Коровин Константин Алексеевич
Михаил Александрович Врубель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Михаил Александрович Врубель

   Помню, однажды шли мы поздно вечером с В.А. Серовым от Саввы Ивановича Мамонтова по Садовой улице в Москве. У Сухаревой башни я остановил проезжавшего извозчика, чтобы ехать на Долгоруковскую улицу, где мы жили с Серовым в своих мастерских.
   Проходивший мимо невысокого роста господин остановился и окликнул меня:
   -- Константин!
   Воротник его пальто был поднят, он был в котелке, хорошо одет. Подойдя к нему поближе, я увидел -- Врубель.
   -- Михаил Александрович!-- обрадовался я. -- Ты давно здесь?
   -- Да уже так с месяц.
   Я познакомил его с Серовым и предложил ему:
   -- Поедем к нам, я так рад тебя видеть...
   -- Нет,-- сказал Врубель,-- не могу сегодня. Ты дай мне адрес. А вот что лучше: я иду сейчас в цирк, пойдемте со мной. Я вам покажу замечательную женщину, красоты другого века. Оттуда... Чинквеченто... Она итальянка, я с ними приехал сюда. Вы никогда не видали такой женщины, пойдемте.
   -- Поздно,-- говорю я. -- Одиннадцать часов...
   -- Она выступает в конце, так что мы застанем ее номер. А потом пойдем к ним. Она -- наездница...
   Все это было сказано Врубелем как-то особенно убедительно.
   -- Ну хорошо,-- согласился я.
   Серов молчаливо мигал глазами. Подумал и тоже сказал:
   -- Пожалуй, пойдем.
   Когда мы подъехали к цирку Саламонского, Врубель провел нас через подъезд артистов за кулисы цирка.
   Гремела бравурная музыка, громкая, как бывает в цирках. Толпа артистов. Мимо нас несли большой ковер и какие-то огромные металлические шары. А сбоку, в отдалении, рычали в клетках львы. Врубель сказал нам:
   -- Подождите, я сейчас... И ушел.
   Вскоре он вернулся с очень плотным, невысокого роста человеком, с широкой шеей, лет тридцати пяти, одетым в синюю шерстяную толстую фуфайку. Брюнет, силач, итальянец с юга. Врубель познакомил нас, снова сказал:
   -- Подождите, я сейчас... И вновь ушел.
   -- Мне очень нравится Москва,-- сказал итальянец. -- Но только холодно, идет уже снег. Киев теплый. Моя жена -- венецианка, а я из Рима,-- сказал он. -- Ваш друг Врубель -- замечательный художник. Я тоже был раньше художником, но... -- он подвел большой палец под верхнюю губу, щелкнул ногтем и, засмеявшись, добавил: -- монеты, не кормит живопись...
   Врубель подошел с женщиной, одетой наездницей. Лицо ее было матово-белым, и черные волосы были зачесаны круто наверх с высокой, ровной шеи.
   Врубель познакомил нас, и она просто протянула нам свои красивые руки. Она не была красавицей, но в темно-карих глазах ее была мягкая улыбка.
   -- Пойдемте,-- сказал нам Врубель.
   Мы с Серовым пошли за ним по лестнице. Усадив нас в пустую ложу, Врубель сказал:
   -- Сейчас ее номер, смотрите.
   Сначала вышел клоун с большим кружком, обтянутым гладко бумагой. Он вспрыгнул на высокую табуретку и кричал: "Скорей, скорей". За ним на арену выехала на лошади, сидя, она -- наездница.
   Врубель весь был внимание и несколько раз повторил: "Смотрите, смотрите..." Наездница встала на лошади и, стегнув ее хлыстом, быстро замелькала по кругу цирка. Клоун поднял перед собой круг. Наездница ловко прыгнула в него, прорвав бумагу, и оказалась вновь на лошади, посылая руками поцелуи публике.
   -- Видите?-- спросил Врубель.
   В прямой высокой шее наездницы, в матовом цвете тела, в открытом маленьком рте кораллового цвета было что-то детское, трогательное. Номер наездницы был окончен, и Врубель сказал:
   -- Идем.
   Мы подождали внизу за кулисами цирка, и вскоре к нам подошла она и могучий итальянец, который был ее мужем. Она была как-то особенно пестро одета. На шее, на черной бархатной ленте, висел круглый золотой медальон. Пальто красного цвета тесно охватывало ее тонкую талию, голубая шляпа с розовыми перьями и желтая вязаная юбка с черными оборками.
   "Как странно..." -- подумал я. Врубель держал в руках ее небольшой чемодан.
   Когда мы вышли на улицу, ее муж закутал себе шею толстым красным шарфом.
   -- Мы идем к ним, тут рядом,-- сказал нам Врубель. Серов стал прощаться. Врубель его остановил и сказал:
   -- Видите, какая женщина?
   -- Ничего особенного... -- сказал, мигая, Серов. И ушел.
   На Третьей Мещанской улице, пройдя грязный двор, мы поднялись в бедную квартиру во втором этаже темного деревянного дома. Дверь открыл ключом муж артистки. Она зажгла лампу. В первой комнате на полу я увидел матрац, смятые одеяла, а на диване -- прислоненное к стене большое полотно. На нем была написана она. Маленький коралловый рот, черные волосы и поразительный цвет белого тела. Голова ее была в три раза больше натуры, и огромные глаза, загадочно блестя, смотрели на меня. Она подошла ко мне, сказала по-русски: "Господин" -- и помогла снять пальто. В другой комнате она приготовила на спиртовке кофе и поставила на стол колбасу, хлеб, сардинки. Ее муж, сидя на большой постели, снял сапоги и кофту и остался в одной фуфайке. Он тоже хлопотал у стола, ставил тарелки, вино, водку.
   -- Господин,-- сказала она,-- водка, водка хорош. Закуска... Меня любить, пожалуйста... Она, Мишель, меня любить...
   Она наливала водку в рюмки и пила маленькими глоточками.
   Я увидал, что в ней есть какая-то особенная красота. Ее муж, Врубель и она ели и не переставая говорили по-итальянски. Разговор шел про дела цирка. И муж показывал, быстро поднимая руки, что кто-то там, в цирке, делает трюки не так, как надо. Он передразнивал кого-то. И они смеялись до упаду.
   "В чем дело?" -- думал я.
   -- Мишель,-- сказала она, показав на меня,-- господин не кушай... -- И налила мне вина.
   -- Это другие люди... -- сказал я Врубелю.
   -- Да. Они отличные артисты. Я приехал с ними, с цирком. Я ее пишу.
   Он позвал меня в первую комнату и показал другой холст, где была написана она,-- поразительной красоты формы, невиданной и странной. Ее глаза, несколько раз переписанные и передвинутые рисунком, повторялись в разных поворотах, глядели на меня с холста, и я начинал поддаваться их магии. Она была написана выразительней и живей, чем была в натуре...
   Уходя, я видел, что Врубель поправил жиденький матрас и подушку на полу в первой комнате, где он спал.
   На другой день Врубель приехал ко мне в мастерскую на Долгоруковскую улицу.

* * *

   Я познакомился с Врубелем в Полтавской губернии у Тефановских, где он был одно время гувернером их маленького сына. Мы как-то разговорились, подружились и с тех пор говорили друг другу "ты".
   -- Послушай, Миша,-- сказал я ему,-- оставайся здесь, у меня, мастерская большая, в чем дело.
   Он согласился.
   Пришел Серов, его мастерская была рядом с моей. Он пригласил Врубеля к себе, чтобы показать свои работы. Врубель ничего не сказал.
   А к вечеру ко мне привезли на извозчиках холсты Врубеля. Это была совсем другая, невиданная живопись, скорей рисунок, покрытый особенными цветами. Серов смотрел в изумлении и сказал Врубелю, что он как-то не совсем понимает, несмотря на строгость форм.
   -- Да, конечно,-- сказал Врубель,-- не понимаете. Но, может быть, потом поймете...
   И после этого Серов сказал мне:
   -- Знаешь, Константин, после того как я увидел холсты Врубеля, эту умышленную четкость форм, мои работы мне показались какими-то бледными, гладкими, как мыло... Послушай, какой это особенный барин... Что такое? Странно...
   К вечеру мы -- я, Серов и Врубель -- поехали обедать в "Эрмитаж". Врубель долго одевался, повязывал галстук, причесывался, надушил платок, надел фрак и тщательно оправил рукава рубашки.
   В "Эрмитаже", заказывая обед, он говорил с метрдотелем почему-то по-немецки.
   -- Зачем это ты, Миша,-- спрашиваю,-- по-немецки с ним говоришь? Он же знает русский язык.
   -- Он знает, но ему приятно поговорить на родном языке,-- сказал просто Врубель.
   Врубель ел красиво. В какой-то особенной форме был этот изящный, гладко причесанный, нарядный человек.
   -- Гувернер!.. -- сказал мне Серов. -- Посмотри, какой франт. Да, брат, мы с тобой утюги...
   Глядя на Врубеля, на его светлые волосы, желтоватые глаза, на его сдержанную скромность, я почему-то подумал: "Это Моцарт" -- и сказал это Серову.
   -- А знаешь, похож, верно,-- сказал мне Валентин Александрович. -- Это какой-то особенный человек.
   За обедом Врубель увлеченно говорил, какое вино когда надо пить и что он очень любит бутылки, особенно из-под шампанского. На них бывают удивительные ярлыки. Бутылка "Мума", ведь это красота. Как она сделана...
   Выходя из ресторана, Врубель загляделся на стоящих перед подъездом лошадей...
   -- Как хороши эти лихачи!-- сказал Михаил Александрович. -- Это Москва, особая красота! Ехать на лихаче -- какая прелесть.
   Перед сном Врубель надел пижаму и, потушив свечу, заснул.
   В углу моей мастерской горела лампада. Мне видно было, как с холста Врубеля в сумерках мастерской таинственно, мягко улыбаясь, смотрела красавица-итальянка, наездница цирка...

* * *

   Утром, пока Врубель брился, одевался и причесывался, я приготовил чай.
   Солнце. Опять стаял снег.
   Я люблю это переходное время -- ноябрь. В окно виден потемневший сад, осеннее солнце освещает забор и ветки бузины. За садом видна церковь Св. Пантелеймона. Летят желтые тучи с синими краями. Мне всегда хочется поехать в деревню: там мои приятели, охотники-крестьяне.
   -- Хочешь, поедем в деревню?-- спросил я Врубеля.
   -- Ну, нет... -- ответил Михаил Александрович,-- деревню я и летом не люблю, а теперь это удручающая тоска, мрак. Охоты я не знаю и не понимаю. А в деревне... избы... люди ругаются... Я совершенно не могу и не знаю, о чем говорить с мужиками. Я люблю город и люблю, по правде, Италию -- Рим, где бы я хотел всегда жить. Какое было там искусство! Венеция, Рим, Флоренция... Я долго жил в Италии...
   "Как странно,-- подумал я,-- а я так люблю деревню русскую, и когда был за границей, то каждую ночь видел во сне Россию, поля, облака, рожь, коноплю, лес..."

* * *

   Мы едем с Врубелем к Савве Ивановичу Мамонтову. По дороге Врубель сказал мне, что он в первый раз живет в Москве, уже почти месяц. Он жил и учился в Петербурге.
   -- Я очень любил Академию Художеств,-- говорил Врубель,-- там есть замечательный художник -- профессор Чистяков. Он умеет рисовать, он понимает, но не может достигнуть и сделать так, как понимает...
   Савва Иванович Мамонтов радостно встретил Врубеля и предложил ему написать занавес для театра Частной оперы. Говорил, что приезжают Мазини и Ван Занд -- итальянская опера. Звал вечером на спектакль.
   -- Приходите сегодня, поет Падилла, "Дон Жуан" Моцарта. Падилла -- какое обаяние! А ему уже шестьдесят лет.
   Врубель и Мамонтов сразу заговорили по-итальянски, вспоминая Италию. Савва Иванович восхищался:
   -- А вот, знаете,-- сказал он,-- Васнецов и Костенька,-- он показал на меня,-- заставили меня полюбить и русскую оперу. Началось со "Снегурочки" Римского-Корсакова. Я сознаюсь: раньше не понимал русской оперы.
   За завтраком все время говорили про Италию, о театре -- какие оперы ставить. Врубель предлагал "Орфея" Глюка.
   После завтрака мы пошли в большую прекрасную мастерскую Саввы Ивановича, которая была в его доме на Садовой.
   -- Вот вам мастерская,-- сказал Савва Иванович Врубелю,-- работайте здесь. Вот он не хочет,-- показал Савва Иванович на меня,-- редко здесь работает. У него и у Антона (так прозван был Серов) там где-то своя нора...
   Савва Иванович отдернул тяжелый полог, где в нише стояла статуя Антокольского "Христос", и вопросительно посмотрел на Врубеля.
   Врубель как-то равнодушно сказал:
   -- Это в натуральный рост человека, видно, руки сформованы с натурщика. Как-то неприятно смотреть, это не скульптура...
   Савва Иванович удивленно взглянул на меня и спросил Врубеля:
   -- Вам не нравится?
   -- Нет,-- ответил Врубель. -- Это что-то другое -- не скульптура, не искусство. Савва Иванович еще больше удивился и сказал:
   -- А всем нравится.
   -- Вот и плохо,-- заметил Врубель,-- что всем...
   К Савве Ивановичу кто-то приехал по делу. Расставаясь с нами, он сказал Врубелю:
   -- Вы приезжайте ко мне всегда, берите мастерскую и работайте. Мне говорил Прахов -- ваши работы в Киеве, в Кирилловском соборе,-- прекрасны.
   Дорогой Врубель сказал мне:
   -- Я буду писать в мастерской у него большой холст. Я буду писать Демона. На другой день Врубель перевез свои холсты к Савве Ивановичу.

* * *

   Вечером, когда я писал декорации для оперы в мастерской на Пречистенке, ко мне в мастерскую пришел сторож из театра Частной оперы Мамонтова и сказал:
   -- Савва Иванович приказали вам, чтобы сичас в киатр приехали к ему...
   Я оделся и поехал со сторожем на извозчике в Газетный переулок, где была Частная опера Мамонтова.
   Войдя за кулисы сцены, услышал дивный голос итальянского тенора Децорни: шел "Трубадур".
   Увидав меня, Савва Иванович взял меня под руку и повел в ложу на сцене.
   -- Послушайте, что же это такое?-- глаза Саввы Ивановича улыбались. -- Что же это, Врубель -- это же черт знает что такое. Вы видели его картины, которые он привез сегодня ко мне в мастерскую?.. Видели?
   -- Видел,-- говорю.
   -- Что же это такое?.. Ужас! Я ничего подобного не видал никогда. И представьте, я ему говорю: "Я не понимаю, что за живопись и живопись ли это". А он мне: "Как,-- говорит,-- я рад. Если бы вы понимали и вам бы нравилось, мне было бы очень тяжело..." Подумайте, что же это такое?.. В это время ко мне приехал городской голова Рукавишников. Вошел в мастерскую, тоже увидел эти картины и говорит мне: "Что это такое у вас?.. Что за странные картины, жуть берет... Я,-- говорит,-- знаете ли, даже, признаться, забыл, зачем к вам приехал..." Подумайте!.. Я ему говорю: "Это так -- проба красок, еще не кончено..."
   Я не мог удержаться и рассмеялся. У Саввы Ивановича глаза тоже смеялись.
   -- Что же, Костенька, вы смеетесь? Странный, странный человек. Знаю: он очень образован, кончил два факультета в Петербурге с золотыми медалями, а вот, к слову,-- не говорите только,-- он спросил у меня пятьсот рублей,-- на расходы...
   -- Ну и что же?-- сказал я и опять рассмеялся. -- Деньги он отдаст. Врубель -- человек благородный и большой художник. И вы, Савва Иванович, будете скоро так же говорить.
   Савва Иванович серьезно посмотрел мне в глаза и сказал:
   -- Вот что. Вы поезжайте, найдите Врубеля и тащите его в театр, мы поедем после ужинать. Надо достать Антона. Поедут и итальянцы, Бевиньяни, Падилла, Дюран, Салина. А Врубель говорит по-итальянски, как итальянец...

* * *

   В ресторане "Эрмитаж" Мамонтов предложил Врубелю пригласить и его знакомых из цирка. Врубель задумался, сказав, что они могут не поехать.
   -- Я попрошу Децорни поехать со мной. Кстати, его фамилия такая же, как и моих друзей.
   Оказалось, правда, что приятели Врубеля были дальние родственники певца. Вскоре открылась дверь, и вошла наездница цирка, ее муж, Врубель и Децорни. Наездница была обычно одета, очень пестро. Сев за стол, итальянцы весело разговорились.
   Мамонтов сказал мне:
   -- До чего у Врубеля верно взяты глаза этой женщины и ее особенный цвет!
   -- Ну вот,-- сказал я,-- видите.
   Врубель распоряжался, заказывая ужин, убеждал Мамонтова, что знает, какое взять вино для итальянцев, и пошел с метрдотелем на кухню заказывать макароны -- обязательно такие, какие приготовляют в Риме.

* * *

   Дорогой, когда мы ехали с Врубелем ко мне на Долгоруковскую улицу после ужина с итальянцами, Врубель сказал мне:
   -- Она, эта наездница, бедной семьи, но она хорошего рода. Ты не думай, что я питаю к ней какие-нибудь чувства как к женщине. Нет...
   -- Это я понимаю...
   -- Понимаешь? Да. Это мало кто поймет...
   Почему-то Врубель мне был чрезвычайно приятен, и я поклонялся его таланту. Когда он писал на холсте или на бумаге, мне казалось, что это какой-то жонглер показывает фокусы. Держа как бы боком в руке кисть, он своей железной рукой в разных местах жестко наносил линии. Эти оборванные линии, соединяясь постепенно одна с другой, давали четкий образ его создания. Чрезвычайно сложные формы: часть шлема, а внизу латы ног, сбоку у глаз -- орнамент невиданной изящной формы, канделябры... -- и вот я уже вижу Дон Жуана и Каменного Гостя. Как выразительны -- рука, держащая канделябр, и каменная тяжесть страшного гостя!..
   -- Как же это ты, словно по памяти пишешь?-- спросил я Врубеля.
   -- Да. Я вижу это перед собой и рисую как бы с натуры,-- ответил мне Врубель. -- Надо видеть по-своему и надо уметь это нарисовать. Не срисовать, а нарисовать, создать форму... Это трудно.

* * *

   Вскоре художники в Москве увидели произведения Врубеля, и все рассердились. Врубель много работал: он исполнил для издания Кушнерева иллюстрации к Лермонтову, к "Демону". Вот они-то и рассердили всех.
   Почему эти прекрасные произведения, эти иллюстрации, не понравились -- неизвестно. Но Савва Иванович уже обожал дарование Врубеля и с глубоким интересом следил за его работой, когда тот в его мастерской писал "Демона". Врубель постоянно менял всю композицию, фантазии его не было конца. Орнаменты особой формы: сегодня крылья кондора, а уж к вечеру стилизованные цветы невиданных форм и цветов. Вдруг потом все переписывалось в других формах и в другой композиции.

* * *

   Я как-то показал приехавшему ко мне в мастерскую Павлу Михайловичу Третьякову рисунки -- иллюстрации Врубеля к "Демону" -- и прекрасный эскиз, сделанный Врубелем в театральной зале, тот, который находится,-- пожертвованный мною,-- в Третьяковской галерее в Москве и сейчас.
   Долго смотрел Павел Михайлович рисунки Врубеля и тоже сказал мне, что это странное искусство и он не понимает его.
   Когда приехал Врубель, я рассказал, что был Третьяков и что тот сказал о его работах.
   -- Вот и отлично!-- заметил весело Врубель. -- Хотя рисунки мои очень ординарны, за исключением "Тамара в гробу".

* * *

   Однажды летом в Абрамцеве, в имении Саввы Ивановича, где гостили И.Е. Репин и Поленов, вечером за чайным столом Репин зарисовал в альбом карандашом жену Саввы Ивановича, Елизавету Григорьевну.
   Врубель посмотрел на рисунок, неожиданно сказал Репину:
   -- А вы, Илья Ефимович, рисовать не умеете.
   -- Да? Что ж, все может быть... -- отвечал Репин.
   Савва Иванович позвал меня и Серова на террасу и обиженно сказал:
   -- Это же черт знает что такое! Уймите же вы его хоть немного! Я, смеясь, сказал:
   -- Это невозможно.
   -- Неверно,-- заметил Серов,-- Репин умеет рисовать.
   Он тоже обиделся за Репина.

* * *

   Во время работ по подготовке Нижегородской выставки министр Витте просил Савву Ивановича Мамонтова украсить выставку и показывал ему проект павильона искусств живописи. Савва Иванович посоветовал Витте сделать два больших панно над входами в павильоны, и эскизы поручили исполнить Врубелю.
   Когда эскизы были сделаны Врубелем -- "Микула Селянович" и "Царевна Греза",-- то Витте показал их Государю. Государь долго смотрел, похвалил и одобрил эскизы Врубеля.
   Огромные панно в 20 метров длиной Врубель написал сам. Но петербургская Академия Художеств взволновалась, и когда панно появились на фасаде павильона, то приехала от Академии комиссия -- Владимир Маковский, Беклемишев, Киселев и еще передвижники, во главе с вице-президентом Академии Иваном Ивановичем Толстым,-- и постановили: "Панно снять как нехудожественные". Вышел скандал. Постановление против высочайшего одобрения.
   Савва Иванович Мамонтов вне выставки, за оградой, построил большой деревянный зал, где панно эти были выставлены.

* * *

   Когда Врубель был болен и находился в больнице, в Академии Художеств открылась выставка Дягилева. На открытии присутствовал Государь. Увидав картину Врубеля "Сирень", Государь сказал:
   -- Как это красиво. Мне нравится.
   Вел. кн. Владимир Александрович, стоявший рядом, горячо протестуя, возражал:
   -- Что это такое? Это же декадентство...
   -- Нет, мне нравится,-- говорил Государь. -- Кто автор этой картины?
   -- Врубель,-- ответили Государю.
   -- Врубель?.. Врубель?.. -- Государь задумался, вспоминая.
   И, обернувшись к свите и увидав графа Толстого, вице-президента Академии Художеств, сказал:
   -- Граф Иван Иванович, ведь это тот, которого казнили в Нижнем?..
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Михаил Александрович Врубель -- Впервые: Возрождение. 1936. 26 января, 2 февраля. Печатается по газетному тексту.
   цирк Саламонского -- Саламонский Альберт Иванович (1843-1913) основатель цирка (1880) на Цветном бульваре в Москве.
   бутылка "Мума" -- Мум -- шампанское, произведенное в имении князя Л.С. Голицына "Новый Свет". Было представлено на конкурсе вин 1900 г. под французской маркой Мум и получило высшую оценку экспертов.
   статуя Антокольского "Христос" -- статуя М.М. Антокольского "Христос перед судом народа" (бронза, 1874; мрамор, 1876).
   Децорни -- итальянский певец (тенор) в Частной опере С.И. Мамонтова. Других сведений обнаружить не удалось.
   Врубель... исполнил для издания Кушнерева иллюстрации к Лермонтову, к "Демону" -- см. прим. к с. 99 кн. 1 наст. изд.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru