Аннотация: (Frank Hjelm).
История одного одинокого. Роман в трех частях. Перевод М. И. Благовещенской. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I-IV, 1916.
ФРАНКЪ ГЕЛЬМЪ.
Исторія одного одинокаго.
Романъ въ трехъ частяхъ.
Томаса Крага.
Съ норвежскаго.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Дѣтскіе и студенческіе годы.
I.
Я живу уединенной, замкнутой жизнью въ тихомъ домѣ на окраинѣ большого города. Вокругъ дома садъ. Одну комнату въ этомъ домѣ я особенно люблю. Передъ окнами покачивается зелень, и когда до меня доносится тихій шелестъ листвы, мнѣ кажется, что природа нашептываетъ мнѣ что-то успокоительное. Здѣсь я люблю сидѣть и читать. Здѣсь я изучаю человѣческую жизнь въ историческія времена... И иногда мнѣ кажется, что я подмѣчаю связь между тѣмъ, что я переживаю въ настоящее время, и тѣмъ, что случилось съ кѣмъ-нибудь другимъ много лѣтъ тому назадъ. Да, по временамъ у меня является даже такое чувство, будто я близокъ къ разгадкѣ...
Мой отецъ былъ директоромъ гимназіи въ С. Звали его Бенедиктъ Іельмъ. Впрочемъ, объ отцѣ я буду еще говорить позже. А теперь я разскажу кое-что о моемъ дѣтствѣ.
Моя мать умерла, когда я былъ еще совсѣмъ маленькимъ. Въ моемъ воспоминаніи лишь смутно встаетъ образъ блѣдной женщины, которая нѣжно ласкала меня. Я не могу припомнить даже ея голоса.
Вотъ почему въ дѣтскіе годы я былъ почти исключительно предоставленъ самому себѣ. И я широко пользовался своей свободой. Гдѣ я только ни бродилъ, куда ни заглядывалъ! Я очень любилъ ходить на старыя верфи, гдѣ такъ вкусно пахло смолой и гдѣ такъ весело стучали молотки. Я стоялъ и смотрѣлъ на все широко раскрытыми глазами и удивлялся всему, что я видѣлъ. Но я пользовался своей свободой не только для прогулокъ. Одно время моимъ любимымъ мѣстопребываніемъ былъ нашъ чердакъ. Тамъ я игралъ во всевозможныя игры. Сундуки и ящики были городами, сломанные стулья кораблями. Все на чердакѣ было такъ своеобразно, все дѣйствовало на мое воображеніе. На маленькихъ зеленыхъ оконцахъ во множествѣ жужжали мухи и осы, а по угламъ подъ балками неподвижно сидѣли среди своихъ паутинъ большіе пауки-крестовики. Иногда они высасывали большую муху и уже высматривали себѣ новую добычу.
На чердакъ за мной заходила наша старая служанка Вирта.
-- Ты опять здѣсь на темномъ чердакѣ, карапузъ? Не хочешь ли лучше прогуляться, пока не вернется домой папа?
-- Хорошо, Вирта. Но ты должна пойти со мной.
-- Пойдемъ, пойдемъ, я согласна,-- отвѣчала Вирта успокоительно.
И мы отправлялись съ ней вдвоемъ, и мнѣ было съ ней очень весело. Вирта была очень добра и терпѣлива со мной, и какихъ только игръ я ни придумывалъ съ ней!
Подъ вечеръ я любилъ забираться къ ней въ комнату, и тогда она играла для меня на гармоникѣ. Она широко, широко растягивала гармонику и при этомъ закрывала глаза, наслаждаясь своей игрой. Часто я засиживался у нея до самаго прихода отца.
-- А, ты наслаждаешься игрой Вирты?-- говорилъ отецъ добродушно.-- Ну, а теперь пойдемъ поболтать съ отцомъ по-латыни.
Правда, я очень любилъ, когда Вирта, играла на гармоникѣ, но я ничего не имѣлъ и противъ того, чтобы "поболтать по-латыни" съ отцомъ. Подъ этимъ понятіемъ скрывалось такъ много интереснаго для меня. Отецъ болталъ со мной о самыхъ разнообразныхъ предметахъ, поучая меня въ то же время. Часто онъ самъ такъ увлекался этими бесѣдами со мной, что я насыпалъ, сидя возлѣ него.
Мы сидѣли обыкновенно на большой кушеткѣ, и онъ обнималъ меня одной рукой. Онъ разговаривалъ со мной такъ серьезно и такъ просто, будто онъ былъ моимъ старшимъ другомъ. Такая же манера была у него и въ гимназіи во время уроковъ, на которыхъ онъ предпочиталъ сидѣть за небольшимъ столикомъ подъ каѳедрой, точно ему хотѣлось быть поближе къ намъ.
Я такъ и вижу его передъ собой, какимъ онъ бывалъ на урокахъ. Блѣдное лицо, обрамленное почти совсѣмъ сѣдыми волосами и бородой, и кроткіе глубокіе глаза. Его предметами были латинскій и греческій языки. Онъ преподавалъ въ старшихъ классахъ и давалъ ученикамъ какъ бы послѣднюю шлифовку для аттестата зрѣлости. Тихимъ, задушевнымъ голосомъ разсказывалъ онъ намъ о грекахъ и римлянахъ.
У него была стройная и худая фигура, лицо его дышало безпредѣльной добротой. Глубокіе глаза легко принимали мечтательное выраженіе. Онъ былъ въ одно и то же время далекъ отъ жизни и считался съ дѣйствительностью. Онъ шелъ своимъ особымъ путемъ, но онъ прислушивался къ голосу жизни. Онъ могъ, какъ никто другой, говорить о современныхъ соціальныхъ движеніяхъ и борьбѣ, но на всемъ, что онъ говорилъ, лежалъ уже отпечатокъ суда исторіи. До его кабинета доносились лишь заглушенные отголоски жизни, но зато болѣе ясные.
Въ его преподаваніи оживали мертвые языки, и даже сухая грамматика становилась интересной. Онъ облагораживалъ все, чего только касался. Это былъ настоящій патрицій въ лучшемъ смыслѣ этого слова.
Я радъ, что этотъ благородный и прекрасный образъ съ самыхъ юныхъ лѣтъ запечатлѣлся въ моей душѣ; это первое впечатлѣніе человѣка съ благороднѣйшей душой уже никогда больше не изглаживалось во мнѣ. Быть можетъ, оно-то и было моимъ первымъ впечатлѣніемъ о людяхъ вообще. Оно способствовало тому, что во мнѣ появилась спокойная сила, твердое сужденіе, а въ необходимые моменты жизни и непреодолимое презрѣніе. И если я -- какъ это ни печально сознавать -- и измѣнилъ многому впослѣдствіи, то этотъ образъ изъ давно прошедшаго остался во мнѣ неприкосновеннымъ.
II.
Теперь я разскажу о бургомистрѣ Крусэ и его семьѣ. Эта семья особенно выдѣлялась въ нашемъ маленькомъ приморскомъ городкѣ, и съ ней я сошелся особенно близко.
Когда я былъ еще совсѣмъ маленькимъ, я постоянно слышалъ разговоры о бургомистрѣ Аркибальдѣ Крусэ. Да и зналъ я его очень хорошо, такъ какъ онъ былъ нашимъ ближайшимъ сосѣдомъ.
Домъ отца былъ маленькій и непритязательный, но въ немъ царили порядокъ и уютъ. Въ нѣсколькихъ небольшихъ комнатахъ стояла солидная мебель, находившаяся тамъ уже много лѣтъ. Тутъ и тамъ пріятно нарушали строгость обстановки или изящно расшитая ширма -- рождественскій подарокъ какой-нибудь родственницы -- или красивый коврикъ ручной работы, преподнесенный отцу въ день его рожденія. Вообще же домъ отца былъ тихимъ убѣжищемъ ученаго.
Зато у сосѣдей, въ домѣ бургомистра Аркибальда Крусэ, все было иначе. Тамъ процвѣталъ романтизмъ. Домъ, называемый "Боргомъ", былъ очень большой, но онъ находился въ стадіи постепеннаго и неукоснительнаго разрушенія. Мебель была оригинальная, она состояла изъ неудобныхъ, а иногда даже излишнихъ предметовъ. Стили были смѣшанные -- тутъ была и роскошная мебель изъ краснаго дерева въ стилѣ "ампиръ" и дубовая въ стилѣ "ренесансъ". Были вещи совсѣмъ простыя и были такія, которыя стоили всей меблировки вмѣстѣ.
И все-таки многаго самаго необходимаго недоставало. Я это чувствовалъ, когда входилъ въ обширныя комнаты. Въ нихъ было собрано много красивыхъ вещей, но комнаты производили холодное впечатлѣніе и казались неуютными и нежилыми.
У бургомистра Крусэ былъ дядя, который въ теченіе многихъ лѣтъ жилъ въ этомъ домѣ. Этотъ дядя оставилъ послѣ своей смерти бургомистру Крусэ въ наслѣдство свой домъ со всѣмъ инвентаремъ, а также довольно значительную сумму денегъ. Такъ что когда-то бургомистра можно было считать даже богатымъ человѣкомъ. Къ тому же онъ былъ необыкновенно пріятный человѣкъ въ обществѣ, онъ много путешествовалъ и могъ многое поразсказать изъ своихъ переживаній. Кромѣ того, онъ былъ очень музыкаленъ и игралъ на скрипкѣ, какъ настоящій виртуозъ. А его жена, высокая дама съ благороднымъ римскимъ носомъ, прекрасно играла на роялѣ, а также на арфѣ.
Да, эта пара, Аркибальдъ и Лоренца Крусэ, была во многихъ отношеніяхъ совершенно особенная. Уже одни только ихъ имена придавали ихъ личностямъ оригинальный отпечатокъ. Они были точно изъ другой эпохи, изъ другихъ странъ. Впрочемъ, люди и говорили, что ихъ предки были откуда-то съ юга. Нѣкоторые увѣряли, что это были пираты, появившіеся изъ Испаніи и затѣмъ снова бѣжавшіе въ Испанію, такъ какъ имъ грозила кара за то, что они убили множество людей.
Бургомистра Крусэ и его жену не очень-то уважали въ городѣ. Нѣкоторые улыбались, а другіе покачивали сомнительно головами, когда заходилъ разговоръ о нихъ. Но для этого были достаточно уважительныя причины: во-первыхъ, бургомистръ былъ очень плохимъ хозяиномъ. Ему повезло болѣе, чѣмъ многимъ другимъ, онъ получилъ хорошее наслѣдство, да и доходы у него были недурные, но къ чему все это повело? Унаслѣдованныхъ отъ дяди денегъ ему хватило всего только на десять лѣтъ. Такъ что же, семья могла хорошо жить на доходы бургомистра. Однако, этихъ доходовъ хватало только наполовину. И вотъ, бургомистру Крусэ пришлось писать письма своимъ роднымъ и друзьямъ, которые и помогали ему. Немало денегъ посылали ему люди, которые когда-то, въ дни его блеска и богатства, посѣщали его домъ и теперь не могли отказать ему въ его просьбѣ. А свои просьбы онъ всегда излагалъ въ шутливой и веселой формѣ, называя себя "бѣднымъ норвежскимъ чиновникомъ", хотя это не мѣшало ему просить очень настоятельно.
Такъ бургомистръ жилъ нѣкоторое время. Онъ всегда оставался изящнымъ, представительнымъ мужчиной. А фру Лоренца была его вѣрной женой и подругой, которая не только аккомпанировала его прекрасной игрѣ на скрипкѣ волшебными звуками своей арфы, но также искренно восхищалась всѣмъ, что бы ни дѣлалъ ея мужъ. Такъ, напримѣръ, когда они вмѣстѣ бывали гдѣ-нибудь въ обществѣ или на балу, фру Лоренца только и смотрѣла на своего мужа. А когда этотъ старый, слегка накренившійся уже фрегатъ проносился мимо нея въ вальсѣ съ молоденькой дѣвушкой, она довольно кивала головой и говорила:
-- Нѣтъ, вы посмотрите только на Аркибальда! Вѣдь онъ уже сѣдой, но развѣ онъ не моложе всей молодежи, взятой вмѣстѣ? Ну развѣ онъ не очарователенъ?
Однажды до нея дошли слухи о томъ, что одна красивая дѣвушка была предметомъ усиленныхъ ухаживаній бургомистра. Она спросила:
-- Ну, а какъ отнеслась къ этому дѣвушка?
-- Она рѣшительно отклонила его ухаживанія,-- отвѣтили ей.
-- Что за дура!-- воскликнула фру Лоренца обиженно.-- Подумать только, отвергнуть такого человѣка!
Бургомистръ былъ не менѣе легкомысленъ, чѣмъ его жена. Это особенно рѣзко проявлялось по отношенію къ его дѣтямъ. Онъ строго слѣдилъ за тѣмъ, чтобы они были хорошо одѣты и чтобы у нихъ были хорошія манеры, и красота ихъ была постояннымъ источникомъ его искренняго восхищенія. Беззаботность и шалости его дочерей всегда радовали его. Напрасно было бы жаловаться ему на нихъ,-- онъ только смѣялся на все. Но больше всего онъ радовался плохимъ отмѣткамъ, которыя получалъ въ школѣ его сынъ Карло. Онъ увѣрялъ, что изъ "зубрилъ" никогда не выходитъ ничего путнаго. А когда Карло однажды вечеромъ угостилъ своихъ товарищей дорогими сигарами папаши, Крусэ пришелъ въ восторгъ: "Гмъ, такъ онъ взялъ мои Анри Клей! Чортъ возьми! Въ этомъ мальчикѣ видна раса!" Однако, былъ случай еще хуже этого: бургомистру пожаловалась какъ-то одна старая дѣва, содержавшая кондитерскую, что Карло слишкомъ ухаживаетъ за ея легкомысленной приказчицей. "Гмъ... вотъ какъ,-- отвѣтилъ бургомистръ,-- а дѣвушка хорошенькая?... А, вы говорите, она кокетка, у нея черные глаза и чолка на лбу... о, я такъ и представляю себѣ эту маленькую плутовку! Ну, могу только сказать, что въ этомъ отношеніи Карло въ меня, онъ такъ же рано началъ свои похожденія".
Итакъ, семья бургомистра не походила на другія семьи. Конечно, люди могли относиться къ ней снисходительно и прощать имъ то и другое, но понимать ихъ они не могли.
Одно только понимали почти всѣ: что оба, бургомистръ и его жена, играютъ прекрасно. И благодаря этому оригинальной парѣ прощалось многое. Случалось иногда, что люди, проходившіе во время прогулки мимо "Борга" и съ досадой и огорченіемъ говорившіе о безуміи бургомистра, вдругъ останавливались, точно очарованные, и прислушивались къ звукамъ, доносившимся изъ открытыхъ оконъ. "Ахъ, этотъ бургомистръ!-- говорили они.-- Правда, онъ мотъ и въ головѣ у него гуляетъ вѣтеръ, но зато какъ онъ играетъ!" -- И дѣйствительно, скрипка его пѣла и рыдала. Въ окно можно было видѣть его стройную фигуру съ гордо вскинутой благородной головой и профиль его жены, сидѣвшей за арфой. И оба они казались торжественными и серьезными, словно совершали богослуженіе. Фру Крусэ обыкновенно носила платья съ низкимъ вырѣзомъ и прекрасно гармонировала съ вызолоченной арфой.
Лукка, младшая дочь бургомистра, была моей пріятельницей и товарищемъ. Лукка была маленькая черноволосая проказница, которая ни одной минуты не могла смирно простоять на мѣстѣ и вѣчно бѣгала и прыгала.
И какъ она бѣгала! И какъ она кричала! Я всегда слышалъ ея пронзительные крики издали и вблизи. То она качалась на качеляхъ, то на какой-нибудь длинной вѣткѣ, то взлѣзала на дерево, то проносилась по крутымъ склонамъ, покрытымъ порослью, словно лѣсная русалочка. Въ природѣ она была, какъ въ родной стихіи: она знала, гдѣ водятся пчелы, гдѣ злыя осы, и въ какое время поетъ чижикъ, и когда снигирь вылетаетъ изъ чащи лѣса, чтобы полакомиться красной рябиной вблизи людскихъ жилищъ.
Она умѣла удить рыбу и ставить силки. Но послѣ того, какъ она видѣла, какъ умираетъ зябликъ въ силкахъ, она перестала ловить птичекъ. Весь день она была печальна и не могла забыть взгляда умирающей птицы. Съ тѣхъ поръ она сдѣлалась другомъ лѣсныхъ птичекъ. Она знала, гдѣ находятся ихъ гнѣзда, нѣкоторыхъ птичекъ ей удалось даже приручить, и онѣ ѣли у нея изъ рукъ.
Сестеръ Лукки, Паулу и Лолу, я зналъ очень мало. Онѣ были гораздо старше меня. Я помню только, что онѣ были тогда молодыми дѣвушками, которыя очень наряжались и торжественно прогуливались по улицамъ въ туфляхъ съ высокими каблуками. Помню также, что онѣ вѣчно смѣялись и находили жизнь ужасно веселой. Съ ихъ братомъ Карло я учился въ одномъ классѣ, онъ былъ моимъ ровесникомъ, и все-таки я зналъ его гораздо меньше, чѣмъ Лукку, которая была на четыре года моложе меня. Между мной и Карло не было ничего общаго. Но въ одномъ отношеніи я восхищался имъ! Онъ былъ необыкновенно ловокъ въ своихъ движеніяхъ, въ этомъ отношеніи онъ доходилъ до совершенства акробата. Это было настоящимъ представленіемъ, когда онъ исполнялъ свои упражненія во время урока гимнастики. Онъ продѣлывалъ это лучше всѣхъ другихъ учениковъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ Карло вовсе не отличался физической силой. Напротивъ, въ немъ было что-то мягкое, что-то женственное. Онъ былъ необыкновенно красивъ, въ его красотѣ было что-то-экзотическое, все въ его внѣшности было изящно и благородно.
Но зато къ наукамъ онъ былъ на рѣдкость неспособенъ. Да, повидимому, онъ и не хотѣлъ вовсе заниматься науками. Его интересовали только папиросы да книги съ картинками. Читать онъ не хотѣлъ, но картинки онъ разсматривалъ охотно. И курилъ онъ очень много. Гимназистамъ не разрѣшалось куреніе, но онъ пользовался каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы покурить "контрабандой".
Лукка восхищалась имъ. Во-первыхъ, какъ своимъ старшимъ братомъ, а во-вторыхъ, потому, что онъ былъ ловокъ, и она всегда старалась продѣлывать то же самое, что и Карло. Разъ какъ-то мы гуляли втроемъ, Лукка, Карло и я. Лукка сказала:
-- Карло, вонъ хорошая крѣпкая вѣтвь, продѣлай на ней какіе-нибудь фокусы.
Карло ухватился за вѣтвь съ равнодушнымъ видомъ и въ слѣдующее мгновеніе завертѣлся на вѣткѣ, вися на ней то на обѣихъ ногахъ, то на одной ногѣ, то на одной рукѣ.
-- Посмотри, посмотри на него!-- восхищалась Лукка.-- Посмотри, какъ онъ быстро вертится!-- И она хлопала въ ладоши и кричала:-- Браво, Карло! Ура, Карло!-- Потомъ она прибавила:-- Ахъ ты, мой милый мальчикъ!-- И она съ обожаніемъ посмотрѣла ему въ глаза и пожала ему руку.
Лукка была моимъ хорошимъ товарищемъ, но когда она смотрѣла такъ на Карло, во мнѣ просыпалось чувство зависти, мнѣ становилось досадно и обидно.
III.
Мальчики быстро подрастали въ глухомъ приморскомъ городкѣ. Они думали только о своихъ урокахъ да объ играхъ и книгахъ, которыя давали просторъ ихъ воображенію и мыслямъ. Они не думали и никогда не разговаривали о любви и любовныхъ дѣлахъ. Мы, мальчики, считали даже неприличнымъ водиться съ дѣвочками. Мальчика, который вздумалъ бы гулять съ дѣвочкой, сейчасъ прозвали бы "бабникомъ" и всѣ презирали бы его.
Одняко, я очень много бывалъ съ Луккой, но къ этому мои товарищи относились снисходительно. Во-первыхъ, мы были сосѣдями, а главное, Лукка была хорошимъ товарищемъ для всѣхъ мальчиковъ, она продѣлывала много такого, что открыло ей доступъ въ замкнутый кругъ мальчиковъ. Такъ, она говорила иногда: "Дай затянуться разокъ!" И она глубоко затягивалась, беря, въ ротъ общую сигару, которую намъ удавалось гдѣ-нибудь раздобыть. Она умѣла даже драться, а иногда и ругалась. Однимъ словомъ, въ обществѣ мальчиковъ она была настоящимъ мальчикомъ, хотя, въ сущности, была дѣвочкой за двоихъ -- съ прекрасными сіяющими глазами и мягкими граціозными тѣлодвиженіями, какія могутъ быть только у настоящей женщины.
Время шло. Мнѣ минуло семнадцать лѣтъ, а Луккѣ пошелъ четырнадцатый годъ, когда мы однажды пережили нѣчто такое, что приподняло передъ нами завѣсу жизни, обдало насъ горячей волной и заронило въ насъ жуткое предчувствіе любви и смерти.
Былъ знойный лѣтній день, мы шли по большой дорогѣ за городомъ. Солнце стояло высоко и жарко пекло, а раскаленная земля наслаждалась подъ живительными лучами.
Мы наполовину уже поднялись на высокій пригорокъ, и вдругъ Лукка остановилась и сказала:
-- Посмотри, какая здѣсь масса бабочекъ!.. Посмотри, вонъ здѣсь желтыя и бѣлыя, и всѣ онѣ собрались на дорогѣ.
И дѣйствительно, дорога была сплошь усѣяна бабочками. Нѣкоторыя взлетали невысоко вверхъ, но большая часть медленно и тяжело ползала по землѣ. Въ этомъ было что-то непріятное. Именно ихъ неподвижность производила какое-то отталкивающее впечатлѣніе. Казалось, будто бабочки опьянѣли, будто ихъ прекрасныя легкія крылышки имъ въ тягость. Только ихъ черныя безобразныя тѣльца двигались, а иногда онѣ приближались другъ къ другу. Повидимому, ими овладѣло какое-то опьянѣніе. Изящныя легкокрылыя бабочки превратились въ червей, въ пресмыкающихся. Онѣ ползали, смѣшивались въ общую кучу, копошились...
Мы стояли въ недоумѣніи и не сводили съ нихъ глазъ. Мы дышали коротко и отрывисто. Въ жизни было такъ много таинственнаго, о чемъ мы лишь смутно догадывались, но чего мы не могли понять.
Вотъ она была передъ нами. Мы чувствовали это. Мы чувствовали, что въ этомъ есть элементъ того, что когда-нибудь будетъ дѣлать насъ злыми или добрыми, или огорченными и опьяненными; что это то, о чемъ мы читали въ стихахъ и романахъ; что мы видѣли на картинкахъ, все это мы видѣли теперь живымъ.
Что-то въ этомъ было мнѣ противно. Я чувствовалъ, какъ во мнѣ поднимается глухой гнѣвъ. Внутренній голосъ говорилъ во мнѣ: раздави ихъ, раздави ихъ!
Вдругъ раздался шумъ колесъ... онъ все приближался... Ахъ, телѣга подъѣзжала все ближе, ближе... Мы оба вскрикнули... "Посмотри!-- крикнули мы человѣку, сидѣвшему въ телѣгѣ,-- тутъ бабочки, ты ихъ раздавишь!" Но крестьянинъ не разслышалъ нашихъ голосовъ изъ-за шума тяжелыхъ колесъ, онъ только слегка повернулъ голову въ нашу сторону, и колеса телѣги врѣзались въ живую массу... Опьяненные червяки съ золотистыми и бѣлыми крылышками были раздавлены въ самый разгаръ любовнаго опьянѣнія.
Я замеръ на мѣстѣ. Лукка плакала. Она сѣла на краю дороги. Немного спустя я сѣлъ рядомъ съ ней. Я и теперь не могу отдать себѣ отчета въ томъ, что это такое было, но меня охватило какое-то невѣдомое чувство. Почти безсознательно я крѣпко обхватилъ ее, крѣпко прижалъ къ себѣ, словно въ какомъ-то безуміи, и сталъ страстно цѣловать ее. Она посмотрѣла на меня, залилась новымъ потокомъ слезъ, но безвольно отвѣчала на мои поцѣлуи. Нѣкоторое время мы сидѣли молча, на насъ напало какое-то странное оцѣпенѣніе, быть можетъ, такое же, которое охватило бабочекъ, раздавленныхъ тяжелыми колесами толѣги. Впервые въ наши нетронутыя сердца повѣяло опьянѣніемъ любви, жизни и смерти.
Съ того дня мы оставались подъ впечатлѣніемъ какого-то страннаго чувства, которое охватывало насъ каждый разъ, когда мы бывали вмѣстѣ. Это чувство то тлѣло, то разгоралось. Иногда оно совсѣмъ угасало, и мы встрѣчались и разставались, какъ два добрыхъ товарища. Но вдругъ неожиданно для насъ обоихъ оно вспыхивало и опьяняло насъ. Достаточно было быстраго взгляда или прикосновенія, и оно снова охватывало насъ.
Пока я жилъ всѣ эти годы въ маленькомъ городкѣ, гдѣ жизнь текла такъ мирно и тихо, я сталъ мало-по-малу понимать, что въ жизни таится много чудеснаго. Я смутно догадывался, что любовь въ жизни играетъ большую роль и что это одинъ изъ самыхъ прекрасныхъ миѳовъ. Но когда я думалъ о предстоящемъ отъѣздѣ изъ этого мирнаго уголка и о томъ, что въ большомъ городѣ передо мной раскроется широкій свѣтъ, мнѣ становилось страшно. А иногда у меня даже являлось желаніе никуда не уѣзжать и остаться навсегда въ родномъ городѣ.
Но вотъ настала весна, я сдалъ экзамены на аттестатъ зрѣлости. Прошло и лѣто, а осенью я отправился въ Христіанію. Начиналось мое студенчество.
Я стоялъ на палубѣ парохода и кивалъ на прощаніе отцу и старой Биртѣ и Луккѣ. Лукка пришла проводить меня съ розами, она долго стояла на пристани и кивала мнѣ головой.
Но вотъ пароходъ свернулъ за большой островъ, и мой родной городъ скрылся изъ вида.
IV.
Въ Христіаніи я жилъ, какъ большая часть студентовъ, пріѣхавшихъ изъ провинціи, уединенной и однообразной жизнью.
Я поселился въ "первоклассномъ пансіонѣ" фру Саксъ въ Пилестрэдѣ. Это былъ типичный христіанійскій пансіонъ. Обстановка "элегантно меблированныхъ" комнатъ была во всѣхъ комнатахъ одна и та же и состояла изъ продавленнаго дивана, трехъ или четырехъ стульевъ, узкой желѣзной кровати, съ покрываломъ сомнительной чистоты, и круглаго стола посреди комнаты, съ висячей лампой надъ нимъ.
Въ пансіонѣ всегда неизмѣнно пахло кушаньемъ и студенческимъ табакомъ. Къ этому примѣшивался невыносимый запахъ сыра, доносившійся съ нижняго этажа, гдѣ была лавка съ сыромъ.
Въ пансіонѣ была и своя достопримѣчательность. Каждый, входившій въ первый разъ въ переднюю, останавливался въ недоумѣніи: какъ разъ противъ входной двери на шкапу сидѣла черная кошка и смотрѣла на входившихъ своими желтыми круглыми глазами. Это было чучело покойной кошки фру Саксъ, замѣчательной кошки, погибшей славною смертью въ борьбѣ съ собакой. Каждый новый посѣтитель пансіона долженъ былъ выслушать исторію о томъ, какъ кошку переѣхалъ и разрѣзалъ пополамъ трамвай во время ея схватки съ собакой, когда кошка, уже разрѣзанная пополамъ, проявила необычайное мужество и бросилась на собаку на однѣхъ переднихъ ногахъ, и какъ собака испугалась этого страшнаго зрѣлища и бросилась бѣжать.
Ахъ, этотъ пансіонъ въ мрачной узкой улицѣ Христіаніи! Въ комнатѣ, выходившей на улицу, въ "гостиной", воздухъ былъ еще болѣе или менѣе сносный, и вообще эта комната была свѣтлѣе и чище остальныхъ. Но зато комнаты, выходившія во дворъ, прибирались какъ слѣдуетъ только передъ большими праздниками, и пыль скоплялась въ углахъ изо дня въ день. Запахъ кухни такъ и висѣлъ въ этихъ комнатахъ, и зимою онѣ едва ли когда-нибудь провѣтривались, потому что хозяйка не хотѣла выпускать тепла и берегла топливо.
Вотъ какъ проходилъ день въ пансіонѣ. Около половины шестого просыпалась фру Саксъ и сейчасъ же начинала кричать на свою служанку, такъ какъ надо было поскорѣе приготовить ранній завтракъ для двухъ кадетъ и одного механика. Немного спустя обѣ эти женщины бродили уже по дому и хлопотали съ завтракомъ и уборкой. Лучше всего я помню ихъ, какими онѣ бывали въ холодныя зимнія утра. Фру Саксъ ходила вѣчно въ одномъ и томъ же затрапезномъ платьѣ и войлочныхъ туфляхъ. Служанка же напоминала свертокъ поношеннаго платья или чернаго взъерошеннаго крота, который какъ-то въ прискачку передвигался съ мѣста на мѣсто. Время отъ времени изъ кухни доносились громкіе голоса. Это хозяйка бранила Олаву, торопя ее съ работой, а та отгрызалась и увѣрила, что она и такъ слишкомъ проворна.
Такъ вотъ,-- гдѣ я жилъ. И все, что я переживалъ и предпринималъ -- а много ли можетъ переживать студентъ въ Христіаніи?-- все, все какъ будто сливалось въ первоклассный пансіонъ фру Саксъ въ Пилестрэдѣ. Здѣсь я просыпался каждое утро и смотрѣлъ на зеленые обои съ желтыми вѣночками, здѣсь я читалъ свои книги, пока не начинало смеркаться, а потомъ зажигалъ лампу и снова принимался за занятія. Ѣлъ я всегда за общимъ овальнымъ столомъ, за которымъ я, въ качествѣ постояннаго пансіонера, сидѣлъ рядомъ съ фру Саксъ. По вечерамъ я игралъ въ карты въ комнатѣ Крысы или Ходячей Спички.
Да, но я долженъ описать Крысу и Ходячую Спичку, а также и другихъ наиболѣе достойныхъ вниманія пансіонеровъ. Ибо безъ этого первоклассный пансіонъ будетъ недостаточно ярко очерченъ.
Ходячая Спичка было прозвище фармацевта Бьярне Бру. Прозвали его такъ за его тощее длинное тѣло. Крысой звали немолодого уже студента-теолога, по имени Ола Глэсель. Онъ былъ черномазый и всегда какой-то потный. Онъ давалъ уроки въ одной частной школѣ. Кромѣ того, онъ занимался репортерствомъ въ какой-то газетѣ. Онъ былъ завзятый картежникъ.
Слѣдуетъ упомянуть еще о Харри Даніелсенѣ, прозванномъ "Даннельсенъ". {Даннельсенъ -- по-норвежски сотвореніе.} Онъ былъ агентомъ по продажѣ трубокъ для куренья, главнымъ образомъ чубуковъ.
По мѣрѣ того какъ осенніе дни становились все темнѣе и приближалась зима, мы все чаще и чаще собирались по вечерамъ въ комнатѣ Крысы или Ходячей Спички на стаканъ тодди и партію въ карты. Иногда мы играли по нѣсколько вечеровъ подъ-рядъ. Впрочемъ, такъ проводили вечера почти всѣ студенты. Уже поздно вечеромъ, когда игра, наконецъ, прекращалась, Крыса обычно предлагалъ пройтись немного и провѣтриться. Если же Крыса выпивалъ въ такіе вечера по нѣсколько стакановъ тодди, то съ нимъ не такъ-то легко было справляться. Повидимому, у него была какая-то врожденная наклонность къ дракѣ. Да, несмотря на то, что Крыса былъ теологомъ и вѣрилъ даже въ дьявола, его вечернія похожденія поистинѣ представляли собою нѣчто дьявольское. Иногда мы провожали его недалеко, а иногда увлекались и бывали свидѣтелями его дикихъ выходокъ. Этотъ немолодой уже человѣкъ превращался въ настоящаго мальчишку. Можно было подумать, что когда онъ былъ юнымъ, то не успѣлъ перебѣситься и теперь спѣшилъ нагнать потерянное. Онъ заходилъ въ самыя темныя и отдаленныя улицы, заставлялъ насъ слѣдовать за собою въ темныя ворота, а самъ взбирался въ верхніе этажи и звонилъ куда попало на темной лѣстницѣ. Ему доставляло неизмѣнное удовольствіе разбудить мирно спавшихъ людей и заставить ихъ вскочить съ постелей. Конечно, по большей части такія похожденія кончались дракой. Однако, бывали и такіе случаи, что насъ приглашали войти и принимали очень любезно. Такъ, однажды Крысѣ открыли дверь очень веселые люди. Оказалось, что въ домѣ гости. Насъ начали угощать, и за нами ухаживали молодыя дѣвушки и сама хозяйка дома. Всѣ были немножко навеселѣ отъ выпитаго вина, и мы очень весело провели эту ночь.
Помню я еще и такой случай. На нетерпѣливый звонокъ Крысы вышелъ добродушнаго вида господинъ, который, повидимому, очень обрадовался незванымъ гостямъ.-- Кто тутъ?-- спросилъ.-- Пожалуйста, входите... Васъ тамъ нѣсколько человѣкъ?... Идите, идите всѣ, сколько васъ есть.-- Мы всѣ ввалились гурьбой, и насъ встрѣтилъ толстый, веселый господинъ самымъ любезнымъ образомъ.-- Милости просимъ... садитесь, пожалуйста... позвольте отрекомендоваться... Мортенсенъ, гласный Мортенсенъ!-- Оказалось, что онъ сидѣлъ въ обществѣ своей "невѣсты", какъ онъ представилъ намъ особу, сидѣвшую у него. Фрекенъ Аксела, очень хорошенькая и привѣтливая молодая дѣвушка, сейчасъ же обратила вниманіе на элегантнаго Даніельсена. Гласный Мортенсенъ былъ чрезвычайно любезенъ съ нами и началъ усердно угощать насъ всякими напитками, конечно, крѣпкими. Повидимому, онъ до нашего прихода успѣлъ уже изрядно напиться. Между тѣмъ Даніельсенъ замѣтилъ, что произвелъ благопріятное впечатлѣніе на фрекенъ Акселу, и тотчасъ же принялся ухаживать за ней. Онъ галантно предложилъ ей погадать на рукѣ. Однако гаданье это продолжалось такъ долго и Даніельсенъ производилъ такія странныя манипуляціи, что Мортенсенъ, наконецъ, вскочилъ и крикнулъ:-- Оставьте Ханну!... Оставьте Ханну, говорятъ вамъ!-- И онъ разразился самой ужасной руганью по адресу Даніельсена и фрекенъ Акселы и насъ всѣхъ. Крыса не стерпѣлъ такой обиды и продѣлалъ одинъ изъ своихъ замѣчательныхъ фокусовъ. Мы всѣ знали, что онъ отличается необыкновенной физической силой, и все-таки мы были поражены, когда увидали, что онъ спокойно взялъ въ охапку толстаго Мортенсена и отнесъ его въ небольшую смежную каморку, гдѣ и швырнулъ его на полъ, а затѣмъ быстро заперъ за нимъ дверь на ключъ. Гласный очутился въ плѣну. Зато и поднялъ онъ возню въ каморкѣ! Онъ ругался, колотилъ ногами въ дверь и билъ по стѣнѣ кулаками. Крыса взялъ стулъ, усѣлся передъ дверью и сталъ вести переговоры съ плѣнникомъ сквозь замочную скважину. Мало-по-малу голосъ Мортенсена становился все мягче и сталъ наконецъ совсѣмъ кроткимъ.
Немного спустя Крыса обернулся къ намъ и заявилъ:
-- Милостивыя государыни и милостивые государи, гласный Мортенсенъ ходатайствуетъ о томъ, чтобы ему разрѣшили выпить пьольтеръ. {Виски съ горячей водой.} Находите ли вы возможнымъ удовлетворить его ходатайство, въ скобкахъ сказать, выраженное самымъ приличнымъ образомъ?
Всѣ были теперь въ благодушномъ настроеніи и охотно согласились удовлетворить просьбу плѣнника. Однако тутъ вмѣшалась фрекенъ Аксела:
-- Нѣтъ, не давайте ему пьольтера. Это только уловка съ его стороны. Онъ хочетъ вырваться оттуда, а намъ онъ вовсе не нуженъ здѣсь.-- И она бросила нѣжный взглядъ на Даніельсена.
-- Вотъ вамъ женская вѣрность!-- воскликнулъ Крыса.-- Э, что я вижу! Да это великолѣпныя трубочки для сосанія изъ стакана.-- И онъ вынулъ изъ вазы съ сухими макаронами, стоявшей на столѣ, одну длинную макарону.-- Чудесно! Теперь намъ не зачѣмъ отпирать дверь, и мы можемъ напоить его черезъ замочную скважину.
Ключъ былъ тотчасъ же вынутъ, кто-то подалъ стаканъ съ пьольтеромъ, Крыса просунулъ одинъ конецъ макароны въ скважину, а другой опустилъ въ стаканъ, приставленный вплотную къ двери.
Всѣ столпились у дверей и съ напряженіемъ смотрѣли на стаканъ,
-- Онъ пьетъ, онъ пьетъ!
-- Ей Богу, пьетъ!
-- Да, онъ здорово сосетъ!-- подтвердилъ и Крыса.
Немного спустя стаканъ былъ осушенъ до послѣдней капли. Черезъ нѣсколько времени плѣннику такимъ же образомъ дали второй стаканъ.
Однако, Мортенсенъ не отказался отъ попытки вернуть себѣ свободу. Въ передней вдругъ раздался рѣзкій звонокъ. Всѣ затихли и стали прислушиваться. Позвонили во второй разъ. Фрекенъ Аксела шикнула на насъ и пошла отпереть.
-- Кто тамъ?-- спросила она.
-- Слесарь,-- послышался отвѣтъ по другую сторону двери.
-- Что за слесарь? Зачѣмъ?
-- Да меня позвалъ въ окно человѣкъ, который нечаянно заперся въ комнатѣ.
Однако фрекенъ Аксела не растерялась.
-- Ахъ, вотъ какъ, -- проговорила она равнодушнымъ голосомъ.-- Вы хотите выпустить этого человѣка? Въ такомъ случаѣ ужъ берите на себя отвѣтственность.
-- Отвѣтственность? Почему?
-- Да потому, что его надо отвезти въ сумасшедшій домъ.
-- Господи, спаси и помилуй! Неужели дѣло такъ плохо?
И слесарь моментально исчезъ.
Между тѣмъ настроеніе у всѣхъ понемногу падало, усталость давала себя знать. Въ окна уже брезжилъ сѣрый разсвѣтъ.
-- Ну, что же, пора и по домамъ.
Мы начали выходить гурьбой, Аксела пошла съ нами. Она не рѣшилась остаться, боясь справедливаго гнѣва Мортенсена. Кромѣ того, она все больше и больше подпадала подъ чары сердцеѣда Даніельсена.
Прежде чѣмъ уйти, Крыса выпустилъ на свободу гласнаго Мортенсена. Онъ вышелъ изъ заточенія тихій и кроткій и боязливо осматривался по сторонамъ, прищуривъ глаза.
Когда мы спустились уже съ лѣстницы и стояли на нижней площадкѣ, мы вдругъ услыхали съ лѣстницы дикій хохотъ. Это Мортенсенъ вышелъ насъ провожать и хохоталъ надъ забавной шуткой.
V.
Изъ всѣхъ тѣхъ людей, съ которыми я тогда сталкивался, на меня особенно сильное впечатлѣніе произвелъ Силасъ Свеенсъ. Это былъ хорошій пріятель Ола Глэселя, который и познакомилъ меня съ нимъ. Когда именно этотъ странный человѣкъ появился на нашемъ горизонтѣ и откуда онъ пришелъ, я не знаю. Мы, какъ-то повстрѣчались съ нимъ въ одну изъ нашихъ ночныхъ прогулокъ. Крыса весь просіялъ, увидя его, и въ голосѣ его послышались сердечныя нотки, когда онъ воскликнулъ:
-- Господи, да вѣдь это Силасъ! Какъ давно, давно я тебя не видалъ!
-- Я уѣзжалъ домой,-- тихо отвѣтилъ тегъ, кого Крыса называлъ Силасомъ.
-- Ты былъ въ самомъ Люрёйѣ?
-- Да, въ самомъ Люрёйѣ.
-- А гдѣ ты теперь живешь?
Силасъ отвѣтилъ, что живетъ въ каморкѣ на чердакѣ въ Меллергате, и сказалъ номеръ дома.
-- Мы придемъ къ тебѣ какъ-нибудь вечеромъ,-- сказалъ на прощаніе Крыса.
-- Да, да, приходите непремѣнно... Только помните, что я живу очень высоко.
Въ одинъ изъ ближайшихъ вечеровъ, когда мы бродили по городу, не имѣя въ виду ничего опредѣленнаго, я вспомнилъ Силаса Свеена.
-- Пойдемте къ этому странному Человѣку изъ Люрёйя въ Нордландѣ,-- предложилъ я.
Остальные сейчасъ же подхватили мою мысль, и мы отправились на Меллергате. Мы разыскали домъ и долго лѣзли наверхъ по безконечной лѣстницѣ, пока, наконецъ, не очутились на темномъ чердакѣ.
-- Должно быть, это здѣсь,-- сказалъ Крыса, чиркая спичкой.
Въ концѣ-концовъ намъ удалось найти низкую дверь, на которой была прибита карточка "Силасъ Свеенъ". Мы постучали, никто не отвѣтилъ, но слышно было, что кто-то возится за дверью.
-- Знаете, время-то вѣдь такое позднее, что какъ-то неловко безпокоить человѣка,-- прошепталъ Вру.
-- Пустяки,-- отвѣтилъ Крыса,-- онъ такой добрякъ.
Въ эту минуту кто-то спросилъ за дверью:
-- Кто тамъ?-- и немного спустя въ дверяхъ появился высокій, красивый Силасъ.
Видно было, что онъ успѣлъ уже улечься спать и поднялся съ постели. Онъ былъ въ шерстяной фуфайкѣ и брюкахъ.
-- А, это ты, Ола Глэсель,-- сказалъ онъ, привѣтливо кивая головой,-- Съ тобой пришелъ еще кто-нибудь?... Ахъ, пожалуйста, входите!... Только ужъ разсаживайтесь сами, куда хотите.
Самъ онъ усѣлся на своей узкой кровати и закурилъ трубку. Онъ сидѣлъ, опираясь локтями о колѣни, въ позѣ охотника, который отдыхаетъ.
-- Да, теперь. одинъ,-- отвѣтилъ Силасъ Свеенъ,-- По другую сторону есть такая каморка, какъ и эта. Тамъ жилъ одинъ старикъ... такъ мѣсяцъ тому назадъ онъ повѣсился. Онъ былъ кучеромъ и плохо видѣлъ. Такъ вотъ онъ какъ-то въ пьяномъ видѣ завезъ кого-то въ море, и экипажъ опрокинулся... Его-то спасли, но несчастные пассажиры утонули... Это такъ подѣйствовало на старика, что онъ повѣсился... Теперь весь чердакъ въ моемъ распоряженіи.
-- Я думаю, здѣсь жить не очень-то пріятно,-- замѣтилъ Крыса.
-- Напротивъ, очень пріятно. Правда, мнѣ нехватаетъ немного стараго кучера. Когда-то въ молодости онъ былъ морякомъ, и онъ разсказывалъ мнѣ много интереснаго о томъ, какъ ему приходилось сражаться съ акулами и спрутами...
Силасъ Свеенъ говорилъ тихо и спокойно, и все время онъ поддерживалъ разговоръ. Когда Крыса разсказалъ ему, какъ онъ ходитъ по ночамъ и будитъ звонками мирныхъ обывателей, онъ покачалъ головой и сказалъ:
-- Неужели ты не выросъ еще изъ того возраста, когда люди забавляются такой безсмыслицей? Ты долженъ былъ бы стыдиться, старый, долговязый проказникъ!
Это Крысѣ не понравилось, и онъ отвѣтилъ съ раздраженіемъ:
-- Мнѣ и въ голову не приходитъ стыдиться! Такія шалости полируютъ кровь, голубчикъ.
Силасъ Свеенъ ничего не отвѣтилъ на это. Вообще его невозможно было вывести чѣмъ-нибудь изъ равновѣсія.
Но иногда, когда онъ говорилъ что-нибудь значительное, онъ медленно поднималъ глаза, и въ глубинѣ ихъ загорался огонекъ. Онъ плотно сжималъ губы, и въ голосѣ его слышна была легкая дрожь, придававшая тому, что онъ говорилъ, какую-то проникновенность. Это бывало особенно замѣтно, когда онъ разсказывалъ о своемъ житьѣ на далекомъ сѣверѣ въ дикихъ горахъ. Въ его разсказахъ было что-то непосредственное, и онъ часто говорилъ о колдовствѣ и о власти тьмы.
Послѣ той ночи, когда мы въ первый разъ посѣтили Силаса Свеена, онъ сталъ бывать время отъ времени у Крысы въ нашемъ пансіонѣ. Если онъ приходилъ вечеромъ, когда мы сидѣли за картами, онъ тоже принималъ участіе въ игрѣ. Онъ игралъ спокойно, но онъ былъ прекраснымъ игрокомъ, а потому опаснымъ партнеромъ.
Иногда къ нашему обществу присоединялись и другіе посѣтители, и тогда мы бросали карты, и у насъ завязывались безконечные споры на самыя разнообразныя темы. Впрочемъ, я по большей части ограничивался ролью слушателя и не принималъ участія въ спорахъ.
Да, студентъ изъ тихаго приморскаго городка на югѣ не игралъ никакой роли въ шумной жизни столичныхъ студентовъ. Въ землячествѣ онъ оставался незамѣтнымъ и не любилъ принимать участія въ словопреніяхъ и въ пустословіи бѣлоусыхъ юнцовъ. Онъ всегда держался отдѣльно отъ другихъ, и на него смотрѣли, какъ на оригинала. Его акцентъ, свойственный уроженцамъ южныхъ приморскихъ городовъ,-- смѣсь норвежскаго съ датскимъ,-- вызывалъ у товарищей маленькую усмѣшку.
Съ Христіаніей онъ не могъ сжиться, и мысли его часто уносились въ родной приморскій городокъ; онъ вспоминалъ школу, тихія улицы, живописныя окрестности и обиліе досуга, который онъ могъ тратить на чтеніе любимыхъ книгъ. Вспоминалъ онъ маленькія событія, разнообразившія тихую, мирную жизнь. Къ такимъ событіямъ относилось, напримѣръ, прибытіе большого заграничнаго парохода, приносившаго вѣсти изъ широкаго свѣта.
А здѣсь, въ Христіаніи, вѣчная улица Карла-Іохана да еще нѣсколько улицъ, на которыхъ постоянно всѣ толкались. Эти улицы всегда оставались для него чужими, ничего не говорящими его сердцу. А дальше -- попойки, карты и богема, богема. Онъ близко видѣлъ эту богему, приходилъ даже въ непосредственное соприкосновеніе съ нею, но онъ оставался холоденъ и безучастенъ къ ней. Она скользила мимо него, какъ вереница отдаленныхъ картинъ.
Такъ неужели же въ его жилахъ не переливала молодая горячая кровь, какъ у другихъ юношей? Неужели у него не было желаній, стремленій? О, да, все это у него было, но онъ желалъ другого, стремился къ другому.
Ему не разъ грозила опасность остаться одинокимъ, изолированнымъ отъ всѣхъ. Эти столичные люди, эти бравые товарищи, которые вѣчно спорили и всегда оставались сухими и холодными... что же, они могли быть забавными малыми и даже добрыми и благородными, но они оставались чужими для него.
А когда онъ бывалъ въ обществѣ христіанійскихъ дамъ, хотя бы очень красивыхъ и интересныхъ, онъ съ любовью вспоминалъ простосердечныхъ, милыхъ дѣвушекъ изъ своего родного города, дѣвушекъ съ добрыми глазами и капризнымъ нравомъ, какъ море или корабли, плавающіе по далекимъ океанамъ.
Лучше всего я чувствовалъ себя въ большой университетской читальнѣ да еще вечеромъ, при огнѣ. Въ просторной комнатѣ царила такая торжественная тишина. Длинные ряды книгъ по стѣнамъ пріятно ласкали глазъ. Иногда я обращалъ вниманіе на молодыхъ студентовъ, сидѣвшихъ гдѣ-нибудь въ отдаленномъ уголку. Я узнавалъ въ нихъ съ перваго же взгляда провинціаловъ. Я видѣлъ это по ихъ глазамъ, ихъ взоры такъ ясно говорили: "Мы здѣсь чужіе, мы одиноки... Мы пріѣхали сюда издалека".
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Лукка.
I.
Однажды въ началѣ апрѣля, когда въ воздухѣ уже пахло весной, но зимняя стужа еще напоминала о себѣ время отъ времени, я шелъ вдоль набережной по направленію къ крѣпости. Вдругъ я совершенно неожиданно встрѣтилъ художника Брусэ, только что возвратившагося изъ Парижа. Онъ остановился, и мы начали съ нимъ оживленно бесѣдовать по поводу того, что ему пришлось пережить и перечувствовать въ чужихъ странахъ.
Въ самый разгаръ нашей бесѣды, когда онъ съ увлеченіемъ описывалъ французскую женщину, онъ вдругъ остановился и сказалъ:
-- Посмотрите на эту... Кто это? Она совсѣмъ не похожа на здѣшнихъ дѣвушекъ. Она какая-то особенная.
Я посмотрѣлъ въ ту сторону, куда онъ кивалъ головой. Къ намъ приближалась молодая дѣвушка. Она была дѣйствительно какая-то совсѣмъ особенная. Красива? Нѣтъ, подъ это понятіе не совсѣмъ-то подходила ея наружность. Главное, что въ ней бросалось въ глаза, это краски. И не румяныя щеки и небесно-голубые глаза. Нѣтъ, она была блѣдная. Волосы у нея были темные съ рыжеватымъ оттѣнкомъ. И что за удивительные глаза у нея были! Когда она подошла поближе, я разсмотрѣлъ, что глаза ея не были какого-нибудь опредѣленнаго цвѣта, но они сіяли и сверкали. Брусэ сказалъ шопотомъ:
-- Кто это? Посмотрите, она улыбается вамъ!
Да, она дѣйствительно улыбалась, подходя къ намъ. Вдругъ я вскрикнулъ:
-- Лукка!
Она была уже возлѣ меня и крѣпко пожимала мнѣ руку.
-- Здравствуй. Ты не хочешь признавать меня?
Я стоялъ совершенно ошеломленный.
-- Здравствуй, Лукка! Ты здѣсь?
Она засмѣялась.
-- Да, представь себѣ, я здѣсь!
Я представилъ ей Брусэ. Никогда не видалъ я такого деликатнаго человѣка! Этотъ милый Брусэ пробормоталъ что-то о неотложныхъ дѣлахъ, распрощался съ нами и ушелъ.
-- Что за неожиданная встрѣча, Лукка!
-- Да, вотъ я здѣсь. А ты-то хорошъ! Не узналъ меня!
-- Ты такъ измѣнилась... но я даже не знаю, въ чемъ именно. Гдѣ ты была все это время?
-- Гдѣ? Ахъ, гдѣ только я ни побывала! Полгода тому назадъ я возвратилась домой послѣ далекаго путешествія.
-- Вотъ какъ!... Господи, подумать только, что ты та самая Лукка изъ родного города. Знаешь, въ тебѣ появилось что-то чужестранное, что-то экзотическое.
Она засмѣялась.
-- Неужели?... Скажи-ка лучше, куда ты направляешься?
-- Я, въ сущности, никуда опредѣленно не направляюсь. А ты куда идешь?
-- Я ѣду къ сестрѣ... къ Лолѣ... Да, она здѣсь... А впрочемъ, вѣдь ты ничего не знаешь. Она живетъ недалеко за городомъ во фьордѣ. Она замужемъ за Перомъ Хейомомъ. У него тамъ большая целлулозная фабрика... и еще многое другое... Вотъ туда я и ѣду. Поѣдемъ вмѣстѣ.
-- Неловко. Вѣдь я съ нимъ не знакомъ.
-- Ахъ, какіе пустяки! Ты знакомъ съ Лолой.
Мнѣ очень хотѣлось поѣхать съ Луккой, и я сдался.
-- Хорошо,-- сказалъ я со смѣхомъ,-- но ты берешь всю отвѣтственность на себя.
-- Съ удовольствіемъ. Но мы должны торопиться. Пароходъ отходитъ черезъ десять минутъ.
Мы быстро пошли къ пристани, гдѣ уже стоялъ подъ парами маленькій пароходъ.
-----
По дорогѣ Лукка разсказывала мнѣ про себя и про свою семью. И все почти было для меня ново. Когда я пріѣзжалъ домой на каникулы, я слышалъ только, что бургомистръ Крусэ уѣхалъ куда-то въ восточную Норвегію. Какъ это ни странно, но людская молва ничего не знала о томъ, что мнѣ теперь разсказала Лукка.
-- Ты знаешь,-- сказала она,-- отецъ въ молодости растратилъ массу денегъ. Потомъ ему помогали друзья и родные. Но подъ конецъ все пошло прахомъ.-- Произнося эти слова, она невольно понизила голосъ.-- И знаешь, онъ подъ конецъ раздобывалъ себѣ деньги очень опаснымъ способомъ. Тебѣ я могу разсказать это. Мнѣ кажется, что онъ самъ не сознавалъ, какъ это ужасно... Что именно онъ дѣлалъ, этого я и сама хорошенько не знаю. Да и не все ли равно? Довольно, если я тебѣ скажу, что растраченныя деньги были пополнены, но отцу дали понять, что это не должно больше повторяться. Однако, едва ли онъ понялъ это. Мнѣ кажется, что онъ просто никакъ не могъ взять въ толкъ, что онъ не имѣетъ права пользоваться всякими деньгами. Онъ былъ неостороженъ во второй разъ. Кажется, онъ бралъ деньги отъ людей, которые не должны были бы ему ничего платить. Однимъ словомъ, это имѣло видъ взятки. Ахъ, конечно, онъ взялъ эти деньги не для того, чтобы обогатиться, а только потому, что онѣ ему были такъ горько нужны. Бѣдный отецъ!
Она подняла голову и повела плечами, какъ отъ озноба.
-- Да, не очень-то было пріятно въ то время у насъ дома! Я хорошенько и не знала, въ чемъ дѣло, но въ домѣ стало такъ тихо. Я замѣтила это больше по матери, чѣмъ по отцу... Все было несравненно хуже, чѣмъ въ первый разъ... Тогда деньги были раздобыты, но на этотъ разъ ничего нельзя было подѣлать. Какъ разъ тогда я уѣхала на прекрасномъ пароходѣ въ Новый Орлеанъ... Но Лола и Паула разсказали: мнѣ всѣ подробности. О, въ домѣ у насъ дѣйствительно было невесело. Случалось, что мать говорила отцу вечеромъ: "Аркибальдъ, не поиграть ли намъ немного?" -- "Конечно",-- отвѣчалъ онъ, кивая головой. И они играли, но въ ихъ музыкѣ не было уже больше прежняго радостнаго настроенія. Они играли только для того, чтобы заполнить пустоту.
Но вотъ однажды въ городъ пріѣхалъ братъ матери, дядя Петрусъ. Повидимому, мать написала ему и сообщила о ихъ тяжеломъ положеніи.
-- Послушай, зять,-- сказалъ дядя Петрусъ, спокойный и практичный человѣкъ, немного холодный, но въ сущности очень добрый,-- послушай, зять, мы съ тобой никогда не были закадычными друзьями, но твоя жена -- моя сестра, а ваши дѣти -- ея дѣти. Хорошо. Такъ вотъ что я тебѣ предлагаю. Вотъ деньги на покрытіе... пусть та скотина успокоится, получивъ хорошіе проценты. А ты возьмешь отставку и поселишься въ томъ городѣ, гдѣ я живу. Тамъ у меня за городомъ свой домъ, ты будешь жить въ немъ даромъ. Кромѣ того, тебѣ будетъ открытъ кредитъ въ моей лавкѣ, а вѣдь я старый купецъ, и въ складѣ у меня много всякаго добра. И если ты будешь платить мнѣ что-нибудь изъ пенсіи, которую ты можешь получить при благопріятномъ исходѣ твоего недоразумѣнія, то хорошо. А если ты не будешь платить, то Богъ съ тобой.
Конечно, отецъ сейчасъ же согласился на все. И когда я возвратилась изъ-за границы полгода спустя, то мнѣ пришлось ѣхать въ восточную Норвегію. Отецъ и мать жили въ небольшомъ домикѣ дяди Петруса. Все въ этомъ домѣ было такое маленькое и тѣсное, что намъ было трудно привыкнуть къ нему послѣ нашего "Борга".
Паула уѣхала отъ насъ въ первый же годъ, она обручилась съ гласнымъ Янсеномъ, Кристіаномъ Янсеномъ, служившимъ у карабельщика Бюлова. Ты, навѣрное, помнишь его еще?
-- Вотъ именно... И онъ былъ очень добрый и хорошій... Но,-- прибавила она нѣсколько рѣзко, -- въ этомъ и заключались всѣ его достоинства. Но Паула была влюблена въ него, да, пожалуй, и онъ въ нее. Такъ вотъ насъ осталось меньше... Карло тоже не было дома,-- онъ уже задолго до этого уѣхалъ. Дядя опредѣлилъ его въ одну контору въ Буэносъ-Айресѣ... Я такъ и не знаю, гдѣ онъ теперь... Да, но тутъ случилось нѣчто особенное, очень важное для насъ всѣхъ. Вотъ слушай. Намъ всѣмъ жилось тогда очень тяжело. Правда, лучше, чѣмъ раньше, потому что у насъ не было заботъ о насущномъ хлѣбѣ, но жизнь для насъ была очень печальна, и мы во всемъ зависѣли отъ дяди Петруса, а это было не особенно пріятно. И вдругъ, въ одинъ прекрасный день, когда отецъ, мать и я сидѣли въ гостиной, входитъ Лола.
-- Послушайте, мать и отецъ,-- сказала она,-- я вамъ сообщунѣчто интересное.
-- Въ чемъ дѣло?-- спросили они.
-- Я обручилась,-- отвѣтила она коротко и ясно.
-- Ты обручилась, Лола?-- воскликнули отецъ и мать въ одинъ голосъ. Они не хотѣли этому вѣрить.
-- Да, милые отецъ и мать, намъ надо, наконецъ, вылѣзти изъ всего этого. И потому я должна была что-нибудь предпринять. И обручилась я не съ кѣмъ другимъ, какъ съ Перомъ Хейомомъ... Да, да, съ этимъ кутилой, сорви-головой, и милліонеромъ,-- это главное.
-- Перъ Хейомъ -- твой женихъ? Да вѣдь ты его почти совсѣмъ не знаешь!-- воскликнули отецъ и мать.
-- Совершенно вѣрно, до вчерашняго дня я его почти совсѣмъ не знала. Я пошла вчера прогуляться и встрѣтила его, онъ поздоровался со мной и какъ-то смутился и спросилъ меня, нравится ли мнѣ жить здѣсь. "Нѣтъ, здѣсь можно помереть съ тоски", отвѣтила я. Мы пошли съ нимъ вмѣстѣ, и онъ сталъ мнѣ разсказывать всякія подробности о своихъ фабрикахъ, имѣніяхъ и лѣсахъ, которые онъ скупилъ за послѣднее время. Говорилъ онъ очень-интересно и былъ очень забавенъ. Всѣ эти купли и продажи такъ и жили въ его пересказѣ, и глаза его сверкали. И какими суммами онъ ворочалъ! Онъ такъ забавно передавалъ. все это, что я не могла удержаться отъ смѣха. "Ахъ, говорите еще,-- попросила я,-- мнѣ доставляетъ громадное удовольствіе слушать объ этихъ громадныхъ суммахъ денегъ". И онъ продолжалъ говорить. "Теперь скажите мнѣ, -- спросила я его серьезно,-- неужели дѣйствительно существуютъ такія суммы денегъ?" -- "Существуютъ?-- спросилъ онъ съ такимъ свирѣпымъ видомъ, точно хотѣлъ прибить меня. И вдругъ онъ лихо подпрыгнулъ и крикнулъ: "Ну-ка, Перъ Хейомъ, не ударь лицомъ въ грязь!" И онъ вытащилъ изъ бокового кармана свой бумажникъ, толщиной въ библію и съ такимъ же количествомъ листковъ, какъ въ библіи... "Вотъ посмотрите,-- сказалъ онъ, -- вотъ онѣ деньги, а деньги -- это сила!"
Сказавъ это, Лола замолчала. Потомъ она продолжала:
-- Да, ей-Богу, этимъ онъ побѣдилъ меня! Не деньгами, которыя онъ мнѣ показалъ, но въ немъ было что-то притягательное, когда онъ говорилъ такъ. Я готова была крикнуть: "ура!" и на душѣ у меня стало весело и беззаботно!...
Да, вотъ какъ Лола обручилась. И разсказывала она объ этомъ очень весело... Правда, Перъ Хейомъ вовсе не походилъ на героя ея романа, но, конечно, она старалась увѣрить и самое себя и насъ, что именно онъ-то и есть ея герой. Однако, пока они были женихомъ и невѣстой, она была всегда очень нервна, а въ день свадьбы у нея сдѣлался истерическій припадокъ.
-- Такъ къ этому-то Перу Хейому мы и ѣдемъ теперь?-- спросилъ я.
-- Да, да, къ нему. И, представь себѣ, все вышло гораздо лучше, чѣмъ мы ожидали. Правда, онъ человѣкъ грубый, но зато во многихъ другихъ отношеніяхъ онъ прямо великолѣпенъ. Какъ онъ позаботился о насъ всѣхъ... Впрочемъ, мать умерла вскорѣ послѣ ихъ свадьбы. Она приняла слишкомъ близко къ сердцу всѣ непріятности отца... Да, Перъ Хейомъ все наладилъ и устроилъ для насъ! "Вамъ не очень-то хорошо жить въ этой хижинѣ дяди Петруса,-- сказалъ онъ, -- такъ выселяйтесь оттуда поскорѣе". Мы не заставили себя просить два раза. Въ особенности отецъ поторопился воспользоваться этимъ предложеніемъ. И какъ быстро онъ ожилъ послѣ этого. Онъ сталъ такимъ же беззаботнымъ, какъ и прежде, и съ такимъ же удовольствіемъ игралъ на своей скрипкѣ. Онъ какъ будто и не понималъ даже, что у него есть чего стыдиться. Напротивъ, онъ даже заразился жаргономъ Пера Хейома и какъ ни въ чемъ не бывало говорилъ о "томъ времени, когда я жилъ бургомистромъ въ этомъ паршивомъ городишкѣ". А своихъ родственниковъ и друзей, которые въ послѣдній разъ отказались выручить его, онъ попросту называлъ свиньями... А вотъ, мы сейчасъ и пріѣдемъ. Видишь, вонъ тотъ большой бѣлый домъ... на опушкѣ сосноваго лѣса?...
-----
Я былъ принятъ въ роскошной виллѣ самымъ любезнымъ и радушнымъ образомъ. Мы пріѣхали какъ разъ къ ужину, и, кажется, никогда я еще не видалъ столько ѣды и столько питья на столѣ.
Лола была прелестна и очень мила, и роль хозяйки въ богатомъ большомъ домѣ придавала ей извѣстную солидность, которая очень шла ей. Глядя на нее, я иногда не могъ удержаться отъ улыбки, вспоминая, какимъ она была сорванцомъ, когда ходила уже въ длинномъ платьѣ.
-- За ваше здоровье, фру Лола,-- сказалъ я.
Она отвѣчала съ улыбкой:
-- За ваше здоровье! И спасибо за то, что вы пріѣхали къ намъ.
II.
Если правду говорить, то я велъ очень неспокойную жизнь, когда гостилъ въ Гранлю, въ имѣніи Пера Хейома. Тутъ царило какое-то грубое богатство и изобиліе. Отъ Пера Хейома можно было ожидать всегда всякихъ выходокъ, въ особенности послѣ ужина, когда бывали гости, и когда онъ злоупотреблялъ виномъ и виски. Часто всѣ сидѣли, какъ на иголкахъ, со страхомъ поглядывая на пылающее лицо Пера Хейома и ожидая, что онъ выкинетъ. Онъ былъ способенъ иногда подарить свой золотой мундштукъ гостю, который похвалилъ этотъ мундштукъ. "А онъ тебѣ нравится? Такъ бери его себѣ, голубчикъ мой! Недаромъ же ты въ гостяхъ у Пера Хейома!" Но онъ и другимъ способомъ давалъ людямъ понять, у кого они въ гостяхъ. Въ первый же вечеръ, который я провелъ у нихъ, я услыхалъ, какъ онъ сказалъ кому-то: "Все это враки, свинья ты этакая!" Да, фабрикантъ Перъ Хейомъ не стѣснялся въ выборѣ своихъ выраженій. Если же кто-нибудь отваживался деликатно замѣтить ему, что это слишкомъ сильно сказано, то онъ нагло отвѣчалъ: "Чортъ возьми, я говорю, что хочу. Это мой домъ, и за все, что на столѣ, я заплатилъ самъ!"
Я побесѣдовалъ съ нимъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ. Мы заговорили о томъ, что было понятно для насъ обоихъ,-- о парусномъ спортѣ. Но вдругъ онъ перебилъ меня и сказалъ:
-- Да, вѣдь вы кандидатусъ, философусъ или какъ васъ тамъ, такъ ужъ я покажу вамъ шкафъ съ книгами.
И онъ повелъ меня въ комнату, гдѣ стоялъ большой шкафъ, наполненный томами въ "роскошныхъ переплетахъ", которые такъ и бросались въ глаза издали.
-- Долго собиралъ?-- переспросилъ Перъ Хейомъ, свистнувъ при этомъ.-- Нѣтъ, ужъ извините! Мнѣ некогда "собирать" все то, чѣмъ надо наполнить такой здоровый шкафъ. Я во всемъ люблю быстроту и натискъ. Вотъ я и началъ съ того, что купилъ этотъ шкафъ, ну, а потомъ его надо было наполнить чѣмъ-нибудь. Такъ вотъ, я смѣрилъ полки: длина шесть метровъ съ четвертью. Затѣмъ я позвонилъ въ книжный магазинъ: "Перъ Хейомъ... пришлите немедленно шесть метровъ съ четвертью литературы! Въ роскошныхъ переплетахъ! Поняли? Нѣтъ?.. Пришлите немедленно шесть метровъ съ четвертью литературы! Въ роскошныхъ переплетахъ!" Насилу-то они поняли меня... Въ тотъ же вечеръ все было въ порядкѣ... Ну, а теперь пойдемте ужинать! А главное -- пить... Идемте же, философусъ!
Но. какое доброе сердце было у Пера Хейома. Хотя.бы взять его отношеніе ко мнѣ. Онъ ужасно обрадовался, когда узналъ, что я знаю Лолу и Лукку съ дѣтскихъ лѣтъ.
-- Чортъ возьми, вотъ это здорово! вы должны у насъ погостить, живите, сколько хотите! Для ночлега у васъ будетъ хорошая комната, а днемъ весь домъ въ вашемъ распоряженіи.
И я согласился погостить у него. Дни быстро смѣнялись одинъ за другимъ, а когда я заговаривалъ о томъ, что мнѣ пора отправляться домой, Перъ Хейомъ грозилъ мнѣ кулакомъ и грозно кричалъ:
-- Попробуйте только!
Съ ранняго утра въ домѣ начиналась возня и суета. Приходили дѣловые люди, которыхъ необходимо было угощать. Весь день доносился говоръ и хохотъ изъ конторы въ нижнемъ этажѣ. Очень часто Перъ Хейомъ уѣзжалъ въ городъ и возвращался домой въ самомъ радужномъ настроеніи.
-- Ну, философусъ, пока вы читали тутъ ваши умныя книжки, я зашибъ деньгу. Знаете, сколько я заработалъ? Сорокъ тысячъ кронъ, голубчикъ вы мой! А это надо спрыснуть шампанскимъ. Лола, дѣвочка моя, или сюда! Лукка, сахарная ты моя куколка! Идите всѣ сюда! Послушай, Лола, сегодня у насъ соберется нѣсколько человѣкъ гостей. Ты согласна?
О, Лола была далека отъ того, чтобы отказываться принимать гостей. Сейчасъ же по телефону сообщалось во всѣ концы и заказывался роскошный. обѣдъ, и шампанское всегда лилось рѣкой. Иногда послѣ обѣда устраивали пикникъ. Послѣ пикника всѣ пріѣзжали на тяжеловѣсный ужинъ, и среди всего этого полугара въ конторѣ внизу продолжалась гонка, телефонъ то и дѣло звонилъ, кто-то что-то покупалъ, что-то продавалъ. И во всемъ этомъ Перъ Хейомъ былъ далеко не дуракъ. Голова его оставалась ясной среди всѣхъ этихъ оргій, съ изобиліемъ яствъ и всякихъ возліяній. Нерѣдко онъ дѣлалъ крупныя сдѣлки въ самый разгаръ веселья. Онъ дѣлалъ помѣтки на своихъ манжетахъ въ то время, какъ угощалъ какого-нибудь спекулянта. Жизнь въ этомъ домѣ напоминала жизнь на золотыхъ пріискахъ.
И во всемъ этомъ принимала участіе Лола. Быть можетъ, ей никогда въ голову не приходило, что она можетъ жить такой жизнью, ахъ, да не все ли равно? Это было во всякомъ случаѣ очень весело! Ея жизнерадостная натура немало соотвѣтствовала такому образу жизни. И она была прекрасной хозяйкой. И она умѣла удерживать все хоть въ какихъ-нибудь границахъ приличія. И все-таки благородная Лола, очутившаяся въ домѣ плебея Пера Хейома, становилась иногда подъ вечеръ слишкомъ развязной. Она напоминала гетеру въ разгулѣ оргій. Однако, она всегда оставалась стильной.
Съ Луккой за это время я очень подружился, и въ моихъ чувствахъ къ ней произошла перемѣна... Я замѣтилъ это въ то утро, когда долженъ былъ уѣзжать домой. Перъ Хейомъ былъ въ городѣ, и Лола, Лукка и я завтракали втроемъ. Это былъ день разставанія. Лола приготовила крюшонъ, которому мы отдали должное. Всѣ мы развеселились, да и утро было ясное и солнечное.
Но настало время отъѣзда. Лукка вдругъ предложила проводить меня до города.
Мы попрощались съ Лолой и отправились на пароходъ.
Пассажировъ на пароходѣ было очень мало. Мы сидѣли вдвоемъ въ курительной каютѣ, на диванѣ. Я взялъ руку Лукки и потихоньку сжималъ ее. И вдругъ я увидалъ, что Лукка какъ-то вся съежилась и закусила губы. Я отпустилъ ея руку и тутъ только замѣтилъ, что кольцо съ шлифованнымъ камнемъ на ея рукѣ врѣзалось ей въ кожу и до крови расцарапало ее. Мнѣ стало жаль ее, и я воскликнулъ:
-- О, какъ это ужасно! Тебѣ, вѣрно, было очень больно?
Она посмотрѣла на меня съ улыбкой и отвѣтила:
-- Да, мнѣ было очень больно, но это ничего.
Мы долго сидѣли молча.
Въ городѣ мы пошли по улицѣ Карла-Іохана. Лукка возбуждала всеобщее вниманіе, на нее оглядывались, ею восхищались открыто. А она только улыбалась,-- повидимому, ей нравилось это. Я посмотрѣлъ на нее и тоже залюбовался ею. Она была такая стройная и изящная, казалось, что она распространяетъ свѣтъ вокругъ себя. Ея черный костюмъ казался особенно элегантнымъ на ея стройной фигурѣ, а широкая шляпа съ бѣлыми перьями мягко оттѣняла прекрасный овалъ лица. Она не походила ни на одну изъ женщинъ, которыхъ мы встрѣчали.
Я также ничего не имѣлъ противъ пива. Отчасти и потому, что это было дешево.
-- Должно быть, Перъ зарабатываетъ громадныя деньги,-- сказалъ я.-- Вѣдь такая жизнь чего-нибудь да стоитъ.
-- О, да, это стоитъ немало,-- отвѣтила Лукка.-- Но знаешь, меня часто охватываетъ непреодолимый страхъ за него. Вѣдь онъ ведетъ опасную игру. Если когда-нибудь счастье измѣнитъ ему, онъ останется голымъ. Я боюсь даже думать объ этомъ.
Послѣ обѣда я хотѣлъ заказать кофе, но Лукка остановила меня.
-- Нѣтъ, кофе мы будемъ пить у меня, я умѣю его хорошо приготовлять.
Мы пошли къ ней. Она жила въ красивой виллѣ недалеко за городомъ. Все въ ея комнатѣ было такъ же изящно, какъ и она сама. Мебели было немного, но она была хорошая, на стѣнахъ висѣли хорошія гравюры извѣстныхъ мастеровъ.
-- Ну, вотъ и моя комната,-- сказала она.
-- Какъ здѣсь уютно! Сколько вкусу видно во всемъ! Это Перъ Хейомъ устроилъ все?
-- Нѣтъ, только не Перъ,-- отвѣтила она со смѣхомъ.-- Все это я сама устроила.-- Она взяла со стола небольшой флаконъ и дала его мнѣ понюхать.-- Правда, хорошо пахнетъ? Это я тоже сама придумала.
Духи были необыкновенно крѣпкіе.
-- Что же, эти духи мнѣ нравятся,-- отвѣтилъ я.
-- Нравятся? И только?--спросила она, приподнявъ брови. И она глубоко вдохнула въ себя сильный запахъ духовъ.-- Нѣтъ это головокружительно хорошо!
-- Да, но они, пожалуй, слишкомъ крѣпки,-- возразилъ я.
-- Ну, ты такъ же глупъ въ этомъ отношеніи, какъ и Перъ... онъ не хочетъ, чтобы въ его домѣ пахло этими духами.-- Она подошла къ шкафу и открыла дверцу.-- Вотъ посмотри, всѣ мои платья пахнутъ этими духами. Только не тѣ, которыя я надѣваю, когда бываю у Пера... А теперь я покажу тебѣ нѣчто знакомое!
И она вышла въ сосѣднюю комнату и возвратилась съ фотографіей.