Крюков Федор Дмитриевич
Памяти матери

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

[Памяти матери]

   Она была необычайно хороша, прекрасна в этом венке белых, скромных, чистых, целомудренно-юных цветов вишни и голубых фиалок. И ее лицо -- белое, бледное восковою бледностью с тонкими [линиями], добродушными морщинками, с тонкими чудными чертами, с закрытыми глазами, опущенными темными ресницами, приковывало к себе взгляд, и нельзя было оторваться от нее...
   Смерть, смерть! Какой многоценный злак ты скосила!.. И какою редкою красотой ты любуешься теперь...
   Был апрель, прекрасный апрель. Теплые, ясные дни. Звездные чуткие ночи.
   На полу, на белых стенах комнаты, в которой она лежала, целый день играли яркие пятна горячего света, а в окна жалостливо и ободряюще кивали зеленые ветви карагача и ясеня, а за ними виднелось молодое серебро весеннего убора на вишне и груше. И по временам, когда палящий огонь внутри ее уставал жечь ее надломленное тело, она поворачивала исхудавшее лицо, и прекрасные глаза ее устремлялись с тоской туда, за окна, откуда так дружелюбно и приветливо махали зелеными руками карагачи и ясени и как будто доносился тонкий медовый запах белых цветочков и нежное немолчное, озабоченное жужжание пчелок...
   О, сколько тоски было тогда в этих скорбных, несравненных глазах...
   -- Милые мои коровочки... милые коровочки... -- с тоскою говорила она иной раз.
   Все мысли ее вращались вокруг хозяйства земли. Это была стихия, в которой она родилась, воспиталась, выросла и состарилась. Тут были ее главные радости и скорби. Но жизнь ее была разнообразна, и не одни радости и горести земледельческого труда прошли через ее сердце...
   Прежде всего, она была дочь воина, казачка. И бранные тревоги, пережитые за шестьдесят шесть лет русской землей, прошли и по ее душе, и избороздили не одной морщиной ее лицо. И в ее воспоминаниях так же часто фигурируют Кавказ, Крым, Турция, Польша, как и степные урочища, на которых она махала косой с детства до старости -- Березняги, Суховы хутора, Дальний Березов, Крюков буерак, Крутенький, Кумылженский шлях.
   Она помнит отца своего еще бравым усачем, вахмистром-артиллеристом, кутилой и стрелком. Он теперь вот дряхлым старческим голосом, согнутый и белый как лунь, кричит над ней:
   -- Милая моя дочушка! Отзовись!.. отзовись!..
   -- Да бо-ле-е-е-зна-я ты моя до-чуш-ка... да в ка-ку-ю глу-ху-ю сто-ро-нуш-ку... со-бра-лаа-ся ты от на-ас... -- слышится тихое причитание старчески-слабого, глухого женского голоса.
   Что это за дряхлая, слепенькая старушка сидит на стуле у ее изголовья? Это она, ее старенькая мать, девяностолетняя старушка. Жаль, кротко сомкнуты уста, а то сказала бы ей, что увидимся, может быть, скоро...
   Да, она уходит от этой милой, прекрасной, трудной жизни, где она перенесла столько труда, горя, болезней, нужды и вместе с тем знала самое высокое счастье в мире -- счастье матери, гордой своими детьми.
   Она принесет Богу, Которому верила и Которого побаивалась, все вынесенное ею, и Он предложит ей лучшее место в своем раю. Так теперь говорят ее дети, ее милые дети, плачущие над ней.
   Ей есть что показать Богу. Рано в ее жизни начался труд, хотя и детство, и юность ее были овеяны все-таки поэзией беззаботности. Но ведь ей, красивой, сильной, веселой, никакой труд тогда не казался страшным.
   Она коротко знакома и с плугом, и с бороной, и с косой, не говоря уже о вилах и граблях. Она коротко знает обращение с лошадью, быками и коровами. Она стерегала овец. Она ловила рыбу. Она охотилась за утками и дудаками. Она была настоящая казачка. Бывали времена, когда у них в хозяйстве оставались одни женщины, и она работала все работы и дома, и в поле. И в то же время успевала обшить, обмыть, накормить и приласкать детей.
   -- А батяня где? -- спрашивали дети.
   -- Батяня на войну ушел, -- говорила она и рассказывала, как провожала его с высокого кургана, как он махал шапкой, а потом далеко-далеко вынул шашку и видно было, как она сверкала на солнце узкой полоской да еще можно было угадать его по скорому коню.
   Шли годы, трудные годы. Заглядывали в гости скарлатина и дифтерит, унесли с собой разновременно восемь казаченков, а в сердце нашей казачки оставили больные рубцы, которые заставляли ее недоумевать перед Тем, Кого люди называют Богом.
   Подрастали другие дети. Беззаботно резвились, пробуждаемые ее поцелуем на загоне или дома, скакали верхом на хворостине, резали дудки, лазили по деревьям, в дождь бродили по лужам. Потом шутя вступали в работу, гоняли лошадей и быков на водопой, бегали на посылках, подгребали. И чувствовалась полная, радостная жизнь кругом...
   Но это была не работа, а игра. Такой работы, какую вынесла она, не хотела она детям. Не хотел ее и отец их.
   И вот, после долгих суждений, толков, размышлений, колебаний и страхов они оба решили: детей учить. Хоть бы одним черствым куском питаться, но учить детей...
   -- Пусть не ходят в темноте, как мы... И пусть скуют себе новое счастье. .. А мы перебьемся как-нибудь до конца дней своих...
   И вот новые заботы посетили ее голову. Она, не знавшая почти грамоты, узнала, что существуют греческий и латинский языки и другие мудреные науки: математика, космография, физика, география, история... Все это часто жужжало в ее ушах и сделалось таким же родным и близким, как коровы, овцы, куры, гуси, индейки... И коротко узнала она дорогу в Усть-Медведицкую гимназию, и те двадцать пять верст, которые разделяли ее станицу от гимназии, она в праздничные дни делала туда и обратно одна и с маленьким ребенком на руках. Она бывала и у директора и в благодарность за заботы о своих детях приносила ему то махотку сметаны, то ведро вишни, то пару арбузов. И суровый педагог не обижался на эту простоту, принимал эти наивные приношения, о детях ее говорил много лестного и, действительно, заботился о них...
   А она продолжала махать косой и, несмотря на надвигавшиеся годы и изменяющие силы, она еще больше ушла в работу, чтобы дать детям образование. И дала... О, они никогда не забудут ее трудов, слез, увещаний "стараться", ее забот, страхов и тоски... Никогда...
   Вот они уже выросли, пошли в университет, понемногу стали помогать, бегая по урокам, и сняли с нее часть тяжелой работы. Но опять новые страхи, новые заботы стали волновать ее сердце, и до самой могилы эти волнения не оставляли ее.
   Теперь каждое студенческое движение переполняло страхом и тяжелыми предчувствиями ее сердце. И иногда эти предчувствия сбывались. О, она знала их, эти горячие речи своих детей, когда они собирались под ее крылья, когда наполняли дом шумом, движением, песнями, говором. Эти бесконечные споры целое лето не давали ей спать, но она любила слушать их, кое-где вставлять свои замечания и сочувствовать им. Одно ей нисколько не нравилось: слишком свободное мнение о религии и о священстве. И знала она, что за эти речи не гладят по головке. Расставаясь с детьми, она плакала и просила их быть осторожными. Но неуверенно говорила она, ибо знала, что слезы ее едва ли много могут помочь тут.
   О, эти слезы... Они сильно трогали ее детей, и плакали они, и старались ее успокоить и утешить. Они окружили ее заботами и тем особенным, добродушно-ироническим, милым почтением по всем ее возражениям. Они восхищались ее старческою простотою, ее энергией, ее рассказами, ее голосом и ее песнями. Они постоянно просили ее петь, и она пела им славные песни донской старины, и плакала, и у них вызывала слезы... Грустные, милые песни... Они разучивали их и пели одни, на чужой стороне, и сладкая тоска бередила раны их сердец... А теперь сомкнуты ее уста, и не польется из них тоскующая, протяжная, горькая жалоба одинокого раздумья:
   
   Уж ты думай, моя головушка,
   Думай думу -- не продумайся.
   Ты советуй, мое сердечушко,
   С моим кровным умом-разумом...
   
   Да, они не услышат теперь ее песен. Они не прочтут уже милых каракулек в письмах к ним, тех славных двух строчек, в которых выливалась вся ее любовь...
   Жизнь ушла. Рано ушла. Плачут дочери, плачут сыновья. Нет маяка, который освещал их путь. Плачьте, непременно плачьте.... Вечную святую тоску сохраните о ней.
   И память о ней дает нам силы и желание любить эту милую родину, ее скудные поля, широкую степь, суровый труд и этих темных, грубых, но славных людей.
   Вы вслушайтесь в ту смутную музыку этой жизни, которая плавает и колышется теперь над ее прекрасной, погруженной в глубокую мысль головой.
   В раскрытые окна вместе с влажным воздухом апрельского вечера льются буйные и кипящие звуки весны: там, в левадах, в разлившейся весенней воде гудят, плачут, трещат, издают пестрые трели целые хороводы водяных жителей; соловьи сладко и грустно-призывно щелкают в кустах, окутанных сплошным кружевом; свистят, пролетая где-то, невидимые кулики; мелодически-жалобно звенит где-то далеко мычание теленка... И вот песня людей... Она далеко, где-нибудь там, на краю станицы. Смягченные расстоянием звуки вздыхают, звучат поэтической красивой грустью, тают и снова подымаются и дразнят сердце несбыточными грезами...
   Слушай, моя родимая, в последний раз эти пестрые звуки прекрасной жизни, которую ты прожила так разнообразно и деятельно... И твой голос звучал в этом хоре прекрасной нотой, но замолк. Уснула ты глубоким сном.
   Но пусть легкая песнь твоя витает в наших душах и дает нам добрые силы послужить этой земле, нашей родине, положить к ее ногам все знания, все стремления к свету и счастью людей, всю работу, которую ты научила нас любить и неустанно творить... Пусть прекрасная тень твоя привяжет нас самыми прочными узами к той стране, где твоя могила... Пусть тоска о тебе очищает наши души и святит их вечною жаждою подвига в память твою и твое прославление...
   И когда мы дойдем до последнего предела жизни, пусть у нас будет дорогое право гордо сказать: "Мы любили родину и служили ей ибо в недрах ее лежат наш отец и мать, и самые дорогие сердцу нашему".
   
   Архив ИМЛИ. Фонд 640; на папке печатный штамп: "Государственный архив Ростовской области; No фонда -- пусто, описи -- пусто; е.х. -- "22" (это число вписано чернилами; название же данной е.х. в фоде ИМЛИ: 22. Разные рук-си. -- (272+170 лл. -- 17 тетрадей) + лл. рук-сей без названия. (лл.1-111+17 чистых): 1-я тетрадь (без заглавия) лл.1-9; в ученической тетради в линейку. Видимо, ок. 1910 г. Речь об Акулине (Акилине) Алексеевне Крюковой, в девичестве Суховой. (1907 ?)

Подготовка текста M. Михеев. Размещено на сайте Несториана

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru