Из литературных воспоминаний. Григорий Анатольевич Блох.
Недавно в руки мои попала изданная в Париже, уже после смерти, книга под заглавием: "Г. А. Блох. Стихотворения". Фамилия автора была мне издавна знакома. Я раскрыл эту книгу и взглянул на приложенный к ней фотографический снимок с умершего литератора. -- "Сомнений нет. Это он", сказал я, вглядываясь в полное, семитического типа, лицо благообразного человека с темными, спокойно глядящими глазами.
И воспоминания далекого прошлого, более чем за четверть века назад, властно поднялись в моей голове. Я снова стал студентом второго, кажется, курса, ищущим, куда бы пристроить многочисленные плоды своего общения с музами. Снова сидел в редакционных приемных, в долгом ожидании мига, когда какой-нибудь "помощник секретаря" важно выйдет ко мне и произнесет: "Придите через две недели Ваших стихов мы не успели еще рассмотреть".
Хорошо помню, что особенно долго приходилось и мне ждать в полутемной, почти всегда пустой комнате, где полагалось сидеть литературным новичкам, приносящим свои произведения в редакцию газеты "Новости" и литературного ее приложения "Петербургская Жизнь".
Упорно ходил я на Екатерининский канал в эту редакцию и надоел, вероятно, всем служащим, до высокого, седого, строгого швейцара включительно, пока, наконец, по чьему-то приказу, не разыскали моих стихотворений, и я не увидал одно или два из них напечатанным на страницах "Петербургской Жизни".
Вероятно, около этого времени принял на себя секретарские обязанности в газете и заведование литературным отделом Григорий Анатольевич, ибо, когда я принес вторую партию своих юношеских произведений, меня неожиданно провели к нему в кабинет, и я впервые там увиделся и познакомился с Блохом.
Это был крупного роста и сложения, молодой еще тогда брюнет со здоровым розовым цветом умного и красивого лица.
Он тут же рассмотрел мои стихи; отобрал те, которые ему понравились и напечатал их в ближайшем номере литературного приложения к газете.
При дальнейших моих появлениях в редакции, меня, надо думать, по распоряжению Блоха, просили пройти в его комнату, где Григорий Анатольевич читал приносимые мной не вполне еще зрелые и обработанные произведения, по преимуществу на античные темы. Порою он делал верные замечания и давал добрые советы, как исправить ту или другую строку. Весьма возможно, что внимание Григория Анатольевича к моим юношеским стихам следует объяснить любовью к древнему миру, сказавшейся и в посмертной книге его.
Помню, я слышал от кого-то, что Блох приходится зятем издателю газеты, Нотовичу, что он причастен к беллетристике и, помимо "Новостей" печатается в "Вестнике Европы", но произведениями его я, по правде сказать, тогда не интересовала.
К великому сожалению моему, Г. А. спустя некоторое время, прекратил заведывание редакцией и литературным отделом "Петербургской Жизни", сохранив за собой лишь музыкальную хронику.
К тому времени у меня закрепились уже связи с другими редакциями, где и платили к тому же несколько более высокую построчную плату. (В "Пет. Жизни" строка стихов для начинающих стихотворцев оплачивалась 15 копейками) Литературное тщеславие мое, побуждавшее тогда меня стремиться быть напечатанным в возможно большем количестве изданий, было уже до некоторой степени удовлетворено, и, я, мало-помалу, отстал от редакции "Новостей".
Но это не мешало мне всегда искренно радоваться, встречая где-нибудь на улице симпатичное веселое лицо Григория Анатольевича.
При жизни Блоха я даже не знал, что он пишет стихи и прочел об этом лишь в некрологе.
С особым поэтому интересом я разогнул довольно толстый по нынешним временам (264 стр.) том его произведений, помещено впрочем лишь написанное за время добровольного изгнания, с 1918 г. до смерти поэта, последовавшей 31 января 1927 г. в Ницце.
Из краткой биографии я узнал, что Г. А. родился 3-го ноября 1867 г. в Могилеве-на-Днепре; отец его, доктор медицины, воспитал в сыне любовь к латинским и греческим классикам, а мать передала ему по наследству выдающиеся музыкальные способности. Стихи Блох начал писать еще в виленской гимназии.
По окончании юридич. факультета СПБ. университета, он стал сотрудничать в столичных изданиях и был некоторое время фактическим редактором "Новостей".
Помимо юридического факультета, Г. А. окончил также Имп. СПБ. консерваторию.
В начале 900-х годов Блох отошел от журнальной деятельности в область крупной промышленности. Революция выбросила его за пределы отечества. Невольные досуги побудили Г. А. вернуться к литературе.
Не могу, в заключение, не сказать несколько слов о творчестве покойного, о нем самом, как о вдохновляемом бессмертными музами поэте.
* * *
Усвоивший себе скептицизм древних и новых философов, Блох, как греческий софист эпохи упадка не верил ни в бессмертных богов ни в личное свое бессмертие. С одинаковою легкостью шутил он в стихах и над Иеговою и над олимпийцами. Но парнасские богини были все-таки благосклонны к усопшему. Вещие сестры одарили его, музыканта, философа и поэта мелодичною легкостью не заигранных другими напевов и вдохновенным подходом к трудным для заурядного стихотворца и писателя темам.
Муза мудрецов (так называл ее Эврипид), Каллиопа, научила своего любимца с явным спокойствием петь о коварстве судьбы, со скептическою усмешкой взирать на красочный обман бытия и улыбаться неизбежности смерти.
Грусть, разлитая в большей части лирических произведений Блоха, грусть, вызванная недовольством участи смертного, дает возможность думать, что он слушал некогда, в блаженном сне юности, божественную флейту Эверпы и неземной голос царственно-задумчивой Полигимнии.
Развернув перед поэтом священные свитки свои, лаврами венчанная Клио вдохновила его в творческой грезе на целый ряд исторических стихотворений (написанных, может быть, ради соревнования с Брюсовым).
В розовую тунику облеченная, грациозная Эрато незримо помогала Блоху слагать песни любви. Вибрируя в звучных мелодиях, поет там душа забывшего о земной скорби ради мига страсти поэта.
И совсем не противоречат этой любви, отнюдь не дисгармонирует с лейт-мотивом в вливающияся в него порою нотки сомнения -- отравой житейской мудрости напоенные строки.
Тот, кто прочтет внимательно покойного Блоха (особенно отделы -- Varia, Терцины и Сонеты), несомненно поймет, что столь безотрадно глядевшему на жизнь человеку ничего более не оставалось, как умереть. Ибо в мудрости, как сказал Экклезиаст, много печали, и нельзя кроме того безнаказанно слишком долго глядеть в глаза Безнадежности.
В лице покойного ушел в область Неведомого мало оцененный при жизни писатель, никому не подражавший и в достаточной степени трудный для подражания. Он не гнался ни за пылкостью чувства, ни за красочною яркостью изображаемой картины. Мыслитель часто брал в нем верх над художником. Образы, создаваемые Блохом играют зачастую лишь вспомогательную роль для усвоения читателем мысли поэта. Но игра этих облеченных в музыкальную форму стиха, полных спокойной иронии мыслей не может не остановить на себе внимания читателя.
Александр Кондратьев
Александр Кондратьев. Из литературных воспоминаний. Григорий Анатольевич Блох // За свободу! 1928. No 86 (2418), 13 апреля.
Подготовка текста: Павел Лавринец, 2004.
Публикация: Русские творческие ресурсы Балтии, 2004.