съ твоею душой и сердце мое съ твоимъ сердцемъ. Какъ голубь улетаетъ утромъ съ тѣмъ, чтобъ вернуться вечеромъ къ своей подругѣ, такъ и я вскорѣ возвращусь къ тебѣ".
   Атосса отлично знала, что это письмо было предназначено Нетуштѣ. Невольница шепнула ей, что оно было дано ей Зороастромъ, а царица понимала, что онъ никогда бы не написалъ этихъ словъ ей самой, а еслибъ даже и вздумалъ писать ей, то, во всякомъ случаѣ, не на еврейскомъ языкѣ.
   Но по мѣрѣ того, какъ царица читала это письмо, сердце ея переполнялось гнѣвомъ противъ персидскаго князя и любимой имъ женщины. Разговаривая въ это утро съ Зороастромъ, она почувствовала, какъ въ груди ея снова поднялась ея прежняя страсть. Она удивлялась самой себѣ, такъ какъ привыкла думать, что въ душѣ ея нѣтъ мѣста для любви, и такъ сильно было впечатлѣніе, произведенное на нее этою получасовою бесѣдой съ нимъ, что она безразсудно отложила посылку письма Фраорту для того, чтобы взглянуть на женщину, которою плѣнился Зороастръ. Въ своей разсѣянности она забыла свитокъ на скамьѣ въ корридорѣ, вслѣдствіе чего онъ попалъ въ руки царя и ввергнулъ ее въ такую опасность, что она и теперь еще не могла быть вполнѣ увѣренной, что избѣжала ея. Ожидая въ корридорѣ Негушту, Дарій рѣзко приказалъ царицѣ удалиться, и она не видала его во весь остальной день. Что касается Зороастра, то она вскорѣ услыхала отъ своихъ прислужницъ, что онъ еще раньше полудня отправился по дорогѣ въ Ниневію, одинъ и почти безъ всякаго оружія, на одномъ изъ самыхъ быстроногихъ коней во всей Персіи. Атосса не сомнѣвалась въ томъ, что Дарій послалъ его прямо въ Экбатану допросить Фраорта или, по крайней мѣрѣ, изслѣдовать положеніе дѣлъ въ городѣ. Она знала, что никто не въ силахъ обогнать Зороастра и что остается только ожидать развязки. Ей было невозможно послать слово предостереженія своему довѣренному, приходилось предоставить его на волю судьбы; если поведеніе его покажется подозрительнымъ, онъ, по всей вѣроятности, будетъ немедленно казненъ. Она думала, что даже въ такомъ случаѣ ей легко удастся очистить себя отъ всякихъ обвиненій, но она рѣшила предостеречь Фраорта, какъ только онъ явится въ Сузы, или даже побудить царя выѣхать на нѣсколько дней изъ дворца въ то время, когда можно будетъ ожидать мидянина. Въ ея распоряженіи было еще много времени,-- по крайней мѣрѣ, одиннадцать дней.
   Между тѣмъ, въ душѣ ея начиналась отчаянная борьба и письмо, принесенное ей невольницей, ускорило рѣшеніе, къ которому быстро клонились ея мысли.
   Она съ острою болью сознавала, что Зороастръ, отвѣчавшій такою холодностью на ея вниманіе въ былые дни, предпочелъ ей еврейку, и въ настоящее время былъ такъ сильно влюбленъ въ Негушту, что не могъ покинуть на нѣсколько дней дворца, не написавъ ей хоть словечка любви,-- онъ, никогда никого не любившій! Она жестоко ненавидѣла эту смуглую женщину, которой оказалъ предпочтеніе тотъ, кого она сама тайно любила, и которую царь дерзко провозгласилъ самою прекрасною женщиной въ мірѣ. Она жаждала ея погибели такъ страстно, какъ никогда въ жизни еще ничего не желала. Вся душа ея исполнилась горечи и злобы: мало того, что Зороастръ любитъ эту темноокую, темнокудрую дочь вавилонскаго плѣна, но и царь, всегда утверждавшій, что нѣтъ въ мірѣ женщины, равной по красотѣ Атосоѣ, говорившій ей это даже тогда, когда онъ холодно предупреждалъ ее, что никогда не подаритъ ее своимъ довѣріемъ, даже онъ дерзнулъ сказать теперь въ присутствіи Зороастра и чуть ли не въ присутствіи самой Негушты, что царевна превосходитъ ее красотой. Одинъ уязвилъ ея тщеславіе, другой ранилъ ея сердце.
   Отомстить царю было въ настоящее время невозможно. Врядъ ли бы удалось ей обмануть его неусыпную бдительность или вовлечь въ какой-нибудь необдуманный поступокъ, который могъ бы его погубить. Притомъ же, Атосса слишкомъ хорошо знала, его, чтобы не видѣть, что онъ единственный человѣкъ, способный спасти Персію отъ дальнѣйшихъ переворотовъ. Могущества и блескъ царскаго сана были ей, пожалуй, дороже самого Зороастра. Теперь, когда Дарій усмирилъ Вавилонъ, нечего было и думать о какой-либо перемѣнѣ въ монархіи. Правда, у царицы уже былъ на половину составленъ съ Фраортомъ планъ захватить власть въ Мидіи въ томъ случаѣ, еслибъ царь потерпѣлъ пораженіе въ Вавилонѣ, и свитокъ, такъ неосторожно позабытый ею въ это самое утро, былъ только приказаніемъ отложить пока всѣ подобные планы, такъ какъ царь вернулся побѣдителемъ.
   Что касается ея совѣсти, то Атосса такъ же спокойно могла бы низвергнуть и умертвить царя для того, чтобы дать исходъ раздраженію, которое она чувствовала противъ него въ эту минуту, какъ и разрушить вселенную съ тѣмъ, чтобъ овладѣть алмазомъ, который бы ей приснился. Въ ея душѣ не существовало и представленія о соотвѣтствіи между удовлетвореніемъ своихъ страстей и средствъ, которыя она для этого употребляла, лишь бы удовлетвореніе одного желанія не помѣшало какому-либо другому, неизмѣнно являвшемуся вслѣдъ за первымъ. Ничто не пугало ее одною только своею грандіозностью; никакого плана не отвергла бы она потому только, что онъ грозилъ гибелью несмѣтному числу человѣческихъ существъ, безполезныхъ для нея самой. Она хладнокровно взвѣшивала сумму удовольствія, которую могла получить во всякое данное время отъ осуществленія своихъ желаній и вожделѣній такъ, чтобы не нанести этимъ ущерба удовлетворенію всевозможныхъ страстныхъ стремленій, могущихъ возникнуть въ ней послѣ того.
   Погубить самого Зороастра она никогда бы не подумала. Она любила его по-своему, но ея чувство было, все-таки, любовью она была далека отъ мысли выместить свое разочарованіе на томъ самомъ человѣкѣ, которому она отдала свое сердце. Логическимъ выводомъ отсюда явилось ея рѣшеніе направить весь свой гнѣвъ на Негушту, и она мысленно уже рисовала себѣ то наслажденіе, которое доставитъ ей доведенная до бѣшенства ея пытками ревность молодой царевны. Убѣдить Негушту въ томъ, что Зороастръ обманываетъ ее и на самомъ дѣлѣ любитъ ее, царицу, поставить Зороастра въ такое положеніе, что онъ вынужденъ будетъ выбрать одно изъ двухъ: или своимъ молчаніемъ подтвердить Негуштѣ, что онъ любитъ Атоссу, или же, сказавъ правду, выдать тайну царя; не мѣшать Дарію восхищаться Негуштой и, больше того, устроить даже ея бракъ съ нимъ и затѣмъ, допустивъ ее снова вернуться къ первой любви, предать ее позору, внезапно изобличивъ ее передъ царемъ, сдѣлать все это скоро и увѣренно, суля себѣ удовольствіе, въ концѣ-концовъ, вдоволь натѣшиться надъ уничтоженною соперницей, -- все это казалось Атоссѣ планомъ, съ одной стороны, достойнымъ ея глубокаго и изобрѣтательнаго ума, съ другой же обѣщавшимъ самое сладостное удовлетвореніе ея оскорбленной гордости и отвергнутой любви.
   Ей было бы тяжело видѣть Негушту женой царя и хотя бы на время допустить, чтобъ она заняла мѣсто первой царской супруги. Но тѣмъ сладостнѣе покажется ей торжество, когда Негушта будетъ низвергнута въ прахъ, а тѣмъ временемъ она можетъ доставлять себѣ ежедневное удовольствіе, разжигая ревность своей соперницы. Случай иди, вѣрнѣе, лукавство невольницы-гречанки дало ей въ руки средство, которое легко можно было превратить въ орудіе пытки, и, сидя передъ зеркаломъ, царица скручивала и раскручивала кусочекъ пергамента и улыбалась самой себѣ нѣжною, сіяющею улыбкой, закинувъ назадъ голову, чтобы лучше чувствовать пріятное вѣяніе вѣтерка, струившагося изъ-подъ опахала.
   

IX.

   Полуденный воздухъ въ дворцовомъ саду былъ сухъ и зноенъ, но въ чудной мраморной бесѣдкѣ царила прохлада и слышался мягкій плескъ воды. Розовые кусты и ползучія растенія не пропускали солнечнаго свѣта въ овальныя окна и придавали нѣжный зеленоватый оттѣнонъ восьмиугольной задѣ, посреди которой билъ фонтанъ, падая мелкими струйками въ бассейнъ, высѣченный въ полу. На покрытой рябью поверхности тихо и непрерывно колыхались водяныя лиліи, прикрѣпившись ко дну водоема своими длинными стеблями. Здѣсь было такъ прохладно, такъ мирно и покойно, и Негушта стояла, устремивъ взоры на фонтанъ.
   Она была одна и чувствовала себя страшно несчастной. Зороастръ покинулъ дворецъ, не предупредивъ ее о томъ ни однимъ словомъ, и только по смутнымъ слухамъ, дошедшимъ до нея чрезъ невольницъ, она знала, что онъ уѣхалъ на долгій срокъ. Сердце ея ныло при мысли о всемъ томъ, что могло случиться до его возвращенія, и глаза ея были полны слезъ.
   -- Ты здѣсь одна, моя милая царевна?-- раздался позади ея нѣжный, звучный голосъ. Негушта вздрогнула, будто ужаленная, узнавъ голосъ Атоссы. Когда она собралась отвѣтить ей, въ ея словахъ не было и тѣни того притворнаго дружелюбія, съ какимъ сна говорила наканунѣ. Она была слишкомъ несчастна, слишкомъ огорчена мыслію объ отъѣздѣ своего возлюбленнаго, чтобъ играть роль или выказывать сердечность, которой не чувствовала.
   -- Да, я одна,-- спокойно сказала она.
   -- Я тоже одна,-- отвѣчала Атосса, и синіе глаза ея заблистали лучами солнца, проникшими вмѣстѣ съ нею въ бесѣдку; вся дивная красота ея словно засіяла переполнившимъ ее ликованіемъ.-- Придворныя женщины отправились торжественною процессіей въ городъ, въ свитѣ великаго царя, и мы тобой остались однѣ во дворцѣ. Какъ здѣсь чудесно! Какъ прохладно!
   Она сѣла на груду подушекъ у окна и стала смотрѣть на царевну, все еще стоявшую у фонтана.
   -- У тебя грустный и утомленный видъ, дорогая Негушта, -- сказала она вдругъ.-- Но ты не должна грустить здѣсь. Никто здѣсь не груститъ!
   -- Мнѣ грустно,-- подтвердила Негушта унылымъ, монотоннымъ голосомъ, какъ бы едва сознавая, что она говоритъ.
   Минуту длилось молчаніе, котораго Атосса не прерывала.
   -- Скажи мнѣ, въ чемъ дѣло?-- сказала она, наконецъ, вкрадчиво.-- Скажи мнѣ, о чемъ ты грустишь? Быть можетъ, тебѣ недостаетъ чего-нибудь, быть можетъ, ты тоскуешь о чемъ-нибудь, жъ чему привыкла въ Экбатанѣ? Скажи же мнѣ, дорогая.
   -- Что мнѣ сказать тебѣ?-- спросила Негушта, словно она ничего не слыхала.
   -- Скажи мнѣ, отчего ты печальна?-- повторила царица.
   -- Тебѣ?-- воскликнула царевна, внезапно поднявъ сверкающіе глаза,-- сказать это тебѣ! О, никогда!
   Атосса взглянула на Негушту съ оттѣнкомъ печали, какъ бы огорченная отсутствіемъ довѣрія съ ея стороны. Но юная еврейка отошла отъ нея и начала смотрѣть въ садъ сквозь покрывавшія окна ползучія растенія. Тогда Атосса тихо поднялась съ своего мѣста и, ставъ сзади Негушты, обняла ее и прижалась своею бѣлоснѣжною щекой къ смуглому лицу царевны. Негушта ничего не сказала, но затрепетала всѣмъ тѣломъ, будто къ ней прикоснулось что-то ей ненавистное.
   -- Можетъ быть, ты огорчена тѣмъ, что твой другъ такъ внезапно уѣхалъ?-- шепнула ей Атосса самымъ нѣжнымъ тономъ сочувствія.
   Негушта слегка вздрогнула.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила она почти свирѣпо.-- Что это тебѣ вздумалось?
   -- Видишь ли... онъ написалъ мнѣ два слова передъ своимъ отъѣздомъ. Я подумала, что ты рада будешь узнать, что онъ цѣлъ и невредимъ,-- возразила царица, нѣжно обвивая рукою тонкій станъ Негушты.
   -- Отъ писалъ тебѣ?-- повторила царевна въ гнѣвномъ изумленія.
   -- Да, дорогая моя,-- отвѣчала царица, потупивъ взоръ съ превосходно удавшимся ей видомъ замѣшательства.-- Я бы не сказала этого тебѣ, но мнѣ думалось, что тебѣ будетъ пріятно узнать что-нибудь о немъ. Если ты желаешь, я прочту тебѣ нѣкоторыя мѣста изъ его письма,-- прибавила она, вынимая изъ складокъ своей туники тщательно свернутый куоочекъ пергамента.
   Этого Негушта уже не въ силахъ была вынести. Ея оливковая кожа сразу поблѣднѣла, и она вырвалась изъ объятій царицы.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу этого слышать! Оставь меня въ покоѣ! Заклинаю тебя богами твоими, оставь меня въ покоѣ!
   Атосса выпрямилась и устремила холодный взгядъ на Негушту, какъ бы безмѣрно удивленная и глубоко оскорбленная.
   -- Повѣрь, тебѣ нѣтъ надобности два раза повторять мнѣ, чтобъ я оставила тебя въ покоѣ, -- сказала она надменнымъ тономъ.-- Я хотѣла утѣшить тебя, потому что видѣла, что ты грустишь, и хотѣла утѣшить тебя даже цѣною своихъ собственныхъ чувствъ. Теперь я оставлю тебя, но я не питаю къ тебѣ злобы. Ты очень молода и очень, очень безразсудна.
   Атосса задумчиво покачала головой и съ видомъ оскорбленнаго достоинства вышла изъ бесѣдки медленною и величавою поступью. Но, идя одна по саду, она улыбалась сама себѣ и напѣвала въ полголоса веселый мотивъ, слышанный ею наканунѣ отъ египетскаго актера. Дарій привезъ изъ Вавилона труппу египтянъ и заставилъ ихъ послѣ пиршества увеселять собравшійся дворъ музыкой, Пѣніемъ и мимикой.
   Эхо слабо повторяло мелодическій голосъ Атоссы между померанцевыми деревьями и розовыми кустами въ то время, какъ она направлялась къ дворцу, и звуки его явственно донеслись до ушей Негушты. Смертельно блѣдная, она простояла нѣкоторое время на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ оставила ее царица, и въ нѣмомъ отчаяніи ломала руки, затѣмъ, съ внезапнымъ порывомъ, она бросилась на полъ и спрятала лицо въ мягкія, глубокія подушки. Она схватилась руками за свои роскошные черные волосы, и быстрыя, жгучія слезы смочили нѣжную шелковую ткань подушекъ.
   Какъ могъ онъ? Какъ могло это случиться? Онъ говорилъ, что любитъ ее, а теперь, когда царь услалъ его на долгій срокъ, его единственною мыслью было написать не ей, а царицѣ!... Безумная ревность овладѣла всѣмъ ея существомъ, она готова была вырвать свою душу и въ гнѣвѣ своемъ растоптать ногами собственное сердце. Она порывисто прижала руки къ вискамъ; ей казалось, что черепъ ея готовъ треснута отъ ужасной муки, поглотившей на минуту всѣ ея мысли, потомъ снова холодная тяжесть легла ей на грудь, и горе ея вылилось въ цѣломъ потокѣ слезъ. Вдругъ въ головѣ ея мелькнула новая мысль. Негушта поднялась, оперлась на одну руку и устремила неподвижный взоръ на свою маленькую золоченую сандалію, упавшую съ ея обнаженной ноги на мраморный полъ. Она разсѣянно нагнулась, взяла ее въ руки и стала сквозь слезы серьезно разглядывать тонкую вышивку и густую позолоту,-- подъ гнетомъ великой скорби людямъ такъ свойственно сосредоточивать вниманіе на пустякахъ.
   Неужели царица обманула ее? Какъ жалѣла она о томъ, что не допустила ее прочесть письмо, какъ та было предложила ей! Она никакъ не думала сначала, что письмо могло быть предназначено для нея самой, и впала въ ошибку. Но теперь ей пришла мысль, что царица легко могла выдумать, что получила письмо отъ Зороастра, или, пожалуй, даже нацарапать нѣсколько словъ на кусочкѣ пергамента съ тѣмъ, чтобы выдать его за письмо отъ Зороастра. Негуштѣ страстно захотѣлось овладѣть маленькимъ свиткомъ и собственными глазами увѣриться въ правдѣ. Ей врядъ ли бы удалось рѣшить по почерку, писалъ его Зороастръ или кто другой, но она была убѣждена, что признаетъ по какому-нибудь слову, какому-нибудь обороту рѣчи, что это его письмо. Она чуть было не встала, чтобъ сейчасъ же войти къ царицѣ, обличить ее во лжи и потребовать, чтобъ она показала письмо. Но гордость ея возмутилась противъ этого. Она была такъ слаба! Ни на одну минуту не должна была она обнаружить предъ Атоссой своего оскорбленія или хотя бы своей любви въ Зороастру. Она старалась скрыть свои чувства, но Атосса зашла слишкомъ далеко, подвергла ее нестерпимымъ пыткамъ, и она была увѣрена, что еслибъ даже она и знала, что ее ожидаетъ, то и тогда ей не легло было бы вынести способныя довести до ярости своею сладкорѣчивостью, убійственныя своемъ ласкающимъ и разжигающими тономъ язвительныя насмѣшки этой жестокой бѣлокурой женщины.
   Затѣмъ опять предстала передъ ней и ясно обрисовалась возможность измѣны Зороастра. Онъ зналъ Атоссу и, можетъ быть, любилъ ее въ давно минувшіе дни, и теперь старая любовь воскресла въ его сердцѣ и умертвила новую, а, между тѣмъ, онъ такъ искренно клялся Негуштѣ въ прозрачную лунную ночь въ Экбатанѣ! И, все-таки, онъ написалъ не ей, а этой женщинѣ! Неужели это правда? Или это жестокая ложь Атоссы? Подъ вихремъ сомнѣній и яростнаго гнѣва у нея снова брызнули изъ глазъ слезы; она опять спрятала лицо въ блѣдно-желтыя подушки, и прекрасное тѣло ея затрепетало отъ судорожныхъ рыданій.
   Вдругъ она услыхала, что кто-то вошелъ въ маленькую залу и остановился возлѣ нея. Сначала она не рѣшилась поднять головы; она чувствовала себя совершенно ослабѣвшей и изнеможенной отъ гнѣва и огорченія, а, между тѣмъ, это была твердая, увѣренная поступь мужчины. Шаги замолкли и неизвѣстный пришелецъ все еще не двигался съ мѣста; она собралась съ духомъ и торопливо взглянула на него. Это былъ самъ царь. Какъ она не догадалась, что никакой другой мужчина не дерзнулъ бы проникнуть въ часть сада, предоставленную придворнымъ женщинамъ!
   Дарій стоялъ спокойно и смотрѣлъ на нее съ выраженіемъ недоумѣнія и любопытства, казавшимся почти забавнымъ на его строгомъ смугломъ лицѣ. Негушта смутилась и вскочила на ноги съ легкою граціей испуганной лани. Она была лѣнива по природѣ, но быстра, какъ молнія, когда ею двигалъ страхъ или возбужденіе.
   -- Неужели ты чувствуешь себя такою несчастной въ моемъ дворцѣ?-- ласково спросилъ ее Дарій.-- О чемъ ты плачешь? Кто тебя обидѣлъ?
   Негушта отвернула отъ него лицо и смахнула съ глазъ слезы; щеки ея ярко пылали.
   -- Я не плачу... никто... не обидѣлъ меня, -- отвѣтила она голосомъ, прерывающимся скорѣе отъ замѣшательства и тревоги, чѣмъ отъ горя, которое она почти забыла, очутившись такъ неожиданно лицомъ къ лицу съ царемъ.
   Дарій улыбнулся и чуть было не разсмѣялся, поглаживая свою густую бороду широкою загорѣлою рукой.
   -- Царевна,-- сказалъ онъ,-- сядь на свое мѣсто. Я хочу сказать тебѣ нѣсколько словъ о чрезвычайномъ безразсудствѣ тѣхъ, кто вѣчно говоритъ...-- онъ запнулся,-- кто говорить не полную правду.
   Его слова дышали такимъ чистосердечіемъ и прямотой, что Негушта почти улыбалась сквозь полуосушенныя слезы, усаживаясь на подушку у ногъ царя. Самъ онъ помѣстился на широкой мраморной скамьѣ, тянувшейся вокругъ маленькой восьмиугольной залы, и, стараясь придать своему лицу серьезное выраженіе, началъ свою рѣчь:
   -- Я считаю несомнѣннымъ, что когда человѣкъ говоритъ не правду, то онъ ожидаетъ, что ему повѣрятъ. И такъ, при этомъ должны быть налицо какой-нибудь предметъ или какое-нибудь обстоятельство, которые могли бы придать его лжи нѣкоторую достовѣрность. Въ настоящемъ же случаѣ, моя милая царевна, между тѣмъ какъ я смотрѣлъ тебѣ въ лицо и считалъ слезы на твоихъ прекрасныхъ щечкахъ, ты рѣшительно объявила мнѣ, что не плачешь. Слѣдовательно, не было ни тѣни какого-нибудь предмета или обстоятельства, которые могли бы придать видъ достовѣрности твоимъ словамъ. Очевидно, что ты сказала неправду. Не такъ ли?
   Негушта не могла удержаться отъ улыбки, взглянувъ на царя и увидѣвъ, какимъ мягкимъ свѣтомъ блестѣли его глаза. Она поняла, что онъ старается развлечь ее, чтобы дать ей время придти въ себя, и, несмотря на высказанное имъ такъ недавно рѣшительное намѣреніе сдѣлать ее своею женой, она чувствовала себя съ нимъ въ полной безопасности.
   -- Царь живетъ во-вѣки,-- отвѣтила она принятою при дворѣ фразой для выраженія согласія.
   -- Очень вѣроятно,-- серьезно возразилъ Дарій.-- Это говорится такимъ несмѣтнымъ множествомъ людей, что еслибъ это не было правдой, то мнѣ пришлось бы обвинить во лжи все человѣчество. Но я возвращаюсь къ твоему частному случаю. Ты легко могла бы и не говорить того, что сказала. Я долженъ поэтому предположить, что, стараясь увернуться и дѣлая попытку обмануть меня вопреки такой очевидности, говоря, что ты не плачешь, между тѣмъ какъ слезы положительно падали изъ твоихъ чудныхъ, кроткихъ глазъ, ты стремилась къ какой-нибудь цѣли. Люди пользуются правдой и ложью почти изъ-за однихъ и тѣхъ же видовъ: человѣкъ, не уважающій правду, будетъ, слѣдовательно, лгать, если онъ надѣется достичь этимъ большаго. Человѣкъ, который лжетъ, надѣется добиться какой-нибудь выгоды своею ложью, а человѣкъ, говорящій правду, надѣется, что, поступая такъ, онъ упрочиваетъ за собою довѣріе, которымъ можетъ воспользоваться впослѣдствіи при томъ или другомъ случаѣ {Геродотъ, кн. III, гл. LXXII.}. Но цѣль одна и та же. Скажи же мнѣ, царевна, что ты надѣялась выиграть, стараясь обмануть меня?
   Дарій разсмѣялся, закончивъ свое разсужденіе, и посмотрѣлъ на Негушту, ожидая, что она скажетъ. Негушта тоже засмѣялась, хотя врядъ ли съумѣла бы объяснить почему. Блестящая, живая веселость царя была заразительна. Прежде чѣмъ отвѣтить ему, царовна наклонилась и просунула ногу въ маленькую сандалію, все еще левашную возлѣ нея.
   -- То, что я сказала, было вѣрно въ одномъ смыслѣ и невѣрно въ другомъ,-- начала она.-- Я горько плакала, но подавила слезы, услыхавъ, что царь вошелъ въ бесѣдку и стоить около меня.. Такимъ образомъ, царь видѣлъ только мою слезы, но не видѣлъ меня плачущей. Что касается цѣли,-- она слегка засмѣялась,-- быть, можетъ, я хотѣла выиграть время, чтобъ успѣть вытереть глаза.
   Дарій немного подвинулся на скамьѣ.
   -- Я знаю,-- сказалъ онъ серьезно,-- я знаю тоже, о чемъ ты плакала. Я виною тому. Можешь ли ты простить меня, царевна? Я человѣкъ опрометчивый и не привыкъ долго обдумывать свои приказанія.
   Негушта взглянула на него вопросительно.
   -- Я слишкомъ поспѣшилъ отправить его,-- продолжалъ царь.-- Еслибъ я далъ себѣ время подумать, то велѣлъ бы ему пойти проститься съ тобой. Самъ по себѣ онъ, конечно, не уѣхалъ бы, не повидавшись съ тобою. Это моя вина. Онъ возвратится чрезъ двѣнадцать дней.
   Негушта молча закусила губу; въ душѣ ея снова поднялась горькая мысль, что не одинъ только внезапный отъѣздъ Зороастра заставилъ ее страдать. Вслѣдъ затѣмъ ей пришло въ голову, что царь умышленно отослалъ ея возлюбленнаго съ тѣнь, чтобы попытаться самому завоевать ея сердце.
   -- Почему послалъ ты его, а не кого-нибудь другого?-- спросила она, не глядя на царя и позабывъ церемонный тонъ рѣчи, требуемый этикетомъ.
   -- Потому что никому я такъ не довѣряю, какъ ему, а мнѣ былъ необходимъ преданный мнѣ гонецъ,-- откровенно отвѣтилъ Дарій.
   Негушта посмотрѣла ему въ лицо, ища на немъ какого-нибудь признака, который подтвердилъ бы ея подозрѣнія, но слова его были сказаны серьезно.
   -- Я думаю...-- начала она, и сейчасъ же запнулась, вся вспыхнувъ.
   -- Ты думала,-- отвѣтилъ Дарій,-- что я отослалъ его навсегда, потому что хочу взять тебя въ жены? Это было естественно, но несправедливо. Я послалъ его потому, что былъ принужденъ это сдѣлать. Если тебѣ угодно, я оставлю тебя теперь и обѣщаю тебѣ не смотрѣть на лицо твое, пока Зороастръ не вернется.
   Негушта потупила взоръ и покраснѣла еще сильнѣе. Она едва вѣрила своимъ ушамъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ,-- прошептала она,-- быть можетъ, было-бы лучше... Я хочу сказать...-- она не могла кончить фразы.
   Дарій спокойно поднялся оо скамьи.
   -- Прощай, царевна, я поступлю такъ, какъ ты желаешь,-- серьезно оказалъ онъ и направился къ двери. Лицо его было блѣдно и губы крѣпко сжаты.
   Негушта не знала сначала, что ей дѣлать, но потомъ она мгновенно оцѣнила все благородство души молодаго царя,-- человѣка, отъ рѣчей котораго трепетала вся страна., который давилъ подъ ногами, враговъ своихъ, какъ пустую яичную скорлупу, а теперь, когда любимая имъ женщина находилась всецѣло въ его власти,-- отказывался хотя бы на минуту показаться ей на глаза противъ ея желанія.
   Она вскочила съ своего мѣста, подбѣжала въ царю, преклонила одно колѣно и схватила его руку. Онъ не взглянулъ на нее, но его рука сильно задрожала подъ ея пальцами, и онъ нагнулся, какъ бы намѣреваясь поднять ее.
   -- Нѣтъ,-- воскликнула ока,-- пусть господинъ мой не гнѣвается на свою служанку! Пусть царь исполнитъ мольбу мою, ибо онъ царь народовъ и царь царей!-- Въ внезапномъ волненіи, овладѣвшемъ ею, она вернулась къ формѣ рѣчи смиренной подданной, обращающейся къ своему государю.
   -- Говори, царевна,-- отвѣтилъ Дарій.-- Если возможно, я исполню твою просьбу.
   -- Я желала бы...-- она остановилась, и горячая кровь снова залила ея смуглыя щеки.-- Я желала бы... О, я сама не знаю, чего я желаю, знаю только, что мнѣ хочется поблагодарить тебя за твою доброту и ласку... Я была такъ несчастна, а ты утѣшилъ меня. Я не хотѣла сказать, что лучше мнѣ не видѣть царскаго лица.
   Послѣднія слова она проговорила, наклонивъ голову и такъ тихо, что Дарій едва могъ уловить ихъ. Но жадный слухъ его вѣрно истолковалъ то, что она сказала, и онъ понялъ ее.
   -- Придти мнѣ къ тебѣ завтра, царевна, въ этотъ самый часъ?-- спросилъ онъ почти смиреннымъ тономъ.
   -- О, царь, вѣдь, ты знаешь, что садъ всегда полонъ придворныхъ женщинъ,-- сказала нерѣшительно Негушта; она думала, что будетъ совсѣмъ не то, если всѣ знатныя женщины, живущія во дворцѣ, увидятъ ее издали бесѣдующей съ царемъ.
   -- Не бойся,-- отвѣтилъ Дарій,-- этотъ садъ будетъ принадлежать тебѣ одной. Въ Сузахъ есть и другія розовыя бесѣдки, въ которыхъ могутъ отдыхать дворцовыя женщины. Никто не будетъ входить сюда безъ твоего позволенія. Прощай, я приду къ тебѣ завтра въ полдень.
   Онъ повернулся къ ней и заглянулъ ей въ глаза, а она взяла его руку и безмолвно приложила ее къ челу своему, въ знакъ благодарности. Затѣмъ онъ ушелъ, и она услыхала его скорые шаги, раздававшіеся по мраморнымъ ступенямъ бесѣдки и по аллеѣ изъ розовыхъ кустовъ. Когда Негушта убѣдилась, что онъ совсѣмъ скрылся изъ вида, она вышла и стала у порога, облитая яркимъ сіяніемъ полуденнаго солнца. Она провела рукой по глазамъ, словно этотъ свѣтъ ослѣпилъ ее. Ей казалось, будто въ ней произошла какая-то перемѣна, непонятная для нея самой.
   Въ радостной увѣренности, что она совсѣмъ одна въ саду, она быстро побѣжала по одной изъ аллей, пересѣкла ее и направилась по другой. Потомъ она остановилась, пригнула къ себѣ большую вѣтку розъ въ полномъ цвѣту и спрятала свое прелестное смуглое личико въ нѣжные лепестки, вдыхая въ себя ихъ благоуханіе, весело смѣясь.
   -- О, я такъ счастлива!-- громко воскликнула она. Но вдругъ лицо ея сдѣлалось серьезно, и она попыталась дать себѣ отчетъ въ томъ, что происходить въ ея сердцѣ. Въ концѣ-концовъ, Зороастръ уѣхалъ только на двѣнадцать дней, а тѣмъ временемъ она обезпечила себѣ свободу и право бродить цѣлый день по этимъ чуднымъ садамъ, мечтая о немъ, сколько душѣ угодно. А письмо? О, это, несомнѣнно, подлогъ! Злая царица любитъ Зороастра и хочетъ заставить Негушту отказаться отъ него! Быть можетъ, она найдетъ случай довести это до свѣдѣнія царя, когда онъ придетъ на слѣдующій день. Онъ разразится при этомъ такимъ царственнымъ гнѣвомъ, выразитъ такое отвращеніе къ гнусной лжи! А, между тѣмъ, ей почему-то казалось, что у нея не хватитъ духа сообщить Дарію причину своего безпокойства. Онъ обошелся съ ней такъ ласково, такъ сердечно, словно онъ былъ ея братъ, а не самъ великій царь, державшій жизнь и смерть въ своихъ рукахъ, -- великій царь, одна тѣнь котораго уже приводила въ трепетъ вселенную, а краткое повелительное слово заставляло цѣлый народъ браться за оружіе и идти къ побѣдѣ. Неужели это былъ грозный Дарій, человѣкъ, убившій своимъ собственнымъ мечомъ самозванца, усмирившій въ нѣсколько дней мятежный Вавилонъ и приведшій за собою четыре тысячи плѣнныхъ? Онъ былъ тихъ, какъ дѣвушка, этотъ неукротимый воинъ, но, вызвавъ передъ собою его черты, Негушта вспомнила строгій взглядъ, появлявшійся на его лицѣ, когда онъ былъ серьезенъ; она задумалась и медленно пошла по аллеѣ, машинально откусывая своими бѣлыми зубками розовый лепестокъ и размышляя о многомъ, но больше всего о томъ, какъ бы ей отомстить Атоссѣ за тѣ страданія, которыя та причинила ей въ это утро.
   Между тѣмъ, Атосса услаждалась въ эту самую минуту своею утреннею побѣдой и спокойно разрабатывала дальнѣйшій планъ дѣйствій, стараясь повести дѣло такъ, чтобъ не ослабить жестокости мученій, придуманныхъ ею для Негушты, и въ полной мѣрѣ позабавиться и развлечься до возвращенія Зороастра. Она не замедлила узнать отъ своей главной прислужницы, что въ это самое утро царь былъ у Негушты въ садовой бесѣдкѣ, и ей сейчасъ же пришло въ голову, что если царь повторитъ свое посѣщеніе на слѣдующій день, то ей не трудно будетъ появиться передъ нимъ въ то самое время, какъ онъ будетъ у царевны, и разными двусмысленными рѣчами и намеками на Зороастра подвергнуть свою соперницу жесточайшимъ пыткамъ, которыя она волей-неволей должна будетъ скрыть отъ царя.
   Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, это извѣстіе дало ей поводъ къ серьезному раздумью. Она, конечно, вовсе не имѣла намѣренія оставлять Негушту на цѣлые часы съ глазу на глазъ съ Даріемъ. Правда, она знала, что царевна любитъ Зороастра, но она не въ силахъ была допустить мысли, чтобы какая бы то ни было женщина могла остаться равнодушной къ утѣшеніямъ великаго царя. Еслибъ дѣло приняло такой оборотъ, то она рѣшила не противиться браку царя съ Негуштой, такъ какъ она вполнѣ разсчитывала на то, что въ ея власти будетъ уничтожить іудейскую царевну въ тотъ самый мигъ, когда она достигнетъ вершины своихъ честолюбивыхъ стремленій.
   Въ этотъ день царь пожелалъ принять вечернюю трапезу въ обществѣ одной Атоссы, какъ это бывало порою, когда онъ чувствовалъ себя утомленнымъ придворнымъ церемоніаломъ. А потому, когда на закатѣ солнца они расположились на маленькой уединенной террасѣ верхняго этажа, Атоссѣ представился превосходный случай навести разговоръ на Негушту.
   Дарій покоился на ложѣ по одну сторону низкаго стола, Атосса -- по другую. Воздухъ былъ сухъ и нестерпимо зноенъ; двѣ чернокожія опахальщицы безмолвно стояли по обѣ стороны, изъ всей силы размахивая пальмовыми вѣтвями. Царь откинулся на подушки, голова его была не покрыта, и жесткія черныя кудри его надаіи ему на плечи; широкою сильною рукой онъ обхватывалъ гладкій золотой кубокъ, стоявшій возлѣ него на столѣ. На этотъ разъ онъ снялъ латы, и бѣлая съ пурпуромъ мантія спускалась свободными складками съ его туники, но недалеко отъ него лежалъ на полу его острый мечъ изъ индійской стали.
   Атосса приподнялась, опершись на одинъ локоть, и задумчива устремила синіе глаза на лицо царя, какъ бы ожидая, что онъ заговоритъ съ ней. Вопреки обычаямъ, она была одѣта въ греческую тунику съ короткими рукавами, схваченными на плечахъ золотыми пряжками; ея бѣлокурые волосы были собраны на самомъ затылкѣ въ тяжелый узелъ. Ослѣпительныя руки и шея были обнажены, но надъ правымъ локтемъ блестѣла толстая, витая золотая змѣя -- ея единственное украшеніе.
   -- Царь не чувствуетъ жажды сегодня,-- сказала, наконецъ, Атосса, глядя на полный кубокъ, который царь держалъ въ рукѣ, но все еще медлилъ поднести къ устамъ.
   -- Я не всегда чувствую жажду,-- угрюмо отвѣтилъ Дарій.-- Развѣ ты хотѣла бы, чтобъ я былъ вѣчно пьянъ, какъ какая-нибудь вавилонская собака?
   -- Нѣтъ, но я не желала бы также, чтобъ царь былъ вѣчно трезвъ, какъ персидскій военачальникъ.
   -- Какой персидскій военачальникъ?-- спросилъ царь, бросая на нее быстрый взглядъ и хмуря брови.
   -- Да вродѣ того, котораго ты нынче отправилъ за его трезвость въ Ниневію,-- отвѣчала Атосса.
   -- Я никого не посылалъ нынче въ Ниневію.
   -- Ну, такъ въ Экбатану, чтобъ развѣдать, сказала ли я тебѣ правду насчетъ своего бѣднаго слуги Фраорта, Фравартиша, какъ ты называешь его,-- сказала царица, причемъ ея синіе глаза вспыхнули злою насмѣшкой.
   -- Увѣряю тебя,-- отвѣтилъ съ громкимъ хохотомъ царь,-- что если я до сихъ поръ не велѣлъ еще удавить тебя, то только по причинѣ твоей замѣчательной красоты. Какъ скоро ты подурнѣешь, ты должна будешь умереть. Это очень безразсудно съ моей стороны оставлять дѣло такъ, какъ есть.
   Царица тоже засмѣялась тихимъ серебристымъ смѣхомъ.
   -- Благодарю тебя за то, что ты оставляешь мнѣ жизнь,-- сказала она.-- Я очень красива, я это знаю, но я уже не самая прекрасная женщина въ мірѣ.
   Она говорила словно шутя, безъ малѣйшаго признака досады въ голосѣ и на лицѣ.
   -- Нѣтъ,-- задумчиво произнесъ Дарій -- Я считалъ тебя прежде прекраснѣйшею женщиной въ мірѣ. Но человѣку свойственно измѣнять свои мнѣнія. И, все-таки, ты удивительно хороша. Мнѣ нравятся твое греческое одѣяніе.
   -- Не послать ли мнѣ точно такое же Негуштѣ?-- спросила Атосса, нѣжно улыбаясь и приподнявъ свои тонкія брови.
   -- Она не нуждается въ твоихъ заботахъ объ ея красотѣ для того, чтобъ очаровать мои взоры,-- отвѣтилъ со смѣхомъ Дарій.-- Но это, во всякомъ случаѣ, славная шутка. Ты скорѣе пошлешь ей индійскую змѣю, чѣмъ нарядъ.
   -- Да,-- подтвердила царица, лучше, чѣмъ кто-либо, понимавшая странный характеръ Дарія.-- Ты не думаешь же, въ самомъ дѣлѣ, что я могу относиться безъ ненависти къ женщинѣ, которую ты находишь красивѣе меня? Вѣдь, это же было бы неестественно! Какое несчастье, что она предпочла самому великому царю трезваго персидскаго военачальника!
   -- Правда, это большое несчастье; но ты бы должна этому радоваться.
   -- Я хочу сказать, что тебѣ придется горько каяться, когда ты сдѣлаешь ее своею женой,-- невозмутимо продолжала Атосса.
   Дарій поднялъ кубокъ, который все еще придерживалъ рукой, поднесъ его къ губамъ и разомъ осушилъ его. Когда онъ снова спустилъ его на столъ, Атосса поспѣшно встала и сама вторично наполняла его изъ золотого кувшина. Вино было изъ Шираса, темное, сладкое и крѣпкое. Царь взялъ въ руки маленькую бѣлую ручку стоявшей возлѣ него Атоссы и началъ ее разсматривать.
   -- Красивая рука,-- сказалъ онъ.-- У Негушты пальцы чуть-чуть покороче твоихъ, немножко потоньше и не такіе гибкіе. Взять мнѣ въ жены Негушту или нѣтъ?-- Онъ поднялъ на нее глаза при этомъ вопросѣ и засмѣялся.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала Атосса тоже со смѣхомъ.
   -- Выдать мнѣ ее замужъ за Зороастра?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила она опять, но смѣхъ ея былъ уже не такъ натураленъ.
   -- Что же мнѣ сдѣлать съ ней?-- спросилъ царь.
   -- Удави ее,-- безъ малѣйшаго колебанія сказала Атосса, мягко, но страстно сжавъ его руку.
   -- Еслибъ ты была царемъ, то въ Персіи люди часто умирали бы внезапною смертью,-- сказалъ Дарій.
   -- Мнѣ кажется, что и теперь убиваютъ немалое количество людей. Быть можетъ, одинъ или двое...
   Лицо царя вдругъ омрачилось, и онъ выпустилъ руку Атоссы.
   -- Слушай,-- сказалъ онъ.-- Я люблю шутки, но не шуги со мной слишкомъ много. Не дѣлай зла Негуштѣ, иначе я навсегда положу конецъ твоимъ шуткамъ и употреблю для этого вѣрное средство. Твое бѣлое горлышко не такъ-то будетъ красиво, когда его перетянуть веревкой.
   Царица закусила губы. Царь рѣдко говорилъ съ ней серьезно, такъ что теперь она испугалась его словъ.
   На слѣдующій день, отправившись въ садъ, она увидала двухъ высокихъ копьеносцевъ, охранявшихъ входъ въ него, и когда она хотѣла войти, они скрестили свои копья надъ мраморною дверью и молча преградили ей путь.
   

X.

   Атосса отступила назадъ въ неописанномъ изумленіи и простояла съ минуту неподвижно, переводя взоръ съ одного стражника на другаго, стараясь прочесть что-нибудь на ихъ тупыхъ лицахъ. Потомъ она положила руку на ихъ копья и попробовала сдвинуть ихъ съ мѣста, но это ей не удалось.
   -- Кто поставилъ васъ сюда, собаки?-- гнѣвно воскликнула она.-- Развѣ вы не знаете царицу? Дайте мнѣ дорогу!
   Но воины-гиганты не отвѣтили и не опустили оружія.
   -- Проклятые рабы!-- сказала она сквозь зубы.-- Я велю распять васъ обоихъ еще до заката солнца!-- Она повернулась и пошла во дворецъ, но ее радовало уже то, что въ узкихъ сѣняхъ передъ садомъ не было никого, кто могъ бы оказаться свидѣтелемъ ея пораженія. Въ первый разъ въ жизни она встрѣтила сопротивленіе со стороны подчиненныхъ, и ей не легко было перенести это. Но когда, полчаса спустя, она узнала, что стражники дѣйствовали по приказанію великаго царя, она молча склонила голову и вернулась въ свои покои, чтобы обдумать, какъ ей теперь быть.
   Она ничего не могла предпринять. Слово царя было непреложнымъ закономъ. Онъ отдалъ рѣшительный приказъ пускать въ садъ одну только Негушту и заграждать въ него доступъ всѣмъ другимъ, не исключая и самой Атоссы; онъ самъ поставилъ наканунѣ у входа въ садъ стражу и самъ отдалъ ей свое повелѣніе.
   Цѣлыхъ одиннадцать дней дверь оставалась запертой, но Атосса не возобновляла больше своихъ попытокъ. Дарій жестоко отплатилъ бы ей за такое нарушеніе его воли, и она понимала всю щекотливость своего положенія. Она покорялась и постаралась занять свои мысли другими предметами.
   Каждый день, за часъ до полудня, Негушта горделиво проходила въ ворота и исчезала среди розовыхъ и миртовыхъ аллей, и каждый день, въ тотъ самый мигъ, какъ солнце достигало зенита, царь проходилъ мимо копьеносцевъ и точно такъ же исчезалъ въ глубинѣ сада.
   Дарій сдѣлался вдругъ такъ холоденъ и суровъ въ обращеніи съ царицей, что она не осмѣлилась даже намекнуть ему на столкновеніе со стражей, опасаясь внезапной вспышки его гнѣва, которая несомнѣнно положила бы конецъ ея существованію при дворѣ, а, весьма вѣроятно, и самой ея жизни.
   Что касается Негушты, у нея было иножество поводовъ для размышленій и не мало времени для грёзъ. Если нельзя было сказать, что дни ея проходили счастливо, то, по крайней мѣрѣ, полная свобода, которой она пользовалась, дѣлала ихъ сносными. Царь окружилъ бы ее рабынями, осыпалъ бы ее драгоцѣнностями и богатыми дарами, еслибъ она согласилась принять ихъ. Она говорила, что у нея есть все, что ей нужно, и говорила это съ нѣкоторымъ высокомѣріемъ; но, какъ бы то ни было, посѣщенія Дарія сдѣлались мало-по-малу главнымъ интересомъ дня, и съ каждымъ днемъ они становились продолжительнѣе, такъ что, наконецъ, царь сталъ показываться у выхода, когда уже почти смеркалось.
   Она ждала его всякій разъ въ восьмиугольной бесѣдкѣ, и когда ихъ отношенія сдѣлались короче, царь запретилъ ей даже вставать при его появленіи и употреблять столь непріятныя ему церемонныя формы придворной рѣчи. Онъ садился возлѣ нея, разговаривалъ съ ней, выслушивалъ ея отвѣты, будто онъ былъ однимъ изъ своихъ собственныхъ подданныхъ, такъ же мало обремененнымъ заботами и величіемъ царскаго сана, какъ любой рядовой въ его монархіи.
   Прошла недѣля съ тѣхъ поръ, какъ Зороастръ сѣлъ на коня, чтобы ѣхать въ Экбатану. Дарій занималъ свое обычное мѣсто на мраморной скамьѣ возлѣ Негушты, лежавшей на подушкахъ и непринужденно разговаривавшей о всевозможныхъ предметахъ. Ей показалось, что Дарій на этотъ разъ молчаливѣе, чѣмъ всегда, и что смуглое лицо его поблѣднѣло. Онъ имѣлъ утомленный видъ, какъ послѣ тяжелой борьбы, и Негушта вдругъ оборвала свою рѣчь, ожидая, не скажетъ ли ей царь чего-нибудь.
   Молчаніе нарушалось только плескомъ маленькаго фонтана и тихимъ, мягкимъ журчаньемъ крошечныхъ струй, колыхавшихся у края водоема.
   -- Знаешь ли, Негушта,-- сказалъ, наконецъ, Дарій усталымъ голосомъ,-- что я совершаю теперь одно изъ худшихъ дѣлъ во всей своей жизнй?
   Негушта вздрогнула, и тѣни на лицѣ ея потемнѣли.
   -- Скажи лучше, самое доброе дѣло, какое ты когда-либо совершалъ,-- прошептала она.
   -- Это не злое дѣло, а безразсудное,-- сказалъ царь, опершись на руку подбородкомъ и наклонившись впередъ.
   -- Я лучше хотѣлъ бы, чтобъ оно было безразсудное, лишь бы не злое, но я боюсь, что оно и безразсудно, и зло.
   Негушта легко могла предугадать, что скажетъ ей царь. Она знала, что отъ нея зависитъ дать другое направленіе разговору, засмѣяться, такъ или иначе прервать царя, но она ничего этого не сдѣлала. Она почувствовала страстное желаніе услышать отъ него, что онъ ее любитъ. Что могло быть въ этомъ дурнаго? Онъ былъ такъ честенъ и добръ, что всегда остался бы для нея только другомъ, и ничѣмъ инымъ. Онъ былъ царь міра; еслибъ онъ не былъ милостивъ и прямодушенъ, то онъ и безъ всякихъ стараній завладѣть ея сердцемъ могъ бы достигнуть своей цѣли, достигнуть ея вполнѣ и безповоротно. Одно слово изъ его устъ -- и имя Зороастра сдѣлалось бы однимъ воспоминаніемъ объ умершемъ, еще слово -- и Негушта была бы женою царя. Къ чему было ему дѣйствовать скрыто или окольными путями? Онъ былъ царь земли, его тѣнь была для людей жизнью и смертью, его малѣйшее желаніе -- закономъ, приводимымъ въ исполненіе сотнями тысячъ воиновъ. Между нимъ и его желаніями не стояло ничего,-- ничего, кромѣ врожденной правды и справедливости, въ которыя онъ такъ царственно вѣрилъ. Негушта чувствовала, что можетъ положиться на него, и жаждала изъ простаго любопытства, какъ ей казалось, услышать изъ устъ его слово любви. Вѣдь, это продлилось бы одно мгновеніе, онъ такъ скоро произнесъ бы его и, конечно, внялъ бы ея просьбѣ и не сталъ бы его повторять. Ей казалось, почему -- она сама не знала, что такъ сладко подчинить своей волѣ этого могущественнаго, неограниченнаго повелителя, сознавать, что въ ея власти запретить или позволить говорить тому, кому всѣ повиновались и кого всѣ боялись не меньше самой смерти.
   Она спокойно взглянула на него, отвѣчая:
   -- Какъ можетъ быть дурно или безразсудно съ твоей стороны дѣлать другихъ счастливыми?
   -- Это кажется невѣроятнымъ, а, между тѣмъ, вся сила моего разума говорить мнѣ, что это такъ,-- серьезно возразилъ Дарій.-- Вотъ я сижу съ тобой, день за днемъ, обольщая себя мыслью, что помогаю тебѣ пріятно проводить время, пока...
   -- Ты ничуть не обольщаешься,-- мягко прервала его Негушта. Почему-то ей не хотѣлось, чтобъ онъ произнесъ имя Зороастра.-- Я не могу выразить тебѣ, какъ я благодарна...
   -- Я долженъ быть благодаренъ,-- перебилъ ее въ свою очередь царь.-- Я долженъ быть благодаренъ за то, что ты позволяешь мнѣ каждый день видѣть тебя, за то, что ты бесѣдуешь со мной и кажешься довольной, когда я прихожу...-- Онъ запнулся и умолкъ.
   -- Что же въ этомъ дурного и безразсуднаго?-- спросила Негушта и съ улыбкой взглянула ему въ лицо.
   -- Это хуже, чѣмъ мнѣ хотѣлось бы думать,-- отвѣтилъ царь.-- Ты говоришь, что время проходить пріятно для тебя. Неужели ты думаешь, что для меня оно проходитъ менѣе пріятно?-- Его голосъ понизился, и онъ продолжалъ глубокимъ, нѣжнымъ тономъ:-- Я сижу здѣсь день за днемъ, и день за днемъ я люблю тебя все больше и больше. Я люблю тебя,-- что пользы скрывать это, еслибъ я и могъ это скрыть? Ты знаешь это. Быть можетъ, ты жалѣешь меня, хотя не любишь меня. Ты жалѣешь меня, меня, держащаго всю землю подъ ногами своими, подобно тому, какъ египетскій фокусникъ стоить на мячѣ и катить его, куда вздумаетъ...
   Онъ вдругъ остановился.
   -- Я, право, желала бы, чтобъ ты не любилъ меня,-- серьезно сказала Негушта. Она опустила голову. Слова царя доставляли ей несказанное наслажденіе, и она боялась, какъ бы взоръ ея не выдалъ ея чувствъ. Но она не любила царя. Она спрашивала себя, что онъ скажетъ ей еще.
   -- Это все равно, что желать, чтобъ пажити не горѣли, когда солнце опаляетъ ихъ и нѣтъ дождя,-- отвѣтилъ онъ съ мимолетною горечью.-- Я радъ уже тому, что моя любовь не оскорбляетъ тебя, что ты согласна считать меня другомъ...
   -- Согласна! Да я не знаю почти ничего сладостнѣй твоей дружбы!-- воскликнула царевна. Глаза Дарія сверкнули мрачнымъ пламенемъ.
   -- Почти! Да, поистинѣ, моя дружба и любовь другаго -- сладостнѣй этого нѣтъ ничего! Чѣмъ была бы моя дружба безъ его любви? Клянусь Ормуздомъ и всѣми Амшаспандами неба, я хотѣлъ бы лучше, чтобъ это была моя любовь, а его дружба! Я хотѣлъ бы, чтобъ Зороастръ былъ царемъ, а я Зороастромъ, слугою царя! Я отдалъ бы всю Персію и Мидію, Вавилонъ и Египетъ и всѣ пограничныя области своего царства, чтобъ услышатъ, какъ твой сладкій голосъ сказалъ бы мнѣ: "Дарій, я люблю тебя!" Я отдалъ бы правую руку свою, вырвалъ бы сердце изъ груди, вынулъ бы душу изъ тѣла, отдалъ бы жизнь и всю силу свою, славу и царство свое, чтобъ услышать изъ устъ твоихъ: "Приди, мой возлюбленный, обними меня!" Ахъ, дитя! ты не знаешь, что такое моя любовь, не знаешь, что выше небесъ поднимается ея поклоненіе тебѣ, что полнота ея не вмѣщается въ предѣлахъ земли, что она глубже пучинъ морскихъ по своей неизмѣнности, что она вѣчно будетъ жить для тебя.
   Голосъ царя былъ могучъ, и окрыленныя страстью слова его, казалось, летѣли къ Негуштѣ съ вѣстью, требовавшей отвѣта. Царевна жалѣла въ душѣ, что допустила Дарія до признанія, но нк за что въ мірѣ не отдала бы она теперь услышанныхъ ею словъ. Она прикрыла глаза одною рукой и безмолвствовала, -- ей нечего было сказать. Какое-то незнакомое ей волненіе овладѣло ею и сомкнуло ей уста.
   -- Ты молчишь,-- продолжалъ царь.-- Ты права. Что можешь ты отвѣтить мнѣ?Мой голосъ звучитъ подобно бреду сумасшедшаго, прикованнаго къ цѣпи, которой онъ не можетъ порвать. Еслибъ у меня была вся сила горныхъ хребтовъ, я и тогда не тронулъ бы тебя. Я знаю это. Все, все принадлежитъ мнѣ, одного только нѣтъ у меня -- твоей любви, которую ты отдала другому. О, еслибъ я имѣлъ ее! Еслибъ я обладалъ твоею любовью, я почувствовалъ бы въ себѣ силу превзойти своими подвигами всѣ дѣла людскія. Кто этотъ человѣкъ, котораго ты любишь? Начальникъ крѣпости? Воинъ? Слышишь, за то, что ты такъ почтила его и вознесла на престолъ своего сердца, я тоже почту его и вознесу надъ всѣми людьми, и весь народъ преклонится передъ нимъ. Я издамъ повелѣніе, чтобъ ему молились, какъ Богу,-- этому человѣку, котораго любовь твоя сдѣлала богомъ. Я воздвигну вамъ обоимъ величественный храмъ и войду въ него со всѣмъ своимъ народомъ, и паду ницъ передъ тобою, и буду поклоняться тебѣ и любить тебя каждою костью и каждою мышцей своего тѣла, всякою надеждой, радостью и горестью своей души. Пусть тотъ, кого ты любишь, проситъ у меня, и чего бы ни попросилъ онъ, я дамъ тебѣ и ему. Въ цѣломъ мірѣ не останется ничего, чего ты могла бы пожелать, я все отдамъ тебѣ. Развѣ я не царь всей земли, не царь всего живущаго, кромѣ тебя?
   Дарій съ страшнымъ усиліемъ перевелъ духъ и, внезапно поднявшись со скамьи, сталъ ходить взадъ и впередъ по мраморнымъ щитамъ, между Негуштой и фонтаномъ. Царевна все еще молчала, подавленная и устрашенная его словами, которыя въ его власти было исполнить, всѣ до одного, еслибъ онъ только захотѣлъ. Вдругъ онъ остановился передъ нею.
   -- Не правду ли я сказалъ, что моя рѣчь -- бредь сумасшедшаго, что я говорю, какъ безумецъ, лишенный всякаго смысла? Что могу я дать тебѣ, чего бы у тебя не было? Что могу я придумать для тебя, въ чемъ бы ты имѣла нужду? Развѣ нѣтъ у насъ обоихъ всего, всего того, что вмѣщаетъ въ себѣ земля для смертныхъ? Развѣ ты не любишь и не любима взаимно? Развѣ ты не обладаешь всѣмъ, рѣшительно всѣмъ, на свѣтѣ? Ахъ! горе мнѣ, что я властелинъ народовъ, а, между тѣмъ, не могу зачерпнуть ни одной капли изъ родника блаженства для утоленія жажды, снѣдающей мою истерзанную душу! Горе мнѣ, что я правлю всею вселенной и попираю всю землю ногами своими, а не могу имѣть того, что только и есть совершеннаго на землѣ! Горе мнѣ, Негушта, что ты жестоко похитила миръ души моей и что я не могу вновь обрѣсти его, и никогда не обрѣту его!
   Могучій, смуглый персъ стоялъ, ломая руки; его лицо было блѣдно, какъ у мертвеца, черные глаза его пламенѣли безумнымъ огнемъ. Негушта не смѣла взлянуть на бурю, которую она сама вызвала; трепеща всѣмъ тѣломъ и поникнувъ головой, она прижала руки къ груди.
   -- Нѣтъ, ты права!-- воскликнулъ онъ съ горечью.-- Не отвѣчай мнѣ ничего, потому что у тебя не можетъ найтись для меня отвѣта! Твоя ли вина, что я безуменъ? Ты ли сдѣлала то, что я такъ люблю тебя? Развѣ кто-нибудь причиненъ этому? Я увидалъ тебя на одинъ краткій мигъ, когда ты стояла въ дверяхъ своего шатра, и, увидавъ тебя^я тебя полюбилъ, и люблю, и буду любить, пока небеса не низвергнутся, пока смерть не занесетъ въ свой свитокъ имена всѣхъ человѣческихъ существъ! Ничего, ничего не можешь ты сказать или сдѣлать! Это не твоя вина, не твой грѣхъ. Но изъ-за тебя и черезъ тебя я погибаю... я сломленъ, какъ дерево въ горахъ во время бури, опаленъ и истощенъ, какъ звѣрь, умирающій подъ солнцемъ пустыни отъ недостатка воды, истерзанъ и изорванъ въ клочки, какъ веревка, оборвавшаяся у колодца! Изъ-за тебя, и ради тебя, и черезъ тебя я на вѣкъ уничтоженъ и осужденъ безнадежно томиться въ адской темницѣ своего жалкаго величія, въ необъятной безднѣ безъисходнаго отчаянія!
   Съ дикимъ движеніемъ тоски Дарій упалъ къ ногамъ Негушты, распростершись на мраморномъ полу, и спряталъ лицо въ складкахъ ея мантіи, совершенно подавленный и разбитый бурнымъ взрывомъ своей страсти.
   Негушта не была безсердечна. Она, безъ сомнѣнія, пожалѣла бы всякаго, кого увидала бы въ такомъ горѣ и отчаяніи, еслибъ даже причина ихъ не была такъ близка ей самой. Но ко всѣмъ чувствамъ, внезапно овладѣвшимъ ею, къ состраданію, страху и самообвиненію, присоединилась неясная мысль, что никто никогда на говорилъ такъ, какъ этотъ человѣкъ, что никогда еще ни одинъ любовникъ не изливалъ своей любви такъ пламенно и неудержимо, и смутная догадка, что она стоитъ лицомъ къ лицу съ чѣмъ-то болѣе великимъ, чѣмъ все, что ей довелось испытать до сихъ поръ, еще усилила и страхъ ея, и состраданіе и заставила ихъ вступить въ борьбу другъ съ другомъ.
   Сначала она не могла вымолвить ни слова, но она протянула впередъ свою маленькую ручку и положила ее на густые черные волосы царя, подобно тому, какъ мать успокоиваетъ кроткою лаской вспышку гнѣва въ своемъ ребенкѣ. Дарій не отстранилъ ея руки. Тогда она подняла его голову, положила ее къ себѣ на колѣни, и, гладя ее своими нѣжными пальцами, заговорила съ нимъ.
   -- Ты очень печалишь меня, -- произнесла она почти шепотомъ.-- Я желала бы,.чтобъ ты былъ любимъ, какъ ты того заслуживаешь, чтобъ женщина, болѣе меня достойная, дала тебѣ все, чего не могу дать я.
   Онъ открылъ свои темные глаза и остановилъ на ней тусклый, усталый взоръ.
   -- Нѣтъ женщины, болѣе достойной, чѣмъ ты, -- отвѣтилъ онъ тихимъ, упавшимъ голосомъ.
   -- Не говори такъ,-- мягко возразила она,-- напротивъ, ихъ очень много. Прости меня и... и забудь меня... Вычеркни этотъ часъ изъ своихъ воспоминаній и примись за совершеніе тѣхъ великихъ и благородныхъ дѣлъ, для которыхъ ты явился въ міръ. Нѣтъ человѣка болѣе великаго, болѣе благороднаго, болѣе великодушнаго, чѣмъ ты!
   Дарій поднялъ голову съ ея колѣнъ и всталъ на ноги.
   -- Я сдѣлаю все, только не позабуду,-- сказалъ онъ.-- Ради тебя я совершу великія и добрыя дѣла. Ради тебя я буду великодушенъ, ради тебя буду благороденъ. Пока міръ существуетъ, будутъ жить и дѣла мои, а вмѣстѣ съ ними память о томъ, что они были совершены ради тебя. Исполни только одну мою маленькую просьбу.
   -- Проси всего, всего, что хочешь,-- отвѣчала Негушта смущеннымъ голосомъ.
   -- Негушта, ты знаешь, какъ искренно я люблю тебя... Нѣтъ, нѣтъ, не бойся, ты больше не услышишь безумныхъ рѣчей. Скажи мнѣ только... скажи мнѣ, что еслибъ ты не любила Зороастра, то полюбила бы меня?
   Негушта густо покраснѣла и затѣмъ поблѣднѣла опять. Она поднялась и взяла простертыя къ ней руки царя.
   -- Да, да, ты такъ достоинъ любви, Дарій... Я, конечно, могла бы тебя полюбить.
   Она говорила совсѣмъ тихо, и слезы стояли въ ея глазахъ.
   -- Да благословитъ тебя милость премудраго Ормузда!-- воскликнулъ царь, и лицо его внезапно какъ бы озарилось яркимъ свѣтомъ. Затѣмъ онъ съ жаромъ поцѣловалъ обѣ руки царевны и, бросивъ долгій взглядъ на ея грустные глаза, повернулся и оставилъ ее.
   Но никто не видалъ въ этотъ день царя, и никто не зналъ, гдѣ онъ находится, кромѣ двухъ копьеносцевъ, стоявшихъ у двери его покоя. Онъ лежалъ безъ движенія на своемъ ложѣ, устремивъ сухой, воспаленный взоръ на расписную рѣзьбу потолка.
   

XІ.

   Время шло, и миновало одиннадцать дней съ тѣхъ поръ, какъ Зороастръ выѣхалъ изъ Экбатаны. Царь и Негушта видались попрежнему въ саду, но ни онъ, ни она не упоминали ни словомъ о томъ днѣ, когда потокъ страсти такъ неожиданно вырвался изъ сердца царя. Часы пролетали быстро и спокойно, не нарушаемые никакими важными событіями. Только странныя узы, бывшія на половину дружбой, на половину любовью, сдѣлались еще крѣпче съ обѣихъ сторонъ, и Негушта недоумѣвала, какъ можетъ она такъ горячо и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ различно любить одновременно двоихъ. Правда, что эти два человѣка были весьма несходны между собою. Она любила Зороастра, но порой ей казалось, что онъ быль бы скорѣе способенъ занять въ ея сердцѣ мѣсто друга. Дарія она считала своимъ другомъ, но бывали минуты, когда она почти готова была позабыть, что ея отношенія къ нему не основаны на болѣе нѣжномъ чувствѣ. Она думала о предстоящемъ свиданіи съ Зороастромъ, стараясь угадать, будетъ ли оно похоже на прежнія ихъ встрѣчи, забьется ли ея сердце сильнѣе или останется совсѣмъ спокойно, когда уста ея прикоснутся, какъ въ былое время, къ его устамъ. Она утратила способность разсуждать, перестала поймать свое собственное сердце. Въ самозабвеніи настоящей минуты она безпечно наслаждалась обществомъ царя, смутно предчувствуя близость какой-то великой перемѣны, предъ которой она была совершенно безсильна.
   Солнце только что взошло, но мостъ, пересѣкавшій быстрыя воды Хоаспа, былъ еще покрыть тѣнью, отбрасываемой на равнину крѣпостью и дворцомъ, когда на ниневійской дорогѣ показались два всадника, скакавшіе во весь опоръ, и, словно выплывъ изъ голубаго тумана, еще лежавшаго на лугахъ, помчались дальше, по направленію къ дворцовому валу.
   Одинъ изъ нихъ былъ смуглый, некрасивый мужчина; его блѣдныя, отвислыя щеки и наклонившееся впередъ туловище свидѣтельствовали о страшномъ утомленіи. Къ загривку и къ крестцу его коня было привязано по подушкѣ, такъ что всадникъ сидѣлъ, какъ въ креслѣ, но даже съ этою искусственною опорой онъ едва могъ держаться на сѣдлѣ, и тѣло его покачивалось изъ стороны въ сторону съ каждымъ скачкомъ его коня по крутому подъему у подошвы холма. Его плащъ совсѣмъ побѣлѣлъ отъ пыли, тіара на головѣ его превратилась въ безформенный и пыльный кусокъ смятаго полотна, его незавитые волосы и спутанная борода свѣшивались на грудь безпорядочными, скомканными отъ пыли клочьями.
   Спутникъ его, Зороастръ, сидѣлъ твердо и красиво на конѣ, какъ будто онъ и не проѣхалъ трехъ сотъ фарсанговъ въ одиннадцать дней. Его плащъ и вся одежда его были, конечно, тоже покрыты пылью, какъ и у ѣхавшаго рядомъ съ нимъ всадника, но онъ высоко держалъ голову и свѣтлыя кудри и борода его свободно развѣвались отъ быстрой ѣзды, а легкій стальной шлемъ ярко сіялъ на солнцѣ. Его блѣдныя щеки окрасились слабымъ румянцемъ, когда онъ поднялъ глаза къ дворцу и подумалъ о томъ, что путь его конченъ и порученіе, данное ему, исполнено. Онъ чувствовалъ смертельную усталость, но величественный станъ его былъ все такъ же гибокъ и прямъ.
   Какъ скоро они поднялись на холмъ, стража, стоявшая у наружныхъ воротъ и увидавшая ихъ еще минутъ за двадцать передъ тѣмъ, когда они ѣхали по дорогѣ, среди бѣлаго тумана, тотчасъ же крикнула дворцовой стражѣ, что Зороастръ вернулся, а привратникъ побѣжалъ доложить объ его пріѣздѣ царю. Дарій самъ принялъ отъ него докладъ, послѣдовалъ за нимъ внизъ по лѣстницѣ и вышелъ на открытую площадку передъ входною башней въ ту минуту, какъ оба всадника въѣхали въ квадратныя ворота и натянули поводья посрединѣ небольшаго двора. Копьеносцы поднялись съ мѣста и выстроились въ рядъ, какъ только съ лѣстницы раздался крикъ, что царь приближается, а Зороастръ легко соскочилъ съ коня и велѣлъ Фраорту сдѣлать то же, но несчастный мидянинъ не могъ двинуть ни рукой, ни ногой безъ посторонней помощи и упалъ бы, еслибъ два дюжихъ копьеносца не сняли его и не помогли ему стать на землю.
   Дерій быстро подошелъ къ нимъ и милостиво выслушалъ краткое привѣтствіе Зороастра. Фраортъ, совершенно лишившійся силъ отъ усталости и отъ смертельнаго страха за свою жизнь, упалъ на колѣни, какъ только воины выпустили его изъ рукъ.
   -- Привѣтъ тебѣ, царь царей! Живи во-вѣки!-- сказалъ Зороастръ.-- Я исполнилъ твое повелѣніе. Онъ живъ.
   Дарій угрюмо усмѣхнулся, взглянувъ на распростертаго передъ нимъ мидянина.
   -- Ты вѣрный слуга, Зороастръ,-- отвѣчалъ онъ.-- Ты мчишься такъ же быстро, какъ фуріи, преслѣдующія души грѣшниковъ, какъ діаволы горъ въ погонѣ за лжецомъ. Его ненадолго бы хватило еще, этого комка потной пыли. Поднимись, негодяй!-- Онъ дотронулся ногой до головы Фраорта.-- Что ты валяешься здѣсь, какъ свинья въ канавѣ?
   Воины помогли встать изнеможенному Фраорту. Царь снова обратился къ Зороастру.
   -- Скажи мнѣ, ты, умѣющій мчаться на крыльяхъ вихря,-- началъ онъ со смѣхомъ,-- что человѣкъ говоритъ охотнѣе, правду или ложь, когда онъ усталъ?
   -- Когда человѣкъ усталъ, то онъ готовъ сдѣлать все, что только можетъ доставить ему отдыхъ,-- отвѣтилъ съ улыбкой Зороастръ.
   -- Такъ я объявлю этому негодяю, что чѣмъ скорѣе онъ скажетъ правду, тѣмъ скорѣе я отпущу его выспаться,-- сказалъ царь и, подойдя еще ближе къ Зороастру, прибавилъ въ полголоса:-- Ты же, прежде чѣмъ идти отдыхать, отправься къ царицѣ и тайно скажи ей, чтобъ она отослала своихъ рабынь и ждала меня и того, кого ты привезъ. Я приду къ ней черезъ нѣсколько минутъ. Этому негодяю необходимо немножко подкрѣпиться, иначе онъ умретъ на первыхъ же ступеняхъ.
   Зороастръ повернулся, поднялся по широкой лѣстницѣ, пробрался черезъ длинный лабиринтъ дворовъ и корридоровъ и взошелъ на террасу прекь покоями царя, на которой онъ въ первый разъ встрѣтилъ Атоссу. Тамъ не было никого, и онъ уже хотѣлъ поднять тяжелую занавѣсь, чтобы войти, какъ вдругъ изъ-за нея вышла сама царица. Несмотря на ранній часъ дня, она была наряднѣе обыкновеннаго, и нѣжные цвѣта ея одѣянія и драгоцѣнности, служившія ей украшеніемъ, переливались и ярко сверкали въ лучахъ утренняго солнца. Она разсчитала, что Зороастръ вернется въ этотъ день, и приготовилась встрѣтить его.
   Внезапно очутившись лицомъ къ лицу съ нимъ, она испустила легкій крикъ изумленія, которое могло быть и притворнымъ.
   -- Какъ! Ты ужь возвратился?-- спросила она, и въ голосѣ ея послышалась искренняя радость. Озаренный сіяніемъ солнца, молодой персъ былъ такъ божественно прекрасенъ, что сердце Атоссы забилось отъ одного уже счастія видѣть его.
   -- Да, я пришелъ съ вѣстью отъ великаго царя въ царицѣ. Великій царь повелѣлъ, чтобъ царица отослала своихъ рабынь и ждала царя и того, кого я привезъ съ собою. Онъ придетъ черезъ нѣсколько минутъ.
   -- Хорошо,-- отвѣчала Атосса.-- Здѣсь нѣтъ рабынь, и я буду ждать царя.-- Она помолчала немного.-- Развѣ ты не радъ, что вернулся?-- спросила она вдругъ.
   -- О, да,-- сказалъ Зороастръ, и лицо его мгновенно просвѣтлѣло, когда онъ заговорилъ.-- Я, конечно, радъ быть снова здѣсь. Можно ли не радоваться окончанію такого труднаго путешествія?
   Царица стояла спиной къ скрытому занавѣсью входу и могла видѣть весь балконъ во всю его длину, до самаго начала лѣстницы. Зороастръ же стоялъ лицомъ къ ней и къ двери. Въ то время, какъ онъ говорилъ, зоркіе глаза Атоссы замѣтили какую-то фигуру, быстро поднимавшуюся по послѣднимъ ступенямъ лѣстницы. Она тотчасъ же узнала Негушту, но ни содроганіемъ вѣкъ, ни румянцемъ щекъ не обнаружила она, что увидала приближеніе соперницы. Она устремила темносиніе глаза на Зороастра и съ оттѣнкомъ печали во взорѣ тихо и нѣжно сказала ему:
   -- Время такъ долго тянулось для меня въ твое отсутствіе, Зороастръ.
   Зороастръ, удивленный ея тономъ и словами, поблѣднѣлъ и остановилъ холодный взглядъ на ея прекрасномъ лицѣ. Въ эту минуту Негушта ступила на гладкій мраморный полъ балкона.
   Но глаза Атоссы все еще были устремлены на Зороастра..
   -- Ты ничего не отвѣчаешь мнѣ,-- сказала она упавшимъ голосомъ. Потомъ, какъ бы уступая неотразимому порыву, она страстно обвила руками его шею и начала осыпать его жгучими поцѣлуями.
   -- О, Зороастръ, Зороастръ, о мой возлюбленный!-- воскликнула она,-- ты никогда, никогда больше не долженъ меня покидать!
   И снова она стала цѣловать его и упала къ нему на грудь, крѣпко сжимая его въ своихъ объятіяхъ. Онъ положилъ ей руки на плечи, потомъ на талію, стараясь отстранить ее, но все было тщетно,-- она отчаянно цѣплялась за него и рыдала у него на груди.
   Страшно смущенный неловкимъ положеніемъ, въ которое онъ попалъ такъ неожиданно, онъ не слыхалъ короткаго, тихаго стона, раздавшагося вдали, не сдыхалъ звука шаговъ, быстро отступившихъ назадъ, на лѣстницу. Но Атосса слышала все и ощутид; свирѣпую радость. Когда она подняла голову, Негушта уже исчезла, унося въ сердцѣ неизлечимую рану.
   Атосса выпустила Зороастра изъ своихъ объятій, еще разъ взглянула ему въ глаза, и затѣмъ, съ короткимъ, пронзительнымъ крикомъ, она закрыла лицо руками и прислонилась къ косяку двери, около тяжелой полосатой занавѣси.
   -- О, боги, что я сдѣлала?!-- жалобно воскликнула она.
   Зороастръ простоялъ нѣсколько секундъ въ нерѣшимости и недоумѣніи. У него вдругъ какъ бы открылись глаза на многое такое, что раньше было для него совершенно непонятно. Наконецъ, онъ заговорилъ спокойно, но съ большимъ усиліемъ, и въ голосѣ его зазвучали мягкія ноты.
   -- Я благодарю небесныя силы за то, что не люблю тебя, и хотѣлъ бы, чтобъ я ты меня не любила. Ибо я слуга великаго царя, вѣрный ему даже до смерти, и еслибъ я любилъ тебя, то былъ бы лжецомъ, трусомъ и самымъ презрѣннымъ существомъ во всемъ человѣчествѣ. Забудь, прошу тебя, то, что ты сказала, и позволь мнѣ удалиться съ миромъ. Ибо великій царь уже близко, ты не должна предстать предъ нимъ въ слезахъ, иначе онъ подумаетъ, что ты боишься встрѣтиться лицомъ къ лицу съ Фраортомъ мидяниномъ. Забудь, прошу тебя, и прости слугу своего, если онъ въ чемъ-нибудь провинился предъ тобой.
   Атосса вдругъ подняла голову. Въ ея ясныхъ и блестящихъ глазахъ не было и признака слезъ. Она грубо захохотала.
   -- Я?! Чтобъ я проливала слезы предъ царемъ? Ты не знаешь меня. Иди, если хочешь. Прощай Зороастръ,-- ея голосъ сдѣлался мягче,-- прощай. Можетъ быть, ты останешься живъ, но, можетъ быть, ты и умрешь, потому что я люблю тебя.
   Зороастръ почтительно наклонилъ голову и пошелъ своею дорогой. Царица смотрѣла ему вслѣдъ, и когда онъ скрылся на лѣстницѣ, она начала приводить въ порядокъ свой головной уборъ и золотистыя кудри, нѣжно улыбаясь сама себѣ.
   -- Это былъ смертельный ударъ, хорошо направленный,-- громко сказала она. Затѣмъ она кинула взоръ на разстилавшійся предъ ней городъ, и лицо ея сдѣлалось серьезно и задумчиво.-- Но я, все-таки, люблю его,-- мягко прибавила она,-- люблю, люблю, давно уже люблю его.-- Она быстро оглянулась, какъ бы опасаясь, что кто-нибудь могъ подслушать ее,-- Какъ я безразсудна!-- воскликнула она съ досадой, повернулась къ двери и исчезла за тяжелою занавѣсью, такъ что длинный балконъ снова опустѣлъ; только ласточка порой устремлялась въ пролеты между колоннами, порхала на самой вышинѣ карниза и опять быстро улетала въ сіяніе золотыхъ утреннихъ лучей.
   Зороастръ, уходя отъ Атоссы, надѣялся найти какое-нибудь средство повидаться съ Негуштой. Но это оказалось невозможнымъ. Онъ не рѣшился отправиться въ ея покои нижнимъ корридоромъ, гдѣ онъ видѣлъ ее въ послѣдній разъ, въ день своего отъѣзда въ Экбатану, а невольница, которую онъ встрѣтилъ у главнаго входа въ женское отдѣленіе дворца и послалъ къ Негуштѣ, вернулась съ краткимъ отвѣтомъ, что царевна одна въ своей комнатѣ, и никто не смѣетъ безпокоить ее.
   Совершенно обезсиленный отъ усталости и волненія, почти неспособный связно обдумать странное происшествіе съ царицей, Зороастръ волей-неволей долженъ былъ отложить свиданіе съ Негуштой до болѣе поздняго времени и, войдя въ свою прохладную комнату, легъ отдохнуть. Проснулся онъ только вечеромъ.
   Между тѣмъ, царь приказалъ накормить Фраорта и тотчасъ же, какъ только онъ немного оправится, привести его въ покои царицы. Черезъ полчаса по уходѣ Зороастра Атосса была уже въ своей уборной. Она сидѣла одна передъ большимъ серебрянымъ зеркаломъ, невозмутимо ожидая, какой поворотъ примутъ событія. Инстинктъ подсказалъ ей, что она найдетъ въ себѣ больше силы отразить нападеніе, если царь застанетъ ее въ святилищѣ ея внутренняго покоя, гдѣ каждый предметъ былъ пропитанъ ея атмосферой, а рѣшетки у обоихъ оконъ были расположены такимъ образомъ, что она могла видѣть выраженіе лицъ своихъ противниковъ, оставаясь сама въ тѣни.
   Она нагнулась къ зеркалу, внимательно посмотрѣлась въ него и, взявъ маленькую щеточку изъ верблюжьяго волоса, провела ею по одной изъ бровей, лежавшей, какъ ей показалось, не совсѣмъ гладко, такъ какъ она коснулась ею туники Зороастра, бросившись къ нему на грудь. Затѣмъ Атосса взглянула на себя съ искреннимъ художественнымъ наслажденіемъ и улыбнулась.
   Вскорѣ послѣ того она услыхала звукъ кожаныхъ сандалій, и занавѣсь ея уборной приподнялась. Дарій, держа Фраорта за плечи, втолкнулъ его въ комнату и поставилъ передъ царицей. Атосса встала и поклонилась царю, потомъ опять сѣла въ свое рѣзное кресло. Царь опустился на груду толстыхъ, жесткихъ подушекъ, образовавшихъ нѣчто вродѣ дивана по одну сторону комнаты, и приготовился внимательно слѣдить за выраженіемъ лицъ Атоссы и Фраорта.
   Фраортъ, дрожа отъ страха и непомѣрной усталости, упалъ на колѣни предъ своею госпожей и коснулся пола челомъ.
   -- Встань на ноги,-- коротко сказалъ ему царь,-- и отдай отчетъ въ дѣлахъ царицы.
   -- Постой,-- спокойно произнесла Атосса.-- Съ какою цѣлью великій царь привелъ ко мнѣ этого человѣка?
   -- Ради своего удовольствія,-- отвѣчалъ Дарій.-- Говори, негодяй! Начни свой докладъ, и если мнѣ не понравится, какъ ты считаешь, я велю распять тебя.
   -- Царь живетъ во-вѣки,-- едва могъ выговорить Фраортъ; его отвислыя щеки задрожали и члены его неспокойно задвигались.
   -- Царица тоже живетъ во-вѣки,-- замѣтилъ Дарій.-- Въ какомъ же положеніи находятся помѣстья царицы въ Экбатанѣ?
   При этомъ вопросѣ Фраортъ, видимо, ободрился и приступилъ къ быстрому перечню запасовъ, скота и рабовъ.
   -- Въ нынѣшнемъ году я засѣялъ тысячу десятинъ пшеницей, которая скоро поспѣетъ къ жатвѣ. Пятьсотъ десятинъ я засѣялъ другимъ зерномъ. Поля, засаженныя арбузами, приносятъ роскошный урожай съ тѣхъ поръ, какъ въ прошломъ году я прорылъ большія канавы по направленію къ дорогѣ. Что касается плодовыхъ деревьевъ и виноградниковъ, то они находятся въ превосходномъ состояніи, но за недостаткомъ дождя виноградъ еще не цвѣлъ ни разу. Маслинъ будетъ, безъ сомнѣнія, большое изобиліе въ противуположность прошлому году, какъ это всегда бываетъ съ этими плодами. Что же до сбыта всего урожая хлѣба, вина, масла и плодовъ, то я увѣренъ, что мы получимъ отъ продажи никакъ не менѣе ста талантовъ золота.
   -- Въ прошломъ году было продано всего на восемьдесять пять талантовъ,-- замѣтила царица, дѣлавшая видъ, будто слушаетъ докладъ съ величайшимъ интересомъ.-- Я довольна тобой, Фраортъ. Скажи мнѣ теперь, сколько числится рогатаго скота, овецъ и рабовъ, и много ли умерло послѣднихъ въ этомъ году?
   -- Теперь налицо пятьсотъ головъ рогатаго скота, а въ послѣдніе два мѣсяца родилось сто телятъ. Вслѣдствіе бездождія, кормъ въ этомъ году почти совершенно погибъ, а сѣна отъ зимы осталось мало. Поэтому я отправилъ множество рабовъ съ верблюдами въ дальнія равнины на востокѣ, откуда они ежедневно возвращаются съ большими возами сѣна, хотя и грубаго сорта, но все же годнаго для корма. Стада пасутся это лѣто на склонахъ Загропіа. При весенней стрижкѣ было шесть тысячъ овецъ и двѣ тысячи козъ; шерсть уже продана за восемь талантовъ. Что касается рабовъ, то вотъ какъ я придумалъ ихъ устроить. Въ числѣ плѣнниковъ, приведенныхъ къ намъ два года тому назадъ, послѣ войны, было много молодыхъ людей. Я купилъ имъ женъ у скиѳскихъ купцовъ. Скиѳы продаютъ всѣхъ своихъ женщинъ по очень низкой цѣнѣ. Это отвратительныя созданія, говорящія на какомъ-то варварскомъ языкѣ, но онѣ очень сильны и выносливы, и я увѣренъ, что онѣ будутъ необыкновенно быстро плодиться и приносить большой барышъ.
   -- Ты говоришь удивительно красно,-- перебилъ его царь.-- Но царицѣ желательно знать нѣкоторыя подробности. Ты понимаешь, конечно, что въ пограничной странѣ, какъ Экбатанская область, часто является необходимость защищать поля и стада отъ разбойниковъ. Распорядился ли ты вооружить рабовъ ради этой цѣли?
   -- Пусть царь не гнѣвается на своего слугу,-- отвѣтилъ безъ запинки Фраортъ.-- Въ Экбатанѣ стоитъ многотысячное царское войско, и всадники постоянно объѣзжаютъ страну. Я не вооружалъ рабовъ, предполагая, что мы находимся въ полной безопасности подъ охраной царскихъ воиновъ. Впрочемъ, если великій царь повелитъ мнѣ...
   -- То ты окажешься въ состояніи вооружить ихъ немедленно, не правда ли?-- прервалъ его Дарій. Онъ пристально вглядывался въ Атоссу; ея лицо оставалось въ тѣни.
   -- Нѣтъ,-- возразилъ Фраортъ,-- ибо у насъ нѣтъ оружія. Но если царь пожалуетъ намъ мечей и копій...
   -- Къ чему это?-- спросила Атосса. Она совершенно успокоилась, увидавъ, что ей нечего опасаться промаха со стороны Фраорта по этому существенному пункту.-- На что мнѣ военная сила для защиты помѣстій, находящихся въ разстояніи дневнаго пути отъ царской крѣпости? Одна мысль о томъ, что они носятъ оружіе, сдѣлаетъ всѣхъ моихъ рабовъ лѣнтяями и буянами. Оставьте имъ ихъ заступы и плуги, пусть они работаютъ въ то время, какъ воины сражаются. Сколько всего-на-всего у меня рабовъ, Фраортъ?
   -- При послѣдней переписи было четырнадцать тысячъ семьсотъ пятьдесятъ мужчинъ, десять тысячъ двѣсти шестнадцать женщинъ и не менѣе пяти тысячъ дѣтей. Но я надѣюсь...
   -- На что тебѣ такое множество?-- спросилъ Дарій, круто повернувшись къ царицѣ.
   -- Многіе изъ нихъ выдѣлываютъ ковры, -- отвѣчалъ Фраортъ.-- Царица получаетъ ежегодно пятьдесятъ талантовъ отъ продажи ковровъ.
   -- Всѣ ковры въ царскихъ покояхъ сотканы въ моихъ мастерскихъ,-- сказала съ улыбкой Атосса.-- Я занимаю видное мѣсто среди купцовъ.
   -- Но, вѣдь, я, вѣроятно, и не дешево заплатилъ тебѣ за нихъ,-- сказалъ царь, которому, наконецъ, наскучило вести этотъ допросъ. Онъ твердо надѣялся, что или индійскій довѣренный, или сама царица выкажутъ волненіе при упоминаніи о вооруженіи рабовъ, такъ какъ думалъ, что если Атосса дѣйствительно замышляетъ какую-нибудь смуту, то, конечно, воспользуется находящимися въ ея распоряженіи людьми, снабдивъ ихъ оружіемъ и посуливъ имъ свободу въ случаѣ успѣха.
   Онъ разочаровался при первомъ взглядѣ на Фраорта. Онъ думалъ увидѣть сильнаго, рѣшительнаго мужчину, съ властными пріемами и мятежными инстинктами, человѣка, котораго легко было привлечь къ участію въ бунтѣ или государственномъ переворотѣ, затронувъ его честолюбіе. Но передъ нимъ предсталъ традиціонный лукавый, смѣтливый индійскій купецъ, блѣдный и робкій, столь же мало способный на смѣлый захватъ верховной власти, какъ любой торгашъ-еврей изъ Вавилона. Очевидно, онъ былъ простымъ орудіемъ въ рукахъ царицы; Дарій досадливо топнулъ ногой при мысли о томъ, что, въ концѣ-концовъ, онъ, можетъ быть, обманулся, что царица дѣйствительно писала Фраорту только по поводу своихъ помѣстій и что не было причинъ опасаться возстанія. Въ высшей степени склонный дѣйствовать подъ первымъ впечатлѣніемъ, Дарій, прочитавъ письмо къ Фраорту, тотчасъ же рѣшилъ, что ему необходимо увидать самому этого человѣка, допросить его и немедленно предать смерти, если онъ окажется лжецомъ. Мидянинъ явился, совершенно разбитый отъ усталости, измученный ужаснымъ путешествіемъ. Но, поставленный предъ очи самого царя, онъ, тѣмъ не менѣе, ясно и сжато изложилъ мотивы своихъ дѣйствій, и хотя и обнаружилъ не малый страхъ, но не далъ повода предполагать, что сказалъ неправду. Что касается царицы, она спокойно сидѣла тутъ же, чистя ногти маленькимъ ножичкомъ изъ слоновой кости, предлагая отъ времени до времени какой-нибудь вопросъ или вставляя свое замѣчаніе съ такимъ видомъ, какъ будто все это было самымъ простымъ и обыкновеннымъ случаемъ.
   Дарій былъ горячъ и стремителенъ. Его инстинктивныя рѣшенія были по большей части справедливы, и онъ тотчасъ же, не задумываясь, приводилъ ихъ въ исполненіе, но лукавство было совершенно чуждо ему, и онъ былъ плохимъ стратегомъ. Онъ всегда спѣшилъ дѣйствовать, не любилъ выжидать, и своимъ успѣхомъ былъ обязанъ необычайной быстротѣ своихъ движеній. Въ первые три года своего царствованія онъ выигралъ девятнадцать битвъ и низложилъ девятерыхъ самозванцевъ, но никогда не случалось ему открыть заговоръ или подавить возстаніе, прежде чѣмъ они успѣвали вспыхнуть. Поэтому онъ часто находился въ рукахъ Атоссы и нерѣдко она сбивала его съ толку своимъ умѣньемъ скрывать хитрую ложь и своимъ удивительнымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Въ своемъ простосердечіи онъ считалъ положительно невозможнымъ для кого бы то ни было лгать, не обнаруживая ни малѣйшаго смущенія, и всякій разъ, какъ онъ пытался поставить Атоссу въ такія условія, что она должна бы, казалось, неизбѣжно выдать себя, онъ встрѣчалъ съ ея стороны непостижимую безмятежность, которую вынужденъ бывалъ приписать тому, что она права, какъ бы сильно ни говорила противъ нея очевидность.
   Царь пришелъ къ заключенію, что въ настоящемъ случаѣ онъ ошибся, и что Фраортъ неповиненъ въ какихъ-либо мятежныхъ замыслахъ. Онъ не могъ представить себѣ, чтобы такой человѣкъ, какъ этотъ мидянинъ, былъ способенъ выполнить смѣлый государственный переворотъ, и рѣшилъ отпустить его.
   -- Ты должна быть очень довольна этимъ докладомъ,-- сказалъ онъ, смотря въ упоръ на Атоссу.-- Ты видишь, теперь ты получила болѣе подробныя извѣстія о своихъ дѣлахъ, и гораздо скорѣе, чѣмъ еслибъ ты отправила свое письмо. Отпусти этого негодяя и скажи ему, чтобъ онъ впередъ исправнѣе посылалъ свои отчеты, иначе ему придется скакать сюда сломя голову для ихъ доставки. Можешь пойти отдохнуть теперь,-- прибавилъ онъ, вставая и выталкивая изъ комнаты покорнаго Фраорта.
   -- Ты хорошо распорядился. Я довольна тобою, Фраортъ,-- холодно сказала Атосса.
   Прекрасная царица опять осталась одна и опять стала разглядывать себя въ зеркало, на этотъ разъ нѣсколько болѣе критическимъ взглядомъ. Повертываясь къ свѣту то одною, то другою стороной лица, она нашла, что въ эту минуту она чуть-чуть блѣднѣе обыкновеннаго. Никто другой не замѣтилъ бы этой перемѣны, но отъ Атоссы она на ускользнула, и царица съ выраженіемъ неудовольствія слегка нахмурила брови. Но тотчасъ же чело ея разгладилось, и она улыбнулась сама себѣ счастливою улыбкой. Она съ полнымъ успѣхомъ отвратила отъ себя страшную опасность.
   Она надѣялась сначала, что ей удастся предупредить Фраорта о томъ, какъ ему слѣдуетъ дѣйствовать, но свиданіе произошло такъ скоро по его пріѣздѣ и, къ тому же, въ этотъ короткій промежутокъ она была занята Зороастромъ и сценой, внезапно придуманной и разыгранной ею, такъ что ей пришлось встрѣтиться съ свовмъ главнымъ повѣреннымъ безъ малѣйшаго подготовленія. Она знала его трусливый характеръ и имѣла поэтому основаніе опасаться, что онъ выдастъ ее, надѣясь выпросить себѣ у царя помилованіе въ награду за свѣдѣнія, которыя онъ могъ ему сообщить. Но роковой моментъ миновалъ благополучно и больше нечего было бояться. Атосса опустилась на подушки, на которыхъ сидѣлъ передъ тѣмъ царь, и предалась сладостнымъ размышленіямъ о тѣхъ страданіяхъ, какія она несомнѣнно причинила Негуштѣ, представъ предъ ней въ объятіяхъ Зороастра. Она была увѣрена, что такъ какъ царевна не могла видѣть лица Зороастра, то должна была подумать, что онъ самъ обнимаетъ царицу. Какую ужасную муку должна была она испытать, если дѣйствительно любила его!
   

XII.

   Выйдя изъ покоевъ царицы, Дарій сдалъ несчастнаго Фраорта на руки стражѣ, приказавъ позаботиться о немъ, и направился къ саду. Было еще рано, но онъ искалъ уединенія и думалъ, что Негушта, по обыкновенію, придетъ въ садъ передъ полуднемъ. А, между тѣмъ, ему хотѣлось скрыться отъ придворныхъ и отъ царицы. Миновавъ мраморныя ворота, онъ шелъ медленно по розовой аллеѣ, обрывая по временамъ нѣжные лепестки, скручивая ихъ въ пальцахъ, упиваясь почти съ дѣтскою радостью ароматомъ свѣжихъ цвѣтовъ и вдыхая сладостную теплоту лѣтняго утра. Онъ впалъ въ ошибку и радъ былъ уйти въ такое мѣсто, гдѣ могъ спокойно подумать объ обстоятельствахъ, введшихъ его въ заблужденіе.
   Царь уже достигъ мраморной бесѣдки и хотѣлъ было обогнуть ее, чтобъ еще побродить по саду, но, проходя мимо отворенной двери, онъ увидалъ на полу женскую мантію. Онъ поднялся по ступенямъ и вошелъ.
   На мраморныхъ плитахъ лежала Негушта, вытянувшись во весь ростъ, съ закинутыми надъ головой руками. Лицо ея было страшно блѣдно, раскрытыя губы казались совершенно безкровными. Она была похожа на мертвую. Бѣлая тіара почти совсѣмъ упала съ ея густыхъ волосъ, и длинныя черныя кудри разметались безпорядочною массой по камнямъ. Пальцы ея были крѣпко стиснуты и лицо носило выраженіе такого страданія, какого Дарій не могъ и представить себѣ, какого онъ никогда не видалъ на лицахъ воиновъ, павшихъ въ бою.
   Царь отступилъ въ ужасѣ при видѣ распростертой дѣвушки. Онъ подумалъ, что она умерла, что она, быть можетъ, убита, но, вглядываясь въ нее, онъ замѣтилъ, наконецъ, что она еще чуть-чуть дышетъ. Тогда онъ подбѣжалъ къ ней, опустился на землю, положилъ голову Негушты къ себѣ на колѣни и началъ растирать ей виски и руки. Съ своего мѣста онъ могъ дотянуться до маленькаго фонтана, зачерпнулъ въ горсть воды и обрызгалъ ею лицо царевны.
   Наконецъ, она открыла глаза, потомъ снова закрыла ихъ, открыла ихъ еще разъ съ выраженіемъ изумленія и узнала царя. Она сдѣлала было усиліе, чтобы подняться, но онъ остановилъ ее, и голова ея снова упала къ нему на колѣни. Онъ продолжалъ растирать ей виски своею широкою загорѣлою рукой и съ нѣжнымъ безпокойствомъ взглянулъ ей въ глаза, когда они на минуту устремились на него, потомъ стали блуждать въ пространствѣ и закрылись опять.
   -- Что случилось?-- тупо спросила она, наконецъ.
   -- Не знаю,-- отвѣтилъ царь.-- Я нашелъ тебя здѣсь, распростертой на полу. Ты ушиблась?-- нѣжно спросилъ онъ.
   -- Ушиблась? Нѣтъ... но я ранена, я ранена... смертельно ранена,-- прибавила она внезапно.-- О, Дарій, еслибъ я могла тебѣ сказатьI Правда ли, что ты другъ мнѣ?
   Она приподнялась безъ его помощи.
   Горячая кровь снова прилила къ ея щекамъ и глаза ея засвѣтились прежнимъ блескомъ.
   -- Можешь ли ты сомнѣваться въ томъ, что я другъ тебѣ, самый преданный другъ?-- спросилъ ее царь.
   Негушта встала на ноги и въ сильномъ волненіи начала ходить по маленькой залѣ. Она нервно теребила пальцами золотыя кисти своего плаща и по временамъ взглядывала на Дарія, который, стоя у фонтана, не сводилъ съ нея тревожнаго взора.
   Вдругъ она остановилась передъ нимъ и устремила на него глаза, смотрѣвшіе необыкновенно печально и строго.
   -- Я скажу тебѣ нѣчто, -- начала она тихимъ голосомъ.-- Вотъ что я скажу тебѣ... всего сказать я не могу. Меня гнусно обманули, измѣнили мнѣ, насмѣялись надо мной... какимъ образомъ, этого я не могу сказать тебѣ, но ты мнѣ повѣришь, не правда ли? Человѣкъ, котораго я любила... я не люблю его больше... бросилъ меня, какъ старую одежду, какъ ненужную вещь, какъ изношенную сандалію, къ которой ногѣ его противно прикоснуться. Я не люблю его... я его ненавижу... да, да, я больше не люблю его!
   Лицо Дарія потемнѣло, и онъ заскрежеталъ зубами, но продолжалъ стоять неподвижно, ожидая, что скажетъ еще царевна. Но Негушта умолкла и вдругъ снова начала ходить взадъ и впередъ, саавъ пальцами виски, какъ бы отъ сильной боли. Затѣмъ они остановилась опять и" охваченная глубокимъ волненіемъ, положила обѣ руки на плечи царя, который задрожалъ отъ ея прикосновенія, словно отъ удара могучей мужской руки.
   -- Ты говорилъ когда-то о своей любви ко мнѣ,-- промолвила Негушта короткимъ, прерывистымъ тономъ.-- Скажи, ты все еще любишь меня?
   -- Развѣ такъ далеко то время, когда я сказалъ тебѣ, что люблю тебя?-- спросилъ Дарій съ нѣкоторою горечью.-- Ахъ, не искушай меня, не растравляй моего недуга. Люблю ли я тебя? О, да, люблю" какъ земля любитъ солнце, какъ никогда ни одинъ мужчина не любилъ ни одной женщины. Люблю ли я тебя? Да, да, я люблю тебя, и потому-то я несчастнѣйшій изъ людей.-- Онъ задрожалъ съ ногъ до головы и суровыя черты его лица становились все мрачнѣе по мѣрѣ того, какъ онъ продолжалъ свою рѣчь.-- Не хотя я такъ пламенно люблю тебя, я все же не могу сдѣлать ему зла... не могу этого въ силу своей великой клятвы... а, между тѣмъ, ради тебя я почти готовъ преступить ее. О, Негушта, Негушта!-- воскликнулъ онъ въ страстномъ порывѣ,-- не искушай меня! Не проси у меня этого, потому что ты можешь, если захочешь, сдѣлать лжецомъ великаго царя!
   -- Я не искушаю тебя,-- отвѣтила царевна.-- Я не хочу, чтобы ты повредилъ хотя бы волосъ на его головѣ. Онъ недостоинъ, чтобы ты поднялъ мизинецъ руки своей, чтобъ его убить. Но вотъ что я скажу тебѣ...-- Она запнулась.
   Царь, какъ бы предчувствуя въ своемъ страстномъ возбужденія, что она хочетъ сказать, схватилъ ея руки и крѣпко сжалъ ихъ въ своихъ, не отрывая взора отъ ея очей.
   -- Дарій,-- сказала она торопливо,-- если ты любишь меня и если ты желаешь этого, я буду твоею женой.
   Глаза царя вспыхнули дикимъ пламенемъ. Онъ выпустилъ ея руки и отступилъ отъ нея на нѣсколько шаговъ, смотря на нее въ упоръ. Потомъ онъ быстро повернулся, бросился на мраморную скамью, тянувшуюся вокругъ комнаты, закрылъ лицо руками и громко зарыдалъ.
   Роковыя слова, произнесенныя Негуштой, казалось, вернули ей спокойствіе. Она подошла къ царю, опустилась передъ никъ на колѣни и стала нѣжно гладить его чело и жесткіе, спутанные волосы. Крупныя слезы покатились по его смуглымъ щекамъ. Онъ поднялся, взглянулъ на Негушту и обнялъ ее одною рукой.
   -- Негушта,-- прошепталъ онъ,-- это правда?
   Она молча наклонила голову. Дарій привлекъ ее въ себѣ и прижалъ къ своей груди. Затѣмъ онъ нѣжно приблизилъ къ ней лицо, какъ бы желая поцѣловать ее, но вдругъ отшатнулся и отвелъ отъ нея глаза.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ онъ, какъ бы снова овладѣвъ собою.-- Я слишкомъ многаго прошу, пща твоего поцѣлуя. Ты слишкомъ, слишкомъ много даешь мнѣ. Я не достоинъ имѣть тебя своею женой. Нѣтъ!-- воскликнулъ онъ, когда она сдѣлала движеніе, чтобы удержать его на мѣстѣ.-- Нѣтъ! дай мнѣ уйти, потому что это несправедливо, недостойно... я не долженъ больше видѣть тебя. О, мнѣ слишкомъ трудно противустать твоимъ искушеніямъ!
   -- Дарій, ты самый благородный, самый доблестный, самый мужественный изъ людей!
   Подъ вліяніемъ внезапно овладѣвшаго ею порыва Негушта вообразила, что дѣйствительно любитъ Дарія. Величественная мощь Зороастра показалась ей холодною и ничтожною рядомъ съ пыломъ мужественнаго молодаго царя, который такъ искренно боролся съ жестокимъ искушеніемъ, такъ искренно стремился поступить справедливо и, вопреки ея собственной волѣ, оставить ей свободу. Въ этотъ мигъ она любила его, какъ свойственно любить такимъ женщинамъ -- съ неудержимою вспышкой страсти. Юпа обвила руками его шею и привлекла его къ себѣ.
   -- Дарій, это правда... я не любила тебя прежде, но теперь я люблю тебя, потому что ни у кого нѣтъ такого мужественнаго сердца, какъ твое.
   Она запечатлѣла горячій поцѣлуй на его челѣ и голова ея упала къ нему на плечо. Мгновенный трепетъ пробѣжалъ по тѣлу Дарія, затѣмъ онъ какъ бы утратилъ всякую способность къ борьбѣ, его руки сплелись съ руками Негушты, еще державшей его въ своихъ объятіяхъ и онъ осыпалъ ее страстными поцѣлуями.
   Когда Зороастръ очнулся отъ своего долгаго сна, была уже ночь. Его посѣтили тяжелыя сновидѣнія, и онъ проснулся съ предчувствіемъ какой-то ужасной бѣды. Онъ услыхалъ непривычные звуки въ сосѣдней залѣ, вскочилъ съ постели и позвалъ одного изъ воиновъ своей стражи.
   -- Что тутъ происходитъ?-- поспѣшно спросилъ онъ его.
   -- Великій царь,-- да продлятся дни его во вѣки!-- взялъ себѣ сегодня новую жену,-- отвѣтилъ воинъ, выпрямившись во весь ростъ передъ своимъ начальникомъ, но смотря на него съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
   У Зороастра замерло сердце.
   -- Какъ? Новую жену? Кто-жь она такая?-- спросилъ онъ, подходя ближе къ воину.
   -- Новая царица -- Негушта, іудейская царевна,-- отвѣтилъ копьеносецъ.-- Во дворцѣ будетъ большой праздникъ, для стражи тоже устроенъ пиръ и приготовлено обильное угощеніе для рабовъ.
   -- Хорошо, -- отвѣтилъ Зороастръ.-- Ступай пировать со всѣми.
   Воинъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Зороастръ остался одинъ. Зубы его стучали, мощные члены тряслись. Но онъ не предался неистовой скорби, не искалъ облегченія въ слезахъ. Тотъ, кто увидѣлъ бы его въ эту минуту, сказалъ бы, что онъ страдаетъ лихорадкой. Его голубые глаза безцѣльно смотрѣли на нами лампады, лицо было мертвенно блѣдно, но онъ не испустилъ ни крика, ни стона. Потомъ онъ сѣлъ на стулъ и сложилъ руки, какъ бы ожидая какого-нибудь событія. Но ничего во случилось, никто не пришелъ и не нарушилъ его уединенія, хотя до его комнаты доносился топотъ ногъ и несмолкаемый говоръ невольниковъ и воиновъ. Въ обширномъ дворцѣ, съ его тысячнымъ населеніемъ, въ этихъ чертогахъ, гдѣ всѣ веселились и бесѣдовали о предстоящемъ пирѣ, Зороастръ былъ совсѣмъ одинокъ.
   Наконецъ, онъ всталъ, медленно, съ усиліемъ, и прошелся два раза по комнатѣ, отъ одного конца до другого. По одну ея сторону лежала на низкой полкѣ его запасная одежда, между тѣмъ какъ блестящія латы и шлемъ, и все остальное вооруженіе его, котораго онъ не надѣвалъ на время своей спѣшной поѣздки въ Экбатану, были развѣшены на гвоздяхъ, на верхней части стѣны. Онъ посмотрѣлъ на всѣ эти вещи, перебралъ одно за другимъ всѣ свои одѣянія и нашелъ, наконецъ, большой темный плащъ и черный капюшонъ, какіе носили въ Мидіи. Онъ надѣлъ ихъ и подъ складками плаща спряталъ широкій, острый ножъ, которымъ опоясался. Затѣмъ, плотно закутавшись въ темную ткань и надвинувъ капюшонъ на глаза, онъ приподнялъ занавѣсь у двери и вышелъ изъ комнаты, не оглядываясь.
   Въ толпѣ рабовъ онъ прошелъ незамѣченный: зала тускло освѣщалась нѣсколькими факелами, и вниманіе всѣхъ было поглощено событіями этого дня и ожидавшимся пиромъ.
   Изъ схваченнаго имъ на-лету разговора Зороастръ заключилъ, что празднество еще не начиналось, и поспѣшилъ къ мраморному портику, черезъ который должна была пройти царская процессія, направляясь въ большую залу, лежавшую въ центрѣ главнаго зданія. Длинныя вереницы копьеносцевъ, въ бронзовыхъ латахъ и пунцовыхъ и синихъ мантіяхъ, окаймляли дорогу, усыпанную желтымъ пескомъ, листьями мирта и розами. У каждой колонны стоялъ громадный свѣтильникъ,.съ факеломъ изъ воска и камеди, горѣвшимъ яркимъ пламенемъ и испускавшимъ клубы ѣдкаго, но благовоннаго дыма. Толпы воиновъ и рабовъ тѣснились за рядами копьеносцевъ, толкая другъ друга и пуская въ ходъ громкія шутки и сердитыя пререканія ради того, чтобы достать мѣстечко получше -- цѣлый океанъ движущихся, кричащихъ, жестикулирующихъ людей. Благодаря своему высокому росту и широкимъ плечамъ, Зороастръ безъ труда пробрался впередъ и, никѣмъ не узнанный подъ своимъ капюшономъ, остановился тутъ, выглядывая изъ-за головъ двоихъ воиновъ собственной своей стражи, чтобы увидѣть процессію, какъ только она появится на широкой лѣстницѣ у противуположнаго конца портика.
   Вдругъ послышались въ отдаленіи густые звуки трубъ и разомъ воцарилось молчаніе въ несмѣтной толпѣ. Покорные ритму воинственной пѣсни, эти пронзительные звуки то усиливались, то замирали и снова раздались, когда трубачи показались на широкой лѣстницѣ и начали спускаться по ступенямъ. За ними слѣдовали другіе музыканты, игравшіе на болѣе нѣжныхъ инструментахъ, тихая мелодія которыхъ слилась мало-по-малу съ громогласными раскатами трубъ, а позади нихъ шли пѣвцы, дополняя своимъ могучимъ, стройнымъ пѣніемъ потовъ музыки, предшествовавшій царю.
   Процессія подвигалась мѣрными шагами. Не было ни жрецовъ, ни священнослужителей, ничего такого, что имѣло бы отношеніе къ храму, но за пѣвцами шло двѣсти дѣтей знатныхъ родовъ, въ бѣлыхъ одѣяніяхъ, съ длинными гирляндами розъ въ рукахъ, спутавшимися до самой земли, такъ что цвѣты отрывались отъ нихъ ю дорогѣ и усыпали собою песокъ.
   Но Зороастръ не смотрѣлъ ни на пѣвцовъ, ни на дѣтей. Его глаза были напряженно устремлены на двѣ фигуры, слѣдовавшія за ними -- на Дарія и его невѣсту Негушту. Они шли рядомъ, и процессія отдѣлялась открытымъ пространствомъ въ десять шаговъ впереди и десять шаговъ сзади отъ царственной четы. Дарій былъ въ пурпурной туникѣ съ бѣлыми полосами и въ мантіи изъ тирскаго пурпура; золотой царскій вѣнецъ обхватывалъ его бѣлую полотняную тіару; лѣвая рука его, загорѣлая и загрубѣвшая въ бою, покоилась на золотой рукояткѣ меча, а въ правой онъ держалъ длинный золотой жезлъ, сверху до низу обвитый миртомъ. Дарій выступалъ величаво, и когда онъ проходилъ мимо копьеіосцевъ, не одинъ изъ нихъ съ гордостью подумалъ, что великій царь по своей осанкѣ не меньше его походитъ на воина.
   По лѣвую сторону его шла Негушта, одѣтая съ головы до ногъ въ золотую парчу, въ мантіи изъ царственнаго пурпура, развѣвавшейся у нея на плечахъ. Бѣлая полотняная тіара ея была украшена іиртомъ и розами, въ рукахъ она держала миртовую вѣтвь.
   Лицо ея казалось блѣднымъ при свѣтѣ факеловъ, но съ виду она была спокойна и по временамъ бросала на Дарія взглядъ, въ которомъ никто не прочелъ бы непріязни.
   При ихъ приближеніи ледяной холодъ пробѣжалъ по жиламъ Зороастра, и зубы его снова застучали. Голова его кружилась отъ дыма факеловъ, отъ могучихъ и потрясающихъ звуковъ музыки, отъ всего этого удивительнаго зрѣлища. Ему казалось невозможныхъ, чтобы это происходило на яву. Онъ устремилъ глаза на Негушту, но лицо его было совершенно заслонено темнымъ капюшономъ. Однакожъ, онъ такъ напряженно смотрѣлъ на нее, что она какъ бы почувствовала на себѣ его взглядъ и, ища его въ толпѣ, позади воиновъ, встрѣтилась съ нимъ глазами. Несмотря на странное одѣяніе, скрывавшее его черты, она, вѣроятно, узнала его, потоку что, хотя она спокойно продолжала свой путь, гнѣвная кровь прилила къ ея челу и внезапно окрасила все лицо ея густымъ румянцемъ негодованія.
   Въ ту самую минуту, какъ она подходила къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ Зороастръ, онъ выступилъ впередъ и просунулъ голову между воиновъ. Его глаза сверкнули, какъ уголья, синимъ огнемъ, тихо, но отчетливо, подобно лезвію остраго меча, ударяющему по стали, прозвенѣлъ среди толпы его холодный металлическій голосъ:
   -- Измѣнница!
   Только одно это слово сказалъ онъ, но всѣ кругомъ слышали его рѣжущій тонъ, котораго не могли заглушить ни голоса пѣвцовъ, ни пронзительные трубные звуки.
   Негушта вздрогнула, остановилась на мгновеніе и обратила на темную фигуру взглядъ, горѣвшій такою невыразимою ненавистью и презрѣніемъ, какихъ никто не могъ бы представить себѣ на человѣческомъ лицѣ. Затѣмъ она прошла мимо.
   Оба копьеносца поспѣшно обернулись къ человѣку, стоявшему между ними и дерзнувшему оскорбить новую царицу, и грубо схватили его за плечи. Еще минута, и онъ погибъ бы подъ ударами ихъ мечей. Но гибкіе бѣлые пальцы его выскользнули съ быстротою молніи изъ-подъ плаща, вцѣпились въ руки обоихъ воиновъ и начали, трясти ихъ съ такою бѣшеною силой, что они громко закричали отъ боли и упали къ его ногамъ. Народъ разступился въ трепетѣ и изумленіи, а Зороастръ, плотно закутавшись въ свой темный плащъ, быстро повернулся и скорыми шагами прошелъ мимо ошеломленной толпы.
   -- Это діаволъ горъ!-- воскликнулъ кто-то.
   -- Это самъ Ариманъ!-- сказалъ другой.
   -- Это тѣнь Баалова жреца, котораго царь казнилъ въ Вавилонѣ!
   -- Это злой духъ Камбиза!
   -- Нѣтъ, -- вымолвилъ одинъ изъ копьеносцевъ, растирая свою поврежденную руку,-- это начальникъ Экбатанской крѣпости, Зороастръ. Я видѣлъ лицо его подъ капюшономъ.
   -- Очень возможно,-- подхватилъ его товарищъ.-- Говорятъ, онъ такъ силенъ, что можетъ переломить рукой полосу желѣза въ три пальца. Но я, все-таки, думаю, что это былъ діаволъ горъ.
   Между тѣмъ, шествіе двинулось дальше и, прежде еще, чѣмъ толпа успѣла очнуться отъ удивленія, чтобы высказать свои догадки, Зороастръ уже миновалъ портикъ и опустѣвшіе дворы, спустился по широкой лѣстницѣ въ дворцовымъ воротамъ и вышелъ одинъ на безмятежный просторъ звѣздной ночи.
   Онъ не хотѣлъ никакихъ сдѣлокъ съ своею скорбью, хотѣлъ остаться наединѣ съ нею. Онъ не нуждался въ сочувствіи смертныхъ, не хотѣлъ человѣческаго состраданія. Ударъ поразилъ его въ самое сердце, и ни одинъ мужчина, ни одна женщина не могли исцѣлить его раны. Зданіе блаженства, воздвигнутое имъ въ одинъ годъ, рушилось до самыхъ основаній, и паденіе его было ужасно. Его гибель распространилась на всю область души его и сокрушила весь чертогъ его тѣла. Дивный храмъ, въ который устремлялось его сердце для поклоненія возлюбленной, былъ уничтоженъ, разбитъ въ дребезги; его развалины походили на груду мертвыхъ костей, столь омерзительныхъ въ своемъ разрушеніи, что духовныя очи Зороастра отвратились въ ужасѣ отъ внутренняго созерцанія такого зрѣлища.
   Съ сухимъ, спокойнымъ взоромъ онъ пустился въ свой одинокій, унылый путь. Отъ его прошлаго не уцѣлѣло ничего, чѣмъ бы онъ сколько-нибудь дорожилъ. Его доспѣхи висѣли въ его комнатѣ во дворцѣ и, разставаясь съ ними, онъ разстался съ прежнимъ Зороастромъ -- сильнымъ, молодымъ, прекраснымъ, съ воиномъ и любовникомъ, пѣвцомъ сладкихъ пѣсенъ и могучимъ борцомъ, несравненнымъ наѣздникомъ, безпримѣрнымъ по своей доблести нуженъ. Тотъ, кто шелъ теперь одинъ среди непроницаемаго ночнаго мрака, былъ движущеюся печалью, былъ ужасомъ скорби въ образѣ призрака, блуждавшаго среди дѣйствительныхъ предметовъ; это былъ человѣкъ, для котораго ангелъ смерти являлся уже другомъ, а смерть -- возлюбленною.
   Онъ былъ одинъ, онъ видѣлъ какъ бы начало утѣшенія въ томъ, что находится далеко отъ толпы знакомыхъ и незнакомыхъ лицъ, такъ или иначе связанныхъ съ его жизнью, но окончательнаго и полнаго успокоенія онъ могъ достигнуть лишь тогда, когда ушелъ бы отъ самого себя, освободился бы отъ тяжести тѣла, давившей его, и отъ еще болѣе тяжкаго гнета души, изнывавшей подъ собственнымъ бременемъ, какъ подъ непосильною нощей. Ибо печаль была его спутницей отнынѣ и неумирающее горе -- его совѣтникомъ.
   О, небо! Она была такъ прекрасна, а любовь ея такъ нѣжна и сильна! Ея лицо было подобно лику ангела, а дѣвственное сердце -- самымъ потаеннымъ лепесткомъ розы, свертывающимся въ почкѣ передъ восходомъ солнца. Поцѣлуй ея былъ какъ вѣяніе весны, призывающей землю къ новой радостной жизни, глаза ея, какъ хрустальные ручьи, изъ глубины которыхъ истина предстала, краснѣя, предъ золотые лучи дня. Ея уста были такъ нѣжны, что люди спрашивали себя съ недоумѣніемъ, неужели они могутъ раскрываться, но когда они раскрывались, ихъ сладостное дыханіе вылетало вмѣстѣ съ музыкой ея рѣчей, казавшейся сладостнѣе всѣхъ земныхъ звуковъ. Она была самою прекрасной кзъ всѣхъ смертныхъ женщинъ, самымъ прелестнымъ существомъ во всемъ Божьемъ мірѣ, и изъ всѣхъ женщинъ, которыя любили, ея любовь была самою чистой, самою нѣжной и искренней. Не было женщины, подобной ей, и никогда не будетъ, а, между тѣмъ, какой-нибудь недѣли оказалось достаточно, чтобъ до такой степени измѣнить ее, такъ извратить ее и возмутить чистые элементы ея чудной природы, что она солгала самой себѣ и солгала своему возлюбленному, такъ, какъ никто не лгалъ никогда! И ради чего? Чтобъ надѣть на себя пурпурную мантію болѣе яркаго цвѣта, чѣмъ носили другія женщины, чтобъ украсить свои волосы золотымъ вѣнцомъ, чтобъ назваться царицей. Царицей! Развѣ не была она отъ самаго рожденія царицей и владычицей всѣхъ сотворенныхъ женщинъ?!
   Такъ никто не лгалъ никогда. Слышалъ ли кто-нибудь такую чудовищную ложь съ тѣхъ поръ, какъ міръ впервые узналъ всю неправду мудрости змія? Развѣ не клялась и не обѣщала она святостью своего Бога любить Зороастра во-вѣки?
   Суета суетъ -- весь міръ, это зіяющая бездна тщеты, мрачная и безпросвѣтная, гдѣ раздаются лишь заунывные стоны призраковъ людскихъ скорбей, гдѣ тѣни людскихъ печалей въ дикихъ вопляхъ изливаютъ свою тоску среди зловѣщаго мрака! Это ночь, въ которой никогда уже не блеснетъ легкокрылая и ясная заря, никогда не прикоснется розовыми перстами къ очамъ бездыханнаго міра, не зажжетъ въ нихъ прежняго свѣта! Это зима съ мертвящимъ холодомъ, и никогда, среди неизмѣнно-повторяющихся вѣковъ неустаннаго времени, не увидитъ она больше лица новой весны, не почувствуетъ въ ледяныхъ жилахъ своихъ согрѣвающаго біенія позабытой жизни, возбужденнаго въ нѣдрахъ ея трепетною надеждой на чудное возрожденіе!
   Далеко, далеко, среди южной равнины, Зороастръ лежалъ на увлажненной росою землѣ, вперивъ взоръ въ безпредѣльныя глубины неба, гдѣ звѣзды сіяли, какъ миріады алмазовъ, на темпомъ покровѣ ночи.
   И кипѣвшая въ душѣ его буря утихла мало-по-малу; какъ падаетъ роса на землю, такъ снизошло на него спокойствіе необъятной пустыни. Въ вискахъ его замерло бѣшеное біеніе, и душа его, какъ бы отдѣлившись отъ своей необузданной скорби, вознеслась къ холоднымъ глубинамъ тверди небесной, гдѣ нѣтъ ни тоски, ни печали. Глаза его сдѣлались прозрачными и неподвижными, тѣло оцѣпенѣло среди ночной росы, и духъ его, воспаривъ такъ высоко, что земныя силы уже не были властны удержать его полетъ, поднялся въ тѣ далекіе предѣлы, гдѣ нѣтъ ни утра, ни вечера для нескончаемаго дня, гдѣ могучій хоръ небесныхъ ликовъ славословитъ Всевышняго торжественнымъ пѣснопѣніемъ.
   

XIII.

   На дальнемъ югѣ, въ пустынныхъ горахъ, гдѣ первобытное пастушеское племя пасетъ стада косматыхъ козъ на скудно-покрытыхъ растительностью каменистыхъ склонахъ, существуетъ глубокое ущелье, куда люди рѣдко проникаютъ, куда солнце лишь въ полдень на короткій мигъ роняетъ лучи свои. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, вѣрнѣе, ползти цѣлыхъ полтора часа по берегу маленькаго ручейка, стремительно сбѣгающаго съ черныхъ скалъ. Тогда путникъ увидѣлъ бы передъ собой углубленіе, подобное большому природному амфитеатру, который со всѣхъ сторонъ обступили крутыя стѣны скалъ, представляя собой высокій замкнутый вѣнецъ мрачныхъ утесовъ. Въ серединѣ этого открытаго пространства, изъ-подъ массы чернаго камня, весело журча, вырывается рѣзвый родникъ и образуетъ широкое озеро, откуда воды тихимъ потокомъ стекаютъ въ плодоносную равнину и затѣмъ изливаются въ Араксъ, несущійся подъ башнями и дворцами величаваго Стаккара, болѣе чѣмъ въ двухъ дняхъ пути отъ потаеннаго ущелья.
   Трудно было бы узнать Зороастра въ человѣкѣ, который проводилъ цѣлые дни у родника, погруженный въ глубокія размышленія. Высокій станъ его страшно исхудалъ отъ поста и всяческихъ лишеній; волосы и борода его сдѣлались бѣлоснѣжными и спускались густою массой до самаго пояса, а молодое прекрасное лицо было блѣдно и прозрачно. Но въ темно-синихъ глазахъ его свѣтилось пламя, не похожее на пламя прежнихъ дней,-- то былъ чудный, спокойный огонь, какимъ горятъ взоры, устремленные на дивные образы и созерцающіе то, чего не дано видѣть очамъ смертныхъ въ этомъ бренномъ мірѣ.
   Около трехъ лѣтъ прошло съ того дня, какъ Зороастръ вышелъ изъ царскихъ чертоговъ въ Сузахъ и направился въ югу, ища мѣста, гдѣ душа его могла бы обрѣсти покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между нимъ и его прошлымъ лежала великая бездна, отдѣлявшая человѣка отъ пророка, земныя заботы отъ божественнаго спокойствія высшей жизни.
   Отъ времени до времени Зороастръ поднимался по крутой тропѣ, проложенной имъ между камнями и утесами, и взбирался на вершину горы; тамъ ожидалъ его одинъ изъ горныхъ пастуховъ, приносившій ему разъ въ мѣсяцъ мѣшокъ съ сухимъ зерномъ и нѣсколько маленькихъ, жесткихъ сыровъ изъ козьяго молока. Въ обмѣнъ за эти скудные припасы Зороастръ всякій разъ давалъ пастуху по одному кольцу изъ золотой цѣпи, которую онъ когда-то носилъ на шеѣ и которая еще была на немъ въ тотъ день, какъ онъ покинулъ дворецъ. Тридцать три кольца отдалъ онъ ему съ тѣхъ поръ, какъ появился въ ущельѣ, и цѣпъ укоротилась болѣе, чѣмъ на половину. Ея должно было хватить, пока не исполнился бы тысячедневный срокъ обѣта, даннаго бывшимъ военачальникомъ, а потомъ отшельникъ рѣшилъ возложитъ свои упованія на благость премудраго Ормузда.
   Зороастръ сидѣлъ у ключа и слѣдилъ за тѣмъ, какъ хрустальныя воды искрились и сверкали на солнцѣ, дѣлаясь совсѣмъ темными и непроглядными, какъ скоро лучи свѣта исчезали.
   Въ теченіе долгихъ сутокъ онъ не двигался, сидя на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ просидѣлъ почти три года, не чувствуя ни зноя въ короткіе солнечные часы, ни холода въ пору снѣговъ и морозовъ. Дикія длинношерстныя черныя овцы приходили сюда въ полдень на водопой и робко смотрѣли глупыми глазами на неподвижную фигуру, а по вечерамъ лютые волки тихонько подкрадывались изъ-за скалъ, обнюхивали землю подъ ногами Зороастра и вдругъ, поднявъ остроконечную морду, съ протяжнымъ воемъ ужаса, будто увидѣвъ страшный призракъ, убѣгали и скрывались во мракѣ.
   А когда, наконецъ, наступала ночь, Зороастръ вставалъ и направлялся къ тому мѣсту, гдѣ скалы, нависнувъ одна надъ другой, оставляли свободный проходъ. Человѣкъ съ бѣлоснѣжными волосами устремлялъ долгій взглядъ на звѣздную высь и исчезалъ за утесами.
   Тамъ находилась обширная пещера съ высокими сводами; стѣны ея были черныя и гладкія, точно полированныя руками искусныхъ рабочихъ; полъ представлялъ слой мягкаго чернаго песка, сухого и ровнаго, какъ въ дѣвственной пустынѣ. Посреди пещеры лежалъ, подобно громадному шару, черный твердый валунъ, а на вершинѣ его горѣлъ неугасимый огонь, для поддержанія котораго не требовалось никакого топлива. Высокое остроконечное пламя разливало вокругъ странный бѣлый свѣтъ, блиставшій и сверкавшій на гладкихъ черныхъ стѣнахъ пещеры и отражавшійся въ нихъ, какъ въ зеркалахъ. Пламя было неподвижно, оно не колебалось, не устремлялось вверхъ и не опускалось, но держалось прямо на темномъ жертвенникѣ, словно копье изъ раскаленнаго до-бѣла золота. Этотъ чудесный огонь не испускалъ изъ себя дыма и не распространялъ жара, какъ всякій другой.
   Тогда Зороастръ наклонялся и указательнымъ пальцемъ чертилъ на пескѣ фигуру, подобную кругу, съ тою только разницей, что она пересѣкалась двумя прямыми линіями съ сѣверозапада да юго-востокъ и двумя прямыми линіями съ сѣверо-востока на юго-западъ, и чрезъ концы этихъ линій онъ чертилъ малый кругъ, лежавшій внѣ большаго. На восточной же сторонѣ, лицомъ къ жертвеннику, большой кругъ не былъ соединенъ, но размыкался на небольшомъ разстояніи {Маздаяснійская Дахма или мѣсто смерти. Эта фигура представляетъ собой горизонтальный планъ современной Башни Безмолвія у парсовъ.
   Маздаяснійцы -- сторонники религіи Зороастра. Названіе это составилось изъ словъ Мазда (Ахура Мазда -- Великій Духъ) и Ясна -- жертва, молитва, а также и извѣстная часть Авеста.}.
   Начертавъ фигуру, Зороастръ выходилъ изъ круга и прикасался къ черной скалѣ, на которой горѣлъ огонь, затѣмъ онъ снова входилъ въ кругъ и пальцами соединялъ его въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ оставался открытымъ, на восточной сторонѣ, служившей входомъ. И въ ту самую минуту, какъ онъ замыкалъ кругъ, надъ всею фигурой, начертанной имъ, вспыхивалъ мягкій свѣтъ, подобный свѣту огня, но не столь сильный. Тогда Зороастръ ложился на спину, головой къ жертвеннику, а ногами къ западу, складывалъ руки на груди и закрывалъ глаза. Мало-по малу тѣло его цѣпенѣло, лицо становилось блѣдно, какъ у мертвеца, и въ этомъ оцѣпенѣніи духъ его отрѣшался и освобождался отъ земныхъ узъ, между тѣмъ какъ члены его отдыхали.
   И когда Зороастръ лежалъ такъ, отдѣленный отъ міра, замкнутый въ кругѣ символической смерти свѣтомъ міроваго дѣятеля {Терминъ "міровой дѣятель" употреблялся въ древней мистикѣ для обозначенія того неуловимаго и всюду проникающаго тока, болѣе грубыми и осязательными проявленіями котораго считаются свѣтъ, теплота, электричество и жизненная сила.}, еяу снились сны и являлись видѣнія.
   Его умъ, прежде всего, открылся для воспріятія тѣхъ болѣе широкихъ представленій о пространствѣ и времени, о которыхъ онъ читалъ въ книгахъ своего учителя Даніила. Онъ понялъ тогда основныя начала, но не уразумѣлъ всей ихъ истины. Онъ былъ слишкомъ тѣсно связанъ съ окружавшею его жизнью, чтобы видѣть вещи въ болѣе ясномъ свѣтѣ, озаряющемъ міровою истиной всѣ низменныя формы тлѣннаго вещества. Даніилъ передалъ ему первыя, великія основы. Всѣ люди, по своему невѣжеству, говорятъ о безконечности пространства и времени, какъ о такихъ идеяхъ, которыхъ люди сами по себѣ не могутъ ни обнять разумомъ, ни постичь. Человѣкъ, по ихъ словамъ, ограниченъ въ своихъ способностяхъ и не можетъ поэтому понимать безконечнаго. Это самое великое заблужденіе, въ какое только можетъ впасть мыслящее существо. Ибо безконечность, не имѣя конца, не можетъ быть ограничена, она отвергаетъ опредѣленіе, которому подлежатъ, по природѣ своей, конечныя вещи. Ибо опредѣлять значитъ полагать предѣлы, а то, что безконечно, не можетъ имѣть предѣловъ. Слѣдовательно, человѣкъ, пытающійся ограничить то, что не имѣетъ границъ, старается опредѣлить то, что неопредѣлимо по самой природѣ своей. Видя, что единственное жалкое средство, имѣющееся въ его распоряженіи для передачи душѣ чрезъ притупленныя внѣшнія чувства обманчивыхъ впечатлѣній отъ призрачныхъ предметовъ, что это средство совершенно неспособно дать ему представленіе о томъ, что только и есть дѣйствительнаго въ мірѣ, онъ ищетъ исхода въ своемъ грубомъ невѣжествѣ и грубой и тяжеловѣсной рѣчи, и смѣло заявляетъ, что человѣческій умъ слишкомъ ограниченъ въ своей сущности для постиженія безконечности пространства или времени.
   А, между тѣмъ, освобожденный отъ всякихъ путъ, разумъ человѣческій не только способенъ вмѣстить въ себѣ эти смѣлыя понятія, но этотъ самый жалкій безумецъ, видящій въ матеріальномъ мірѣ всю полноту того, что можетъ знать человѣкъ, никогда не могъ бы подняться до размышленія о хотя бы даже обманчивыхъ предметахъ, къ которымъ онъ прицѣпляетъ свою безразсудную вѣру, еслибъ оскорбляемый и такъ ложно понимаемый имъ разумъ не обладалъ по самой природѣ своей тою безконечною способностью воспріятія, какой, по словамъ этого безумца, будто бы не существуетъ. Ибо, въ противномъ случаѣ, если умъ ограниченъ, то должна быть опредѣленная граница для его способности пониманія, и легко представить себѣ, что подобная граница не замедлила бы сдѣлаться очевидной для всякаго мыслителя, столь же очевидной, настолько ясно то, что существо, заключенное въ трехъ измѣреніяхъ пространства, не можетъ, не измѣнивъ своей природы, высвободиться изъ этихъ трехъ измѣреній и не можетъ уклониться отъ законовъ, по которымъ матерія имѣетъ только длину, ширину и толщину, безъ четвертаго внѣшняго измѣренія.
   Одна уже мысль, что безконечное пространство недоступно пониманію, служитъ сама по себѣ доказательствомъ того, что умъ безсознательно представляетъ себѣ точный характеръ подобной безконечности, не затрудняясь приписать ей всеобъемлемость, уклониться отъ которой нѣтъ возможности, въ которой существуютъ всѣ измѣренія и въ силу которой становятся возможными всѣ другія понятія. Слѣдовательно, если это безконечное пространство заключаетъ въ себѣ всѣ измѣренія существованія -- преходящія, дѣйствительныя и потенціальныя, и если способности ума соотвѣтствуютъ свойствамъ безконечнаго пространства, такъ какъ разумъ несомнѣнно чувствуетъ въ себѣ способность овладѣвать всякимъ ограниченнымъ понятіемъ, заключающимся въ той или другой части недоступнаго ограниченію цѣлаго, то отсюда вытекаетъ, что разумъ самъ по себѣ такъ же безконеченъ, какъ и пространство, въ которомъ жсе сотворенное имѣетъ свой преходящій образъ существованія и въ которомъ всѣ несотворенныя истины существуютъ вѣчно. Разумъ приходить къ пониманію безконечности при помощи того истиннаго знанія, которое есть внутреннее убѣжденіе, не зависимое отъ дѣятельности внѣшнихъ чувствъ.
   По мѣрѣ того, какъ Зороастръ устремлялъ внутреннюю созерцательную силу свою на первую главную основу всякаго возможнаго знанія, онъ постигъ мало-по-малу и главную причину, главную основу животворящей сущности, проникающей всѣ явленія и дающей начало движенію, какъ первоисточнику преходящаго существованія. Ему сдѣлался ясенъ великій законъ раздѣленія, временное распаденіе міроваго дѣятеля на двѣ части, порождающія своимъ распаденіемъ и возсоединеніемъ свѣтъ и теплоту, сокровенную силу жизни и первые законы притяженія, всѣ тѣ явленія, которыя считаются матеріальными. Онъ увидалъ раздѣленіе мрака и свѣта и понялъ, что все то, что находится во мракѣ, отражается въ свѣтѣ, и что свѣтъ, называемый нами свѣтомъ, есть въ дѣйствительности мракъ, сдѣлавшійся видимымъ, тогда какъ истинный свѣтъ невидимъ для очей, затемненныхъ грубою завѣсой преходящаго существованія. И когда отъ ночи, окутывающей землю, глаза его постепенно раскрылась для лицезрѣнія звѣзднаго неба, онъ узналъ, что образы, движущіеся и существующіе во тьмѣ, тлѣнны и совершенно призрачны, тогда какъ болѣе чистое существо, отражающееся въ дѣйствительномъ свѣтѣ, истинно и пребываетъ во-вѣки.
   Затѣмъ, съ помощью своего знанія и могущества и внутренняго свѣта, таившагося въ немъ, онъ раздѣлилъ часть міроваго дѣятеля, находившуюся въ пещерѣ, гдѣ онъ жилъ, на двѣ части и возсоединилъ ихъ посрединѣ, на камнѣ, тамъ лежавшемъ,-- и день, за днемъ, безъ перерыва, стало горѣть на его жертвенникѣ безшумное, кроткое пламя. И раздѣленіемъ своей внутренней силы онъ. могъ также раздѣлять силу, скрытую во всѣхъ преходящихъ существахъ, согласно съ тѣми законами, которые, будучи вѣчны, проявляются въ томъ, что не вѣчно, но преходяще.
   Далѣе, онъ сталъ размышлять о семи стихіяхъ человѣка, объ ихъ раздѣленіи и различіи въ ихъ природѣ.
   Ибо первая стихія человѣка есть тлѣнное вещество.
   Вторая стихія человѣка есть часть міроваго дѣятеля, дающая ему жизнь.
   Третья стихія человѣка есть отраженіе его тлѣннаго существа въ звѣздномъ свѣтѣ, сливающееся съ нимъ, но невидимое его земному оку.
   Четвертая стихія человѣка составляется изъ всѣхъ желаній, испытываемыхъ имъ при посредствѣ его внѣшнихъ чувствъ. Эта часть не есть существованіе дѣйствительное или преходящее, а есть результатъ.
   Пятая стихія человѣка есть то, что говоритъ: "Я есмь", и въ чемъ человѣкъ видитъ свое отличіе отъ другихъ людей, и съ этимъ связано пониманіе низшихъ предметовъ, но не высшихъ.
   Шестая стихія есть чистое разумѣніе, вѣчное и сродное съ безконечностью времени и пространства, дѣйствительное, нетлѣнное, невидимое человѣческому оку.
   Седьмая стихія есть душа, исходящая отъ Бога.
   Зороастръ долго размышлялъ обо всемъ этомъ и, по мѣрѣ того, какъ тѣло его все больше и больше ослабѣвало и изнурялось отъ поста и созерцанія, онъ началъ замѣчать, что по временамъ міровой дѣятель переставалъ разлагаться и возсоединяться въ нервахъ его вещественной стихіи, такъ что тѣло его дѣлалось какъ бы мертвымъ, равно какъ и четвертая стихія, представляющая собою ощущеніе земныхъ желаній, самъ же онъ, три высшихъ стихіи его -- его личность, его разумъ и душа -- отдѣлялись на время отъ всего, что пригибало ихъ къ землѣ. И умственныя очи его отверзались для яснаго лицезрѣнія звѣзднаго свѣта и для непосредственнаго познаванія всего истиннаго и ложнаго.
   Такъ лежалъ онъ ночь за ночью на полу своей пещеры, оцѣпенѣлый, неподвижный. Кругъ свѣта, который онъ создавалъ пріобрѣтенною имъ властью, защищалъ его тѣло отъ всякихъ внѣшнихъ зловредныхъ вліяній. Ибо хотя пламя не давало жара, стоило какому-либо живому существу только приблизиться къ нему, чтобы мгновенно погибнуть, какъ отъ удара молніи. Такимъ образомъ, никакая внѣшняя опасность не грозила Зороастру въ эти часы его отрѣшенія отъ земли, и онъ, когда хотѣлъ, покидалъ свое тѣло и опять возвращался въ него, и тогда въ немъ снова появлялось дыханіе и жизнь.
   Такъ углублялся онъ взоромъ въ прошедшее, настоящее и будущее, и душа его просвѣтлялась, исполнялась божественной чистоты и возносилась къ небу, мечтая о вѣчномъ благѣ и безконечной правдѣ. И мало-по-малу ему стало казаться, что въ одинъ изъ подобныхъ часовъ оцѣпенѣнія онъ долженъ покинуть свое тѣло навсегда и не оживлять его больше дыханіемъ. Ибо ему думалось, что разъ онъ достигъ возможности сбрасывать съ себя смертную оболочку и принимать безсмертіе, то было бы излишнею мукой снова облекаться въ плоть и носить ее, между тѣмъ какъ ему было такъ легко сложить ее съ себя совсѣмъ. Онъ уже почти принялъ рѣшеніе допустить смерть какъ бы нечаянно овладѣть его тлѣннымъ существомъ и остаться самому на вѣки въ той новой жизни, которую онъ обрѣлъ.
   Но въ то время, какъ духъ его размышлялъ такимъ образомъ, онъ услышалъ голосъ, взывавшій къ нему, и сталъ слушать:
   "Одинъ мигъ подобенъ другому, и нѣтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.
   "Одинъ мигъ въ вѣчности имѣетъ такую же важность, какъ и другой, ибо вѣчность не измѣняется, и одна часть ея не лучше всякой другой части.
   "Хотя человѣкъ безсмертенъ по душѣ своей, но онъ смертенъ по своему тѣлу, и время, которое душа его должна провести въ его тѣлѣ, имѣетъ для него такую же цѣну, какъ и время, которое онъ долженъ провести внѣ его.
   "Не думай, что, самовольно покидая свое тѣло, еслибъ даже ты имѣлъ необходимыя для этого власть и знаніе, ты избѣгнешь того жребія, который Богу угодно было назначить тебѣ.
   "Скорѣе же муки твои и срокъ твоего страданія увеличатся, потому что ты не сдѣлалъ съ своимъ тѣломъ того, что тѣло должно совершить.
   "Жизнь души, пока она обрѣтается въ тѣлѣ, имѣетъ такую же цѣну, какъ когда она покинетъ его. Ты не долженъ сокращать время своего пребыванія во плоти.
   "Хотя ты знаешь все, ты не знаешь Бога. Ибо хотя ты знаешь свое тѣло, которое въ мірѣ, и міръ, который во времени, и время, которое въ пространствѣ, все же знаніе твое не простирается далѣе, ибо пространство и все, что вмѣщается въ немъ, обрѣтается въ Богѣ {Гермесъ Трисмегистъ: Pacmandres, XI, 2.}.
   "Ты позналъ земную и небесную мудрость. Познай же, что ты не минуешь законовъ земли, пока ты на землѣ, ни законовъ неба, когда будешь на небѣ. Вознеси сердце свое къ Богу, но соверши во плоти дѣла, предназначенныя для плоти.
   "Есть и другіе люди, посланные въ міръ, помяно тебя. Если ты покинешь міръ, какую пользу принесетъ твое знаніе другимъ людямъ? А, между тѣмъ, для того, чтобы ты былъ полезенъ другимъ, Богъ и послалъ тебя въ міръ.
   "И не только тебя, но и всякаго человѣка. Трудъ человѣка принадлежитъ человѣку, а трудъ ангеловъ -- ангеламъ. Но время человѣка столь же цѣнно въ очахъ Божіихъ, какъ и время ангеловъ.
   "Все, что не исполнено въ свое время, останется неисполненнымъ во вѣки вѣковъ. Если въ то время, какъ ты обрѣтаешься во плоти, ты не совершишь дѣлъ, предназначенныхъ для плоти, такъ, какъ то предписываютъ законы человѣчества, то вступишь въ жизнь духа какъ бы слѣпымъ или увѣчнымъ, ибо жребій твой не будетъ исполненъ.
   "Вотъ въ чемъ заключается мудрость: человѣкъ не долженъ заботиться о мірскомъ ради себя, и душа его должна подниматься и возноситься надъ всѣмъ тѣмъ, что низмѣнно и тлѣнно, но онъ долженъ безъ ропота выполнять свой удѣлъ. Онъ не долженъ забывать о тлѣнномъ, хотя бы и воспарялъ къ нетлѣнному.
   "Ибо человѣкъ относится къ человѣку, какъ одна часть вѣчности къ другой. И какъ вѣчность была бы несовершенна, еслибъ можно было удалить изъ нея одно мгновеніе, такъ и земля была бы несовершенна, еслибъ хоть одинъ человѣкъ могъ быть взять отъ нея раньше предопредѣленнаго ему срока.
   "И такъ, если человѣкъ удаляетъ себя изъ міра, онъ порождаетъ этимъ несовершенство и погрѣшаетъ противъ совершенства, которое есть законъ, установленный Богомъ.
   "Хотя міръ лежитъ во мракѣ, мракъ необходимъ для свѣта. Хотя міръ погибнетъ, а небо не погибнетъ во-вѣки, все же тлѣнное необходимо для вѣчнаго.
   "Ибо преходящее и неизмѣнное одинаково существуютъ въ вѣчности и составляютъ части ея. И одинъ мигъ подобенъ другому, и нѣтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.
   "Иди же, возьми свое тѣло и соверши въ немъ среди людей дѣла, предназначенныя для плоти. Ибо ты призванъ совершить дѣла и, если они не будутъ исполнены въ свое время, которое наступило нынѣ, они не будутъ исполнены во-вѣки, и ты сдѣлаешься несовершеннымъ духомъ.
   "Несовершенный духъ погибнетъ, ибо ничто несовершенное не можетъ жить вѣчною жизнью. Чтобы быть совершенными, всѣ дѣла должны быть исполнены въ то время, пока духъ обрѣтается въ тѣлѣ. Дѣла погибнутъ и погибнетъ тѣло, исполнившее ихъ, но душа совершеннаго человѣка не узнаетъ конца, и отблескъ того, что онъ сдѣлалъ, пребудетъ во-вѣки во свѣтѣ.
   "Торопись, ибо срокъ жизни твоей кратокъ. Ты позналъ все, что законно познать, и тѣмъ скорѣе совершишь ты дѣла свои.
   "Торопись, ибо одинъ мигъ подобенъ другому, и нѣтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.
   "Мигъ проходить безвозвратно, и то, что человѣкъ долженъ былъ сдѣлать въ одинъ день, не можетъ быть сдѣлано въ другой".
   Голосъ умолкъ, и духъ Зороастра возвратился въ тѣло его, покоившееся въ пещерѣ, и глаза его открылись. Тогда отшельникъ поднялся и, стоя въ кругѣ, засыпалъ пескомъ часть его, лежавшую къ востоку; и, какъ скоро кругъ разомкнулся, погасъ и свѣтъ, озарявшій его, и ничего не осталось на немъ, кромѣ знаковъ, начертанныхъ на черномъ пескѣ.
   Зороастръ надѣлъ на себя свой ветхій плащъ, направился въ выходу и переступилъ за порогъ пещеры. Была свѣтлая ночь.
   Луна въ зенитѣ бросала съ неба свои широкіе вертикальные лучи въ тѣсное ущелье, и гладкіе черные камни сверкали сумрачнымъ блескомъ. На поверхности маленькаго озера у родника тоже отражались лучи мѣсяца, превращая его въ свѣтлый серебряный щитъ.
   Зороастръ подошелъ къ ключу и остановился возлѣ него. Тогда сіяніе луны озарило его бѣлыя кудри, и бороду, и длинную бѣлую руку, которую онъ положилъ на скалу.
   Его тонкій слухъ, неимовѣрно изощренный долгимъ уединеніемъ и постомъ, уловилъ шаги человѣка на далекой вершинѣ одного изъ утесовъ, и зоркій глазъ его вскорѣ увидѣлъ человѣческую фигуру, спускавшуюся осторожно, но увѣренно, къ глубокой пропасти, у которой стоялъ Зороастръ. Все яснѣе и яснѣе обрисовывалась она передъ нимъ, пока, наконецъ, не приблизилась и не остановилась на одномъ изъ нависшихъ надъ бездной валуновъ, на такомъ разстояніи, чтобъ можно было слышать рѣчь. Это былъ пастухъ, приносившій отъ времени до времени пищу отшельнику, единственный изъ всѣхъ пастушескихъ обитателей окрестныхъ холмовъ, дерзавшій проникать въ священные предѣлы Зороастрова убѣжища. Онъ былъ храбрый малый, но, при видѣ человѣка, безмолвно стоявшаго у родника, онъ почувствовалъ какой-то благоговѣйный трепетъ; ему показалось, будто волосы Зороастра блистаютъ собственнымъ свѣтомъ, независимымъ отъ луннаго сіянія, и онъ стоялъ, объятый ужасомъ, опасаясь, какъ бы грозный аскетъ не поразилъ его смертью.
   -- Ты не сдѣлаешь мнѣ зла, если я спущусь къ тебѣ?-- робко крикнулъ онъ ему.
   -- Я никому не дѣлаю зла,-- отвѣтилъ Зороастръ.-- Иди съ миромъ.
   Проворный пастухъ сошелъ со скалы и черезъ нѣсколько секундъ уже стоялъ внизу, среди камней, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того, кого онъ искалъ. Это былъ смуглый горецъ, одѣтый въ козлиную шкуру. Голосъ его раздавался хрипло отъ страха и, стараясь утвердиться ногами на камняхъ, онъ громко стучалъ своимъ посохомъ.
   -- Не ты ли тотъ, кого зовутъ Зороастромъ?-- спросилъ онъ.
   -- Да, это я,-- отвѣтилъ мистикъ.-- Чего ты хочешь отъ меня?
   -- Ты знаешь, что великій царь находится теперь съ своими женами и всѣмъ дворомъ въ Стакварѣ,-- продолжалъ пастухъ.-- Я хожу иногда во дворецъ продавать сыръ невольникамъ. Великій царь издалъ указъ, что тотъ, кто приведетъ ему Зороастра, получитъ талантъ золота и пурпурную одежду. Я бѣдный пастухъ... ты не боишься идти во дворецъ?
   -- Я ничего не боюсь. За эти три года я забылъ, что такое страхъ.
   -- А какъ ты думаешь, великій царь не сдѣлаетъ тебѣ зла? Ты хорошо платилъ мнѣ за мои труды, съ тѣхъ поръ, какъ я впервые увидѣлъ тебя здѣсь, и я не хотѣлъ бы, чтобъ тебѣ сдѣлали зло.
   -- Никто не можетъ сдѣлать мнѣ зла. Мое время еще не настало.
   -- Такъ ты пойдешь со мной?-- вскричалъ пастухъ въ порывѣ восторга.-- И мнѣ достанется и золото, и пурпурная одежда?
   -- Я пойду съ тобой. Ты получишь все, что желаешь,-- отвѣтилъ Зороастръ.-- Ты готовъ? Мнѣ нечего брать съ собой, у меня нѣтъ имущества.
   -- Но, вѣдь, ты старъ,-- возразилъ пастухъ, подходя ближе.-- Развѣ ты можешь идти такъ далеко пѣшкомъ? У меня есть оселъ; я утромъ приду сюда съ нимъ и встрѣчу тебя на вершинѣ. Я прибѣжалъ сюда второпяхъ, какъ только вернулся изъ Стаккара съ этою новостью.
   -- Я моложе тебя, несмотря на свою сѣдину. Я пойду съ тобою. Укажи мнѣ путь.
   Онъ наклонился къ освѣщенному луной роднику, зачерпнулъ въ горсть воды и утолилъ жажду, потомъ повернулся и началъ взбираться по крутому откосу долины. Пастухъ шелъ впереди, и страхъ предъ Зороастромъ боролся въ душѣ его съ радостною мыслью объ его удачѣ.
   

XIV.

   Негушта уже три года была женою Дарія, и царь все такъ же горячо любилъ ее. Но за это время ему часто приходилось отлучаться отъ своей молодой супруги, такъ какъ въ первые годы его царствованія постоянно вспыхивали мятежи то въ той, то въ другой области монархіи. Всякій разъ онъ возвращался, увѣнчанный побѣдой, и всякій разъ привозилъ Негуштѣ богатые дары. Но царю не легко было поддерживать миръ между своими двумя женами, ибо Атосса жадно ловила всякій случай досадить Негуштѣ и дать ей почувствовать, что она занимаетъ лишь второе мѣсто въ сердцѣ царя, несмотря на всѣ внѣшнія преимущества, которыя онъ ей оказываетъ. Но Дарій былъ справедливъ и слѣдилъ за тѣмъ, чтобъ Атосса получала должное, не больше, но и не меньше.
   Негушта радовалась исчезновенію Зороастра. Она испытала страшную муку въ тотъ мигъ, когда онъ обратился къ ней, выступавъ изъ толпы, и слово его нанесло ей рану, до сихъ поръ причинявшую ей жгучую боль. Въ эти три года Атосса ни разу не пыталась разубѣдить ее относительно того, что ей пришлось увидѣть въ то роковое утро, и Негушта все еще думала, что Зороастръ измѣнилъ ей. Съ ея точки зрѣнія иначе и быть не могло. Развѣ она не видѣла этого собственными глазами? Только низкій и безсердечный человѣкъ могъ такъ поступить. Она, конечно, ни слова не сказала Дарію о сценѣ, происходившей на террасѣ. Она не желала гибели Атоссы, не желала и гибели своего вѣроломнаго возлюбленнаго. Несмотря на всю нѣжность царя, на всѣ милости, которыя онъ расточалъ ей, память о ея первой любви все еще не угасла въ ея сердцѣ и она не въ силахъ была въ разговорѣ съ Даріемъ вновь пережить эти ужасныя минуты. Зороастръ исчезъ, быть можетъ, даже умеръ, и ей не грозила больше встрѣча съ нимъ. Онъ не дерзнулъ бы переступить порога дворца. Она помнила, въ какой яростный гнѣвъ пришелъ царь, когда въ немъ шевельнулось подозрѣніе, что человѣкъ въ капюшонѣ, нарушившій царское шествіе, былъ никто иной, какъ Зороастръ. Но потомъ съ свойственною ему безпечностью, Дарій сказалъ, что и самъ поступилъ бы точно такъ же, и что въ силу клятвы своей онъ никогда не будетъ преслѣдовать молодаго перса. Онъ поклялся милостью Ормузда, онъ былъ царь царей и не воевалъ съ разочарованными влюбленными.
   Между тѣмъ, Дарій выстроилъ себѣ великолѣпный дворецъ за стѣнами Стаккарской крѣпости, въ долинѣ Аракса, и проводилъ тамъ весну и зиму, когда это позволяли многосложныя государственныя заботы. Онъ велъ почти непрерывную войну съ безчисленными искателями приключеній, провозглашавшими себя царями въ различныхъ провинціяхъ. Съ неимовѣрною быстротой онъ перелеталъ изъ одной части своихъ владѣній въ другую, съ востока на западъ, съ сѣвера на югъ; но, возвращаясь въ столицу, онъ всякій разъ заставалъ при дворѣ какія-нибудь распри, и тогда хмурилъ брови и утверждалъ, что гораздо труднѣе управлять горстью женщинъ, чѣмъ Мидіей, Персіей и Вавилономъ, взятыми вмѣстѣ.
   Атосса докучала ему своими коварными намеками.
   -- Когда царь отправляется въ походъ,-- начала она однажды,-- дворецъ остается безъ главы; Отанъ -- человѣкъ слабохарактерный. Царь не хочетъ поручить мнѣ надзоръ за внутреннимъ управленіемъ и не поручаетъ его никому другому.
   -- У меня нѣтъ никого, кому я могъ бы вполнѣ довѣрять,-- отвѣчалъ Дарій.-- Неужели вы не можете и мѣсяца прожить въ мирѣ?
   -- Нѣтъ,-- возразила Атосса, со своею обольстительною улыбкой,-- это невозможно; царскія жены никогда не поладятъ между собою. Пусть царь выберетъ кого-нибудь и назначитъ его правителемъ дворца.
   -- Кого же мнѣ выбрать?-- угрюмо спросилъ Дарій.
   -- У царя былъ когда-то вѣрный слуга,-- подсказала Атосса.
   -- А развѣ теперь у меня нѣтъ вѣрныхъ слугъ?
   -- Есть, конечно, но нѣтъ никого, кто былъ бы такъ преданъ царю и такъ готовъ исполнять царскія повелѣнія, какъ тотъ человѣкъ, котораго я подразумѣваю. Онъ покинулъ Сузы въ тотъ день, когда царь взялъ себѣ въ жены Негушту...
   -- Ты говоришь о Зороастрѣ?-- спросилъ Дарій, хмуря брови и свирѣпо смотря на Атоссу. Но она совершенно спокойно выдержала его взглядъ.
   -- О комъ же иначе?-- отвѣтила она.-- Почему бы тебѣ не послать за нимъ и не сдѣлать его правителемъ дворца? Онъ былъ, вѣдь, въ самомъ дѣлѣ вѣрнымъ и усерднымъ слугой.
   Царь все еще пристально вглядывался въ ея черты, какъ бы стараясь вывѣдать, что побуждало ее высказывать такое желаніе, или, по крайней мѣрѣ, уловить на ея лицѣ насмѣшливый взглядъ, который бы согласовался съ ея язвительными рѣчами. Но лукавство Атоссы было слишкомъ тонко, чтобы онъ могъ его разгадать, хотя онъ и не въ силахъ былъ отдѣлаться отъ смутнаго подозрѣнія, что она хочетъ досадить ему, умышленно вызывая въ немъ непріятныя воспоминанія. Онъ отвѣтилъ ей на свой ладъ:
   -- Если Зороастръ еще живъ, я велю привести его и сдѣлаю его правителемъ дворца. Онъ, дѣйствительно, былъ мнѣ вѣрнымъ слугой: онъ будетъ начальствовать надъ всѣми вами, и всѣ ваши раздоры должны будутъ прекратиться.
   И, не откладывая своего намѣренія, царь издалъ указъ, гласившій, что тотъ, кто приведетъ предъ царскія очи Зороастра, получитъ въ награду талантъ золота и пурпурное одѣяніе.
   Когда Негушта услыхала объ этомъ, она сильно встревожилась. Когда же Атосса начала ей разсказывать, что Зороастръ скоро возвратится и будетъ назначенъ правителемъ дворца, Негушта встала и удалилась съ такою ненавистью и презрѣніемъ во взорѣ, что даже невозмутимая царица подумала, что зашла слишкомъ далеко.
   Были и другія причины, по которымъ Дарій желалъ возвращенія Зороастра. Онъ часто задавалъ себѣ вопросъ, какъ могъ этотъ человѣкъ до такой степени оскорбить Негушту, чтобы въ нѣсколько мгновеній превратить ея любовь къ нему въ ненависть, но онъ никогда не допрашивалъ ее объ этомъ. Ни онъ, ни она никогда не рѣшились бы коснуться этого предмета. Притомъ же, Дарій былъ слишкомъ счастливъ въ своемъ супружествѣ съ Негуштой, а потому и не пытался проникнуть въ тайну, раскрытіе которой могло поколебать это счастье. Горе и гнѣвъ Негушты, когда она сообщила ему объ измѣнѣ своего возлюбленнаго, были такъ неподдѣльны, wo царь и подумать не могъ, что, вступая въ бракъ съ іудейскою царевной, онъ попираетъ права Зороастра. Правда, его великодушное сердце не разъ говорило ему, что Негушта согласилась сдѣлаться его женою отчасти изъ благодарности за его доброту, отчасти же изъ раздраженія противъ своего вѣроломнаго жениха, но, какъ ни была она своенравна во всемъ другомъ, по отношенію и царю она никогда не мѣнялась, всегда была кротка и нѣжна съ нить, хотя въ любви ея и не было страсти. Теперь же вся гордость ея возмутилась при мысли о томъ, что человѣкъ, обманувшій ее, получить высокую должность при дворѣ. Мучительныя думы о томъ, какъ она съ нимъ встрѣтится и какъ ей слѣдуетъ держаться съ нимъ, совсѣмъ лишили ее сна. Румянецъ исчезъ съ ея щекъ, паза ушли въ орбиты отъ недобрыхъ предчувствій; она утратила душевный покой. Въ глубокихъ тайникахъ ея сердца еще жила упорная любовь къ ея прежнему милому. Негушта мужественно старалась заглушить и подавить въ себѣ это чувство, но оно не умирало; подобно дремлющему исполину, оно было готово подняться и мгновенно перевернуть вверхъ дномъ всю ея природу, еслибъ только ей удалось смыть пятно вѣроломства, омрачавшее свѣтлую память ея возлюбленнаго и снять бремя безчестія, низвергнувшее его съ того недосягаемаго мѣста, которое ему когда-то принадлежало въ ея душѣ.
   Дарію, конечно, хотѣлось узнать всю правду относительно поведенія Зороастра. Но онъ желалъ его возвращенія еще по другой, болѣе вѣской причинѣ. Царя безпокоило одно обстоятельство, имѣвшее существенную важность для его государства, и онъ не сомнѣвался въ томъ, что изъ всѣхъ его подданныхъ никто не могъ такъ поддержать его и дѣломъ, и совѣтомъ, какъ Зороастръ, питомецъ покойнаго пророка Даніила.
   Государственная религія была самаго неопредѣленнаго характера. Въ различныхъ областяхъ, составившихъ огромную персидскую монархію, происходили столь частые перевороты, что въ теченіе цѣлаго ряда поколѣній почти съ каждымъ новымъ государемъ водворялась и новая религія. Киръ, приверженецъ культа финикіянъ, поклонялся солнцу и лунѣ, построилъ въ честь ихъ храмы и приносилъ жертвы какъ небеснымъ свѣтиламъ, такъ и множеству другихъ боговъ. Камбизъ превратилъ храмы, воздвигнутые его отцомъ, въ капища огнепоклонниковъ и предалъ огню тысячи человѣческихъ жертвъ, услаждаясь блескомъ установленныхъ имъ обрядовъ и кровопролитіемъ, свирѣпая страсть къ которому овладѣвала имъ все сильнѣе и сильнѣе по мѣрѣ того, какъ его пороки превозмогали надъ его лучшими чувствами. Но при обоихъ этихъ царяхъ въ народѣ все еще сохранялась древняя арійская религія маговъ и сами маги провозглашали при всякомъ удобномъ случаѣ, что только за ними осталось право именоваться жреческою кастой, потомками древнихъ арійскихъ браминовъ. Гомата-Лжесмердизъ былъ браминомъ, по крайней мѣрѣ, по имени, и, вѣроятно, также и по происхожденію, и въ теченіе его кратковременнаго царствованія единственными указами, выпущенными имъ изъ его уединенія въ Сузахъ, были повелѣнія разрушить существующіе храмы и возстановить на пространствѣвсей монархіи религію маговъ. Умертвивъ Смердиза, Дарій принялся за истребленіе маговъ, и долго лились потоки ихъ крови по улицамъ Сузъ. Затѣмъ онъ возстановилъ храмы и культъ Орирда, насколько это было возможно. Но уже вскорѣ для него сдѣлалось очевидно, что религія находится въ состояніи полнаго упадка и что ему не легко будетъ обратить къ чистому монотеизму несмѣтную массу своихъ подданныхъ, которые въ глубинѣ сердца оставались магами или язычниками и, при смѣнахъ одного царствованія другимъ, только уступая силѣ, молились чужимъ богамъ. Въ результатѣ оказалось, что народъ не захотѣлъ подчиняться царскому повелѣнію и производилъ возстанія всюду, гдѣ только находилъ себѣ вождя. Многочисленные мятежи, стоившіе Дарію не менѣе девятнадцати сраженій, почти всѣ были вызваны стараніями возстановить въ различныхъ областяхъ монархіи религію наговъ. Едва ли найдется другая эпоха во всемірной исторіи, когда въ такой короткій періодъ времени было пролито столько крови въ защиту религіозныхъ убѣжденій.
   Самъ Дарій глубоко вѣровалъ въ могущество премудраго Ормузда и не задумывался приписывать все зло, существующее въ мірѣ, діаволу Ариману. Онъ питалъ глубокое презрѣніе ко всякому идолопоклонству, язычеству и суевѣрію вообще, и въ своей ежедневной жизни придерживался несложныхъ обрядовъ древнихъ маздаяснійцевъ. Но онъ не былъ способенъ взять на себя починъ въ религіозномъ движеніи, и хотя онъ окружилъ себя наиболѣе достойными, какъ ему казалось, жрецами и даровалъ имъ всевозможныя привилегіи, однако, характеръ ихъ богослуженія далеко не удовлетворялъ его. Самъ онъ не могъ создать новаго ученія, но онъ былъ вовсе не увѣренъ въ томъ, что обряды, совершавшіеся его жрецами, дѣйствительно проникнуты тою простотой и истинною религіозностью, которыя онъ желалъ въ нихъ видѣть. Пѣснопѣнія, длинные, однообразные и безконечно повторявшіеся гимны были, пожалуй, ему по сердцу; огонь, горѣвшій неугасимо, являлся достойнымъ символомъ неусыпной мудрости и дѣятельности Верховнаго Существа, побѣждающаго тьму свѣтомъ. Но страшное опьяненіе, въ которое впадали жрецы, благодаря чрезмѣрному употребленію гаомы, дикое безчинство и неистовство, которыми они выражали свое набожное настроеніе подъ вліяніемъ этого одуряющаго напитка, глубоко претили царю. Древнѣйшіе маздаяснійцы утверждая, что употребленіе гаомы было актомъ, съ одной стороны, угоднымъ Ахурѣ Маздѣ, съ другой -- необходимымъ для поощренія религіознаго пыла жрецовъ среди долгаго и однообразнаго пѣснопѣнія, которое иначе превратилось бы въ небрежное исполненіе скучной обязанности. Частыя повторенія однихъ и тѣхъ же стиховъ въ гимнахъ служили уже, по ихъ словамъ, доказательствомъ того, что ихъ должны были пѣть только люди, находившіеся подъ какинъ-нибудь постороннимъ и сильнымъ воздѣйствіемъ. Только дикое безуміе, вызываемое гаомой, могло поддерживать надлежащее рвеніе и мощную энергію при пѣніи безконечнаго ряда однобразныхъ молитвъ.
   Царь слушалъ эти доводы, но они не успокоивали его. Онъ посѣщалъ богослуженіе съ подобающею его сану исправностью я съ образцовымъ терпѣніемъ присутствовалъ при исполненіи обрядовъ. Но они претили ему, и онъ желалъ преобразовать ихъ. Тогда онъ вспомнилъ, что Зороастръ былъ самъ ревностнымъ маздаяснійцемъ, что съ юныхъ лѣтъ онъ занимался изслѣдованіемъ вопросовъ религіи и что ему выпало на долю счастье пользоваться наставленіями Даніила, который какъ бы передалъ своему питомцу величественную простоту своей вѣры. Дарій зналъ, что еврейскій народъ отличается трезвостью и необычайною твердостью религіозныхъ убѣжденій; онъ слыхалъ, что хотя употребленіе пищи и входитъ до нѣкоторой степени въ составъ его обрядовъ, но что культъ его отнюдь не связанъ съ опьяненіемъ. Онъ думалъ, что Зороастръ могъ бы помочь ему своими совѣтами въ этомъ дѣлѣ. Пославъ за нимъ, онъ сдѣлалъ бы видъ, что исполняетъ желаніе царицы, и, въ то же время, заручился бы мудрымъ совѣтникомъ въ своихъ затрудненіяхъ. Съ своею обычною стремительностью онъ тотчасъ же приступилъ къ осуществленію своего плана, стараясь увѣрить себя, что Зороастръ за эти годы успѣлъ позабыть іудейскую царевну, а если бы это оказалось не такъ, то, вѣдь, во власти царя было предотвратить могущія возникнуть отсюда непріятности.
   Прошло не мало дней, но хотя указъ былъ разосланъ во всѣ концы монархіи, о Зороастрѣ не было слуху. Онъ нашелъ себѣ вѣрное убѣжище и отыскать его не представлялось возможности.
   Атосса, въ глубинѣ души страстно желавшая возвращенія Зороастра не только потому, что съ его появленіемъ у нея явилось бы новое средство язвить Негушту, но и потому, что сама она все еще чувствовала къ нему что-то похожее на любовь, начала уже опасаться, что онъ умеръ или покинулъ предѣлы государства. Что карается Негушты, она не знала, желать ли его возвращенія, или радоваться тому, что она избѣгла пытки, которую должна была причинить ей встрѣча съ Зороастромъ. Она отдала бы все на свѣтѣ, чтобы увидать его на одинъ только мигъ и рѣшить, такъ сказать, желаетъ она или нѣтъ увидѣть его. Тоска, овладѣвшая ею, глубоко "мущала ее и она жаждала узнать окончательно, чего ей слѣдуетъ ожидать.
   Она возненавидѣла Стаккаръ съ его великолѣпными садами и пышными колоннадами, съ мягкимъ южнымъ вѣтромъ, цѣлый день струившимся по долинѣ розъ и вливавшимъ чудное благоуханіе въ южныя окна. Она возненавидѣла лѣнивую роскошь, которой была окружена, и праздную нѣгу своей жизни. Ея страстная еврейская природа томилась по яркому солнцу, по безконечнымъ пескамъ Сиріи, по жгучему, знойному дыханію пустыни. Она едва ли видѣла ее въ дѣйствительности, потому что всю свою молодую жизнь она провела въ самыхъ блистательныхъ дворцахъ государства, среди самыхъ прекрасныхъ садовъ, какіе только могла развести рука человѣка. Но любовь къ солнцу и пескамъ пустыни была у нея въ крови. Она возненавидѣла мягкія подушки и нѣжные шелка и цвѣты, ароматомъ которыхъ былъ постоянно пропитанъ тяжелый воздухъ.
   Стаккаръ {Истаккаръ, получившій послѣ завоеванія его Александромъ Македонскимъ названіе Персеполя.}, могучая крѣпость въ долинѣ Аракса, возвышался темною, зловѣщею твердыней на берегахъ небольшой рѣки, увѣнчанный башнями съ массивными зубцами и грозно смотрѣвшій на цвѣтущіе сады подобно тому, какъ суровый школьный учитель хмурится, глядя на улыбающуюся толпу милыхъ дѣтей. Но Дарій выбралъ мѣсто для дворца въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ крѣпости, тамъ, гдѣ рѣка дѣлала крутой изгибъ вокругъ откоса горы, который спускался мягкими уступами въ долину, между тѣмъ какъ дальше холмы разступались, открывая обширную равнину Меродашта, простиравшуюся на нѣсколько десятковъ фарсанговъ по направленію хь южному проходу. На этомъ откосѣ царь велѣлъ построить громадную набережную, на которую всходили по широчайшей во всемъ мірѣ лѣстницѣ съ такимъ удобнымъ подъемомъ, что всадникъ легко могъ бы подняться по ней и спуститься обратно, безъ малѣйшей опасности для своего коня. На набережной былъ воздвигнутъ дворецъ, опиравшійся на широкіе портики и колоннады, сооруженный весь цѣликомъ изъ полированнаго чернаго мрамора, представлявшаго странный контрастъ съ зелеными склонами холмовъ и яркими красками розъ въ окрестныхъ садахъ. Безконечные ряды зданій поднимались за дворцомъ и тянулись на далекое пространство до самой рѣки. Самою выдающеюся изъ верхнихъ построекъ былъ величественный храмъ Ормузда, гдѣ совершались обряды, причинявшіе столько безпокойства царю. Это было массивное квадратное зданіе, не столь высокое, какъ дворецъ, и состоявшее изъ каменныхъ стѣнъ, окруженныхъ глубокимъ портикомъ изъ полированныхъ колоннъ. Его не было видно съ большой лѣстницы, такъ какъ онъ стоялъ непосредственно за дворцомъ, который и скрывалъ его отъ взоровъ.
   Стѣны, карнизы и капители колоннъ были покрыты безконечными клинообразными надписями и изукрашены богатою рѣзьбой, изображавшей священныя процессіи, длинныя вереницы воиновъ, плѣнниковъ, а также и всевозможныхъ животныхъ. Эта работа была выполнена плѣнными египтянами, и такъ тщательно былъ изваянъ и отполированъ твердый черный мраморъ, что тотъ, кто смотрѣлъ на него, могъ видѣть свое лицо въ ровной поверхности, отражавшей свѣтъ, подобно темнымъ зеркаламъ.
   Долина надъ Стаккаромъ производила могучее впечатлѣніе величественными очертаніями утесовъ и острыми, мрачными вершинами, а крѣпость, высоко поднимавшаяся надъ ущельемъ, казалась выдавшимся обломкомъ громадной горы, оторваннымъ и отброшеннымъ отъ главной цѣпи силою землетрясенія или какого-либо другаго грознаго явленія природы. Но виды, открывавшіеся изъ оконъ дворца, представляли полный контрастъ одинъ другому. Съ одной стороны крутые холмы увѣнчивались скалами, рисовавшимися, какъ черные силуэты, на сѣверо-западномъ краѣ неба, съ другой -- равнину устилали розовые сады, померанцевыя рощи и воздѣланныя поля и, наконецъ, въ смутной дали поднималась ровная линія нѣжно-голубыхъ южныхъ горъ, утопавшихъ въ прозрачной дымкѣ согрѣтаго мягкимъ солнцемъ воздуха. Можно было подумать, что по одну сторону дворца царитъ зима, а по другую -- лѣто, по одну сторону -- холодъ, по другую -- зной, по одну сторону -- суровая сила, по другую -- покой и нѣга.
   Но Негушта устремляла взглядъ на сѣверъ -- и отворачивалась, содрогаясь отъ холода, устремляла взглядъ на югъ -- и отворачивалась, утомленная зноемъ. Ничего, ничего здѣсь не было, что стоило бы въ ея глазахъ хоть одного мгновенія безвозвратно минувшихъ чудныхъ лунныхъ ночей среди миртовыхъ рощъ Экбатаны! Все величіе и всю роскошь своего царскаго сана отдала бы она съ радостью за то только, чтобы Зороастръ остался ей вѣренъ. Она удалила, совершенно изгнала его изъ своего сердца, какъ ей казалось, но теперь, когда снова зашла о немъ рѣчь, она недоумѣвала, любитъ ли она его и до сихъ поръ, несмотря на все его вѣроломство, или только память о былой любви воскресаетъ въ ея душѣ и заставляетъ ее безсознательно произносить имя Зороастра, когда она остается одна.
   Она оглядывалась на истекшіе три года и убѣждалась, что она честно исполнила свой долгъ относительно царя. Она знала также, что исполнила его по доброй волѣ; нерѣдко даже бывали минуты, когда она говорила себѣ, что нѣжно любитъ Дарія. Да и ничего не было бы удивительнаго въ томъ, еслибъ она дѣйствительно полюбила его, такъ какъ онъ былъ прямодушенъ, доблестенъ и благороденъ во всѣхъ своихъ мысляхъ и поступкахъ, и все, что онъ могъ сдѣлать, чтобы доказать свою любовь къ Негуштѣ, все это онъ сдѣлалъ. Если жизнь ея проходила сравнительно счастливо, то это въ значительной степени объяснялось тѣмъ, что съ каждымъ днемъ она убѣждалась все сильнѣе въ предпочтеніи, которое Дарій оказывалъ ей предъ ея соперницей, и чувствовала, какъ досадуетъ въ глубинѣ души Атосса всякій разъ, какъ Дарій покидалъ ее и спѣшилъ къ іудейской царевнѣ. Еслибъ у Негушты зародилось подозрѣніе, что она прискучила царю, она, по всей вѣроятности, убѣжала бы изъ дворца и пошла бы на встрѣчу всѣмъ превратностямъ судьбы, ожидавшимъ ее на бѣломъ свѣтъ, но она не рѣшилась бы вытерпѣть издѣвательствъ бѣлокурой улыбающейся женщины, которую она такъ ненавидѣла. Или же она прокралась бы ночью въ спальню Атоссы, и тогда индійскій кинжалъ, съ которымъ она никогда не разставалась, вонзился бы быстро и увѣренно по самую рукоятку въ сердце голубоокой царицы. Негушта не могла бы вынести смиренно пренебрекенія къ своей красотѣ и къ своимъ правамъ. Но теперь она царила безусловно въ душѣ Дарія. Онъ былъ справедливъ и не допускалъ различія въ обстановкѣ и штатѣ обѣихъ царицъ, но къ Негуштѣ обращался онъ, когда пилъ на пиршествѣ и поднималъ кубокъ любви. Къ Негуштѣ отправлялся онъ, когда его угнетали государственныя заботы, и онъ нуждался въ совѣтѣ, и на ея колѣни опускалъ онъ усталую голову, когда возвращался съ тяжело добытою побѣдой, измученный быстрою и долгою ѣздой на конѣ.
   Но обѣ царицы ненавидѣли другъ друга лютою ненавистью, и въ отсутствіе Дарія ихъ вражда прорывалась иногда и принимала характеръ открытой борьбы. Ихъ стража дралась между собой на дворцовыхъ площадкахъ, а рабыни, встрѣчаясь на лѣстницахъ, вцѣплялись другъ другу въ волосы. Съ возвращеніемъ Дарія водворялся на нѣкоторое время вооруженный миръ, котораго никто не смѣлъ нарушить. Но до царя часто доходили слухи о происходившихъ безъ него распряхъ; онъ сердился, клялся покончить со всѣмъ этимъ, но ничего не могъ сдѣлать и оказывался въ этомъ случаѣ не умнѣе другихъ великихъ людей, которымъ приходилось выбирать между капризами двухъ женщинъ, ненавидѣвшихъ другъ друга.
   Но вотъ пронеслась вѣсть о томъ, что Зороастръ скоро вернется къ двору, и обѣ царицы еще больше отстранились одна отъ другой: онѣ знали, что если онъ возвратится, то это неизбѣжно приведетъ къ какому-нибудь смертельному столкновенію между ними, а потому обѣ онѣ зорко наблюдали одна за другой и держались насторожѣ.
   Дни проходили за днями, но указъ оставался безъ послѣдствій. Никто не видалъ Зороастра и ничего не слыхалъ о немъ съ той самой ночи, какъ онъ вышелъ изъ Сузъ. Онъ ничего не взялъ съ собою изъ дворца и не оставилъ никакого слѣда, по которому могли бы направиться поиски. Многіе говорили, что онъ покинулъ предѣлы царства; другіе утверждали, что онъ умеръ въ пустынѣ. А Негушта томилась и не знала покоя, потому что, наперекоръ самой себѣ, она, все-таки, надѣялась увидѣть его еще разъ.
   

XV.

   Внутренность храма была освѣщена сверху безчисленнымъ множествомъ бронзовыхъ лампадъ самой простой работы, какъ и все, что относилось къ культу Ормузда. Посрединѣ, на небольшомъ жертвенникѣ изъ чернаго камня, стояла бронзовая жаровня въ формѣ кубка и въ ней спокойно горѣлъ небольшой огонь; струйки дыма, поднимавшіяся отъ него, вились по плоскому потолку и окутывали лампады какъ бы туманомъ. Передъ жертвенникомъ лежалъ запасъ топлива -- тонкія, ровно наструганныя палочки бѣлаго сосноваго дерева, правильно сложенныя въ симметрическую кучку. На одномъ концѣ овальной залы стояла огромная ступка изъ чернаго мрамора съ тяжелымъ деревяннымъ пестикомъ; она помѣщалась на кругломъ пьедесталѣ, въ которомъ былъ высѣченъ желобъ, съ отверстіемъ впереди, и сокъ гаомы обильнымъ потокомъ изливался отсюда, когда жрецы, смочивъ водою свѣжій корень, толкли его въ ступкѣ. Жидкость устремлялась въ квадратный мраморный сосудъ и оставалась въ немъ до тѣхъ поръ, пока, перебродивъ въ теченіе нѣсколькихъ дней, она не пріобрѣтала опьяняющаго свойства, за которое такъ цѣнилась и которому была обязана своимъ священнымъ характеромъ. Возлѣ сосуда лежала на низкомъ мраморномъ столѣ громадная деревянная ложка, а рядомъ съ нею стояли двѣ золотыя чаши, широкія, но не высокія и съуживавшіяся посрединѣ, на подобіе песочныхъ часовъ.
   На противуположномъ концѣ храма, передъ мраморнымъ щитомъ, заслонявшимъ входъ, было поставлено большое рѣзное кресло изъ чернаго дерева, выложеннаго золотомъ и серебромъ; оно поднималось на одну ступень надъ уровнемъ пола.
   Было уже темно, когда царь вошелъ въ храмъ, въ своемъ парадномъ одѣяніи, съ мечомъ на перевязи, съ длиннымъ скипетромъ въ правой рукѣ и зубчатою короной на головѣ. Его густая черная борода еще больше отросла за эти три года и развѣвалась на его пурпурной съ бѣлымъ мантіи, падая почти до самаго пояса. Лицо его смотрѣло сурово, и глубокія линіи его крупныхъ чертъ приняли болѣе массивные контуры. Вмѣстѣ съ гордостью, которую приносила царю каждая новая побѣда, въ его взорѣ являлось все больше и больше спокойствія и сознанія своего могущества. Поступь его сдѣлалась медлительнѣе, и широкая загорѣлая рука сжимала золотой скипетръ уже не съ прежнею нервною стремительностью, а съ болѣе непреклонною энергіей. Но брови царя были сдвинуты и угрюмый взглядъ, съ какимъ онъ занялъ свое мѣсто на тронѣ, насупротивъ жертвенника съ огнемъ, обличалъ человѣка, готоваго придти въ неудовольствіе и не старавшагося скрывать свои чувства.
   Вслѣдъ за нимъ явился верховный жрецъ, въ бѣломъ одѣяніи, опоясанный широкимъ бѣлымъ полотнянымъ шарфомъ, жесткіе концы котораго, обшитые бахрамою, свѣшивались набокъ. На головѣ у него была высокая митра, тоже изъ бѣлаго полотна, и широкій, обшитый бахромою орарь изъ той же ткани спускался двумя широкими полосами отъ шеи до самыхъ ногъ. Черная, блестящая и мягкая, какъ шелкъ, борода его ниспадала почти до пояса. Онъ прошелъ впередъ и сталъ спиной къ царю и лицомъ къ жертвеннику, въ десяти шагахъ отъ втораго огня.
   Затѣмъ изъ-за мраморнаго щита показались двѣ вереницы другихъ жрецовъ, шедшихъ по два въ рядъ и облеченныхъ въ такіи же бѣлыя одѣянія, какъ и верховный жрецъ, съ тою только разницей, что на нихъ не было орарей и митры были ниже. Они выстроились вокругъ стѣнъ храма -- числомъ шестьдесять девять мужей, воспитанныхъ въ жреческомъ званіи, съ дѣтства упражнявшихся въ пѣніи древнихъ маздаяснійскихъ гимновъ; всѣ они были въ полной силѣ молодости, чернобородые и широкоплечіе, съ массивнымъ челомъ и прямыми чертами лица, говорившими о благородной мощи ихъ духа и тѣла.
   Два жреца, стоявшіе всѣхъ ближе къ своему начальнику, выступили впередъ и, взявъ изъ его рукъ четырехъугольный кусокъ полотна, обвязали ему ротъ и съ помощью шнурковъ затянули сзади платокъ въ крѣпкій узелъ. Затѣмъ, одинъ изъ нихъ вложилъ ему въ лѣвую руку опахало изъ орлиныхъ перьевъ, а другой далъ ему желѣзные щипцы. И тогда оба они отошли отъ него, я онъ одинъ двинулся къ жертвеннику.
   Онъ шелъ все впередъ, пока не приблизился къ бронзовой жаровнѣ и, наклонившись къ кучкѣ топлива, взялъ щипцами чистую бѣлую палочку и осторожно положилъ ее на огонь. Потомъ онъ сталъ слегка обвѣвать пламя опахаломъ, и такъ какъ ротъ его былъ закрытъ платкомъ и онъ не могъ осквернить священный огонь своимъ дыханіемъ, то онъ началъ медленно произносить слова жертвеннаго гимна, и голосъ его раздавался глухо подъ защищавшею уста его повязкой:
   "Лучшее изъ всѣхъ благъ непорочность.
   "Слава, слава тому, кто всѣхъ непорочнѣй и лучше.
   "Ибо тотъ, кто правитъ именемъ непорочности, пребываетъ въ волѣ Ормузда.
   "Премудрый ниспосылаетъ дары за дѣла, которыя человѣкъ совершаетъ въ мірѣ ради Ормузда.
   "Тотъ, кто печется о бѣдныхъ, отдаетъ царство Ахурѣ" {Вѣроятно, самые древніе гимны на языкѣ Авесты.}.
   Тогда всѣ жрецы стали хоромъ повторять этотъ гимнъ, несогласно звучавшіе голоса ихъ, хотя и не пѣли въ собственномъ смыслѣ этого слова, но все же достигали музыкальнаго ритма, поднимаясь и снова опускаясь на двухъ послѣднихъ слогахъ каждаго стиха. Потомъ верховный жрецъ вмѣстѣ со всѣми другими нѣсколько разъ повторилъ этотъ гимнъ, все громче и громче возвышая голосъ и съ каждымъ разомъ усиливая интонацію. Наконецъ, онъ отступилъ отъ жертвенника съ огнемъ и, отдавъ своимъ помощникамъ щипцы и опахало, сдѣлалъ знакъ, чтобъ съ устъ его сняли платокъ.
   Онъ медленно направился къ лѣвой сторонѣ храма и, протянувъ правую руку къ жертвеннику, обошелъ его семь разъ, произнося въ полголоса священную пѣснь. Послѣ седьмаго раза онъ отошелъ на самый дальній конецъ залы и остановился около чернаго мраморнаго сосуда, гдѣ находилась перебродившая гаона, приготовленная за три дня передъ тѣмъ, съ подобающими обрядами.
   Тогда онъ громко возгласилъ гимнъ во славу заотры и баресмы {Заотра -- святая вода въ культѣ Ормузда. Баресма -- пучокъ прутьевъ финиковаго, гранатоваго или тамарисковаго дерева, употреблявшійся при богослуженіи.}, высоко держа въ правой рукѣ пучокъ священныхъ прутьевъ; отъ времени до времени онъ смачивалъ его слегка водой изъ "стоявшаго тутъ же сосуда и кропилъ имъ всѣ четыре угла храма. Хоръ жрецовъ опять подхватилъ гимнъ, безконечное число разъ повторяя его припѣвъ:
   
   "Заотра, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!
   Баресма, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!
   Заотра, въ союзѣ съ баресмой, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!
   Баресма, въ союзѣ съ заотрой, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!"
   
   Но вдругъ верховный жрецъ положилъ въ сторону баресму и, схвативъ одну изъ золотыхъ чашъ, наполнилъ ее, съ помощью деревянной ложки, изъ темнаго сосуда съ сокомъ. Когда онъ наливалъ ее, желтый свѣтъ лампадъ озарилъ прозрачную зеленоватую кидкость, и она заискрилась какимъ-то страннымъ блескомъ. Жрецъ приложилъ чашу къ устамъ и сталъ пить.
   Царь, молча сидѣвшій на своемъ рѣзномъ тронѣ на другомъ концѣ храма, сердито сдвинулъ брови, какъ только замѣтилъ, что начинается ненавистный ему обрядъ. Онъ зналъ, чѣмъ все это кончится, и какъ ни величественны были слова, которыя произносили жрецы, когда одуряющій напитокъ разливался огнемъ по ихъ жиламъ, но оставаться свидѣтелемъ опьяненія, овладѣвавшаго служителями храма, было для него нестерпимо. Изступленныя завыванія, которыми они сопровождали пѣніе священныхъ молитвъ, разрушали въ его глазахъ всю торжественность и величіе гимна, соединявшаго въ себѣ, какъ ему казалось, все, что только есть великаго и возвышеннаго.
   Верховный жрецъ отпилъ изъ чаши и затѣмъ, наполнивъ оба кубка, подалъ ихъ жрецамъ, стоявшимъ по правую и по лѣвую его сторону. Тѣ отпили въ свою очередь и, пройдя одинъ мимо другаго, уступили свои мѣста тѣмъ, кто стоялъ рядомъ съ ними. И такъ всѣ они подходили по порядку къ сосуду съ гаомой и выпивали свою долю, пока не перемѣнились всѣ мѣстами, такъ что стоявшіе на правой сторонѣ оказались на лѣвой, а стоявшіе вначалѣ на лѣвой сторонѣ очутились теперь на правой. Когда же обрядъ былъ совершенъ, верховный жрецъ запѣлъ великій гимнъ хвалы и весь хоръ сталъ вторить ему высокими, звучными голосами.
   По мѣрѣ того, какъ облеченные въ бѣлыя одѣянія жрецы провозглашали стихи длиннаго гимна, въ глазахъ ихъ загоралось все болѣе яркое пламя и туловища ихъ все съ болѣе усиленнымъ ритмомъ наклонялись изъ стороны въ сторону. Отъ времени до времени они снова наполняли золотыя чаши сладкимъ сокомъ гаомы и быстро передавали ихъ изъ рукъ въ руки по сомкнутымъ рядамъ, и чѣмъ больше каждый жрецъ вкушалъ одуряющаго напитка, тѣмъ неестественнѣе начинали сверкать его глаза и тѣмъ неистовѣе дѣлались его движенія, между тѣмъ какъ весь многоголосный хоръ перешелъ мало-по-малу отъ стройнаго, величаваго пѣснопѣнія къ какофоніи оглушительныхъ завываній.
   Все чаще и чаще прикладывали они уста къ кубкамъ, произнося строфы гимна безъ всякаго порядка и связи. Одинъ изъ нихъ, несчетное число разъ повторявшій какой-то стихъ, съ раздирающими уши воплями, долго покачивался изъ стороны въ сторону всѣмъ своимъ туловищемъ и, наконецъ, упалъ на полъ съ пѣной у рта, съ лицомъ, искаженнымъ страшными судорогами, и члены его внезапно оцѣпенѣли и сдѣлались неподвижны, какъ камень. Дальше, пятеро жрецовъ, схватившись за руки и повернувшись спиной другъ въ другу, кружились въ бѣшеномъ вихрѣ, выкрикивая имена архангеловъ безсвязными, отрывистыми звуками. Одинъ, менѣе крѣпкій, выпустилъ руки своихъ сосѣдей и растянулся на полу, между тѣмъ какъ остальные четверо, увлекаемые головокружительною силой своей пляски, повалились, наконецъ, на другихъ жрецовъ, которые стояли, прижавшись въ стѣнѣ и безсильно размахивая головой и руками. Опрокинутые упавшими на нихъ товарищами, эти въ свою очередь упали на другихъ и черезъ нѣсколько минутъ все множество собравшихся въ храмѣ жрецовъ уже валялось на полу съ пѣною у рта, въ страшныхъ конвульсіяхъ, но все еще дико выкрикивая отрывочные стихи гимна. Воздухъ наполнился удушливымъ дымомъ отъ огня и лампадъ и, казалось, даже кровля, храма заколыхалась на подпиравшихъ ее столбахъ отъ неумолкаемаго, неописуемаго гула хриплыхъ, визгливыхъ голосовъ, какъ будто самые камни готовы были обезумѣть и присоединить свои вопли къ этимъ звукамъ изступленія. Золотыя чаши покатились по мраморнымъ плитамъ и сладкій зеленый сокъ полился пѣнистыми потоками по гладкому полу. Самъ верховный жрецъ, совершенно опьянѣвшій и кричавшій голосомъ, который напоминалъ вой умирающаго дикаго звѣря, упалъ навзничь, ударившись о мраморный сосудъ у подножія громадной ступки, и рука его погрузилась до самаго плеча въ мутные остатки гаомы.
   Никогда еще бѣснованіе служителей храма не достигало такихъ предѣловъ. Царь, сердито нахмуривъ чело, сидѣлъ неподвяжно на своемъ тронѣ; но когда верховный жрецъ упалъ головой внизъ въ вмѣстилище священнаго напитка, Дарій приподнялся со стономъ ужаса и отвращенія. Но, повернувшись, чтобъ уйти изъ храма, онъ вдругъ остановился и задрожалъ всѣмъ тѣломъ, ибо увидалъ передъ собою образъ, который могъ въ такую шуту привести въ трепетъ самыхъ неустрашимыхъ людей.
   Передъ нимъ стоялъ высокій мужъ съ неземнымъ взоромъ въ очахъ. Черты его были знакомы царю, хотя онъ не въ силахъ былъ припомнить, гдѣ ихъ видѣлъ. Лицо его казалось прозрачнымъ отъ худобы, а длинные сѣдые волосы, смѣшиваясь съ огромною бородой, падали на полуобнаженныя плечи и на голую грудь. Ветхій темный плащъ его почти совсѣмъ спустился на землю, когда незнакомецъ устремилъ взоръ на пьяный сонмъ завывающихъ жрецовъ и поднялъ свои тонкія блѣдныя руки съ исхудалыми пальцами, какъ бы призывая небо въ свидѣтели этого гнуснаго зрѣлища. Огненный взоръ его впалыхъ синихъ глазъ сверкалъ какимъ-то таинственнымъ свѣтомъ. Казалось, пришелецъ не замѣчалъ Дарія, созерцая съ глубочайшимъ омерзѣніемъ корчившуюся въ судорогахъ и утратившую человѣческій образъ толпу.
   Вдругъ руки его затряслись, и, стоя все на томъ же мѣстѣ, у чернаго мраморнаго щита, какъ истинное олицетвореніе и воплощеніе рока, онъ заговорилъ голосомъ, который безъ всякихъ усилій покрылъ собою весь этотъ отвратительный гулъ и визгъ,-- голосокъ, спокойнымъ и звучнымъ, какъ хрустальный колоколъ, но ктовенно проникшимъ до слуха отуманенныхъ гаомою жалкихъ существъ, кучами валявшихся на полу,-- голосомъ, прозвенѣвшимъ подобно острому стальному клинку, ударяющему по желѣзу.
   -- Я пророкъ Ахуры Мазды. Умолкните, говорю вамъ!
   Какъ рычаніе дикаго звѣря внезапно прерывается и затихаетъ, когда смертоносная стрѣла охотника пронзитъ сердце хищника, такъ въ одно мгновеніе смолкъ весь этотъ безсвязный гулъ, и наступившая вслѣдъ за нимъ мертвая тишина была не менѣе ужасна. Дарій стоялъ, держась за ручку своего кресла, и внималъ съ недоумѣніемъ словамъ грознаго пришельца. Но мужество не измѣняло ему, и онъ не побоялся заговорить:
   -- По какому праву называешь ты себя пророкомъ? Кто ты?-- спросилъ онъ.
   -- Ты знаешь меня и самъ послалъ за мною,-- отвѣчалъ сѣдовласый мужъ своимъ безмятежнымъ тономъ, но его огненные глаза остановились на лицѣ Дарія, и царь затрепеталъ подъ этимъ взоромъ.-- Я Зороастръ; я пришелъ возвѣстить истину тебѣ т этимъ презрѣннымъ людямъ, избраннымъ тобою жрецамъ.
   Страхъ привелъ въ чувство изступленныхъ служителей Ормузда. Одинъ за другимъ они встали съ полу и тихонько пробрались на тотъ конецъ храма, гдѣ самъ верховный жрецъ, съ трудомъ поднявшійся на ноги, стоялъ на мраморномъ пьедесталѣ ступки, возвышаясь надъ всѣми остальными.
   Тогда Дарій взглянулъ на Зороастра и узналъ его, но поразился загадочнымъ выраженіемъ его лица и таинственнымъ свѣтомъ, горѣвшимъ въ его очахъ. Онъ обратился къ жрецамъ:
   -- Вы -- недостойные служители Ормузда,-- гнѣвно воскликнулъ онъ,-- ибо вы опьянѣли отъ собственнаго жертвоприношенія и оскорбляете храмъ Премудраго непристойными криками! Посмотрите на этого человѣка и скажите мнѣ, пророкъ онъ или нѣтъ?
   Благоговѣйный ужасъ, который почувствовалъ Дарій при первомъ взглядѣ на Зороастра, быстро смѣнился въ душѣ его гнѣвомъ, и теперь царь выступилъ впередъ, опираясь на рукоятку меча и какъ бы угрожая немедленною карой осквернителямъ храма.
   -- Онъ лжецъ, это несомнѣнно!-- раздался изъ-за жертвенника голосъ верховнаго жреца, который хотѣлъ бросить вызовъ Зороастру подъ охраною священнаго огня.
   -- Онъ несомнѣнно лжецъ!-- повторили хоромъ всѣ прочіе жрецы, повинуясь своему начальнику.
   -- Онъ магъ, идолопоклонникъ, лжецъ и отецъ лжи! Долой его! Убьемъ его предъ жертвенникомъ! Уничтожимъ невѣрнаго, дерзнувшаго проникнуть въ храмъ Ахуры Мазды!
   -- Долой мага! Долой идолопоклонника!-- закричали жрецы, наступая толпой на изможденнаго сѣдовласаго пришельца, который стоялъ предъ ними во всемъ величіи своей безмятежности.
   Дарій вынулъ изъ ноженъ короткій мечъ и бросился между Зороастромъ и жрецами, намѣреваясь ударить того изъ нихъ, кто стоялъ впереди. Но Зороастръ схватилъ на-лету острый клинокъ, словно это былъ тонкій стебель тростника, выдернулъ его изъ крѣпкихъ пальцевъ Дарія, разломалъ его въ дребезги, какъ стекло, и бросилъ обломки къ ногамъ царя. Дарій отшатнулся въ ужасѣ, и вся толпа разъяренныхъ людей, въ глазахъ которыхъ еще горѣло дикое возбужденіе, зажженное въ нихъ гаомой, сбилась въ кучу, какъ стадо испуганныхъ овецъ.
   -- Мнѣ не надо мечей,-- сказалъ Зороастръ своимъ спокойнымъ, звучнымъ голосомъ.
   Тогда верховный жрецъ съ громкимъ крикомъ побѣжалъ къ жертвеннику и схватилъ головню изъ священнаго огня.
   -- Это Ариманъ, духъ зла!-- завопилъ онъ свирѣпо.-- Онъ явился сюда, чтобъ сразиться съ Ормуздомъ въ его собственномъ храмѣ! Но огонь Премудраго уничтожитъ его!
   Когда жрецъ устремился на Зороастра, размахивая пылающею головней, аскетъ обратился къ нему лицомъ и вперилъ свои очи на разъяреннаго служителя храма. Жрецъ внезапно остановился, рука его какъ бы застыла въ воздухѣ и толстая головня, дымясь, упала на землю и разсыпалась по ней тлѣющими искрами.
   -- Не искушай премудраго Ормузда, дабы онъ не поразилъ тебя своимъ гнѣвомъ,-- торжественно произнесъ Зороастръ.-- Внемлите мнѣ, служители храма, и исполните слова, нисходящія съ небесъ. Снимите съ жертвенника жаровню и высыпьте на полъ золу, ибо огонь оскверненъ.
   Жрецы повиновались, безмолвные и трепещущіе, всецѣло объятые страхомъ; одинъ верховный жрецъ не двинулся съ мѣста и не могъ отвести испуганныхъ взоровъ отъ Зороастра.
   Когда жрецы погасили жаровню, разбросали уголья по полу и затоптали огонь своими кожаными сандаліями, Зороастръ приблизился къ жертвеннику изъ чернаго мрамора и обратился лицомъ къ каменной ступкѣ, помѣщавшейся на краю залы, на восточной сторонѣ. Онъ положилъ длинныя тонкія руки на плоскую поверхность жертвенника и затѣмъ медленно сдвинулъ ихъ, и вотъ, между его пальцевъ, внезапно вспыхнуло мягкое пламя; все выше и выше поднималось оно и остановилось, наконецъ, посрединѣ, высокое к прямое, какъ огненное копье, разливая тихое, бѣлое сіяніе, отъ котораго померкъ свѣтъ лампадъ и озарилось неземнымъ, ослѣпительнымъ блескомъ блѣдное лицо Зороастра.
   Онъ отступилъ отъ жертвенника, и шепотъ ужаса пронесся по всей толпѣ окутанныхъ въ бѣлое жрецовъ. Дарій стоялъ въ нѣмомъ изумленіи, переводя глаза съ Зороастра на обломки своего меча, разбросанные на мраморномъ полу.
   Зороастръ окинулъ всѣхъ жрецовъ сверкающимъ взоромъ.
   -- Если вы истинные служители Ахуры Мазды, воспойте вмѣстѣ со мною хвалебную пѣснь,-- сказалъ онъ.-- Пусть слышать ее небеса, пусть вторятъ ей звѣзды въ заоблачномъ мірѣ!
   Тогда, поднявъ очи и воздѣвъ руки къ небу, онъ запѣлъ торжественный гимнъ, и голосъ его, спокойный и чистый, покрылъ собой голоса всѣхъ другихъ.
   "Тотъ, кто истинно править именемъ непорочности, пребываетъ въ волѣ Ормузда.
   "Премудрый Ормуздъ ниспошлетъ дары людямъ за дѣла, которыя они совершатъ въ мірѣ во имя правды Господней.
   "Тотъ, кто печется о бѣдныхъ, отдаетъ царство Ормузду.
   "Истина есть лучшее изъ всѣхъ земныхъ благъ.
   "Слава въ вышнихъ, вѣчная слава Тому, Кто совершеннѣй всѣхъ въ небесахъ и во-истину праведнѣй всѣхъ на землѣ".
   И на то самое мѣсто, гдѣ только что царили безчинство, безуміе и изступленіе, снизошелъ миръ, столь же священный и безмятежный, какъ тихое пламя, зажженное чудесною силой на черномъ камнѣ жертвенника. Одинъ за другимъ всѣ жрецы приблизились къ Зороастру и упали къ его ногамъ; и первымъ подошелъ къ нему верховный жрецъ.
   -- Ты пророкъ и служитель Ахуры,-- говорили они всѣ поочередно.-- Я признаю тебя верховнымъ жрецомъ и клянусь быть истиннымъ служителемъ храма и не выходить изъ-подъ твоей власти.
   И подъ самый конецъ, Дарій, безмолвно стоявшій поодаль, подошелъ къ нему и хотѣлъ преклонить передъ нимъ колѣни. Но Зороастръ взялъ его за руки, и они обнялись.
   -- Прости мнѣ то зло, которое я сдѣлалъ тебѣ, Зороастръ,-- сказалъ ему Дарій.-- Ты святой человѣкъ, и я воздамъ тебѣ такія почести, какихъ никто еще тебѣ не воздавалъ.
   -- Ты не сдѣлалъ мнѣ никакого зла,-- отвѣчалъ Зороастръ.-- Ты послалъ за мной, и я явился, чтобъ быть тебѣ вѣрнымъ другомъ и исполнить свою давнишнюю клятву, данную въ шатрѣ подъ Сузами.
   Тогда жрецы сняли съ Зороастра его ветхій плащъ, замѣнили его бѣлымъ одѣяніемъ и возложили ему на голову бѣлоснѣжную митру, а царь вторично снялъ съ своей шеи золотую цѣпь и собственноручно надѣлъ ее на Зороастра, и затѣмъ жрецы увели его во дворецъ.
   

XVI.

   Вѣсть о возвращеніи Зороастра вызвала волненіе среди обитателей дворца. Слухъ о томъ, что царь возвелъ его въ санъ верховнаго жреца, не замедлилъ достигнуть до Негушты, и она недоумѣвала, какъ могъ этотъ человѣкъ до такой степени измѣниться въ какихъ-нибудь три года, чтобъ посвятить себя священнослуженію. Она помнила его молодымъ, божественно-прекраснымъ, безукоризненнымъ воиномъ, утонченнымъ царедворцемъ. Она не могла представить его себѣ въ жреческомъ облаченіи, руководящимъ пѣніемъ богослужебныхъ гимновъ.
   Но Дарій призвалъ во дворецъ Зороастра не только въ качествѣ верховнаго жреца. Ему нуженъ былъ совѣтникъ и помощникъ, а мудрый питомецъ Даніила казался ему вполнѣ достойнымъ занять это мѣсто.
   На слѣдующій день Негушта вышла, по обыкновенію, въ садъ, чтобъ насладиться вечернею прохладой, сопровождаемая многочисленною свитой служанокъ, опахальщицъ и рабынь, которыя неси коверъ и подушки на тотъ случай, еслибъ ей захотѣлось отдохнуть. Она шла лѣнивою походкой, какъ будто ей трудно было отдѣлять стройныя ножки отъ гладкой тропинки; по временамъ она останавливалась, чтобъ сорвать цвѣтокъ, и всѣ прислужницы тоже останавливались позади нея, не смѣя даже шепотомъ переговариваться между собою, потому что молодая царица была далеко не въ мягкомъ расположеніи духа. Лицо ея было блѣдно, вѣки отяжелѣли. Она знала, что человѣкъ, котораго она такъ любила въ давно минувшіе дни, находится теперь близко отъ нея, и, несмотря на его жестокую измѣну, нѣжныя клятвы все еще звучали, какъ дивная музыка, въ ея ушахъ; а порой, въ ночныхъ грезахъ, она чувствовала на сомкнутыхъ губахъ своихъ его сладкое дыханіе и просыпалась съ порывомъ радости, которая оказывалась лишь предвѣстникомъ новой печали.
   Медленно шла она по аллеямъ изъ розовыхъ кустовъ, вспоминая другой садъ на далекомъ сѣверѣ, гдѣ тоже цвѣли мирты и розы, вспоминая террасу, надъ которой такъ волшебно свѣтила луна.
   На крутомъ поворотѣ аллеи, гдѣ нависшіе кустарники заслоняли догорающій свѣтъ дня, бросая на дорогу сумрачную тѣнь, она вдругъ очутилась лицомъ къ лицу съ тѣмъ человѣкомъ, о которомъ думала. Его высокій, тонкій станъ въ бѣломъ одѣяніи казался призракомъ въ вечерней мглѣ, а бѣлоснѣжная борода и волосы окружали чуднымъ сіяніемъ его худое, изможденное лицо. Онъ шелъ медленно, заложивъ руки за спину и вперивъ глаза въ землю; въ нѣсколькихъ шагахъ два молодыхъ жреца слѣдовали за нимъ мѣрною поступью, бесѣдуя въ полголоса, чтобъ не нарушить громкою рѣчью размышленій своего начальника.
   Негушта слегка вздрогнула и хотѣла пройти мимо, несмотря на то, что она узнала того, кого когда-то любила. Но Зороастръ поднялъ глаза и взглянулъ на нее съ такомъ загадочнымъ выраженіемъ, что она невольно остановилась. Таинственный, кроткій свѣтъ, горѣвшій въ его взорѣ, устрашилъ ее; во всей его величественной осанкѣ было что-то невѣдомое, говорившее объ иномъ мірѣ.
   -- Привѣтъ тебѣ, Негушта!-- спокойно произнесъ верховный жрецъ.
   Но при звукѣ его голоса очарованіе исчезло. Молодая еврейка гордо закинула голову, и черные глаза ея гнѣвно сверкнули.
   -- Не привѣтствуй меня,-- отвѣтила она ему,-- ибо привѣтствіе лжеца подобно жалу змѣи, внезапно уязвляющей во мракѣ.
   Зороастръ не измѣнился въ лицѣ, только лучезарные глаза его напряженно устремились на Негушту, и она снова остановалась, какъ бы прикованная въ мѣсту.
   -- Я не лгу и никогда не лгалъ тебѣ, -- спокойно отвѣтить онъ.-- Пойди отсюда, спроси ту, которую ты ненавидишь, обманулъ я тебя или нѣтъ. Прощай.
   Онъ отвелъ отъ нея взоры и медленно пошелъ далѣе, скрестивъ руки на груди и устремивъ глаза на землю. Негушта все еще не двигалась, глубоко смущенная непонятнымъ для нея смысломъ его рѣчей.
   Развѣ не видѣла она собственными глазами, какъ онъ держалъ въ объятіяхъ Атоссу въ то злополучное утро въ Сузахъ? Развѣ не знала она, что передъ отъѣздомъ въ Экбатану онъ послалъ письма Атоссѣ, а ей не написалъ ни слова? Неужели же все то, что она видѣла и знала, могло оказаться неправдой? У нея мелькнула ужасная мысль, что вся ея жизнь, быть можетъ, разбита и загублена вслѣдствіе роковой ошибки. Но нѣтъ, повторяла она себѣ, ошибки тутъ быть не могло. Она видѣла; надо же вѣрить тому, что видишь. Она слышала страстныя слова любви, съ которыми Атосса обращалась къ Зороастру, видѣла, какъ руки Зороастра обвивали склонившійся къ нему станъ бѣлокурой царицы; надо же вѣрить тому, что видишь, что слышишь и знаешь.
   Но теперь въ его голосѣ, когда онъ сказалъ ей: "я не лгу и никогда не лгалъ тебѣ" -- слышалась въ душу проникающая правда. Да, онъ не произнесъ неправды, но совершилъ ее, а ложь на дѣлѣ преступнѣе, чѣмъ ложь на словахъ. И все же голосъ его звучалъ такъ правдиво, когда онъ говорилъ съ Негуштой нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, среди вечерняго сумрака, и въ этомъ голосѣ чувствовалось что-то... что-то похожее на смутный отзвукъ сожалѣнія. "Спроси ту, которую ты ненавидишь",-- сказалъ онъ ей. Онъ говорилъ объ Атоссѣ. Ее одну ненавидѣла Негушта изъ всѣхъ женщинъ, его одного изъ всѣхъ мужчинъ.
   Она не разъ спрашивала себя, любитъ она царя или нѣтъ. Она питала къ нему чувство, котораго не было въ ея любви въ Зороастру. Пламенный энтузіазмъ къ могучему смуглому воину увлекалъ ее иногда и высоко поднималъ надъ землею; она восхищалась мужествомъ, честностью Дарія, его неуклоннымъ постоянствомъ въ преслѣдованіи своихъ цѣлей. А, между тѣмъ, Зороастръ тоже обладалъ всѣми этими свойствами и еще множествомъ другихъ, хотя они проявлялись совершенно иначе. Негушта оглядывалась на прошлое и вспоминала, какъ онъ былъ всегда безмятеженъ, какою необычайною мудростью и превосходствомъ вѣяло всегда отъ него. Онъ казался какимъ-то особымъ существомъ, непохожимъ на обыкновенныхъ смертныхъ, до того дня, когда онъ палъ,-- палъ такъ низко, такъ позорно въ глазахъ Негушты, что она ненавидѣла даже воспоминаніе объ этой притворной безмятежности, мудрости и чистотѣ. Все это, несомнѣнно, было притворствомъ. Иначе, какъ могъ бы онъ сжать въ своихъ объятіяхъ Атоссу и положить ея голову къ себѣ на грудь въ то время, какъ она голосомъ, прерывавшимся отъ рыданій, изливала передъ нимъ свою любовь?
   Но если онъ любилъ Атоссу, то, вѣдь, и она любила его взаимно. Она сама призналась въ этомъ, провозгласивъ это на террасѣ, гдѣ всякій могъ бы услышать ее. Такъ почему же онъ оставилъ дворъ и скрывался такъ долго въ дикомъ ущельѣ? Почему, прежде чѣмъ отправиться въ свое странствованіе, онъ явился переодѣтый на то мѣсто, гдѣ должна была пройти процессія, и обратился въ Негуштѣ съ жестокимъ словомъ обиды, когда она поровнялась съ своимъ бывшимъ женихомъ? Изъ-за нея покинулъ онъ блестящее поприще и прожилъ цѣлыхъ три года въ пустынѣ, среди лишеній, изнурившихъ его до того, что теперь его можно было принять за старика. Волосы и борода его были теперь бѣлы, какъ снѣгъ; Негушта слыхала, что можно въ одинъ день посѣдѣть отъ горя. Такъ неужели же скорбь такъ измѣнила его,-- скорбь, которую онъ долженъ былъ испытать, увидавъ свою возлюбленную женою царя? Его голосъ звучалъ такъ правдиво: "Спроси ту, которую ты ненавидишь", -- сказалъ онъ. О да, она такъ и сдѣлаетъ. Все это было слишкомъ непонятно, и внезапная мысль, что она, быть можетъ, была несправедлива къ нему три года назадъ,-- мысль, вчера еще казавшаяся ей совсѣмъ невозможной, причинила ей острую боль въ груди и привела ее въ ужасъ. Она рѣшила прямо спросить у Атоссы, любилъ ли ее Зороастръ, рѣшила сказать ей, что она видѣла ихъ обоихъ на террасѣ и слышала пламенныя, порывистыя рѣчи Атоссы. Она рѣшила пригрозить ей, что донесетъ обо всемъ царю, и еслибъ старшая царица отказалась повѣдать ей правду, то Негушта не отступила бы предъ исполненіемъ этой угрозы и покрыла бы позоромъ свою соперницу.
   Она пошла быстрѣе по ровной тропинкѣ, ломая руки подъ складками своей мантіи, и вдругъ пальцы ея ощупали рукоятку остраго индійскаго кинжала, который она всегда носила у пояса. Когда она повернулась и стала, наконецъ, подниматься по широкимъ ступенямъ дворцовой лѣстницы, луна уже взошла надъ далекими туманными холмами на востокѣ, а въ колоннадѣ портика уже были зажжены огни. Негушта остановилась и оглянулась на мирную долину; вдалекѣ раздались отрывистыя, меланхолическія трели соловья и вдругъ смѣнились громкою, торжественною пѣснью.
   Молодая царица снова повернулась, чтобы войти во дворецъ, и слезы, которыхъ давно уже не знали ея темные глаза, заискрились алмазами на ея длинныхъ рѣсницахъ. Но она судорожно сжала руки и пошла между рядами преклоненныхъ рабовъ прямо въ покои Атоссы. Никто не могъ проникнуть во внутреннія комнаты старшей царицы, не испросивъ предварительно ея разрѣшенія; Негушта же никогда въ нихъ не бывала. Обѣ супруги царя рѣдко встрѣчались публично и мало говорили между собою, хотя соблюдали всѣ правила наружной вѣжливости. Во дворцѣ онѣ никогда не видались, и рабы заградили бы, пожалуй, доступъ въ покои Атоссы бывшей іудейской царевнѣ, еслибъ черные глаза ея не сверкнули такимъ гнѣвомъ, что невольники робко отошли въ сторону и пропустили ее безпрепятственно.
   Этотъ часъ Атосса проводила обыкновенно въ своей уборной, окруженная прислужницами. Комната была просторнѣе, чѣмъ въ Сузахъ, такъ какъ царица велѣла выстроить ее по собственному плану, но на столѣ возвышалось, какъ и прежде, огромное серебряное зеркало, съ которымъ она никогда не разлучалась во время путешествій.
   Ея чудная красота нисколько не измѣнилась и не поблекла за эти три года. Мелкія непріятности придворной жизни не могли сломить силу этой женщины и положить печать усталости на ея лицо. Она вела свою упорную борьбу съ царемъ, никогда не блѣднѣя хотя бы на минуту, не обнаруживая ни малѣйшаго признака изнеможенія, между тѣмъ какъ самъ царь часто казался сумрачнымъ и утомленнымъ, и глаза его носили слѣды безсонницы, результата всѣхъ тѣхъ тревогъ, которыя ему причиняла Атосса. И, все-таки, онъ никакъ не могъ рѣшиться избавиться отъ нея, даже тогда, когда постигъ, наконецъ, всю глубокую испорченность ея натуры. Она держала его подъ своими чарами, и онъ любилъ ее такъ, какъ любитъ человѣкъ красиваго хищнаго звѣря, котораго онъ на половину приручилъ и который по временамъ оскаливаетъ на него зубы и доставляетъ ему больше хлопотъ, чѣмъ развлеченія. Она была такъ зла, но такъ прекрасна, что у него не хватало духу осудить ее на смерть; погубить такое чудное созданіе показалось бы ему преступленіемъ.
   Атосса была уже совсѣмъ одѣта для пиршества, назначеннаго на этотъ вечеръ, но ея прислужницы все еще окружали ее, и она смотрѣлась въ зеркало, раздумывая, не приколоть ли ей иначе тіару, такъ, чтобы свѣтлые волосы падали ей на лобъ. Она попробовала, какой эффектъ произведетъ эта перемѣна на ея лицѣ, и снова взглянула въ зеркало, освѣщенное высокими лампадами, но вдругъ увидала въ немъ отраженіе двухъ гнѣвныхъ черныхъ глазъ и догадалась, что сзади нея стоитъ Негушта.
   Она вскочила и быстро обернулась, такъ что длинною своею мантіей опрокинула на мраморный полъ легкое рѣзное кресло. Она устремила взоръ на Негушту и холодною улыбкой выразила скорѣе удивленіе, что ее прерываютъ такъ неожиданно въ занятія туалетомъ, нежели страхъ предъ свиданіемъ съ младшею царицей. Тонкія брови ея поднялись съ оттѣнкомъ презрѣнія, но голосъ ея звучалъ такъ же нѣжно и ровно, какъ всегда.
   -- Царица Негушта рѣдко оказываетъ мнѣ честь своимъ посѣщеніемъ,-- сказала она.-- Еслибъ она предупредила меня о своемъ намѣреніи, то была бы принята болѣе подобающимъ образомъ.
   Негушта стояла неподвижно передъ нею. Она ненавидѣла этотъ ледяной, спокойный голосъ, отъ котораго у нея стягивало горло, какъ веревкой.
   -- Намъ нѣтъ нужды соблюдать придворныя церемоніи, -- коротко отвѣтила она.-- Я желаю поговорить съ тобой наединѣ о важномъ дѣлѣ.
   -- Я одна,-- возразила Атосса, опускаясь нарѣзной стулъ и жестомъ руки приглашая Негушту садиться.
   Но Негушта взглянула на прислужницъ и не тронулась съ мѣста.
   -- Ты не одна,-- рѣзко проговорила она.
   -- Но, вѣдь, это не женщины, а рабыни, -- отвѣчала съ улыбкой Атосса.
   -- Такъ ты не хочешь отослать ихъ?
   -- Къ чему это?
   -- Если ты не хочешь, то я хочу,-- возразила Негушта.-- Подите прочь, не медля ни минуты!-- прибавила она, обратившись къ маленькой кучкѣ прислужницъ и рабынь, столпившихся поодаль и глядѣвшихъ на нее въ изумленіи.
   Какъ только раздалось властное слово Негушты, онѣ всѣ устремились въ дверь и занавѣсь упала за ними. Онѣ слишкомъ хорошо знали, какимъ вліяніемъ пользуется во дворцѣ младшая царица, чтобъ осмѣлиться ослушаться ея, хотя бы даже въ присутствіи собственной госпожи.
   -- Странные у тебя пріемы!-- сказала Атосса все тѣмъ же ровнымъ тономъ. Она была страшно разсержена, но не измѣнялась въ лицѣ. Она только начала крутить маленькую цѣпочку, висѣвшую у нея на пальцѣ, и слегка топнула ногой, но ничѣмъ больше не выдала своей досады.
   -- Я пришла сюда не ради того, чтобы перекоряться съ тобой насчетъ твоихъ невольницъ. Онѣ и безъ нашихъ перекоровъ будутъ слушаться меня. Вотъ что я скажу тебѣ: часъ тому назадъ я встрѣтила въ саду Зороастра.
   -- По предварительному уговору, конечно?-- ввернула Атосса съ язвительною усмѣшкой. Но ея ясные синіе глаза съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ устремились на Негушту.
   -- Молчи и слушай меня,-- сказала Негушта тихимъ голосомъ, трепетавшимъ отъ сдерживаемаго гнѣва, и тонкою рукой взялась за рукоятку кинжала.
   При всемъ своемъ вѣроломствѣ Атосса была храбрая женщина. Но теперь она поняла, что находится во власти іудейской царевны: она увидала кинжалъ и увидала зловѣщій блескъ этихъ черныхъ глазъ, прикованныхъ къ ея лицу. Она задумалась и безмолвствовала.
   -- Скажи мнѣ всю правду,-- торопливо продолжала Негушта, -- любилъ тебя Зороастръ или нѣтъ три года назадъ, когда и увидала тебя въ его объятіяхъ на дворцовой террасѣ, въ то утро, какъ онъ вернулся изъ Экбатаны?
   Но она плохо знала женщину, съ которой имѣла дѣло. Въ этотъ краткій мигъ Атосса успѣла взвѣсить всѣ шансы за свою безопасность. Болѣе слабая женщина, чѣмъ она, солгала бы, но бѣлокурая царица увидала, что наступилъ моментъ, когда она могла, наконецъ, вполнѣ утолить снѣдавшую ее жажду мести, а еслибъ Негушта дѣйствительно обнажила кинжалъ, то хладнокровіе и сила Атоссы спасли бы ее.
   -- Я любила его,-- медленно сказала она.-- Я и теперь еще люблю его. Тебя же я ненавижу больше, чѣмъ люблю Зороастра. Ты понимаешь меня?
   -- Дальше, дальше!-- воскликнула Негушта, задыхаясь отъ гнѣва.
   -- Я любила его и ненавидѣла тебя. Я и теперь ненавижу тебя,-- медленно и торжественно повторила царица.-- Письмо Зороастра было написано къ тебѣ, но его принесли ко мнѣ. Нѣтъ, нѣтъ, умѣрь свой гнѣвъ, вѣдь, это же было такъ давно! Ты, конечно, можешь убить меня, если захочешь, и въ твоей власти, а ты ничто иное, какъ трусливая еврейка, ни чуть не лучше большинства моихъ рабынь. Я не боюсь тебя. Быть можетъ, тебѣ угодно выслушать конецъ?
   Негушта подошла ближе и стояла, вперивъ взоры на прекрасную женщину и скрестивъ руки на груди. Атосса не шевельнулась при ея приближеніи, но не отрывала глазъ отъ ея лица. Руки Негушты были сложены на груди, а кинжалъ висѣлъ у пояса въ ножнахъ.
   Бѣлая рука Атоссы внезапно выскользнула изъ-подъ мантіи и протянулась къ рукояткѣ кинжала, и въ воздухѣ сверкнула синяя сталь остраго клинка, подобно тому, какъ лѣтнимъ вечеромъ яркая молнія прорѣзываетъ небо.
   Негушта отшатнулась, увидѣвъ острый ножъ въ рукахъ своего врага. Но Атосса засмѣялась тихимъ, серебристымъ, торжествующимъ смѣхомъ.
   -- Теперь ты услышишь конецъ,-- сказала она, не выпуская изъ руки кинжала.-- Теперь ты волей-неволей должна будешь выслушать конецъ и не убьешь меня своимъ отравленнымъ индійскимъ ножомъ!-- и она снова засмѣялась, кинувъ взглядъ на изогнутую форму кинжала.-- Я говорила съ Зороастромъ,-- продолжала она,-- когда увидала тебя на лѣстницѣ и тогда... О, это было такъ сладко! Я закричала ему, что онъ никогда больше не долженъ покидать меня, и обвила руками его шею и упала, такъ что ему пришлось поддержать меня. И тутъ ты увидала его. О, это было такъ сладко! Это была самая блаженная минута въ моей жизни, когда я услыхала твой стонъ, услыхала, какъ ты поспѣшно скрылась и оставила насъ! Только для того, чтобъ истерзать твое сердце, я и сдѣлала это и унизила предъ своимъ подданнымъ свое царственное величіе. Но я, все-таки, любила его, а онъ, твой возлюбленный, котораго ты тогда презрѣла и отвергла ради нашего чернобородаго царя, онъ отстранилъ меня отъ себя, онъ оттолкнулъ меня и заставилъ меня въ слезахъ удалиться въ мои покоя. Онъ сказалъ, что не любитъ меня и не желаетъ моей любви. Да, это было горько, и я почувствовала стыдъ, я, никогда не звавшая стыда ни предъ однимъ мужчиной, ни предъ одною женщиной. Но въ твоихъ терзаніяхъ было для меня больше сладости, чѣмъ горечи въ моемъ стыдѣ. Онъ такъ и не узналъ, что ты была на террасѣ. Онъ крикнулъ изъ толпы прощальное проклятіе твоей измѣнѣ, ушелъ изъ дворца и чуть не убилъ двухъ копьеносцевъ, пытавшихся схватить его. Какъ силенъ былъ онъ тогда и какъ храбръ! Какой завидный любовникъ для всякой женщины! Такой высокій, стройный и прекрасный! Онъ такъ и не узналъ, за что ты измѣнила ему; онъ думалъ, что ты прельстилась царскимъ пурпуромъ и золотымъ вѣнцомъ. Онъ, конечно, жестоко страдалъ, но, вѣдь, и ты страдала, и какъ сладостны были для меня твои муки! Мысль о нихъ часто убаюкивала меня и навѣвала на меня сладкія сновидѣнія. Какая радость для меня видѣть, что ты лежишь во прахѣ предо мною съ этою жгучею раной въ сердцѣ! Она долго еще будетъ горѣть; тебѣ не избавиться отъ нея! Вѣдь, ты теперь жена Дарія, а Зороастръ изъ-за любви къ тебѣ сдѣлался жрецомъ. Мнѣ думается, что даже царь разлюбилъ бы тебя, еслибъ увидѣлъ тебя въ эту минуту,-- ты такъ страшно блѣдна. Я пошлю за халдейскимъ врачемъ, не то ты, пожалуй, умрешь на мѣстѣ; мнѣ было бы жаль, еслибъ ты умерла: тогда пришелъ бы конецъ твоимъ страданіямъ. Мнѣ трудно было бы отказаться отъ удовольствія мучить тебя,-- ты представить себѣ не можешь, какъ это сладко... О, до чего я тебя ненавижу!
   Атосса вдругъ вскочила съ кресла съ сверкающимъ взоромъ. Негушта въ ужасѣ отшатнулась, чуть не упала на косякъ двери, и стояла, ухватившись одною рукой за занавѣсь и прижавъ другую къ сердцу, какъ бы для того, чтобъ сдержать всю ту муку отчаянія, которой оно было полно. Лицо ея было блѣднѣе смерти, и длинные черные волосы упали густою волной на посинѣлыя, безкровныя щеки.
   -- Сказать тебѣ, что было потомъ?-- снова начала Атосса.-- Хочешь ты и теперь слышать правду? Я могла бы сказать тебѣ, какъ царь...
   Но при ея словахъ Негушта подняла руки, прижала ихъ къ лихорадочно-бившимся вискамъ и съ тихимъ воплемъ повернулась къ выходу, скрытому занавѣсью, складки которой раздвинулись подъ тяжестью ея тѣла и снова упали, пропустивъ ее.
   -- Она все донесетъ царю,-- громко сказала Атосса, когда Негушта исчезла.-- Пусть! Мнѣ это все равно, но кинжалъ я оставлю у себя,-- прибавила она, кладя острый ножъ на столъ, среди мелкихъ принадлежностей своего туалета.
   Негушта быстро побѣжала по длиннымъ корридорамъ и заламъ и остановилась только у входной двери въ покои старшей царицы, гдѣ ее ждали ея рабыни. Здѣсь она немного опомнилась, замедлила шаги и направилась въ свои внутренніе покои. Ея прислужницы замѣтили страшную блѣдность ея лица и тихо послѣдовали за ней, перешептываясь между собой.
   Она была такъ несчастна, что никакія слова не могли бы выразить всю глубину ея горя. Одинъ краткій мигъ положилъ конецъ всѣмъ ея сомнѣніямъ, оправдалъ всѣ ея предчувствія и смылъ пятно измѣны съ имени ея возлюбленнаго. Но раскаиваться въ опрометчивости было уже слишкомъ поздно. Негушта почти три года была женою Дарія, а Зороастръ такъ измѣнился, что она врядъ ли бы узнала его въ этотъ вечеръ, еслибъ ей не было извѣстно, что онъ находится во дворцѣ. Онъ походилъ скорѣе на престарѣлаго Даніила, котораго онъ предалъ погребенію въ Экбатанѣ, чѣмъ на горделиваго воина, какимъ онъ былъ три года назадъ. Въ душѣ ея еще звучалъ его кроткій голосъ, она удивлялась, какъ могла она когда-либо заподозрить его во лжи, и воспоминаніе объ его ясныхъ глазахъ было ей и горько, и сладостно.
   Она лежала на шелковыхъ подушкахъ и плакала жгучими слезами о человѣкѣ, котораго она когда-то любила, о немъ и о самой себѣ, но больше всего о тѣхъ страданіяхъ, какія она причинила ему, о горькой тоскѣ, убѣлившей сѣдиною его свѣтлыя юношескія кудри. Она платила ему теперь за тѣ слезы, которыя, какъ ей думалось, онъ проливалъ о ней въ эти долгіе годы. Она спрятала лицо въ подушки и разразилась громкими рыданіями, такъ что даже чернокожая опахальщица, стоявшая надъ нею въ полумракѣ ея спальни и обвѣвавшая ее длиннымъ пальмовымъ листомъ, даже это несчастное дитя далекой пустыни, которое госпожа ея едва ли считала человѣческимъ существомъ, почувствовала жалость къ царственной скорби, которой она была свидѣтельницей, и освободила одну руку, чтобы смахнуть слезы съ своихъ узкихъ красныхъ глазъ.
   Сердце Негушты было разбито, и съ этого дня никто не видѣлъ улыбки на ея лицѣ. Въ одинъ мимолетный часъ на нее обрушились всѣ злополучія, какія только могутъ стать удѣломъ человѣка, и пригнули ее къ землѣ, погасивъ весь свѣтъ въ ея душѣ. Она лежала и призывала смерть съ отчаянною тоской. Она не поколебалась бы умертвить это сердце, бившееся въ ея груди съ такою нестерпимою болью, но ее останавливала одна завѣтная мысль. Мести она больше не желала. Могла ли она доставить себѣ утѣшеніе, отнявъ у этой холодной, жестокой царицы ея ничтожную жизнь? Но она чувствовала, что передъ смертью она должна еще разъ увидать Зороастра и сказать ему, что она знаетъ всю правду, знаетъ, что онъ не обманулъ ея, и что она молитъ у него прощенія за то зло, которое ему сдѣлала. Онъ позволитъ ей склонить голову къ нему на грудь и въ минуту вѣчной разлуки выплакать передъ нимъ мучительную скорбь истерзаннаго сердца. А потомъ?... Среди розовыхъ садовъ, подъ самыми стѣнами дворца спокойно неслись мягкія, прохладныя и свѣтлыя струи Аракса. Кроткія воды примутъ Негушту въ свое лоно, озаренное сіяніемъ лѣтней луны, и любимцы ея, соловьи, пропоютъ ей нѣжный прощальный привѣтъ, между тѣмъ какъ холодныя волны будутъ тихо катиться по ея усталой груди и больной головѣ.
   

XVII.

   На слѣдующій день, въ часъ вечерней прохлады, Негушта снова отправилась въ садъ. Но Зороастра тамъ не было. Нѣсколько дней сряду она приходила и въ то же время, и въ другіе часы дня, но не встрѣчала его. Она видала его иногда на придворныхъ церемоніяхъ, но не имѣла случая поговорить съ нимъ такъ, какъ ей желалось. Наконецъ, она рѣшилась послать за нимъ и посмотрѣть, придетъ онъ или нѣтъ.
   Она вышла въ сопровожденіи только двухъ невольницъ, изъ которыхъ одна несла опахало, а другая -- небольшой коверъ и подушку. Это были темнокожія женщины изъ южныхъ частей Сиріи, неподалеку отъ Египта, и онѣ не разобрали бы верхняго персидскаго нарѣчія, на которомъ Негушта стала бы говорить съ Зороастромъ, хотя ея родной языкъ, еврейскій, и былъ понятенъ имъ. Дойдя до уединеннаго мѣста, вдалекѣ отъ дворца, гдѣ аллея внезапно обрывалась, образуя круглую лужайку, окаймленную розовыми кустами, царица приказала разостлать коверъ и положить на него подушку и съ усталымъ видомъ опустилась на него. Одна изъ невольницъ начала обвѣвать ее опахаломъ, чтобы освѣжить раскаленный лѣтнимъ зноемъ воздухъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отогнать рой крошечныхъ мошекъ, носившихся цѣлыми облаками въ садахъ. Негушта оперлась на одинъ локоть, протянула ноги на коврѣ, затканномъ мягкими темно-цвѣтными шелками, и пролежала такъ нѣсколько минутъ, какъ бы что-то обдумывая. Наконецъ, она, повидимому, пришла въ какому-то рѣшенію и обернулась въ другой невольницѣ, которая стояла въ неподвижной и почтительной позѣ, сложивъ руки и спрятавъ ихъ подъ тяжелымъ, широкимъ поясомъ, перехватывавшимъ ея тунику у таліи.
   -- Пойди,-- сказала ей царица,-- отьищи верховнаго жреца Зороастра и приведи его сюда какъ можно скорѣе.
   Черноокая рабыня побѣжала съ быстротою лани по узкой тропинкѣ и мгновенно исчезла за деревьями.
   Легкій вѣтерокъ, поднимаемый пальмовымъ листомъ, нѣжно ласкалъ блѣдное лицо Негушты и игралъ густыми кудрями, ниспадавшими изъ-подъ тіары на плечи царицы.
   Она откинулась на подушку и лежала съ полуопущенными вѣками; на раскрытыхъ губахъ ея появилось выраженіе какой-то странной тоски. Прошло около часа, солнце было уже близко къ закату, а Негушта все лежала, не шевелясь.
   Послѣ долгаго ожиданія она услыхала, наконецъ, на тропинкѣ легкіе, мягкіе шаги босоногой невольницы, быстро бѣжавшей впереди, и вслѣдъ за этимъ болѣе тяжелую поступь мужчины въ кожаныхъ сандаліяхъ. Невольница остановилась у входа въ маленькій кругъ, образуемый розовыми кустами, а минуту спустя подошелъ и Зороастръ и сталъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Негушты, низко наклонивъ предъ ней голову.
   -- Прости, что я послала за тобой, Зороастръ,-- спокойнымъ тономъ начала царица, но мертвенная блѣдность ея лица мгновенно смѣнилась слабымъ румянцемъ.-- Прости... мнѣ надо сказать тебѣ нѣчто, что ты непремѣнно долженъ выслушать.
   Пока она говорила, Зороастръ стоялъ неподвижно предъ нею, и лучезарные глаза его безмятежно покоились на ея лицѣ.
   -- Зороастръ, я была несправедлива къ тебѣ три года назадъ,-- тихимъ голосомъ сказала царица, устремивъ взоръ на верховнаго жреца.-- Прости меня, умоляю тебя... я не знала, что дѣлала...
   -- Я давно простилъ тебя,-- отвѣчалъ Зороастръ.
   -- Я нанесла тебѣ горькую обиду... но сама я еще больше пострадала черезъ это. Я узнала все только тогда, когда пошла и спросила ее!-- При мысли объ Атоссѣ глаза молодой еврейки сверкнули мрачнымъ огнемъ и она судорожно стиснула свои тонкіе пальцы. Но тотчасъ же къ ней вернулся печальный, усталый взглядъ.-- Вотъ и все... если только ты можешь простить меня,-- сказала она и отвела отъ него глаза. Ей казалось, что больше ей нечего прибавить. Онъ не любилъ ея,-- онъ виталъ духомъ въ иномъ мірѣ, недоступномъ земной любви.
   -- Именемъ Ахуры Мазды говорю тебѣ, я воистину простилъ тебя. Да будетъ надъ тобой благословеніе Премудраго!
   Зороастръ снова наклонилъ голову, какъ бы прощаясь, и повернулся, чтобы уйти.
   Но, когда Негушта услыхала звукъ его удаляющихся шаговъ, она слегка приподнялась и поспѣшно обернулась къ нему. Ей почудилось, будто померкъ послѣдній проблескъ свѣта въ ея жизни.
   -- Ты когда-то любилъ меня, -- сказала она и сейчасъ же оборвала свою рѣчь съ выраженіемъ мольбы на блѣдномъ лицѣ. Это было постыдное малодушіе съ ея стороны, но горе и тоска совсѣмъ сломили ее. Зороастръ остановился и оглянулся на нее; взоръ его былъ такъ спокоенъ, такъ кротокъ.
   -- О, да, я любилъ тебя когда-то, но это время прошло. Въ моемъ сердцѣ нѣтъ больше мѣста для земной любви. Но я благословляю тебя за любовь, которую ты мнѣ подарила.
   -- Ахъ, я любила тебя такъ нѣжно,-- сказала Негушта.-- Я люблю тебя и теперь, -- прибавила она, внезапно поднявшись и глядя на него съ отчаяніемъ во взорѣ.-- О, я люблю тебя и теперь!-- страстно воскликнула она.-- Я думала, что отреклась отъ тебя, забыла тебя, вырвала съ корнемъ изъ сердца всѣ воспоминанія о тебѣ, которыя были мнѣ такъ ненавистны, что я не могла слышать даже твоего имени! Ахъ, зачѣмъ, зачѣмъ я это сдѣлала, я, несчастнѣйшая изъ всѣхъ женщинъ?! Я люблю тебя и теперь... люблю... люблю всѣмъ своимъ существомъ... теперь, когда слишкомъ поздно!
   Она снова откинулась на подушку, закрыла лицо руками и глухія, отчаянныя рыданія стѣснила ей грудь.
   Зороастръ стоялъ все на томъ же мѣстѣ; глубокая грусть отуманила его чудное лицо, сіявшее неземною красотой. Въ груди его не шевельнулось ни тѣни сожалѣнія; ни малѣйшаго слѣда любви не проснулось въ его сердцѣ, упокоившемся навѣки въ безмятежныхъ грезахъ о высшемъ бытіи. Еслибъ это и было возможно, онъ не захотѣлъ бы снова сдѣлаться молодымъ, счастливымъ любовникомъ, какимъ онъ былъ три года назадъ.
   Онъ стоялъ предъ Негуштой, тихій и печальный, точно ангелъ, взирающій съ небесъ на скорбь бренной земли; его мысли были полны жалости къ людскимъ страданіямъ, а душа его все еще дышала невозмутимымъ миромъ надзвѣздныхъ высотъ, откуда онъ явился и куда долженъ снова вознестись.
   -- Негушта,-- сказалъ онъ, наконецъ, видя, что рыданія ея не умолкаютъ,-- тебѣ не подобаетъ такъ сокрушаться о томъ, что давно миновало. Утѣшься, земная жизнь недолга, а ты одна изъ великихъ міра сего. Страданія -- общій удѣлъ смертныхъ. Помни, что, хотя твое сердце удручено скорбью, ты все же царица и должна и въ горести своей остаться царицей. Возьми мужественно въ руки судьбу свою и неси ее терпѣливо. Конецъ не далекъ и душа твоя скоро обрѣтетъ покой.
   Негушта подняла голову, задумчиво внимая словамъ Зороастра. Ея воспаленные глаза были устремлены на него и она тихо вздыхала, хотя вздохи ея все еще прерывались трепетнымъ отзвукомъ рыданій.
   -- Ты, пророкъ и служитель Божій,-- сказала она,-- ты, читающій въ небесахъ, какъ въ книгѣ, скажи мнѣ, Зороастръ, конецъ не далекъ? Скажи, мы встрѣтимся въ надзвѣздномъ мірѣ, какъ ты говорилъ мнѣ въ давно минувшіе дни?
   -- Мужайся,-- отвѣтилъ Зороастръ, и блѣдное лицо его озарилось кроткою улыбкой.-- Мужайся, истинно говорю тебѣ, время твое уже близко.
   Онъ взглянулъ ей на мгновеніе въ глаза, и въ душу ея, казалось, проникла искра ровнаго свѣта, горѣвшаго въ его взорѣ. Когда онъ повернулся и пошелъ назадъ по розовой аллеѣ, на измученное лицо Негушты легло выраженіе покоя; она откинулась на подушку и закрыла глаза, между тѣмъ какъ вѣтерокъ, струившійся изъ-подъ опахала, попрежнему, ласкалъ ея прозрачныя щеки и игралъ ея густыми кудрями.
   Зороастръ въ глубокомъ раздумьѣ возвратился во дворецъ. На немъ лежало множество обязанностей, помимо ежедневнаго вечерняго жертвоприношенія въ храмѣ, ибо Дарій постоянно спрашивалъ у него совѣта во всѣхъ государственныхъ дѣлахъ, и острая прозорливость Зороастра и его знаніе людей находили себѣ богатое примѣненіе въ выработкѣ законовъ и постановленій, посредствомъ которыхъ царь желалъ упрочить свою монархію. Религіозный вопросъ имѣлъ въ его глазахъ первостепенную важность, и здѣсь Зороастръ выказалъ свои великія организаторскія дарованія, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, вѣрныя, правильныя воззрѣнія свои на этотъ предметъ. Будучи самъ аскетомъ и мистикомъ, онъ, однако, предвидѣлъ, какою опасностью грозили другимъ попытки слѣдовать по тому же пути или основать систему мистическаго ученія. Цѣлью человѣчества должно быть благо человѣчества, а еслибъ жрецы, составивъ изъ себя болѣе или менѣе значительную группу, замкнулись въ одинокой отшельнической жизни съ тѣмъ, чтобъ посвятить себя тайной наукѣ и пріобрѣтенію знаній, недоступныхъ для простыхъ смертныхъ, то въ своихъ усиліяхъ отрѣшиться отъ человѣчества они неизбѣжно забыли бы о немъ. Единственно возможною основой для установленія государственной религіи, въ особенности въ столь обширномъ государствѣ, какъ монархія Дарія, былъ широкій принципъ добродѣтельнаго общежитія, ставившій благо всего человѣчества въ зависимость отъ блага каждой отдѣльной человѣческой личности.
   Обаяніе, производимое именемъ Зороастра, стало возростать со дня на день, когда онъ отправилъ изъ Стаккарскаго дворца во всѣ концы государства множество жрецовъ, проникнутыхъ его идеями и распространявшихъ по всѣмъ областямъ самую простую форму культа и строгія правила жизни, буквальное выполненіе которыхъ обезпечивалось желѣзными законами Дарія. Зороастръ подвергъ пересмотру безчисленные гимны, изъ которыхъ многіе отнюдь не могли считаться безусловно маздаяснійскими, и удержалъ только самые величественные и трогательные изъ нихъ. Многоразличныя и противорѣчивыя кастовыя обрядности, частью заимствованныя изъ Индіи, частью унаслѣдованныя чистыми персами изъ ихъ арійской родины въ Согдіанѣ {Согдіана -- область на сѣверо-востокъ отъ Ирана съ главнымъ городомъ Самаркандомъ.}, были значительно упрощены. Безконечныя правила очищенія были сведены въ простымъ мѣрамъ гигіены. Былъ изданъ царскій указъ о постройкѣ во всѣхъ персидскихъ владѣніяхъ дахмъ или башенъ смерти, въ которыхъ спеціально назначаемые для этой цѣли чиновники погребали тѣла умершихъ и которыя они очищали въ установленные сроки. Были приняты строгія мѣры противъ уничтоженія рогатаго скота, такъ какъ, вслѣдствіе длиннаго ряда междоусобныхъ войнъ, свирѣпствовавшихъ за послѣдніе годы, замѣчались явные признаки его убыли; были изданы особые законы для охраненія собакъ, считавшихся въ тѣ времена самыми драгоцѣнными спутниками человѣка, средствомъ защиты сталъ въ дикихъ степяхъ и очистителями большихъ городовъ. Человѣческая жизнь была поставлена подъ охрану неумолимыхъ законовъ и безопасность женщинъ всѣхъ классовъ составила предметъ особаго вниманія со стороны законодателей. Трудно было бы представить себѣ законодательную систему болѣе благопріятную для развитія природныхъ богатствъ полупастушеской страны, для поддержанія мира въ ея предѣлахъ и обезпеченія увеличивавшихся потребностей и общественнаго здоровья среди быстро множившагося народа.
   Что касается религіозныхъ обрядовъ, то по своему характеру и формѣ они вскорѣ сдѣлались совершеннымъ олицетвореніемъ простоты сравнительно съ прежними системами культа и, хотя усложненные до нѣкоторой степени добавленіями и измѣненіями, внесенными въ нихъ болѣе позднимъ и болѣе суевѣрнымъ поколѣніемъ, сохранили и до сихъ поръ благородный и возвышенный отпечатокъ, наложенный на нихъ великимъ преобразователемъ маздаяснійской религіи.
   Дни пролетали быстро и такъ же быстро возростало могущество Зороастра. Казалось, весь дворъ и все царство только ожидали его появленія, чтобы признать его представителемъ мудрости и правосудія рядомъ съ царемъ-завоевателемъ, подавившимъ столько опасныхъ мятежей и совершившимъ столько походовъ ради упроченія своей монархіи. Зороастръ съ удивительною легкостью разрѣшалъ всѣ возникавшія затрудненія. Годы уединенной жизни, казалось, удесятерили его силы, и благотворное дѣйствіе его мудрыхъ предначертаній тотчасъ же отзывалось во всѣхъ концахъ государства, тогда какъ рѣчи его пламенѣли огнемъ въ устахъ жрецовъ, разосланныхъ имъ изъ Стаккара. Юнъ обладалъ чуднымъ и рѣдкимъ даромъ вселять въ своихъ послѣдователей глубочайшее довѣріе и одушевлять ихъ величайшею энергіей при исполненіи его воли. Каждое изъ его повелѣній я постановленій было закрѣплено царскою печатью и царскими указами, которымъ приходилось повиноваться безпрекословно. Имя Зороастра повторялось всюду, куда успѣла проникнуть власть персидскаго монарха, и всюду оно повторялось съ глубокимъ благоговѣніемъ, свободнымъ отъ того страха, который испытывали люди, упоминая о великомъ царѣ и торопясь прибавить: "Да продлятся дни его во-вѣки!"
   Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ всѣ реформы были завершены, и полу нагой аскетъ, благодаря мудрости своей и силѣ обстоятельствъ, сдѣлался первымъ сановникомъ Персіи. Осыпанный почестями, считаясь первымъ лицомъ послѣ царя, занимая мѣсто по правую руку Дарія во всѣхъ церемоніяхъ, съ царскою цѣпью поверхъ бѣлаго жреческаго облаченія, Зороастръ не возбуждалъ, однако, зависти въ придворныхъ и ничѣмъ не посягалъ на ихъ права. Правда, что тѣ немногіе вельможи, къ которымъ Дарій относился съ довѣріемъ -- князья, составившіе заговоръ противъ Смердиза, Гидарнъ и нѣсколько полководцевъ, рѣдко бывали въ Стаккарѣ; они жили по большей части въ различныхъ провинціяхъ, начальствуя войсками и крѣпостями и дѣятельно проводя тѣ мѣры, которыя царь обдумывалъ вмѣстѣ съ Зороастромъ и которыя должны были произвести такія крупныя перемѣны въ судьбахъ монархіи. Но если царь призывалъ ко двору кого-нибудь изъ князей и полководцевъ и этотъ послѣдній узнавалъ, что за человѣкъ Зороастръ, онъ тотчасъ же проникался къ нему любовью и уваженіемъ, какъ и всѣ, окружавшіе верховнаго жреца, и уѣзжалъ обратно, утверждая, что никогда еще царь не имѣлъ такого мудраго, справедливаго и вѣрнаго совѣтника.
   Обѣ царицы съ противуположными чувствами слѣдили за возвышеніемъ Зороастра. Негушта никогда почти не говорила съ нимъ, но устремляла на него украдкой свои печальные глаза, стараясь разгадать смыслъ его пророчества о томъ, что конецъ ея близокъ. Она гордилась тѣмъ, что ея бывшій возлюбленный сдѣлался первымъ человѣкомъ во всей странѣ, державшимъ въ своихъ рукахъ судьбы государства, и втайнѣ утѣшалась мыслью, что, въ концѣ-концовъ, онъ, все-таки, остался ей вѣренъ, что изъ-за нея онъ бѣжалъ въ пустыню и посвятилъ себя созерцаніямъ, благодаря которымъ онъ достигъ теперь высшей власти. Негушта смотрѣла на него и все больше убѣждалась въ томъ, насколько онъ измѣнился; трудно было представить себѣ, что это тотъ самый человѣкъ, котораго она любила въ былые годы. Только когда онъ говорилъ и она слышала плавные, мелодическіе звуки его повелительнаго голоса, она чувствовала порой, какъ кровь приливаетъ къ ея щекамъ, и томилась желаніемъ услышать еще разъ изъ устъ Зороастра хоть одно нѣжное слово любви. Но хотя онъ часто смотрѣлъ на Негушту и всегда обращался къ ней съ кроткимъ привѣтомъ, его спокойные, лучезарные глаза сохраняли въ эти минуты свой безмятежный блескъ и восковая блѣдность его лица не оживлялась ни малѣйшимъ признакомъ румянца. Молодость его исчезла, какъ погасъ золотистый цвѣтъ на его волосахъ. Онъ не былъ похожъ на старика, онъ едва ли вообще походилъ на человѣка; онъ напоминалъ скорѣе чуднаго, свѣтлаго ангела изъ неземнаго міра, который вращался среди людей и бесѣдовалъ съ ними, но не жилъ ихъ жизнью. Негуштѣ казалось, что она созерцаетъ воспоминаніе, что она любить тѣнь, бросаемую на землю отлетѣвшимъ отъ нея существомъ. Но это воспоминаніе и эта тѣнь были безконечно дороги ея сердцу и, созерцая ихъ мѣсяцъ за мѣсяцемъ, она все блѣднѣла и чахла.
   Не въ характерѣ царя было тревожиться чѣмъ-нибудь, что не принимало осязательнаго образа и не требовало настойчиво его вниманія. Негушта никогда не говорила съ нимъ о Зороастрѣ, а если царь упоминалъ о немъ въ ея присутствіи, то не иначе, какъ въ связи съ государственными дѣлами. Въ такихъ случаяхъ она казалась холодной и равнодушной и пылкій воинъ-монархъ никакъ не могъ считать Зороастра своимъ соперникомъ. Волосы его посѣдѣли, онъ былъ, слѣдовательно, уже старикъ и о любви къ нему не могло быть и рѣчи. Но Дарій радовался, что іудейская царевна никогда не касается прошлаго и, повидимому, даже не сожалѣетъ о своемъ бывшемъ возлюбленномъ. Еслибъ онъ зналъ о ночномъ свиданіи обѣихъ царицъ въ уборной Атоссы и о томъ, что сказала тогда Атосса, его ярости не было бы границъ. Но онъ не зналъ этого. Ударъ, нанесенный Негуштѣ бѣлокурою царицей, окончательно разбилъ ея сердце, она не въ силахъ была помышлять о мести, и хотя съ спокойнымъ презрѣніемъ избѣгала всякихъ сношеній съ оскорбившею ее женщиной, но не желала доносить царю объ этой обидѣ. Теперь было уже поздно! Еслибъ за одинъ только часъ предъ ея бракосочетаніемъ съ царемъ она узнала о жестокомъ обманѣ, жертвой котораго она сдѣлалась, Атосса давно лежала бы въ могилѣ и Негушта не называлась бы царицей. Но царю ничего не было извѣстно и онъ не переставалъ удивляться глубокой мудрости своего главнаго совѣтника и благословлять Ормузда, пославшаго ему въ трудную минуту такого человѣка.
   Между тѣмъ, ненависть Атоссы все возростала. Она съ гнѣвомъ убѣждалась, что утратила власть терзать Негушту, что сердце, которое она такъ любила подвергать жестокимъ пыткамъ, до того изстрадалось, что сдѣлалось уже нечувствительнымъ къ ея уколамъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, она негодовала, видя, что человѣкъ, презрѣвшій ея любовь, пользуется большимъ вліяніемъ при дворѣ, чѣмъ она. Мудрость Зороастра и неустанная дѣятельность царя подавляли ее, ей казалось, что она понапрасну тратить свои силы.
   Дарій безпощадно смѣялся надъ ея коварными возраженіями противъ реформъ Зороастра; самъ же верховный жрецъ холодно смотрѣлъ на нее и проходилъ въ молчаніи, когда она встрѣчалась съ нимъ.
   Она стала искать средства сломить могущество Зороастра какимъ-нибудь неожиданнымъ и быстрымъ ударомъ и съ этой минуты вся осанка ея сдѣлалась безмятежнѣе прежняго, а улыбка еще нѣжнѣе и плѣнительнѣе. Она думала, что еслибъ ей удалось привлечь вниманіе царя къ какому-нибудь отдаленному пункту монархіи и заставить его послать туда все войско, то ей не трудно будетъ произвести внезапное возстаніе или поднять смуту въ Стаккарѣ, расположенномъ на самой границѣ царства и отдѣленномъ только горною цѣпью отъ дикой, пустынной страны, которую въ это самое время опустошали враждебныя мятежныя племена. У Атоссы оставалось еще нѣсколько приверженцевъ, способныхъ исполнить роль развѣдчиковъ въ обоихъ тихъ направленіяхъ. Несмотря на сцену, имѣвшую мѣсто въ Сузахъ, когда царь привелъ къ ней Фраорта, она знала, что, въ случаѣ возстанія, можетъ разсчитывать на услуги своего управителя. Въ глубинѣ души онъ былъ магомъ и ненавидѣлъ царствовавшую династію. Онъ былъ богать, вліятеленъ и непомѣрно тщеславенъ; обѣщавъ ему въ награду Мидію, его легко можно было склонить къ участію въ разрушеніи персидской монархіи; объ этомъ уже давно шли переговоры между нимъ и царицей.
   Цѣлыхъ два мѣсяца Атосса тщательно обдумывала свой планъ и, наконецъ, рѣшилась дѣйствовать. Она съумѣла обмануть бдительность царя и, смѣясь въ душѣ надъ безуміемъ Дарія и Зороастра, предоставлявшими ей столько свободы, отправила безъ большихъ хлопотъ письмо къ Фраорту, въ которомъ спрашивала его, настолько ли хорошо идутъ ея дѣла, чтобы ихъ можно было расширить.
   Затѣмъ она послала одного изъ своихъ чернокожихъ невольниковъ съ богатыми подарками къ варварскимъ племенамъ, кочевавшимъ за горами, чтобы вывѣдать, легко ли будетъ подкупятъ ихъ. Она посулила рабу свободу и обширныя владѣнія, такъ что онъ безъ колебаній пустился въ опасный путь. Атосса знала, что этотъ человѣкъ преданъ ей и вполнѣ годится для исполненія возложенной на него задачи.
   Не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ Фраортъ уже прислалъ отвѣтъ царицѣ. Дѣла ея находились, по его словамъ, въ такомъ блестящемъ положенія, что она спокойно могла расширить ихъ, какъ ей было угодно, и онъ изъявлялъ полную готовность немедленно приступить къ желаемымъ ею усовершенствованіямъ, если она только дастъ ему нужныя указанія и предписанія.
   Черный рабъ вернулся изъ страны кочевниковъ и доложилъ Атоссѣ, что они безчисленны, какъ песокъ морской, быстры на ѣздѣ, какъ вихри пустыни, алчны до добычи, какъ орлы, жадны, какъ саранча, налетающая на поле пшеницы, хищны, какъ шакалы, преслѣдующіе раненую антилопу. Только страхъ вредъ великимъ царемъ удерживалъ ихъ въ предѣлахъ ихъ степей, но они во всякую минуту готовы были покинуть ихъ и вступить въ союзъ съ кѣмъ бы то ни было за хорошую плату.
   Они жили по большей части по ту сторону пустыни, къ востоку отъ нея, въ холмистой странѣ. На видъ они были ужаснѣе, чѣмъ діаволы горъ, и свирѣпѣе, чѣмъ волки на горныхъ тропинкахъ.
   Понимая, насколько фантазія ея раба должна была сгустить краски въ этомъ отчетѣ, Атосса, все-таки, сообразила, что не трудно будетъ побудить это дикое племя сдѣлать набѣгъ на южную часть царства, а именно на ничѣмъ не защищенную Стаккарскую область, такъ какъ крѣпость могла дать пріютъ только какой-нибудь горсти воиновъ и бѣглецовъ, но не представляла надежной обороны въ случаѣ нашествія враговъ для окружавшей ее плодоносной мѣстности.
   Атосса долго разсчитывала, какъ велико разстояніе, отдѣляющее дворецъ отъ крѣпости, наконецъ, она пришла къ заключенію, что вооруженный отрядъ могъ съ нѣкоторыми затрудненіями пройти его въ полдня. Планъ царицы былъ очень прость и легко осуществимъ, хотя грозилъ неисчислимыми бѣдствіями государству.
   По этому плану въ Мидіи должно было вспыхнуть возстаніе, но не подъ начальствомъ Фраорта, потому что тогда могла бы погибнуть сама царица, уже разъ заподозрѣнная въ соучастіи съ нимъ. Кто-нибудь другой -- простое орудіе въ рукахъ ея могущественнаго довѣреннаго -- долженъ былъ, внявъ его подстрекательствамъ, провозгласить себя правителемъ этой области, а потомъ Фраортъ, на обязанности котораго лежала доставка денегъ и всѣхъ средствъ, необходимыхъ для организаціи возстанія, могъ безъ труда низложить его.
   Какъ скоро вѣсть о бунтѣ достигла бы Стаккара, Дарій поспѣшилъ бы въ Мидію, на мѣсто мятежа. По всей вѣроятности, онъ поручилъ бы управленіе государственными дѣлами, сосредоточенное за послѣднее время въ Стаккарѣ, своему ближайшему совѣтнику, Зороастру. А еслибъ онъ взялъ его съ собой и приказалъ двору отправиться въ Сузы, то царица устроила бы набѣгъ дикихъ кочевниковъ изъ пустыни. Жители юга, увидѣвъ, что царь бросилъ ихъ на произволъ судьбы, возстали бы противъ него, и тогда Атосса легко могла бы захватить власть въ свои руки. Если не Зороастръ остался бы въ Стаккарѣ, то всего лучше было бы погубить его опять-таки съ помощью дикарей. Не имѣя въ своемъ распоряженіи достаточнаго количества вооруженной силы, посредствомъ которой онъ могъ бы отразить внезапное вторженіе враговъ, онъ несомнѣнно палъ бы въ неравномъ бою или рѣшился бы искать спасенія въ постыдномъ бѣгствѣ.
   Съ свойственною ей неустрашимостью, Атосса была увѣрена, что сама она съумѣстъ остаться цѣлой и невредимой, а, въ крайнемъ случаѣ, она разсчитывала, какъ и всегда, на свою красоту. Эта чудная красота не разъ спасала ее отъ неукротимой ярости ея супруга Камбиза и ничему другому, какъ этой красотѣ, была она обязана тѣмъ, что Дарій пощадилъ ее, найдя ее въ Сузахъ женой и сообщницей самозванца Смердиза. Еслибъ, вслѣдствіе какой-нибудь неудачи, она попала въ руки дикарей, то это средство, навѣрное, оказало бы и здѣсь свою силу. Но Атосса твердо рѣшилась стереть съ лица земли Зороастра, хотя бы ей пришлось ради этого разрушить до основанія монархію своего мужа. Планъ ея былъ смѣлъ и несложенъ и она не сомнѣвалась въ томъ, что ей удастся привести его въ исполненіе.
   Но, обдумывая и взвѣшивая его, она оставалась все время спокойна и ровна. Встрѣчаясь съ Зороастромъ, она устремляла на лнего открытый, дружелюбный взглядъ, который обезоружилъ бы всякаго человѣка, не столь глубоко убѣжденнаго въ ея порочности, и царю никогда не приходилось тщетно искать ея улыбки. Она съ невозмутимымъ хладнокровіемъ и кротостью принимала его грубыя шутки, увѣренная въ томъ, что ей не долго придется терпѣть ихъ. Даже на Негушту она взглядывала иногда съ видомъ оскорбленнаго сочувствія, какъ бы желая объявить всему міру, что ее огорчаетъ угрюмый нравъ и непріязненное обхожденіе младшей царицы, но что она видитъ въ нихъ лишь внѣшнее проявленіе какого-нибудь тайнаго недуга, и потому скорѣе готова сожалѣть ее, чѣмъ порицать.
   Но по мѣрѣ того, какъ время шло, сердце ея переполнялось радостью, потому что конецъ былъ уже близокъ и въ ароматномъ воздухѣ долины розъ уже носился запахъ смерти.
   

XVIII.

   Снова настала весна, снова зазеленѣли нивы и деревья пустили побѣги. Прошло четыре года съ тѣхъ поръ, какъ Даніилъ почилъ въ Экбатанѣ, оставивъ въ наслѣдіе Зороастру завѣты своей глубокой мудрости, и почти цѣлый годъ миновалъ съ того дня, какъ Зороастръ появился въ Стаккарѣ. Время пролетѣло быстро для всѣхъ, кромѣ одной Негушты; жизнь ея была исполнена тоски, и впалые глаза ея носили слѣды безсонницы и страданій. Не всегда одинаково было ея настроеніе, но несчастной она чувствовала себя всегда. Бывали дни, когда она покорялась своей судьбѣ и мечтала только объ одномъ, чтобъ скорѣе пришелъ конецъ ея тяжкимъ мукамъ, и сама она удивлялась, какъ она до сихъ поръ не ускользнула изъ сада темною ночью и не потопила своей великой, безпредѣльной скорби въ холодныхъ волнахъ Аракса. Но ее удерживала мысль, что она должна еще разъ увидѣть лицо Зороастра, и еще, и еще, такъ что послѣдній разъ не наступалъ никогда. А потомъ бывали дни, когда она ласкала себя безумными, несбыточными надеждами, въ которыхъ не было ни смысла, ни связи,-- царь могъ умереть, Зороастръ снова полюбитъ ее, и опять разцвѣло бы счастье въ ея сердцѣ. Но суетная надежда длится одинъ только мигъ и отчаяніе заступаетъ ея мѣсто. Негушта становилась все печальнѣе, по мѣрѣ того, какъ убѣждалась, что для нея надежды уже нѣтъ.
   Атосса, повидимому, совсѣмъ забыла о своей любви къ Зороастру и была къ нему такъ же равнодушна, какъ и ко всѣмъ другимъ; за то, чѣмъ холоднѣе дѣлался къ ней царь, тѣмъ больше старалась она угождать ему. Всѣ обитатели дворца чувствовали надъ собой верховную власть Зороастра, и хотя онъ былъ всегда кротокъ со всѣми, но внушалъ больше страха, чѣмъ грозный въ своемъ гнѣвѣ великій царь, потому что не всякій могъ безтрепетно выдержать его спокойной, ясный взоръ, а въ словахъ, вылетавшихъ изъ его устъ, слышался голосъ рока. Зороастра знали и боялись отъ одного края страны до другаго, его имя было равносильно царской печати и всюду считалось верховнымъ, неотмѣняемымъ приговоромъ.
   Было прекрасное весеннее утро, солнце ласково свѣтило надъ розами, еще блиставшими росою. Въ одномъ изъ внутреннихъ покоевъ дворца царь полулежавъ на широкомъ ложѣ, на которое сквозь продѣланное въ потолкѣ окно падали теплые солнечные лучи. Онъ слѣдилъ съ глубокимъ интересомъ за представленіемъ индійскаго фокусника, который недавно прибылъ ко двору и котораго онъ призвалъ въ это утро, чтобъ наполнить случайный часъ досуга; когда царь не былъ поглощенъ государственными дѣлали или войною, онъ охотно отдавался какой-нибудь забавѣ, такъ какъ его безпокойный нравъ и дѣятельный умъ требовали постояннаго занятія.
   Атосса сидѣла возлѣ Дарія на рѣзномъ стулѣ, перебирая въ пальцахъ нить дорогого жемчуга. Два копьеносца въ синихъ съ пунцовымъ мантіяхъ, разукрашенныхъ золотымъ шитьемъ, неподвижно стояли у дверей. Дарій и Атосса одни развлекались фокусами ловкаго индуса.
   Фигляръ подбросилъ на воздухъ острый ножъ и поймалъ его, затѣмъ подбросилъ два, три ножа, быстро увеличивая число ихъ, такъ что вскорѣ въ воздухѣ уже кружилось два десятка блестящихъ клинковъ, которые онъ проворно подбрасывалъ, ловка подхватывалъ то одною рукой, то другою, и снова бросалъ вверхъ. Дарій съ веселымъ смѣхомъ слѣдилъ за его искусный пріемами и вдругъ взглянулъ на царицу.
   -- Этотъ человѣкъ напоминаетъ мнѣ тебя,-- сказалъ онъ.
   -- Царь очень милостивъ въ своей служанкѣ,-- отвѣчала, улыбаясь, Атосса.-- Я полагаю, что я не такъ искусна, но за та болѣе красива.
   -- Ты болѣе красива, это правда,-- возразилъ царь,-- но что касается твоего искусства, это еще вопросъ. Про тебя можно было бы оказать, что ты постояно играешь ножами, но, какъ и этотъ фокусникъ, никогда не ранишь себя.
   Царица пытливо взглянула на Дарія, но губы ея сложились въ нѣжную улыбку. У нея промелькнула мысль, что, можетъ быть, царю извѣстно кое-что о томъ, что съ годъ тому назадъ произошло между ней и Негуштой въ ея уборной по поводу индійскаго кинжала. Ножи, которые подбрасывалъ фокусникъ, напомнили ей этотъ кинжалъ своею формой. Но царь хохоталъ беззаботно и она смѣло отвѣтила ему:
   -- Это было бы хорошо, потому что тогда я могла бы быть не только супругой царя, но и царскимъ фокусникомъ.
   -- Я не то хотѣлъ сказать,-- со смѣхомъ перебилъ ее Дарій.-- Супругѣ царя вовсе не пристало играть роль фигляра.
   -- А, между тѣмъ, чтобы быть супругой царя, мнѣ надо больше искусства, чѣмъ этому индусу для его фокусовъ,-- медленно проговорила царица.
   -- Вѣдь, я такъ и сказалъ.
   -- Да, но ты не то думалъ,-- возразила Атосса, потупляя взоръ.
   -- Что я говорю, то и думаю,-- отвѣчалъ онъ.-- Тебѣ нужна вся красота твоего лица, чтобы скрыть зло, притаившееся въ твоемъ сердцѣ, точь-въ-точь, какъ этому человѣку нужно все его искусство для обращенія съ этими острыми ножами, которыми онъ нотъ бы отрѣзать себѣ пальцы, еслибъ нечаянно охватилъ не за тотъ край.
   -- Я ничего не скрываю,-- сказала царица съ легкою усмѣшкой.-- У царя цѣлыя тысячи очей. Какъ же могла бы я скрыть отъ него что-нибудь?
   -- Я самъ постоянно задаю себѣ этотъ вопросъ, -- отвѣчалъ Дарій.-- А, между тѣмъ, мнѣ часто приходить на умъ, что твои мысли менѣе извѣстны мнѣ, чѣмъ мысли чернокожей рабыни, которая машетъ надъ тобою опахаломъ, когда ты страдаешь отъ зноя, и въ простотѣ душевной думаетъ только о томъ, чтобъ отогнать мухъ отъ твоего лица, или же, чѣмъ мысли этихъ глупыхъ копьеносцевъ, стоящихъ у двери и ничего такъ не желающихъ въ простотѣ души своей, какъ быть царями и царицами, чтобы лежать цѣлый день на шелковомъ ложѣ и забавляться фокусами наемнаго фигляра.
   Пока Дарій говорилъ это, стражники вдругъ обернулись лицомъ другъ къ друту и стали по обѣ стороны двери, причемъ ихъ тяжелыя копья со звономъ ударились о мраморный полъ. Въ эту же минуту между ними показалась высокая, тонкая фигура Зороастра въ бѣломъ одѣяніи. Онъ почтительна остановился у порога, ожидая, чтобы царь обратилъ на него вниманіе, такъ какъ, несмотря на свое могущество и высокій санъ, онъ строго соблюдалъ правила придворнаго церемоніала.
   Дарій сдѣлалъ знакъ и индійскій фокусникъ, поймавъ на лету вертѣвшіеся въ воздухѣ ножи, опустилъ ихъ въ мѣшокъ и удалился.
   -- Привѣтъ тебѣ, Зороастръ!-- сказалъ Дарій.-- Подойди же, сядь возлѣ меня и скажи мнѣ то, что имѣешь сообщить.
   Зороастръ приблизился къ царю и поклонился ему, но продолжалъ стоять, какъ бы давая понять этимъ, что дѣло его не терпитъ отлагательства.
   -- Привѣтъ тебѣ, царь, живи во-вѣки!-- сказалъ онъ.-- Я пришелъ съ недобрыми вѣстями. Изъ Экбатаны примчался всадникъ, успѣвшій спастись отъ народнаго смятенія. Мидія возстала и царская стража осаждена въ экбатанской крѣпости.
   Дарій приподнялся и сѣлъ на край ложа; толстыя жилы на его вискахъ вздулись отъ внезапной вспышки гнѣва и густая краска залила его чело.
   -- Навѣрное, Фраортъ провозгласилъ себя царемъ,-- сказалъ онъ. Затѣмъ онъ вдругъ обратилъ свирѣпый взглядъ на Атоссу.-- Теперь часъ твой насталъ!-- закричалъ онъ въ неудержимомъ порывѣ ярости.-- Не дальше, какъ сегодня, ты простишься съ жизнью, потому что все это твои козни! Духи зла получатъ, наконецъ, въ свое владѣніе твою душу, ибо только имъ принадлежитъ она, инакому другому!
   Въ первый разъ во всей своей жизни Атосса поблѣднѣла, какъ полотно, и задрожала всѣмъ тѣломъ. Ей почудилось, что смерть уже распростерла надъ ней свои черныя крылья. Но даже и въ эту минуту отвага не покинула ея, и она поднялась съ своего кресла съ такимъ величественнымъ спокойствіемъ, что заставила умолкнуть гнѣвный голосъ царя.
   -- Убей меня, если хочешь,-- тихо, но твердо сказала она.-- Я неповинна въ этомъ дѣлѣ.
   Она произнесла эту безстыдную ложь такъ свободно и непринужденно, что даже мученикъ могъ бы позавидовать такой безмятежности. Но Зороастръ сталъ между царемъ и Атоссой. Когда онъ проходилъ мимо нея, его ясный, спокойный взоръ встрѣтился на мгновеніе съ ея глазами. Онъ прочелъ на лицѣ ея ужасъ смерти и исполнился къ ней состраданія.
   -- Пусть царь дозволить мнѣ сказать свое слово,-- такъ обратился онъ къ Дарію.-- Мятежъ поднять не Фраортомъ, и всадникъ сказалъ мнѣ, что Фраортъ бѣжалъ изъ Экбатаны. Пусть царь пошлетъ туда войско и усмирить мятежниковъ, а эту женщину отпуститъ, ибо страхъ смерти объялъ ее, а, можетъ быть, она и не согрѣшила въ этомъ дѣлѣ. Если же она точно согрѣшила, то неужели царь станетъ воевать съ женщинами и неужели онъ захочетъ обагрить руки кровью своей собственной жены?
   -- Ты говоришь, какъ священнослужитель, я же чувствую, какъ человѣкъ,-- свирѣпо крикнулъ Дарій.-- Эта женщина уже сколько разъ заслуживала смерти. Пусть она умретъ, наконецъ. По крайней мѣрѣ, мы избавимся отъ нея.
   -- Царь не имѣетъ права такъ поступать, -- холодно возразилъ Зороастръ и взглядъ его, устремленный на Дарія, казалось, проникъ въ сердце царя и укротилъ его неистовую ярость.-- Царь не можетъ знать, заслуживаетъ она смерти или нѣтъ, пока экбатанскіе мятежники не явятся предъ лицо его. Притомъ же, кровь женщины останется на вѣки позоромъ для того, кто пролилъ ее.
   Атосса, зорко слѣдившая за царемъ, увидала, что онъ колеблется, и поняла, что настала минута, когда она могла обратиться къ нему сама съ мольбой о пощадѣ. При всей внезапности ужаснаго положенія, въ которомъ она очутилась, она успѣла спросить себя, почему Зороастръ, которому она сдѣлала такое непоправимое зло, заступается теперь за нее? Она не способна была понять, что онъ повиновался внушенію своей благородной души, и потому боялась, что ей разставлена западня. Какъ бы то ни было, она рѣшила сама воззвать въ милосердію царя, чтобы не чувствовать себя всецѣло обязанной своимъ спасеніемъ ходатайству Зороастра. Это была смѣлая мысль, вполнѣ достойная смѣлаго духа этой женщины въ минуту смертельной опасности.
   Быстрымъ движеніемъ она сорвала съ головы и бросила на полъ тіару. Густыя волны ея шелковистыхъ волосъ разсыпались по ней золотистымъ покровомъ и она упала къ ногамъ царя, обнимая его колѣни съ порывистымъ жестомъ страстной мольбы. Непривычное отсутствіе румянца на лицѣ ея придавало еще больше очарованія ея красотѣ, а мягкіе голубые глаза устремились на царя съ такимъ молящимъ выраженіемъ, что онъ невольно долженъ былъ признаться самъ себѣ, что она тронула его сердце: никогда еще не сіяла она такою чудною красотой. Она не говорила ни слова, но продолжала обнимать его колѣни, не отрывая отъ него взоровъ, и вдругъ двѣ крупныя алмазныя слезы скатились изъ-подъ ея вѣкъ и задрожали на ея блѣдныхъ, нѣжныхъ щекахъ, между тѣнь какъ горячее, прерывистое дыханіе ея долетало до его лица.
   Дарій попытался оттолкнуть Атоссу, но она не двинулась съ мѣста; онъ вынужденъ былъ взглянуть на нее и при этомъ взглядѣ гнѣвъ его смягчился, и онъ противъ воли улыбнулся, все еще сердито хмуря чело.
   -- Ступай,-- сказалъ онъ.-- Я пошутилъ. Невозможно предать смерти такое красивое созданіе.
   Щеки Атоссы снова окрасились румянцемъ и, наклонившись, она облобызала колѣни и руки царя, причемъ ея золотистые волосы упали ей на лицо и покрыли собой мантію Дарія. Но онъ всталъ съ жестомъ нетерпѣнія и оставилъ Атоссу колѣнопреклоненною у ложа. Онъ уже досадовалъ на себя за то, что простилъ ее, и горько негодовалъ на свою слабость.
   -- Я возьму стражу и главный отрядъ изъ стаккарской крѣпости и сейчасъ же отправлюсь въ Сузы, захвачу всѣ стоящія тамъ войска и черезъ нѣсколько дней буду въ Экбатанѣ. Я раздавлю этихъ бунтовщиковъ, этихъ лжецовъ, не хотящихъ пригнать меня своимъ владыкой. Ты же останешься здѣсь, Зороастръ, и будешь править всею областью, пока я не вернусь съ побѣдой.
   Дарій еще разъ взглянулъ на Атоссу, которая лежала на томъ же мѣстѣ, какъ бы потерявъ сознаніе отъ всего, что произошло, круто повернулся и вышелъ изъ залы. Оба копьеносца подняли свое оружіе, пропуская царя впередъ, и тотчасъ же мѣрною поступью послѣдовали за нимъ по широкому корридору.
   Зороастръ остался наединѣ съ царицей.
   Какъ только Дарій удалился, Атосса быстро поднялась и съ удивительнымъ хладнокровіемъ начала приводить въ порядокъ волосы и головной уборъ. Зороастръ стоялъ поодаль и смотрѣлъ на нее; рука ея слегка дрожала, но никакихъ другихъ признаковъ волненія нельзя было замѣтить во всей ея фигурѣ. Стоя все въ той же позѣ, съ наклоненною головой и поднятыми кверху руками для того, чтобъ убрать волосы, она взглянула украдкой на Зороастра.
   -- Почему просилъ ты царя оставить мнѣ жизнь?-- спросила она.-- Вѣдь, ты болѣе чѣмъ кто-либо долженъ желать мнѣ смерти.
   -- Я не желаю тебѣ смерти,-- холодно отвѣтилъ онъ.-- Тебѣ предстоитъ еще сдѣлать много зла въ мірѣ, но не все это будетъ зломъ. Впрочемъ, мнѣ не было надобности заступаться за тебя. Твое время еще не настало, и еслибъ даже царь занесъ руку, чтобы поразить тебя, она не опустилась бы надо тобой, потому что тебѣ предопредѣлено совершить еще многое въ жизни.
   -- Но развѣ ты не ненавидишь меня, Зороастръ?
   Одною изъ характеристическихъ чертъ царицы было то, что она никогда не прибѣгала къ притворству, когда оно не могло быть ей полезнымъ, и въ такихъ случаяхъ давала волю откровенности, почти граничившей съ грубостью. Она чуть не со смѣхомъ предложила свой вопросъ; онъ казался ей совершенно нелѣпымъ и, все-таки, она рѣшилась сдѣлать его.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ верховный жрецъ.-- Ты ниже ненависти.
   -- А ты, конечно, гораздо выше ея?-- сказала съ язвительною насмѣшкой въ голосѣ царица. Съ минуту она молча вглядывалась въ Зороастра.-- Ты жалкое созданіе,-- начала она вдругъ.-- Я отъ всей души презираю тебя. Ты далъ себя обмануть самымъ нехитрымъ способомъ и снесъ измѣну любимой женщины, не сдѣлавъ ни малѣйшаго усилія, чтобъ вернуть ее къ себѣ. Ты могъ бы быть любовникомъ царицы, и отвергъ ея любовь. А теперь, когда женщина, смертельно обидѣвшая тебя, могла быть предана смерти на твоихъ глазахъ, ты заступился за нее и спасъ ей жизнь. Глупецъ, я презираю тебя!
   -- Я радъ этому,-- холодно возразилъ Зороастръ.-- Я не примялъ бы твоего поклоненія, еслибъ даже мнѣ обѣщали за это весь міръ и всю мудрость его.
   -- И еслибъ даже ты могъ имѣть женою ту женщину, которую любилъ, хотя и жалкою, нелѣпою любовью, но, все-таки, любилъ? Она, бѣдняжка, совсѣмъ извелась отъ горя и бродитъ по садамъ, какъ призракъ смерти. Ея блѣдное лицо успѣло уже прискучить царю. Она чахнетъ отъ тоски по тебѣ. Царь отнялъ ее у тебя, а ты, еслибъ только захотѣлъ, могъ бы завтра же въ свою очередь взять ее у него. Если ты не сдѣлаешь этого, значитъ, въ тебѣ не осталось ни капли здраваго смысла. Она же такъ обезумѣла, что готова пойти за тобой на край свѣта... Бѣдняжка! Не знаетъ она, что за дряблое, сухое, безкровное сердце скрывается въ твоей груди!
   Зороастръ невозмутимо смотрѣлъ на царицу, съ спокойнымъ презрѣніемъ выслушивая ея издѣвательства.
   -- Неужели ты думаешь, что солнце померкнетъ, если ты задернешь занавѣсью окно, чтобъ не пропустить въ комнату его лучей?-- спросилъ онъ.-- Неужели ты думаешь, что дѣти свѣта страдаютъ, слыша, какъ дѣти мрака говорятъ въ своемъ невѣдѣніи, что Свѣта не существуетъ?
   -- Ты говоришь притчами, потому что у тебя нѣтъ простого и яснаго отвѣта на мои слова,-- возразила царица, вкалывая золотую булавку въ складки полотняной тіары. Но вдругъ она почувствовала на себѣ взоръ Зороастра и, поднявъ голову, сразу остановилась, какъ бы очарованная силою таинственнаго свѣта, горѣвшаго въ его глазахъ. Она попыталась отвернуться, но не могла. Сердце ея трепетно сжалось. Она слыхала объ индійскихъ волшебникахъ, о халдейскихъ чародѣяхъ и волхвахъ, совершавшихъ чудеса и убивавшихъ людей однимъ своимъ взглядомъ. Она дѣлала страшныя усилія, чтобы отвести взоры отъ Зороастра, но все было тщетно. Неуловимая сила мірового дѣятеля подчинила ее своей власти и Атосса стояла, точно прикованная къ мѣсту, все время, пока глаза верховнаго жреца покоились на ней. Онъ заговорилъ, наконецъ, и ей почудилось, будто голосъ его раздается съ оглушительною силой металла и будто весь мозгъ ея пришелъ въ сотрясеніе отъ его рѣзкихъ колебаній.
   -- Издѣвайся надо мною, обороняйся отъ меня, если можешь,-- сказалъ Зороастръ.-- Подними руку, отодвинься отъ меня на одинъ шагъ, если ты въ силахъ это сдѣлать. Ты не можешь, ты всецѣло находишься въ моей власти. Еслибъ я захотѣлъ, я могъ бы умертвить тебя на этомъ мѣстѣ и ни одного знака насилія не оказалось бы на твоемъ тѣлѣ, такъ что никто не могъ бы утверждать, что ты убита. Ты хвалишься своею силой и могуществомъ. Но видишь, ты повинуешься движенію моей руки, какъ это сдѣлала бы собака. Видишь, ты склоняешь предо мной колѣна и, по моему повелѣнію, повергаешься въ прахъ предо мной. Подумай, можешь ли ты издѣваться надо мною теперь? Предъ царемъ ты преклоняла колѣни по собственной волѣ, предо мною же ты падаешь ницъ, слѣдуя моему мановенію, и, еслибъ въ тебѣ таилась сила сотни мужей, ты, все-таки, лежала бы распростертой, пока я не повелѣлъ бы тебѣ встать.
   Атосса совершенно подпала вліянію грозной силы, которой обладалъ Зороастръ. Какъ утопающій не можетъ противиться быстрому потоку, увлекающему его къ смерти, такъ и она была неспособна противу стать волѣ жреца. Она лежала у его ногъ совсѣмъ безпомощная, безсильная. Съ минуту онъ смотрѣлъ на распростертую предъ нимъ царицу.
   -- Встань,-- произнесъ онъ,-- иди своею дорогой и помни меня. Освобожденная отъ магическаго дѣйствія таинственной силы исходившей отъ него, Атосса быстро поднялась, но зашаталась и, отступивъ на нѣсколько шаговъ, упала на скамью.
   -- Что ты за человѣкъ?-- сказала она, вперивъ дикій взоръ въ пространство и какъ бы съ трудомъ оправляясь отъ тяжелаго, ошеломившаго ее удара.
   Но, прежде чѣмъ эти слова успѣли слетѣть съ ея губъ, бѣлое одѣяніе Зороастра уже исчезло за дверью, и царица въ полномъ оцѣпенѣніи снова опустилась на подушки.
   Между тѣмъ, на дворцовыхъ площадкахъ звенѣли трубы, и по приказу царя стража выстраивалась въ ряды. Гонцы то и дѣло садились на коней и мчались по долинѣ къ Стаккарской крѣпости, разнося войскамъ царское повелѣніе быть готовыми къ походу. Солнце еще не достигло зенита, какъ Дарій въ полномъ вооруженіи уже сидѣлъ на конѣ предъ дворцомъ. Яркій полуденный свѣтъ переливался на его блестящемъ шлемѣ съ золотыми крыльями, и знойные лучи сверкали и играли на его дорогихъ доспѣхахъ и на золоченой чешуѣ сбруи его коня.
   Между колоннами портика и по обѣ стороны широкой лѣстницы вытянулись длинныя вереницы рабовъ; на самой же нижней ступени стоялъ Зороастръ съ подчиненными ему жрецами и ждалъ послѣднихъ предписаній царя.
   -- Я отправляюсь въ походъ и вернусь черезъ два мѣсяца съ побѣдой,-- сказалъ ему Дарій.-- Тѣмъ временемъ возьми въ свои руки управленіе дѣлами и смотри за тѣмъ, чтобы строгость законовъ не ослабѣвала потому только, что царя здѣсь не будетъ. Пусть ежедневно совершается въ храмѣ жертвоприношеніе и пусть все дѣлается такъ, какъ это дѣлалось при мнѣ. Я не хочу, чтобы въ мое отсутствіе возникали пререканія и распри. Мира, мира жажду я, вѣчнаго мира на всемъ пространствѣ своего царства, хотя много крови приходится проливать мнѣ, чтобы добиться его. Всѣхъ злодѣевъ, всѣхъ бунтовщиковъ и мятежниковъ заставлю я трепетать при одномъ имени Дарія, царя царей, и Зороастра, верховнаго жреца премудраго Ормузда. Въ мирѣ я покидаю васъ, чтобы водворить миръ тамъ, куда отправляюсь, и съ миромъ я возвращусь къ вамъ. Прощай, Зороастръ, вѣрнѣйшій другъ и мудрѣйшій совѣтникъ; тебѣ поручаю я блюсти здѣсь за всѣмъ. Возьми мою печать и храни ее, пока я не вернусь.
   Зороастръ низко склонился предъ Даріемъ, принимая перстень изъ его рукъ. Царь сдавилъ колѣнями бока своего скакуна, и благородный конь помчался по прямой, широкой дорогѣ, какъ стрѣла, пущенная изъ лука. Верховые стражники схватили свои копья, взяли въ руки поводья и понеслись за Даріемъ по четыре человѣка въ рядъ, сомкнувшись плечо съ плечомъ и колѣно съ колѣномъ; ихъ блестящіе шлемы и бронзовыя латы ярко сверкали на полуденномъ солнцѣ и гремѣли отъ быстрой ѣзды. Въ мгновеніе ока царская стража исчезла изъ вида, только потокъ колеблющагося свѣта еще виднѣлся въ смутной дали, и бѣлая пыль, которую подняли копыта коней, медленно опустилась среди неподвижнаго, знойнаго воздуха и осѣла густымъ слоемъ на дозахъ и миртовыхъ кустахъ, нависшихъ надъ оградою садовъ.
   Зороастръ посмотрѣлъ съ минуту вслѣдъ быстро-удалявшимся воинамъ, потомъ поднялся по ступенямъ, окруженный своими жрецами, и вошелъ во дворецъ.
   Обѣ царицы слѣдили за отъѣздомъ Дарія изъ-за золоченыхъ рѣшетокъ своихъ оконъ въ верхнихъ покояхъ, на противуполежныхъ концахъ зданія. Атосса немного оправилась отъ потрясенія я испуга, вызванныхъ въ ней чудесною силой Зороастра, и когда она увидала, что царь уѣхалъ, а Зороастръ остался на ступеняхъ лѣстницы, она воспрянула духомъ. Она рѣшила, что ничто на свѣтѣ не заставить ее еще разъ поддаться сверхъестественной власти верховнаго жреца, и внутренно смѣялась при мысли, что съумѣетъ погубить его и избавиться отъ него навсегда. Она удивлялась, какъ могла она любить этого человѣка, хотя бы мимолетною любовью, и, не теряя времени, призвала къ себѣ чернаго раба и отправила его съ послѣднимъ посольствомъ къ дикимъ кочевникамъ, посуливъ ему за это свободу.
   Негушта печально смотрѣла вслѣдъ быстро мчавшейся стражѣ, и глаза ея старались различить золотыя крылья на шлемѣ Дарія, пока все не смѣшалось вдали въ густыхъ клубахъ освѣщенной солнцемъ пыли. Каковы бы ни были чувства Негушты къ царю, но онъ былъ всегда добръ къ ней и нѣженъ, и въ это самое утро, отправляясь въ походъ, онъ склонилъ къ ней на плечо свою черноволосую голову и сказалъ ей, что не было и не будетъ ни одной женщины въ цѣломъ мірѣ, которую онъ могъ-бы любить такъ страстно, какъ ее. При этихъ словахъ она ощутила въ сердцѣ острую боль, потому что сама она готова была отдать всю свою жизнь, чтобъ на одинъ только мигъ прижаться къ груди Зороастра, выплакать предъ нимъ свое горе и затѣмъ умереть.
   

XIX.

   Прошло четыре дня послѣ отъѣзда Дарія, и на закатѣ солнца Негушта, какъ, всегда, бродила по саду. У нея было тамъ любимое мѣстечко, гдѣ дорожка расширялась, образуя кругъ, густо окаймленный розами, сладостное благоуханіе которыхъ говорило о близости лѣта, свѣтло-зелеными кустами и ползучими растеніями, обвивавшими миртовыя деревья своими нѣжными вѣтвями. Эта живая изгородь была такъ высока, что скрывала отъ взоровъ лежавшую за ней часть сада; только черные сѣверо-западные холмы виднѣлись какъ разъ надъ массою кустарниковъ. За холмами по всему небосклону зарево заходящаго солнца разстилалось розоватымъ покровомъ, разливаясь яркимъ багрянцемъ на гребняхъ сумрачныхъ горъ, придавая какой-то чудный отблескъ листьямъ мирта и окрашивая купы розъ цвѣтомъ червоннаго золота.
   Птицы громкимъ, ликующимъ хоромъ пѣли свою вечернюю, пѣснь, какъ могутъ пѣть только восточныя птицы; воздухъ былъ мягокъ и тихъ, и цѣлыя тучи мелкихъ мошекъ быстро кружились густыми роями въ его прозрачныхъ струяхъ.
   Негушта любила эту открытую площадку, потому что на этомъ мѣстѣ она видѣлась годъ назадъ съ Зороастромъ и сказала ему, что узнала, наконецъ, правду. Она стояла неподвижно, прислушиваясь къ пѣнію птицъ и вперивъ взоръ въ пламенѣвшее небо, розовый цвѣтъ котораго незамѣтно переходилъ въ пурпурный. Она вбирала въ себя теплыя волны ароматнаго воздуха и тихо вздыхала, такъ какъ всякій вечеръ ее неизмѣнно преслѣдовало одно и то же желаніе, чтобы пламя заката пргасло и смѣнилось вѣчнымъ мракомъ, чтобъ утро не наступало больше для нея.
   Съ того дня, какъ Дарій отправился въ Сузы, Негушта проводила время почти въ полномъ уединеніи; она избѣгала Атоссы и не дѣлала никакихъ попытокъ видѣться съ Зороастромъ, который былъ совершенно поглощенъ государственными дѣлами. Въ отсутствіе царя обычныя пиршества были отмѣнены, и обѣ царицы получили возможность устраивать свой образъ жизни, какъ имъ было угодно, независимо другъ отъ друга и отъ двора. Атосса заперлась въ своихъ покояхъ, Негушта тоже рѣдко выходила изъ своего отдѣленія во дворцѣ, пока не наступалъ вечеръ. Но когда солнце спускалось къ горизонту, она любила бродить по розовымъ аллеямъ сада, слѣдя за тѣмъ, какъ свѣтлый серпъ луны поднимался на востокѣ и трепетныя звѣзды разгорались яркимъ сіяньемъ, выжидая, когда свистъ и трели меланхолической соловьиной пѣсни огласятъ ароматную долину.
   Такъ и въ этотъ вечеръ Негушта стояла, устремивъ взоръ въ небеса, а въ нѣкоторомъ отдаленіи, храня почтительное молчаніе, столпились ея рабыни. Вдругъ она услыхала въ аллеѣ быстрые шаги, и невольницы ея отпрянули въ сторону, чтобы дать кому-то дорогу. Негушта обернулась и очутилась лицомъ къ лицу съ Атоссой. Бѣлокурая царица стояла предъ ней, закутанная въ темный плащъ, съ бѣлымъ вуалемъ изъ индійской кисеи на волосахъ, закрывавшимъ до половины ея лицо. Негушта гордо выпрямилась и выраженіе глубокаго презрѣнія легло на ея смуглыя черты. Она хотѣла надменно спросить Атоссу, что привело ее сюда, но старшая царица заговорила первая и трудно было бы уловить въ ея тонѣ хотя слабый оттѣнокъ напускной пріязни, когда она обратялась къ своей соперницѣ, предъ которой стояла совсѣмъ одна, безъ свиты.
   -- Я пришла спросить тебя, не желаешь ли ты идти со мною?-- спросила она.
   -- Куда и зачѣмъ мнѣ идти съ тобой?
   -- Мнѣ наскучилъ дворецъ. Я рѣшила отправиться въ Сузы, чтобы быть ближе къ царю. Эту ночь я проведу въ крѣпости.
   Негушта остановила ледяной взглядъ на бѣлокурой женщинѣ, закутанной въ плащъ и покрывало.
   -- Что мнѣ до того, останешься ли ты здѣсь, или отправишься на край свѣта?-- спросила она.
   -- Я хотѣла знать, не пожелаешь ли ты сопутствовать мнѣ, иначе я не предложила бы тебѣ этого вопроса. Я боялась, что та будешь чувствовать себя слишкомъ одинокой въ Стаккарѣ... Такъ какъ же, ты не пойдешь?
   -- Еще разъ повторяю, зачѣмъ ты спрашиваешь меня? Что можетъ быть общаго между мной и тобой?-- возразила Негушта, натягивая на плечи мантію, какъ бы для того, чтобы удалиться.
   -- Если бы царь былъ здѣсь, онъ велѣлъ бы тебѣ идти,-- сказала Атосса, пристально глядя на свою соперницу.
   -- Мнѣ лучше знать, что предписалъ бы мнѣ великій царь. Оставь меня въ покоѣ. Иди своею дорогой, если хочешь,-- мнѣ нѣтъ до этого дѣла.
   -- Такъ ты не пойдешь?-- Голосъ Атоссы перешелъ въ болѣе мягкій тонъ, и на губахъ ея появилась безмятежная улыбка. Негушта обернулась къ ней внѣ себя отъ гнѣва.
   -- Нѣтъ! Хочешь идти, такъ иди! Мнѣ тебя не надо!
   -- Ты рада, конечно, что я ухожу?-- вкрадчиво спросила Атосса.
   -- Да, рада. Только ты можешь понять мою радость. Я желала бы, чтобъ тебя уже не было здѣсь.
   -- Ты радуешься тому, что я оставляю тебя одну съ твоимъ любовникомъ. Это такъ понятно...
   -- Моимъ любовникомъ!-- воскликнула Негушта, и глаза ея сверкнули яростнымъ блескомъ.
   -- Ну, да, твоимъ любовникомъ.. этимъ изсохшимъ, сѣдовласымъ жрецомъ, который когда-то назывался Зороастромъ, твоимъ старымъ любовникомъ, твоимъ жалкимъ старымъ любовникомъ!
   Негушта постаралась овладѣть собою. Она чувствовала, что готова растерзать эту женщину. Но страшнымъ усиліемъ воли она сдержала свой гнѣвъ, хотя злоба клокотала въ ней, когда она горделиво отвѣтила Атоссѣ.
   -- Пусть духи зла, родившіе тебя на свѣтъ, задушатъ тебя проклятою ложью, которую дерзнулъ произнести твой ядовитый языкъ!-- сказала она тихимъ, трепетавшимъ отъ гнѣва голосомъ и повернулась, чтобъ уйти.
   Атосса все еще стояла на своемъ мѣстѣ и нѣжно улыбалась. Дойдя до противуположнаго конца площадки, Негушта оглянулась.
   -- Ты все еще не ушла? Не хочешь ли ты, чтобъ я приказала своимъ рабынямъ схватить тебя за горло и силой увести отсюда?-- но вдругъ, взглянувъ черезъ голову Атоссы, Негушта увидала на дорожкѣ толпу чернокожихъ мужчинъ и женщинъ. Атосса сочла бы неудобнымъ явиться безъ охраны..
   -- Я вижу, что ты осталась такою же безразсудною женщиной, какою была всегда,-- отвѣчала старшая царица. Въ этотъ самый мигъ надъ вершинами холмовъ раздался какой-то далекій и странный звукъ, подобный клекоту коршуна, зовущаго на кровавый пиръ свою подругу. Этотъ зловѣщій крикъ прозвенѣлъ въ вышинѣ отъ одного до другого края долины, потрясъ темныя скалы и, повторенный эхомъ, замеръ въ короткихъ, прерывистыхъ отзвукахъ среди всколыхнувшейся тишины.
   Негушта вздрогнула. Быть можетъ, это былъ вой волка или какого-нибудь другаго дикаго звѣря, бродившаго на высотахъ, но она никогда еще не слыхала такого звука. Что же касается Атоссы, она не выказала удивленія и самая нѣжная улыбка заиграла на ея устахъ,-- на этихъ устахъ, цѣловавшихъ троихъ царей и никогда еще не сказавшихъ отъ души добраго или милосерднаго слова ни одному живому существу.
   -- Прощай, Негушта,-- заговорила она.-- Если ты не хочешь идти со мной, я не стану принуждать тебя и оставлю тебя здѣсь одну съ твоимъ любовникомъ. Я полагаю, что онъ съумѣетъ защитить тебя отъ всякихъ бѣдъ. Слышала ты этотъ крикъ? Это голосъ судьбы твоей. Прощай, безразсудная женщина, и пусть всѣ злополучія, какія не снились тебѣ даже въ самыхъ страшныхъ сновидѣніяхъ, обрушатся на твою голову и не покинутъ тебя до самаго смертнаго часа...
   -- Ступай!-- воскликнула Негушта, оборачиваясь и указывая ей на дорогу съ жестомъ невыразимаго гнѣва.
   Атосса отошла на нѣсколько шаговъ.
   -- Что-жь удивительнаго, что я еще медлю?... Я думала, что ты уже утратила способность страдать. Еслибъ я имѣла время, я, пожалуй, придумала бы еще средство помучить тебя... Ты возмутительна въ своей глупости!
   Негушта внезапно двинулась впередъ, какъ бы намѣреваясь поднять руку на Атоссу. Но бѣлокурая красавица, отступай предъ разгнѣванною еврейкой, вынула изъ-подъ плаща индійскій кинжалъ, который когда-то отняла у нея. Негушта сразу остановилась, увидавъ блестящій клинокъ, направленный въ ея грудь. Но Атосса продержала его одно мгновеніе на воздухѣ и потомъ бросила его на траву, къ ногамъ младшей царицы.
   -- Возьми его!-- крикнула она, и въ ея голосѣ, только за минуту передъ тѣмъ такомъ мягкомъ и нѣжномъ, вдругъ послышался свирѣпый вызовъ и жестокая злоба.-- Возьми, онъ твой, онъ мнѣ противенъ, потому что напоминаетъ мнѣ тебя, а ты сама и все, что твое, мнѣ гадко и ненавистно!
   Она быстро повернулась и исчезла среди своихъ рабовъ, которые сомкнули за ней ряды и скорымъ шагомъ послѣдовали за ней по аллеѣ. Негушта стояла неподвижно на томъ мѣстѣ, гдѣ ее оставила Атосса, вглядываясь сквозь вечернюю мглу въ своего удалявшагося врага. Зарево заката уже погасло на западномъ краѣ неба, пока онѣ говорили, и густой сумракъ окуталъ садъ.
   А въ то время, какъ она стояла, словно оцѣпенѣвъ отъ ужаса и безпредѣльнаго гнѣва, надъ высокими скалами и надъ гребнями горъ снова пронесся зловѣщій возгласъ и, пробудивъ эхо, замеръ вдали.
   Рабыни Негушты, въ страхѣ и трепетѣ отступившія назадъ, когда началась ссора между ней и Атоссой, подбѣжали теперь къ своей госпожѣ и окружили ее.
   -- Что это?-- прошептала царица.
   Ея сердце забилось предчувствіемъ какой-то страшной бѣды.
   "Это голосъ судьбы твоей", -- сказала ей Атосса, и дѣйствительно этотъ звукъ походилъ на вопль надвигающейся смерти.
   -- Это Друхшъ горъ {Демонъ, большею частью женскаго пола, въ религіи Зороастра.},-- сказала одна изъ невольницъ.
   -- Это вой волковъ,-- сказала другая, мидянка со склоновъ Загроша.
   -- Боевой кичъ дѣтей Анака похожъ на этотъ звукъ,-- вставила маленькая сиріянка, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ испуга.
   Въ то время, какъ онѣ робко толпились вокругъ своей царственной госпожи, все еще прислушиваясь со страхомъ къ замолкшему крику, онѣ вдругъ услыхали внизу стукъ конскихъ копытъ и увидали темныя тѣни всадниковъ, огибавшихъ ограду сада. Это была Атосса со своею свитой, мчавшаяся къ крѣпости по большой дорогѣ.
   Негушта внезапно оттолкнула своихъ рабынь и побѣжала по тропинкѣ къ дворцу; смуглыя невольницы поспѣшили за нею. Одна изъ нихъ наклонилась, подняла индійскій кинжалъ и на бѣгу сунула его за поясъ.
   Въ одно мгновеніе истина представилась Негуштѣ во всей очевидности. На холмахъ, очевидно, собирались вооруженные люди, чтобы сплошнымъ отрядомъ спуститься внизъ и произвести нападеніе на дворецъ. Атосса обезпечила себѣ вѣрное убѣжище въ Стаккарской крѣпости, но прежде чѣмъ устремиться туда, она вдоволь натѣшилась терзаніями обреченной на гибель соперницы, хорошо зная, что ничто въ мірѣ не можетъ побудить Негушту послѣдовать за ней. Но въ этотъ мигъ, когда истина внезапно открылась Негуштѣ, одна мысль всецѣло овладѣла ею: она должна отыскать Зороастра, предупредить его о грозившей опасности. Они еще успѣютъ бѣжать вдвоемъ. Такъ какъ коварный замыселъ былъ дѣломъ Атоссы, то она, конечно, хорошо разсчитала часъ бѣгства, а, вѣдь, только за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ она проѣхала на большой дорогѣ.
   Негушта побѣжала по аллеѣ и поднялась по широкимъ ступенямъ, которыя вели въ портикъ дворца. Между колоннами спокойно ходили взадъ и впередъ рабы, неторопиво зажигая большіе факелы, горѣвшіе здѣсь всю ночь. Они не слыхали странныхъ криковъ, раздавшихся съ горъ, а если и слышали слабый ихъ отзвукъ, то не обратили на него вниманія.
   Негушта остановилась, съ трудомъ переводя духъ отъ скораго бѣга. Когда она увидала, что во дворцѣ царитъ полнѣйшее спокойствіе и рабы исполняютъ свои обязанности, какъ будто ничего не случилось и не должно случиться, ей представилось, что она видѣла лишь страшный сонъ. Еслибъ, дѣйствительно, грозила опасность, то долженъ же былъ знать о ней хоть одинъ изъ нѣсколькихъ сотенъ рабовъ, сновавшихъ въ наружныхъ залахъ и корридорахъ. Притомъ же, во дворцѣ было множество писцовъ и правительственныхъ чиновниковъ, нѣсколько вельможъ, которыхъ Дарій не взялъ съ собой въ Экбатану, ихъ жены и семьи, жившія въ различныхъ частяхъ дворца и въ зданіяхъ, примыкавшихъ къ нему, и, наконецъ, сильный отрядъ персидской стражи. Если грозила опасность, то хоть кто-нибудь долженъ былъ слышать о ней.
   Она не знала, что въ эту самую минуту обитатели нижней части дворца уже бѣжали въ страшномъ смятеніи и бросили все на произволъ судьбы, спѣша скорѣе достигнуть крѣпости. Въ томъ отдѣленіи дворца, гдѣ была Негушта, никто, повидимому, не подозрѣвалъ ничего, и она рѣшила, не поднимая тревоги, отправиться одна на поиски Зороастра. Въ ту минуту, какъ она входила въ большую залу, грозный крикъ еще разъ огласилъ долину. Она едва могла подавить въ себѣ ужасъ, снова охватившій ее при этомъ зловѣщемъ звукѣ, чтобы пройти рядами преклоненныхъ рабовъ и переступить чрезъ порогъ залы, внутренній входъ въ которую охранялся двумя высокими копьеносцами, почтительно опустившими свое оружіе предъ царицей.
   У Негушты была невольница, которой она довѣряла болѣе, чѣмъ всѣмъ другимъ,-- молоденькая сиріянка, на половину еврейка по своему происхожденію.
   -- Ступай,-- поспѣшно сказала она ей на своемъ родномъ языкѣ,-- ступай, отыщи верховнаго жреца Зороастра и приведи его въ мои покои. Я тоже буду искать его, но если не найду, то буду ожидать тебя здѣсь.
   Смуглая дѣвушка съ быстротой испуганной лани побѣжала по длиннымъ переходамъ, торопясь исполнить приказъ царицы, а Негушта отправилась на поиски другою дорогой. Ей стыдно было спрашивать о Зороастрѣ. Слова Атоссы все еще раздавались въ ея ушахъ: "Одну съ твоимъ любовникомъ!" Кто знаетъ, быть можетъ, эти слухи давно уже ходятъ при дворѣ? Она молча шла своею дорогой. Она знала, въ какой части дворца жилъ Зороастръ. Занавѣсь его скромнаго покоя была раздвинута и внутри горѣлъ слабый свѣтъ. Комната была совершенно пуста; развернутый свитокъ свалился на полъ, на пурпурную подушку, когда Зороастръ вышелъ изъ своего покоя, и длинный бѣлый плащъ его лежалъ на скамьѣ, служившей ему ложемъ.
   Негушта окинула комнату нѣжнымъ, любящимъ взглядомъ и затѣмъ пошла по широкому корридору, тускло освѣщенному небольшими масляными лампадами. Она заглянула въ залу совѣта; тамъ тоже не было никого. Длинные ряды двойныхъ сидѣній были пусты и слабо выступали изъ мрака. На противуположномъ концѣ, надъ высокимъ балдахиномъ, одинокая лампада слабо освѣщала рѣзное кресло изъ слоновой кости съ золотомъ, на которомъ сидѣлъ царь, когда собирался совѣтъ. Дальше, низкій входъ въ царскую сокровищницу оберегался четырьмя копьеносцами, копья которыхъ съ громкимъ звономъ ударились о землю, когда проходила царица. Но она увидала, что тяжелыя задвижки и громадные квадратные замки не сдвинуты съ мѣста, и заключила изъ этого, что въ сокровищницѣ Зороастръ не могъ находиться. Въ обширной колоннадѣ нѣсколько вельможъ беззаботно бесѣдовали, въ ожиданіи вечерней трапезы, приготовлявшейся для нихъ въ ярко освѣщенной залѣ, двери которой были отворены настежь, чтобы дать притокъ свѣжему воздуху надвигавшейся ночи. Пышно разодѣтые царедворцы почтительно склонились предо Негуштой и съ удивленіемъ посмотрѣли ей вслѣдъ. Она гордо держала голову и слегка кивнула имъ, стараясь сохранять спокойный видъ.
   Такъ прошла она черезъ все крыло зданія и снова очутилась въ своихъ покояхъ. Ни одной бѣлой фигуры, которую можно было бы по ея одеждѣ принять за жреца, не встрѣтила она во время своихъ долгихъ поисковъ. Въ той части дворца, чрезъ которую она прошла, Зороастра не было,-- въ этомъ она убѣдилась. Войдя въ свои внутренніе покои, она стала искать глазами маленькую рабыню-сиріянку, но та еще не вернулась.
   Тогда, чувствуя, что она не въ силахъ выносить долѣе этой мучительной неизвѣстности, она послала на поиски верховнаго жреца другую рабыню, мидянку, служившую ей еще въ Экбатанѣ.
   Негуштѣ казалось, что минуты превращались въ нескончаемые часы. Она сидѣла, сжимая руками виски, какъ бы стараясь этимъ сдержать ихъ лихорадочное біеніе, отъ котораго мозгъ ея готовъ былъ разорваться, и чернокожая опахальщица изо всѣхъ силъ обвѣвала ее пальмовымъ листомъ, думая, что госпожа ея страдаетъ отъ зноя. Другимъ женщинамъ царица велѣла удалиться и сидѣла теперь, озаренная мягкимъ свѣтомъ благовонной лампады, какъ истинное воплощеніе смертельной тоски.
   Какое то предчувствіе говорило ей, что надъ ней нависла страшная, неминуемая опасность. Тишина и спокойствіе, господствовавшія во дворцѣ, не могли заглушить въ ней ужаса, которымъ наполнилъ ее сверхъестественный крикъ, три раза повторившійся съ горныхъ высотъ. При мысли о немъ она содрогнулась, и леденящій страхъ, казалось, охватилъ ея члены, такъ что всѣ нервы ея оцѣпенѣли и застыла кровь, такъ бѣшено стучавшая передъ тѣмъ въ ея сердцѣ.
   "Одну съ твоимъ любовникомъ", "это голосъ судьбы твоей" -- слова Атоссы звучали въ ея ушахъ, какъ роковой приговоръ -- приговоръ къ позорной смерти. Негуштѣ вспомнились всѣ жестокія издѣвательства ея злобнаго врага и похолодѣвшая было кровь снова забилась лихорадочнѣе прежняго. Она не могла сидѣть на мѣстѣ; она встала и начала въ страшномъ волненіи ходить взадъ и впередъ по коинатѣ. Что онѣ мѣшкаютъ, эти лѣнивыя рабыни? Когда онѣ придутъ, наконецъ?
   Опахальщица старалась не отставать отъ своей госпожи и осторожно слѣдила своими узкими красными глазками за каждымъ движеніемъ Негушты. Но царица порывистымъ жестомъ отстранила ее, и невольница отошла и стала у кресла, опустивъ опахало. Въ эту минуту въ комнату вошла рабыня-мидянка.
   -- Гдѣ онъ?-- спросила Негушта, быстро обернувшись къ ней.
   Женщина низко склонилась предъ нею и отвѣтила трепещущимъ голосомъ:
   -- Говорятъ, что верховный жрецъ бѣжалъ два часа тому назадъ изъ дворца вмѣстѣ съ царицей Атоссой. Говорятъ...
   -- Ты лжешь!-- закричала внѣ себя Негушта и, блѣдная, какъ полотно, она топнула ногой по черному мраморному полу. Женщина отскочила съ крикомъ ужаса и побѣжала къ дверямъ. Никогда еще не приходилось ей видѣть свою госпожу въ порывѣ такого неистоваго гнѣва. Но Негушта снова подозвала ее.
   -- Поди сюда, скажи, что говорятъ еще?-- спросила она, сдерживая себя, насколько у нея хватало силъ.
   -- Говорятъ, что дикіе всадники изъ восточной пустыни спускаются съ горъ, -- торопливо отвѣчала невольница, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Всѣ бѣгутъ, всюду царить смятеніе; я слышу и теперь, какъ всѣ они мечутся на дворцовыхъ площадкахъ, и воины, и...
   Но пока она еще говорила, сквозь занавѣсь наружной двери послышался отзвукъ далекихъ голосовъ и безсвязныхъ криковъ, быстрые, неровные шаги людей, въ смятеніи бѣгающихъ взадъ и впередъ, громкіе крики объятыхъ страхомъ мужчинъ и вопли испуганныхъ женщинъ, и все это смѣшалось въ дикомъ гулѣ, становившемся все громче съ каждою минутой.
   Въ этотъ самый мигъ вбѣжала молоденькая сиріянка и чуть не сорвала занавѣсь съ бронзовыхъ прутьевъ, спѣша раздвинуть ее. Задыхаясь, она бросилась къ ногамъ Негушты и обняла ея колѣни.
   -- Бѣги, бѣги, возлюбленная госпожа,-- воскликнула она,-- діаволы горъ гонятся за нами, они покрыли собой всѣ холмы, они запираютъ всѣ выходы, всѣ люди въ нижней части дворца перебиты...
   -- Гдѣ Зороастръ?
   Лицомъ къ лицу съ наступившею смертельною опасностью, Негушта разомъ сдѣлалась спокойна и снова пришла въ себя.
   -- Онъ въ храмѣ вмѣстѣ съ другими жрецами... Теперь онъ, навѣрное, убитъ... онъ, вѣдь, не могъ знать, что здѣсь происходитъ... Бѣги же, бѣги!-- кричала въ мучительномъ страхѣ бѣдная маленькая сиріянка.
   Негушта ласково положила руку на голову молоденькой дѣвушки. Теперь, когда она узнала самое худшее, къ ней вернулись и гордость ея, и мужество, и она спокойно обратилась къ другимъ рабынямъ, цѣлымъ потокомъ ворвавшимся въ комнату изъ смежной залы. Иныя совсѣмъ задыхались отъ страха, другія пронзительными криками выражали свой безпредѣльный ужасъ.
   -- Съ какой стороны приближаются всадники?-- спросила царица.
   -- Съ холмовъ, съ холмовъ спускаются они цѣлыми тысячами,-- сразу закричали съ полдюжины перепуганныхъ женщинъ; остальныя сбились въ кучу, какъ овцы, и робко жались другъ къ другу, испуская жалобные стоны.
   -- Ступайте всѣ къ послѣднему окну,-- крикнула повелительнымъ тономъ Негушта.-- Спрыгните на балконъ, онъ вышиной не больше, чѣмъ въ ростъ человѣка, пройдите его до самаго конца и обогните тотъ уголъ, гдѣ онъ примыкаетъ къ главной садовой оградъ. Бѣгите вдоль стѣны, пока не найдете такого мѣста, гдѣ можно было бы спуститься внизъ, и тогда черезъ сѣверныя ворота сада вамъ легко будетъ выйти на дорогу. Бѣгите и спасайтесь подъ покровомъ ночи. Вы достигнете крѣпости еще до разсвѣта, если не будете медлить. Но вы и не будете медлить!-- прибавила она съ оттѣнкомъ презрѣнія въ голосѣ, такъ какъ не успѣла она еще договорить своихъ указаній, какъ послѣдняя изъ ея невольницъ, обезумѣвъ отъ страха, исчезла за открытымъ окномъ и она услыхала, какъ, быстро слѣдуя одна за другой; онѣ спускались на мраморную террасу. Негушта осталась одна.
   Но, опустивъ голову, она вдругъ увидала у своихъ ногъ маленькую сиріянку, смотрѣвшую на нее съ мольбой.
   -- Почему же ты не убѣжала вмѣстѣ съ другими?-- спросила Негушта, наклонившись и положивъ руку на плечо молодой дѣвушки.
   -- Я ѣла твой хлѣбъ, какъ же могу я покинуть тебя въ часъ смерти?-- смиренно промолвила маленькая невольница.
   -- Ступай, дитя,-- съ глубокою нѣжностью въ голосѣ сказала ей Негушта.-- Я видѣла твою вѣрность и преданность мнѣ; я на хочу, чтобы ты погибла.
   Но сиріянка вскочила на ноги, и глаза ея гордо заблистали:
   -- Я рабыня,-- отвѣтила она,-- но я дочь Израиля, какъ и ты. Пусть всѣ другія оставили тебя. Я тебя не оставлю. Быть можетъ, я буду полезна тебѣ.
   -- У тебя мужественное сердце, дитя,-- сказала Негушта. Она привлекла къ себѣ дѣвушку и нѣжно обняла ее.-- Я должна теперь пойти къ Зороастру, ты же останься здѣсь, спрячься за занавѣсью, бросься въ окно, если сюда ворвутся злодѣи.
   Она повернулась и быстро исчезла, спокойная и блѣдная, какъ смерть.
   Гулъ во дворцѣ отчасти умолкъ и новые, странные крики стали раздаваться по обширнымъ заламъ и корридорамъ. Внезапный дикій вопль, мгновенный отдаленный трескъ взломанной двери, съ грохотомъ падающей на мраморный полъ, и затѣмъ опять протяжные, нечеловѣческіе крики, перемѣшанные съ глухими, тихими, отчаянными стонами, -- все это поднялось вверхъ и, казалось, устремилось на встрѣчу Негуштѣ, когда она раздвинула занавѣсь и вышла изъ своихъ покоевъ.
   Но маленькая сиріянка схватилась рукой за индійскій кинжалъ, висѣвшій у нея за поясомъ, и послѣдовала украдкой за своею госпожей.
   

XX.

   Негушта скользила, какъ призракъ, по тускло освѣщеннынъ корридорамъ и заламъ. Смятеніе, повидимому, все еще сосредоточивалось въ нижней части дворца, но оглушительный шумъ усиливался съ каждою минутой,-- вопли раненыхъ женщинъ и стоны раненыхъ мужчинъ, бряцаніе мечей и доспѣховъ и по временамъ рѣзкій и гулкій лязгъ, когда съ полдюжины копій, не попавши въ цѣль разомъ ударялись объ стѣну.
   Она бѣжала все дальше, не останавливаясь, такъ какъ съ каждымъ мгновеніемъ потокъ сражающихся могъ подняться въ верхній этажъ и настигнуть ее. Проходя мимо лѣстницы, она услыхала съ содроганіемъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, какъ ей показалось, отчаянный вопль, который внезапно оборвался и смѣнился предсмертнымъ хрипѣніемъ.
   Она миновала сокровищницу, тоже покинутую стражей, и чрезъ минуту очутилась на дорогѣ къ храму. Насколько она могла видѣть яри робкомъ мерцаніи звѣздъ, путь оставался еще свободенъ. Двери храма были заперты, и массивное зданіе грозно выступало изъ мрака, темнѣе своей собственной черной тѣни.
   Негушта остановилась у двери и прислушалась. Сквозь толстыя стѣны до нея слабо донеслись звуки вечерней молитвы. Всѣ жрецы находились вмѣстѣ съ Зороастромъ въ храмѣ Ормузда, ничего не зная о грозившей имъ опасности и о томъ, что происходило во дворцѣ, и воспѣвали предъ священнымъ огнемъ обычный жертвенный гимнъ, которому суждено было стать ихъ предсмертною пѣснью. Негушта попробовала отворить дверь. Громадныя бронзовыя ворота были замкнуты, и хотя она толкала ихъ изо всей силы, они не подавались.
   -- Нажми средній гвоздь,-- послышался сзади тоненькій голосокъ. Негушта вздрогнула и, оглянувшись, различила во мракѣ маленькую фигурку сиріянки, тайкомъ послѣдовавшей за ней изъ дворца. Негушта нажала гвоздь, какъ совѣтовала ей сдѣлать невольница. Дверь отворилась, медленно и безшумно повернувшись на петляхъ. Обѣ женщины вошли, и сиріянка осторожно вдвинула тяжелую бронзовую задвижку на прежнее мѣсто. Слесарь-египтянинъ, дѣлавшій замокъ, сообщилъ своей возлюбленной, одной изъ прислужницъ царицы, секретъ, посредствомъ котораго онъ отпирался,-- сиріянка слышала разговоръ объ этомъ и запомнила секретъ.
   Очутившись за дверями, Негушта быстро устремилась по длинному корридору и минуту спустя уже стояла во внутренней части храма, предъ всѣми жрецами и самимъ Зороастромъ. Но въ тотъ самый мигъ, какъ она вбѣгала въ храмъ, сиріянка, оставшаяся: позади, чтобъ запереть двери, услыхала на дорогѣ топотъ и быстрый бѣгъ множества людей, визгъ хриплыхъ голосовъ и бряцаніе оружія.
   Хвалебная пѣснь торжественно раздавалась вокругъ священнаго огня, горѣвшаго неугасимо на черномъ мраморномъ жертваникѣ. Зороастръ стоялъ предъ нимъ, воздѣвъ руки въ молитву и восковое лицо его и бѣлоснѣжная борода были озарены ослѣпительнымъ блескомъ, исходившимъ отъ пламени.
   Семьдесятъ жрецовъ стояли сомкнутыми рядами вдоль стѣнъ храма, воздѣвъ руки къ небу, по примѣру верховнаго жреца, и звучные, сильные голоса ихъ гармонически сливались, воспѣвая хоромъ величественный гимнъ. Негушта внезапнымъ крикомъ прервала пѣснопѣніе, устремившись на самую середину храма.
   -- Бѣги, Зороастръ, теперь еще не поздно. Врагъ надвигается тысячами... онъ уже во дворцѣ. Нельзя терять ни минуты!-- Она бросилась впередъ и положила одну руку на его плечо.
   Но верховный жрецъ спокойно обернулся къ ней, и лицо его не обнаружило страха, хотя всѣ другіе священнослужители перестали пѣть и въ внезапномъ испугѣ столпились вокругъ своего начальника. Въ то самое время, какъ голоса ихъ умолкли, послышался неясный гулъ, словно океанъ ударялся волнами о двери.
   Зороастръ бережно снялъ съ своего плеча руку Негушты.
   -- Иди сама и спасайся,-- кротко сказалъ онъ ей.-- Я не пойду. Если Премудрому угодно, чтобъ я погибъ, я погибну предо этимъ жертвенникомъ. Иди скорѣй и спасайся, пока еще есть время.
   Но Негушта взяла его руку въ свою, дрожавшую отъ сильнаго волненія, и взглянула въ его спокойные глаза. Взглядъ ея быль полонъ неизъяснимой любви и печали.
   -- Развѣ ты не знаешь, Зороастръ, что я скорѣй готова умереть съ тобой, чѣмъ жить, оставаясь женою другаго? Я клянусь тебѣ Богомъ отцовъ своихъ, что не покину тебя.
   Ея нѣжный голосъ затрепеталъ. Этими словами она изрекала себѣ смертный приговоръ.
   -- Теперь уже поздно!-- вскричала маленькая сиріянка, вбѣгая въ храмъ.-- Теперь уже поздно! Вы всѣ погибли! Смотрите, они уже выламываютъ двери!
   Пока она говорила, въ храмѣ послышался грохотъ какой-то тяжелой массы, напиравшей на бронзовыя ворота, и съ каждымъ ударомъ поднимался цѣлый хоръ отвратительныхъ, свирѣпыхъ, протяжныхъ криковъ, какъ будто демоны ада торжествовали побѣду надъ душами грѣшниковъ.
   Жрецы затрепетали отъ ужаса, несмотря на всю свою храбрость и покорность волѣ Ормузда. Нѣкоторые изъ нихъ устремились было къ выходу, но юная сиріянка заградила имъ дорогу.
   -- Вы все равно погибли, вамъ уже нѣтъ спасенія, такъ умрите, по крайней мѣрѣ, какъ мужи,-- спокойно сказала она имъ.-- Пропустите меня къ моей госпожѣ!-- и она протѣснилась сквозь толпу объятыхъ ужасомъ жрецовъ, которые походили въ своихъ бѣлыхъ одѣяніяхъ на пѣнистую волну, выброшенную изъ морской пучины неистовымъ порывомъ урагана.
   Негушта все еще держала въ своей рукѣ руку Зороастра и блуждающимъ взоромъ смотрѣла на безпомощныхъ жрецовъ. Ея единственною мыслью было спасти возлюбленнаго, но она понимала, что было уже поздно. И, тѣмъ не менѣе, она рѣшилась обратиться съ мольбою къ жрецамъ.
   -- Неужели никто изъ васъ не можетъ спасти его?-- воскликнула она.
   Впереди всѣхъ стоялъ человѣкъ съ смуглымъ, суровымъ лицомъ, носившій званіе верховнаго жреца до появленія Зороастра. Онъ первый бросилъ тогда вызовъ неизвѣстному пришельцу и первый затѣмъ поклялся ему въ беззавѣтной вѣрности. Онъ громко возгласилъ:
   -- Мы спасемъ и его, и тебя, если только это будетъ возможно,-- вскричалъ онъ, воспылавъ отвагой и восторженнымъ благоговѣніемъ къ своему начальнику.-- Мы всѣ плотно сомкнемся вокругъ васъ обоихъ и, быть можетъ, намъ удастся пробиться сквозь ряды враговъ. Если и всѣ мы погибнемъ, быть можетъ, Зороастръ будетъ спасенъ.-- Онъ хотѣлъ взять Зороастра за плечо, и ни одинъ изъ жрецовъ не поколебался бы въ эту минуту положить свою жизнь въ доблестной, самоотверженной попыткѣ. Но Зороастръ тихо отстранилъ его:
   -- Вы не можете спасти меня, ибо часъ мой насталъ,-- сказалъ онъ, и сіяніе неземной славы внезапно озарило его черты и преобразило ихъ предъ лицомъ всѣхъ находившихся въ храмѣ.-- Силы наши ничтожны противъ несмѣтнаго сонма враговъ. Мы должны умереть, какъ мужи и какъ служители Премудраго, предъ его священнымъ огнемъ.
   Грохотъ у дверей продолжалъ раздаваться по всему храму, почти заглушая всѣ другіе звуки, а въ рѣдкіе промежутки неистовые крики разъяренныхъ осаждающихъ прорывались все громче и громче.
   Но голосъ Зороастра, явственный и сильный, былъ услышанъ всѣми жрецами, и всѣ они еще ближе столпились вокругъ величественной фигуры своего вождя. Негушта крѣпко сжимала его руку въ своей и, блѣдная, какъ смерть, не сводила глазъ съ его лица, пока онъ говорилъ. Маленькая сиріянка, задумчивая и спокойная, стояла возлѣ своей госпожи.
   -- Внемлите мнѣ, служители Ахуры,-- сказалъ Зороастръ.-- Намъ нѣтъ спасенія, мы обречены на смерть, хотя и не знаемъ, отъ чьей руки должны погибнуть. А потому я умоляю васъ отложить помышленія объ этой смерти, которую мы должны претерпѣть нашими бренными тѣлами, и устремить взоры на то, что нетлѣнно и не погибнетъ во вѣки. Ибо человѣкъ, заключенный въ свою бренную оболочку, есть хрупкое и измѣнчивое созданіе, такъ какъ жизнь его не дольше жизни другихъ сотворенныхъ существъ; онъ слабъ и подверженъ недугамъ и всякимъ опасностямъ отъ самаго рожденія. Но душа человѣка не умираетъ, и дыханіе смерти не можетъ коснуться ея; она живетъ вѣчною жизнью и будетъ сіять въ надзвѣздномъ мірѣ нетлѣнною славой. Ибо и звѣзды погибнутъ, и погибнетъ земля, какъ и тѣла наши погибнутъ здѣсь въ эту ночь, но души наши узрятъ славу Премудраго и будутъ жить вѣчно. Солнце восходитъ, и земля исполняется радости, и наступаетъ день. И снова заходитъ оно, и ночь наступаетъ, и вся земля исполняется скорби. Но хотя наше солнце зашло и мы не увидимъ больше его восхода, но очи наши увидятъ солнце, для котораго нѣтъ заката, и души наши узнаютъ радость, для которой не будетъ конца. Восходитъ утро, и мракъ вечерній во вѣки не смѣнитъ его. Владыка Ахура Мазда, все сотворившій, создалъ и наши тѣла и вселилъ въ нихъ души наши для того, чтобъ мы жили и пребывали нѣкоторое время на землѣ. Нынѣ онъ ихъ требуетъ обратно, ибо онъ далъ ихъ намъ и ему принадлежатъ они. Такъ отдадимъ же ихъ съ радостью, какъ непорочную жертву, ибо Премудрый, знающій все, знаетъ, почему намъ подобаетъ умереть. И тотъ, кто сотворилъ все, что мы видимъ и что преходяще, создалъ и все то, чего мы еще не видали, но увидимъ вскорѣ, и близко уже время, когда намъ откроется міръ вѣчный, хотя міръ тлѣнный не будетъ уже видимъ для насъ, такъ какъ смерть смежитъ наши бренныя очи. Вознесите же вмѣстѣ со мной пѣснь благодаренія премудрому Ормузду, которому угодно взять насъ отъ бытія преходящаго къ жизни вѣчной, отъ мрака къ свѣту, отъ тлѣнія къ нетлѣнію, отъ смерти тѣлесной къ жизни вѣчной.
   Зороастръ поднялъ одну руку къ небу, и всѣ жрецы запѣли вмѣстѣ съ нимъ хвалебную пѣснь такимъ согласнымъ, торжественнымъ хоромъ, какъ будто смерть не витала надъ ними въ это мгновеніе. Негушта все еще сжимала руку Зороастра своими тонкими пальцами; они были холодны, какъ ледъ.
   Съ оглушительнымъ трескомъ, съ какимъ только земныя стихіи могли бы обрушиться и превратиться въ первобытный хаосъ, тяжелыя бронзовыя двери подались, наконецъ, и упали съ громкимъ бряцаніемъ, и до слуха жрецовъ донеслись пронзительные крики осаждающихъ. Можно было подумать, что разверзлось жерло ада, и что вопли грѣшниковъ и злорадный хохотъ діаволовъ разразились во всемъ своемъ бѣшеномъ неистовствѣ.
   Въ одинъ мигъ храмъ наполнился цѣлымъ роемъ безобразныхъ существъ, глаза которыхъ пылали жаждою крови, а руки носили слѣды безпощадной рѣзни. Ихъ кривые мечи грозно засверкали въ вышинѣ, когда они ринулись впередъ, а дикіе крики ихъ потрясли самую кровлю священнаго зданія. Они надѣялись найти здѣсь богатыя сокровища, но увидали только кучку окутанныхъ въ бѣлое, безоружныхъ жрецовъ, столпившихся возлѣ кого-то, кто былъ выше ихъ всѣхъ, и среди нихъ увидали двухъ женщинъ. Разсвирѣпѣвъ, какъ хищные звѣри, съ дикимъ ревомъ и визгомъ, они окружили обреченныхъ на гибель людей, повалили ихъ на землю и окрасили свои уродливые мечи алою кровью, заструившеюся яркимъ, обильнымъ потокомъ по бѣлоснѣжнымъ одѣяніямъ жрецовъ.
   Служители храма мужественно боролись до конца. Они хватали безобразныхъ враговъ за руки и за шею и отбрасывали ихъ назадъ, на ихъ товарищей, отчаянно сражаясь въ рукопашную съ вооруженными злодѣями. Но противниковъ было по сту противъ одного, жрецы падали кучами другъ на друга и кровь ихъ лилась подъ ногами бѣсновавшейся толпы дикарей, ожесточенно рубившихъ направо и налѣво и испускавшихъ яростные крики злобнаго торжества всякій разъ, какъ одинъ изъ жрецовъ, пошатнувшись, падалъ на землю съ смертельною раной въ груди.
   Напослѣдокъ одинъ дикарь-исполинъ, съ налитыми кровью глазами и искаженными чертами лица, перескочилъ чрезъ груду убитыхъ и дымящеюся отъ крови рукой схватилъ за волосы Негушту, стараясь вытащить ее на середину храма. Но тонкія руки Зороастра быстро обвились вокругъ ея стана и онъ прижалъ ее къ своей груди. Тогда маленькая сиріянка взяла обѣими руками индійскій кинжалъ и, высоко поднявъ его надъ головою, изо всей силы ударила имъ злодѣя въ сердцѣ, такъ что онъ умеръ мгновенно; но не успѣлъ онъ еще упасть на землю, какъ острый клинокъ, промелькнувъ въ воздухѣ, подобно извилистой молніи, отдѣлилъ маленькія ручки отъ запястья, и неустрашимая, вѣрная служанка сиріянка упала со стономъ на мраморный полъ. Еще одинъ вопль, и все было кончено: тотъ же мечъ ударилъ ее еще разъ, и она испустила духъ.
   Негушта склонила голову на грудь верховнаго жреца, державшаго ее въ своихъ объятіяхъ, и съ страстнымъ порывомъ прижалась къ нему.
   -- О, Зороастръ, мой возлюбленный! Не называй меня больше измѣнницей, ибо я была вѣрна тебѣ до смерти, и буду вѣчно съ тобою въ блаженствѣ надзвѣзднаго міра!
   Онъ еще крѣпче прижалъ ее къ себѣ и въ это страшное мгновеніе блѣдное лицо его заблистало лучезарнымъ свѣтомъ новой жизни, которую даруетъ только смерть.
   -- Въ блаженствѣ надзвѣзднаго міра!-- воскликнулъ онъ.-- Во свѣтѣ славы премудраго творца!
   Въ воздухѣ опять сверкнулъ острый клинокъ, отсѣкъ съ размаху голову Негушты и вонзился въ сердце ея милаго; они упали мертвые, еще держа въ объятіяхъ другъ друга, и тогда пришелъ конецъ рѣзнѣ.
   Но на третій день вернулся Дарій, великій царь, такъ какъ онъ встрѣтилъ на дорогѣ гонца, посланнаго съ вѣстью, что его воины побили мятежниковъ въ Экбатанѣ, хотя послѣдніе въ десять разъ превосходили ихъ числомъ. И когда царь увидалъ, что произошло въ Стаккарѣ, и взглянулъ на трупъ такъ страстно любимой имъ супруги, лежавшій въ объятіяхъ его самаго вѣрнаго и дорогого слуги, онъ горько заплакалъ. И тотчасъ же онъ отправился въ походъ и стеръ съ лица земли дикихъ всадниковъ восточной пустыни, не оставилъ живымъ ни одного младенца. Но цѣлыхъ двѣ тысячи варваровъ онъ привелъ плѣнными въ Стаккаръ и распялъ ихъ на большой дорогѣ, чтобы кровь ихъ послужила отмщеніемъ за кровь тѣхъ, кого онъ такъ любилъ.
   Онъ взялъ тѣла Зороастра, верховнаго жреца, Негушты, царицы, и маленькой рабыни сиріянки, возлилъ на нихъ драгоцѣнные ароматы, обернулъ въ тонкое полотно и, обложивъ ихъ пластинками изъ чистаго золота, предалъ ихъ погребенію въ одной общей могилѣ, высѣченной въ горномъ утесѣ, противъ дворца.

В. С.

"Русская Мысль", кн. X--XII, 1891

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru