Короленко Владимир Галактионович
Русская пытка в старину

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Исторический очерк).

  

Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.

Томъ девятый

Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроградѣ. 1914

Русская пытка въ старину.
(Историческій очеркъ).

I.

   Современникъ Алексѣя Михайловича, русскій человѣкъ и эмигрантъ семнадцатаго вѣка, Григорій Карповичъ Кошихинъ, среди другихъ учрежденій допетровской Руси, такъ описываетъ простые пріемы тогдашняго "изслѣдованія истины" по уголовнымъ дѣламъ:
   "Разбойный приказъ. А въ немъ сидитъ бояринъ или окольничій да стольникъ, да два дьяка. И въ томъ приказѣ вѣдомы всего московскаго государства разбойные, татинные и приводные дѣла и мастеры заплечные... Также и въ городахъ для разбойныхъ и татинныхъ дѣлъ устроены приказныя и губныя избы, и вѣдаютъ такія дѣла выборные дворяне за вѣрою и крестнымъ цѣлованіемъ, которые за старостью полковыхъ службъ служити не могутъ... И кто будетъ былъ на разбоѣ и учинилъ убійство или поджогъ и татьбу, а товарищи ихъ разбѣжались и не пойманы, и такихъ злочинцовъ въ праздники (!) и въ иные дни пытаютъ и мучатъ безъ милосердія, для того, что воръ и самъ, не разбирая дней, воровства свои и убійства дѣлаетъ, да и для того, чтобъ по ихъ сказкѣ сыскать и товарищей ихъ. Также и иныхъ злочиній, онъ потому-жъ пытаютъ смотря по дѣлу, однажды и дважды, и трижды и послѣ пытокъ указъ чинятъ къ чему доведется"... ..."И будетъ съ пытокъ не повинятся (были, значитъ, такіе терпѣливые люди), и такихъ сажаютъ въ тюрьму, доколѣ на нихъ поруки будутъ... А какъ они отсидятъ въ тюрьмѣ года два и больше, а порукъ не будетъ, и такихъ изъ тюремъ освобождаютъ и ссылаютъ въ дальніе городы, въ Сибирь и въ Астрахань на вѣчное житье".
   Самые пріемы пытки Григорій Карповичъ описываетъ съ такимъ же эпическимъ спокойствіемъ:
   "А устроены для всякихъ воровъ пытки: сымутъ съ вора рубашку, и руки его назадъ завяжутъ подлѣ кисти веревкою, обшита та веревка войлокомъ; и подымутъ его кверху, учинено мѣсто что и висѣлица, а ноги его свяжутъ ремнемъ. И одинъ человѣкъ, палачъ, вступитъ ему въ ноги на ремень своею ногою и тѣмъ его стягиваетъ, и у того вора руки станутъ противъ головы его, а изъ суставовъ выйдутъ вонъ; и потомъ сзади палачъ начнетъ бити по спинѣ кнутомъ изрѣдка: въ часъ боевой ударовъ бываетъ тридцать или сорокъ... А учиненъ тотъ кнутъ ременной, толстой, на концѣ ввязанъ ремень толстой, шириною на палецъ, а длиною будетъ въ 5 локтей..."
   "...И будетъ съ первыхъ пытокъ не винятся, и ихъ, спустя недѣлю времени, пытаютъ вдругорядь и втретіе. И жгутъ огнемъ, свяжутъ руки и ноги, и вложатъ межъ рукъ и межъ ногъ бревно, и подымутъ на огонь, а инымъ, разжегши желѣзные клещи накрасно, -- ломаютъ ребра..."
   "...Женскому полу бываютъ пытки противъ того же, что и мужскому полу, окромѣ того, что на огнѣ (не) жгутъ и ребра (не) ломаютъ..." {Исторія Кошихина: "О Россіи въ царствованіе Алексѣя Михайловича". Спб. 1810. Гл. VII, 31.}
   Впослѣдствіи, черезъ сто лѣтъ послѣ временъ Алексѣя Михайловича и его историка, императрица Екатерина II пожелала узнать, что такое россійская пытка, и сдѣлала по этому предмету запросъ. Ей были доставлены любопытныя свѣдѣнія, озаглавленныя:
   "обрядь како обвиненный (sic) пытается" {"Русская Старина", іюль 1873 г.-- Цѣликомъ приведенъ г. Мережковскимъ въ романѣ "Петръ". Къ петровскому времени, пожалуй, болѣе подошло бы описаніе Кошихина.}. "Въ застѣнкѣ, -- говорится, между прочимъ, въ этомъ "обрядѣ", -- для пытки сдѣлана дыба, состоящая въ трехъ столбахъ, изъ которыхъ два вкопаны въ землю, а третій сверху, поперекъ"... ..."Палачъ долгую веревку перекинетъ черезъ поперечной къ дыбѣ столбъ и, взявъ подлежащаго къ пыткѣ, руки назадъ заворотитъ и, положа ихъ въ хомутъ черезъ приставленныхъ для того людей, вытягивается, дабы пытаемой на землѣ не стоялъ, у котораго и руки выворотитъ совсѣмъ назадъ, и онъ на нихъ виситъ; потомъ свяжетъ показаннымъ выше ремнемъ поги и привязываетъ къ сдѣланному нарочно впереди дыбы столбу. И растянувши симъ образомъ, бьетъ кнутомъ, гдѣ и спрашивается о злодѣйствахъ, и все записывается, что таковой сказывать будетъ".
   По сравненію съ тѣмъ, что разсказываетъ Кошихинъ, нельзя не замѣтить нѣкотораго прогресса: во времена Григорія Карповича была та же дыба, но руки пытаемаго связывали простой веревкой ("обшита та веревка войлокомъ"). Ко временамъ Екатерины пыточная техника уже придумала хомутъ.
   Въ обоихъ случаяхъ, однако, -- прежде всего пытаемаго поднимали на воздухъ; эту подробность не мѣшаетъ запомнить: она, -- увы!-- встрѣчается еще и въ наше время.
   Подвѣшиваніе и сѣченіе составляли первый актъ розыска. Если обвиняемый послѣ него не сознавался, то, по словамъ "обряда", для дальнѣйшаго "изысканія истины" употреблялись еще:
   1) "Тиски, сдѣланныя изъ желѣза въ трехъ полосахъ съ винтами, въ которые кладутся злодѣя персты сверху большіе два изъ рукъ, а внизу ножные два и свинчиваются отъ палача до тѣхъ поръ, пока или повинится, или не можно будетъ больше жать перстовъ, и винтъ не будетъ дѣйствовать".
   2) "Положа на голову веревку и просунувъ кляпъ, вертятъ такъ, что оный изумленнымъ бываетъ. Потомъ простригаютъ волосы до тѣла и на то мѣсто льютъ холодную воду, отчего также въ изумленіе приходитъ".
   3) "Для изысканія истины пытанному, когда виситъ на дыбѣ, кладутъ между ногъ на ремень, которымъ онѣ связаны, бревно и на оное палачъ становится затѣмъ, дабы болѣе истязанія чувствовалъ"... Если пытаемый упорствуетъ, -- его снимаютъ съ дыбы, "правятъ руки, а потомъ опять на дыбу такимъ же образомъ поднимаютъ для того, что и черезъ то боли бываетъ больше".
   Снѣгиревъ въ своей работѣ о пыткахъ, приводимой г. П. Б. въ "Русскомъ Архивѣ" {"Русскій Архивъ", 1877 г., кн. 7, статья "Русскія пытки".}, прибавляетъ, что "висящаго на вискѣ не только били кнутомъ, но еще водили по спинѣ зажженнымъ вѣникомъ, стряхивая искры. Кромѣ того пытали "шиною", т. е. разожженнымъ желѣзомъ, водимымъ "съ тихостію по тѣламъ человѣческимъ, которыя отъ того кипѣли, шкварились и вздымались". Пыточныя рѣчи, по словамъ того же автора, записывались въ три пріема: первый -- съ подъему, когда пытаемый поднятъ съ вывихнутыми суставами; второй -- съ "пытки", когда подвѣшеннаго били кнутами, и третій -- "съ огня", когда его снимали и жгли огнемъ (какъ описано въ "обрядѣ").
   "Маловажныхъ преступниковъ, -- говоритъ Снѣгиревъ о позднѣйшихъ временахъ, -- допрашивали въ полиціяхъ подъ кошками (?) или плетьми или кормили селедкой и не давали пить". Тутъ ужъ, конечно, никакихъ особыхъ обрядовъ не полагалось, и все сводилось къ личной изобрѣтательности полицейскихъ. Сомнительно, чтобы при этомъ употреблялись кошки. По словамъ М. М. Пыляева, кошка, это -- кнутъ съ желѣзными лапами. Для "изысканія истины" онъ не годился, такъ какъ убивалъ слишкомъ быстро. "Батожьемъ" назывались простыя палки, которыми били по голой спинѣ, самымъ примитивнымъ образомъ растянувъ человѣка на землѣ и сѣвъ на ноги и на голову. Шелепы были длинные узкіе мѣшки, наполненные мокрымъ пескомъ. Признаются "удобными" (еще и въ наши дни), потому что оставляютъ мало наружныхъ слѣдовъ.
   Такъ дѣтски-наивная и варварская сѣдая старина "обыкла розыскивать самую правду" въ уголовныхъ дѣлахъ. Впрочемъ, на пыточное дѣло наши предки XVI и XVII вѣковъ смотрѣли очень просто. Сохранился, напримѣръ, документъ, рисующій слѣдующую яркую картинку бюрократическихъ нравовъ. Въ 1641 году, мая въ двадцатый день, на Москвѣ, въ Трубницахъ, во дворѣ Сибирскаго приказа приставъ Яковъ Китаевъ вопилъ во всю голову... Когда на оный неистовый крикъ сбѣжался народъ, то приставъ разсказалъ, "что-до онъ Яковъ сейчасъ привезенъ изъ застѣнка пытанъ. А пыталъ-де его Большаго приказу дьякъ Иванъ Дмитріевъ въ томъ, что у Сибирскаго приказу они, приставы, въ Господскіе праздники и въ воскресные дни на правежѣ государевы долговые и исцовые иски правятъ ли?" Такимъ образомъ дьякъ Иванъ Дмитріевъ примѣнилъ къ Якову Китаеву пытку единственно для снятія съ него достовѣрнаго показанія: достаточно ли ревностно Сибирскій приказъ взыскиваетъ казенные и частные долги. А между тѣмъ, -- на той пыткѣ "его Якова испортили, руки ему на дыбѣ вывертѣли, и палачи-де у него шапку и опоясь кумачную сняли" {H. Н. Оглоблинъ: "Бытовыя черты XVII вѣка", "Русская Старина", 1892 г. Октябрь. Стр. 1721.}.
  

II.

   Въ "обрядѣ", который мы приводили выше, очень характерно, что пытаемый называется уже "обвиненнымъ" ("како обвиненный пытается"). Старинное производство плохо различало понятія: подозрѣваемый, обвиняемый и обвиненный. Въ старину "всякая вина была виновата", и разъ человѣкъ "доводился пыткѣ", то само собой разумѣется, что вина почти неизбѣжно подтверждалась вынужденнымъ признаніемъ. Хорошо ли различаетъ эти понятія практика нашего пореформеннаго дознанія и слѣдствія, -- это мы постараемся указать въ другомъ мѣстѣ, какъ и то, насколько наши обычные слѣдственные порядки въ самое мирное и тихое время свободны отъ пытокъ. А пока скажемъ, что опасная сторона и вредъ послѣднихъ теоретически сознавались уже давно.
   Ужо Петръ Великій, одержанный лично странной, вѣроятно, болѣзненной склонностью присутствовать при самыхъ страшныхъ истязаніяхъ, а иногда и принимавшій въ нихъ участіе -- все же своимъ яснымъ умомъ оцѣнивалъ недостатки пытокъ, какъ средства "изысканія истины", и стремился ихъ ограничить. Онъ первый воспретилъ пытки въ малыхъ дѣлахъ, страшныя своей многочисленностью и тѣмъ, что пыткой распоряжались мелкіе приказные ярыги.
   Нѣкоторые изъ сподвижниковъ Петра раздѣляли эти взгляды и, въ свою очередъ, стремились ограничить судебныя истязанія. Такъ, извѣстный В. И. Татищевъ во время своего управленія сибирскими заводами запретилъ земскимъ людямъ (иначе "земскимъ ярыжкамъ") производить пытки безъ согласія главнаго заводскаго управленія {Соловьевъ, XX, 203 (1-е изданіе).}, что, конечно, вело къ значительному сокращенію истязаній уже вслѣдствіе связанной съ этой процедурой проволочки. То же встрѣчалось и въ другихъ мѣстахъ. Между прочимъ, до насъ дошло интересное предписаніе архіепископа холмогорскаго Афанасія (ум. въ 1702 г.), увѣщавшаго иноковъ Соловецкой обители, въ лицѣ архимандрита -- не производить у себя въ монастырѣ пытокъ {"Русская Старина", LV, 338 (1887 г.).}, къ коимъ эта обитель, какъ увидимъ, питала склонность, неискоренимую ни увѣщаніями, ни даже указами.
   Но мѣры эти имѣли характеръ частичный. Каждая изъ нихъ была лишь попыткой изъять изъ пыточнаго производства ту или другую категорію дѣлъ, запретить пытки въ низшихъ учрежденіяхъ. Наступало другое время, и кровавыя истязанія возвращались съ прежней силой. Реакціонная бироновщина была вмѣстѣ и страшнымъ рецидивомъ жестокости. Людей жгли живьемъ за волшебство и поджоги, а пытка принимала ужасающія формы. Въ началѣ царствованія Екатерины Н. И. Панинъ однажды замѣтилъ, что онъ "недавно читалъ дѣло Волынскаго, и чуть его параличъ не убилъ. Такія мученія претерпѣлъ несчастный Волынскій и такъ очевидна его невинность" {"Записки Порошина". Изд. "Русск. Стар." 69, 70.}. Тотъ же Панинъ говорилъ Порошину, что онъ "съ удивленіемъ видѣлъ, что люди за такія вины кнутьями сѣчены и въ ссылки посланы были, за которыя бы только выговоромъ строгимъ наказать было достаточно, и что по тому нѣкоторымъ образомъ можно было разсуждать о нравахъ тѣхъ временъ" {Ib. 428-429.}.
   Въ 1742 году новгородскій архіепископъ Амвросій вновь вынужденъ былъ обратиться къ архангельскому архіепископу Варсонофію съ увѣщаніями относительно все той же святой Соловецкой обители {Чтеніе въ Моск. Общ. Ист. и Древе. 1880, кн. I, стр. 7--10. }.
   Нравы XVIII вѣка подъ вліяніемъ европейскихъ идей постепенно мѣнялись; уже елизаветинцамъ казались дикими пріемы бироновскаго времени. Извѣстный публицистъ и историкъ кн. Щербатовъ разсказываетъ, между прочимъ, что составители уложенія елизаветинскихъ временъ "свой проектъ наполнили неслыханными жестокостями пытокъ и истязаній"... "Когда, по сочиненіи, оное было, безъ чтенія сенатомъ и другими государственными чинами, поднесено къ подписанію государыни, и уже готова была сія добросердечная монархиня, не читая (!), подписать, -- перебирая листы, -- вдругъ попала на главу пытокъ, взглянула на нее, ужаснулась тиранству и, не подписавъ, велѣла передѣлывать"...
   Собственныя мѣры Елизаветы въ направленіи ограниченія ужаснувшаго ее тиранства были благожелательны, но не особенно выдержаны, такъ какъ "сія добросердечная монархиня", при всемъ благодушіи, была лѣнива и безпечна. Впрочемъ, противъ бироновскихъ временъ чувствовалось значительное облегченіе. Въ 1742 году отмѣнена пытка для провинившихся... въ опискѣ императорскаго титула. До этого указа злополучныхъ пищиковъ и канцеляристовъ, повинныхъ въ этомъ ужасномъ посягательствѣ на самодержавіе, пытали, чтобы узнать: "не съ вымыслу ли и не по чьему ли наученію они сдѣлали таковую описку, дабы нанести высочайшему титулу умаленіе и чести великой государыни поруху". При Елизаветѣ сенатъ ограничилъ также "розыски" надъ крестьянами, причастными къ самовольнымъ порубкамъ лѣса и къ бунтамъ, а въ проектѣ комиссіи по составленію уложенія предполагалось постановить, что "дворянство имѣетъ надъ людьми и крестьянами своими... полную власть безъ изъятія, кромѣ отнятія живота, наказанія кнутомъ и произведенія надъ оными пытокъ".
   Въ это же царствованіе отмѣнена пытка для малолѣтнихъ. Впрочемъ, -- по настоянію святѣйшаго синода, малолѣтними постановлено считать только дѣтей до 12 лѣтѣ. Тринадцатилѣтнихъ въ царствованіе сей добросердечной монархини продолжали пытать, какъ взрослыхъ. Въ 1751 году пытку отмѣнили въ дѣлахъ корчемныхъ. Историкъ С. М. Соловьевъ, питавшій вообще нѣкоторую слабость къ Елизаветѣ, ставитъ ей въ заслугу, что съ ея царствованія "Россія уже не знала пытокъ въ дѣлахъ политическихъ". Это не совсѣмъ вѣрно. Не говоря уже о нашихъ счастливыхъ временахъ, когда запросы о рижскихъ и иныхъ застѣнкахъ доходили до Государственной Думы, -- Россія знала пытки по дѣламъ политическимъ и при Елизаветѣ, и при Екатеринѣ.
   Наконецъ, можно ли говорить о томъ, что Россія съ Елизаветы не знала пытокъ по дѣламъ политическимъ, когда въ теченіи всего ея царствованія свирѣпствовало еще "ненавистное израженіе слово и дѣло" и Тайная Канцелярія. Произнесеніе этой волшебной государственной формулы сопровождалось немедленнымъ закованіемъ въ кандалы, какъ произнесшаго, такъ и обвиняемаго, а иногда и свидѣтелей, и отправленіемъ всѣхъ присутствующихъ для слѣдствія въ высшія инстанціи. Изъ разсмотрѣнныхъ мною когда-то старинныхъ дѣлъ балахнинскаго магистрата видно, что всѣ такіе случаи "розыскивались" съ примѣненіемъ кнута и истязаній.
   Вообще, съ добросердечной Елизаветой повторялась обычная исторія многихъ самодержавныхъ царствованій. Вначалѣ провозглашались гуманныя идеи, потомъ онѣ ослаблялись, урѣзывались и пускались въ забытіе. Благодушіе Елизаветы, напримѣръ, совершенно ее покинуло, когда былъ открытъ бестужевскій заговоръ. По окончаніи этого дѣла Петербургъ видѣлъ на эшафотѣ изящнѣйшихъ фрейлинъ Елизаветинскаго двора, обнаженными до пояса; палачи грубо схватывали ихъ за руки, вскидывали себѣ за плечи, и кнутъ полосовалъ нѣжное тѣло придворныхъ красавицъ, вырѣзывая, точь въ точь какъ разсказывалъ когда-то Кошихинъ: "ремни чутъ не до самыхъ костей". Послѣ этого палачъ хваталъ рукой языки, вытягивалъ ихъ и рѣзалъ ножомъ, дабы впредь никому не повадно было злословить "добросердечную монархиню". Въ застѣнкахъ съ "сообщниками" тоже не церемонились. Относя извѣстную долю этихъ жестокостей за счетъ того времени, нужно все-таки сказать, что значительная часть остается и на долю мстительности и мелкаго женскаго тщеславія самой Елизаветы... Кажется, что эти свирѣпыя казни въ угоду самодержицѣ не соотвѣтствовали уровню взглядовъ и понятій тогдашняго общества. Въ елизаветинское время были уже люди, далеко опередившіе ее въ своихъ взглядахъ на пытку. Такъ, извѣстенъ случай, когда новгородскій губернаторъ Орловъ, -- отецъ будущаго екатерининскаго фаворита, -- запретилъ примѣнить пытку въ уголовномъ дѣлѣ, высказавъ принципіальное осужденіе этого "весьма ненадежнаго способа для открытія истины" {Чтеніе въ О-вѣ Нестора Лѣтописца, 1891, кн. V.}.
   Начало царствованія Петра III-го, подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ его совѣтниковъ (главнымъ образомъ, Волкова), ознаменовалось нѣсколькими прогрессивными указами, въ томъ числѣ и въ интересующей насъ области. Первой изъ этихъ мѣръ было уничтоженіе Тайной Канцеляріи и "ненавистнаго израженія слово и дѣло", изъ-за котораго лилось столько крови. Кромѣ того, сенату было повелѣно снабдить всѣ присутственныя мѣста -- особенно отдаленныя -- приказомъ, чтобы допросы, какъ свидѣтелей, такъ и доносителей, производились сколь возможно безъ пытки {"Полное собраніе законовъ", т. XV, NoNo 114-15.}. Пожеланіе очень скромное, если принять въ соображеніе, что это сколь возможно относилось даже не къ обвиняемымъ, а къ доносителямъ ("доказчику первый кнутъ") и... къ свидѣтелямъ, ни мало уже ни въ чемъ не повиннымъ! И, конечно, указъ, сопровождаемый словомъ "по возможности", имѣлъ характеръ чисто платоническаго пожеланія, къ исполненію необязательнаго" {Въ 1761 году обнаружилось, что въ городѣ Шацкѣ, въ частномъ домѣ канцеляриста Петаковскаго, существуетъ застѣнокъ. Его велѣно сломать (изъ "Чт. въ О-вѣ Нестора Лѣт." 1891, кн. V).}.
   Царствованіе Екатерины сразу отразилось замѣтными смягченіями противъ временъ Елизаветы. На русскомъ престолѣ была молодая государыня, не имѣвшая на него никакихъ законныхъ правъ и считавшая, что можетъ удержаться только "любовью народа". Личные взгляды ея были тоже прогрессивны. Въ свое время она дала Вольтеру разрѣшеніе, въ его протестѣ противъ инквизиціонныхъ пріемовъ въ дѣлахъ Калласа и Сирвена, поставить ея имя "во главѣ тѣхъ, кто помогалъ ему раздавить фанатизмъ и сдѣлать людей болѣе снисходительными и человѣчными". Она вела переписку съ энциклопедистами и звала въ Россію Беккаріа, знаменитаго автора "Преступленія и наказанія". Взгляды эти раздѣлялись уже многими изъ ея приближенныхъ (начиная съ Григорія Орлова, унаслѣдовавшаго традиціи своего отца), проникали въ науку, въ литературу, въ общество. 28 іюня 1767 г. въ Москвѣ профессоръ естественнаго народнаго права К. I. Лангеръ произнесъ рѣчь, въ которой открыто нападалъ на институтъ судебныхъ пытокъ.
   Въ 1769 году нѣкто Каринъ издалъ основанную на идѣяхъ Беккаріа книгу "Разсужденіе о добродѣтеляхъ и награжденіяхъ, служащее послѣдованіемъ разсужденія о преступленіяхъ и наказаніяхъ, переводъ съ французскаго языка". Появленіе такой книги въ то время имѣло относительное значеніе гораздо большее, чѣмъ мы можемъ объ этомъ судить въ наши времена. 23 іюня 1777 года директоръ Академіи наукъ, Домашневъ, говорилъ на торжественномъ актѣ: "Наша эпоха почтена прекраснымъ названіемъ философской не потому, чтобы многіе имѣли право на званіе философовъ или чтобы увеличилось количество познаній, а потому, что философскій духъ сдѣлался духомъ времени, священнымъ началомъ законовъ и нравовъ. Онъ освятилъ правосудіе человѣколюбіемъ, обычаи -- чувствомъ. Онъ легъ въ основаніе двухъ важныхъ предметовъ -- законодательства и нравственноcти" {"Акты Акад. Наукъ" за 1777. С. 12-20.}. Люди, которые покровительствовали такимъ ученымъ, какъ Лангеръ, участвовали сами въ созданіи новыхъ законовъ. Книга Карина была посвящена А. И. Бибикову, просвѣщенному маршалу комиссіи по составленію уложенія. Идеи Монтескье и Беккаріа, которыя владѣли умомъ императрицы, отразились очень замѣтно въ наказѣ. Такъ, въ главѣ X этого наказа впервые еще въ Россіи оффиціально высказанъ принципъ, что "человѣка не можно считать виновнымъ прежде приговора судей, и законы не могутъ лишать его защиты своей прежде, нежели доказано будетъ, что онъ нарушилъ оные".
   Этимъ пытка была безповоротно осуждена въ идеѣ, и это осужденіе высказывалось съ высоты престола. Практика приглашалась слѣдовать этимъ общимъ указаніямъ.
   Первые практическіе шаги Екатерины въ направленіи полнаго упраздненія пытокъ были, однако, нерѣшительны. Присутствуя однажды въ сенатѣ въ 1763 году, она произнесла рѣчь, въ которой еще не отрицала пытки цѣликомъ, а повелѣла только "стараться какъ возможно уменьшить кровопролитіе; если же всѣ средства будутъ истощены, тогда уже пытать {Чтеніе въ историч. О-вѣ Нестора Лѣтоп. Кн. V (1891). Ст. Б. С. Иконникова: "Страница изъ исторіи Екатер. Наказа".}. Такимъ образомъ, пытка еще признавалась принципіально ("если всѣ средства будутъ истощены"), но тутъ же Екатерина вводила и важное практическое ограниченіе; указомъ 15 января 1765 г. повелѣвалось: "въ приписныхъ городахъ пытокъ не производить, а отсылать преступниковъ въ провинціальныя и губернскія канцеляріи, чтобы какъ-нибудь съ виновными и невинные не понесли напраснаго истязанія" {Соловьевъ, XXV, 273 (цит. по 1-му изд.).}. Застѣнки же и заплечныхъ мастеровъ въ этихъ" городахъ упразднить. Въ томъ же году, когда вновь возникъ вопросъ, съ какого возраста считать совершеннолѣтіе для пытки, возрастъ этотъ опредѣленъ уже въ 17 лѣтъ. Черезъ два года Екатерина дѣлаетъ шагъ уже въ направленіи полной отмѣны пытки: указомъ отъ 13 ноября 1767 года повелѣно всѣмъ губернаторамъ послать по одному экземпляру наказа, съ тѣмъ, чтобы они, впредь до новаго указа, "въ дѣлахъ, доходящихъ до пытки, основывали свои резолюціи и изысканія доказательствъ и облики на правилахъ X главы упомянутаго наказа". Иначе сказать, губернаторамъ во всѣхъ дѣлахъ, которыя имъ будутъ присылаться изъ "приписныхъ городовъ", предписывалось совсѣмъ устранить пытки.
   Это была новая побѣда "духа времени". Повидимому, такія побѣды доставались не безъ борьбы разныхъ вліяній. Одинъ изъ видныхъ екатерининскихъ дѣятелей, Сиверсъ, принципіальный и горячій противникъ пытокъ, принялъ изъ рукъ императрицы эту инструкцію съ восторгомъ, ставъ на колѣни. Но, по свидѣтельству современника, въ придворныхъ кругахъ говорили съ неудовольствіемъ, что теперь, ложась спать, никто не можетъ до утра ручаться за свою жизнь {В. С. Иконниковъ. Чт. въ Общ. Нестора Лѣтоп., 1891, кн. V.}... Придворнымъ господамъ не трудно было осуждать "смѣлое" новшество. Грубыя времена, когда (какъ, напримѣръ, при Петрѣ Великомъ) сенатъ грозилъ даже вицъ-губернаторамъ за служебныя упущенія "черевы на кнутьяхъ вымотать", уже прошли. По отношенію къ дворянству и чиновничеству, вообще къ лицамъ привилегировашшмъ, пытка на практикѣ уже вышла изъ употребленія. Еще въ февралѣ 1763 года, вскорѣ по вступленіи на престолъ, Екатерина, признававшая еще пытку въ случаяхъ, когда другія средства будутъ истощены, приказала все-таки дѣлать и въ этомъ различіе между людьми "подлаго и неподлаго званія" {С. М. Соловьевъ, XXII, 273 (цит. по старому изданію).}. Это сказалось очень оригинальнымъ образомъ въ дѣлѣ кровожадной Салтычихи, замучившей самымъ звѣрскимъ образомъ десятки своихъ крѣпостныхъ. Когда "по дѣлу она довелась до пытки", то ее, въ виду ея дворянскаго званія, не пытали, а только "для устрашенія показывали жестокость розыска надъ приговореннымъ (!) преступникомъ" {"Русск. Старина", окт. 1871, 500--511.}. То есть, въ поученіе злодѣйкѣ дворянскаго сословія производили примѣрный розыскъ надъ приговореннымъ преступникомъ "подлаго званія", хотя, казалось бы, Салтычиха была отлично знакома съ истязаніями всякаго рода, и едва ли даже приговоренный преступникъ могъ сравняться съ нею въ звѣрской жестокости.
   Такимъ образомъ нѣкоторые "придворные круги" вполнѣ безопасно для себя и близкихъ могли роптать на смѣлыя новшества императрицы. Въ широкихъ слояхъ тогдашняго общества указъ 1767 года вызвалъ, однако, живѣйшую радость. Впрочемъ, этотъ указъ былъ еще составленъ въ слишкомъ общихъ выраженіяхъ (предписывалось руководствоваться идеями X главы наказа, т. е. давалось общее руководство, изъ котораго лишь вытекали извѣстныя заключенія). И при томъ указъ этотъ оставался строго секретнымъ. Еще семь лѣтъ спустя, 15 ноября 1774 года (наканунѣ пугачовщины!) послѣдовалъ обѣщанный еще въ сиверсовской инструкціи новый указъ "о недѣланіи въ присутственныхъ мѣстахъ ни по какимъ дѣламъ, ни подъ какимъ видомъ, никому, никакихъ на допросахъ тѣлесныхъ истязаній для познанія въ дѣйствіяхъ истины" {"Русск. Старина", 1871, окт.}.
  

III.

   Собственно говоря, съ этого указа слѣдовало бы, повидимому, считать отмѣну пытокъ въ Россіи. Здѣсь не было уже ни оговорки Петра III ("по возможности"), ни екатерининской формулы: "когда всѣ средства истощены", ни разрѣшенія пытокъ губернаторскою властью. Здѣсь говорилось просто и категорично, что пытки нигдѣ и ни подъ какимъ видомъ примѣняться не должны.
   Но и этотъ указъ былъ изданъ "весьма секретно". Это было нѣчто вродѣ щедринскаго "подметнаго закона", тайно кинутаго по губернаторскимъ канцеляріямъ. Правящему чиновничеству предписывалось прекратить въ судахъ пролитіе крови, но такъ, чтобы народъ этого не могъ замѣтить. Если бы губернаторъ не захотѣлъ исполнить гуманнаго указа, то заинтересованный обыватель не имѣлъ законной точки опоры для борьбы съ этимъ злоупотребленіемъ: нельзя ссылаться на тайный законъ...
   И, однако, уже эти общія идеи, пущенныя въ обращеніе съ высоты престола въ прогрессивные годы царствованія Екатерины, -- оказали свое вліяніе. Фраза "сколь возможно уменьшить пролитіе крови" -- стала часто попадаться въ бумагахъ и мотивахъ даже уѣздныхъ учрежденій.
   Я имѣлъ случай, работая въ нижегородской архивной комиссіи, просмотрѣть нѣсколько сотъ архивныхъ дѣлъ балахнинскаго городового магистрата, разыскивая тамъ не крупные историческіе факты, которые, конечно, отражались въ центральныхъ учрежденіяхъ, а тѣ мелкія черточки, которыя являются характерными для самой глубины народной жизни. При этомъ мнѣ попадались также и дѣла, въ которыхъ отмѣчалось производство пытокъ при "разспросахъ" и "розыскахъ". Пытка еще во времена Елизаветы была явленіемъ широко распространеннымъ. Заплечные мастера жили въ малыхъ городахъ и при переписи такъ и отмѣчалось ихъ званіе: "заплечный мастеръ". Въ одномъ дѣлѣ 1756 года есть смутное указаніе на личную драму одного изъ этихъ "мастеровъ". Можетъ быть, тяготясь жестокимъ и гнуснымъ занятіемъ, заплечный мастеръ Петръ Ивановъ сынъ Животовскій сбѣжалъ изъ Балахны въ Унженскіе Рымовскіе починки, гдѣ "жилъ въ дикихъ лѣсахъ". Съ нимъ вмѣстѣ удалилась въ дикіе лѣса посадская женка Авдотья Иванова. Попытка эта уйти отъ жестокой жизни въ дремучіе лѣса, заселенные только бѣглыми да раскольничьими скитами, не увѣнчалась успѣхомъ: оба были пойманы и биты плетьми. Злополучному заплечному мастеру пришлось на себѣ испытать искусство какого-нибудь изъ своихъ сотоварищей {Дѣла балахонскаго гор. магистрата, No 327.}.
   Еще въ 1763 году, при поискѣ фискаломъ въ Балахнѣ порубленнаго казеннаго лѣса, отмѣченъ также обыскъ во дворѣ палача Петра Волкова {Ib. No 488.}.
   Но уже въ 1767 году (послѣ цитированнаго указа Екатерины) мѣстные заплечные мастера и палачи въ Балахнѣ не встрѣчаются, и когда въ этомъ году пришлось привести въ исполненіе приговоръ магистрата о наказаніи кнутомъ преступника, то магистрату пришлось просить о присылкѣ въ Балахну заплечнаго мастера отъ нижегородской губернской канцеляріи. На этотъ разъ требованіе было исполнено, и въ Балахну присланъ заплечный мастеръ Коноваловъ...
   Вообще есть не мало указаній на довольно замѣтный переломъ въ пыточной практикѣ, происшедшій вслѣдствіе указовъ Екатерины. Въ Елизаветинское время пытка производилась съ удивительной простотой и какой-то прямо простодушной свирѣпостью. Благодаря тому, что при воеводской канцеляріи былъ свой палачъ, -- даже частныя лица пользовались услужливымъ "пристрастіемъ" этой канцеляріи для взысканія своихъ партикулярныхъ и при томъ часто неосновательныхъ исковъ. Сохранилась, напримѣръ, жалоба вдовы посадскаго человѣка Ульяны Якимовой, которую купецъ Лоушкинъ дважды "усиліемъ" водилъ въ воеводскую канцелярію, гдѣ ее сѣкли и "пристрастіемъ" вынуждали платить деньги, которыя ей "платить весьма не надлежало" {Ib. No 400.}. Точно также частныя лица, приводя въ магистратъ заподозрѣнныхъ въ воровствѣ людей, простодушно заявляли, что они уже до привода чинили имъ допросъ съ "пристрастіемъ". Такъ, въ 1758 году посадскій человѣкъ Баташевъ заявилъ, что онъ "допрашивалъ съ пристрастіемъ" свою дворовую дѣвку, которая отъ отого пристрастія зарѣзалась, заявивъ передъ смертію, что ее мучили невинно. Магистратъ не обратилъ на это дѣло особаго выиманія и запросилъ только, есть ли у Баташева на оную дѣвку купчая (No 377).
   Въ одномъ дѣлѣ, относящемся къ началу царствованія Екатерины, этотъ старый елизаветинскій порядокъ встрѣчается лицомъ къ лицу съ новыми теченіями. Въ маѣ 1764 года былъ пойманъ съ вещами, покраденными у посадскаго человѣка Мизгирева, -- нѣкій Трубниковъ. Онъ чистосердечно во всемъ сознался, но въ его показаніи вышло нѣкоторое разногласіе съ показаніями потерпѣвшаго: по словамъ Мизгирева у него пропало денегъ серебромъ 5 рублей и мѣдью 15 копѣекъ, а Трубниковъ утверждалъ, что онъ взялъ 4 рубля серебромъ, а мѣдью одинъ рубль 10 копѣекъ. Показанія не сошлись въ пятакѣ и въ родѣ монеты. Магистратъ сначала примѣнилъ "пристрастіе". Потомъ призывали "ученаго попа" для увѣщанія. Трубниковъ стоялъ на прежнемъ показаніи. Магистратъ нашелъ, что теперь его "надлежало бы пытать", но, принимая во вниманіе новые указы, -- пытки Трубникову не чинили. Очевидно, до этихъ новыхъ указовъ человѣка вздернули бы на дыбу и вывернули бы суставы для точнѣйшаго удостовѣренія -- мѣдью или серебромъ онъ укралъ одинъ рубль десять копѣекъ (No 515).
   Любопытно, что въ первую (прогрессивную) половину екатерининскаго царствованія, у мѣстныхъ губернскихъ властей является стремленіе толковать ея указы въ расширительномъ гуманномъ смыслѣ. Такъ, 5 марта 1772 года балахнинскій магистратъ приговорилъ нѣкоего Латышева за покражу двухъ кулей пшеницы къ наказанію кнутомъ. Такъ какъ въ то время собственнаго заплечнаго мастера въ Балахнѣ уже не было, -- то магистратъ препроводилъ приговоръ въ нижегородскую губернскую канцелярію, прося прислать палача. Отвѣтъ этой канцеляріи, подписанный Макшеевымъ, очень интересенъ: такъ какъ-де, въ силу указовъ, "въ приписныхъ городахъ пытокъ производить не велѣно и потому заплечныхъ мастеровъ не опредѣлено, то означенному магистрату, яко городовому, и къ наказанію кнутомъ приступать не должно". Этотъ скромный Макшеевъ, ничѣмъ въ исторіи не отмѣченный, являлся, очевидно, однимъ изъ маленькихъ маяковъ, свѣтившихъ въ суровыя и темныя времена свѣтомъ своей личной человѣчности. Онъ, очевидно, жертвовалъ буквой указовъ ихъ гуманному смыслу, находя совершенію справедливо, что наказаніе кнутомъ, по своей жестокости, ничѣмъ не уступаетъ жестокостямъ пытки (д. No 704). Отсюда онъ заключалъ уже къ отмѣнѣ жестокихъ наказаній. На этотъ разъ подсудимый отдѣлался плетьми. Однако, жизнь не всюду и не такъ ужъ податливо слѣдовала за гуманными указами. Палачи въ приписныхъ городахъ упразднены, орудія пытки предписано было уничтожить. Но самая пытка еще притаилась подъ видомъ "пристрастія". Подъ этимъ словомъ этимологически слѣдовало бы разумѣть угрозу: допрашиваемому показывали, что его ожидаетъ въ случаѣ запирательства. Однако, изъ многихъ дѣлъ видно, что на практикѣ "пристрастіе" не ограничивалось угрозами, а состояло въ предварительномъ примѣненій въ болѣе легкихъ формахъ предстоящей пытки. Мы видѣли уже, каково оказалось "пристрастіе" для дворовой дѣвки Баташева. И до указовъ Екатерины, и послѣ нихъ въ дѣлахъ часто упоминается объ этихъ допросахъ съ пристрастіемъ, сила и жестокость которыхъ зависѣла совершенно отъ усмотрѣнія людей, привыкшихъ къ истязательной практикѣ. Порой, конечно, они переходили даже за предѣлы форменныхъ пытокъ. Нужно было продолжительное и неослабное напряженіе власти, чтобы поощреніемъ гуманныхъ Сиверсовъ и Макшеевыхъ, обузданіемъ рутинеровъ-истязателей выводить изъ практики закоренѣлыя истязательскія привычки. Макшеевы и Сиверсы были далеко не всюду, а благожелательныя реформы Екатерины, не опиравшіяся на признанное содѣйствіе широкихъ общественныхъ слоевъ, висѣли въ воздухѣ. Многіе губернаторы, -- самодержцы въ своихъ губерніяхъ, -- смотрѣли на гуманные указы, какъ на нѣкую "невмѣстимую" странность слишкомъ любвеобильной монархини, -- странность, которую имъ, практикамъ, приходится исправлять, ограничивать или просто оставлять втунѣ. Поэтому во многихъ мѣстахъ пытки продолжались по старому и даже наивно отмѣчались въ дѣлахъ, доходившихъ до сената. Такъ, въ 1774 году, то есть, семь лѣтъ спустя послѣ указа 1767 года, въ дѣлѣ о поджогахъ въ Луганской станицѣ сенатъ усмотрѣлъ, что обличаемые жестоко пытаны, почему "виновные" (?) совсѣмъ освобождены отъ дальнѣйшаго наказанія. А въ 1778 году, т. е. четыре года спустя послѣ рѣшительнаго указа 1774 года, воронежскій губернаторъ навлекъ на себя взысканіе сената за то, что примѣнялъ жестокія истязанія "для отысканія паспортовъ и денегъ убитыхъ людей". Но все это, конечно, открывалось только случайно и рѣдко. Въ сущности же благожелательные, но секретные указы скорѣе давали возможность гуманнымъ губернаторамъ избѣгать у себя пытокъ, чѣмъ удерживали отъ нихъ губернаторовъ жестокихъ. И когда какое-нибудь дѣло обращало на себя вниманіе Екатерины, особенно же если оно могло стать "извѣстно въ Европѣ", то государынѣ приходилось еще сепаратно требовать, чтобы оно производилось безъ пытокъ.
   Такія требованія она предъявляла въ дѣлѣ о попыткѣ Мировича освободить бѣднаго Иванушку, законнаго наслѣдника россійскаго престола, заключеннаго въ Шлиссельбургскую крѣпость. Въ дѣлѣ о Яицкомъ бунтѣ и о возстаніи Пугачова (1773 и 1775 годы) эта настойчивость уже измѣнила напуганной Екатеринѣ. Комиссія генерала Фреймана, производившая за два года до появленія Пугачова разслѣдованіе о бунтѣ яицкихъ казаковъ "войсковой сторону", производила всѣ свои допросы "съ пристрастіемъ", и около 130 человѣкъ умерло среди страшныхъ истязаній {Вигевскій. "Яицкое войско".-- "Р. Архивъ", 1879 г., III--455.}. Во время самой пугачовщины, вызвавшей большой интересъ въ Европѣ (гдѣ газеты называли Пугачова "Prince Pougacheff"), Екатерина особенно опасалась, что Европа "причтетъ насъ ко временамъ Ивана Васильевича" {Записки А. И. Бибикова. }. Поэтому, назначая гр. Н. И. Павина начальникомъ войскъ для подавленія бунта (послѣ Бибикова, которому такія напоминанія были излишни), -- императрица требовала, "чтобы суровыя казни нигдѣ мѣста не имѣли, а прочія нигдѣ, кромѣ крайности, употреблены не были". Она запретила также производить пристрастные допросы" {"ХѴІІІ-й вѣкъ", изд. Бартенева, 1--129.}. Все это, однако, болѣе назначалось для Европы, чѣмъ для внутренняго употребленія. Въ Москвѣ, гдѣ на казни Пугачова и его сообщниковъ присутствовали иностранные корреспонденты, -- даже самозванцу палачъ (яко-бы по ошибкѣ) сразу отрубилъ голову, не прибѣгая къ предварительному четвертованію (т. е. ему учинена казнь простая и не суровая). Но въ глубинѣ уфимскихъ и оренбургскихъ степей даже второстепенныхъ пугачовцевъ (въ томъ числѣ несчастнаго башкирскаго поэта Салавата) казнили мучительною смертью. Назначенный для производства слѣдствія въ Казани, низкій и бездарный кузенъ временщика Павелъ Потемкинъ, несомнѣнно, примѣнялъ пытки и къ Пугачову, и его сообщникамъ. При всѣхъ его допросахъ присутствовали палачи и по временамъ (по свидѣтельству Рунича) онъ удалялъ изъ присутствія всѣхъ чиновниковъ. Онъ не скрывалъ этого даже отъ самой Екатерины, конечно, смягчая дѣйствительность. Въ одномъ изъ писемъ къ государынѣ онъ говоритъ прямо, что для открытія тайны "учинено ему было малое наказаніе, и по доводамъ тѣмъ (!) убѣждаемъ былъ злодѣй и открылся противъ вопросительныхъ пунктовъ" {"Чтенія въ Моск. О-вѣ исторіи", 1858 г., II (стр. 39). В. С. Иконниковъ (20).}.
   Легко представить, что въ дѣйствительности скрывалось за этими "доводами" и "малыми наказаніями" еще до суда. На всемъ пугачовскомъ дѣлѣ лежитъ несомнѣнная печать пыточнаго производства, и, если исторія останавливается въ недоумѣніи передъ нѣкоторыми недомолвками и "тайнами" пугачовскаго бунта, то, конечно, потому, что показанія диктовались бездарнымъ родственникомъ временщика изъ-подъ кнута. Тотъ же Ротемкинъ создалъ совершенно небывалое преступленіе казанскаго епископа Веніамина, на котораго показали "съ разспросу" и нѣкоторые мелкіе участники бунта. Веніамину долгое время было очень трудно опровергнуть эту пыточную клевету.
   Пыточныя привычки были до такой степени въ нравахъ тогдашней чиновничьей среды, что даже служитель музъ, пѣвецъ Фелицы, Гаврила Романовичъ Державинъ не былъ чуждъ этой "слабости" своего вѣка. Будучи командированъ въ Мочетную слободу "для сыску и поимки воровскихъ самозванцевой партій людей", выбѣгавшихъ на Волгу съ Яика и отъ Узеней, -- онъ тоже прибѣгалъ къ допросу съ нѣкоторымъ "пристрастіемъ". Самъ поэтъ, не безъ нѣкотораго даже юмора, разсказываетъ въ своихъ запискахъ о томъ, какъ, поймавъ одного бѣглаго солдата и заподозривъ въ немъ виднаго сообщника самозванца, вынудилъ у него побоями признаніе, будто онъ есть "первый секретарь онаго государственнаго злодѣя, Емельки Пугачова". Поэтъ уже радовался своей удачѣ, строя въ воображеніи воздушные замки насчетъ отличій и наградъ за поимку столь важной уголовной персоны, пока пріѣзжіе яицкіе купцы не разрушили уголовно-фантастическую поэму, которую Гаврила Романовичъ сочинилъ при помощи суковатой трости, ударяя оною по головѣ и спинѣ злополучнаго бѣглаго солдата. "Первый секретарь" оказался довольно безобиднымъ пьяницей и балагуромъ.
   Дворянство тоже примѣняло пытки по отношенію къ своимъ крѣпостнымъ и кое-гдѣ по усадьбамъ бывали настоящіе застѣнки. Такъ, въ селѣ Рузаевкѣ, Саранскаго уѣзда, по словамъ проф. Ключевскаго, жилъ "просвѣщенный" помѣщикъ, поклонникъ великія Екатерины и даже поэтъ, у котораго въ усадьбѣ была "судебная изба". Въ ней онъ лично производилъ "судъ по формѣ суда" и если дѣло доводилось до пытки, то истязанія въ этомъ застѣнкѣ производились по всѣмъ правиламъ заплечнаго мастерства. Объ этомъ отлично знали мѣстныя губернскія власти, но никто не смѣлъ вмѣшаться въ "патріархальныя отношенія" между помѣщикомъ и крестьянами. Этотъ помѣщикъ-истязатель былъ человѣкъ просвѣщенный; имѣлъ въ своемъ имѣніи вольную типографію, въ которой, впрочемъ, печаталъ только собственныя весьма нелѣпыя стихотворенія, и умеръ, какъ говорили, отъ горести, узнавъ о смерти "великія Екатерины". Другую фигуру въ томъ же родѣ рисуетъ г. Грибовскій {"Вѣстникъ Всемірной исторіи", февр. 1900 года.}. Это -- орловскій помѣщикъ Шеншинъ, владѣлецъ с. Шумова, гдѣ у него тоже былъ устроенъ застѣнокъ "со всѣми новѣйшими усовершенствованіями". Впрочемъ, по описанію, застѣнокъ этотъ ничѣмъ не отличался отъ того, какъ онъ изображенъ еще у Кошихина. Это была дыба или "виска". Къ ногамъ пытаемаго привѣшивалось бревно, палачъ нажималъ его, постепенно усиливая давленіе, и встряхивалъ. Допросы производились часто по вымышленнымъ преступленіямъ! Это была своего рода "игра въ пытки". Надъ женщинами производились утонченныя истязанія, соединенныя съ садизмомъ.
   Безъ сомнѣнія, такихъ помѣщиковъ и такихъ застѣнковъ было не мало въ крѣпостной Руси. Имя Салтычихи осталось въ народѣ мрачнымъ символомъ крѣпостного самовластія и, конечно, маленькихъ Салтычихъ въ то время насчитывалось сотнями. Быть можетъ, ярче всѣхъ этихъ разсказовъ небольшой эпизодъ чисто бытового характера, который рисуетъ въ своихъ замѣчательныхъ мемуарахъ Андрей Тимофеевичъ Болотовъ. Въ домѣ одного и:въ его сосѣдей долгое время и завѣдомо всѣмъ истязали молодую дѣвушку-кружевницу, которая пыталась убѣжать въ Москву. Ее заставляли цѣлые дни работать въ особомъ ошейникѣ съ щипцами, вонзавшимися въ тѣло, когда усталая голова наклонялась... Бѣдная кружевница, мечтавшая, подобно чеховскимъ сестрамъ, о тогдашней Москвѣ, -- такъ и умерла отъ этихъ истязаній, безъ всякихъ послѣдствій для мучителей. И только самъ Андрей Тимофеевичъ, человѣкъ по тому времени исключительно гуманный, выразилъ свой протестъ тѣмъ, что пересталъ ѣздить въ гости въ семью сихъ варваровъ...
  

IV.

   Можно бы ожидать, такъ сказать, а priori, что церковь во имя христіанской любви станетъ смягчать эти жестокости. Исторія говоритъ другое: самыя жестокія пытки на Западѣ примѣняла именно духовная монашеская инквизиція. Греческіе епископы требовали у своихъ духовныхъ дѣтей, кіевскихъ князей, примѣненія смертной казни, которая не была въ нравахъ славянъ (Ключевскій). Въ вопросѣ о постепенномъ смягченіи судебныхъ пытокъ оффиціальная церковь наша шла даже позади свѣтской власти. Въ монастыряхъ были и казематы, и застѣнки. Я уже приводилъ выше указаніе на грамоту холмогорскаго архіепископа Аѳанасія соловецкому архимандриту, въ которой онъ увѣщаетъ не производить пытокъ {Колчинъ. "Русск. Стар." 1887 г. Ноябрь.}. Кроткіе иноки не спѣшили подчиняться увѣщаніямъ, и въ 1742 году мы встрѣчаемъ новое увѣщаніе такого же рода: новгородскій епископъ Амвросій Юшкевичъ увѣщеваетъ архангельскаго епископа Варсонофія (дѣло касается опять Соловецкой обители) {Чт. въ общ. Нестора лѣтоп. "Страница изъ исторіи Екат. Нак.", 1891, кн. V. Ссылка въ "Чт. въ Моск. О-вѣ Ист." 1880, кн. І, 7--10.}. Очевидно, и это увѣщаніе осталось безъ результатовъ. Надо думать, что даже на екатерининскій указъ объ упраздненіи мелкихъ застѣнковъ и о передачѣ пыточныхъ дѣлъ въ губернскія и провинціальныя канцеляріи -- соловецкіе иноки обратили не больше вниманія. По крайней мѣрѣ, въ 1774 году, послѣ указа, запрещающаго производить пытки гдѣ бы то ни было, архангельскій губернаторъ счелъ необходимымъ извѣстить объ этомъ и соловецкаго настоятеля: "Во исполненіе сего всевысочайшаго повелѣнія, -- писалъ свѣтскій чиновникъ кроткому монаху, -- предписавъ во всѣ вѣдомства моего присутственныя мѣста, -- за должное нашелъ, въ разсужденіи могущихъ иногда быть. и въ Соловецкомъ монастырѣ такихъ дѣлъ, сообщить о томъ вашему высокопреподобію, прося содержать оное въ строжайшемъ секретѣ". Губернатору, разумѣется, хорошо было извѣстно существованіе въ Соловецкомъ монастырѣ застѣнка, который впослѣдствіи краснорѣчиво описанъ Снѣгиревымъ. "Въ 184... году, -- писалъ г. П. Б. въ цитированной уже выше статьѣ, -- я два раза былъ въ Соловецкомъ монастырѣ и видѣлъ тюрьмы, описанныя Снѣгиревымъ. Въ сѣверо-западномъ углу находится башня, называемая "Корожня", въ которой въ прежнее время содержались узники. Въ нижнемъ этажѣ былъ застѣнокъ: сохранился еще крюкъ въ сводѣ, служившій, вѣроятно, для подъема на дыбу" {"Р. Архивъ", 1867, кн. 7-я.}. Тотъ же Снѣгиревъ осматривалъ въ башняхъ Прилуцкаго монастыря въ Вологдѣ ужасные "каменные мѣшки", куда сажались арестанты. Снѣгиревъ (едва ли основательно) относитъ это сажаніе ко временамъ еще Іоанна Грознаго.
   Всего лучше, быть можетъ, роль оффиціальной россійской церкви въ вопросѣ о пыточномъ варварствѣ обрисована покойнымъ К. П. Побѣдоносцевымъ. Въ своей книгѣ "Историческія изслѣдованія и другія статьи" онъ разсказываетъ, между прочимъ, что въ 1742 г. состоялось соединенное собраніе сената и синода по вопросу о смягченіи судебнаго "розыска". Рѣчь шла объ опредѣленіи возраста, съ котораго можно подвергать пыткѣ. Свѣтскіе сенаторы предлагали признавать малолѣтними всѣхъ, недостигшихъ еще семнадцати лѣтъ. Но представители правящаго россійскою церковію чернаго духовенства находили, что сенаторы слишкомъ снисходительны. Ссылаясь на то, что церковь въ нѣкоторыхъ случаяхъ дозволяетъ вступать въ бракъ (!) и ранѣе 17 лѣтъ, православные іерархи сдѣлали выводъ, что, значитъ, и съ пыткой незачѣмъ дожидаться этого возраста. Мнѣніе это взяло верхъ {К. П. Побѣдоносцевъ. "Историч. исслѣдов. и статьи". Стр. 288.} и... хотя тринадцатилѣтнихъ дѣтей ни въ какихъ уже случаяхъ женить не дозволялось, но относительно пытокъ они до 1765 года приравнивались къ женихамъ и пытались наравнѣ съ совершеннолѣтними.
   Такимъ образомъ, если въ теченіи почти четверти вѣка послѣ этого знаменательнаго собранія сената и синода въ русскихъ застѣнкахъ все еще лилась порой кровь тринадцати и четырнадцатилѣтнихъ дѣтей, то этимъ наше отечество, по компетентному указанію К. П. Побѣдоносцева, -- обязано было суровой непреклонности монашествующихъ вождей оффиціальной Россійской церкви...
  

V.

   Екатерина умерла. Короткое царствованіе Павла пронеслось нелѣпымъ ураганомъ -- среди истязаній въ рядахъ близкой къ царю гвардіи, но мало отразившись на остальной Россіи. На престолъ вступилъ молодой императоръ Александръ I, окружившій себя на первое время молодежью, раздѣлявшей его восторженныя и "свободолюбивыя" стремленія.
   Въ это время, въ Казани вспыхнула эпидемія пожаровъ, вызвавшая сильное волненіе въ народѣ. Администрація, повидимому, тоже потеряла спокойствіе, и вотъ -- къ одному изъ заподозрѣнныхъ въ поджогахъ была примѣнена "тайно запрещенная" Екатериной пытка. Подсудимый, не выдержавъ мученій, призналъ себя виновнымъ, но затѣмъ взялъ это сознаніе обратно. Тѣмъ не менѣе, пыточное дознаніе было признано достаточнымъ, и приговоръ состоялся. Несчастнаго подвергли "торговой казни" и онъ умеръ подъ кнутомъ.
   Повидимому, случай произвелъ глубокое впечатлѣніе, и о нимъ стало извѣстно въ Петербургѣ. 27 ноября 1801 г. послѣдовалъ замѣчательный указъ сенату, который приводимъ полностью:
   "Съ крайнимъ огорченіемъ дошло до свѣдѣнія моего, что, по случаю частыхъ пожаровъ въ городѣ Казани, взятъ былъ, по подозрѣнію въ поджигательствѣ, одинъ тамошній гражданинъ подъ стражу, былъ допрошенъ и не сознался, но пытками и мученіями исторгнуто у него признаніе, и онъ преданъ суду. Въ теченіи суда вездѣ, гдѣ было можно, онъ, отрицаясь отъ вынужденнаго признанія, утверждалъ свою невинность; но жестокость и предубѣжденіе не вняли его гласу -- осудили на казнь {Рѣчь идетъ "о торговой казни", т. е. били кнутомъ или плетьми на эшафотѣ.}. Въ серединѣ казни и даже по совершеній оной, тогда, какъ не имѣлъ уже онъ причины искать во лжи спасенія, онъ призвалъ всенародно Бога въ свидѣтели своей невинности и въ семъ призываніи умеръ. Жестокость толико вопіющая, злоупотребленіе власти столь притѣснительное и нарушеніе законовъ въ предметѣ толико существенно важномъ, заставили меня во всей подробности удостовѣриться на самомъ мѣстѣ сего происшествія въ истинѣ онаго, и на сей конецъ отправилъ я въ Казань флигелъ-адьютанта моего, подполковника Альбедиля, чтобъ съ извѣстнымъ мнѣ безпристрастіемъ обнаружилъ онъ всѣ дѣла сего обстоятельства. Донесеніе его, на очевидныхъ обстоятельствахъ основанное, къ истинному сожалѣнію моему, не только утвердило свѣдѣнія, до меня дошедшія, но и удостовѣрило, что не въ первый разъ допущены тамошнимъ правительствомъ таковыя безчеловѣчныя и противозаконныя мѣры. Препровождая при семъ въ оригиналѣ донесеніе сіе и всѣ доказательства, на коихъ оно основано, повелѣваю Правительствующему Сенату, немедленно войдя въ разсмотрѣніе его, всѣхъ, кои окажутся виновными въ. семъ дѣлѣ по злоупотребленію власти, какъ въ главномъ управленіи, такъ и въ исполненіи онаго, по отступленію отъ порядка въ производствѣ и ревизіи слѣдствія и суда и по неуваженію его гласности и явныхъ слѣдовъ пристрастія,-- судить по всей строгости и нелицепріятности закона и по отрѣшеніи подсудимыхъ отъ должности поступая по точной силѣ онаго, -- на мѣста, зависящія отъ утвержденія моего, представить кандидатовъ, прочія же наполнить достойными чиновниками по установленному порядку. Правительствующій сенатъ, зная всю важность сего злоупотребленія и до какой степени оно противно самымъ первымъ основаніямъ правосудія и притѣснительно всѣмъ правамъ гражданскимъ, не оставитъ при семъ случаѣ сдѣлать повсемѣстно по всей имперіи строжайшія подтвержденія, чтобы нигдѣ, ни подъ какимъ видомъ, ни въ высшихъ, ни въ низшихъ правительствахъ и судахъ, -- никто не дерзалъ ни дѣлать, ни допущать, ни исполнять никакихъ истязаній, подъ страхомъ неминуемаго и строгаго наказанія; чтобъ присутственныя мѣста, коимъ закономъ предоставляется ревизія дѣлъ уголовныхъ, во основаніе своихъ сужденій и приговоровъ полагали личное обвиняемыхъ передъ судомъ сознаніе, что въ теченіи слѣдствія не были они подвержены какимъ-либо пристрастнымъ допросамъ, и чтобъ, наконецъ, самое названіе пытка, стыдъ и укоризну человѣчеству наносящее, -- изглажено было навсегда изъ памяти народной" {"Р. Архивъ", 1887 г., кн. IV. Полное Собр. Зак. 20222.}.
   Трудно, бытъ можетъ, найти другой актъ, въ которомъ чувства, одушевлявшія "дней александровыхъ прекрасное начало", сказались бы съ большей выразительностью и силой. Каждое слово какъ будто проникнуто одушевленіемъ, негодованіемъ и печалью. Юный монархъ, еще до глубины души потрясенный своимъ воцареніемъ послѣ насильственной смерти отца, -- искалъ нравственной опоры въ стремленіяхъ къ высшей правдѣ, человѣчности и счастію своего народа. Это была короткая, но прекрасная идиллія просвѣщеннаго и благожелательнаго самодержавія. Ни противорѣчія въ самомъ характерѣ Александра І-го, ни утопизмъ его стремленій, ни трезвая проза управленія огромнымъ полу-азіатскимъ государствомъ -- еще не успѣли вскрыться, -- и казанское варварство стало лицомъ къ лицу съ гуманнымъ одушевленіемъ царя и его приближенныхъ. Флигель-адьютантъ Альбедиль, вѣроятно, тоже раздѣлялъ прогрессивныя идеи тогдашняго общества, -- и въ его докладѣ кровавая нелѣпость всей этой исторіи встала въ ея настоящемъ неприкрашенномъ видѣ. Пыточная рутина была поставлена на очную ставку съ просвѣщенными взглядами вѣка.
   Въ указѣ прямо говорится, что провинціальнымъ "правительствомъ не въ первый разъ допущены таковыя безчеловѣчныя и противозаконныя мѣры"... Самое явленіе было, значитъ, не ново. Ново и свѣжо было отношеніе къ нему молодого правительства. Тайный указъ Екатерины выдохся, и жизнь притерпѣлась къ тому, что власти вновь пытаютъ, какъ въ старинныхъ приказахъ, не скрывая этого даже въ оффиціальныхъ отчетахъ. И вдругъ съ высоты престола заявляется всенародно, что пытка есть злоупотребленіе, "противное самымъ основаніямъ правосудія и притѣснительное правамъ гражданскимъ". Еще робкіе и "весьма секретно" издававшіеся указы Екатерины, покрытые пылью въ архивахъ, -- теперь встаютъ изъ забвенія, окруженные грозой закона: казанская администрація отдана подъ судъ и разсѣяна, мѣста истязателей "наполнены достойными чиновниками", готовыми слѣдовать новымъ началамъ правосудія. Передъ подсудимыми не только не скрываютъ, что пытка запрещена, но отъ нихъ требуютъ удостовѣренія, что слѣдствіе производилось безъ истязаній.
   Все это направляется къ тому, "чтобы самое слово пытка, позоръ и укоризну человѣчеству наносящее, изглажено было изъ памяти народной".
   Со времени этого указа прошло сто десять лѣтъ... Въ какой мѣрѣ это пожеланіе Александра І-го, высказанное на зарѣ XIX вѣка, осуществилось къ началу ХХ-го, -- это мы, быть можетъ, увидимъ въ слѣдующихъ очеркахъ.
  
   1912 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru