Коровин Константин Алексеевич
В Крыму

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

В Крыму

I

   В Крыму, в Гурзуфе, я нашел прекрасный кусок земли у самого моря, купил его и построил дом, чудесный дом. Туда ко мне приезжали гости, мои приятели -- художники, артисты, и многие все лето гостили у меня.
   Я редко бывал в Гурзуфе. Мне нравилась моя мастерская во Владимирской губернии, там была моя родная природа. Все нравилось там -- крапива у ветхого сарая, березы и туман над моховым болотом. Бодрое утро, рожок пастуха и заря вечерняя... А на реке желтые кувшинки, камыши и кристальная вода. Напротив, за рекой, Феклин бор, и конца нет лесам: они шли на сто четыре версты без селений. Там были и родные мои мужики. Я любил мужиков, везде, где бы их ни видал,-- в русских уездах, губерниях, в их манящих селах и деревнях...

* * *

   А в Гурзуфе, в Крыму, были татары, скромные, честные люди, тоже мужики. И при них начальник был -- околоточный Романков.
   -- Усе, усе я понимаю,-- говорил он,-- погляжу и посажу, у меня не погуляешь... Усе улажу, кого хошь в клоповник посажу...
   Он называл арестантскую "клоповником", а также "кордегардией".
   -- Я вот Романков,-- говорил он,-- а вот в Ливадии сам живет...
   -- Думбадзе? -- спросил его мой приятель-насмешник, барон Клодт.
   -- Не...-- и Романков засмеялся.
   Он был небольшого роста, опухший, голос хриплый, лицо круглое с серыми глазами, как оловянные пуговицы, под глазами синяк заживающий, и на роже свежие царапины и веснушки. Верхняя губа как-то не закрывала зубы. Лицо сердитое, и пьян с утра.
   -- Это вот мундир у меня, Господи, ей-ей, старый, в грязи, продран... ей-ей... Что получаешь? Сорок два... Чего?., ей-ей... Это ведь что ж, гибель какая... Как жить?.. Хосударь приезжает в Ливадию, ей-ей... Как встречу?.. Мундир... двадцать пять рублей, не менее. Одолженье сделаете. Взаймы... Не дадите, буду знать, через кого Хосударя не встречаю... ей-ей... Хвоздевич спросит: вот скажу -- не справил... Не я прошу -- служба просит... ей-ей...
   Романков приходил ко мне каждый день.
   -- Чего вы тут делаете? Розы разные, картины списываете. А чего ето? Об вас никакого положения дать нельзя... Тоже вас бережем, сохраняем... а кто знает, под Богом ходим... Списываете... Вот там, гляжу надысь, далеко, у скал сидите. А что, ежели кто да снимет вас из нагана? Вы со стульчика-то кувырк, значит... ножки кверху. А кто в ответе: Романков в ответе, все я... Ей-ей, гляди да гляди!..
   Он вздыхал:
   -- На вас чин-то какой?
   -- Статский советник.
   -- Мал... Мы и действительных высылаем...

* * *

   Позади моей дачи в Гурзуфе был базар -- небольшая площадь и двухэтажные дома с вывесками, трактиры и кофейни. Тут Романков каждый вечер царил, не стесняясь:
   -- В Ливадии он,-- говорил Романков.-- А тут -- я. Порядок нужен.
   Вечером на базаре разыгрывались бои: Романков таскал из трактиров пьяных за шиворот в "кордегардию".

* * *

   У меня был приятель, татарин Асан, молодой парень-красавец. На затылке маленькая круглая шапка, вроде ермолки. Темные глаза Асана всегда смеялись, и он ими поводил, как арабский конь. Когда он смеялся, его зубы светились, как чищеный миндаль.
   Неизвестно почему, околоточный Романков избегал Асана. Асан с ним был почтителен, изысканно вежлив, серьезен. Но глаза Асана смеялись...
   Романков почему-то не смотрел на него и уходил, когда Асан был у меня.
   -- Что тебя не любит Романков? -- спросил я как-то Асана.
   -- Меня? Э-э-э... он? Любит меня, во любит! Твоя -- моя, любит, как брат. Я его не боится -- он меня не боится... как брат.
   Асан хитро смеется.
   -- Хороший начальник Романков. Судить любит, драка любит, вино любит, все любит... Его татарин учил. Хороший начальник.
   -- Как же это татарин учил? -- спросил Асана барон Клодт.
   -- Так,-- говорит Асан,-- так, немного... На лодке возил на Адалары, знаешь? Два брата Адалары? Пустые горы, там стриж-птица живет, воды нет -- никого нет... Никуда не поедешь -- прямо гора. Я привез его крабы ловить и оставил. Три дня он там отдыхал. Кричал, никто не слышит... Ну, привез его опять назад. Такой стал хороший начальник, как надо... Я ему сказал: "Будешь хороший начальник! Не твоя -- не моя. А то татарин увезет опять, совсем туда -- крабов ловить..." Вот...

* * *

   Как-то утром я писал на балконе розы и море с натуры. На лестнице, которая шла от дома к морю, стоял околоточный Романков, в новом мундире, и, вытянувшись, держал руку у фуражки, отдавая честь.
   "Что такое с ним?" -- думаю я. Я опять обернулся: Романков снова вытянулся и отдал честь.
   Что такое?..
   Я ушел в комнату с балкона и говорю своим приятелям, Клодту и Сахновскому:
   -- Что-то с Романковым случилось...
   Все мои приятели пошли посмотреть. Околоточный стоял навытяжку и отдавал честь, выпучив глаза.
   -- Что с вами, Романков? -- спросил его Юрий Сергеевич Сахновский.
   -- Не могу знать -- приказано! -- громко ответил Романков.
   После завтрака я и приятели мои сидели в столовой. Вдруг отворилась дверь, вошел Романков и с испуганным лицом хрипло крикнул:
   -- Идут-с, идут...
   Мы встали. В дверях стоял богатырского роста исправник Хвостович и смотрел испуганно за собою, в открытую дверь.
   Что такое, что делается?..
   К еще большему нашему недоумению, в дверях показался невысокого роста господин в котелке, седенький, невзрачный незнакомец.
   -- Хотелось бы повидать...-- тихо сказал вошедший,-- художника Коровина... Хотелось бы...
   -- Вот он,-- сказали приятели, показывая на меня.
   -- Здравствуйте, дорогой Константин Алексеевич,-- сказал вошедший ласково.-- Я от Владимира Аркадьевича приказ получил: к вам поехать на поклон. Я музыкант... музыкант... Танеев,-- брат у меня тоже музыкант... Согрешил я, Константин Алексеевич,-- оперу написал... Это что ж такое... оперу... Вот тут у меня она...
   И он вынул из кармана большой сверток.
   -- Я ведь сосед ваш, в Ливадии, недалеко... Сговоримся, вы ко мне, может, пожалуете, я вам поиграю... Если у вас есть инструмент, я и тут помузыкаю...
   Мои приятели посмотрели на стоявших за Танеевым людей в мундирах -- Хвостовича, Романкова и еще каких-то с раскрытыми ртами -- и рассмеялись. Танеев оглядел нас всех с удивлением:
   -- Как у вас тут весело... Приятно, когда весело... смеются...
   -- Пожалуйте к нам, пожалуйте. Я уже получил письмо,-- сказал я,-- от директора и сделал наброски декораций. Я их отправил в Петербург, чтобы показали вам. Но, должно быть, вы уже были здесь.
   Танеев был рад познакомиться с музыкантами -- Сахновским, Варгиным, Куровым. Они разговорились. Когда музыканты разговорятся -- надолго: до обеда, за обедом, после обеда... Вечером я посмотрел с балкона и увидел у подъезда полицейских, с ними Хвостович и Романков.
   -- Скажите, что значит...-- спросил я у Танеева,-- полицейские стоят тут. Зачем?
   -- Пускай стоят.
   Когда Танеев уехал, Варгин объяснил мне, что этот Танеев -- брат композитора Танеева, тоже композитор. Но также и личный секретарь Государя. Тут я понял, почему вся эта церемония.
   Романков после этого уже не приходил ко мне и бегал от меня, как от Асана.
   

II

   Ночью я писал из окна кафе базар.
   Трактиры освещены, из окон слышна музыка. По лестнице в трактир и из него шатался народ. Вдруг -- свалка, гам. Из трактира вылетает пьяный прямо на мостовую. Драка. Вижу -- Романков держит двоих за шиворот. Те вырываются. Романков бьет, его тоже бьют. Потом все смолкает. Лезут опять в трактир, потом опять кричат: "Караул!". Драка. И так весь вечер.
   -- Что же это такое? -- говорю я Асану.
   -- Ну что, любит твоя -- моя начальник -- надо себя показать...
   -- Да ведь и его бьют...
   -- Ну, что... Любит -- бьют. Ну, потом мирятся -- пьют... Вино пьют...

* * *

   Но ожил и повеселел Романков, когда ко мне в Гурзуф приехал гостить Федор Иванович Шаляпин. До того Шаляпин понравился Романкову, что околоточный говорил:
   -- Для Федора Ивановича, ей-ей, в нитку расстелюсь, этто людей таких, ей-ей, нету ниде... Это чего -- бох! Прямо расшибусь для его... ей-ей...
   С Шаляпиным случилась неприятность. Он плыл с военным министром Сухомлиновым на миноносце, и Федора Ивановича продуло. У меня, проснувшись утром, он почувствовал себя плохо. Не может ни головы повернуть, ни подняться с постели, страшные боли.
   Рядом жил доктор -- он жил лето и зиму в Гурзуфе. О нем стоит сказать несколько слов.
   Архитектор, который строил мою гурзуфскую дачу, Петр Кузьмич, был болен туберкулезом. Доктор его вылечил -- архитектор стал толстый, как бочка, такой же, как доктор. А лечил его доктор водкой и коньяком -- оба пьяны каждый день с утра.
   -- Туберкулез выходит из такого человека...-- говорил доктор.-- Ему не нравится, ну и уходит.
   Посмотрев на Шаляпина, доктор сказал:
   -- Прострел.
   И прописал Шаляпину коньяк.
   Когда я пришел, доктор и его пациент дружно дули коньяк. Так, серьезно, молча, лечил наш доктор и ушел от Шаляпина поздно, еле можаху... А Федор Иванович чтото говорил мне перед сном: про номера Мухина в Петербурге, про самовар, на самоваре баранки греются... придешь из бани, хорошо в номерах Мухина... Говорил, говорил, да и заснул.
   Утром Шаляпин уже двигал головой, но прострел еще сидел -- и Федор Иванович встать не мог, опять доктор лечил целый день, и опять ушел еле можаху.
   Навещал Федора Ивановича и околоточный Романков. Приносил газеты и письма, держал себя почтительно.
   Я говорю Шаляпину:
   -- Околоточный неплох...
   -- Да, хорош.
   -- И доктор тоже неплох у нас...
   -- Да. Но как же это... Две бутылки коньяку в минуту... Он же этак море выпьет -- и ничего.

* * *

   Вскоре Федор Иванович вышел из своей комнаты в сад у моря, где была терраса. Она называлась "сковородка", так как была открыта и на ней жарило крымское солнце. На краю террасы, в больших ящиках, росли высокие олеандры, и розовый цвет их на фоне синего моря веселил берега гор.
   -- Вот там, эти горы -- Адалары,-- говорил Шаляпин, лежа на кушетке.-- Это острова. Там же живет какой-то фотограф. В чем дело? Я хочу просить, чтобы мне их подарили. Как ты думаешь?
   -- Думаю, что отдадут "Пустынные скалы".
   -- Да. Я их взорву. Сделаю ровную площадь, навезу туда земли, посажу пальмы, выстрою там себе дом. Попрошу у Сухомлинова старые пушки -- они же им не нужны,-- и поселюсь на острове.
   -- А зачем вам пушки? -- спросил доктор.
   -- Зачем? А затем! Ко мне туда ни один корреспондент не сунется. Пушечки-то не понравятся. Я буду жить один. Как хочу. Один.
   -- А как же ты будешь на материк выходить? -- спросил я.-- Бури, море бьет.
   -- Я туннель сделаю, под морем, на сушу.
   -- Тоннель. Он выйдет на чужую землю. Ты вылезешь из тоннеля, а тебе владелец земли скажет: "Куда лезешь, назад!"
   -- Верно. Так и знал. В этой же стране жить нельзя. Нельзя жить. Позвольте мне выйти с острова, а мне говорят -- нет, не позволяем. Это же черт знает что!
   Федор Иванович сердился.
   -- Это верно,-- подтвердил околоточный Романков, бывший здесь же.-- Чего еще, ей-ей, на кой они? Кому Адалары нужны? Чего там? И не растет ничего. Их море бьет. Там камни на камнях. Ежели хотите, Федор Иванович, мы сичас их возьмем. Фотограф там сидит, сымает эдаких разных, что туда ездют. Я его сичас оттуда к шаху-монаху! Мигом! Чего глядеть, берите!
   -- Это, наверно, вулканические возвышенности,-- сказал доктор.-- Вы сровняете их, дом построите, прекрасно. Ну, а вдруг извержение, дым, лава, гейзеры хлещут...
   -- Ну вот, гейзеры... Нельзя жить здесь, нельзя.
   -- Там деревья расти не могут, ветер норд-ост...
   -- Ну что это такое? Жить нельзя. Воды нет, нор-ост...
   -- Взорвать-то их можно,-- заметил архитектор Петр Кузьмич.-- Но там может оказаться ползун.
   -- Это еще что такое? -- удивился Федор Иванович.-- Ползун. Что такое?
   -- Тут усе ползет,-- говорил околоточный Романков.-- Усе. Гора ползет у море, дорога, шассея ползет. В Уялте так дом Краснова у море уполз.
   -- Верно,-- подтвердил архитектор.-- Анапа, город греческий, весь в море уполз.
   -- Знаешь ли, Константин,-- посмотрел на меня Федор Иванович.-- Твой дом тоже уползет.
   -- Очень просто,-- утешил доктор.
   -- А вот Монте-Карло не ползет,-- сказал Федор Иванович.-- Это же не страна! Здесь жить нельзя.
   -- Это верно. Вот верно. Я -- что? Околоточный надзиратель, живу, вот, сорок два получаю, уехал бы куды. Чего тут зимой -- норд-ост, тверезый на ногах устоять не можешь. Ветер прямо бьет, страсть какая.

* * *

   Федор Иванович поправился и в коляске поехал в Ялту.
   За ним сзади скакал на белой лошади в дождевом плаще околоточный Романков. Плащ развевался, и селедка-сабля прыгала по бедрам лошади.
   -- Эх,-- говорил позже Романков.-- Этакий человек, Федор Иванович, вот человек. Куда меня прямо, вот околоточного ставит, прямо на гору подымает. Вот скоро Романков что будет, поглядят. А то судачут: Романков-то пьет, пьяница...

* * *

   Но в гору Романков так и не поднялся. Однажды приехала в Гурзуф, по дороге из Симферополя, коляска. Остановилась у ресторана. Из коляски вышел пожилой человек очень высокого роста, немолодая дама. Пожилой человек снял шляпу и стряхнул пыль платком, сказав даме:
   -- Ах, как я устал.
   Околоточный Романков был рядом и заметил, сказав:
   -- В коляске едут, а говорят -- устал. Не пешком шел.
   Пожилой человек услыхал, пристально посмотрел на околоточного и строго сказал ему:
   -- Иди под арест. Я за тобою пришлю.
   И ушел с дамой в ресторан. Романков опешил.
   -- Кто этот барин? -- спросил он кучера.
   Кучер молчал.
   -- Чего. Немой, что ли, молчишь. Скажи, рублевку дам, ей-ей. Пять дам, ей-ей. Кто?
   Кучер молчал.
   -- Двадцать дам, не пожалею, скажи.
   Но кучер молчал. Романков глядел растерянно.
   -- Эва, горе. Во-о, горе. Ох, и мундира на нем нет. Кто? Батюшки, пропал, пропал я.
   И он шел, мотая головой, говоря:
   -- Вот что, что вышло.
   Ночью за Романковым приехал конвой, и его увезли в Симферополь.
   Так его в Гурзуфе и не стало.
   А кто был этот высокий барин, я не знаю и сегодня...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В Крыму -- Впервые: Возрождение. 1935. 16, 19 июня. Входит в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
   кордегардия -- помещение для караула, охраняющего крепостные ворота или въезд в усадьбу.
   Хвоздевич, Хвостович -- Михаил Михайлович Гвоздевич, исправник в Ялте.
   ...брат у меня... музыкант...-- Сергей Иванович Танеев был не братом А.С. Танеева, а троюродным дядей.
   ...оперу написал...-- речь идет об опере А.С. Танеева "Метель", художественное оформление которой было поручено К.А. Коровину. Премьера состоялась в 1916 г. на сцене Мариинского театра (см.: "Константин Коровин вспоминает...". С. 567).
   военный министр Сухомлинов -- Сухомлинов Владимир Александрович (1848-1926), генерал от кавалерии (1906), начальник Генштаба (1908-1909), военный министр (1909-1915).
   "Пустынные скалы" -- имеются в виду Адалары -- два небольших скалистых острова в Черном море неподалеку от Гурзуфа.
   ...дом Краснова у море уполз -- Краснов Николай Петрович (1864-1939), архитектор. Окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества в 1886 г. Получил распределение в Ялту. Уже через год был назначен главным архитектором Ялты. Построил в городе женскую гимназию (1898), павильон и церковь при мужской гимназии (1894-1898), здание Крымско-Кавказского горного клуба, торговые ряды Стахеева, костел. Выполнял частные заказы. Возвел в Крыму более шестидесяти построек, большая часть которых -- дворцы, виллы, особняки. От Главного управления уделов Романовых получил заказ на генеральную реконструкцию всех дворцовых строений и строительство нового дворца в царском имении. В октябре 1911 г. за возведение Ливадийского дворца Н.П. Краснов получил титул Архитектора Высочайшего Двора и был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. В 1913 г. был избран Петербургской Академией художеств академиком и утвержден в чине надворного советника. В 1915-1916 гг. спроектировал и построил в Массандре санаторий имени императрицы Александры Федоровны "для выздоравливающих и переутомленных" офицеров, получивший название "лазарет для офицеров". 9 февраля 1917 г. архитектор был удостоен титула действительного статского советника. После революции оказался почти без средств, эмигрировал, какое-то время жил на Мальте. С 1922 г. и до последних дней жил и работал в Белграде.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru